Химеры

         Леонид был женат более двадцати лет. Среди его знакомых мало было таких, кто мог бы похвастаться счастливой семейной жизнью, он был одним из немногих, кому повезло с женой. Она его любила всю жизнь, глубоко и сильно. Её чувства не притупились и не остыли со временем. Она была хорошей матерью. Их сын вырос прекрасным человеком, не очень удачливым, но умным, внимательным и добрым. Раечка! С Раечками, говорят, всегда рай в доме, да и сама она была всё ещё привлекательной, моложавой, никто не давал ей её лет.
       У них была уютная красивая квартира, дача, машина – у них было всё, что надо для жизни, хорошей жизни, но самое главное, они пришли к взаимопониманию, которое встречается только у очень близких людей – они научились угадывать мысли и чувства друг друга. Леонид дорожил семьёй, собственно говоря, вся его жизнь была связана с женой и сыном. Была, конечно, рыбалка несколько раз в год, редкие встречи с друзьями, тоже несколько раз в год, да ещё корпоративные вечеринки по большим праздникам. Он давно работал только ради денег. Карьера его не интересовала, и сама работа не приносила удовлетворения.
       Как-то раз он задумался о том, что давно не читает книг, даже детективов, давно перестал обращать внимание на свою внешность, даже на проходящих мимо девушек смотрит как отец на своих дочерей. Леонид не очень расстроился, поймав себя на этой мысли. У него взрослый сын, он немолод, обрюзг – годы берут своё, так наверно должно и быть. Прошло и нельзя возвратиться обратно к тому, что было в молодости. Когда-то Леонид очень любил читать, никто из его знакомых не читал, так много как он, запоем по ночам, целыми библиотеками. Мать Леонида получала удовольствие от чтения до глубокой старости, а ему уже и теперь неинтересно. Он много чего не может и не хочет делать. Картины, театры, скульптура, архитектура, музыка, почему прошёл интерес ко всему этому? Почему ему этого больше не надо? Слишком много было забот и трудностей, не до этого было. У других бабушки, дедушки, а они одни, какой там театр, куда там пойдешь с крошечным ребёнком! Да и потом, когда сын подрос, без присмотра ребёнка надолго не оставишь, а теперь расплата за такой образ жизни –         Леонид больше ничего не чувствует, потерял способность наслаждаться красотой, потерял ощущение полноты и красоты жизни. А может это расплата совсем за другое? Кто может точно знать, за что мы расплачиваемся? “Наверно это всё – конец, больше ничего никогда не будет” – с сожалением подумал он.
       Мысли материализуются – это точно. Его мысль материализовалась, даже месяца не прошло. Он как-то неожиданно для себя посмотрел на жёлтый фасад дома, мимо которого проходил, и увидел лепку, светлое небо, изящную балконную решётку. Что-то знакомое коснулось его, как бывает во сне, как будто приснилось ему что-то давно забытое. “Надо же” – Леонид улыбнулся удивлённо и растерянно – “Оказывается не всё потеряно”.  Он подумал: “А вдруг, это только одно мгновение, и всё опять пойдёт по старому”. Он пошёл в Петропавловку. Почему именно туда? Леонид не знал, ноги сами понесли. Он глядел на старые стены, вспоминал своё детство, а потом поднял голову вверх на шпиль собора, и дыхание его перехватило, как будто он сорвался с огромной высоты, как будто его устойчивый мир рухнул вместе с ним на тёмный булыжник мостовой и распался, не оставив следа. 
       Он вспомнил молодость, свою собственную, отдельную от семьи жизнь, он вспомнил себя прежнего. Как только он вспомнил себя, он вспомнил и её, ту, которую пытался забыть и почти забыл, но не смог разлюбить.
       Память возвращалась медленно. Дорога памяти была, как лабиринт с тысячами ходов и тупиков, слишком много в его жизни было житейского, бытового, обычного. Он хотел реального счастья, человеческого, понятного и вместе с тем осознавал абсолютную его невозможность с Раечкой и с той, другой, почти забытой и вдруг ворвавшейся в его жизнь вместе с первым ощущением красоты. Чем ярче и сильней чувствовал он мучительную красоту города, музыки, живописи, тем ярче и сильней ощущал он её присутствие, как будто глядел на мир её глазами. Он так не мог чувствовать, он так не мог видеть, он так не умел мыслить – это всё  она. Нет, это он чувствует её чувствами, видит её глазами и мыслит её умом. Лёня узнавал её в себе и  понимал, что сходит с ума и хочет, и не хочет быть сумасшедшим. Он не находил себе места от желания увидеть её ещё хоть раз. Она мерещилась ему, стояла как живая, улыбаясь насмешливо и мудро. Никогда не смотрела она на него с такой доброй улыбкой прежде. Если  бы можно было поговорить с ней, поделиться нахлынувшим чувством красоты, невероятным счастьем полноты и красоты жизни! Невозможность была не переносима. Полное одиночество, а с женой ещё более страшное и ещё более чудовищное чувство одиночества, охватывало его. Он больше не мог переносить Раечку. Он ненавидел всё, что она делала. Он замирал от отвращения, когда она переодевалась, ела, спала. Ему были противны её мысли, слова, движения. Она его раздражала. Что-то внутри него страдало, грызло, сжимало горло, опаляло огнём. Тысячи чудовищ накидывались на него.
       Ему хотелось сорваться, наорать, ему хотелось ударить эту невообразимо чужую и отвратительную женщину. Он мочал, стискивал зубы, он почти перестал есть. Леонид похудел, помолодел, стал лёгким, подвижным, как в молодости. Раечка переживала, пыталась успокоить мужа, ревновала и не знала, что делать. Лёня ласково улыбался ей, успокаивал. Если он сошёл с ума – это не её проблемы. Он никогда не будет поступать так, как поступала та, которую любил. И даже если химеры закусают его до смерти, сведут совсем с ума – он так поступать не будет.
       Ту, которую он любил, звали Сашей, Александрой. Почему любят всегда тех, с кем жить невозможно, бывают, конечно, исключения, но не его Саша. Скуластая, высоколобая, со светло-карими чужими глазами, с ввалившимися щеками, с красивым большим ртом, с печатью страдания на умном некрасивом лице, с жёсткими русыми  волосами, слишком жилистая, непропорциональная, но изящная, лёгкая, с прямой спиной и острыми плечами – она не была похожа ни на кого, её ни с кем нельзя было перепутать. Лёня полюбил её сразу и сразу понял, что это навсегда, на всю жизнь и искать кого-то другого бесполезно, бессмысленно, и больше никогда ничего подобного в его жизни не будет. Она много читала, много знала, но училась на удивление плохо. Саша никогда не вспоминала о школе. Она закончила какое-то ПТУ, о котором ни разу не сказала, ни слова. У неё не было подруг, были друзья, просто друзья, к которым ревновать было невозможно. Саша была одержима искусством и вообще чувством красоты. Она всеми силами пыталась окружать себя людьми близкими по духу, такими же одержимыми как сама. Саша состояла на учёте в психоневрологическом диспансере, о чём намекнула Лёне практически сразу, да он и сам заметил, что с ней не всё ладно. Слишком она была раздражительна, слишком сильно чувствовала – всё в ней было слишком. Она ничего не рассказывала о себе, о семье, только сказала, что отец давно умер, и показала фотографию. Он посмотрел на старое фото и подумал, что скорей всего с её отцом было то же самое, что и с ней. О матери она высказалась прямолинейно, с усмешкой, дескать, баба и махнула рукой. Лёня как-то сразу понял, что Саша была обделена любовью, и совсем не знала нормальной семейной жизни. Это часто бывает в наших русских семьях, когда матери не отдают себя целиком детям, а в их болезнях и грехах винят не себя. Мамаша её была какой-то мелкой, мало оплачиваемой начальницей.
       Бедность в доме была ужасающей, Лёня долго удивлялся, как можно умудряться так плохо и бедно жить. Одета Саша была в обноски, стараясь  подбирать одежду так, чтобы не привлекать к себе внимания, и если не присматриваться, то выглядела прилично. Сашка работала, как теперь говорят, дизайнером, зарабатывала мало, кроме того, работы она меняла по три раза в год. Всё, что она делала, отличалось почти невероятным изяществом и совсем не женским чувством красоты, ничего нежного, приятного и красивенького в её работах не было.  Да и вообще, можно ли её было считать женщиной? Жестокая, деспотичная, нетерпимая – маленький тиран, страдающий и несчастный. Она в кого-то успела влюбиться до него. Лёня был умней и проницательней Раечки, он не ревновал.  Реального человека не было. Может быть, он умер, может, сошёл с ума, а может, вообще любила она какую-то химеру? Кто знает? Только человека он не видел, ощущал только абсолютную невозможность реализации её чувства.
       Лёня смотрел на её лицо, в котором, отражалась невероятная одухотворенная красота мира человеческого. Саша была похожа на какой-то волшебный инструмент, позволяющий видеть и чувствовать. Бедняга, он тогда чуть не сошёл с ума от любви к ней. Как наркоман не мог обходиться без неё, не мог жить, не мог даже существовать. Он был готов на всё. Он предлагал ей выйти за него замуж, мечтал о детях, о её детях. Но для него было очевидно, что всё это нереально.  Саша не хотела замуж, она не хотела детей. Она изменяла ему с полными, законченными придурками и мерзавцами. Она устраивала ему дикие и безобразные сцены. Неужели Саша получала удовольствие от его унижений? Зачем она это делала? Просто срывалась, просто, что хотела, то и делала? Не считала нужным сдерживаться, шла на поводу у своих химер? А те, с которыми она изменяла, зачем они были ей нужны? Каким сексом она там с ними занималась? Может быть, не верила в возможность нормальной жизни для себя? Душевно больной человек ощущает такую боль, что чужая боль для него игрушки. Скорей всего, она просто сумасшедшая в прямом смысле этого слова.
       В её мире не было места морали и нравственности, не было места доброте, простым и понятным человеческим чувствам, а Бог был просто страдающим человеком, которого можно было только пожалеть. Это был мир лишённый природы, созданный искусственно, сверкающий, непостижимо-прекрасный мир человеческого гения – мир искусства, которому она служила и ради которого жила.
       Есть ли что-нибудь человеческое в красоте или она бес, дьявол, самый страшный соблазн, придуманный человеком для человека, самое чудовищное испытание, самая последняя черта, где смыкается любовь, страдание, наслаждение и жестокость в самой своей наивысшей предельной форме.
       Леонид только теперь понял, как невыносимо трудно было Саше, что испытывала она, каким видела его, чего она от него хотела. Если бы он тогда смог разделить с ней её сумасшествие, её видение, её способность чувствовать! Но он не мог, а теперь поздно. Теперь не с кем это разделить, не с кем поговорить. Это потрясающее чувство любви и красоты останется сплошным безумием страдания и даже в творчестве его не утопить.      
       Никто кроме Платона ничего путного о любви не написал. Платон первый понял связь любви и красоты. А всё остальное: доброта, преданность, порядочность, верность и т.д. т. п.? А это все к любви имеет отношение? Да ничего подобного. Любовь не понимает таких слов, для неё это – “звук пустой”. Мир любви и красоты лишён всяких человеческих понятий. Для него не имеет значения, здоров человек или болен, сумасшедший он или нет, богат он или беден, красив или безобразен, для него не существует нравственности, морали, сословных предрассудков, общественного мнения, ему наплевать на образование, для него даже пол ничего не значит. Что тут говорить, если для красоты сплавленной с любовью безразлично жив или мёртв человек. Сумасшедшая! Все боятся этого, но есть куда более страшные болезни, один паралич чего стоит.  Её безумие тоже приносило страдание, но оно давало ей то ощущение жизни, которому нет цены. Как сумасшедшей девчонке было справиться с этим? Правое безумие? Левое безумие? А какая разница правое оно или левое, когда больно. Может прав итальянский врач, создатель микропсихоанализа Сильвано Фанти, утверждавший, “что на низлежащем постоянном уровне нормальный человек – это душевнобольной человек” и, “в своё время,  он непременно даст волю и полную возможность развернуться своему безумию”. Что делать нормальным безумцам, давшим волю безумному ощущению красоты, той самой, что поднимает человека на запредельную высоту, а потом швыряет безжалостно в беспросветную тьму одиночества, безумия, и чудовищного секса.
      Христианство в течение многих веков пробует воспитать человеческую душу, но душа эта возвращается к своему языческому прошлому, к своим истокам, к плоти и крови. И опять торжествует миф, лишённый морали, потрясающе глубокий, вечный в своей правде и красоте. Безбожный, грешный миф влечет к себе безудержным вдохновенным проникновением в глубины мирозданья, в глубины человеческой природы, туда, где зло и добро слиты воедино до неразличимости, где подлинная красота живёт по своим, нехристианским законам. Что делать с этим? Лёня не знал, у него не было ответа. Его душа не хотела мириться с тем, что чувствовала и не могла отказаться от своих чувств. Красота от Бога, она позволяет ощущать весь мир и человека, как дыхание, творение Божье. Почему тогда одновременно с ней приходит и телесно-наполненное, вещественное, извращённо-сексуальное ощущение мира? Почему? Как сочетать всё это? Как не сойти с ума? Как верить в Бога при таком видении и восприятии мира. Господи, кто мы?
       Он отыскал старых знакомых, но они о судьбе Саши ничего не знали. Её он не нашёл. “Умерла наверно” – подумал он”. Её талант пропал даром, ничего она не добилась, слишком высоко метила, даже для мужчины слишком высоко, а для женщины вообще безнадёжно. А он сам, что он сделает с этим свалившимся на него подарком? Подарок ли это? Сначала, ему было так плохо, что он всё на свете с радостью бы отдал, чтобы вернуть своё прежнее прозябание. Сердце по утрам, казалось, плавало, трепеща, в огромной ванне с адреналином и каждую секунду могло захлебнуться и утонуть. Чудовищных усилий стоило ему сохранить семью и работу. Он Сашу больше не осуждал, ещё чуть-чуть и он сам бы не справился, скатился в безумие и полное безобразие. Химеры слишком сильны, они могут оказаться сильнее человека, там, на грани, всё это становится понятным. Лёня верил, что Саша пришла к нему теперь в его безумии не просто так, видимо было нужно, чтобы он простил её и сделал то, что она не успела или не смогла сделать. С обычной своей жестокостью Саша подвергла его этой новой пытке, пытке любовью и красотой, и она оказалась ещё страшней, чем пытка одной любовью. Что ж, он ей благодарен. Он понял, осознал невероятную ценность такого ощущения жизни и стал бояться его потерять. Если он болен, то это прекрасная болезнь, и она в тысячу раз прекрасней душевного здоровья, она не соизмерима вообще ни с каким душевным здоровьем. Вопрос цены, за это заплаченной, остаётся открытым. Он готов расплатиться собой, но не близкими. Оставить, жену, детей, оставить всё и идти за ней? Это уже было и этому есть оправданье. Только за кем за ней, за красотой, за призраком той, что любил, за кошмаром бесчеловечности? В конечном счёте, всегда приходиться выбирать между Богом и дьяволом. Всегда было и будет чудовищное противоречие между искусством и верой в Бога. Художник не может врать, он делает то, что чувствует, то чем одержим. А дальше, кающийся Боттичелли не желающий рисовать, великий Леонардо, проклинающий себя за то, что не смог сделать всего того, что должен был сделать, Гоголь сжигающий рукописи. Сколько их было – не нарисованных картин, не написанных книг, сожжённых рукописей? Кому от этого лучше? Но ведь правы они, все эти гении, правы и не правы. Не нам судить? Но что делать нам с самим собой?
        Он готов потерять дар постиженья красоты, всё это полнокровное, и вместе с тем одухотворённое, ощущение мира ради оной только встречи с Сашей. Какая она сейчас? Она ему снилась в разном обличии: иногда молодой темноволосой похожей на восточную женщину, иногда измученной и больной, иногда старой и безобразной. Последний раз, приснилась она ему в каком-то сквере на белом, только что выпавшем снегу. Она была в длинном пальто, без шапки и волосы её, чуть припорошенные снегом, рассыпались мягкими золотыми локонами по плечам. Таких волос у неё никогда не было. Как же она была красива в этом его сне! Леня узнавал её всегда, во всех обличьях, чувство его к ней не менялось, он любил её любой. Может быть, это правда и наша душа проживает множество жизней, вот и снилась Саша ему во всех своих ипостасях.
        Если бы можно было её встретить! Чтобы он сделал? Пошёл за ней? Не пошёл? На что пошёл бы он ради неё? Лёня не знал. Не всегда человек распоряжается сам собою. Тогда он смог от неё уйти. Ему легче было умереть, чем уйти, но он ушёл. Она просила его вернуться, она говорила, что больше с ней такого не будет, и тут же оскорбляла его снова. Может быть, она тогда не лгала, может быть, она бы справилась со своими химерами и смогла измениться. А теперь, что было бы, если бы они встретились теперь? Теперь, когда он многое понял, всё было бы иначе. Иногда он думал: “А что если есть жизнь вечная и он её встретит в другом мире, ведь там не существует ничего кроме любви. Куда он пойдёт за ней? Сможет ли он оставить её одну, где бы она ни была?”
      Он виноват. Бог дал ему то, чего не бывает. Даже мужчины, такие как она, встречаются, очень редко, только раз в жизни. Он встретил чудо, одухотворённое беспомощное чудо, заблудившееся в сияющем прекрасном мире своего одиночества. Он не понял, не помог. Полюбил, почувствовал и оставил одну. Она не сумасшедшая. Это он сошёл с ума, а может, вообще его не имел. В обыденном, обычном мире редко случаются чудеса. Люди их не замечают. Они видят волшебное и чудесное в нереальном, и не видят реальных чудес, тех, что стоят перед глазами. Он не помог. Он ушёл, оставил её одну. Формально был прав. А не формально? Кто кого предал, и кто кому изменил?
       Леонид промучился несколько лет. Его душа болела, страдала без всякого повода на фоне полнейшего внешнего благополучия в семье и на работе, его душа совершенствовалась, постигала непостижимое, умирала и воскресала, как птица феникс. Леонид преодолевал свою неправоту, свою ущербность и несовершенство. Потом ему стало легче. Он смирился с окончательной потерей Саши и даже с её смертью. Горло перестало сжимать, опалять огнём. Красота не приносила таких наслаждений и страданий как раньше. Раечка почти перестала раздражать и он благодарил Бога за то, что сумел всё это вытерпеть и не причинить близким зла. Жена больше не ревновала и снова стала угадывать его мысли, а он её. Как он мог ненавидеть свою Раю – добрую, чуткую, способную любить и его, и сына до самозабвенья? Она любит и с ней может случиться чудо любви, как это случилось с ним. Она поймёт, почувствует то, что было ей недоступно – всё может быть.
      Саша перестала ему сниться. Наверно она опять изменила ему, даже во сне, даже в его памяти.  Он не хотел расставаться с ней, он хотел глядеть на мир её глазами, чувствовать через неё и мыслить её умом. Только с ней жизнь раскрывалась ему во всей своей полноте. Он хотел любого, пусть и незримого её присутствия. Может, так и надо, как она, слушаться химер, раз уж они являются спутниками невероятного ощущения красоты, а на все остальное наплевать. Наверно, тогда она осталась бы с ним навсегда, жила бы в его душе постоянно. Он не может, он другой, такой же, но другой. Да и так ли всё это на самом деле, или разум изменяет ему? Кто знает, что бы там было, скорей всего, было бы так плохо, что и представить себе нельзя.
      Это всё, пожалуй, химеры, это глупости, гормоны, мистика всякая, или просто душевные болезни. Он наверно был болен как настоящий стопроцентный псих, но чтобы это ни было, пусть это будет! Бездомный бродяга Эрот, валяющийся у чужих дверей, пусть всегда стремится к мудрости и красоте. Тот самый Эрот – сын богатства духа и духовной нищеты, рождённый в красоте и в вечном стремлении к ней.
 
                                                                         14. 06. 06. г.                              


1 Александр Данилин. LSD, галюциногены, психоделия и феномен зависимости,  Москва Центрполиграф, 2002 г., ст. 105.
Был опубликован в сборнике «Душа