Через призму времени

До двенадцати лет я особо не задавалась вопросом, почему меня назвали Никой, не спрашивала у родителей о своём рождении. И, может быть, ещё долго пребывала бы в неведении, если бы в один прекрасный день не сбила бы на своём гоночном велосипеде толстую, неуклюжую, сварливую бухарскую еврейку. Это было в один из радостных весенних дней, когда просто непозволительно было сидеть в душной комнате и готовить уроки, когда непреодолимо тянуло к действию, к скорости, к полёту. Переулок Вишнёвый (название народное), соединяющий улицы между собой и заканчивающийся на нашей улице прямо напротив ворот нашего двора, манил своей весенней красотой. Стоило только распахнуть ворота двора, и прямо в сказку – зацвели все до одной вишни, как невесты в белоснежных подвенечных платьях, выстроившись по обочинам переулка, а над ними гудели, собирая пыльцу, трудяги пчёлки.

Каждый день я возвращалась из школы по нарядному переулку, но этого было мало – скорость, чтоб ветер в лицо – вот, что мне было нужно в тот весенний день. Я подкачала ручным насосом оба колеса своего гоночного велосипеда, чтобы были, как железные, и за ворота – гонять по улицам до самого вечера. Район, в котором мы жили, расположенный почти в центре Ташкента, с одноэтажными домиками, общими или частными дворами всем своим обликом и укладом жизни напоминал небольшую деревеньку. Днём улицы района были почти безлюдные, взрослые работали, малышня сидела по своим дворам, и я могла развивать максимальную скорость на своём двухколёсном транспорте. Это был уже третий мой велосипед. В семь лет я впервые села на соседскую «Каму» и без чьей-либо помощи поехала, ни разу не упав, развернувшись и затормозив у ворот, как будто родилась в седле велосипеда. Все, кто наблюдал этот мой первый заезд, взрослые и дети были удивлены моим велосипедным способностям. И мне не составило особого труда уговорить родителей купить мне такую же «Каму». Следующим моим  велосипедом был «Салют», он, конечно, был более скоростным и маневренным по сравнению с «Камой», но не предел моих мечтаний. Гоночный велосипед – вот, что мне было нужно. И в одиннадцать лет на День рождения я получила этот долгожданный подарок. День рождения у меня зимой, и мне пришлось дожидаться весны, чтобы обновить моё новое транспортное средство. И вот свершилось – первый заезд, первые крутые виражи.

В тот памятный день я вновь выкатила велосипед из ворот, вскочила в седло и погнала. Любимый вираж я всегда оставляла напоследок. Когда уже надо было возвращаться домой, я взбиралась на крутую горку соседней улицы, на самый её пик, и с этой горки летела вниз, на полной скорости заворачивала с улицы в Вишнёвый переулок и только возле ворот дома резко давала по тормозам.  Так было и в тот день – полетела с горки, завернула в переулок, заметила передвигающуюся по обочине неуклюжую фигуру бухарской еврейки тёти Баси, под заднее колесо велосипеда попал камушек – резко затормозила, но не удержалась, упала, а во время падения этим самым задним колесом сбила тётю Басю. Она всем своим грузным телом уселась на обочину, смешно растопырив ноги и руки. Я помогла ей подняться под её неприятный скрипучий крик с отборными ругательствами. Мои вежливые извинения остудили её пыл, она приняла решение не жаловаться на меня родителям и побрела дальше. Я тоже побрела вместе с велосипедом домой. Навстречу шла ещё одна соседка еврейского происхождения – тётя Шура. Она наблюдала картину моего наезда на тётю Басю, поравнявшись со мной, тётя Шура пробасила:

– Вот мальчишка, мальчишка и есть. Кого захотели обмануть твои родители?

Я остановилась:

– Кто мальчишка?

– Да ты и есть настоящий мальчишка, – посмотрела на меня исподлобья тётя Шура. – Я ведь ни разу не ошибалась, всей улице предсказала правильно, кто у кого родится. И твоего брата предсказала, когда твоя мамка его ещё в животе носила. И ты должна была мальчиком родиться. А они, видите ли, о девчонке мечтали, родители твои. Вот и получили девчонку-мальчишку. Эх, детка, сложная жизнь у тебя будет, но интересная – мир повидаешь, а счастье свое всё равно здесь в Ташкенте найдёшь, – тётя Шура потрепала меня по плечу и пошла своей дорогой.

Я вернулась с прогулки домой. Мой прилежный брат Серёжка уже сделал все свои уроки. Я последовала его примеру, мне необходимо было чем-то себя занять, чтобы скорее дождаться возвращения родителей домой после трудового дня. Мамина работа была ближе к дому, поэтому она приходила домой раньше отца. Дома всегда была бабушка – моя родная бабуленька, которая воспитывала меня с самых пелёнок, прививала хороший вкус, с которой мы могли проводить долгие часы за интересной, содержательной беседой. Я могла бы начать расспрашивать бабушку обо всём, что меня интересовало, но я твёрдо решила начать с мамы и папы. Пусть сначала они расскажут мне, как я появилась на свет, почему меня назвали этим необычным именем Ника, почему я вот такой мальчишка-сорванец в девчоночьем обличии? А потом уже мы побеседуем с бабушкой на эту тему, её советы по любому вопросу мне всегда оказывали неоценимую помощь. Моя бабуля в прошлом была заслуженной учительницей, а в настоящем пенсионеркой и моим лучшим другом.

Мама вернулась с работы, как всегда, усталой и, как всегда, сразу взялась за хозяйство – готовить ужин, корректировать чистоту в доме, несмотря на то, что к её приходу мы с Серёжкой мыли полы и поливали двор. Но мама была слишком придирчива к домашнему уюту и порядку, сама частенько брала в руки швабру – и давай носиться по комнатам – мыть уже надраенные нами до блеска полы. Как потом выяснилось, она таким образом снимала напряжение после трудового дня.

Мне стоило немалых усилий вызвать мамочку на разговор. Я хотела знать всё и сразу, но мама очень неохотно отвечала на мои вопросы, урывками между домашними делами. С папой дела обстояли ещё сложнее. Он после рабочего дня не хватался за швабру, но и разговаривать со мной у него особого желания не было. Он любил после работы поиграть с Серёжкой в шахматы. Допрос с пристрастием родителей растянулся аж на целую неделю – урывками, по вечерам в будние дни и в течение целых двух выходных. И наконец-то я стала счастливой обладательницей нужной мне информации. Теперь надо было всё осмыслить и поговорить с бабушкой, у неё всегда находилось для меня свободное время. Бабуля дополнила рассказ родителей о моём появлении на свет, о наших предках, о том, как мы оказались в Средней Азии.

Я собрала рассказы моих родных воедино, и вот какая картина получилась. Наши предки и по маминой и по отцовской линии оказались выходцами из России. По линии маминой бабушки наш род происходит от Оренбургских казаков. Вот, оказывается, откуда у меня это стремление вскочить на коня, а за неимением скакуна на гоночный велосипед и гонять по просторам родного района, чтоб ветер в лицо. Красота! Моя прабабушка Мария и прадедушка Тимофей приехали в Ташкент ещё до Октябрьской революции по купеческим делам. Прабабушка построила тот самый дом, в котором потом родилась бабушка Прасковья, моя мама Надежда, брат Серёжа и я – Ника. Прабабушка работала прачкой у великой княгини, которая жила по соседству на нашей улице, через двор от нас. Прадед был неравнодушен в водочке, ленив и любил распускать руки. Всё держалось на казацких плечах прабабушки – и коня на скаку, и в горящую избу, и работала, и пела прекрасно… И родила четырёх красавиц дочерей. Бабушка единственная из сестёр получила образование, она окончила Гимназию и потом всю жизнь преподавала в школе. Так сложилось, что именно у бабушки Пани судьба оказалась наиболее счастливой по сравнению с другими тремя сёстрами. И это несмотря на то, что в детстве она повредила ногу и осталась на всю жизнь хромой. Это случилось по вине прадеда. В пьяном виде он погнался за маленькой Паней, девочка упала и повредила коленную чашечку. Физический недостаток никак не отразился на жизнерадостном характере моей дорогой бабушки Пани, она была добрейшей души человеком, открытой натурой, любила людей, любила свою работу, любила жизнь. История её первой любви к молодому офицеру Леониду запомнилась мне, и уже во взрослом возрасте я написала стихотворение:

ПАМЯТИ МОЕЙ БАБУШКИ

Устроившись на краешке вокзала,
Они мгновений пили горький мёд.
И гимназистка юная не знала,
Куда его отчизна позовёт.

В пушистых волосах лицом зарывшись,
Не плакал, не смеялся офицер.
Ему туда – в окоп, на пепелища…
Остаться, ждать – вот был её удел.

Звонок… Кондуктор… Люди побежали,
Он фотографию на память взял,
Чтоб с ней у сердца не страшили дали,
Вернуться с ней к любимой обещал…

Менялось всё, по швам страна трещала,
Цвет флага, цвет эпохи, цвет земли.
По миру офицеров разбросало.
Те, кто хотели жить – границу перешли.

Ему – Китай, вот так уж получилось.
Ей – жить, работать в молодой стране.
Ему цветные сны ночами снились,
А ей ночами плакалось во сне.

Промчались годы. Краешек вокзала.
Они мгновений встречи пили мёд.
Да, время не щадит, но по глазам узнала.
И он узнал ресниц задорный взлёт.

И в серебро волос лицом зарывшись,
Заплакал, засмеялся офицер.
Всё позади, окопы, пепелища…
Года в разлуке – вот был их удел.

Он фотографию, что грела сердце,
Пронёс сквозь всё, что испытал вдали.
Им было мало дня, чтоб наглядеться
Да высказать, что в сердце берегли.

Но время… Время, как оно жестоко.
Вот подан поезд к первому пути.
Ему опять туда – в Китай далёкий.
Прощальный поцелуй. Он ей шепнул: «Прости».

С моим дедушкой она познакомилась у ворот нашего двора. Она была одна дома, когда в ворота постучали. Паня открыла дверь и увидела пятерых мужчин – ссыльных с севера, один из них был болен малярией – это и был мой дедушка Сергей. Они попросились на постой, и молодая Паня, не спросив позволения матери, пустила всех пятерых. Прабабушка Мария, узнав о таком решении дочери, махнула рукой и весело сказала: «Пустила, и ладно. Последнюю корову сведут». Нет, не свели они корову, напротив привели в порядок весь двор. Это были честные и благородные люди, сосланные за то, что ещё до революции служили в Белой гвардии, защищали свою родину в войне с немцами. Четверо из них вернулись обратно на север в село Емецкое Архангельской области, и все четверо там погибли. Сергей и Прасковья полюбили друг друга с первого взгляда. Так мой дедушка остался в Ташкенте. Они с бабушкой прожили счастливую жизнь. Я, к сожалению, не знала дедушку, он умер ещё до моего рождения. Но по рассказам мамы и бабушки знаю, какой это был замечательный благороднейший человек.

Предки по папиной линии приехали в Ташкент из города Сарапула во время Октябрьской революции, спасаясь бегством от большевиков. Бабушка Таня помнила тот поздний вечер, когда кто-то пришёл и сказал: «Нужно бежать!». И они побежали, бросив свою рыбную лавку, взяв с собой только самое необходимое. Бежали в прямом смысле слова в ночь, в неизвестность, спасая свои жизни. Сначала их семья оказалась в Саранске, потом перебрались в Ташкент. Мой прадед по отцовской линии приехал в Ташкент из Казахстана. Я его тоже не помню, он умер, когда я была ещё слишком маленькой. Знаю, что в его жилах текла турецкая кровь – его бабушка была чистокровной турчанкой, мой прапрадед выкрал её во время войны с Турцией и привёз в Россию.   

Когда моя мама была маленькой девочкой, в нашем дворе был большой водоём – Хауз, в него набирали воду для стирки белья, для хозяйственных нужд и на радость малышне, которая в летнюю жару плескалась в Хаузе в своё удовольствие. Жизнь во дворе кипела, бурлила, жили весело, интересно. Двор в те довоенные времена был большим, и людей в нём проживало много, хозяева, квартиранты, кто только ни жил в нашем замечательном дворе. Из детских воспоминаний мамы сложилась вот такая картина. Весь дворовый уклад жизни до войны вертелся вокруг одного человека – личности неординарной – Фёдора Петровича. Как он попал в наш двор, никто толком не помнит, наверное, пустила прабабушка Мария. А приехал он в Ташкент из Петербурга, где работал маляром. Жил Фёдор Петрович, как сверчок, за русской печкой в коридоре нашего дома. Он и внешне был похож на сверчка – ничем не привлекательный. Но зато внутренний мир Фёдора Петровича был переполнен эмоциями и страданиями за Отчизну. Когда становилось невмоготу, когда молчать больше не было ни физических, ни моральных сил, Фёдор Петрович усаживался в укромном уголке двора – за верандой нашего дома и часами повторял одну и ту же фразу: «Господи Боже, Россию спаси, и сколько же этих проклятых коммунистов развелось на матушке святой Руси!». Прабабушка умудрилась женить его на хорошей женщине – швее Марии Филипповне и поселила их в дальней комнате нашего дома. Но и после женитьбы мятущаяся душа Фёдора Петровича никак не обретала покоя. К традиционному причитанию за верандой он теперь добавил лазанье по деревьям. Возвращаясь с работы домой, приняв немного, как положено, для храбрости, Фёдор Петрович не спешил обнять любимую жену, он залезал на самую большую урючину, что росла возле Хауза и восседал там до тех пор, пока кто-нибудь из мужчин или юношей не снимет его с дерева и не сопроводит домой. А если не на урючину, то в Хауз – барахтаться в воде с воплями: «Тону, помогите!». Спасали, конечно. И спасённый Фёдор Петрович доставал из кармана мокрую, мятую шоколадку и протягивал её маленькой Наде со словами: «Надежда Сергеевна, это вам!». Но это были ещё не все коронные проделки маляра из Питера. Любимым его занятием было вешаться. Привязывал верёвку в комнате, где они с женой жили, и орал на весь двор, что сейчас повесится. И снова бригада добровольных спасателей спешила на помощь. Верёвку отнимали, а самого самоубийцу-неудачника закрывали в кладовке, находящейся в самом конце двора, в которой он сидел до утра следующего дня. Рано утром прабабушка Мария Игнатьевна, сжалившись над заключённым, через весь двор несла ему рюмочку спиртного опохмелиться и выпускала бедолагу Фёдора на свободу. Жена Мария Филипповна долго терпела выходки своего мужа-оригинала. Но настал день, когда она твёрдо решила положить конец этому беспределу. Она дождалась очередного момента, когда её дорогой муженёк Фёдор Петрович опять, как ни в чём ни бывало, взял в руки верёвку и потащился в комнату вешаться, пошла вслед за ним, вырвала у него из рук верёвку и грозно сказала:

– Вешайся, я сама тебе сейчас верёвку приготовлю! – залезла на стул, привязала хорошенько верёвку к крюку от люстры, сделала петлю и слезла со стула. – Вешайся немедленно!

Испугавшись не на шутку, Фёдор Петрович грохнулся на колени перед женой и завопил:

– Прости меня, Мария! Я больше не буду.

После этого случая Фёдор Петрович забыл про свои хулиганские выходки, остепенился.

Но Фёдор Петрович был не единственным оригиналом нашего двора. Сестра бабушки Нюра и её муж, которого тоже звали Фёдор, частенько баловали обитателей двора своими яркими, искромётными семейными разборками. Фёдор был ярым борцом за правду, он в принципе не переносил даже малейшего проявления лжи. А Нюра обожала приврать по любому поводу. Вот и находила коса на камень. Семейное представление обычно разыгрывалось на кухне. Во время скандала Фёдор всякий раз поднимал вверх указательный палец правой руки и грозил жене, уличая её в очередном обмане. И вот однажды во время одного из таких семейных скандалов, Нюра схватила со стола пиалу и запустила её в Фёдора. Осколки пиалы каким-то образом поранили поднятый вверх указательный палец мужа. Рана оказалась серьёзной, осколком была перерезана жила, палец перестал сгибаться и навсегда остался прямым – как указующий перст. Но что самое интересное, каждый раз после таких шумных скандалов, Нюра и Фёдор садились в фаэтон и отправлялись в ресторан, возвращаясь домой полностью примирившись.   

Во время Великой Отечественной войны наш гостеприимный двор приютил многих эвакуированных из России. А маленькая Надя в буквальном смысле слова всю войну кормила семью, простаивая в очередях за продуктами, которые выдавались по карточкам. Семья Нади была прикреплена к продуктовому магазину на соседней улице. В этом магазине отоваривались доктора наук, профессора, заслуженные учителя, в числе которых была моя бабушка. Получить продукты в годы войны, даже имея на руках продуктовые карточки, было делом нелёгким. Очень часто, придя в магазин, выстояв огромную очередь, маленькая Надя возвращалась домой с пустой авоськой. Карточки были пронумерованы строго по дням. Но, как назло, в те дни, когда выпадал такой счастливый номер, в магазин ничего не завозили. Неотоваренные карточки накапливались, лежали в буфете пачками, а семья в буквальном смысле слова голодала. И тогда Надя пошла на маленькую хитрость – она сама заново пронумеровала неиспользованные карточки так, что можно было посещать магазин каждый день. Маленькая девочка в сером пальтишке и красной шапочке теперь стала в магазине хозяйкой положения. Продавщицы её уже хорошо знали и подсказывали, когда и что в магазин завезут. Когда в магазин приходил какой-нибудь растерянный профессор с пачкой карточек на руках, не зная, что делать с этим богатством, обращался с вопросом к кассирше, та просто посылала его к девочке в красной шапочке за помощью. И Надя, моментально рассортировав все имеющиеся у профессора карточки, объясняла в какой день и по какой карточке можно отовариваться. А в четыре часа утра Надя ходила за хлебом в магазин, расположенный на углу нашей улицы. Потом за молоком в детскую кухню для эвакуированных малышей, которые вместе со своими мамами жили в нашем дворе. Однажды с фронта от солдата на имя Нади пришло письмо с благодарностью за помощь его семье.      

Бабушка и дедушка с утра до вечера работали, и все заботы по дому выполняла Надя. Не зря мама называла её «Теля киз», что в переводе с узбекского означает «Золотая девочка». Но характер у «золотой девочки» был крутой, как у настоящей казачки. Даже взрослые побаивались девчонку Надю. Муж бабушкиной сестры тёти Веры Митрофан Иванович любил эту озорную девчонку за её дерзкий казачий нрав. Он работал директором школы, был человеком прогрессивных взглядов и замечательным зятем. Возвращаясь с работы домой, Митрофан Иванович обязательно преподносил прабабушке Марии какой-нибудь гостинец, каждый раз приговаривая: «Мария Игнатьевна, это вам зайчик прислал». Таким неординарным поведением он выражал свою любовь к жене. А девочка Надя ни капельки не боялась строгого директора школы, могла высказать ему в глаза всё, чем была недовольна. Митрофан Иванович слушал её внимательно, по-взрослому, и самым серьёзным образом решал с маленькой хозяйкой Надей все спорные дворовые вопросы. Но частенько приговаривал: «Кому-то кислицы снятся». Так вот эти самые «кислицы» приснились моему отцу Владиславу Суворову, и на свет появились мы с братом Серёжей.  

Я родилась в памятный для Ташкента 1966 год – год землетрясения. Родители хотели иметь мальчика и девочку. Серёжка на три года старше меня. Тётя Шура – местная предсказательница – безошибочно определила рождение мальчика. А вот со мной вышла промашка, то ли землетрясение как-то повлияло, то ли мечта родителей о девочке сбылась самым неожиданным образом. Я родилась в декабре. День моего рождения был по-зимнему холодным, да ещё и подземные толчки продолжались. Роды были нелёгкими, и я, появившись на свет, чуть не погибла – врачи, принимавшие роды, меня не сразу завернули, я какое-то время пролежала совершенно голенькой, пока мама, придя в себя, заметила это и сказала акушерке. Та спохватилась, но было уже поздно – я заболела двусторонним воспалением лёгких. Меня спасли благодаря тому, что мамочка сразу дала свою кровь, а папа обегал все больницы города и нашёл дефицитное лекарство. Когда я окончательно выздоровела, врач Варвара Григорьевна, принимавшая роды, принесла меня к маме в палату и, улыбаясь, спросила:

– Ну и как вы назовёте нашу красавицу?

Мама пожала плечами:

– Ещё не решили. Мы же думали, что мальчик родится.

– А я уже придумала имя для вашей девочки, – сказала Варвара Григорьевна. – Назовите её Никой, в честь Древнегреческой Богини Победы. Она же у нас победительница.