хлибустьерские рассказы

           Хлибустьерские рассказы из повестей и романов
 
В это время уже весь посёлок отходил в небытиё, причащаясь к ночи как умирающий к смерти. Но по дому Еремея поплыл колокольчиковый звон, и Олёна, накинув халат, вышла встречать припоздавших гостей.
– Привет. Ты к мужу? – она немного удивилась внеурочному визиту. Наверное, с цирком что.
– Нет.
– Ко мне?! – Олёна оглянулась на Ерёму в дверях, который водил подозрительным взглядом с жены на  гостя, и обратно.
– Нет. Мне сынок ваш нужен.
Из открытой настежь комнаты сначала донёсся босоногий топот, а потом вылетел Умка, пиная вперёд себя резиновый мяч: – Это ко мне! Здравствуй, дядя Янка!
– Добрый вечер. Можно тебя похитить? – Мужик с детской мольбой смотрел на родителей, ладони у сердца. – Всего на полчасика, честное слово.
Еремей пожал плечами, и рассмеялся их чудовищным секретам: – Да пожалуйста. Только мороженым не корми, он неделей переболел.
За пять минут Умка оделся, радуясь под курточкой, что у него появилась взрослая военная тайна. У калитки Янко быстро раскопал большую сумку, запрятанную в поленья от родителей. И бегом – пока не догнали.
– Дядя Янка, а что мы несём?
– Медовый торт. – Мужик был краток, но пацан настырней: – А зачем?
– Подарим любимому человеку. – У меня любимая мама, а у тебя?
– Скоро покажу, недолго осталось.
Умка даже обиделся, отстав на три шага: – Ерёмушкин всегда нам с мамой рассказывает, чтобы мы были в курсе и не боялись.
Захохотал Янко тихонько, перекинул мальчонку через плечо; и поспешил в тёмный уголок, чтоб их леший уволок. – Смотри на те окна да запоминай. – Его ужасный шёпот вздыбил тоненькую шкурку на ребячьей спине,  где совсем недавно жглись горчичники от простуды. – Постучишься в дом и спросишь тётю Веру. Кто бы ни вышел открывать, а нам нужна только она. Будь настойчив с чужими, но отдай торт лично в её руки. Всё понял?
– Есть! – вскинул правую ладонь малыш. – Разрешите идти?
– Давай. – Янко шлёпнул его по заднице, пустив к дому словно игрушку юлу. – Не упади!
Темно. Видна лишь тень пацана у калитки – как мнётся он, стесняясь. От стыда завял неужели. Но вот хлопнула дверь, и воротца; и две тени рядом стоят, изболтались.
– скорей же, малыш, – шепчет Янко во тьме. – Пора надевать заячьи маски.
Еле ушли они от Веры, хозяйки. Она за пацанёнком топала сзади, чтоб ухажёра выследить – а Янко себя в руках уносил, да гонца за плечами вприхватку.
Возле дома сбросил он ношу: – Фууу, приехали… Рассказывай как было.
– Тетка красивая, чуточку хуже мамы. И чёрная вся.
– Грязная, что ли?
– Да ну, – захихикал Умка, представив размарашку. – Волосы у неё такие, что углём мы топим.
– Спрашивала про меня?
– Ага. – Малыш для обстоятельного разговора уселся на сумку, но тут же вскочил, испугавшись за торт.
– Чего ты? она пустая, – шепчет ему Янко. А окна в Еремеевом доме не гаснут, сына там ждут. – Не томи, родненький. Спрашивала?
– Хочет узнать, какой ты. Где работаешь и с кем живёшь. – Умка уже немного понял дядькину тайну, и дразнит его, свербит прыщем в носу. – Она сначала подумала, что я твой сынок.
– Ну ладно. – Отлегло мужицкое сердце: ждёт баба, волнуется. – Тебе сладостей купить или деньгами возьмёшь?
– А я заработал? – дрожит пацанёнок, что взять стыдно, а отказаться невмочь. – Ты не думай, будто я жадный – просто велосипед…
– Держи, – Янко сжал дитячью ладонь обеими лапами. – И родителям спасибо.
Отправил он малыша в кроватку, а сам сел под фонарём и достал из сумки тетрадь. До сих пор, наверное, пишет, выдумывая на ходу.
– Скажи, сопеля мой передал тебе торт? Мог и съесть, я ведь его случайно подцепил. Шёл по улице да выглядывал нужного клиента – не маленького, чтоб до звонка достал; с умными глазами, чтоб в ситуации разобрался, не напутав. На дорожке увидел парнишку, разумаку – сидел он под ёлкой с горкой мелочи и напевал на гармони: – у стааарого вокзалааа, стоюууу я молодооой, подайте Христа радиии червооонец золотооой! – Заработать хочешь? – спрашиваю. – По шее нет, а от денег не откажусь. – отвечает. – Что сделать надо, дядя в кепочке? – Хамоватый малец попался. Взял я ero за ухо и повёл по тротуару. – Надо хорошей женщине торт доставить ненадкусанным. Сумеешь справиться с искушением, балбес? Получишь деньгу божескую. – Хулиган посмотрел на меня хитро: – А не врёшь, пень лесной? Вдруг ты в коробку бомбу запрячешь, тебе отвечать не придётся, а меня на куличках вверх ногами подвесят. Я в криминальные делишки не встреваю – свой доход есть. – Пришлось с собой в магазин его тащить. Привередливый попался – гонял продавщицу по всей кулинарии. Кричит:  – Я за свои полновесные товар видеть хочу, а не остатки с кондитерки! Шоколад должен какавом блестеть, суфле чтобы сладостью воняло на весь магазин, а крем такой же съедобный, как баба в ночь любви! – Мне стало не по себе; даже, наверное, уши покраснели, хоть с ним целиком и полностью я согласен. Но можно было всё это сказать спокойно да прилично, а мой малолетний притопух поднагрыз с десяток тортов, пока выбрал. – У твоей красули зубки есть: значит, птичье молоко ей не понравится. Бисквиты разные песочные со сливками – для кокеток, сплошь шоколадные – для стерв. А для порядочной женщины нужно выбрать слоёный торт, чтоб удовольствие волнами накатывало. Верхний слой шоколадный – это волна предвкушения и ванильного смака. Средний слой – белое суфле, пропитанное сгущённым молоком – это цунами наслаждения и вкусового желания. А с последним слоем, медовым, идёт волна насыщения и истомы. – Вот так он мне объяснил, школьный сладкоежка. Подошли к твоему дому, и пинком под задницу я запихнул его в калитку. Донёс торт или нет – об этом я узнаю в субботу на любовном свидании в дворцовом парке. И никакие отговорки не принимаются. До встречи.
 ============================================================
 
  После особо тяжёлого высотного монтажа, когда бригада особенно славно поработала, директор типографии подошёл к отцу, крепко пожал ему мозолистую руку, и вручил для  всех целую кипу новых выпускаемых книжек, как бы в премию.
  Батя посмотрел на заглавья, едко усмехнулся, и даже не взяв ни одну в руки отошёл к своим ребятам.
  - Алексей!- В глазах директора вскипело начальственное удивление пополам с возмущением.- Я же в знак уважения.
  - Врёте. Вы в знак подачки нам это сунули.- Отец был спокоен как скалистый утёс на берегу океана.- Сейчас в типографии издаётся джек лондон, дюма, и бендер остап. Я сам это видел. Но их вы приготовили  для подарков высокому начальству, а нам принесли всякую нечитаемую ерунду. Вы по-холуйски относитесь к людям - перед золотыми виляете хвостом, а на простых сверху вниз плюёте. Вот и я в ответ на вас наплевал.
  На партсобрании, где разбирали батино дело, он выступил ещё прямее, рабочий вождь:- Мы с вами строим коммунизм. Но почему для одних в магазине лишь кости да ливер, а другие через чёрный ход как крысы тащат жирную вырезку? Почему в мебельном для людей на витрине засратые стулья, столы и диванчики, а со служебного входа те же крысы тянут резные стенки да расписные серванты? Для серых крыс и цветные телевизоры, и видики, и автомобили. А я, герой труда и заслуженный строитель в три часа утра занимаю очередь за двумя синими курами и котелкой колбасы. Так что мы строим: коммунизм или крысятник?
===============================================================

 
Дед нёсся по улице, то сбавляя шаг под любопытными взглядами, то вновь разгоняясь во весь опор от тяжёлых мыслей. – Предатель... иуда ... – шептал он зелёной траве да камушкам под ногами. Голову поднимал к небу, только чтоб слёзы стряхнуть – они дорогу ему застили. Глинистый овраг дед спёхом перескочил, будто пятнадцать ему снова, будто в войнушку с пацанами играет. А как вышел к поселковой церкви, то спрятал топор за подолом жилетки – почудились ему смешки справа, и слева, со скамеек парковых да с дворовых лавок. Словно чуждые  незнакомые люди знают о его душевном недуге.
Дядька Зиновий железное корыто клепал, когда к нему в ворота тихо вошёл старый Пимен. Постоял дед на межевой полосе от уличной травы к дорожке из бетона; презирая, оглянул согбенную от стыда спину Зиновия, выбросил топор, и плюнув вразнос мелкой слюной, отправился восвояси. Даже воротина не шлёпнула – вот как обидел дядька старика, зла нет.
У Зиновия стали руки дрожать; хлоп молотком по пальцу – и аж слёзы навернулись: к чёртовой матери такую работу, когда душа скорбит. От глупой шутки, от невозможности изменить время вспять, чтобы дружба с дедом переправилась. А больше дядька Зяма на старого Пимена обиделся – уж, кажется, можно было ненавистное слово сказать. Глядишь, и матернулась бы боль в крепких выражениях, смял её б Пимен кулаком об дядькины зубья, благо у старика уж не та сила, что в молодости.
– Эх, – вздохнул Зиновий, утерев ладонью мокроту с-под глаз, – побышкаться надо из добрых врагов в злейшие друзья.
И вот ходит дядька по двору, что-то сделать желая, а труд человеческий из рук валится. Видно, с большим страданием в сердце каждый мужик в обезьяну превращается. И вправду говорят старики, что нельзя никого походя обижать, а любой поступок – уже хорошая или плохая зарубка на организме. От добрых дел застарелые болезни вылечиваются сами, потому что вместо лекарства гниль желудочную убивают жалобящие слова и милосердие. Но искренняя помощь не в пользу станется, если душу запоганит чёрная зависть, или лицедейство подскудное.
=================================================

 
Поздний вечер, мои уже спят по кроватям. Умка уткнулся в Олёнкино плечо; сердито сопит, дёргая неукрытой пяткой. Видно, опять за кем гонится по школьному коридору. Шебутной он вырос, стылый. Уж как я его не yчу доброте, а пацанишка подвержен мщению. Может и хорошо в меру, и славно в миру взрослом – но сын мой дитя, а уже за один зуб выбьет два. Только к собакам жалостлив, да к соплякам младшим. Пусть потом будет за сестрёнкой ухаживать, кипятит её за каждую провинность.
Бабка Маруся выпростала одеялку; села, кряхтя, на кровати, сбросив с ног тёплые вахланки. Пятки её пошерстили об коврик, стряхивая дневной сор. Тихенько молвила в себя: –... спаси бог, и ещё будет… вот бурбон свинячий, режь его… а до осени, может, не доживу... брошу в погреб, остальное съедят... – и забросила баба причитать матюком, или аминью. Легла.
Придёт время, когда я тоже буду греться у печки, как Алексеевна. Гляну на солнце и подумаю, что в прежние дни оно ярче светило, а теперь в нём жестокое сердце поселилось – напускает холодом землю. Шныряющие мимо внучата свистят в два пальца и до усрачки смеются неизвестно над чем. Бестолковая юность жжёт на ветер короткое время; обгорелые лоскуты минут несутся, крутя головой между кустов и деревьев, а следом за ними дуновей гонит чёрный прах сгинувших суток. Меня очень тревожит разгоревший пожар – и я подошёл ближе к бабке, чтобы хоть чуточку затушить торопливую беготню сполохов и головешек. Боюсь, как бы старуху не унесла на тот свет вредная наша суета – за грязные её калоши мне стыдно перед господом...
================================================
 
  В версте от  дороги стоял хуторок, малохоженая заимка. Ни от кого не прячась, середь десятка деревьев дымил  он двумя домишками. Из труб поднимался лёгкий табачный кур, словно в печном дымоходе смолил старенький дедушка, укрываясь от гнева чахоточной бабушки. Зато нанизу, на дворе, воздух дико ядрён, так что в ноздри плыл жидкий навоз, и казалось свиньи в хлеву сами разгребали его вёслами.
  В ста шагах слева костенело кукурузное поле. На ветру шурхали бодылья; ими початки махали как ручками, загнав в землю сухие протезы. Похоже было, что хозяева собрались воевать, и уже призвали к себе под ружьё легион инвалидов.
  А справа догнивал огород. И те огурцы кабачки помидоры, которые не влезли в стеклянные банки, грели жёлтые пузья на холодеющем солнце, может быть втайне жалея  маринованную закуску.
 На улицу вышел  семилетний малец. В трусах и босиком, но на брысой голове новенькая кожаная кепка. Видно, что мать подарки из города привезла на днях, и пацан  досе обновку не наносился, ночью стлал под подушку.
  За ним выполз комичный дед - тот самый смолокур - опираясь на клюку. Имя посох, имя палка ну никах не подходило к этой хиленькой деревяшке, и они с дедом вместе смотрелись общим вопросительным знаком в незаконченном предложении.- чего??- приложил он ладонь к уху.- Ничего, дед, это я людям рассказываю. Иди спать.
  Старик подслеповато потыкал клюкой в мягкую землю: правильно ли он слышал сквозь дрёму лёгонький дождь. Настоящий охмуряющий сон его давно уж не брал, а иногда лишь было подобие сна после вторых петухов, и тогда утром он долго пытался вспомнить что ему присуналось.- хорошее чтото,- сожалеюще покряхтел старичок, очень осторожно опустив свою тощую задницу на узкую скамью; а умащиваясь, ещё долго приговаривал себе под нос, то ли колыбельную пья.
  Из хлева вышла с ведром молодая баба - хоть и огрубевшая, но довольно красивая; сочна и зрела как дынька, на которую хороший едок не нашёлся, а так лишь слюнтяй обсмоктал кожуру.- хоть ребёночка сделал, и спасибо на том,- посмотрела она добрым взглядом на сына, а тот с головы быстро сдёрнул кепчонку, испугавшись что мать отругает за носкость и обновку запрёт в чердаке.
===========================================================

 
  Что это я делаю сейчас?- Грома и молнии боюсь. Дрожу как осиновый  глист, пытая куда небо ударит в сей миг, и в памяти мгновенно пролетает весь прожитый день, ехидно помахивая серыми крылышками не совсем благородных дел. И даже совсем не благородных: вот стороной обошёл старуху, что в переходе просила - и обошёл как сопляк, прячась за бабье  платье; вон промолчал в свою грязную тряпку, платок носовой, когда молодую симпотную барышню сильно обхамили двое навязчивых малолеток. А ведь хвастаюсь людям знакомым, что давно уже муху живу не обижу. Моль, таракана и тлю - не только насекомую, но и человеческую. И всё же эта постыдная святость мне душу ломает хлеще пьяного душегубства. Тогда я не знал чем мне жить, и зачем, потому что не думал о том. День прошёл - да и ладно. Хоть в водке, дебошах, в крови: а всё-таки ёмко день прожит - пусть не ангелам, бесам похвастать. Я и нынче не знаю, кому я живу: нарочитым своим благолепием в себе убиваю желание, скукой стал празден мой дух и негой обласкана плоть. Ангелы белы кружатся как мухи над тортом.
  А хочется; очень хочется иногда свернуть негодяю челюсть или вусмерть  отбить подлецу его мерзкую бошку. И силы немерено - но старая злоба сгила в трясине показной моей праведности, а новой и ведра не счерпать из гнилого болота.
=============================================================

 
 Ерёма уже приснул немножко, уже сон красивый увидел и влез в него по уши, но тут хозяин вернулся из детского сада. Умка застучал ботинками на пороге, отряхивая пыль дороги длинной. Открыв ладошку, отпустил на волю парочку воробьёв; из снятого ботинка шмыганули по углам мыши – заскорбела тишина.
– Мама, почему он на полу лежит? он пьяный?
Еремей захохотал, ещё не продрав глаза: – Малыш, пьяные под забором валяются! Иди ко мне.
Он вскочил в два прискока, Умку схватил в охапку – и под потолок. Сын радостно завизжал, оттого что с отцом всё в порядке.
Вплыла Олёнка с полным блюдом горячих оладий. Поставила на стол пировое подношение, и комнату затянуло смачным ароматом, так что вся домашняя живность выглянула из щелей, напирая друг на дружку.
– Кого будете есть: суп или свежие оладушки? – Спрашивает тоже – ясно же, что вкуснее. И Ерёма, и Умка, и приживалы мышатонасекомые в один голос ей отвечают: – Оладьи!! и сметану неси, да мёд не забудь.
– Ух, обжоры, – засмеялась мама, попирая стол чашками и блюдцами.
Умка шумно дул на чай, и поглядывал на родителей, которые решали самый главный вопрос будущей жизни. Малыш ещё многого не понимал, но то, что отец больше никуда от них не пропадёт, он знал точно. И ему сейчас не страшны любые напасти – Умка даже накрошил сладкого печеника в чашку, хоть мамка и не разрешает этого делать. Можно и в носу поковырять, пока батя не видит.
– А ты Зиновия предупредил о нашем переезде?
– Да. Только срок не назвал.
– Давай лучше в выходные свернёмся. Ребята твои помогут, и отпразднуем новоселье. – Олёнка яркими мечтами веснушек смотрела в Еремеевы глаза, и он согласился: – Хорошо...
Полная луна вокралась в тёмную комнату, сначала одним глазком заглянув из-за шторы. Подумала, что все уснули, и просунулась  вся, обдирая о косяк окна свои круглые бока. На цыпках шорохнула к кроватке, в которой спящий Умка грёб руками, выплывая на середину сказочного озера. Луна поправила ему сбившее одеяло, оглянувшись, не видит ли кто её тайной доброты.
Еремей бодрствовал, потому что Олёнка уснула на его плече. Он каждой мелкой клеточкой вжимался в её тело: горевал и тосковал, оттого что она спит, что надо тратить на отдых дорогое время. Ерёма подсчи­тал, сколько им осталось до старости – показалось мало; прикупил ко времени ещё лет двадцать – не хватило. И тогда он всерьёз задумался о таблетках для бессмертия, о скрытном зелье бабки Стракоши.
             – Спи, дитятко, сонный мой, глазоньки синие закрывай, татку с мамкой вспоминай. В тереме горница, в горнице горлица белая – ходит, крохи собирает, сизаря смелого выглядает. Как увидит – головеньку склонит, с собой позовёт, а горлань перья распушит, любовной игры не нарушит, мягко навстречу поступит, дале смелее пойдёт, сладкую песню споёт:
– Душа моя, светлица, волшебна голубица: мы вскорости поженимся, но ласковая пленница пусть в солнышке понежится, потянется-поленится; она моя любовница, прелестницы признание, волненьем смяты локоны, любовь – её призвание. Веснушек тайны главные – моя, святая, славная – как поцелуи первые на девственности губ, земля благословенная – мир счастлив и негруб. Не будет откровенности смелее слов твоих – прожить в любви и верности бессмертной жизни миг.
 

© Copyright: юрий сотников, 2013

Регистрационный номер №0160331

от 21 сентября 2013

[Скрыть] Регистрационный номер 0160331 выдан для произведения:            Хлибустьерские рассказы из повестей и романов
 
В это время уже весь посёлок отходил в небытиё, причащаясь к ночи как умирающий к смерти. Но по дому Еремея поплыл колокольчиковый звон, и Олёна, накинув халат, вышла встречать припоздавших гостей.
– Привет. Ты к мужу? – она немного удивилась внеурочному визиту. Наверное, с цирком что.
– Нет.
– Ко мне?! – Олёна оглянулась на Ерёму в дверях, который водил подозрительным взглядом с жены на  гостя, и обратно.
– Нет. Мне сынок ваш нужен.
Из открытой настежь комнаты сначала донёсся босоногий топот, а потом вылетел Умка, пиная вперёд себя резиновый мяч: – Это ко мне! Здравствуй, дядя Янка!
– Добрый вечер. Можно тебя похитить? – Мужик с детской мольбой смотрел на родителей, ладони у сердца. – Всего на полчасика, честное слово.
Еремей пожал плечами, и рассмеялся их чудовищным секретам: – Да пожалуйста. Только мороженым не корми, он неделей переболел.
За пять минут Умка оделся, радуясь под курточкой, что у него появилась взрослая военная тайна. У калитки Янко быстро раскопал большую сумку, запрятанную в поленья от родителей. И бегом – пока не догнали.
– Дядя Янка, а что мы несём?
– Медовый торт. – Мужик был краток, но пацан настырней: – А зачем?
– Подарим любимому человеку. – У меня любимая мама, а у тебя?
– Скоро покажу, недолго осталось.
Умка даже обиделся, отстав на три шага: – Ерёмушкин всегда нам с мамой рассказывает, чтобы мы были в курсе и не боялись.
Захохотал Янко тихонько, перекинул мальчонку через плечо; и поспешил в тёмный уголок, чтоб их леший уволок. – Смотри на те окна да запоминай. – Его ужасный шёпот вздыбил тоненькую шкурку на ребячьей спине,  где совсем недавно жглись горчичники от простуды. – Постучишься в дом и спросишь тётю Веру. Кто бы ни вышел открывать, а нам нужна только она. Будь настойчив с чужими, но отдай торт лично в её руки. Всё понял?
– Есть! – вскинул правую ладонь малыш. – Разрешите идти?
– Давай. – Янко шлёпнул его по заднице, пустив к дому словно игрушку юлу. – Не упади!
Темно. Видна лишь тень пацана у калитки – как мнётся он, стесняясь. От стыда завял неужели. Но вот хлопнула дверь, и воротца; и две тени рядом стоят, изболтались.
– скорей же, малыш, – шепчет Янко во тьме. – Пора надевать заячьи маски.
Еле ушли они от Веры, хозяйки. Она за пацанёнком топала сзади, чтоб ухажёра выследить – а Янко себя в руках уносил, да гонца за плечами вприхватку.
Возле дома сбросил он ношу: – Фууу, приехали… Рассказывай как было.
– Тетка красивая, чуточку хуже мамы. И чёрная вся.
– Грязная, что ли?
– Да ну, – захихикал Умка, представив размарашку. – Волосы у неё такие, что углём мы топим.
– Спрашивала про меня?
– Ага. – Малыш для обстоятельного разговора уселся на сумку, но тут же вскочил, испугавшись за торт.
– Чего ты? она пустая, – шепчет ему Янко. А окна в Еремеевом доме не гаснут, сына там ждут. – Не томи, родненький. Спрашивала?
– Хочет узнать, какой ты. Где работаешь и с кем живёшь. – Умка уже немного понял дядькину тайну, и дразнит его, свербит прыщем в носу. – Она сначала подумала, что я твой сынок.
– Ну ладно. – Отлегло мужицкое сердце: ждёт баба, волнуется. – Тебе сладостей купить или деньгами возьмёшь?
– А я заработал? – дрожит пацанёнок, что взять стыдно, а отказаться невмочь. – Ты не думай, будто я жадный – просто велосипед…
– Держи, – Янко сжал дитячью ладонь обеими лапами. – И родителям спасибо.
Отправил он малыша в кроватку, а сам сел под фонарём и достал из сумки тетрадь. До сих пор, наверное, пишет, выдумывая на ходу.
– Скажи, сопеля мой передал тебе торт? Мог и съесть, я ведь его случайно подцепил. Шёл по улице да выглядывал нужного клиента – не маленького, чтоб до звонка достал; с умными глазами, чтоб в ситуации разобрался, не напутав. На дорожке увидел парнишку, разумаку – сидел он под ёлкой с горкой мелочи и напевал на гармони: – у стааарого вокзалааа, стоюууу я молодооой, подайте Христа радиии червооонец золотооой! – Заработать хочешь? – спрашиваю. – По шее нет, а от денег не откажусь. – отвечает. – Что сделать надо, дядя в кепочке? – Хамоватый малец попался. Взял я ero за ухо и повёл по тротуару. – Надо хорошей женщине торт доставить ненадкусанным. Сумеешь справиться с искушением, балбес? Получишь деньгу божескую. – Хулиган посмотрел на меня хитро: – А не врёшь, пень лесной? Вдруг ты в коробку бомбу запрячешь, тебе отвечать не придётся, а меня на куличках вверх ногами подвесят. Я в криминальные делишки не встреваю – свой доход есть. – Пришлось с собой в магазин его тащить. Привередливый попался – гонял продавщицу по всей кулинарии. Кричит:  – Я за свои полновесные товар видеть хочу, а не остатки с кондитерки! Шоколад должен какавом блестеть, суфле чтобы сладостью воняло на весь магазин, а крем такой же съедобный, как баба в ночь любви! – Мне стало не по себе; даже, наверное, уши покраснели, хоть с ним целиком и полностью я согласен. Но можно было всё это сказать спокойно да прилично, а мой малолетний притопух поднагрыз с десяток тортов, пока выбрал. – У твоей красули зубки есть: значит, птичье молоко ей не понравится. Бисквиты разные песочные со сливками – для кокеток, сплошь шоколадные – для стерв. А для порядочной женщины нужно выбрать слоёный торт, чтоб удовольствие волнами накатывало. Верхний слой шоколадный – это волна предвкушения и ванильного смака. Средний слой – белое суфле, пропитанное сгущённым молоком – это цунами наслаждения и вкусового желания. А с последним слоем, медовым, идёт волна насыщения и истомы. – Вот так он мне объяснил, школьный сладкоежка. Подошли к твоему дому, и пинком под задницу я запихнул его в калитку. Донёс торт или нет – об этом я узнаю в субботу на любовном свидании в дворцовом парке. И никакие отговорки не принимаются. До встречи.
 ============================================================
 
  После особо тяжёлого высотного монтажа, когда бригада особенно славно поработала, директор типографии подошёл к отцу, крепко пожал ему мозолистую руку, и вручил для  всех целую кипу новых выпускаемых книжек, как бы в премию.
  Батя посмотрел на заглавья, едко усмехнулся, и даже не взяв ни одну в руки отошёл к своим ребятам.
  - Алексей!- В глазах директора вскипело начальственное удивление пополам с возмущением.- Я же в знак уважения.
  - Врёте. Вы в знак подачки нам это сунули.- Отец был спокоен как скалистый утёс на берегу океана.- Сейчас в типографии издаётся джек лондон, дюма, и бендер остап. Я сам это видел. Но их вы приготовили  для подарков высокому начальству, а нам принесли всякую нечитаемую ерунду. Вы по-холуйски относитесь к людям - перед золотыми виляете хвостом, а на простых сверху вниз плюёте. Вот и я в ответ на вас наплевал.
  На партсобрании, где разбирали батино дело, он выступил ещё прямее, рабочий вождь:- Мы с вами строим коммунизм. Но почему для одних в магазине лишь кости да ливер, а другие через чёрный ход как крысы тащат жирную вырезку? Почему в мебельном для людей на витрине засратые стулья, столы и диванчики, а со служебного входа те же крысы тянут резные стенки да расписные серванты? Для серых крыс и цветные телевизоры, и видики, и автомобили. А я, герой труда и заслуженный строитель в три часа утра занимаю очередь за двумя синими курами и котелкой колбасы. Так что мы строим: коммунизм или крысятник?
===============================================================

 
Дед нёсся по улице, то сбавляя шаг под любопытными взглядами, то вновь разгоняясь во весь опор от тяжёлых мыслей. – Предатель... иуда ... – шептал он зелёной траве да камушкам под ногами. Голову поднимал к небу, только чтоб слёзы стряхнуть – они дорогу ему застили. Глинистый овраг дед спёхом перескочил, будто пятнадцать ему снова, будто в войнушку с пацанами играет. А как вышел к поселковой церкви, то спрятал топор за подолом жилетки – почудились ему смешки справа, и слева, со скамеек парковых да с дворовых лавок. Словно чуждые  незнакомые люди знают о его душевном недуге.
Дядька Зиновий железное корыто клепал, когда к нему в ворота тихо вошёл старый Пимен. Постоял дед на межевой полосе от уличной травы к дорожке из бетона; презирая, оглянул согбенную от стыда спину Зиновия, выбросил топор, и плюнув вразнос мелкой слюной, отправился восвояси. Даже воротина не шлёпнула – вот как обидел дядька старика, зла нет.
У Зиновия стали руки дрожать; хлоп молотком по пальцу – и аж слёзы навернулись: к чёртовой матери такую работу, когда душа скорбит. От глупой шутки, от невозможности изменить время вспять, чтобы дружба с дедом переправилась. А больше дядька Зяма на старого Пимена обиделся – уж, кажется, можно было ненавистное слово сказать. Глядишь, и матернулась бы боль в крепких выражениях, смял её б Пимен кулаком об дядькины зубья, благо у старика уж не та сила, что в молодости.
– Эх, – вздохнул Зиновий, утерев ладонью мокроту с-под глаз, – побышкаться надо из добрых врагов в злейшие друзья.
И вот ходит дядька по двору, что-то сделать желая, а труд человеческий из рук валится. Видно, с большим страданием в сердце каждый мужик в обезьяну превращается. И вправду говорят старики, что нельзя никого походя обижать, а любой поступок – уже хорошая или плохая зарубка на организме. От добрых дел застарелые болезни вылечиваются сами, потому что вместо лекарства гниль желудочную убивают жалобящие слова и милосердие. Но искренняя помощь не в пользу станется, если душу запоганит чёрная зависть, или лицедейство подскудное.
=================================================

 
Поздний вечер, мои уже спят по кроватям. Умка уткнулся в Олёнкино плечо; сердито сопит, дёргая неукрытой пяткой. Видно, опять за кем гонится по школьному коридору. Шебутной он вырос, стылый. Уж как я его не yчу доброте, а пацанишка подвержен мщению. Может и хорошо в меру, и славно в миру взрослом – но сын мой дитя, а уже за один зуб выбьет два. Только к собакам жалостлив, да к соплякам младшим. Пусть потом будет за сестрёнкой ухаживать, кипятит её за каждую провинность.
Бабка Маруся выпростала одеялку; села, кряхтя, на кровати, сбросив с ног тёплые вахланки. Пятки её пошерстили об коврик, стряхивая дневной сор. Тихенько молвила в себя: –... спаси бог, и ещё будет… вот бурбон свинячий, режь его… а до осени, может, не доживу... брошу в погреб, остальное съедят... – и забросила баба причитать матюком, или аминью. Легла.
Придёт время, когда я тоже буду греться у печки, как Алексеевна. Гляну на солнце и подумаю, что в прежние дни оно ярче светило, а теперь в нём жестокое сердце поселилось – напускает холодом землю. Шныряющие мимо внучата свистят в два пальца и до усрачки смеются неизвестно над чем. Бестолковая юность жжёт на ветер короткое время; обгорелые лоскуты минут несутся, крутя головой между кустов и деревьев, а следом за ними дуновей гонит чёрный прах сгинувших суток. Меня очень тревожит разгоревший пожар – и я подошёл ближе к бабке, чтобы хоть чуточку затушить торопливую беготню сполохов и головешек. Боюсь, как бы старуху не унесла на тот свет вредная наша суета – за грязные её калоши мне стыдно перед господом...
================================================
 
  В версте от  дороги стоял хуторок, малохоженая заимка. Ни от кого не прячась, середь десятка деревьев дымил  он двумя домишками. Из труб поднимался лёгкий табачный кур, словно в печном дымоходе смолил старенький дедушка, укрываясь от гнева чахоточной бабушки. Зато нанизу, на дворе, воздух дико ядрён, так что в ноздри плыл жидкий навоз, и казалось свиньи в хлеву сами разгребали его вёслами.
  В ста шагах слева костенело кукурузное поле. На ветру шурхали бодылья; ими початки махали как ручками, загнав в землю сухие протезы. Похоже было, что хозяева собрались воевать, и уже призвали к себе под ружьё легион инвалидов.
  А справа догнивал огород. И те огурцы кабачки помидоры, которые не влезли в стеклянные банки, грели жёлтые пузья на холодеющем солнце, может быть втайне жалея  маринованную закуску.
 На улицу вышел  семилетний малец. В трусах и босиком, но на брысой голове новенькая кожаная кепка. Видно, что мать подарки из города привезла на днях, и пацан  досе обновку не наносился, ночью стлал под подушку.
  За ним выполз комичный дед - тот самый смолокур - опираясь на клюку. Имя посох, имя палка ну никах не подходило к этой хиленькой деревяшке, и они с дедом вместе смотрелись общим вопросительным знаком в незаконченном предложении.- чего??- приложил он ладонь к уху.- Ничего, дед, это я людям рассказываю. Иди спать.
  Старик подслеповато потыкал клюкой в мягкую землю: правильно ли он слышал сквозь дрёму лёгонький дождь. Настоящий охмуряющий сон его давно уж не брал, а иногда лишь было подобие сна после вторых петухов, и тогда утром он долго пытался вспомнить что ему присуналось.- хорошее чтото,- сожалеюще покряхтел старичок, очень осторожно опустив свою тощую задницу на узкую скамью; а умащиваясь, ещё долго приговаривал себе под нос, то ли колыбельную пья.
  Из хлева вышла с ведром молодая баба - хоть и огрубевшая, но довольно красивая; сочна и зрела как дынька, на которую хороший едок не нашёлся, а так лишь слюнтяй обсмоктал кожуру.- хоть ребёночка сделал, и спасибо на том,- посмотрела она добрым взглядом на сына, а тот с головы быстро сдёрнул кепчонку, испугавшись что мать отругает за носкость и обновку запрёт в чердаке.
===========================================================

 
  Что это я делаю сейчас?- Грома и молнии боюсь. Дрожу как осиновый  глист, пытая куда небо ударит в сей миг, и в памяти мгновенно пролетает весь прожитый день, ехидно помахивая серыми крылышками не совсем благородных дел. И даже совсем не благородных: вот стороной обошёл старуху, что в переходе просила - и обошёл как сопляк, прячась за бабье  платье; вон промолчал в свою грязную тряпку, платок носовой, когда молодую симпотную барышню сильно обхамили двое навязчивых малолеток. А ведь хвастаюсь людям знакомым, что давно уже муху живу не обижу. Моль, таракана и тлю - не только насекомую, но и человеческую. И всё же эта постыдная святость мне душу ломает хлеще пьяного душегубства. Тогда я не знал чем мне жить, и зачем, потому что не думал о том. День прошёл - да и ладно. Хоть в водке, дебошах, в крови: а всё-таки ёмко день прожит - пусть не ангелам, бесам похвастать. Я и нынче не знаю, кому я живу: нарочитым своим благолепием в себе убиваю желание, скукой стал празден мой дух и негой обласкана плоть. Ангелы белы кружатся как мухи над тортом.
  А хочется; очень хочется иногда свернуть негодяю челюсть или вусмерть  отбить подлецу его мерзкую бошку. И силы немерено - но старая злоба сгила в трясине показной моей праведности, а новой и ведра не счерпать из гнилого болота.
=============================================================

 
 Ерёма уже приснул немножко, уже сон красивый увидел и влез в него по уши, но тут хозяин вернулся из детского сада. Умка застучал ботинками на пороге, отряхивая пыль дороги длинной. Открыв ладошку, отпустил на волю парочку воробьёв; из снятого ботинка шмыганули по углам мыши – заскорбела тишина.
– Мама, почему он на полу лежит? он пьяный?
Еремей захохотал, ещё не продрав глаза: – Малыш, пьяные под забором валяются! Иди ко мне.
Он вскочил в два прискока, Умку схватил в охапку – и под потолок. Сын радостно завизжал, оттого что с отцом всё в порядке.
Вплыла Олёнка с полным блюдом горячих оладий. Поставила на стол пировое подношение, и комнату затянуло смачным ароматом, так что вся домашняя живность выглянула из щелей, напирая друг на дружку.
– Кого будете есть: суп или свежие оладушки? – Спрашивает тоже – ясно же, что вкуснее. И Ерёма, и Умка, и приживалы мышатонасекомые в один голос ей отвечают: – Оладьи!! и сметану неси, да мёд не забудь.
– Ух, обжоры, – засмеялась мама, попирая стол чашками и блюдцами.
Умка шумно дул на чай, и поглядывал на родителей, которые решали самый главный вопрос будущей жизни. Малыш ещё многого не понимал, но то, что отец больше никуда от них не пропадёт, он знал точно. И ему сейчас не страшны любые напасти – Умка даже накрошил сладкого печеника в чашку, хоть мамка и не разрешает этого делать. Можно и в носу поковырять, пока батя не видит.
– А ты Зиновия предупредил о нашем переезде?
– Да. Только срок не назвал.
– Давай лучше в выходные свернёмся. Ребята твои помогут, и отпразднуем новоселье. – Олёнка яркими мечтами веснушек смотрела в Еремеевы глаза, и он согласился: – Хорошо...
Полная луна вокралась в тёмную комнату, сначала одним глазком заглянув из-за шторы. Подумала, что все уснули, и просунулась  вся, обдирая о косяк окна свои круглые бока. На цыпках шорохнула к кроватке, в которой спящий Умка грёб руками, выплывая на середину сказочного озера. Луна поправила ему сбившее одеяло, оглянувшись, не видит ли кто её тайной доброты.
Еремей бодрствовал, потому что Олёнка уснула на его плече. Он каждой мелкой клеточкой вжимался в её тело: горевал и тосковал, оттого что она спит, что надо тратить на отдых дорогое время. Ерёма подсчи­тал, сколько им осталось до старости – показалось мало; прикупил ко времени ещё лет двадцать – не хватило. И тогда он всерьёз задумался о таблетках для бессмертия, о скрытном зелье бабки Стракоши.
             – Спи, дитятко, сонный мой, глазоньки синие закрывай, татку с мамкой вспоминай. В тереме горница, в горнице горлица белая – ходит, крохи собирает, сизаря смелого выглядает. Как увидит – головеньку склонит, с собой позовёт, а горлань перья распушит, любовной игры не нарушит, мягко навстречу поступит, дале смелее пойдёт, сладкую песню споёт:
– Душа моя, светлица, волшебна голубица: мы вскорости поженимся, но ласковая пленница пусть в солнышке понежится, потянется-поленится; она моя любовница, прелестницы признание, волненьем смяты локоны, любовь – её призвание. Веснушек тайны главные – моя, святая, славная – как поцелуи первые на девственности губ, земля благословенная – мир счастлив и негруб. Не будет откровенности смелее слов твоих – прожить в любви и верности бессмертной жизни миг.
 

 

эгоистовые рассказы

чеканутые рассказы