Долина

                                                      ...ты совершил три преступления, негодяй! :

                                                                                               Ты беспризорный, беспаспортный и безработный!

    Большой, отливающий коричневым блеском, таракан спрыгнул с абажура дешевенькой люстры прямо на раскаленное стекло электрической лампочки и закружился по ней, обжигая конечности. Его несоразмерно огромная тень метнулась по голой стене, на мгновение обесцветив рельефные трещины в штукатурке, накрыла Сережкины рисунки, где танки стреляли по самолетам, и исчезла, уступив место прежнему яркому свету лампочки, слишком мощной для такой комнаты. Что поделаешь! Какую смог стащить...

   Сашка грустно перевел глаза на стол, за которым сидел: последствия вчерашней пьянки и не думали исчезать. Четыре мутных , граненых стакана , засохшие крошки хлеба на газете, пепельница из консервной банки, доверху наполненная окурками, из которых уже ничего не выжать. Как болит голова! Хорошо, хоть всю водку не выжрали — тут, в бутылке, вроде есть чем похмелиться...

   Он налил  четверть стакана, поднял его трясущейся рукой и зачем-то посмотрел на свет — водка как водка! Конечно, разбавленная ацетоном — чертовы кооператоры!, вот ведь как трещит башка! — но выпить надо. Иначе он — не человек! Иначе сегодня ничего не добудешь, а семью чем-то нужно кормить. Жена с сыном ушли к замужней дочери, значит, вчера поели там. И то хорошо!

Сашка опрокинул вонючую отраву в горло, задрав к потолку давно не бритый подбородок, дернул кадыком:

— Уф!

Рука, нервно шарящая по столу в поисках закуски, нащупала мятую аллюминевую миску, полную холодной вареной капусты — вчера притащил с Долины — какая-никакая, а все еда! Закусил.

Вчера повезло — машина мягкой, подгнившей капусты и несколько ящиков подпорченной тушенки — было из чего выбирать! Правда, и конкурентов на Долине — хоть отбавляй! А что поделаешь? Жрать людям нечего, работы нет, вот и прутся на городскую свалку с рюкзаками и авоськами. Кондуктора в автобусах ругаются, выгоняют — дескать, воняет от вас как из навозной кучи. А жрать-то что-то нужно! Тут, главное, знакомую кондукторшу иметь — чтобы провезла бесплатно, да сильно нос не воротила, ну, хотя бы виду не показывала. Конечно, надо ей на глаза иногда и в чистом виде показываться — нельзя по городу ходить в том, в чем на Долину ездишь, а то совсем уважать перестанут. Эх, жизнь пошла, собачья! Раньше, при коммунистах, работал себе на руднике, знал, что десятого числа будут деньги. Конечно, немного, но на жизнь хватало! Да сам — дурак! Пить надо было меньше: кто пьет умеренно, тот и сейчас там работает. Ну, тоже, зарплату по полгода задерживают — наверняка начальство в банк под проценты кладет, так что и с работой нынче — не очень-то...

Выпитое возымело действие — голова у Сашки слегка прояснилась, и даже почти перестала болеть — страшно захотелось курить. Он сунул пальцы в банку с окурками, выбрал несколько штук, пожирнее, и, оторвав кусок от валявшейся на полу газеты, высыпал на него черно-желтый табак. Скрутил самокрутку, жадно затянулся — горьковатая газетная бумага привычно защипала горло, дым попал в глаза. Сашка зажмурился, вытер выжатую слезу и снова посмотрел на бутылку — порядок! Еще порция есть, а больше и не надо. Пока не надо, а то ничего не успею!

Он встал со скрипучего стула и прошлепал босыми ногами до кровати — хоть заправить! Да одеваться надо. Нет, сначала допить — чтоб от одежды Долиной не воняло.

Сашка вернулся к столу, плеснул остатки водки в стакан и одним махом опорожнил его. Теплая волна упруго пробежала по его исхудавшему, стареющему телу и словно принесла заряд обманной бодрости — движения стали четче и резче, в голове легонько, приятно зашумело.

Сашка вышел в крохотный коридорчик, “совмещенный с кухней и туалетом”, как пошутил один знакомый, и стал одеваться при неверном свете голой лампочки — в коридоре люстры не было. Зато там стоял здоровенный старый холодильник, пятидесятых годов выпуска, и миниатюрный кухонный столик, заменявший собой все — здесь пили чай и Сережка делал уроки, а зимой сюда складывали шапки и варежки, придя с улицы. Сашка передернулся, вспомнив о зиме. Бррр! Хорошо, что сейчас — лето! Только жалко, короткое оно у нас, на севере.

Распрямившись, Сашка глянул в треснутое зеркало, прибитое к двери, отделяющий туалет от коридора — из помутневшей дали на него смотрел не расчесанный, небритый мужчина, выглядевший много старше своих сорока восьми лет. Тронул заскорузлыми пальцами шрамы на покрытой щетинной щеке — сосед зашел пару месяцев назад! Ну, выпили, что-то не поделили. А он мужик здоровый... Тогда и жене досталось, а сам Сашка две недели встать не мог. В туалет кровью ходил, а ничего, оклемался. А коль оклемался — надо жить! Благо, пока есть где — из этого бичевника никто не выселит, хоть за квартиру уже два года не плачено. Про электроэнергию и говорить не стоит! Конечно, горячей воды нет, но почему-то ни свет, ни отопление не отключают, так что — как люди! Как все в этом городе, в этой стране...

Сашка оделся, взял рюкзак, найденный там же, на Долине, правда, пришлось подштопать, но еще вполне ничего, крепкий и вместительный! Одел его на одно плечо и вышел на улицу через подъезд, не освещенный ни единой лампочкой. Оглянулся на свою “малосемейку” — серое пятиэтажное здание мрачно смотрело на этот мир черными дырами подслеповатых окон. Половина стекол в доме отсутствовала, а кое-где оконные проемы были забиты не струганными, почерневшими досками. Унылая, полуоткрытая дверь подъезда несмело поскрипывала рассохшимися петлями, чуть покачиваясь на ветерке. Сашка сплюнул набежавшую слюну и пошел к автобусной остановке. Снова захотелось курить, и окурки сигарет валялись вполне приличные, но на остановке были люди, неудобно при всех поднимать!

Сашка пропустил два автобуса — злые контролерши! - а на третьем повезло. Хорошая девчонка, раньше вместе на руднике работали, так что доехал до фабрики без проблем. Подождал, пока отойдут вышедшие пассажиры, подобрал возле урны жирный, длинный окурок “Примы” — что смотреть на бычки с фильтром — ими не накуришься! — чиркнул спичкой и почти весело шагнул на дорогу, ведущая к свалке. Чуть покалывало сердце, но это от вчерашней пьянки, пройдет. Да тут идти-то, километра три, от силы! Сашка вскинул рюкзак на плече поудобнее и бодренько зашагал среди низкорослых, чахлых березок, немыслимо изогнутых северными ветрами.

Из-за поворота, окутанный клубами пыли, тяжело загрохотал едущий навстречу контейнеровоз.

— Академики, черт бы вас побрал! — Сашка зло сплюнул песок вслед проехавшей машине — толку от вас никакого! Понавезут на Долину всякой дряни. Вчера тоже были, вывалили кучу химикатов прямо на капусту, сволочи! А вдруг отравишься их чертовой химией? Ладно, сам, а то еще и ребенка потравишь.

Сашка любил сына. Когда родилась первая дочь, в семье у них что-то не заладилось, пошли скандалы и, как результат, развод... Сашка уехал с севера, помотался по России, посмотрел теплые края, но нигде так и не прижился. Из года в год кочевал на новое место и вдруг, ни с того ни с сего, через семнадцать лет вновь вернулся в Апатиты. Город похорошел, работы на рудниках хватало и как-то однажды Сашка встретил бывшую жену. Посидели у нее в комнатушке, выпили, поговорили. Как-то само собой все срослось, встало на свои места, и остался Сашка жить у нее в малосемейке. Родился Сережка, старшая вышла замуж, получила квартиру — слава Богу, вовремя! Сашка и тогда здорово закладывал за воротничок, но платили неплохо, так что немножко собиралось на сберкнижку — хотели купить маленький домик. Не на юге — там дорого было, хотя бы в средней полосе, да пришел к власти Горбачев с его перестройкой-перестрелкой, будь он не ладен! Мгновенно все Сашкины сбережения обесценились, сейчас столько булка хлеба стоит! Обокрали народ, а Сашка от обиды запил еще сильнее. И вылетел с работы. Так сокращали бы бездельников в конторах, ведь у нас: на место одного с сошкой — семеро с ложкой! Вон, объединение “Апатит” — пять рудников, три фабрики — банкрот! А начальство себе новенькие “Форды” понакупило, для служебного пользования! Вот так!

Сашка выбросил начинающий прижигающий губы окурок на обочину и вновь поправил рюкзак.

Поздновато иду! — подумал он и заволновался. Вдруг сегодня что интересное выбросили на Долину — конкуренты мигом переберут все съедобное! Тут народ такой — только не зевай! Много нас, бедолаг нищих, а кушать всякому хочется! Бывают дни, человек сорок, пятьдесят шляются по свалке, разгребают кучу мусора. Все надеются на счастливый случай. Все есть на Долине — и еда, и одежда, и обувь. Подштопал, подлатал — вот тебе и тепло! Вон, знакомый, Васька, притащил недавно домой пару кресел — только углы пообтерты, а так — вполне приличные, мягкие, хорошие кресла! По-разному живут люди — кто-то богатеет даже. Ну, понятно, кто -кто ворует или торгует. Хотя — это одно и тоже. Сейчас просто — был бандитом, стал кооператором. Или наоборот. Все перемешалось в России. Закона нет, вот беда-то в чем! Конечно на бумаге-то они есть, законы, да только кто их исполняет? Да никто! Вон, радиозавод не достроили, так сам же Сашка с дружком ползал весной по скользким опорам, снимали кабеля, обжигали, сдавали медь кооператорам. Вот бы с железной дороги медь собрать, но там — если поймают — голову открутят! Конечно, сейчас в тюрьме — лучше, чем на воле, там хоть кормят, а семью куда девать? Подохнут же с голоду?

Опять кольнуло сердце, да так сильно, что Сашка приостановился. Вот же зараза! Это всё от нервов. Лечиться надо бы, а кто его сейчас лечить будет? В поликлинику без страхового полиса не пойдёшь, а чтобы получить полис —  надо на биржу вставать, такую очередищу отстаивать! Ну её к чёрту, эту бумажку, так всё пройдёт!

Сашка, превозмогая боль, набрал полную грудь воздуха, медленно выдохнул — боль поутихла, но совсем не прошла, оставалась где-то в груди, в жилах, как будто что-то мешало свободной циркуляции крови.

— Да, ладно — решил Сашка — Долина — вот она, за поворотом. Пойду потихонечку - все равно, хоть что-нибудь, да достанется мне. Вот бы, как на той неделе, кооператоры выбросили куриные окорочка! Или колбасу, как в прошлом месяце! Сашка тогда был первым - полный рюкзак копченой колбасы приволок домой. Нормальная колбаса - только скользкая немного. Помоешь, почистишь, и все путем, а если еще пережарить - вообще ничего не чувствуется! Тогда дома - как будто праздник был!

— Черт, как же больно! - Сашка выругался и остановился передохнуть: перед ним открывались просторы Долины, городской свалки. Острая боль в сердце сменилась тупой, ноющей и разрасталась, расползалась по всему телу.

— Что за чертовщина? - удивился Сашка, такого с ним никогда еще не было. Он присел на пенек, оставшейся от спиленной березки и взглянул вверх - серое северное небо прогоняло сквозь себя рваные клочья низких облаков - серое на сером!

— Вся жизнь серая! - подумал Сашка, держась правой рукой за сердце. Боль поползла через плечи в руки и он глухо застонал:

— Не нажрался ли я тут чего-нибудь? - поздняя догадка кровавой вспышкой полыхнула в мозгу и перед Сашкиными глазами встала вчерашняя гора скисших капустных кочанов и огромная бурая лужа, вытекающая на капусту из прорванной металлической бочки.

— Точно, академики какую-то гадость выкинули, а я сожрал! - Сашка внезапно весь взмок, страх удушливой волной разлился по его телу, еще более ослабив сопротивляемость организма. Боль дошла до кончиков пальцев. Сашка взглянул на свои руки и хотел закричать от страха, но из горла вырвался только тихий хрип. Он боком упал на траву, не прекращая смотреть на свои запястья - в его венах и артериях медленно ползло что-то длинное, тонкое, узловатое, и Сашке было безумно страшно смотреть, как в нем, в его крови, двигается что-то живое, чужеродное, но и не смотреть он тоже не мог. Он хотел кричать, плакать, выть от боли, и он выл, но про себя... Так продолжалось довольно долго, Сашка онемел и совершенно не мог двигаться. Страх внезапно сменился равнодушием и полной отрешенностью:

— Конец мне. Только вот Сережку жалко! - подумал Сашка, но это был еще не конец. Внезапно, в одно мгновение, все бугорки, двигающиеся в его кровеносных сосудах, разом дернулись, напряглись и прорвали стареющую Сашкину кожу. Он только глухо охнул, и его изумленным глазам предстали десятки, сотни тонких, нежно-зеленых ростков, появившихся из его тела.

— Господи! Это что же за дерево — как глисты... - успел удивиться Сашка и резкая боль пронзила его голову. Взгляд помутился, но он еще различал, как ростки развернули свои бледно-зеленые листочки. Сквозь свежую поросль его плоти виднелась дымящая со всех концов свалка, по которой топтались завсегдатаи Долины, вороша палками мусор.

— Надо же, я - деревянный! - мелькнуло в угасающем Сашкином мозгу, и он хотел на последок крикнуть:

— Деревянные вы все! - имея в виду всех: всю свалку, весь город, всю страну, но не смог. Новый порыв растений-глистов взорвал его голову свежим, бурно начавшим свой рост, кустом побегов и остановил работу мозга.

А Долина курилась десятками горящих и затухающих костров и по ней все также ходили обреченные, собирая себе еду, одежду - все, что нужно человеку, чтобы оставаться человеком. Даже если он деревянный.

Константин Свириденко