Помочь сайту
Поздравления
Дом переезд на новую квартиру - отрывной календарь - цветы на окошках - чайный гриб - общая обстановка - чай моего детства - маруська
14 мая 2017 -
Владимир Юрков
Дом
переезд на новую квартиру - отрывной календарь - цветы на окошках - чайный гриб - общая обстановка - чай моего детства - маруська
В свой краткий дошкольный период жизни на новой квартире с 1965 по 1967 год, я не запомнил ни отца, ни матери, ни бабки – куда мы ходили, о чем говорили – ничего не осталось в памяти. Кроме одной сцены – как мы, втроем,─ я, отец и мать идем от пешеходного перехода1 к своему новому дому, мимо магазина «Радуга». Помню, что на фонарном столбе, рядом с магазином, висели круглые уличные часы, каждую минуту передвигающие стрелку. Мне было интересно на них смотреть - стрелка перепрыгивала к соседней цифре, а потом еще несколько секунд, тряслась, как в лихорадке, распространяя вокруг себя дребезжащий звук. Я смеялся, не понимая тогда, что это - «советское качество» от которого я, ставши взрослым, буду не смеяться, а плакать горькими слезами. Помню, что на этих часах было где-то 19-40 (семь сорок!!!) - стрелка чуть-чуть приподнялась над получасом. Дело шло к «Спокойной ночи малыши». Улица была очень пустынна – ни людей, ни машин, ни деревьев около домов. А лица матери и отца, как в дурном сне, – не помню! Только – темные фигуры, хотя знаю, что это – они, но лиц – нет как нет…
Вообще - много, чего я помню из своего детства, много... Кроме родительских лиц! Я думаю это не дефект моей памяти, а душевный протест. Вычеркнуты! Развод родителей, как ни крути, сильно повлиял на меня, на мою жизнь, на мое общение с ровесниками и взрослыми. Из обычного, чуть толстенького мальчика, я превратился в «безотцовщину», которую, одни могли безнаказанно обижать, а другие - безалаберно жалеть. Сколь не пыталась мать убедить меня, что отец-подлец бросил нас, я чувствовал в этом их обоюдную вину. Родители, в большинстве своем, возгордившись тем, что научились читать и писать, а также считать до ста, полагают детей несмышленными, неразумными и, что, уж самое глупое, неспособными делать выводы, существами. Но это не так! Предостерегаю родителей, если ребенок, что-то не понимает разумом, он поймет и прочувствует это душой. Ему открыто намного больше, чем взрослым, душа которых загрублена догмами, принципами, приличиями, воспитанием, образование и прочим - всем тем, что превращает живого человека в «сухаря». Будьте осторожны со словами при детях.
Бабку свою совсем не помню до школы. Думаю, что под впечатлением фотографий, родился какой-то образ «скелетика в платочке», но мои ли это воспоминания или наведенные – не знаю.
Переезд на новую квартиру
Самое яркое воспоминание дошкольного периода ─ переезд на новую квартиру. Помню его довольно смутно, за исключением одного момента ─ как мы ехали по улице 1905 года. Меня, естественно, посадили в кабину грузовика и я очень отчетливо запомнил чистенькие, ровненькие, как на макете, ряды беленьких, только что построенных, пятиэтажек, еще не загаженные жителями, аккуратные дворики между зданиями, еще не заросшие корявыми деревьями, улицу, не загороженную многоэтажными домами. После Кутузовского проспекта, который прорезал уже сложившуюся планировку, превратив многие улицы в тупики, изуродовав форму дворов, и загородил небо высокими зданиями, это казалось прекрасной сказкой. Такого я еще не видел.
Пророчески это место отпечаталось у меня в детской памяти. Пройдет двадцать лет и в одной из этих пятиэтажек, я буду встречаться со своими среднеазиатскими друзьями. С грустью и тоской смотреть на Нурхаят - свою неосуществившуюся мечту и понимать, что каждый год отдаляет нас друг от друга все дальше и дальше, но ничего не смогу сделать, потому что каждому овощу - свое время... Хотя все это будет через много-много лет. А пока я, не понимая еще, что такое любовь, ехал в свою новую квартиру, в свою новую жизнь, которая, к сожалению, тоже не сложилась.
Своего нового дома и квартиры я почти не запомнил. Какие-то урывки, да обрывки – окно в большой комнате (оно действительно было большим - в три створки), какие-то безобразные желтые шторы, тусклые обои, телевизор «Аврора» с маленьким красным корабликом в левом нижнем углу под экраном, ежик без головы и ножек, который бегал по квартире – вот и все.
Кое-что, оставшееся в памяти, я постараюсь поведать вам.
Отрывной календарь (численник)
Запомнилась отрывной календарь или, как его называла моя бабка, ─ «численник». Он висел все время на какой-нибудь подложке - то бумажной, а потом и пластиковой, чтобы, отрывая листки грязными руками, не запачкать стену. На обороте каждого листика был какой-нибудь «полезный» текст самой разнообразной тематики. От фрагментов литературных произведений, до советов, вроде, второй жизни старой консервной банки. Были там и по-настоящему полезные советы - как завязать морской узел, население столиц мира, как сделать бумажный самолетик, или сложить и разжечь костер. Даже карточные фокусы и, конечно, - народная медицина, что притягивало к нему пожилых людей.
Немногие знают, что численник, стоимостью в три копейки, появился в 1886 году в типографии Сытина, предвосхитившего или, может быть, давшего толчок к выпуску газет-копеек и книжек-копеек.
Мать и, особенно, бабка запоем читали эти премудрости. Бабка, к тому же, сохраняла особенно ценные советы у себя, собрав целую коллекцию. Все они были посвящены одной-единственной теме - лечению. Большинство из них, от старости, были темно-желтыми и ужасно хрупкими. Хотя даже свежий календарь печатался всегда на такой гадкой бумаге, что листик надо было отрывать очень осторожно. Поэтому, зная мою детскую неаккуратность, мне этоо не позволялось. Как не дерну - обязательно порву! Или краешек оторву!
Помнится, что к середине года, от оторванных листочков оставался остаток с некрасивым рваным краем. Его моя бабка ровняла ножом долго и упорно. Это получалось всегда очень плохо, да и грязно - обрезки летели во все стороны. Став немного старше, я понял, что достаточно выдернуть большую проволочную скобку из него, как остатки листочков вывалятся сами.
Сейчас такой календарь редко где встретишь, а, порою, жаль ─ он очень хорошо демонстрировал тому, кто по малости лет, плохо разбирается в днях, неделях и месяца, а считать не умеет совсем, долго ли осталось до самого любимого детского праздника ─ Нового года, Чем тоньше оставалась пачка листиков, тем ближе и ближе подарки!
Цветы на окошках
Помню цветы на окнах – много их было ─ герань, столетник, кактусы и еще какие-то…
Мне нравились только одни, так называемые, «граммофоны» или по-умному - амарилис. Луковичные цветы с достаточно большой луковицей, которые росли длинными тонкими листьями, которые я назвал «ослиные уши». Весною луковица давала одну или две высоких и тонких «стрелки», на которых распускались три, а то и четыре крупных розовых цветка, своею формой действительно напоминающие трубу граммофона. Особенно их украшали большие желтые тычинки на тонкой ножке, все осыпанные пыльцой.
Пыльцу я слизывал ─ вкусно!
На окнах стояла целая кавалькада кактусов, разных форм и размеров, которые я всей душою ненавидел, хотя бы за то, что они колючие. Частенько, размахавшись руками, что-нибудь рассказывая, я напарывался на иглы. И меня это бесило. Бесило настолько сильно, что, как только бабка умерла, я потребовал выбросить всех кактусы. Никакие уговоры матери о том, что они, дескать, красиво цветут, что это память о бабушке, не помогли ─ кактусы полетели на помойку ─ и я стал без опаски подходить к окнам. А чем спровоцирована такая любовь моей бабки к этим отвратительным и колючим цветам - не знаю. Мать утверждала, что они целебные. Но бабка их не ела. Мне кажется, что ее душа находила в них свое самовыражение. Как говорится - каковы сами...
Хотя возможно другое. С завидной периодичностью в прессе проводится идея о чудодейственности кактусов. В начале 1990 годов, когда нашу страну заполнили трубчатые мониторы, создали миф о поглощении кактусами вредного излучения. И многие, даже очень разумные люди, ставили около монитора эти колючки. Но мода быстро проходит ─ и через год-другой кактусы исчезли.
Помню, что земля в цветочных горшках неприятно пахла сыростью и я смеялся - могила! Бабка при этом неприятно морщилась, чуя приближающуюся смерть, а мне было смешно. Иной раз из земли вылетали какие-то крылатые насекомые весевозможных размеров, которых я безуспешно пытался ловить. Горшки стояли на старых, поцарапанных, местами отколотых, потрескавшихся блюдцах, в которых собиралась вода, вытекавшая из горшка. Блюдца всегда были грязные с рыжеватым налетом, будто бы в них нассали. Я считал, что это выделения растений и только спустя много лет узнал, что это ржавчина, вымываемая из некачественных цветочных горшков.
Герань была очень вонючая – ужасно неприятный запах. Несмотря на это, листья герани я ел с превеликим удовольствием. Мне запомнилась их мохнато-бархатистая поверхность. Вкуса большого в них я не находил, но ел, значит организм находил там что-то полезное. Столетник, я тоже ел, с превеликим удовольствием. Его мясистые листья или стебли, черт знает как их назвать, были довольно вкусны, также как и сок, который я выкапывал себе в рот, разрезая лист сверху вдоль. Но потом, когда мать придумала капать мне его в нос от насморка, больше к нему не прикасался. Воротило от одного вида, поскольку эта дура сожгла им всю слизистую носа.
Вообще, моя мать, по какому-то древнему суеверию, считала, что если лекарство причиняет боль – значит действует. Вероятно реминисценция «Не бьет - не любит». Безболезненное лечение она не воспринимала. Что за интерес ─ выпил лекарство и все ─ сиди, жди, когда выздоровеешь. Неинтересно! Не ощущаешь действия! А тут ─ чувствуешь целительный эффект по полной программе. Поэтому жуткие, ныне совсем забытые, лекарства от насморка ─ Кораллгол и Протаргол, были у нее в почете. Чтобы ей их самой...
Чайный гриб
Еще, я с удовольствием пил жижу из-под китайского чайного гриба ─ очень модного тогда растения. У нас он помещался в большой трехлитровой банке, куда насыпали сахар со спитым чаем, а гриб перерабатывал его в какой-то кисловатый напиток с ярким, иногда, очень даже резко-неприятным вкусом. Видимо, все зависело от количества сахара. Не знаю насколько полезен такой «самогон», но пился он с удовольствием, учитывая полное отсутствие прохладительных напитков в то время. Недавно моя детская любовь к этому напитку объяснилась. Я прочел, что в нем может содержаться до 2,5 процентов спирта, как в хорошем барном пиве.
Я с большим интересом смотрел, как растет такой гриб. Сначала это была тонюсенькая пленочка на поверхности воды. Затем из нее опускались вниз «сопли» ─ ниточки, иногда короткие, иногда не очень, с небольшим шариком на конце. Со временем ниточки утолщались, и пленочка также становилась толще. Причем эта пленка, сверху окрашиваясь в сине-зеленый цвет, вздувалась в середине, принимая форму колокола. А внизу все росли и росли новые «сопли», переплетаясь между собой. И, в какой-то момент, я замечал, что на пленке появился еще один уровень – все выросты слились воедино. В отличие от старого уровня, новый был еще светло-серый, зато старый становился темным - болотисто-зеленым.
До этого я не замечал, как растут цветы на подоконнике ─ выросли и ладно ─ мало, очень мало, я смотрел в их сторону. А вот чайный гриб привлек мое внимание ─ ведь я по несколько раз в день отпивал из этой банки. К тому же, через стекло процесс роста был хорошо виден, а сделав засечки на стекле, можно было заметить насколько и засколько утолщается гриб. Вот так, я, непроизвольно, знакомился с ростом растений и мог, воочию, увидеть, как это происходит. За одно это можно сказать спасибо чайному грибу и моим родителям, купившим его. Когда гриб становился очень толстым ─ сантиметра полтора-два, он начинал затухать. Запах от него становился каким-то очень кислым и слишком неприятно бил в носЮ вызывая какой-то рвотный жффект. Мать как-то делала от него отростки, а как я не заметил, старый выбрасывала, а новый начинал все сначала.
Как я уже сказал, помимо кислоты, гриб вырабатывал и спирт. Потому что при каком-то сочетании параметров ─ то ли много сахара, то ли слишком тепло, спирта становилось много - напиток приобретал некий, непонятный для меня тогда, привкус и меня немного «штормило» после выпитого. Это было необычно и очень приятно, создавая радостное настроение.
Общая обстановка
Запомнилось, что в квартире всегда было парко и душно. Готовили все, и мать, и бабка, готовили много, а, главное, долго. Домашняя кухня отличалась от промышленной только объемом работ. Полуфабрикатов тогда не существовало, простейший суп варился по четыре часа. Рядом с плитой резали, чистили, крутили фарш, мыли посуду. Грязь летела во все стороны. Кафеля не было - стены были крашены масляной краской. После каждой готовки надо было начисто вымывать кухню, но сил, да и времени, уже не было. Мамку хватало только на то, чтобы быстренько съесть приготовленное, поговорить со мною минут пятнадцать, да завалиться спать, чтобы завтра не проспать на работу. Поэтому, мягко говоря, обстановка была антисанитарной. Хотя, уверен, на мне это сказалось только в лучшую сторону.
Стиральные машины тогда представляли собой дорогую и не очень удобную игрушку, а главное - купить их было довольно сложно, даже если были деньги - дефицит. Поэтому на газовой плите не только жарили и варили, а еще и кипятили белье в огромном зеленом баке, помешивая его здоровой, отполированной руками за многие годы, до зеркального блеска. Потом белье полоскали в ванной, и вешали сушиться на кухне или в ванной комнате, а в хорошую погоду на балконе. Поэтому потолок, и в ванной, и на кухне был пятнисто-бурый от осевших на него испарений и потрескавшийся, просматриваясь через нотный стан протянутых веревок.
Мать стирала белье ночами – я ложился спать, а из ванной неслось: «жик-жик-жик» и шум воды из выживаемого белья. Когда мать вешала белье ─ это было хорошо слышно по характерному звуку табуретки, передвигаемой по кафельному полу ─ я всегда вздрагивал ─ как бы она не упала и не расшиблась. На то были веские причины. Табурет советского производства был корявым, а пол в ванной ─ неровным, и все это тряслось и качалось.
В ванную ставили металлические тазы и стиральную доску. Пластиковых тазиков тогда еще не было ─ они стали появляться где-то в начале 70-х годов ─ поэтому пользовались алюминиевыми и эмалированными, у которых эмаль местами была отколота и они чертили на ванне черные и рыжие полосы. От такого варварского использования, ванна была напрочь испорчена ─ и подрана, и поцарапана. Знал людей, которые в ванной засаливали огурцы и капусту на весь год, а мылись в раковине – были и такие «москвичи». В нашей ванне прежний жилец замешивал цемент для того, чтобы положить плитку на кухне и на балконе. После это ванна выглядела так, будто бы ее черти когтями драли, а ему было нормально. Ужас, ужас…
Люди, приехавшие после войны из деревень, не только не понимали и не принимали городской жизни и городских атрибутов, но еще и пытались приспособить городскую жизнь под свой родной деревенский уклад. Привыкши пользоваться корытом, они воспринимали ванную, как большое корыто, не понимая того, что выбросить старое и купить новое корыто – просто, а поменять ванную – очень сложно. Положение усугублялось еще и тем, что все давалось бесплатно. Никто не чувствовал, ни жалости, ни ответственности за дармовое. Черт с ней с ванной – дали одну, авось дадут и другую. Государство не обеднеет (был и такой слоган).
Может быть виновата эпоха, вначале перебившая массу народа в лагерях, а потом, кинувшая оставшихся под фашистские танки. Послевоенные люди особенно остро ощущали себя гостями на этой земле, поэтому ничего не берегли и ничем не дорожили.
Еще врезались в память вечно капающие, гудящие, крантики в ванной и на кухне, по слесарской науке, именуемые вентилями. Сейчас они встречаются довольно редко, а тогда для горячей и холодной воды были отдельные регуляторы, которыми никогда нельзя было установить нужную теплоту, поскольку давление воды то и дело скакало. Мы жили на последнем – пятом – этаже, насосы были слабые и еле-еле допихивали воду до нас, поэтому, если где-нибудь ниже открывали холодную воду (чтобы налить чайник, например), то у нас вода сразу же становилась горячее. Вот и приходилось, соответственно обстановке, вертеть вентиля, то влево, то вправо.
Внутри этих вентилей были резиновые прокладочки, купить которые можно было только по великому блату – в магазинах их не было, а, если они и появлялись в продаже, то за ними выстраивалась огромаднейшая очередь и они распродавались в момент. Иногда слесарь приносил нам две-три штучки и продавал их нам, вне зависимости от количества, за бутылку водки. Мать была одинока и слесаря вечно приставали к ней. Я помню, как она ругалась и отбивалась от их рук. Поэтому они требовали так дорого, обзывая ее «недавалкой». Резина, из которой делались прокладки, была дрянь, поэтому служили они, максимум, месяц, после чего вентиль надо было снова откручивать и менять резинку. Моя мать так лихо это делала! Но, несмотря на все ее старания, из смесителя все равно постоянно капало (иногда лило, и днями, и ночами) и на мойке сохранялось ржавое пятно.
И только, когда я закончу институт, через долгих восемнадцать лет, то научусь самостоятельно изготавливать эти резинки. И буду ими обеспечивать не только себя, но, и многочисленных друзей, и соседей, воруя листовую резину на работе.
Вентиля не только капали, но еще и выли. Когда я поворачивал его, чтобы пустить воду, то в трубе появлялся звук, тональность которого менялась от угла поворота. Начиналось обычно со свиста, воя и шипения, усиливающегося при откручивании и переходящего в барабанный бой, при котором вода из крана уже не текла, а вылетала большими крупными каплями с «пердящим» звуком и труба вся тряслась, как будто бы ее била лихорадка. Покрутив вентиль, можно было подобрать самый тихий звук, а то и полностью подавить его, хотя вода при этом имела обыкновение течь не так как надо – либо слишком слабо, либо слишком сильно. Гораздо хуже было то, что подобрав один кран нельзя было крутить второй – шум тотчас появлялся, поэтому, вертя вентили взад-вперед, я подбирал не нужную теплоту воды, а минимальную громкость. Но иногда, например, когда я мылся, приходилось мириться, и с шумом, и с грохотом, иначе мне пришлось бы обливаться либо слишком горячей или, наоборот, слишком холодной водой.
Пока была жива бабка, на кухне, рядом с выключателем, постоянно висели гирлянды сушеных грибов. Мне настолько сильно врезался в память их пряный запах, что не покидает меня до сих пор. Он был настолько приятен, что иногда я отламывал кусочек гриба, растирал между пальцев и подносил к носу, чтобы вдохнуть его запах. Грибной порошок, попадая мне в ноздри, заставлял чихать, оставляя очень надолго запах прелой листвы. Потом, ставши старше, подобный аромат я чувствовал в махорке и настоящем сигарном табаке, откуда-нибудь с Кубы, иногда - в каких-то сортах чая и конечно – осенью, в промокшем ночью, и, высушенном дневным солнцем, лесу, когда вся земля покрыта плотным слоем желтой, охристой, коричневой и зеленой листвою.
Грибы были черные, хотя бабка их называла «белые». Я не понимал этой тонкости и только потом догадался, что она называет «белыми грибами» любые сушеные грибы, которыми можно приправить суп. Покупала она их у каких-то старух, торговавших ими, втихаря, у магазинов или у пункта приема стеклопосуды. Потом, когда бабка уже перестала выходить из дома, грибы покупала мать в подземных переходах метро, а бабка, проверяя их дома, очень часто выбрасывала, ругая мать за бестолковость и неумение отличить хорошие грибы от дурных.
Обидно, но мать так и не освоила эту премудрость. Поэтому, когда бабки не стало, вместе с нею ушли от нас и «белые» черные грибы, пропал, так любимый мною, прелый грибной запах, пропал суп с грибной приправой… В общем жизнь стала намного преснее.
Стыдно признаваться, но моя мать совсем не умела готовить. Это тема отдельного разговора, но сейчас я хочу отметить только одно – почему? Я долго думал, следя за ней, и понял – к сожалению, она не ощущала вкуса пищи, считая самым важным в еде – объем. Конечно, она могла отличить кислое от горького, но не более того. Ее любимым вкусом было сладкое, а какое сладкое – без разницы. Вполне естественно, что с такими способностями, ни о какой кулинарии не могло быть и речи. Последующий жизненный опыт показал, что этим страдает половина населения, поэтому называет домашнюю стряпню вкусной.
Еще помню, как пели трубы. В ночной тишине это было очень хорошо слышно, особенно зимой, когда все окна и форточки на ночь закрывались. Весь дом затихал и только басовитый гул труб слышался из ванной. Он был негромкий, но, скажем так, всеобъемлющий. От него нельзя было никуда спрятаться. Даже, накрывшись с головой одеялом. Равномерный, иногда с некоторыми волнообразными колебаниями тона, он не раздражал, а, наоборот, усыплял меня. Иногда я воображал, что плыву на пароходе, а там работает мотор. А раз он работает – значит – плывем – следовательно – жизнь продолжается. И мне было очень хорошо и спокойно засыпать.
Когда ночь выдавалась ветреная – в вентиляционной трубе завывал ветер, точно так же как он завывает в трубе деревенского дома или в неплотно прижатой оконной раме. Именно этот звук для меня – звук детства. Я помню как сладко спал под него в своей детской кроватке, какие прекрасные сны видел. Улучшая свою жизнь я потерял нечто такое... такое романтическое, которое невозможно купить, подделать или заменить чем-то другим. Чтобы повторить те самые ощущения сейчас, надо вернуться обратно в свой старый дом, и лечь в старую детскую кроватку, которой, к сожалению, уже в том доме нет, закрыть глаза и слушать… слушать… слушать…
Только в Турках в Иринкином доме я слышал похожий звук. Нет, конечно, не такой, какой был в детстве, а совершенно иной, но он также убаюкивал меня и уносил в сторону все печали и горести.
Все двери в нашей квартире были немного перекошенны и не закрывались полностью, поскольку бабка ими колола свои любимые грецкие орехи. Щипчики, в ее понимании, нужны были только для раскалывания сахара, а вот орехи требовалось колоть дверью. Как она делала, и до войны, и после войны, и в раннем детстве – так, как научили ее родители, так как было принято в их среде в те, далекие от нас, годы. Она быстро умерла, но трех лет хватило, чтобы испортить все двери, даже дверь в ванную.
Среди наших соседей процветало нищенство. Мать рассказывала такую историю - когда еще жили в отцовой квартире на Кутузовском, соседи сверху купили холодильник. Они взяли на работе взаймы, а чтобы вернуть долг им пришлось так экономить на еде, что они, приходя домой, лежали не двигаясь, дабы сохранить силы и не разжигать аппетит. И так - целых три месяца.
Кстати о холодильниках ─ у нас был «Саратов», без компрессора. Не знаю, чем руководствовались мои родители, покупая его, ценой ли, или они действительно хотели купить бесшумный агрегат, но мне повезло ─ этот «Саратов» действительно не шумел. Работал идеально лет пятнадцать. Единственное, что плохо – морозилка в нем была очень ребристая и, из-за высокой влажности в квартире, быстро обрастала плотной снежной «шубой». Помню, чтобы не выключать, но размораживать его, бабка, ножом обрезала, соскребала эту «шубу», кусочки которой я, незаметно, совал в рот, наслаждаясь вкусом талой воды.
Не знаю почему детей так привлекает талая вода ─ сосульки, снежинки, ледышки, мороженое, в конце концов. Проходит детство и интерес к талой воде исчезает. Я, например, лет с 12-13 сосульки больше не ел и даже потерял интерес к мороженому.
Мало, кто помнит, что тогда были, по американскому образцу, газовые холодильники, которые не расходовали электричество. Опасные, в том смысле, что газовый фитилек мог погаснуть и комната наполнится газом. Было несколько взрывов, но мало, поскольку благодаря общим кухням эта техника всегда была под присмотром. С отдельными квартирами и пьяными русскими, количество взрывов возросло, да и ущерб от них тоже.
Кстати в новом доме уже не было газовых счетчиков. В старых, они были. У моей тетки на улице Мечникова счетчик газа висел очень высоко под потолком – громадный круглый как вокзальные часы, зеленого цвета, с небольшой красной стрелочкой в углу. Удивительно, что при таком большом габарите на нем были маленькие циферки, которые я, со своего тогдашнего роста, еле-еле мог разглядеть. Так что тогда за газ надо было платить. Казалось бы кипятить белье становилось невыгодно, но малоимущих не обманешь – они обнаружили, что при очень малом расходе газа счетчик не крутится. Поэтому была такая штука, под названием «жулик», в виде диска, размером с донышко кастрюли, со множеством мелких отверстий, которая распределяла небольшое пламя на большую поверхность. Чайник нагревался, за полчаса, за час, но нагревался, а газ – не считался. Видимо поэтому, счетчики для газа и отменили.
Интересно, что в конце 1990-х годов, мои знакомые, эмигрировав России в Германию, точно также обманывали счетчики для воды, пуская воду, по малой капле, в бачок, который ставился в душевую кабину. За день наливалось около 20-30 литров - достаточно чтобы, и чая попить, и обед приготовить, и даже посуду помыть. Коммунальные службы чувствовали обман, поэтому раза два в месяц по квартирам бегал мастер-водопроводчик из арабов и искал утечки, но ничего найти не мог.
Зимой, пар от стирки и готовки осаживался на холодных окнах, образуя непрозрачную белую пленку, которая к низу стекла превращалась в наледь, достаточно толстую в треть, а то и в целый сантиметр толщиной. Я любил, тонким ножом поддев ее, сковырнуть со стекла и съесть. Холодненький приятный вкус талой воды. Наледь на стеклах - символ моего детства. Поскольку, позже ее не было ни в одном доме, в которых мне приходилось жить или просто бывать. Наши пятиэтажки, через Чехию, пришли к нам из Франции, Именно там, после варварских англо-американских бомбардировок, зародилось поточное панельное домостроение. Несмотря на теплый климат Франции в домах проектировались двойные рамы с толщиной 50 мм. Все бы было хорошо, если бы эти рамы герметизировали. Но строительство шло в спешке, все благоустройство жилья было возложено на проживающих, а те, вроде моей матери и ее знакомых, даже не понимали как сделать окна теплыми и почему в квартирах холодно. А все было очень просто ─ достаточно было запечатать пространство между двойными рамами ─ как делали в деревнях ─ замазкой, ватой, лоскутками ткани, бумагой ─ любым доступным материалом. Но моя мать почему-то налегала на щели между окном и коробкой ─ заклеивала рамы бумагой, затыкала щели поролоном, ватой, укладывала на подоконник какие-то немыслимые тряпки – было весьма живописно, но теплее не становилось. Балконная дверь, даже летом, была заложена какой-то старой (по-моему моей детской) вонючей шубой – чтобы не дуло. Становилось только душнее и душнее, поскольку приток свежего воздуха сквозь щели прекращался, а холод от остывших стекол продолжал вымораживать квартиру. Перемудрили архитекторы со стеклами, слишком большие они для нашего климата. Да, я понимаю,─ намного светлее, но и намного холоднее. Интересные цифры (я их правда получил, когда стал намного старше – лет в 13) ─ площадь большого окна ─ 3 квадратных метра. А у нас в комнате было два окна ─ целых 5 квадратных метров холодной поверхности из 45 квадратных метров площади стен. Одна шестая!
Вот мы и мерзли, як цуцики!
Так вот, когда нам в школе объяснили, что воздух очень плохо проводит тепло, до меня дошло, как утеплить квартиру. Сначала я измерил температуру стекла при помощи старинного термометра, который долгое время стоял в холодильнике. У него колбочка со спиртом не была спрятана внутри корпуса, а торчала снаружи. Я минут пять держал ее прижатой к стеклу и получил ─3 градуса, когда на улице было около ─15. Законопатив двойные рамы ватой, я выждал два или три дня и измерил температуру стекла снова. Результат превзошел все ожидания: +15 градусов. С той поры я больше никогда не видел наледи на стеклах, зато в квартире стало теплее. А вот в каком классе это было - не помню. Физику с пятого что ли проходили?
Что еще мне запомнилось в нашей старой пятиэтажке, так это греющие стены. Сейчас снова возвращаются к этому способу обогрева. И правильно! Нет ничего более приятного, чем ощущать тепло от стены. Видимо, столько поколений до нас засыпали, прислонившись к теплой стенке печи, что это вошло в привычку.
Внутри стены, между кухней и комнатой была проложена труба отопления, а сама стенка была покрыта белой штукатуркой. Матери это ужасно не нравилось, белая стена ее почему-то раздражала. Может быть она навевала воспоминания о деревянном доме, всей душой ненавидимом матерью, где была подобная оштукатуренная стена печи. Ей хотелось все заклеить обоями. Вспоминая те старые советские обои, думаешь, что штукатурка лучше. Может и пачкается, зато не выгорает. Слава богу - к штукатурке обои не клеились и, не придумав ничего умнее, мать замазала штукатурку какой-то розовой масляной краской - под цвет обоев. Розовый цвет мне понравился, но вот проблема – стена завоняла прогорклым маслом и зашелушилась розовыми листочками.
Чай моего детства, байховый и кирпичный
Мне запали в память чаепития моего детства.
Последние двадцать лет я, вообще, не видел байхового (рассыпного) чая и пью исключительно в пакетиках. А мои неоднократные попытки, вспомнить вкус байхового чая, путем использования каких-нибудь вспомогательных устройств для заварки чая, вроде, ложечек с крышечками, шариков с ситечками, к сожалению, успеха не имели. И причиной тому моя беспросветная леность. Ведь после одной чашки, хочется выпить другую, и пусть ситечко для заварки серебряное, но ведь его надо обязательно вымыть, прежде чем насыпать следующую порцию, да еще и подсушить. А ведь ситечком в чайную коробку не полезешь, значит еще нужна и ложка!
И вот столько дерготни, только ради того, чтобы выпить чашку чая. Нет ─ это не по мне! Недаром у китайцев или японцев ─ заваривание чая называется чайной церемонией. Действительно ─ церемония. Надо же столько церемониться! А с пакетиками просто – взял и положил в чашку. Хотя с 2016 года я начал эксперименты с френчпрессом. Вещь удобная, хотя ее тоже надо мыть, но, по крайней мере, пореже, чем ситечко, зато аккуратно, учитывая острые края сетки. Поэтому, по сей день, чайный пакетик остается основным источником чая для меня.
А тогда, когда даже ложечка с крышечкой для заваривания была экзотикой, мы готовили чай в огромном, пузатом, фаянсовом чайнике, чтобы заварки хватало с утра до вечера. Во многих домах были такие низкокачественные фаянсовые чайники, производства Дулева или Вербилок, характерной особенностью которых, были ─ отломанные ручки на крышке и выщербленные носики. Прочность их составляла желать лучшего. Помню один чайник, купленный матерью к какому-то празднику, который лопнул, когда в него первый раз налили кипяток. Она так испугалась, что меня могло обварить, что перестала покупать новые чайники. А, когда это все же пришлось сделать, то стала заваривать его не на столе, а на подоконнике в кухне - подальше от людей. На всех чайниках прослеживалась сеточка трещин, которая после многочисленных заварок приобретала темно-коричневый цвет. Носик внутри казался очень темным - даже не коричневым, а, скорее, эбеновым. Вымыть его не представлялось возможным, поскольку он был тонок и не каждый ершик туда пролезал2. А, если это и удавалось, то чистоты хватало на одну-две заварки от варварской методики заваривания, которую я опишу ниже.
Этих чайников я страшно боялся, поскольку откалывались не только носики и ручки, но и краешек у крышки, нагреваемой выходящим паром. В соседнем доме умер мальчик, выпивший чай с кусочками фаянса от треснувшей крышки. Кишки у него разболелись, родители, сдура, дали еще и слабительное, произошло прободение, да плюс наша отечественная медицина - в итоге - труп. Еще меня раздражали обколотые крышки тем, что я вечно резался ими когда мыл чайник. Поэтому, ставши старше, я аннулировал крышки, заменив их тяжелым учебником, которых в доме всегда было вдоволь.
Внутри чайников, от долгого нагрева и частого мытья эмаль на фаянсе облезала, обнажая бисквит, который мгновенно окрашивался в грязно-коричневый цвет всевозможных оттенков, отчистить который было невозможно, настолько крепко он въедался. Поэтому чайник внутри выглядел всегда неприглядно.
Процесс заварки чая, в нашем доме, действительно напоминал некий магический ритуал.
Чайник мыли, затем обдавали кипятком внутри, засыпали в него чай и заливали кипятком наполовину или чуть больше, после чего настаивали до пятнадцати минут. У некоторых для этого была специальная кукла, которую надевали на чайник, чтобы сохранить тепло. Домашняя делалась из старых тряпок, а магазинная бывала даже из поролона и изображала русскую бабу в платочке с широкими юбками, облегающими чайник со всех сторон. От постоянного намокания, перегрева, чайных испарений и прикосновения немытыми руками, кукла эта выглядела, мягко говоря, совсем неопрятно, а у некоторых ─ откровенно грязно. Подчас, подвыпившие мужчины, шутили, что она придает чаю запах пиздятины, поскольку именно этим местом садится на чайник. А иногда, перебрав отнюдь не чая, кое-кто с громким хохотом даже лазил под юбки3. Мать тоже, по общей моде, купила такую, но, сделанная плохо, она быстро расползлась по швам. Нитки не выдержали, ни тепла, ни влаги. Поэтому бабка, по старинке, засовывала чайник под подушку. Но, после того, как я, не зная, завалился на эту подушку, едва не обварившись сам и залив всю кровать черным чаем, она стала заворачивать чайник в большое махровое, китайское, полотенце. А вот уже после настаивания, чайник доливали кипятком до верха.
Все было не так просто – взял и выпил – чувствовалось, что чай это не водка!
Как бы ни старался народ, но получить из низкосортного чая тех времен, вкусный напиток было невозможно. Экстрактивность его была настолько мала, что давала светлый цвет. В принципе, этим надо было удовлетвориться и пить то, что есть. Но русский менталитет максималистичен. Качеством чая считался не вкус, а цвет, которого добивались любой ценой. Кто-то сажал кукол, кто-то томил чай под подушкой около часа, самые извращенные умы его, либо кипятили, либо добавляли в него пол-ложки соды. Голь на выдумки хитра!
Томленый чай, а уж, тем паче, кипяченый, приобретал такой отвратительный вкус, что, несмотря на то, что он остался у меня в памяти, описать его словами я не решаюсь. Могу сказать точно, что ничего, кроме отвращения он не вызывал. Несколько раз, когда бабка перебарщивала то ли с томлением, то ли с содой, меня рвало.
Вообще, для обозначения дрянного чая использовалось слово «Веник», известное еще с дореволюционных времен.
Чай заваривали чаще всего на целый день, чтобы не повторять эту утомительную процедуру повторно, а, придя с работы, быстро напиться чаю. Поэтому вечером пили, так называемый, «старый чай». Запах у этого «сорта» чая был совсем мерзким ─ кисловато-тяжелый с откровенной тухлецой. Его разбавляли водою, чтобы не так противно было пить. В некоторых семьях, пили один чайник несколько дней, тогда чай приобретал особенно гадкий кислый вкус.
Иной раз, когда в чайнике заканчивался чай, а заваривать новый было либо не охота, либо жаль, то в чайник просто доливали кипятку. Такой напиток именовался «Спитой чай». Кстати, по моему мнению, это была меньшая мерзость, поскольку не так сильно воняла. Хотя, на самом деле, это и чаем трудно было назвать.
А моя бабка, может от жадности, а может по привычке, переживши столько голодовок, сушила старый чай, растирала, а потом заваривала вторично. По каким-то, только ей ведомым признакам, она отбирала чаинки, которые выбрасывала и которые оставляла. Это называлось «Повторный чай». По всему дому лежали ее марлечки, давным-давно окрашенные во все оттенки коричневого цвета, на которых сушилась старая заварка, издавая неприятный кислый запах.
Самым противным для меня было мытье чайника. Ненависть к чаинкам, липнущим ко всему, чему только можно, до сих пор сохранилась во мне, поэтому я не люблю рассыпной чай. Куда выбрасывать старую заварку? В раковину нельзя ─ засорится. Тогда у нас «крокодилов» не было. Значит – в унитаз. Но для этого чайник надо было налить водой. Потом выплеснуть все это. Но на стенках оставались чаинки, значит ─ наливай снова. И иногда так по несколько раз. Слава богу, что у меня был совмещенный туалет. А если бы ─ раздельный? Что тогда ─ ходи из двери в дверь. Ужас!
Но русские не лыком шиты и дух Левши течет в наших жилах! Была попытка сделать пакетик для заварки из марли. Чай засыпали в марлю, завязывали и клали в чайник, потом марлю вытряхали и мыли к следующей заварке. Но у меня почему-то (видимо руки кривые) заварка, вместо того, чтобы выкатится колобочком из марли, летела веером во все стороны мимо унитаза.
Добавлю пару слов о самом чае.
Чай тогда продавался в маленьких кубиках из бумаги по 50 и 100 грамм. Мне кажется, что была даже меньшая упаковка ─ 30 грамм. Но! ─ не помню точно ─ могу и соврать. Кубик делался из темноватой, достаточно плотной бумаги светло-фиолетового или розового цвета, с внутренним фольгированием. А снаружи это схватывалосьцветной, чаще всего, зеленоватой ленточкой с весьма хитроумной картинкой-этикеткой. На грузинском чае были какие-то непонятные буквы, на индийском – тоже. Мне было интересно рассматривать их, были они какие-то загадочные, сразу чувствовалось, что это не банальное молоко из соседней деревни, а иностранный, заморский или, как называли чай-кофе до революции: «колониальный товар». Что меня потрясало до глубины души, так это логотип Московской чаеразвесочной фабрики сделанный из букв ЧМФР, где сопряженные Ч и Р составляли чайник, М ─ крышку, а Ф ─ ручку на крышке. Его можно увидеть на следующем снимке. Великолепное владение обпазами. Жаль, что имя этого художника кануло в Лету.
Я любовался логотипом, пытаясь придумать что-нибудь подобное. Но, к сожалению, ничего толкового я так и не придумал, кроме того, что заменил фашистскую свастику на сочетание букв У и Б.
Однажды я обнаружил на этикетке слово «байховый», Это слово произвело на меня ощущение чего-то мягкого, пушистого, ласкового, как будто бы я притронулся к котенку. Но что оно обозначало? Я не знал и спросил у матери… но, к сожалению, моя мать обладала очень плохим качеством ─ она никогда не признавалась в том, что чего-то не знает. К тому же, очень боясь продемонстрировать свое незнание, ни у кого ничего сама не спрашивала. Что такое «байховый» она не знала, спросить у других - стеснялась, поэтому начала врать, крутить, то вправо, то влево, что, дескать, это обозначение сорта, тыры-пыры… Я не понял ничего из ее слов, кроме одного ─ она не знает. У других взрослых я об этом не спрашивал. Просто забывал ─ этот вопрос не казался мне важным ─ было множество других вопросов, на которые я хотел получить ответ от взрослых. А этот все откладывался и откладывался на потом, откладывался… пока я сам не стал взрослым и не выяснил, что байховый ─ значит «рассыпной». В натуре ─ мягкое и пушистое! Был еще чай № 36, название которого также представляло для меня загадку. Оказалось, что в нем просто 36% индийского чая.
Сортов чая было довольно много, хотя, как сказал какой-то шутник, было только два сорта: «чай с палками» и «палки с чаем». Факт! В чайных пачках порой встречались такие дубины! Особенно, когда его стали упаковывать по 100 грамм. Мать на полном серьезе считала, что эти пачки были сделаны только с этой целью - засунуть туда длинные палки, не влезающие в 50 граммовые.
Чай был довольно дорог от 36 до 48 копеек за 50 грамм, что в 100 раз дороже картошки и в 80 раз дороже хлеба. На свою зарплату инженер мог купить всего лишь 10 килограммов чая.
Мать старалась краснодарский не покупать, считая его за помои, а отдавала предпочтение грузинскому. Ну, а если в продаже был чай и деньги на него, то покупала индийский, отзываясь о цейлонском, как о несбыточной мечте. Когда она его все-таки купила, то...
мне он не понравился. Я не скажу, что он был плох, но он не был так хорош, как расписывала его мать. Воистину - соседская курица гусыней кажется. Я помню, что тогдашний чай, весь был одинаково гадок, но краснодарский - просто отвратителен. Ни цвета, ни запаха, ни вкуса. Даже грузины, считающие чай оскорблением, для своей винодельческой земли, нанесенным «русской собакой», делали лучше.
Когда денег у матери не стало совсем, то я узнал, что такое «прессованный» чай, который мы называли «Кирпичный». В магазине цокольного этажа высотки на площади Восстания продавался такой «образчик грузинской чайной культуры». Вот здесь я четко помню, что весил он килограмм, а стоил всего лишь 2 рубля. Это была плитка размером с лист А5, толщиною на два пальца, состоящая из спрессованных веток и огромных листьев чая. Его приходилось распиливать ножовкой или раскалывать щипчиками для сахара. С краев щипчиками было легко, но ближе к середине ─ практически не возможно. Поэтому, мы его, или пилили, или, поставив «на попа», били по тонкой стороне молотком. Во все стороны летели ветки длиною с человеческую кисть, обломки листьев, иногда ─ кусочки ствола. Все это собиралось, еще раз (если получалось) кололось щипчиками и засыпалось в чайник.
Вот тогда я познал вкус истинного «Веника»! Запах этого «чая» был схож с запахом намокшей конопли, хотя вкус самого пойла мне, вообще-то, нравился. По крайней мере, мать его не настаивала и он получался слабым. Пусть ─ слабым, но зато не с «выпяченным» изуродованным вкусом. Он не был, ни черным, ни зеленым, а так ─ серединка-наполовинку. Что-то промежуточное между традиционным чаем и табаком. Мне кажется туда шли все отходы, может даже и от вишни. Когда мы раскалывали его на подстеленную газетку, я находил вкусные веточки и листья, которые тут же отправлял их в рот, порою долго-долго рассасывая.
Но ни что не вечно в СССРе и «Кирпичный чай», разделив участь многих продуктов, тоже исчез из магазинов, чем поверг мать в тоску и уныние, поскольку пить чай она любила, а платить - нет. Байховый для нее был слишком дорог.
И последний чай о котором хочется вспомнить – это чай в таблетках. Он считался как бы растворимым и упаковывался в длинные картонные цилиндрики, наподобие тех, в которых сейчас продают шипучие витамины. Вообще, по рассказам матери, растворимый чай активно разрабатывали, но что-то там такое не срослось. Мне кажется - испугались, что ребенок, бездумно, накидает, ради интереса, в стакан несколько таблеток и подохнет. Действие чифиря мне удалось посмотреть - зрелище достойное. Хотя сделать его проще простого - пачка чая на стакан воды, прокипятить - и готово! Потягивай маленькими глоточками и наслаждайся. Но, к счастью, несмышленному ребенку, до такого не догадаться.
Сейчас ничего подобного я не вижу, даже фотографий этого чая не нашел. Моей матери он не нравился. Не нравился совершенно. Она признавала (женщинам нравится все большое) только крупнолистовой чай. Правда тогда другого особо и не было, но и сейчас она считает его самым лучшим. А вот в таблетках выпускался исключительно зеленый чай и эта таблетка была спрессована практически из пыли. Когда она растворялась, то на дне чашки оставался осадок, подобный кофейному. Мне этот чай нравился, но не вкусом (вкус зеленого чая никогда меня не радовал), а тем, что там не было противных чаинок и чашка легко отмывалась. К тому же он, видимо, тоже был дорог, поскольку я помню с какой неохотой мать мне его покупала. Ну, а как я пошел в школу, так он исчез вовсе.
Кстати о чифире!
Отступив от хронологии, замечу, что как-то, возвращаясь из института, зашел в нашу булочную на Народного Ополчения 20 и в чайном отделе увидел майонезную баночку с черной этикеткой и надписью, то ли «Растворимый чай», то ли «Концентрированный чай». Чифирь - мелькнуло в голове! Сколько она стоила - не помню, наверное не дешево, поскольку я купил только одну. Выходя из магазина, я столкнулся с двумя пожилыми мужчинами, живо обсуждавшими между собой что-то. До меня долетел только одно слово: «чифирь».
Придя домой, я убедился, что это настоящий чифирь, сдобренный какой-то кислятиной, может лимонным соком, а может аскорбинкой. Чифирь я не пью, но чай из него получился довольно приятный и я, назавтра, зашел в булочную снова. Но его там уже не было. Как не было, ни завтра, ни послезавтра, никогда больше не было...
Я нашел немного другую этикетку, которую размещаю для того, чтобы доказать сам факт существования концентрата чая.
Маруська
Главной достопримечательностью нашей квартиры и предметом моей гордости (еще бы ─ такого ни у кого не было!) являлась, так называемая «Маруська» ─ раскрашенная бронзовая статуя, примерно в 75 сантиметров высотой, изображающая сидящую на роскошном табурете, то ли испанку, то ли цыганку. Жаль, что краска на Маруське за годы поблекла, а местами просто отвалилась и сейчас она представляет собою довольно жалкое зрелище.
История ее такова:
С началом Великой Отечественной войны партия и правительство выдало кощунственный лозунг: «все для фронта, все для Победы», означающий новый виток истребления материальных свидетельств «старого быта», самоуничтожения страны. Мне кажется, что вся эта война была задумана и развязана только для того, чтобы «зачистить» страну от «наследия империализма», разрушить памятники истории и культуры, сжечь книги, усадьбы, стереть с лица земли целые города, которые могли напоминать потомкам о той, старой, «царской» России. Таким образом, создав новую страну, новый народ и новую история, как говорится, «с нуля». Война - благовидный предлог, для любых пакостей - от сокращения безработицы, до медицинских и научных экспериментов, к тому же безопасный - все можно свалить на противоположную сторону на, так называемого, «врага».
Ведь не все церкви еще были разрушены, не все иконостасы разграблены, да и на руках у людей еще сохранялось во множестве, и золотые украшения, и бытовые «барские» предметы, вплоть до столового серебра, украденного у бывших хозяев. Да и обстановка сожженных помещичьих усадеб, зачастую не уничтожалась, а передавалась в музеи.
Одним из таких «приемников-распределителей» предметов дореволюционного быта был музей ЦДКЖ (Центрального Дома культуры железнодорожников), который находился в одном квартале от мамкиного дома. Кстати, описанный в бессмертной книге «Двенадцать стульев» Ильфа-Петрова. Там была масса всякой всячины, (а еще больше валялось на заднем дворе под открытым небом и в подвалах4), в том числе и четыре бронзовых скульптуры, изображающих женщин в различных национальных костюмах. Откуда их привезли, из усадьбы или из городского дома, а может быть из ресторана или может быть какой-нибудь конторы, навсегда останется загадкой. Как уверяет мать в ЦДКЖ они стояли по краям какой-то лестницы. Пара - слева, пара - справа.
Итак, «для фронта и для победы» отнимались все драгоценности, в том числе, и бронзовые изделия. Кстати, не только ценности, конфисковывали еще и радиоприемники, чтобы люди не могли услышать правду о положении на фронтах. Мать поведала, что у каких-то, то ли родственников, то ли знакомых, в 1941 году приемник отобрали, а в 1947 году, по-честному, по-советски, вернули - без радиоламп и наполовину разобранный, но вернули!.
Началась кампания по сбору «лома» для фронта, туда шло все, что не представляло ценности для коммунистов ─ колокола, церковная утварь, ограды, предметы быта (подсвечники, бронзовые рамы для зеркал) и все, все, все, что не успели отнять у народа раньше. В том числе, к переплавке приговорили всю бронзу из ЦДКЖ, но, в тот момент, когда загружали подводы, чтобы отвезти лом на станцию, мимо проходил мой дед Петр Васильевич Сухов, который, то ли за деньги, то ли за водку (история об этом умалчивает) купил у рабочего две статуи и принес домой.
Одна как-то затерялась за прожитые годы ─ может ее продали, а может быть украли (мать почему-то по этому вопросу ничего не может ответить), а вторая, «Маруська» благополучно дожила до того момента, когда советская власть закончила свое бренное существование и, я уверен, переживет еще, и нас, и нынешнюю Россию тоже.
С грустью отмечаю, что судьба «Маруськи» не сложилась счастливо у нас. Сначала она стояла в мамкином деревянном доме, где топили печь, а значит была копоть и пыль, которая осаждалась на ней. К тому же по нехватке площади, скульптуру зачастую использовали, как вешалку для хранения одежды, ей на шею вешались бусы, косынки, голову повязывали платочком или надевали шляпу... Краска стиралась, грязнилась, выцветала... На нее ставили одеколоны, духи, и даже зеленку, которой один раз случайно облили с одного бока. Через двадцать с лишним лет, «Маруську» привезли в нашу новую квартиру, где было большое окно, еще не заслоненное, ни гигантскими деревьями, ни высотными домами, выходящее прямо на восток. И, в лучах солнца, на фоне светлых стен, ясно стало видно, насколько статуя грязна. Бабка не нашла ничего умнее, как вымыть ее с каустической содой, содрав местами краску, а оставшуюся, обесцветим до отвратительного грязно-бежевого цвета. Хотя, места, отчищенные от старой краски, стали блестеть благородной бронзой.
Когда родители разошлись и «Маруська» перехала в квартиру напротив, мать, маясь тоской и одиночеством, возомнила себя художником и решила реставрировать статую. Но даже не понимая, чем художественные краски отличаются от малярных, не имея никаких навыков, да и средств на покупку хороших кистей, времени и, главное - интереса к работе, она только испоганила скульптуру. Увидев, что стало хуже, она занервничала, поскольку считала «Маруську» амулетом, оберегом своего дома, кинулась в реставрационную мастерскую, но, узнав цены, начисто забыла туда дорогу. Я предложил оставшуюся краску отпарить, обнажив материал, но мать закричала: «Не смей трогать!», как будто бы это я ее портил, мыл щелочью, мазал краской и обливал зеленкой.
С той поры почти полстолетия она находится в каком-то, «замершем», состоянии, естественно, не становясь лучше, но и не хужея.
Надеюсь, что она закончит жизнь в чей-нибудь частной коллекции, где ей придадут подобающий вид.
1 Ныне это подземный пешеходный переход через проспект Маршала Жукова и дом 22 корпус 1 по этому проспекту.
2 Мне показывали в 2011 году в музее специальные ершики для чайных носиков, хотя китайцы считают, что чайный налет только улучшает вкус чая. Врут! Их неглазурованные чайники делались из рыхлого материала - чайный налет делал их водонепроницаемыми.
3 Поскольку это мне рассказывала бабка, значит, это про моего деда и его друзей.
4 Мамкины приятели лазали туда в надежде что-либо своровать, но уверяли, что все легкое оттуда уже давно украли и остались только крупногабаритные предметы - статуи, диваны, шкафы, мраморные столы...
переезд на новую квартиру - отрывной календарь - цветы на окошках - чайный гриб - общая обстановка - чай моего детства - маруська
В свой краткий дошкольный период жизни на новой квартире с 1965 по 1967 год, я не запомнил ни отца, ни матери, ни бабки – куда мы ходили, о чем говорили – ничего не осталось в памяти. Кроме одной сцены – как мы, втроем,─ я, отец и мать идем от пешеходного перехода1 к своему новому дому, мимо магазина «Радуга». Помню, что на фонарном столбе, рядом с магазином, висели круглые уличные часы, каждую минуту передвигающие стрелку. Мне было интересно на них смотреть - стрелка перепрыгивала к соседней цифре, а потом еще несколько секунд, тряслась, как в лихорадке, распространяя вокруг себя дребезжащий звук. Я смеялся, не понимая тогда, что это - «советское качество» от которого я, ставши взрослым, буду не смеяться, а плакать горькими слезами. Помню, что на этих часах было где-то 19-40 (семь сорок!!!) - стрелка чуть-чуть приподнялась над получасом. Дело шло к «Спокойной ночи малыши». Улица была очень пустынна – ни людей, ни машин, ни деревьев около домов. А лица матери и отца, как в дурном сне, – не помню! Только – темные фигуры, хотя знаю, что это – они, но лиц – нет как нет…
Вообще - много, чего я помню из своего детства, много... Кроме родительских лиц! Я думаю это не дефект моей памяти, а душевный протест. Вычеркнуты! Развод родителей, как ни крути, сильно повлиял на меня, на мою жизнь, на мое общение с ровесниками и взрослыми. Из обычного, чуть толстенького мальчика, я превратился в «безотцовщину», которую, одни могли безнаказанно обижать, а другие - безалаберно жалеть. Сколь не пыталась мать убедить меня, что отец-подлец бросил нас, я чувствовал в этом их обоюдную вину. Родители, в большинстве своем, возгордившись тем, что научились читать и писать, а также считать до ста, полагают детей несмышленными, неразумными и, что, уж самое глупое, неспособными делать выводы, существами. Но это не так! Предостерегаю родителей, если ребенок, что-то не понимает разумом, он поймет и прочувствует это душой. Ему открыто намного больше, чем взрослым, душа которых загрублена догмами, принципами, приличиями, воспитанием, образование и прочим - всем тем, что превращает живого человека в «сухаря». Будьте осторожны со словами при детях.
Бабку свою совсем не помню до школы. Думаю, что под впечатлением фотографий, родился какой-то образ «скелетика в платочке», но мои ли это воспоминания или наведенные – не знаю.
Переезд на новую квартиру
Самое яркое воспоминание дошкольного периода ─ переезд на новую квартиру. Помню его довольно смутно, за исключением одного момента ─ как мы ехали по улице 1905 года. Меня, естественно, посадили в кабину грузовика и я очень отчетливо запомнил чистенькие, ровненькие, как на макете, ряды беленьких, только что построенных, пятиэтажек, еще не загаженные жителями, аккуратные дворики между зданиями, еще не заросшие корявыми деревьями, улицу, не загороженную многоэтажными домами. После Кутузовского проспекта, который прорезал уже сложившуюся планировку, превратив многие улицы в тупики, изуродовав форму дворов, и загородил небо высокими зданиями, это казалось прекрасной сказкой. Такого я еще не видел.
Пророчески это место отпечаталось у меня в детской памяти. Пройдет двадцать лет и в одной из этих пятиэтажек, я буду встречаться со своими среднеазиатскими друзьями. С грустью и тоской смотреть на Нурхаят - свою неосуществившуюся мечту и понимать, что каждый год отдаляет нас друг от друга все дальше и дальше, но ничего не смогу сделать, потому что каждому овощу - свое время... Хотя все это будет через много-много лет. А пока я, не понимая еще, что такое любовь, ехал в свою новую квартиру, в свою новую жизнь, которая, к сожалению, тоже не сложилась.
Своего нового дома и квартиры я почти не запомнил. Какие-то урывки, да обрывки – окно в большой комнате (оно действительно было большим - в три створки), какие-то безобразные желтые шторы, тусклые обои, телевизор «Аврора» с маленьким красным корабликом в левом нижнем углу под экраном, ежик без головы и ножек, который бегал по квартире – вот и все.
Кое-что, оставшееся в памяти, я постараюсь поведать вам.
Отрывной календарь (численник)
Запомнилась отрывной календарь или, как его называла моя бабка, ─ «численник». Он висел все время на какой-нибудь подложке - то бумажной, а потом и пластиковой, чтобы, отрывая листки грязными руками, не запачкать стену. На обороте каждого листика был какой-нибудь «полезный» текст самой разнообразной тематики. От фрагментов литературных произведений, до советов, вроде, второй жизни старой консервной банки. Были там и по-настоящему полезные советы - как завязать морской узел, население столиц мира, как сделать бумажный самолетик, или сложить и разжечь костер. Даже карточные фокусы и, конечно, - народная медицина, что притягивало к нему пожилых людей.
Немногие знают, что численник, стоимостью в три копейки, появился в 1886 году в типографии Сытина, предвосхитившего или, может быть, давшего толчок к выпуску газет-копеек и книжек-копеек.
Мать и, особенно, бабка запоем читали эти премудрости. Бабка, к тому же, сохраняла особенно ценные советы у себя, собрав целую коллекцию. Все они были посвящены одной-единственной теме - лечению. Большинство из них, от старости, были темно-желтыми и ужасно хрупкими. Хотя даже свежий календарь печатался всегда на такой гадкой бумаге, что листик надо было отрывать очень осторожно. Поэтому, зная мою детскую неаккуратность, мне этоо не позволялось. Как не дерну - обязательно порву! Или краешек оторву!
Помнится, что к середине года, от оторванных листочков оставался остаток с некрасивым рваным краем. Его моя бабка ровняла ножом долго и упорно. Это получалось всегда очень плохо, да и грязно - обрезки летели во все стороны. Став немного старше, я понял, что достаточно выдернуть большую проволочную скобку из него, как остатки листочков вывалятся сами.
Сейчас такой календарь редко где встретишь, а, порою, жаль ─ он очень хорошо демонстрировал тому, кто по малости лет, плохо разбирается в днях, неделях и месяца, а считать не умеет совсем, долго ли осталось до самого любимого детского праздника ─ Нового года, Чем тоньше оставалась пачка листиков, тем ближе и ближе подарки!
Цветы на окошках
Помню цветы на окнах – много их было ─ герань, столетник, кактусы и еще какие-то…
Мне нравились только одни, так называемые, «граммофоны» или по-умному - амарилис. Луковичные цветы с достаточно большой луковицей, которые росли длинными тонкими листьями, которые я назвал «ослиные уши». Весною луковица давала одну или две высоких и тонких «стрелки», на которых распускались три, а то и четыре крупных розовых цветка, своею формой действительно напоминающие трубу граммофона. Особенно их украшали большие желтые тычинки на тонкой ножке, все осыпанные пыльцой.
Пыльцу я слизывал ─ вкусно!
На окнах стояла целая кавалькада кактусов, разных форм и размеров, которые я всей душою ненавидел, хотя бы за то, что они колючие. Частенько, размахавшись руками, что-нибудь рассказывая, я напарывался на иглы. И меня это бесило. Бесило настолько сильно, что, как только бабка умерла, я потребовал выбросить всех кактусы. Никакие уговоры матери о том, что они, дескать, красиво цветут, что это память о бабушке, не помогли ─ кактусы полетели на помойку ─ и я стал без опаски подходить к окнам. А чем спровоцирована такая любовь моей бабки к этим отвратительным и колючим цветам - не знаю. Мать утверждала, что они целебные. Но бабка их не ела. Мне кажется, что ее душа находила в них свое самовыражение. Как говорится - каковы сами...
Хотя возможно другое. С завидной периодичностью в прессе проводится идея о чудодейственности кактусов. В начале 1990 годов, когда нашу страну заполнили трубчатые мониторы, создали миф о поглощении кактусами вредного излучения. И многие, даже очень разумные люди, ставили около монитора эти колючки. Но мода быстро проходит ─ и через год-другой кактусы исчезли.
Помню, что земля в цветочных горшках неприятно пахла сыростью и я смеялся - могила! Бабка при этом неприятно морщилась, чуя приближающуюся смерть, а мне было смешно. Иной раз из земли вылетали какие-то крылатые насекомые весевозможных размеров, которых я безуспешно пытался ловить. Горшки стояли на старых, поцарапанных, местами отколотых, потрескавшихся блюдцах, в которых собиралась вода, вытекавшая из горшка. Блюдца всегда были грязные с рыжеватым налетом, будто бы в них нассали. Я считал, что это выделения растений и только спустя много лет узнал, что это ржавчина, вымываемая из некачественных цветочных горшков.
Герань была очень вонючая – ужасно неприятный запах. Несмотря на это, листья герани я ел с превеликим удовольствием. Мне запомнилась их мохнато-бархатистая поверхность. Вкуса большого в них я не находил, но ел, значит организм находил там что-то полезное. Столетник, я тоже ел, с превеликим удовольствием. Его мясистые листья или стебли, черт знает как их назвать, были довольно вкусны, также как и сок, который я выкапывал себе в рот, разрезая лист сверху вдоль. Но потом, когда мать придумала капать мне его в нос от насморка, больше к нему не прикасался. Воротило от одного вида, поскольку эта дура сожгла им всю слизистую носа.
Вообще, моя мать, по какому-то древнему суеверию, считала, что если лекарство причиняет боль – значит действует. Вероятно реминисценция «Не бьет - не любит». Безболезненное лечение она не воспринимала. Что за интерес ─ выпил лекарство и все ─ сиди, жди, когда выздоровеешь. Неинтересно! Не ощущаешь действия! А тут ─ чувствуешь целительный эффект по полной программе. Поэтому жуткие, ныне совсем забытые, лекарства от насморка ─ Кораллгол и Протаргол, были у нее в почете. Чтобы ей их самой...
Чайный гриб
Еще, я с удовольствием пил жижу из-под китайского чайного гриба ─ очень модного тогда растения. У нас он помещался в большой трехлитровой банке, куда насыпали сахар со спитым чаем, а гриб перерабатывал его в какой-то кисловатый напиток с ярким, иногда, очень даже резко-неприятным вкусом. Видимо, все зависело от количества сахара. Не знаю насколько полезен такой «самогон», но пился он с удовольствием, учитывая полное отсутствие прохладительных напитков в то время. Недавно моя детская любовь к этому напитку объяснилась. Я прочел, что в нем может содержаться до 2,5 процентов спирта, как в хорошем барном пиве.
Я с большим интересом смотрел, как растет такой гриб. Сначала это была тонюсенькая пленочка на поверхности воды. Затем из нее опускались вниз «сопли» ─ ниточки, иногда короткие, иногда не очень, с небольшим шариком на конце. Со временем ниточки утолщались, и пленочка также становилась толще. Причем эта пленка, сверху окрашиваясь в сине-зеленый цвет, вздувалась в середине, принимая форму колокола. А внизу все росли и росли новые «сопли», переплетаясь между собой. И, в какой-то момент, я замечал, что на пленке появился еще один уровень – все выросты слились воедино. В отличие от старого уровня, новый был еще светло-серый, зато старый становился темным - болотисто-зеленым.
До этого я не замечал, как растут цветы на подоконнике ─ выросли и ладно ─ мало, очень мало, я смотрел в их сторону. А вот чайный гриб привлек мое внимание ─ ведь я по несколько раз в день отпивал из этой банки. К тому же, через стекло процесс роста был хорошо виден, а сделав засечки на стекле, можно было заметить насколько и засколько утолщается гриб. Вот так, я, непроизвольно, знакомился с ростом растений и мог, воочию, увидеть, как это происходит. За одно это можно сказать спасибо чайному грибу и моим родителям, купившим его. Когда гриб становился очень толстым ─ сантиметра полтора-два, он начинал затухать. Запах от него становился каким-то очень кислым и слишком неприятно бил в носЮ вызывая какой-то рвотный жффект. Мать как-то делала от него отростки, а как я не заметил, старый выбрасывала, а новый начинал все сначала.
Как я уже сказал, помимо кислоты, гриб вырабатывал и спирт. Потому что при каком-то сочетании параметров ─ то ли много сахара, то ли слишком тепло, спирта становилось много - напиток приобретал некий, непонятный для меня тогда, привкус и меня немного «штормило» после выпитого. Это было необычно и очень приятно, создавая радостное настроение.
Общая обстановка
Запомнилось, что в квартире всегда было парко и душно. Готовили все, и мать, и бабка, готовили много, а, главное, долго. Домашняя кухня отличалась от промышленной только объемом работ. Полуфабрикатов тогда не существовало, простейший суп варился по четыре часа. Рядом с плитой резали, чистили, крутили фарш, мыли посуду. Грязь летела во все стороны. Кафеля не было - стены были крашены масляной краской. После каждой готовки надо было начисто вымывать кухню, но сил, да и времени, уже не было. Мамку хватало только на то, чтобы быстренько съесть приготовленное, поговорить со мною минут пятнадцать, да завалиться спать, чтобы завтра не проспать на работу. Поэтому, мягко говоря, обстановка была антисанитарной. Хотя, уверен, на мне это сказалось только в лучшую сторону.
Стиральные машины тогда представляли собой дорогую и не очень удобную игрушку, а главное - купить их было довольно сложно, даже если были деньги - дефицит. Поэтому на газовой плите не только жарили и варили, а еще и кипятили белье в огромном зеленом баке, помешивая его здоровой, отполированной руками за многие годы, до зеркального блеска. Потом белье полоскали в ванной, и вешали сушиться на кухне или в ванной комнате, а в хорошую погоду на балконе. Поэтому потолок, и в ванной, и на кухне был пятнисто-бурый от осевших на него испарений и потрескавшийся, просматриваясь через нотный стан протянутых веревок.
Мать стирала белье ночами – я ложился спать, а из ванной неслось: «жик-жик-жик» и шум воды из выживаемого белья. Когда мать вешала белье ─ это было хорошо слышно по характерному звуку табуретки, передвигаемой по кафельному полу ─ я всегда вздрагивал ─ как бы она не упала и не расшиблась. На то были веские причины. Табурет советского производства был корявым, а пол в ванной ─ неровным, и все это тряслось и качалось.
В ванную ставили металлические тазы и стиральную доску. Пластиковых тазиков тогда еще не было ─ они стали появляться где-то в начале 70-х годов ─ поэтому пользовались алюминиевыми и эмалированными, у которых эмаль местами была отколота и они чертили на ванне черные и рыжие полосы. От такого варварского использования, ванна была напрочь испорчена ─ и подрана, и поцарапана. Знал людей, которые в ванной засаливали огурцы и капусту на весь год, а мылись в раковине – были и такие «москвичи». В нашей ванне прежний жилец замешивал цемент для того, чтобы положить плитку на кухне и на балконе. После это ванна выглядела так, будто бы ее черти когтями драли, а ему было нормально. Ужас, ужас…
Люди, приехавшие после войны из деревень, не только не понимали и не принимали городской жизни и городских атрибутов, но еще и пытались приспособить городскую жизнь под свой родной деревенский уклад. Привыкши пользоваться корытом, они воспринимали ванную, как большое корыто, не понимая того, что выбросить старое и купить новое корыто – просто, а поменять ванную – очень сложно. Положение усугублялось еще и тем, что все давалось бесплатно. Никто не чувствовал, ни жалости, ни ответственности за дармовое. Черт с ней с ванной – дали одну, авось дадут и другую. Государство не обеднеет (был и такой слоган).
Может быть виновата эпоха, вначале перебившая массу народа в лагерях, а потом, кинувшая оставшихся под фашистские танки. Послевоенные люди особенно остро ощущали себя гостями на этой земле, поэтому ничего не берегли и ничем не дорожили.
Еще врезались в память вечно капающие, гудящие, крантики в ванной и на кухне, по слесарской науке, именуемые вентилями. Сейчас они встречаются довольно редко, а тогда для горячей и холодной воды были отдельные регуляторы, которыми никогда нельзя было установить нужную теплоту, поскольку давление воды то и дело скакало. Мы жили на последнем – пятом – этаже, насосы были слабые и еле-еле допихивали воду до нас, поэтому, если где-нибудь ниже открывали холодную воду (чтобы налить чайник, например), то у нас вода сразу же становилась горячее. Вот и приходилось, соответственно обстановке, вертеть вентиля, то влево, то вправо.
Внутри этих вентилей были резиновые прокладочки, купить которые можно было только по великому блату – в магазинах их не было, а, если они и появлялись в продаже, то за ними выстраивалась огромаднейшая очередь и они распродавались в момент. Иногда слесарь приносил нам две-три штучки и продавал их нам, вне зависимости от количества, за бутылку водки. Мать была одинока и слесаря вечно приставали к ней. Я помню, как она ругалась и отбивалась от их рук. Поэтому они требовали так дорого, обзывая ее «недавалкой». Резина, из которой делались прокладки, была дрянь, поэтому служили они, максимум, месяц, после чего вентиль надо было снова откручивать и менять резинку. Моя мать так лихо это делала! Но, несмотря на все ее старания, из смесителя все равно постоянно капало (иногда лило, и днями, и ночами) и на мойке сохранялось ржавое пятно.
И только, когда я закончу институт, через долгих восемнадцать лет, то научусь самостоятельно изготавливать эти резинки. И буду ими обеспечивать не только себя, но, и многочисленных друзей, и соседей, воруя листовую резину на работе.
Вентиля не только капали, но еще и выли. Когда я поворачивал его, чтобы пустить воду, то в трубе появлялся звук, тональность которого менялась от угла поворота. Начиналось обычно со свиста, воя и шипения, усиливающегося при откручивании и переходящего в барабанный бой, при котором вода из крана уже не текла, а вылетала большими крупными каплями с «пердящим» звуком и труба вся тряслась, как будто бы ее била лихорадка. Покрутив вентиль, можно было подобрать самый тихий звук, а то и полностью подавить его, хотя вода при этом имела обыкновение течь не так как надо – либо слишком слабо, либо слишком сильно. Гораздо хуже было то, что подобрав один кран нельзя было крутить второй – шум тотчас появлялся, поэтому, вертя вентили взад-вперед, я подбирал не нужную теплоту воды, а минимальную громкость. Но иногда, например, когда я мылся, приходилось мириться, и с шумом, и с грохотом, иначе мне пришлось бы обливаться либо слишком горячей или, наоборот, слишком холодной водой.
Пока была жива бабка, на кухне, рядом с выключателем, постоянно висели гирлянды сушеных грибов. Мне настолько сильно врезался в память их пряный запах, что не покидает меня до сих пор. Он был настолько приятен, что иногда я отламывал кусочек гриба, растирал между пальцев и подносил к носу, чтобы вдохнуть его запах. Грибной порошок, попадая мне в ноздри, заставлял чихать, оставляя очень надолго запах прелой листвы. Потом, ставши старше, подобный аромат я чувствовал в махорке и настоящем сигарном табаке, откуда-нибудь с Кубы, иногда - в каких-то сортах чая и конечно – осенью, в промокшем ночью, и, высушенном дневным солнцем, лесу, когда вся земля покрыта плотным слоем желтой, охристой, коричневой и зеленой листвою.
Грибы были черные, хотя бабка их называла «белые». Я не понимал этой тонкости и только потом догадался, что она называет «белыми грибами» любые сушеные грибы, которыми можно приправить суп. Покупала она их у каких-то старух, торговавших ими, втихаря, у магазинов или у пункта приема стеклопосуды. Потом, когда бабка уже перестала выходить из дома, грибы покупала мать в подземных переходах метро, а бабка, проверяя их дома, очень часто выбрасывала, ругая мать за бестолковость и неумение отличить хорошие грибы от дурных.
Обидно, но мать так и не освоила эту премудрость. Поэтому, когда бабки не стало, вместе с нею ушли от нас и «белые» черные грибы, пропал, так любимый мною, прелый грибной запах, пропал суп с грибной приправой… В общем жизнь стала намного преснее.
Стыдно признаваться, но моя мать совсем не умела готовить. Это тема отдельного разговора, но сейчас я хочу отметить только одно – почему? Я долго думал, следя за ней, и понял – к сожалению, она не ощущала вкуса пищи, считая самым важным в еде – объем. Конечно, она могла отличить кислое от горького, но не более того. Ее любимым вкусом было сладкое, а какое сладкое – без разницы. Вполне естественно, что с такими способностями, ни о какой кулинарии не могло быть и речи. Последующий жизненный опыт показал, что этим страдает половина населения, поэтому называет домашнюю стряпню вкусной.
Еще помню, как пели трубы. В ночной тишине это было очень хорошо слышно, особенно зимой, когда все окна и форточки на ночь закрывались. Весь дом затихал и только басовитый гул труб слышался из ванной. Он был негромкий, но, скажем так, всеобъемлющий. От него нельзя было никуда спрятаться. Даже, накрывшись с головой одеялом. Равномерный, иногда с некоторыми волнообразными колебаниями тона, он не раздражал, а, наоборот, усыплял меня. Иногда я воображал, что плыву на пароходе, а там работает мотор. А раз он работает – значит – плывем – следовательно – жизнь продолжается. И мне было очень хорошо и спокойно засыпать.
Когда ночь выдавалась ветреная – в вентиляционной трубе завывал ветер, точно так же как он завывает в трубе деревенского дома или в неплотно прижатой оконной раме. Именно этот звук для меня – звук детства. Я помню как сладко спал под него в своей детской кроватке, какие прекрасные сны видел. Улучшая свою жизнь я потерял нечто такое... такое романтическое, которое невозможно купить, подделать или заменить чем-то другим. Чтобы повторить те самые ощущения сейчас, надо вернуться обратно в свой старый дом, и лечь в старую детскую кроватку, которой, к сожалению, уже в том доме нет, закрыть глаза и слушать… слушать… слушать…
Только в Турках в Иринкином доме я слышал похожий звук. Нет, конечно, не такой, какой был в детстве, а совершенно иной, но он также убаюкивал меня и уносил в сторону все печали и горести.
Все двери в нашей квартире были немного перекошенны и не закрывались полностью, поскольку бабка ими колола свои любимые грецкие орехи. Щипчики, в ее понимании, нужны были только для раскалывания сахара, а вот орехи требовалось колоть дверью. Как она делала, и до войны, и после войны, и в раннем детстве – так, как научили ее родители, так как было принято в их среде в те, далекие от нас, годы. Она быстро умерла, но трех лет хватило, чтобы испортить все двери, даже дверь в ванную.
Среди наших соседей процветало нищенство. Мать рассказывала такую историю - когда еще жили в отцовой квартире на Кутузовском, соседи сверху купили холодильник. Они взяли на работе взаймы, а чтобы вернуть долг им пришлось так экономить на еде, что они, приходя домой, лежали не двигаясь, дабы сохранить силы и не разжигать аппетит. И так - целых три месяца.
Кстати о холодильниках ─ у нас был «Саратов», без компрессора. Не знаю, чем руководствовались мои родители, покупая его, ценой ли, или они действительно хотели купить бесшумный агрегат, но мне повезло ─ этот «Саратов» действительно не шумел. Работал идеально лет пятнадцать. Единственное, что плохо – морозилка в нем была очень ребристая и, из-за высокой влажности в квартире, быстро обрастала плотной снежной «шубой». Помню, чтобы не выключать, но размораживать его, бабка, ножом обрезала, соскребала эту «шубу», кусочки которой я, незаметно, совал в рот, наслаждаясь вкусом талой воды.
Не знаю почему детей так привлекает талая вода ─ сосульки, снежинки, ледышки, мороженое, в конце концов. Проходит детство и интерес к талой воде исчезает. Я, например, лет с 12-13 сосульки больше не ел и даже потерял интерес к мороженому.
Мало, кто помнит, что тогда были, по американскому образцу, газовые холодильники, которые не расходовали электричество. Опасные, в том смысле, что газовый фитилек мог погаснуть и комната наполнится газом. Было несколько взрывов, но мало, поскольку благодаря общим кухням эта техника всегда была под присмотром. С отдельными квартирами и пьяными русскими, количество взрывов возросло, да и ущерб от них тоже.
Кстати в новом доме уже не было газовых счетчиков. В старых, они были. У моей тетки на улице Мечникова счетчик газа висел очень высоко под потолком – громадный круглый как вокзальные часы, зеленого цвета, с небольшой красной стрелочкой в углу. Удивительно, что при таком большом габарите на нем были маленькие циферки, которые я, со своего тогдашнего роста, еле-еле мог разглядеть. Так что тогда за газ надо было платить. Казалось бы кипятить белье становилось невыгодно, но малоимущих не обманешь – они обнаружили, что при очень малом расходе газа счетчик не крутится. Поэтому была такая штука, под названием «жулик», в виде диска, размером с донышко кастрюли, со множеством мелких отверстий, которая распределяла небольшое пламя на большую поверхность. Чайник нагревался, за полчаса, за час, но нагревался, а газ – не считался. Видимо поэтому, счетчики для газа и отменили.
Интересно, что в конце 1990-х годов, мои знакомые, эмигрировав России в Германию, точно также обманывали счетчики для воды, пуская воду, по малой капле, в бачок, который ставился в душевую кабину. За день наливалось около 20-30 литров - достаточно чтобы, и чая попить, и обед приготовить, и даже посуду помыть. Коммунальные службы чувствовали обман, поэтому раза два в месяц по квартирам бегал мастер-водопроводчик из арабов и искал утечки, но ничего найти не мог.
Зимой, пар от стирки и готовки осаживался на холодных окнах, образуя непрозрачную белую пленку, которая к низу стекла превращалась в наледь, достаточно толстую в треть, а то и в целый сантиметр толщиной. Я любил, тонким ножом поддев ее, сковырнуть со стекла и съесть. Холодненький приятный вкус талой воды. Наледь на стеклах - символ моего детства. Поскольку, позже ее не было ни в одном доме, в которых мне приходилось жить или просто бывать. Наши пятиэтажки, через Чехию, пришли к нам из Франции, Именно там, после варварских англо-американских бомбардировок, зародилось поточное панельное домостроение. Несмотря на теплый климат Франции в домах проектировались двойные рамы с толщиной 50 мм. Все бы было хорошо, если бы эти рамы герметизировали. Но строительство шло в спешке, все благоустройство жилья было возложено на проживающих, а те, вроде моей матери и ее знакомых, даже не понимали как сделать окна теплыми и почему в квартирах холодно. А все было очень просто ─ достаточно было запечатать пространство между двойными рамами ─ как делали в деревнях ─ замазкой, ватой, лоскутками ткани, бумагой ─ любым доступным материалом. Но моя мать почему-то налегала на щели между окном и коробкой ─ заклеивала рамы бумагой, затыкала щели поролоном, ватой, укладывала на подоконник какие-то немыслимые тряпки – было весьма живописно, но теплее не становилось. Балконная дверь, даже летом, была заложена какой-то старой (по-моему моей детской) вонючей шубой – чтобы не дуло. Становилось только душнее и душнее, поскольку приток свежего воздуха сквозь щели прекращался, а холод от остывших стекол продолжал вымораживать квартиру. Перемудрили архитекторы со стеклами, слишком большие они для нашего климата. Да, я понимаю,─ намного светлее, но и намного холоднее. Интересные цифры (я их правда получил, когда стал намного старше – лет в 13) ─ площадь большого окна ─ 3 квадратных метра. А у нас в комнате было два окна ─ целых 5 квадратных метров холодной поверхности из 45 квадратных метров площади стен. Одна шестая!
Вот мы и мерзли, як цуцики!
Так вот, когда нам в школе объяснили, что воздух очень плохо проводит тепло, до меня дошло, как утеплить квартиру. Сначала я измерил температуру стекла при помощи старинного термометра, который долгое время стоял в холодильнике. У него колбочка со спиртом не была спрятана внутри корпуса, а торчала снаружи. Я минут пять держал ее прижатой к стеклу и получил ─3 градуса, когда на улице было около ─15. Законопатив двойные рамы ватой, я выждал два или три дня и измерил температуру стекла снова. Результат превзошел все ожидания: +15 градусов. С той поры я больше никогда не видел наледи на стеклах, зато в квартире стало теплее. А вот в каком классе это было - не помню. Физику с пятого что ли проходили?
Что еще мне запомнилось в нашей старой пятиэтажке, так это греющие стены. Сейчас снова возвращаются к этому способу обогрева. И правильно! Нет ничего более приятного, чем ощущать тепло от стены. Видимо, столько поколений до нас засыпали, прислонившись к теплой стенке печи, что это вошло в привычку.
Внутри стены, между кухней и комнатой была проложена труба отопления, а сама стенка была покрыта белой штукатуркой. Матери это ужасно не нравилось, белая стена ее почему-то раздражала. Может быть она навевала воспоминания о деревянном доме, всей душой ненавидимом матерью, где была подобная оштукатуренная стена печи. Ей хотелось все заклеить обоями. Вспоминая те старые советские обои, думаешь, что штукатурка лучше. Может и пачкается, зато не выгорает. Слава богу - к штукатурке обои не клеились и, не придумав ничего умнее, мать замазала штукатурку какой-то розовой масляной краской - под цвет обоев. Розовый цвет мне понравился, но вот проблема – стена завоняла прогорклым маслом и зашелушилась розовыми листочками.
Чай моего детства, байховый и кирпичный
Мне запали в память чаепития моего детства.
Последние двадцать лет я, вообще, не видел байхового (рассыпного) чая и пью исключительно в пакетиках. А мои неоднократные попытки, вспомнить вкус байхового чая, путем использования каких-нибудь вспомогательных устройств для заварки чая, вроде, ложечек с крышечками, шариков с ситечками, к сожалению, успеха не имели. И причиной тому моя беспросветная леность. Ведь после одной чашки, хочется выпить другую, и пусть ситечко для заварки серебряное, но ведь его надо обязательно вымыть, прежде чем насыпать следующую порцию, да еще и подсушить. А ведь ситечком в чайную коробку не полезешь, значит еще нужна и ложка!
И вот столько дерготни, только ради того, чтобы выпить чашку чая. Нет ─ это не по мне! Недаром у китайцев или японцев ─ заваривание чая называется чайной церемонией. Действительно ─ церемония. Надо же столько церемониться! А с пакетиками просто – взял и положил в чашку. Хотя с 2016 года я начал эксперименты с френчпрессом. Вещь удобная, хотя ее тоже надо мыть, но, по крайней мере, пореже, чем ситечко, зато аккуратно, учитывая острые края сетки. Поэтому, по сей день, чайный пакетик остается основным источником чая для меня.
А тогда, когда даже ложечка с крышечкой для заваривания была экзотикой, мы готовили чай в огромном, пузатом, фаянсовом чайнике, чтобы заварки хватало с утра до вечера. Во многих домах были такие низкокачественные фаянсовые чайники, производства Дулева или Вербилок, характерной особенностью которых, были ─ отломанные ручки на крышке и выщербленные носики. Прочность их составляла желать лучшего. Помню один чайник, купленный матерью к какому-то празднику, который лопнул, когда в него первый раз налили кипяток. Она так испугалась, что меня могло обварить, что перестала покупать новые чайники. А, когда это все же пришлось сделать, то стала заваривать его не на столе, а на подоконнике в кухне - подальше от людей. На всех чайниках прослеживалась сеточка трещин, которая после многочисленных заварок приобретала темно-коричневый цвет. Носик внутри казался очень темным - даже не коричневым, а, скорее, эбеновым. Вымыть его не представлялось возможным, поскольку он был тонок и не каждый ершик туда пролезал2. А, если это и удавалось, то чистоты хватало на одну-две заварки от варварской методики заваривания, которую я опишу ниже.
Этих чайников я страшно боялся, поскольку откалывались не только носики и ручки, но и краешек у крышки, нагреваемой выходящим паром. В соседнем доме умер мальчик, выпивший чай с кусочками фаянса от треснувшей крышки. Кишки у него разболелись, родители, сдура, дали еще и слабительное, произошло прободение, да плюс наша отечественная медицина - в итоге - труп. Еще меня раздражали обколотые крышки тем, что я вечно резался ими когда мыл чайник. Поэтому, ставши старше, я аннулировал крышки, заменив их тяжелым учебником, которых в доме всегда было вдоволь.
Внутри чайников, от долгого нагрева и частого мытья эмаль на фаянсе облезала, обнажая бисквит, который мгновенно окрашивался в грязно-коричневый цвет всевозможных оттенков, отчистить который было невозможно, настолько крепко он въедался. Поэтому чайник внутри выглядел всегда неприглядно.
Процесс заварки чая, в нашем доме, действительно напоминал некий магический ритуал.
Чайник мыли, затем обдавали кипятком внутри, засыпали в него чай и заливали кипятком наполовину или чуть больше, после чего настаивали до пятнадцати минут. У некоторых для этого была специальная кукла, которую надевали на чайник, чтобы сохранить тепло. Домашняя делалась из старых тряпок, а магазинная бывала даже из поролона и изображала русскую бабу в платочке с широкими юбками, облегающими чайник со всех сторон. От постоянного намокания, перегрева, чайных испарений и прикосновения немытыми руками, кукла эта выглядела, мягко говоря, совсем неопрятно, а у некоторых ─ откровенно грязно. Подчас, подвыпившие мужчины, шутили, что она придает чаю запах пиздятины, поскольку именно этим местом садится на чайник. А иногда, перебрав отнюдь не чая, кое-кто с громким хохотом даже лазил под юбки3. Мать тоже, по общей моде, купила такую, но, сделанная плохо, она быстро расползлась по швам. Нитки не выдержали, ни тепла, ни влаги. Поэтому бабка, по старинке, засовывала чайник под подушку. Но, после того, как я, не зная, завалился на эту подушку, едва не обварившись сам и залив всю кровать черным чаем, она стала заворачивать чайник в большое махровое, китайское, полотенце. А вот уже после настаивания, чайник доливали кипятком до верха.
Все было не так просто – взял и выпил – чувствовалось, что чай это не водка!
Как бы ни старался народ, но получить из низкосортного чая тех времен, вкусный напиток было невозможно. Экстрактивность его была настолько мала, что давала светлый цвет. В принципе, этим надо было удовлетвориться и пить то, что есть. Но русский менталитет максималистичен. Качеством чая считался не вкус, а цвет, которого добивались любой ценой. Кто-то сажал кукол, кто-то томил чай под подушкой около часа, самые извращенные умы его, либо кипятили, либо добавляли в него пол-ложки соды. Голь на выдумки хитра!
Томленый чай, а уж, тем паче, кипяченый, приобретал такой отвратительный вкус, что, несмотря на то, что он остался у меня в памяти, описать его словами я не решаюсь. Могу сказать точно, что ничего, кроме отвращения он не вызывал. Несколько раз, когда бабка перебарщивала то ли с томлением, то ли с содой, меня рвало.
Вообще, для обозначения дрянного чая использовалось слово «Веник», известное еще с дореволюционных времен.
Чай заваривали чаще всего на целый день, чтобы не повторять эту утомительную процедуру повторно, а, придя с работы, быстро напиться чаю. Поэтому вечером пили, так называемый, «старый чай». Запах у этого «сорта» чая был совсем мерзким ─ кисловато-тяжелый с откровенной тухлецой. Его разбавляли водою, чтобы не так противно было пить. В некоторых семьях, пили один чайник несколько дней, тогда чай приобретал особенно гадкий кислый вкус.
Иной раз, когда в чайнике заканчивался чай, а заваривать новый было либо не охота, либо жаль, то в чайник просто доливали кипятку. Такой напиток именовался «Спитой чай». Кстати, по моему мнению, это была меньшая мерзость, поскольку не так сильно воняла. Хотя, на самом деле, это и чаем трудно было назвать.
А моя бабка, может от жадности, а может по привычке, переживши столько голодовок, сушила старый чай, растирала, а потом заваривала вторично. По каким-то, только ей ведомым признакам, она отбирала чаинки, которые выбрасывала и которые оставляла. Это называлось «Повторный чай». По всему дому лежали ее марлечки, давным-давно окрашенные во все оттенки коричневого цвета, на которых сушилась старая заварка, издавая неприятный кислый запах.
Самым противным для меня было мытье чайника. Ненависть к чаинкам, липнущим ко всему, чему только можно, до сих пор сохранилась во мне, поэтому я не люблю рассыпной чай. Куда выбрасывать старую заварку? В раковину нельзя ─ засорится. Тогда у нас «крокодилов» не было. Значит – в унитаз. Но для этого чайник надо было налить водой. Потом выплеснуть все это. Но на стенках оставались чаинки, значит ─ наливай снова. И иногда так по несколько раз. Слава богу, что у меня был совмещенный туалет. А если бы ─ раздельный? Что тогда ─ ходи из двери в дверь. Ужас!
Но русские не лыком шиты и дух Левши течет в наших жилах! Была попытка сделать пакетик для заварки из марли. Чай засыпали в марлю, завязывали и клали в чайник, потом марлю вытряхали и мыли к следующей заварке. Но у меня почему-то (видимо руки кривые) заварка, вместо того, чтобы выкатится колобочком из марли, летела веером во все стороны мимо унитаза.
Добавлю пару слов о самом чае.
Чай тогда продавался в маленьких кубиках из бумаги по 50 и 100 грамм. Мне кажется, что была даже меньшая упаковка ─ 30 грамм. Но! ─ не помню точно ─ могу и соврать. Кубик делался из темноватой, достаточно плотной бумаги светло-фиолетового или розового цвета, с внутренним фольгированием. А снаружи это схватывалосьцветной, чаще всего, зеленоватой ленточкой с весьма хитроумной картинкой-этикеткой. На грузинском чае были какие-то непонятные буквы, на индийском – тоже. Мне было интересно рассматривать их, были они какие-то загадочные, сразу чувствовалось, что это не банальное молоко из соседней деревни, а иностранный, заморский или, как называли чай-кофе до революции: «колониальный товар». Что меня потрясало до глубины души, так это логотип Московской чаеразвесочной фабрики сделанный из букв ЧМФР, где сопряженные Ч и Р составляли чайник, М ─ крышку, а Ф ─ ручку на крышке. Его можно увидеть на следующем снимке. Великолепное владение обпазами. Жаль, что имя этого художника кануло в Лету.
Я любовался логотипом, пытаясь придумать что-нибудь подобное. Но, к сожалению, ничего толкового я так и не придумал, кроме того, что заменил фашистскую свастику на сочетание букв У и Б.
Однажды я обнаружил на этикетке слово «байховый», Это слово произвело на меня ощущение чего-то мягкого, пушистого, ласкового, как будто бы я притронулся к котенку. Но что оно обозначало? Я не знал и спросил у матери… но, к сожалению, моя мать обладала очень плохим качеством ─ она никогда не признавалась в том, что чего-то не знает. К тому же, очень боясь продемонстрировать свое незнание, ни у кого ничего сама не спрашивала. Что такое «байховый» она не знала, спросить у других - стеснялась, поэтому начала врать, крутить, то вправо, то влево, что, дескать, это обозначение сорта, тыры-пыры… Я не понял ничего из ее слов, кроме одного ─ она не знает. У других взрослых я об этом не спрашивал. Просто забывал ─ этот вопрос не казался мне важным ─ было множество других вопросов, на которые я хотел получить ответ от взрослых. А этот все откладывался и откладывался на потом, откладывался… пока я сам не стал взрослым и не выяснил, что байховый ─ значит «рассыпной». В натуре ─ мягкое и пушистое! Был еще чай № 36, название которого также представляло для меня загадку. Оказалось, что в нем просто 36% индийского чая.
Сортов чая было довольно много, хотя, как сказал какой-то шутник, было только два сорта: «чай с палками» и «палки с чаем». Факт! В чайных пачках порой встречались такие дубины! Особенно, когда его стали упаковывать по 100 грамм. Мать на полном серьезе считала, что эти пачки были сделаны только с этой целью - засунуть туда длинные палки, не влезающие в 50 граммовые.
Чай был довольно дорог от 36 до 48 копеек за 50 грамм, что в 100 раз дороже картошки и в 80 раз дороже хлеба. На свою зарплату инженер мог купить всего лишь 10 килограммов чая.
Мать старалась краснодарский не покупать, считая его за помои, а отдавала предпочтение грузинскому. Ну, а если в продаже был чай и деньги на него, то покупала индийский, отзываясь о цейлонском, как о несбыточной мечте. Когда она его все-таки купила, то...
мне он не понравился. Я не скажу, что он был плох, но он не был так хорош, как расписывала его мать. Воистину - соседская курица гусыней кажется. Я помню, что тогдашний чай, весь был одинаково гадок, но краснодарский - просто отвратителен. Ни цвета, ни запаха, ни вкуса. Даже грузины, считающие чай оскорблением, для своей винодельческой земли, нанесенным «русской собакой», делали лучше.
Когда денег у матери не стало совсем, то я узнал, что такое «прессованный» чай, который мы называли «Кирпичный». В магазине цокольного этажа высотки на площади Восстания продавался такой «образчик грузинской чайной культуры». Вот здесь я четко помню, что весил он килограмм, а стоил всего лишь 2 рубля. Это была плитка размером с лист А5, толщиною на два пальца, состоящая из спрессованных веток и огромных листьев чая. Его приходилось распиливать ножовкой или раскалывать щипчиками для сахара. С краев щипчиками было легко, но ближе к середине ─ практически не возможно. Поэтому, мы его, или пилили, или, поставив «на попа», били по тонкой стороне молотком. Во все стороны летели ветки длиною с человеческую кисть, обломки листьев, иногда ─ кусочки ствола. Все это собиралось, еще раз (если получалось) кололось щипчиками и засыпалось в чайник.
Вот тогда я познал вкус истинного «Веника»! Запах этого «чая» был схож с запахом намокшей конопли, хотя вкус самого пойла мне, вообще-то, нравился. По крайней мере, мать его не настаивала и он получался слабым. Пусть ─ слабым, но зато не с «выпяченным» изуродованным вкусом. Он не был, ни черным, ни зеленым, а так ─ серединка-наполовинку. Что-то промежуточное между традиционным чаем и табаком. Мне кажется туда шли все отходы, может даже и от вишни. Когда мы раскалывали его на подстеленную газетку, я находил вкусные веточки и листья, которые тут же отправлял их в рот, порою долго-долго рассасывая.
Но ни что не вечно в СССРе и «Кирпичный чай», разделив участь многих продуктов, тоже исчез из магазинов, чем поверг мать в тоску и уныние, поскольку пить чай она любила, а платить - нет. Байховый для нее был слишком дорог.
И последний чай о котором хочется вспомнить – это чай в таблетках. Он считался как бы растворимым и упаковывался в длинные картонные цилиндрики, наподобие тех, в которых сейчас продают шипучие витамины. Вообще, по рассказам матери, растворимый чай активно разрабатывали, но что-то там такое не срослось. Мне кажется - испугались, что ребенок, бездумно, накидает, ради интереса, в стакан несколько таблеток и подохнет. Действие чифиря мне удалось посмотреть - зрелище достойное. Хотя сделать его проще простого - пачка чая на стакан воды, прокипятить - и готово! Потягивай маленькими глоточками и наслаждайся. Но, к счастью, несмышленному ребенку, до такого не догадаться.
Сейчас ничего подобного я не вижу, даже фотографий этого чая не нашел. Моей матери он не нравился. Не нравился совершенно. Она признавала (женщинам нравится все большое) только крупнолистовой чай. Правда тогда другого особо и не было, но и сейчас она считает его самым лучшим. А вот в таблетках выпускался исключительно зеленый чай и эта таблетка была спрессована практически из пыли. Когда она растворялась, то на дне чашки оставался осадок, подобный кофейному. Мне этот чай нравился, но не вкусом (вкус зеленого чая никогда меня не радовал), а тем, что там не было противных чаинок и чашка легко отмывалась. К тому же он, видимо, тоже был дорог, поскольку я помню с какой неохотой мать мне его покупала. Ну, а как я пошел в школу, так он исчез вовсе.
Кстати о чифире!
Отступив от хронологии, замечу, что как-то, возвращаясь из института, зашел в нашу булочную на Народного Ополчения 20 и в чайном отделе увидел майонезную баночку с черной этикеткой и надписью, то ли «Растворимый чай», то ли «Концентрированный чай». Чифирь - мелькнуло в голове! Сколько она стоила - не помню, наверное не дешево, поскольку я купил только одну. Выходя из магазина, я столкнулся с двумя пожилыми мужчинами, живо обсуждавшими между собой что-то. До меня долетел только одно слово: «чифирь».
Придя домой, я убедился, что это настоящий чифирь, сдобренный какой-то кислятиной, может лимонным соком, а может аскорбинкой. Чифирь я не пью, но чай из него получился довольно приятный и я, назавтра, зашел в булочную снова. Но его там уже не было. Как не было, ни завтра, ни послезавтра, никогда больше не было...
Я нашел немного другую этикетку, которую размещаю для того, чтобы доказать сам факт существования концентрата чая.
Маруська
Главной достопримечательностью нашей квартиры и предметом моей гордости (еще бы ─ такого ни у кого не было!) являлась, так называемая «Маруська» ─ раскрашенная бронзовая статуя, примерно в 75 сантиметров высотой, изображающая сидящую на роскошном табурете, то ли испанку, то ли цыганку. Жаль, что краска на Маруське за годы поблекла, а местами просто отвалилась и сейчас она представляет собою довольно жалкое зрелище.
История ее такова:
С началом Великой Отечественной войны партия и правительство выдало кощунственный лозунг: «все для фронта, все для Победы», означающий новый виток истребления материальных свидетельств «старого быта», самоуничтожения страны. Мне кажется, что вся эта война была задумана и развязана только для того, чтобы «зачистить» страну от «наследия империализма», разрушить памятники истории и культуры, сжечь книги, усадьбы, стереть с лица земли целые города, которые могли напоминать потомкам о той, старой, «царской» России. Таким образом, создав новую страну, новый народ и новую история, как говорится, «с нуля». Война - благовидный предлог, для любых пакостей - от сокращения безработицы, до медицинских и научных экспериментов, к тому же безопасный - все можно свалить на противоположную сторону на, так называемого, «врага».
Ведь не все церкви еще были разрушены, не все иконостасы разграблены, да и на руках у людей еще сохранялось во множестве, и золотые украшения, и бытовые «барские» предметы, вплоть до столового серебра, украденного у бывших хозяев. Да и обстановка сожженных помещичьих усадеб, зачастую не уничтожалась, а передавалась в музеи.
Одним из таких «приемников-распределителей» предметов дореволюционного быта был музей ЦДКЖ (Центрального Дома культуры железнодорожников), который находился в одном квартале от мамкиного дома. Кстати, описанный в бессмертной книге «Двенадцать стульев» Ильфа-Петрова. Там была масса всякой всячины, (а еще больше валялось на заднем дворе под открытым небом и в подвалах4), в том числе и четыре бронзовых скульптуры, изображающих женщин в различных национальных костюмах. Откуда их привезли, из усадьбы или из городского дома, а может быть из ресторана или может быть какой-нибудь конторы, навсегда останется загадкой. Как уверяет мать в ЦДКЖ они стояли по краям какой-то лестницы. Пара - слева, пара - справа.
Итак, «для фронта и для победы» отнимались все драгоценности, в том числе, и бронзовые изделия. Кстати, не только ценности, конфисковывали еще и радиоприемники, чтобы люди не могли услышать правду о положении на фронтах. Мать поведала, что у каких-то, то ли родственников, то ли знакомых, в 1941 году приемник отобрали, а в 1947 году, по-честному, по-советски, вернули - без радиоламп и наполовину разобранный, но вернули!.
Началась кампания по сбору «лома» для фронта, туда шло все, что не представляло ценности для коммунистов ─ колокола, церковная утварь, ограды, предметы быта (подсвечники, бронзовые рамы для зеркал) и все, все, все, что не успели отнять у народа раньше. В том числе, к переплавке приговорили всю бронзу из ЦДКЖ, но, в тот момент, когда загружали подводы, чтобы отвезти лом на станцию, мимо проходил мой дед Петр Васильевич Сухов, который, то ли за деньги, то ли за водку (история об этом умалчивает) купил у рабочего две статуи и принес домой.
Одна как-то затерялась за прожитые годы ─ может ее продали, а может быть украли (мать почему-то по этому вопросу ничего не может ответить), а вторая, «Маруська» благополучно дожила до того момента, когда советская власть закончила свое бренное существование и, я уверен, переживет еще, и нас, и нынешнюю Россию тоже.
С грустью отмечаю, что судьба «Маруськи» не сложилась счастливо у нас. Сначала она стояла в мамкином деревянном доме, где топили печь, а значит была копоть и пыль, которая осаждалась на ней. К тому же по нехватке площади, скульптуру зачастую использовали, как вешалку для хранения одежды, ей на шею вешались бусы, косынки, голову повязывали платочком или надевали шляпу... Краска стиралась, грязнилась, выцветала... На нее ставили одеколоны, духи, и даже зеленку, которой один раз случайно облили с одного бока. Через двадцать с лишним лет, «Маруську» привезли в нашу новую квартиру, где было большое окно, еще не заслоненное, ни гигантскими деревьями, ни высотными домами, выходящее прямо на восток. И, в лучах солнца, на фоне светлых стен, ясно стало видно, насколько статуя грязна. Бабка не нашла ничего умнее, как вымыть ее с каустической содой, содрав местами краску, а оставшуюся, обесцветим до отвратительного грязно-бежевого цвета. Хотя, места, отчищенные от старой краски, стали блестеть благородной бронзой.
Когда родители разошлись и «Маруська» перехала в квартиру напротив, мать, маясь тоской и одиночеством, возомнила себя художником и решила реставрировать статую. Но даже не понимая, чем художественные краски отличаются от малярных, не имея никаких навыков, да и средств на покупку хороших кистей, времени и, главное - интереса к работе, она только испоганила скульптуру. Увидев, что стало хуже, она занервничала, поскольку считала «Маруську» амулетом, оберегом своего дома, кинулась в реставрационную мастерскую, но, узнав цены, начисто забыла туда дорогу. Я предложил оставшуюся краску отпарить, обнажив материал, но мать закричала: «Не смей трогать!», как будто бы это я ее портил, мыл щелочью, мазал краской и обливал зеленкой.
С той поры почти полстолетия она находится в каком-то, «замершем», состоянии, естественно, не становясь лучше, но и не хужея.
Надеюсь, что она закончит жизнь в чей-нибудь частной коллекции, где ей придадут подобающий вид.
1 Ныне это подземный пешеходный переход через проспект Маршала Жукова и дом 22 корпус 1 по этому проспекту.
2 Мне показывали в 2011 году в музее специальные ершики для чайных носиков, хотя китайцы считают, что чайный налет только улучшает вкус чая. Врут! Их неглазурованные чайники делались из рыхлого материала - чайный налет делал их водонепроницаемыми.
3 Поскольку это мне рассказывала бабка, значит, это про моего деда и его друзей.
4 Мамкины приятели лазали туда в надежде что-либо своровать, но уверяли, что все легкое оттуда уже давно украли и остались только крупногабаритные предметы - статуи, диваны, шкафы, мраморные столы...
Рейтинг: 0
268 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Новые произведения
