1986 г. Выживший в Ашхабаде

 
1986 г. Выживший в Ашхабаде
Этот рассказик не имеет прямого отношения к дороге, в нашем, сухопутном, понимании. Но океан, море, река - все, что наполнено водою - это тоже дорога. Даже ручей - и то дорога, может не такая уж и проходимая, не такая проторенная, но зато, рано или поздно, выводящая к людям, к жилью, поскольку люди без воды существовать не могут. Соответственно, если ты заблудился в лесу - иди по оврагам, ручьям, туда, куда течет вода, - гарантированно выберешься, а не будешь плутать, накручивая бесконечные круги.

Мне посчастливилось совершить речной вояж - круизом это не назовешь - не та скорость, от Саратова до Волгограда, вдоль берега древнего моря, плескавшегося тут, в те годы, когда растаял очередной ледник и весь Казахстан представлял собою огромное внутреннее море, от которого нам на память остался Каспий с Волгой, да Арал с Сыр и Аму Дарьями.

Об этом путешествии я вскользь упомянул в своих Турково-Саратовских рассказах, поскольку повествовал о том, что предшествовало ему. Теперь пришла пора рассказать о нем самом, тем более, что оно было примечательным событием в моей жизни. «Метеор» на подводных крыльях не тащился как погребальная телега, а шел довольно быстро и пейзаж перед глазами не застаивался. Двести пятьдесят километров пейзажа удивительной красоты за пять часов прошло у меня перед глазами. Казалось бы - береговая линия - и что? Одинаковость цвета и формы! А детали? Тут - вид оживлялся оврагом, там - одиноким деревом, еще подальше - камнепад создал мозаичную картину. Где-то край берега будто бы обглодан крысами, где-то - будто выровнен утюгом. Там - все зеленое, тут - желтое, а поодаль - желтое перемешивается с зеленым в самых необычных сочетаниях Ох! Меня удручает лишь одно - не было у меня цветной пленки! Остались фотографии, на которые, как говорится, глаз не глядит. Ибо на них все серое - и желтое, и охристое, и салатовое, и светло-коричневое, и голубое... Тьфу! Но хоть память сохранила красоту волжских берегов.

Вообще я надеялся повторить этот маршрут, но человек - предполагает, а Бог - располагает. Видимо - не суждено.

По приближению к Камышину я начал уставать от впечатлений, да и берега стали уже не те. Они, и снизились, и потеряли живописность, становясь удручающе однообразными. Как я понял - мы выходили на отмель бывшего моря, полосу прибоя.

Поэтому я оторвался от созерцания пейзажа и начал оглядывать пассажиров. Как это не покажется странным, тут же обнаружил такого же как и я. Ведь я был, по идее, единственный турист на этом теплоходе. Все остальные ехали с какой-то «серьезной» целью, а не просто так, чтобы поглазеть по сторонам. Одни - в гости к родным и знакомым, другие - в район, в суд, в больницу, на рынок. Но нашелся еще один человек, который явно проделывал этот путь просто так из интереса. Отсутствие багажа и живейший интерес ко всему происходящему, выдавали «туриста». А вся его внешность выказывала человека волевого, умного и интересного. Поэтому я решил завязать с ним знакомство.

Я уже упоминал в каком-то рассказе, что в молодости любил общаться с людьми пожилыми, прожившими жизнь, и имевшими за плечами какой-либо жизненный опыт. Не важно какой - мотался ли человек по тюрьмам и каторгам или строил Братскую и Саяно-Шушенскую ГЭСы. Главное - чтобы его жизнь отличалась от городской преснятины, типа, дом-работа-зарплата-семья. Как любому юнцу, мне хотелось поразжиться опытом, но, вот, книгам я не доверял. Во-первых, поскольку это бумага, а не живые люди. Человеку, пусть даже лгущему мне, я поверю скорее, чем книге, говорящей мне правду, ибо она мертва и бесстрастна. Уж так я устроен. Во-вторых, книги нашего поколения были лживы. Либо пафосный советский обман, либо старье полувековой давности, которое может и правдиво, и поучительно, но оно - старье, а молодость старья не выносит. Ей подавай все свеженькое, без многовековой затхлости. Книги классической литературы, вообще были для нас неприемлемы, поскольку рассказывали о несуществующем буржуазном обществе. Да, там были «вечные» темы - любовь, коварство, обман, верность... Но выискивать эти крупицы среди тонн словесного мусора я не хотел, да и не имел времени. Значит - книги побоку, мне - только живое общение.

Поэтому я подсел к незнакомцу и «раскрутил» его на беседу. Хотя «раскрутил» это крепко сказано. Он сам изнывал от скуки и был рад выдавшейся возможности с кем-либо пообщаться.

Оказалось, что он едет из Усть-Каменогорска в Астрахань к своей дочери. Выйдя в отставку, он решил покинуть город, в котором прожил последние пятнадцать лет, где овдовел и тяготился одиночеством. А единственная его дочь уже давно проживала в Астрахани. Попутно выяснилось, что за всю свою жизнь он ни разу не видел великой русской реки и он не преминул воспользоваться случаем. Доехав поездом до Куйбышева (Самары) он на «Метеорах» спускался вниз, делая в день по пятьсот верст. Рейсовый теплоход его не устраивал, поскольку шел, и днем, и ночью. Соответственно, многого он не смог бы увидеть. «Метеоры» же ходили только в светлое время суток. Гостиницами, которых в СССР как бы и не было, он не пользовался, а проводил ночи на речных вокзалах.

Родился он неподалеку от Красноярска, но всю жизнь прослужил в песках Туркмении, поскольку был, как бы это помягче выразиться, - краснопогонником. Короче - внутренние войска. Да, конечно, многих от такого воротит, но я старался не акцентироваться на роде деятельности и характере людей, с которыми общался, всегда интересуясь их внутренним содержанием. А этот человек был очень незаурядной личностью. Пройдя по служебной лестнице от рядового до полковника, от простого вертухая до начальника тюрьмы, он обладал удивительной эрудицией и широкими познаниями не только в технических, но и в гуманитарных областях. Я удивился и спросил - откуда? А он ответил, что охранник, что заключенный, оба сидят в тюрьме, только один делает это добровольно, а другой - нет. У него за плечами сорок лет добровольного заключения. За это время о многом передумаешь, многое познаешь и многому научишься. В тюрьмах хорошие библиотеки, да и знаете - добавил он - и люди там, скажу по секрету, встречаются, и интересные, и хорошие, а, иногда, попадаются, ну, просто - необыкновенные. Так что - с миру по нитке собирал он свои познания.

А вот теперь, на старости лет, решил пожить в теплом осетровом краю и может быть найти применение накопленным познаниям, если дочь, наконец-то, подарит ему внука.

Много всякой разности он мне порассказал на пятичасовом отрезке пути от Камышина до Волгограда, что-то позабылось за прошедшие годы,, кое-что - мало интересно для широкой публики, а вот один случай, который я хорошо запомнил, надо рассказать.

Молодым призывником попал он в туркменскую столицу Ашхабад, куда, во время войны, было эвакуировано много промышленных предприятий. А предприятия требуют, прежде всего, рабочих, особенно дешевых, поэтому вслед за предприятиями стали возводится тюрьмы. А бурное развитие всегда подразумевает времянки. Множество людей жило в некачественном, наспех построенном жилище, которое и так, как говорится, держалось на честном слове, а выдержать удар стихии было совершенно не готово.

Он так и не понял, что подняло его тогда среди ночи. Он не просто проснулся, а, открыв глаза, тотчас слез с верхних нар и направился к двери.

Я спрашивал его - почему? Может быть ты захотел в туалет? Может быть собаки громко выли? Зарево? Шум? Но он ответил, что не помнит, но теперь ему кажется, что его просто влекло куда-то. Он проснулся с мыслью, что надо идти. Куда? Зачем? Он не знал, просто знал, что надо идти. И пошел...

Он подошел к двери и распахнул ее, за ней должно было быть караульное помещение, но его не было! Как в страшном сне - вместо караульного помещения валялись какие доски, камни, железяки, утопающие в облаке белой пыли. Даже в ночной тьме было заметно это белое, как туман, облако. У него помутилось в голове - что это? Он обернулся - страшный сон продолжался - вместо казармы, где только что спала его рота, стояло такое же облако белой пыли. Не было, ни стен, ни нар, ни потолка - только белая пыль вокруг - с обоих сторон. Ему, наконец, стало страшно. Ужасно страшно. Он - молодой спортивный сибиряк, буквально вчера еще удивлявший своих сослуживцев упражнениями на турнике, упал на колени и уткнувшись лбом в землю, завыл. Волком. А когда он задохнулся и собственным криком и пылью, когда горло его пересохло и стало жестким как фанера, он поднял голову и увидел на собой белый дверной косяк на черном ночном небе и ничего кроме него... Он напомнил ему виселицу из школьного учебника про Декабристов...

Распрямившись и схватившись руками за остатки двери, чтобы не упасть, поскольку все его тело сотрясала сильная дрожь, он напрягся. Теперь он стал различать какие-то стоны, возню, крики, иные непонятные звуки. Реальность возвращалась, а вместе с ней и понимание происшедшего.

Землетрясение!

Он один, быть может, во всем городе остался жив. И все благодаря двери, в которой он оказался в момент толчка!. Психика его не выдержала напора стихии - самого толчка он не помнил. Ну, неизбежного гула, ни вытанцовывания земли - ничего. Здесь была дыра в памяти. Сколь я не спрашивал его - как это выглядело - он ответить не мог. Он помнил, как подошел к двери и как открыл ее... но за ней уже ничего не было. Помнил до, помнил после, а середину - нет.

Он остался один среди десятков тысяч мёртвых и искалеченных людей. Пыль понемногу оседала, обнажая картину бедствия. Он еще раз обвел глазами то, что осталось от казармы и пошел, аккуратно, стараясь ничего не зацепить, между развалинами конструкции. В него снова вселилась та неведомая сила, которая подняла его среди ночи и спасла ему жизнь. Но теперь он знал куда идет! На вокзал! Он понимал, что если помощь придет, то она придет по рельсам. Да и выйти из города можно только по рельсам. Другого пути нет.

На счастье город был малоэтажный, даже скорее - одноэтажный, и рухнувшие дома не перегородили улицы. Поэтому он шел быстро и уверенно, в трусах и майке, у него не было даже обуви - сапоги остались под развалинами казармы. Но он не чувствовал боли, ни физической, ни моральной, поскольку понимал, что слезами трупам не поможешь, откопать живых из-под руин - оставшимся в живых не по силам. Да и остались ли живые? Остались! Он их мельком видел, слышал, но... уверенно шел вперед. Хотя может это его продолжала бить нервная дрожь, а может и вправду продолжались удары стихии, но земля под ногами иногда вела себя очень неустойчиво.

Город уничтожен, ни еды, ни воды, ни электричества. Что его ждет? Что их всех ждет? Голодная смерть? Обезвоживание? 6 октября в Ашхабаде - это не осень в Красноярском крае. Жарко! Нож в спину? В городе полно тюрем, могут уцелеть преступники. Этим терять нечего - они будут драться за свою жизнь. И будут убивать за одежду, часы, еду и питье. Даже, если придет помощь и его накормят и напоят, то заставят работать на расчистке завалов, где, в конце концов, он сдохнет от пыли, грязи, смрада гниющих тел! Нет! Не для того Судьба оставила его в живых! Не для того! Он замер, напрягся, помочился на майку и прижал ее к лицу. Не подохну от пыли! Не подохну от голода! Я выживу! Хрен вам! Звериный инстинкт сибиряка гнал его прочь от смерти. Жажда жизни была превыше всего.

По сторонам он не смотрел. Да и что он мог увидеть ночью среди неосевшей пыли. Да, были голоса, стоны, крики, плач, вой, лай собак, грохот обрушающихся конструкций, которые не рухнули сразу. Где-то был виден огонь. Может пожар, может костры? Ему было все равно! Он не обращал внимания ни на что. Он - выживал. Да и на него никто не обращал внимания. Беда была общая, но у каждого - своя. Вот и вокзал, вернее то, что от него осталось. Спасительные рельсы... Дорога к жизни...

Он пошел... скоро пыль рассеялась и в звездном свете стали хорошо видный блестящие стальные рельсы. Потом рассвело, солнце принялось палить. Но он шел, не сбавляя темпа, поскольку понимал - дашь себе слабину и - все. Уже не поднимешься. Он не помнил сколько шел и как шел. В какой-то момент стало как-то подозрительно темно - это не были сумерки, не была ночь, просто стало темно, но он чувствовал, знал, что продолжает идти, идти навстречу спасению, навстречу продолжению своей жизни.

Через много-много дней, в больнице, ему рассказали, что его подобрала ручная дрезина, отправившаяся в город с ближайшего разъезда тоже пострадавшего, но, по малости строений - не так сильно. Документов при нем не было, на вопросы он не отвечал и, хотя еле держался на ногах и смотрел каким-то пустым, невидящим взглядом, все время пытался куда-то идти. Его завернули в простыню, напоили, накормили с ложки и он уснул. Но, проснувшись, смотрел в одну точку, а на все задаваемые вопросы выл волком.

ГПУшники, покрутились-повертелись, - таких безумцев после каждого землетрясения всегда пруд пруди, да и отправили его в окружной госпиталь. Оттуда - в Москву, где он начал, помаленьку, возвращаться к жизни. Будь на дворе не 1948 год, его быть может и комиссовали, но послевоенное время - мужчины наперечет - откопали документы, нашли выживших однополчан, опознали, сделали экспертизу, поставили диагноз - психический шок и через год больниц и санаториев возвратили в строй, но уже в Казахстан.

© Copyright: Владимир Юрков, 2018

Регистрационный номер №0411466

от 7 марта 2018

[Скрыть] Регистрационный номер 0411466 выдан для произведения:  
1986 г. Выживший в Ашхабаде
Этот рассказик не имеет прямого отношения к дороге, в нашем, сухопутном, понимании. Но океан, море, река - все, что наполнено водою - это тоже дорога. Даже ручей - и то дорога, может не такая уж и проходимая, не такая проторенная, но зато, рано или поздно, выводящая к людям, к жилью, поскольку люди без воды существовать не могут. Соответственно, если ты заблудился в лесу - иди по оврагам, ручьям, туда, куда течет вода, - гарантированно выберешься, а не будешь плутать, накручивая бесконечные круги.

Мне посчастливилось совершить речной вояж - круизом это не назовешь - не та скорость, от Саратова до Волгограда, вдоль берега древнего моря, плескавшегося тут, в те годы, когда растаял очередной ледник и весь Казахстан представлял собою огромное внутреннее море, от которого нам на память остался Каспий с Волгой, да Арал с Сыр и Аму Дарьями.

Об этом путешествии я вскользь упомянул в своих Турково-Саратовских рассказах, поскольку повествовал о том, что предшествовало ему. Теперь пришла пора рассказать о нем самом, тем более, что оно было примечательным событием в моей жизни. «Метеор» на подводных крыльях не тащился как погребальная телега, а шел довольно быстро и пейзаж перед глазами не застаивался. Двести пятьдесят километров пейзажа удивительной красоты за пять часов прошло у меня перед глазами. Казалось бы - береговая линия - и что? Одинаковость цвета и формы! А детали? Тут - вид оживлялся оврагом, там - одиноким деревом, еще подальше - камнепад создал мозаичную картину. Где-то край берега будто бы обглодан крысами, где-то - будто выровнен утюгом. Там - все зеленое, тут - желтое, а поодаль - желтое перемешивается с зеленым в самых необычных сочетаниях Ох! Меня удручает лишь одно - не было у меня цветной пленки! Остались фотографии, на которые, как говорится, глаз не глядит. Ибо на них все серое - и желтое, и охристое, и салатовое, и светло-коричневое, и голубое... Тьфу! Но хоть память сохранила красоту волжских берегов.

Вообще я надеялся повторить этот маршрут, но человек - предполагает, а Бог - располагает. Видимо - не суждено.

По приближению к Камышину я начал уставать от впечатлений, да и берега стали уже не те. Они, и снизились, и потеряли живописность, становясь удручающе однообразными. Как я понял - мы выходили на отмель бывшего моря, полосу прибоя.

Поэтому я оторвался от созерцания пейзажа и начал оглядывать пассажиров. Как это не покажется странным, тут же обнаружил такого же как и я. Ведь я был, по идее, единственный турист на этом теплоходе. Все остальные ехали с какой-то «серьезной» целью, а не просто так, чтобы поглазеть по сторонам. Одни - в гости к родным и знакомым, другие - в район, в суд, в больницу, на рынок. Но нашелся еще один человек, который явно проделывал этот путь просто так из интереса. Отсутствие багажа и живейший интерес ко всему происходящему, выдавали «туриста». А вся его внешность выказывала человека волевого, умного и интересного. Поэтому я решил завязать с ним знакомство.

Я уже упоминал в каком-то рассказе, что в молодости любил общаться с людьми пожилыми, прожившими жизнь, и имевшими за плечами какой-либо жизненный опыт. Не важно какой - мотался ли человек по тюрьмам и каторгам или строил Братскую и Саяно-Шушенскую ГЭСы. Главное - чтобы его жизнь отличалась от городской преснятины, типа, дом-работа-зарплата-семья. Как любому юнцу, мне хотелось поразжиться опытом, но, вот, книгам я не доверял. Во-первых, поскольку это бумага, а не живые люди. Человеку, пусть даже лгущему мне, я поверю скорее, чем книге, говорящей мне правду, ибо она мертва и бесстрастна. Уж так я устроен. Во-вторых, книги нашего поколения были лживы. Либо пафосный советский обман, либо старье полувековой давности, которое может и правдиво, и поучительно, но оно - старье, а молодость старья не выносит. Ей подавай все свеженькое, без многовековой затхлости. Книги классической литературы, вообще были для нас неприемлемы, поскольку рассказывали о несуществующем буржуазном обществе. Да, там были «вечные» темы - любовь, коварство, обман, верность... Но выискивать эти крупицы среди тонн словесного мусора я не хотел, да и не имел времени. Значит - книги побоку, мне - только живое общение.

Поэтому я подсел к незнакомцу и «раскрутил» его на беседу. Хотя «раскрутил» это крепко сказано. Он сам изнывал от скуки и был рад выдавшейся возможности с кем-либо пообщаться.

Оказалось, что он едет из Усть-Каменогорска в Астрахань к своей дочери. Выйдя в отставку, он решил покинуть город, в котором прожил последние пятнадцать лет, где овдовел и тяготился одиночеством. А единственная его дочь уже давно проживала в Астрахани. Попутно выяснилось, что за всю свою жизнь он ни разу не видел великой русской реки и он не преминул воспользоваться случаем. Доехав поездом до Куйбышева (Самары) он на «Метеорах» спускался вниз, делая в день по пятьсот верст. Рейсовый теплоход его не устраивал, поскольку шел, и днем, и ночью. Соответственно, многого он не смог бы увидеть. «Метеоры» же ходили только в светлое время суток. Гостиницами, которых в СССР как бы и не было, он не пользовался, а проводил ночи на речных вокзалах.

Родился он неподалеку от Красноярска, но всю жизнь прослужил в песках Туркмении, поскольку был, как бы это помягче выразиться, - краснопогонником. Короче - внутренние войска. Да, конечно, многих от такого воротит, но я старался не акцентироваться на роде деятельности и характере людей, с которыми общался, всегда интересуясь их внутренним содержанием. А этот человек был очень незаурядной личностью. Пройдя по служебной лестнице от рядового до полковника, от простого вертухая до начальника тюрьмы, он обладал удивительной эрудицией и широкими познаниями не только в технических, но и в гуманитарных областях. Я удивился и спросил - откуда? А он ответил, что охранник, что заключенный, оба сидят в тюрьме, только один делает это добровольно, а другой - нет. У него за плечами сорок лет добровольного заключения. За это время о многом передумаешь, многое познаешь и многому научишься. В тюрьмах хорошие библиотеки, да и знаете - добавил он - и люди там, скажу по секрету, встречаются, и интересные, и хорошие, а, иногда, попадаются, ну, просто - необыкновенные. Так что - с миру по нитке собирал он свои познания.

А вот теперь, на старости лет, решил пожить в теплом осетровом краю и может быть найти применение накопленным познаниям, если дочь, наконец-то, подарит ему внука.

Много всякой разности он мне порассказал на пятичасовом отрезке пути от Камышина до Волгограда, что-то позабылось за прошедшие годы,, кое-что - мало интересно для широкой публики, а вот один случай, который я хорошо запомнил, надо рассказать.

Молодым призывником попал он в туркменскую столицу Ашхабад, куда, во время войны, было эвакуировано много промышленных предприятий. А предприятия требуют, прежде всего, рабочих, особенно дешевых, поэтому вслед за предприятиями стали возводится тюрьмы. А бурное развитие всегда подразумевает времянки. Множество людей жило в некачественном, наспех построенном жилище, которое и так, как говорится, держалось на честном слове, а выдержать удар стихии было совершенно не готово.

Он так и не понял, что подняло его тогда среди ночи. Он не просто проснулся, а, открыв глаза, тотчас слез с верхних нар и направился к двери.

Я спрашивал его - почему? Может быть ты захотел в туалет? Может быть собаки громко выли? Зарево? Шум? Но он ответил, что не помнит, но теперь ему кажется, что его просто влекло куда-то. Он проснулся с мыслью, что надо идти. Куда? Зачем? Он не знал, просто знал, что надо идти. И пошел...

Он подошел к двери и распахнул ее, за ней должно было быть караульное помещение, но его не было! Как в страшном сне - вместо караульного помещения валялись какие доски, камни, железяки, утопающие в облаке белой пыли. Даже в ночной тьме было заметно это белое, как туман, облако. У него помутилось в голове - что это? Он обернулся - страшный сон продолжался - вместо казармы, где только что спала его рота, стояло такое же облако белой пыли. Не было, ни стен, ни нар, ни потолка - только белая пыль вокруг - с обоих сторон. Ему, наконец, стало страшно. Ужасно страшно. Он - молодой спортивный сибиряк, буквально вчера еще удивлявший своих сослуживцев упражнениями на турнике, упал на колени и уткнувшись лбом в землю, завыл. Волком. А когда он задохнулся и собственным криком и пылью, когда горло его пересохло и стало жестким как фанера, он поднял голову и увидел на собой белый дверной косяк на черном ночном небе и ничего кроме него... Он напомнил ему виселицу из школьного учебника про Декабристов...

Распрямившись и схватившись руками за остатки двери, чтобы не упасть, поскольку все его тело сотрясала сильная дрожь, он напрягся. Теперь он стал различать какие-то стоны, возню, крики, иные непонятные звуки. Реальность возвращалась, а вместе с ней и понимание происшедшего.

Землетрясение!

Он один, быть может, во всем городе остался жив. И все благодаря двери, в которой он оказался в момент толчка!. Психика его не выдержала напора стихии - самого толчка он не помнил. Ну, неизбежного гула, ни вытанцовывания земли - ничего. Здесь была дыра в памяти. Сколь я не спрашивал его - как это выглядело - он ответить не мог. Он помнил, как подошел к двери и как открыл ее... но за ней уже ничего не было. Помнил до, помнил после, а середину - нет.

Он остался один среди десятков тысяч мёртвых и искалеченных людей. Пыль понемногу оседала, обнажая картину бедствия. Он еще раз обвел глазами то, что осталось от казармы и пошел, аккуратно, стараясь ничего не зацепить, между развалинами конструкции. В него снова вселилась та неведомая сила, которая подняла его среди ночи и спасла ему жизнь. Но теперь он знал куда идет! На вокзал! Он понимал, что если помощь придет, то она придет по рельсам. Да и выйти из города можно только по рельсам. Другого пути нет.

На счастье город был малоэтажный, даже скорее - одноэтажный, и рухнувшие дома не перегородили улицы. Поэтому он шел быстро и уверенно, в трусах и майке, у него не было даже обуви - сапоги остались под развалинами казармы. Но он не чувствовал боли, ни физической, ни моральной, поскольку понимал, что слезами трупам не поможешь, откопать живых из-под руин - оставшимся в живых не по силам. Да и остались ли живые? Остались! Он их мельком видел, слышал, но... уверенно шел вперед. Хотя может это его продолжала бить нервная дрожь, а может и вправду продолжались удары стихии, но земля под ногами иногда вела себя очень неустойчиво.

Город уничтожен, ни еды, ни воды, ни электричества. Что его ждет? Что их всех ждет? Голодная смерть? Обезвоживание? 6 октября в Ашхабаде - это не осень в Красноярском крае. Жарко! Нож в спину? В городе полно тюрем, могут уцелеть преступники. Этим терять нечего - они будут драться за свою жизнь. И будут убивать за одежду, часы, еду и питье. Даже, если придет помощь и его накормят и напоят, то заставят работать на расчистке завалов, где, в конце концов, он сдохнет от пыли, грязи, смрада гниющих тел! Нет! Не для того Судьба оставила его в живых! Не для того! Он замер, напрягся, помочился на майку и прижал ее к лицу. Не подохну от пыли! Не подохну от голода! Я выживу! Хрен вам! Звериный инстинкт сибиряка гнал его прочь от смерти. Жажда жизни была превыше всего.

По сторонам он не смотрел. Да и что он мог увидеть ночью среди неосевшей пыли. Да, были голоса, стоны, крики, плач, вой, лай собак, грохот обрушающихся конструкций, которые не рухнули сразу. Где-то был виден огонь. Может пожар, может костры? Ему было все равно! Он не обращал внимания ни на что. Он - выживал. Да и на него никто не обращал внимания. Беда была общая, но у каждого - своя. Вот и вокзал, вернее то, что от него осталось. Спасительные рельсы... Дорога к жизни...

Он пошел... скоро пыль рассеялась и в звездном свете стали хорошо видный блестящие стальные рельсы. Потом рассвело, солнце принялось палить. Но он шел, не сбавляя темпа, поскольку понимал - дашь себе слабину и - все. Уже не поднимешься. Он не помнил сколько шел и как шел. В какой-то момент стало как-то подозрительно темно - это не были сумерки, не была ночь, просто стало темно, но он чувствовал, знал, что продолжает идти, идти навстречу спасению, навстречу продолжению своей жизни.

Через много-много дней, в больнице, ему рассказали, что его подобрала ручная дрезина, отправившаяся в город с ближайшего разъезда тоже пострадавшего, но, по малости строений - не так сильно. Документов при нем не было, на вопросы он не отвечал и, хотя еле держался на ногах и смотрел каким-то пустым, невидящим взглядом, все время пытался куда-то идти. Его завернули в простыню, напоили, накормили с ложки и он уснул. Но, проснувшись, смотрел в одну точку, а на все задаваемые вопросы выл волком.

ГПУшники, покрутились-повертелись, - таких безумцев после каждого землетрясения всегда пруд пруди, да и отправили его в окружной госпиталь. Оттуда - в Москву, где он начал, помаленьку, возвращаться к жизни. Будь на дворе не 1948 год, его быть может и комиссовали, но послевоенное время - мужчины наперечет - откопали документы, нашли выживших однополчан, опознали, сделали экспертизу, поставили диагноз - психический шок и через год больниц и санаториев возвратили в строй, но уже в Казахстан.

 

1979 г. Невозмутимость

1994 г. Барсет на крыше