HILFPOLIZEI

                                                Предатели предают, прежде всего,
                                                себя самих.
                                                                       Плутарх.
 
   Глебовск – тихий провинциальный городок в самом центре европейской России. Двадцать тысяч населения, четверть которых работают на « Огнеупорном заводе». Такие города сами жители называют: «большая деревня».
   Глебовск на полвека старше областного Воронежа: оба города основаны как крепости, на южных рубежах крепнущего Русского государства, для защиты от набегов кочевников. У городов, как и всего живого на земле, своя судьба: Воронеж разросся на сотни квадратных километров, стал «миллионером», с десятками ВУЗов и театров. Глебовск остался с тихими улицами частного сектора утопающего в садах, где по окраинам пасутся коровы и козы. Правда, в двадцатые годы прошлого века, недалеко от города нашли богатые залежи огнеупорной глины: В Глебовске построили «Завод огнеупорных изделий» - один из крупнейших в стране. Вот, пожалуй, и все, чем знаменит город.
                                                    1
 
   То, что Петр Иванович Пахомов в войну был полицаем, в Глебовске знали все, и старики, помнившие фашистских оккупантов, и молодежь, узнавшая про войну из книг и с экранов телевизоров. Пахомову было всего семнадцать лет, когда немцы заняли город, и он добровольно пошел служить новой власти. Он не испытывал «ненависти к Советом», и даже не «спасал шкуру». Недорослей фашисты не трогали, разве, как всех, гоняли на работы: рыть окопы, зимой чистить дороги. Причина, побудившая Петра стать предателем, до смешного наивна: в противоположной части города жила его невеста, и поступив на службу, он имел «право свободного передвижения» и днем и ночью.
  Всего семь месяцев был в оккупации Глебовск: в январе сорок третьего город без боя освободили наступавшие части Красной Армии. Восемь человек, среди них Пахомов, стали перед судом военного трибунала. Петру не хватало двух месяцев до совершеннолетия, и следователь, чтобы не путаться, в протоколах допросов приписал ему год. Люди на суде просили за Пахомова: молодой,  зла никому не делал, даже не ругался никогда. Но время было военное - не до гуманизма. Петр получил свою «десятку за измену родине».
   Освобождение Пахомова выпало на день траура в стране – умер вождь народа. Петр один из всех осужденных изменников вернулся в родной город, хотя его никто не ждал: отец не вернулся с фронта, мать умерла в пятьдесят первом, сестры окончив школу, уехали в Воронеж, невеста не стала ждать жениха предателя. Даже дом не сохранился: на его месте стоит двухэтажный барак для рабочих завода. Пахомов, с большим трудом, устроился на Огнеупорный завод, на самую тяжелую работу прессовщиком, с годичным испытательным сроком. Помог одноклассник, он работал в цехе мастером. Через два месяца Петр сошелся с бездетной вдовой-солдаткой Клавдией, старшей него на шесть лет, и перешел из барака жить к ней, в маленький ветхий домик на краю города. 
   Без малого сорок лет проработал Петр Иванович на заводе. Мало кто из цеха, даже с завода, работал лучше него, только в передовиках он никогда не был. В зарплате его не обделяли, получал он всегда хорошо, но за все годы честного труда  не получил Пахомов ни одной грамоты, ни одной благодарности. Ни разу его фотография не висела на доске почета. Петр Иванович смирился с этим: привык, что люди, громко говорившие, всегда замолкали, когда он подходил, привык к усмешкам в спину, привык чувствовать себя виноватым. Друзья, за все годы, у него так и не появились. С одноклассником, который стал начальником цеха, при встречи поздороваются кивком головы и все. Больше Пахомов был один или с Клавдией. Они с женой построили большой светлый дом на месте старого, с баней и кирпичными сараями. Вырастили двоих детей сына и дочь. Даже купили «Жигули». Петр Иванович любил детей и всегда баловал: первый мотоцикл на улице у пацанов появился у его сына Сергея. Дети уважали отца, но как-то тоже замолкали, когда он приходил с работы, и первыми не заговаривали с ним никогда, да и между собой говорили при нем в полголоса. Окончив школу, дети уехали в областной центр поступили в институт, завели свои семьи. После смерти жены, пять лет назад, дети все реже стали приезжать в родной город: только на пасху, сходить на могилу матери. Отец понимал: свои семьи, свои заботы, хотя продолжал им помогать.
 
                                                       2
   Если люди сторонились Пахомова, то животные искренне привязывались к старому хозяину. Оставшись один, Петр Иванович  даже преумножил хозяйство: завел пчел. Две козы, кролики, утки, куры, гуси, две собаки и три кошки. Всех хозяин знал по именам, со всеми разговаривал. Месяц назад к его дому прибилась беспородная дворняжка: маленькая, вертлявая с лисьей мордочкой и большими обвислыми ушами. Старик назвал ее Кнопка, даже сколотил будку – пусть живет, не объест. Однако, новой скотине не понравились собачьи хоромы, она облюбовала скирду прошлогоднего сена в саду, поселилась там. Через две недели Пахомов понял причину отказа от просторного жилья: у Кнопки появилось потомство – два крошечных щенка.
   Наверное, из всего Глебовска только один человек часто приходил в дом Петра Ивановича – Сашка Федотов, или Федот как его звали в городе  все, кто знал. Родом Сашка из Глебовска. После окончания техникума уехал по распределению в Алма-Ату, где прожил всю жизнь, до пенсии. В конце девяностых Федотов возвратился на родину, живет в половине дома умерших родителей.  Вторую половину занимает его сестра. По рассказам Федота он все оставил жене и дочери.
   - Все оставил, Петр Иванович! С одним чемоданом приехал! – часто рассказывал Пахомову историю своего возвращения новый приятель, - Я начальником всегда работал: хорошо получал. Квартира четырехкомнатная, два гаража, машина, мебель – все оставил! Надоело! Русских за людей перестали считать! Жена у меня казашка – пусть живут! Не ей дочери оставил!
  Сашка любил выпить, почему и стал по приезде в Глебовск, в свои шестьдесят пять, не Александром Николаевичем, а Федотом поэтому, правда, о его жизни в Казахстане оставалось загадкой. Петр Иванович с расспросами к нему никогда не лез, как и Федот не спрашивал про его молодость, хотя знал, что Пахомов в войну был полицаем. К тому же у хорошего хозяина всегда был отменный «для себя» самогон.  Сам Петр Иванович лишнего никогда не позволял, но гостю наливал вволю. Соседи поначалу удивлялись, что сблизило непьющего, работягу молчуна Пахомова и балабола Федота, у которого дома все на подпорках и проволочках, и все его занятия ходить с утра до вечера от пивнушек до магазинов. Оптимист Сашка все превращал в шутки: привяжет калитку на проволоку и ходит всем рассказывает:
   -  Приварил калитку на казахскую сварку!
  Так с прибаутками и добивал свой шестой десяток.
 
                                                 3
 
   Пахомов с утра боронил огород мотоблоком. Громко стрекотал мотор. Петр Иванович шел следом, широко расставив короткие ноги, в выпушенной рубашке, в картузе одетом по-молодецки – набекрень. На красном морщинистом лице крупные капли пота.
   - Бог помощь, хозяин! – весело поздоровался Федот, стараясь перекричать рев мотора.
   - Здорова, Николав, - Пахомов звал Сашку по отчеству, а не как все Федотом, - Что помогать не пришел?
  Петр Иванович заглушил мотор, вытер тыльной стороной широкой ладони, с короткими узловатыми пальцами, пот с лица.
    -Собрание было с утра: ТСЖ новое выбирали. Снова обанкротились! Зиму платили и ни денег, ни концов! Жулики одни кругом! – Сашка закурил, - Заканчиваешь?
   - Огрехи запашу и хорош: силы уже не те. В твои годы я еще на прессах калымил по выходным, - Пахомов улыбнулся, надел фуражку, завел мотоблок. – Покури. Допашу, поможешь трактор в гараж загнать.
  Федот присел на самодельный стул: их много стоит по саду. Клавдия последние годы плохо ходила, вот хозяин и смастерил, расставил на каждом углу, чтобы отдыхала. Теперь стоят, который год. Сашка осмотрелся вокруг. Все ухожено: деревья обкопаны и побелены, сад огорожен покрашенным штакетником, в дальнем углу сада десяток разноцветных ульев. Когда успевает, старый!? Федот докурил сигарету, прикопал окурок носком туфли:
   - Брось в такой чистоте – сразу штраф, - сам с собой, по привычке пошутил Федот.
  Посмотрел на часы на руке. Весна настоящая: только одиннадцать, а уже душно. Почки разбухли, вот-вот обольются деревья белым молоком. Тюльпаны в клумбе горят кумачом, и воздух пахнет смолой. Красота!
  Рокот мотора стих, Сашка обернулся: хозяин на  противоположенном краю огорода разговаривает с Женькой Сычом. Новый гость интенсивно жестикулирует, что-то пытается доказать Пахомову. Ясно что! У тридцатилетнего оболтуса Сыча одна проблема в жизни: «Где взять выпить?» Федот не любил Женьку: наглый, все дни проводит у пивнушек и всегда задирается. Его никто не уважает даже  ровесники, хотя  Сыч пристает только к тем, кто старше, кто слабее. Женька замахал руками, даже обнял старика и быстро зашагал по меже в сторону возвышающихся над садами пятиэтажек.
   - Сжалился! Дал денег сволочи, - догадался Федот.
  Когда загнали мотоблок в гараж Петр Иванович присел на стоящий стул, сбросил на землю фуражку:
   - Устал я Александр Николав! – громко, с дрожью в голосе произнес старик.
   - Еще бы! Огород у тебя соток десять – повози эту машину на руках!
   - Двенадцать соток у меня пахотных. Только не физически я устал – душою. – Пахомов закрыл лицо ладонями, - всю жизнь притворятся, делать вид, что не понимаю.
 Федот молчал, не зная, что сказать старику. Достал новую сигарету стал мять между пальцев:
  - Я не понял тебя, Иваныч?
   - Да все ты понял! Даже такой выродок как Сыч шел с жилгородка (так в городе звали центральный район застроенный пятиэтажками) через три улицы, потому, что считает меня ниже себя.
   - Ты придумаешь … - неуверенно хотел опровергнуть хозяина Сашка.
  - Он хорошо знает: самогон я никогда не продавал! Никогда! Налил ему один раз, в ногах валялся, умирал …
   - Он так каждое утро умирает , - перебил старика Федот.
   - Я его не знал, сказал сын Светланы Юрьевны. Я ее девчонкой помню: после института пришла к нам в цех бухгалтером. Сейчас главный экономист завода! Сжалился над ним, налил полечиться, он матери рассказал.  Приходила ко мне орать: «Посажу» ну и дополнение кто я есть, - слезы заблестели в глазах Пахомова. Разгоряченный старик продолжал, - Ему тридцать два: дня нигде не работал. От армии мать его откупила. Купила квартиру – пропил. Купила машину – разбил за два месяца. Ходит с утра до вечера по городу пьет и буянит. Знает – мама откупит. И я споил ребенка!
   Петр Иванович замолчал. Молча, сидел, сгорбившись, подперев седую крупную голову ладонями. Не зная, что говорить притих и Федот.
   - Я вот часто думаю, - продолжал старик, -  Сейчас воруют у детей, стариков. Не умеешь красть – неудачник.  На ворованные деньги строят дворцы, кичатся друг перед другом у кого круче. Поймают одного двух для огласки, дескать, работают органы правосудия, три года идет следствие сотни томов. Осудят, дадут условно, тот в суд обжаловать приговор: «Оскорбили честь и достоинство!» Что мне сделать, чтобы заслужить прощение? Я ничего чужого никогда не взял. На работу выгонять стучал в двери : «Можно войти?», но стал изгоем на всю жизнь.
   - Тут ты прав, Петр Иванович, - оживился Федот, - Вот у нас ТСЖ всю зиму платили и нет, говорят, денег.
   - Да, что ТСЖ! Крохи! – перебил хозяин, - Оборонные рентабельные заводы банкротят, продают за гроши, чтобы иметь свой интерес! Миллиардами воруют и деньги за границу! Словно оккупанты на своей земле. Только нажива, а там, что будет!  Ладно, что-то я старый разговорился, как депутат перед выборами. Пойдем Николав хлопнем по сотке, да лягу я отдохну. Ты сходи в теплицу сорви огурчиков.
  Сашка сразу оживился, засуетился.
   - У тебя уже огурцы? Хозяин ты Иванович: в начале мая огурцы!
  Приятели направились к дому. Из своего убежища с рыком выскочила Кнопка, подбежала к гостю, недоверчиво обнюхала пыльные стоптанные туфли.
  - Кнопка свой я: Александр Николаевич.
  - Она теперь мать, за детей волнуется. Видит Федот, но надо удостовериться, что тот, - пошутил Пахомов, - Кнопка растут твои детки?
  Собака радостно завиляла хвостом, услышав голос хозяина, смешно запрыгала на тонких лапках. Вошли в дом. Расположились за столом на остекленной террасе. Нарезали колбасы, сала, огурцов. Хозяин принес графин и стаканы.
  - Давай Николав, один ты у меня приятель.
  - Петр Иванович я от всей души к тебе хожу, как к умному мужику. Ты не подумай, что выгоду, какую ищу: общение главное для человека, - разливая в стаканы начал оправдываться Федот.
  - Ладно, сменим тему. Знаешь Николав какой у меня самый тяжелый день в году?
  - Нет, не знаю.
  - День Победы. Все празднуют, пьют, и каждый тост, как плевок в душу. Давай выпьем за Победу, два дня всего осталось. Первый раз в жизни произношу этот тост, хотя знаю, что не имею права.
  - Давай, - охотно согласился Федот, - Иваныч ты совсем пацаном был, что теперь ругать себя.
  - Да, - глядя в сторону, тихо произнес Пахомов, - Право свободного передвижения нашел на полгода – право жить потерял навсегда.
 Выпили, закусили. Сашка повторил еще пару раз. Петр Иванович  не повторял никогда. Через полчаса хозяин слил остаток графина в бутылку, протянул гостю.
  - Извини, Николав, устал я, лягу, отдохну, скоро кормить живность. Забери, дома выпьешь, и огурцов собери. Вот пакет, больше бери, угостишь сестру. 
  Повеселевший Федот лукаво улыбнулся.
  - Петр Иванович женись на Тоньке! Она баба работящая не то, что я – баламут. Тяжело одному на таком хозяйстве.
  - Спасибо, друг, за совет, - Пахомов в первый раз назвал Федота другом, - Ей пятьдесят шесть ей мужик нужен: лет двадцать назад я бы принял твое предложение. Доживать мне со своими четвероногими, пока остались силы.  Им я нужнее.
  Петр Иванович проводив гостя, улегся здесь же не террасе, на стареньком диване, по-деревенски укрывшись телогрейкой.
 
                                                      4
 
   Старика разбудил лай растревоженных собак, больше всех старалась Кнопка.
  - Кого там принесло? – пробурчал Пахомов, надел стоявшие возле дивана галоши на босу ногу, держась за спину, зашаркал к двери во двор. – Да, жених переоценил ты свои силы: надо было нанять боронить соседа Леху.
  Лай Кнопки переходил в визг.
  - Иду! Кто там? – с порога крикнул хозяин.
  Спустился с высоких порожков пошел между сараев в сад.
   - Женька! Ты что здесь делаешь?
  Сыч привязал Кнопку на длинный кусок провода тащил ее к яблони.
   - А! Господин изменник Родины! Я буду немножко вешать полицейский прихвостень!- пьяный, возбужденный Сыч поднял окровавленную руку, - Видишь мразь меня укусила!
   - Что ты делаешь в чужом саду? Женя отпусти собаку. Христом Богом прошу: дети у нее.
   - Бога вспомнил! А когда родину предавал, помнил!?
   - Кнопка здесь причем? Меня вешай, если считаешь, что имеешь на это право.
   - Она мне кроссовки прокусила и руку! Вот видишь фашистская морда!
   - Куплю я тебе кроссовки только собаку отпусти, дети у нее. Женя прошу, не мучай, отпусти.
  Сыч остановился, привязал дрожащую Кнопку к стволу яблони, Подошел к Пахомову.
   - Давай мне пять тысяч, нет семь.
   - Денег не дам, пропьешь. Проспись, приходи завтра куплю тебе новые кроссовки, какие скажешь.
   - Нет! Будет, так как я сказал!
  Женька с размаха ударил старика кулаком в лицо. Петр Иванович пошатнулся, но на ногах устоял. Из разбитой губы потекла кровь.
   - Успокоился? Справился со стариком?
  Сыч набычился, пошел на отступающего хозяина.
  - Нет, сначала вздерну прихвостня!
  Женька развернулся, качаясь, пошел к яблоне. Пахомов выхватил торчавшие из стожка вилы.
  - Женя прошу, уходи!
  Озверевший Сыч не слышал старика. Он подбежал к дрожащей Кнопке начал бить ее ногами.
   - Получай! Получай! Получай!
   - Остановись, Женька! Не доводи до греха!
   - Ты мне грозишь фашист?! Мне!
  Сыч даже не вскрикнул, только судорожно задергал головой, и руками. Из широко открытого рта хлынула ярко-красная кровь.



 

© Copyright: Юрий Вахтин, 2016

Регистрационный номер №0330080

от 13 февраля 2016

[Скрыть] Регистрационный номер 0330080 выдан для произведения:                                                 Предатели предают, прежде всего,
                                                себя самих.
                                                                       Плутарх.
 
   Глебовск – тихий провинциальный городок в самом центре европейской России. Двадцать тысяч населения, четверть которых работают на « Огнеупорном заводе». Такие города сами жители называют: «большая деревня».
   Глебовск на полвека старше областного Воронежа: оба города основаны как крепости, на южных рубежах крепнущего Русского государства, для защиты от набегов кочевников. У городов, как и всего живого на земле, своя судьба: Воронеж разросся на сотни квадратных километров, стал «миллионером», с десятками ВУЗов и театров. Глебовск остался с тихими улицами частного сектора утопающего в садах, где по окраинам пасутся коровы и козы. Правда, в двадцатые годы прошлого века, недалеко от города нашли богатые залежи огнеупорной глины: В Глебовске построили «Завод огнеупорных изделий» - один из крупнейших в стране. Вот, пожалуй, и все, чем знаменит город.
                                                    1
 
   То, что Петр Иванович Пахомов в войну был полицаем, в Глебовске знали все, и старики, помнившие фашистских оккупантов, и молодежь, узнавшая про войну из книг и с экранов телевизоров. Пахомову было всего семнадцать лет, когда немцы заняли город, и он добровольно пошел служить новой власти. Он не испытывал «ненависти к Советом», и даже не «спасал шкуру». Недорослей фашисты не трогали, разве, как всех, гоняли на работы: рыть окопы, зимой чистить дороги. Причина, побудившая Петра стать предателем, до смешного наивна: в противоположной части города жила его невеста, и поступив на службу, он имел «право свободного передвижения» и днем и ночью.
  Всего семь месяцев был в оккупации Глебовск: в январе сорок третьего город без боя освободили наступавшие части Красной Армии. Восемь человек, среди них Пахомов, стали перед судом военного трибунала. Петру не хватало двух месяцев до совершеннолетия, и следователь, чтобы не путаться, в протоколах допросов приписал ему год. Люди на суде просили за Пахомова: молодой,  зла никому не делал, даже не ругался никогда. Но время было военное - не до гуманизма. Петр получил свою «десятку за измену родине».
   Освобождение Пахомова выпало на день траура в стране – умер вождь народа. Петр один из всех осужденных изменников вернулся в родной город, хотя его никто не ждал: отец не вернулся с фронта, мать умерла в пятьдесят первом, сестры окончив школу, уехали в Воронеж, невеста не стала ждать жениха предателя. Даже дом не сохранился: на его месте стоит двухэтажный барак для рабочих завода. Пахомов, с большим трудом, устроился на Огнеупорный завод, на самую тяжелую работу прессовщиком, с годичным испытательным сроком. Помог одноклассник, он работал в цехе мастером. Через два месяца Петр сошелся с бездетной вдовой-солдаткой Клавдией, старшей него на шесть лет, и перешел из барака жить к ней, в маленький ветхий домик на краю города. 
   Без малого сорок лет проработал Петр Иванович на заводе. Мало кто из цеха, даже с завода, работал лучше него, только в передовиках он никогда не был. В зарплате его не обделяли, получал он всегда хорошо, но за все годы честного труда  не получил Пахомов ни одной грамоты, ни одной благодарности. Ни разу его фотография не висела на доске почета. Петр Иванович смирился с этим: привык, что люди, громко говорившие, всегда замолкали, когда он подходил, привык к усмешкам в спину, привык чувствовать себя виноватым. Друзья, за все годы, у него так и не появились. С одноклассником, который стал начальником цеха, при встречи поздороваются кивком головы и все. Больше Пахомов был один или с Клавдией. Они с женой построили большой светлый дом на месте старого, с баней и кирпичными сараями. Вырастили двоих детей сына и дочь. Даже купили «Жигули». Петр Иванович любил детей и всегда баловал: первый мотоцикл на улице у пацанов появился у его сына Сергея. Дети уважали отца, но как-то тоже замолкали, когда он приходил с работы, и первыми не заговаривали с ним никогда, да и между собой говорили при нем в полголоса. Окончив школу, дети уехали в областной центр поступили в институт, завели свои семьи. После смерти жены, пять лет назад, дети все реже стали приезжать в родной город: только на пасху, сходить на могилу матери. Отец понимал: свои семьи, свои заботы, хотя продолжал им помогать.
 
                                                       2
   Если люди сторонились Пахомова, то животные искренне привязывались к старому хозяину. Оставшись один, Петр Иванович  даже преумножил хозяйство: завел пчел. Две козы, кролики, утки, куры, гуси, две собаки и три кошки. Всех хозяин знал по именам, со всеми разговаривал. Месяц назад к его дому прибилась беспородная дворняжка: маленькая, вертлявая с лисьей мордочкой и большими обвислыми ушами. Старик назвал ее Кнопка, даже сколотил будку – пусть живет, не объест. Однако, новой скотине не понравились собачьи хоромы, она облюбовала скирду прошлогоднего сена в саду, поселилась там. Через две недели Пахомов понял причину отказа от просторного жилья: у Кнопки появилось потомство – два крошечных щенка.
   Наверное, из всего Глебовска только один человек часто приходил в дом Петра Ивановича – Сашка Федотов, или Федот как его звали в городе  все, кто знал. Родом Сашка из Глебовска. После окончания техникума уехал по распределению в Алма-Ату, где прожил всю жизнь, до пенсии. В конце девяностых Федотов возвратился на родину, живет в половине дома умерших родителей.  Вторую половину занимает его сестра. По рассказам Федота он все оставил жене и дочери.
   - Все оставил, Петр Иванович! С одним чемоданом приехал! – часто рассказывал Пахомову историю своего возвращения новый приятель, - Я начальником всегда работал: хорошо получал. Квартира четырехкомнатная, два гаража, машина, мебель – все оставил! Надоело! Русских за людей перестали считать! Жена у меня казашка – пусть живут! Не ей дочери оставил!
  Сашка любил выпить, почему и стал по приезде в Глебовск, в свои шестьдесят пять, не Александром Николаевичем, а Федотом поэтому, правда, о его жизни в Казахстане оставалось загадкой. Петр Иванович с расспросами к нему никогда не лез, как и Федот не спрашивал про его молодость, хотя знал, что Пахомов в войну был полицаем. К тому же у хорошего хозяина всегда был отменный «для себя» самогон.  Сам Петр Иванович лишнего никогда не позволял, но гостю наливал вволю. Соседи поначалу удивлялись, что сблизило непьющего, работягу молчуна Пахомова и балабола Федота, у которого дома все на подпорках и проволочках, и все его занятия ходить с утра до вечера от пивнушек до магазинов. Оптимист Сашка все превращал в шутки: привяжет калитку на проволоку и ходит всем рассказывает:
   -  Приварил калитку на казахскую сварку!
  Так с прибаутками и добивал свой шестой десяток.
 
                                                 3
 
   Пахомов с утра боронил огород мотоблоком. Громко стрекотал мотор. Петр Иванович шел следом, широко расставив короткие ноги, в выпушенной рубашке, в картузе одетом по-молодецки – набекрень. На красном морщинистом лице крупные капли пота.
   - Бог помощь, хозяин! – весело поздоровался Федот, стараясь перекричать рев мотора.
   - Здорова, Николав, - Пахомов звал Сашку по отчеству, а не как все Федотом, - Что помогать не пришел?
  Петр Иванович заглушил мотор, вытер тыльной стороной широкой ладони, с короткими узловатыми пальцами, пот с лица.
    -Собрание было с утра: ТСЖ новое выбирали. Снова обанкротились! Зиму платили и ни денег, ни концов! Жулики одни кругом! – Сашка закурил, - Заканчиваешь?
   - Огрехи запашу и хорош: силы уже не те. В твои годы я еще на прессах калымил по выходным, - Пахомов улыбнулся, надел фуражку, завел мотоблок. – Покури. Допашу, поможешь трактор в гараж загнать.
  Федот присел на самодельный стул: их много стоит по саду. Клавдия последние годы плохо ходила, вот хозяин и смастерил, расставил на каждом углу, чтобы отдыхала. Теперь стоят, который год. Сашка осмотрелся вокруг. Все ухожено: деревья обкопаны и побелены, сад огорожен покрашенным штакетником, в дальнем углу сада десяток разноцветных ульев. Когда успевает, старый!? Федот докурил сигарету, прикопал окурок носком туфли:
   - Брось в такой чистоте – сразу штраф, - сам с собой, по привычке пошутил Федот.
  Посмотрел на часы на руке. Весна настоящая: только одиннадцать, а уже душно. Почки разбухли, вот-вот обольются деревья белым молоком. Тюльпаны в клумбе горят кумачом, и воздух пахнет смолой. Красота!
  Рокот мотора стих, Сашка обернулся: хозяин на  противоположенном краю огорода разговаривает с Женькой Сычом. Новый гость интенсивно жестикулирует, что-то пытается доказать Пахомову. Ясно что! У тридцатилетнего оболтуса Сыча одна проблема в жизни: «Где взять выпить?» Федот не любил Женьку: наглый, все дни проводит у пивнушек и всегда задирается. Его никто не уважает даже  ровесники, хотя  Сыч пристает только к тем, кто старше, кто слабее. Женька замахал руками, даже обнял старика и быстро зашагал по меже в сторону возвышающихся над садами пятиэтажек.
   - Сжалился! Дал денег сволочи, - догадался Федот.
  Когда загнали мотоблок в гараж Петр Иванович присел на стоящий стул, сбросил на землю фуражку:
   - Устал я Александр Николав! – громко, с дрожью в голосе произнес старик.
   - Еще бы! Огород у тебя соток десять – повози эту машину на руках!
   - Двенадцать соток у меня пахотных. Только не физически я устал – душою. – Пахомов закрыл лицо ладонями, - всю жизнь притворятся, делать вид, что не понимаю.
 Федот молчал, не зная, что сказать старику. Достал новую сигарету стал мять между пальцев:
  - Я не понял тебя, Иваныч?
   - Да все ты понял! Даже такой выродок как Сыч шел с жилгородка (так в городе звали центральный район застроенный пятиэтажками) через три улицы, потому, что считает меня ниже себя.
   - Ты придумаешь … - неуверенно хотел опровергнуть хозяина Сашка.
  - Он хорошо знает: самогон я никогда не продавал! Никогда! Налил ему один раз, в ногах валялся, умирал …
   - Он так каждое утро умирает , - перебил старика Федот.
   - Я его не знал, сказал сын Светланы Юрьевны. Я ее девчонкой помню: после института пришла к нам в цех бухгалтером. Сейчас главный экономист завода! Сжалился над ним, налил полечиться, он матери рассказал.  Приходила ко мне орать: «Посажу» ну и дополнение кто я есть, - слезы заблестели в глазах Пахомова. Разгоряченный старик продолжал, - Ему тридцать два: дня нигде не работал. От армии мать его откупила. Купила квартиру – пропил. Купила машину – разбил за два месяца. Ходит с утра до вечера по городу пьет и буянит. Знает – мама откупит. И я споил ребенка!
   Петр Иванович замолчал. Молча, сидел, сгорбившись, подперев седую крупную голову ладонями. Не зная, что говорить притих и Федот.
   - Я вот часто думаю, - продолжал старик, -  Сейчас воруют у детей, стариков. Не умеешь красть – неудачник.  На ворованные деньги строят дворцы, кичатся друг перед другом у кого круче. Поймают одного двух для огласки, дескать, работают органы правосудия, три года идет следствие сотни томов. Осудят, дадут условно, тот в суд обжаловать приговор: «Оскорбили честь и достоинство!» Что мне сделать, чтобы заслужить прощение? Я ничего чужого никогда не взял. На работу выгонять стучал в двери : «Можно войти?», но стал изгоем на всю жизнь.
   - Тут ты прав, Петр Иванович, - оживился Федот, - Вот у нас ТСЖ всю зиму платили и нет, говорят, денег.
   - Да, что ТСЖ! Крохи! – перебил хозяин, - Оборонные рентабельные заводы банкротят, продают за гроши, чтобы иметь свой интерес! Миллиардами воруют и деньги за границу! Словно оккупанты на своей земле. Только нажива, а там, что будет!  Ладно, что-то я старый разговорился, как депутат перед выборами. Пойдем Николав хлопнем по сотке, да лягу я отдохну. Ты сходи в теплицу сорви огурчиков.
  Сашка сразу оживился, засуетился.
   - У тебя уже огурцы? Хозяин ты Иванович: в начале мая огурцы!
  Приятели направились к дому. Из своего убежища с рыком выскочила Кнопка, подбежала к гостю, недоверчиво обнюхала пыльные стоптанные туфли.
  - Кнопка свой я: Александр Николаевич.
  - Она теперь мать, за детей волнуется. Видит Федот, но надо удостовериться, что тот, - пошутил Пахомов, - Кнопка растут твои детки?
  Собака радостно завиляла хвостом, услышав голос хозяина, смешно запрыгала на тонких лапках. Вошли в дом. Расположились за столом на остекленной террасе. Нарезали колбасы, сала, огурцов. Хозяин принес графин и стаканы.
  - Давай Николав, один ты у меня приятель.
  - Петр Иванович я от всей души к тебе хожу, как к умному мужику. Ты не подумай, что выгоду, какую ищу: общение главное для человека, - разливая в стаканы начал оправдываться Федот.
  - Ладно, сменим тему. Знаешь Николав какой у меня самый тяжелый день в году?
  - Нет, не знаю.
  - День Победы. Все празднуют, пьют, и каждый тост, как плевок в душу. Давай выпьем за Победу, два дня всего осталось. Первый раз в жизни произношу этот тост, хотя знаю, что не имею права.
  - Давай, - охотно согласился Федот, - Иваныч ты совсем пацаном был, что теперь ругать себя.
  - Да, - глядя в сторону, тихо произнес Пахомов, - Право свободного передвижения нашел на полгода – право жить потерял навсегда.
 Выпили, закусили. Сашка повторил еще пару раз. Петр Иванович  не повторял никогда. Через полчаса хозяин слил остаток графина в бутылку, протянул гостю.
  - Извини, Николав, устал я, лягу, отдохну, скоро кормить живность. Забери, дома выпьешь, и огурцов собери. Вот пакет, больше бери, угостишь сестру. 
  Повеселевший Федот лукаво улыбнулся.
  - Петр Иванович женись на Тоньке! Она баба работящая не то, что я – баламут. Тяжело одному на таком хозяйстве.
  - Спасибо, друг, за совет, - Пахомов в первый раз назвал Федота другом, - Ей пятьдесят шесть ей мужик нужен: лет двадцать назад я бы принял твое предложение. Доживать мне со своими четвероногими, пока остались силы.  Им я нужнее.
  Петр Иванович проводив гостя, улегся здесь же не террасе, на стареньком диване, по-деревенски укрывшись телогрейкой.
 
                                                      4
 
   Старика разбудил лай растревоженных собак, больше всех старалась Кнопка.
  - Кого там принесло? – пробурчал Пахомов, надел стоявшие возле дивана галоши на босу ногу, держась за спину, зашаркал к двери во двор. – Да, жених переоценил ты свои силы: надо было нанять боронить соседа Леху.
  Лай Кнопки переходил в визг.
  - Иду! Кто там? – с порога крикнул хозяин.
  Спустился с высоких порожков пошел между сараев в сад.
   - Женька! Ты что здесь делаешь?
  Сыч привязал Кнопку на длинный кусок провода тащил ее к яблони.
   - А! Господин изменник Родины! Я буду немножко вешать полицейский прихвостень!- пьяный, возбужденный Сыч поднял окровавленную руку, - Видишь мразь меня укусила!
   - Что ты делаешь в чужом саду? Женя отпусти собаку. Христом Богом прошу: дети у нее.
   - Бога вспомнил! А когда родину предавал, помнил!?
   - Кнопка здесь причем? Меня вешай, если считаешь, что имеешь на это право.
   - Она мне кроссовки прокусила и руку! Вот видишь фашистская морда!
   - Куплю я тебе кроссовки только собаку отпусти, дети у нее. Женя прошу, не мучай, отпусти.
  Сыч остановился, привязал дрожащую Кнопку к стволу яблони, Подошел к Пахомову.
   - Давай мне пять тысяч, нет семь.
   - Денег не дам, пропьешь. Проспись, приходи завтра куплю тебе новые кроссовки, какие скажешь.
   - Нет! Будет, так как я сказал!
  Женька с размаха ударил старика кулаком в лицо. Петр Иванович пошатнулся, но на ногах устоял. Из разбитой губы потекла кровь.
   - Успокоился? Справился со стариком?
  Сыч набычился, пошел на отступающего хозяина.
  - Нет, сначала вздерну прихвостня!
  Женька развернулся, качаясь, пошел к яблоне. Пахомов выхватил торчавшие из стожка вилы.
  - Женя прошу, уходи!
  Озверевший Сыч не слышал старика. Он подбежал к дрожащей Кнопке начал бить ее ногами.
   - Получай! Получай! Получай!
   - Остановись, Женька! Не доводи до греха!
   - Ты мне грозишь фашист?! Мне!
  Сыч даже не вскрикнул, только судорожно задергал головой, и руками. Из широко открытого рта хлынула ярко-красная кровь.



 

 

Гвоздики на снегу

Центурион первого копья