детский дом

                                        ДЕТСКИЙ  ДОМ.

 - Ляля, прекрати, если ты и дальше будешь себя так же вести, я отдам тебя в детский дом, - строго сказала бабушка первое, что пришло ей голову, что бы усмерить рассшалившуюся Ляльку.

- А как это детский дом, где это?

- Это там где живут дети без родителей.

- Все время?

- Все время.

- И они никогда к ним не приходят?

- Никогда.

Ужас охватил шестилетнию девочку, и она вспомнила, как однажды ее отправили в санаторий на три месяца, и как ей было плохо, и как она скучала по всем домашним, и как часто плакалa от обид и одиночества, и как болезненна была разлука особенно с мамой.

- Бабушка, миленькая, не отдавай меня, я больше не буду, я буду слушаться, я нe хочу в детский дом, - кричала Лялька, уткнувшись лицом в кухонный передник, пахнувший жареным луком.

- Да что ты, ласточка моя, куда же я тебя отдам! Ну что ты, не плачь! – бабушка, сама испугавшись такой реакции, крепко прижала к себе Ляльку и поцеловала в пушистые волосы.

А Ляльку еще долго преследовал страх детского дома, страх остаться одной, маленькой и беспомощной в таком огромном и незнакомом мире. Прошли годы, забылся этот разговор, умерла бабушка, Лялька выросла и сама стала мамой, но когда по телевидению или в газетах говорилось о детских домах, Лялькино сердце разрывалось от жалости и боли, ей так хотелось чем-то помочь этим детям... А когда судьба предоставила ей эту возможность, она ничего не смогла сделать. Ничего.

Перестройка ворвалась в нашу жизнь, закружив нас в каком-то бешеном вальсе, социалистически крепкие ноги населения стали подкашиваться, и удержаться в этом танце было ох как нелегко. Цены начинали рости, талии становились тоньше, а кошельки толще. Они были набиты бумагой, которую трудно было назвать деньгами. Но народ не унывал, мы радовались долгожданной свободе, и вера, что когда-нибудь все наладиться и мы будем жить как на западе, давала нам силы. Лето было в разгаре, и еще уцелевшие предприятия старались отправить детей своих сотрудников за город в лагеря, которые из пионерских переименовались в летние.

Мне очень повезло, моя тринадцатилетняя дочь Катя получила путевку, и я отправила ее из душного и пыльного города в поселок Рощино под Ленинградом. Как- то взяв среди недели отгул на работе, я решила навестить Катю. Утром, побросав в сумку приготовленные с вечера пакеты, взяв термос с кофе и пару новых книг для Кати, я отправилась на Финляндский вокзал. В электричке я смотрела в окно, на проплывающий мимо дико растущий лес, покосившиеся от времени деревянные домики, неопрятные заросшие поля и думала: как здорово, что я сейчас увижу Катьку, дома без нее было скучно и пусто. Я очень по ней скучала, и теперь радость переполняла меня. С утра я не успела позавтракать и с нетерпением ждала, когда же смогу сделать глоток черного кофе с бутербродом, таким вкусным на природе. Так хотелось расслабиться, отдохнуть в спокойных объятьях леса, закрыть глаза и забыть хоть на минутку все тревоги и неурядицы.

В лагерь я приехала как раз вовремя: Катин отряд строился парами чтобы пойти на прогулку. Взяв дочку до обеда, мы отправились к знакомой полянке в лесу, где чьими-то добрыми руками были сделаны столик и скамеечки из пеньков. Мы шли обнявшись и весело болтали. Катя рассказывала мне о жизни в лагере, о своих новых подругах, а я ей о том, как мы ждем когда она приедет, и особенно наша маленькая собачка Кира лежит у дверей целыми днями и ждет Катиного возвращения. Поляна была окружена деревьями и кустами, сверху ласково светило солнышко. Катя уселась на пенек, а я выкладывала из сумки все, что смогла для нее привезти. Налив Кате лимонад, а себе кофе, я вдруг увидела, что к нам бегут дети. Их было трое - два мальчика лет шести и девчушка того же возраста. Вместо кофе я глотнула глоток чистого воздуха и подумала: ну всё, посидеть спокойно не удастся. И оказалась права. Только это произошло не из за назойливости детей. Подбежав к столу, они остановились и уставились на продукты на столе, не обращая на нас никакого внимания. Они нечего не просили, просто стояли и смотрели. «Что вам дать?» - спросила я. «Хлеб с колбасой», - сказал мальчик, показывая грязным пальцем на мой бутерброд. Он был по-видимому какой-то азиатской национальности - немного раскосые черные глаза и черные, как смоль, волосы. «А мне тоже хлеб с колбасой», - сказал другой, который был поменьше ростом. Он улыбнулся, и я увидела что у него не хватает доброй половины передних зубов. «А мне яблоко, раз хлеба больше нет», - сказала девочка; ее светлые волосы были так же коротко подстрижены, как и у мальчишек.

Дети ели молча, нечего не говоря, я с сожалением посмотрела на мой последний бутерброд, быстро исчезающей в полубеззубом мальчишеском рту. В следующею минуту мне уже было невыносимо стыдно за свою секундную жадность. «Господи, какие вы голодные, что же вас в лагере не кормят?» - спросила я. «Мы не из лагеря, мы детдомовские, - бойко ответила девчушка, - нашу дачу забрало какое-то предпреятие, а нас расспределили по лагерям», - добавила она. И тут я заметила, что все трое были очень худы, их худоба переходила грань просто худых детей. Одежда на них была чистая, что нельзя было сказать о них самих: грязь, казалось, въелась в их голые ноги и руки.

- А ты ее мама, да?- спросил у меня расскосый мальчик, показывая на Катю; я молча кивнула. - А у Вовки тоже есть мама, только она лечиться. Когда вылечиться и больше пить не будет, возмет его к себе.

- А у меня мамы нет, но может быть кто-нибудь меня тоже возьмет, как Артемку, - тихо, еле слышно произнесла девочка..

Спазма сдавила мне горло.

- А можно еще печенья?

- Да, да, конечно, все можно. Кушайте, кушайте на здоровье.

Я совала ребятам в руки и в карманы привезенные для Кати гостинцы.

- У вас есть игрушки? - спросила я.

- Не много, - ответила девочка. Она была говорлива и рассудительна не по возрасту.

- А конфеты, конфеты вам дают? – не унималась я.

- Редко, иногда на полдник, - сказала Нина, так звали девочку.

Катя сидела тихо, нечего не говоря, только слезинки ползли вниз по щекам, падая на голые коленки. Советы неплохо заботились о беспризорных детях, но они ушли в никуда, а в неразберихе новой жизни забыли о маленьких человечках, всем тогда было трудно, а хуже всех было им, никому не нужным - ни родителям, ни стране.

- А знаете, - неожиданно в наступившей тишине раздался звонкий голос Нины. – Знаете, у Руслана мама его убить хотела, а потом приходила у него прощения просила.

- Неправда это. - Черные бусинки глаз Руслана в упор уставились на Нинку.

- А вот и правда, правда! Он нам сам рассказал, как его соседка спасла, -не унималась неугомонная Нина.

- Как это? - одними губами спросила я и посмотрела на Катю. Ее большие от ужаса глаза застыли на месте. За все время она не проронила ни слова.

- Да Руслан еще совсем маленький был, а она, пьяная, облила его холодной водой и открыла окно, а зима была холодная, мороз сильный, снег, вьюга - вот сквозняком дверь в коридор и открылась. Мимо соседка на кухню проходила чайник ставить. Как это увидела, чайник бросила, мужа позвала, и вдвоем они ребенка забрали, потом его в больницу отправили, а из больницы в детский дом.

- А ты откуда знаешь? - спросила я Нину.

- Ой, так эта соседка, тетя Люда, к нему часто потом ходила, конфеты приносила, она ему все и рассказала, говорила, что ему в детском доме лучше и что его мама его не любит.

- Неправда, любит она меня, вот из тюрьмы выйдет и заберет меня к себе...

- Знаете что, ребята, я в следущее воскресение приеду и привезу вам игрушки и что- нибудь вкусное, - сказала я, стараясь изо всех сил чтобы мой голос не дрожал.

- А ты точно приедешь? - спросил Руслан.

- Обязательно, - заверила я.

- А машинку мне привезешь?

- Непременно привезу. А тебе, Нина, куклу... Ну, а тебе что? - спросила я у Вовки.

- А а мне пистолет...

- Ну, что ж, заказ принят. В следущее воскресенье мы с Катей заберем вас и пойдем на нашу полянку. И устроим пир горой, договорились?

Дети обрадованно закивали.

- Мы будем тебя ждать, - сказала Нина..

И тут я увидела, как за нашей полянкой на дорогу высыпали дети, а воспитательница, увидев наших маленьких новых знакомых, закричала зло и грубо:

- А ну живо сюда! - и уже тихо, в надежде что мы ее не слышим. – Сскотина... - добавила она.

Мы обомлели и обе лишились дара речи.

- Мы бежим, мамочка! Сейчас! - И не успев попрощаться дети побежали догонять своих.

- О боже, ты слышала? - тихо сказала Катя. - Они назвали ее «мамочка», а она... она их... - и мы обе заплакали, уже не скрывая своих слез.

Целую неделю я думала, где найти деньги, а воскресенье, нагруженная сладостями и игрушками, поехала в лагерь. Катя уже ждала меня у деревянного забора, наглухо окружавшего лагерь.

- Катя, ты их видела? - нетерпеливо спросила я.

- Нет, их домик стоит в стороне от всех лагерных построек и нам нельзя подходить к ним, а им к нам.

- Ну что ж, пошли... - Я взяла Катю за руку.

Домик действительно находился в самом отдаленном уголке лагеря. Мы постучали. Дверь открыла очень приветливая женщина средних лет, но на мою просьбу отпустить детей погулять с нами она ответила категорическим отказом.

- Ну пожалуйста, разрешите хотя бы их увидеть и отдать им гостинцы.

- Нет, и это нельзя...

- Но почему? - чуть не плакала я. - Я... я... же им обещала. Понимаете, они же нас ждут.

- Поймите, не могу, - спокойно растолковывала нам воспитательница. - Если эти трое получат, а остальные нет, то они будут драться. Нельзя.

- А что же нам делать? - растеренно спросила я.

- Если хотите, оставьте здесь на столике для всех детей.

Поставив огромный пакет на стол, я заглянула в приятное лицо.

- Скажите, а почему такая злая женщина работает с детьми? В прошлый раз...

- Она не злая, - перебила она меня. - Просто устала. Неделю работала по двадцать четыре часа в сутки, с ними же глаз да глаз, их двадцать целовек, и у каждого свой характер, своя судьба, своя история. Все разные. А кто к нам работать пойдет, зарплата копеечная, на хлеб и воду только, а ответственность большая. Извините, мне к детям надо.

- Да-да, конечно, - извинилась я, и мы, попрощавшись, вышли.

В электричке меня сдавили возвращающееся по домам дачники, но мне повезло: я все-таки могла смотреть в окно, а не в чужой затылок. Чужая судьба этих детей не давала мне покоя, сердце мое разрывалось от невозможности что-то сделать для них. Да и что я могла сделать, одна воспитывая ребенка и еле-еле дотягивая до получки. Я смотрела в окно, но ничего не видела, кроме этих детей. Они стояли перед глазами, маленькие, беспомощные и в тоже время такие взрослые, самостоятельные.

И вдруг, отодвинув детей, появилась маленькая Лялька с двумя торчащими косичками, она бежала по длинному коридору коммунальной квартиры вслед за бабушкой, спешивший на звонок... Это пришла тетя Леля, лучшая бабушкина подруга. Она работала медсестрой в больнице. На фронте тетя Леля тоже была медсестра, она вытаскивала на себе огромных раненых парней, спасая им жизни. Там же, на фронте пришла к ней ее первая любовь, Игорь. Потом Игоря убило, а еще через неделю Леля получила письмо от старой соседки: дом их разбомбило, и погибли мама и сестра. Леле не хотелось больше жить, она сама специально лезла под пули в надежде быть убитой. Однажды ее все-таки здорово ранило, ее отправили в тыл. Пожилой доктор, прооперировавший ее, пришел к ней на следующий день. Он сел на краешек кровати, на которой лежало почти невесомое худенькое тело девушки, взял безжизненную руку и, не смотря в глаза, сказал: «Деточка, я должен тебе сказать, я сделал все что мог, я спас тебе жизнь, но у тебя теперь не может быть детей». «Я не хочу, не хочу жить! Зачем вы спасли меня?!» - шептали запекшиеся губы. «Ты что это, дурочка? Как это не хочешь жить? Скоро победа, жизнь наступит светлая и веселая, а ребеночка и усыновить можно, ты только поправляйся быстрей, воевать тебе больше нельзя».

Так Леля и сделала. Вернувшись домой, сразу же пошла в детский дом и усыновила маленькую и худенькую, как она сама, девочку Иру.

- Раздевайся, Лелечка, сейчас чай будем пить, - засуетилась бабушка, любившая гостей.

Тетя Леля повесила пальто на вешалку и удобно устроилась на старом диване. Доставая из сумки пачку «Беломора» и шоколадку для Ляли, она сказала своим низким и хриплым голосом:

- Знаешь, Лялька, а у тебя такая мама красивая...

Она закурила, и Лялька увидела, как серая струйка дыма медленно поднимаеться к высокому потолку. Она хотела что-то сказать тете Леле, но потом, передумав, бегом бросилась на кухню к маме.

- Мама, мамочка! А ты правда красивая, да?

- Конечно, - рассмеялась мама, открыто и весело и поцеловала Ляльку в слегка курносый нос.

Лялька вернулась в комнату, но через какое то время снова побежала на кухню.

- Мама, а ты правда красивая?

На этот раз мама не смеялась, она внимательно посмотрела на дочку.

- Понимаешь, Лялька, я же не только твоя мама, я еще и женщина, а женщине всегда приятно слышать, что она красивая. Когда ты вырастешь, ты тоже будешь очень красивая... А почему ты спрашиваешь?

- Ну, ты же моя мама... и красивая...

Ляльке надо было подумать. Мама была такой привычной, такой родной, такой нужной и ей было абсолютно все равно, красивая она или нет. Она любила маму такой, какой она была, любила ее голос ее смех, она просто ее любила. Красивыми бабушка называла актрис в кино... и вдруг мама.

«Станция Удельная, следущая станция Финляндский вокзал, город Ленинград», - громкий механический голос спугнул маленькую Ляльку, и она исчезла.

И опять полетело время, выросла моя дочь, и я сама уже стала бабушкой, а у детских домов появились богатые спонсоры, дети в них уже не голодают и не попрошайничают. Но разве может еда или одежда заменить родительскую любовь, материнское сердце, разве боль за сирот сегодня может оставить кого-то равнодушным.