1975 г. Кровавый фонтан

1975 г. Кровавый фонтан

Поведение человека в критической ситуации неисповедимо и совершенно не согласуется с его характером. Порою смельчаки и задиры ведут себя как самые закоренелые трусы, а у других, не отличающихся, ни умом, ни отвагой, ни сообразительностью, невесть откуда берутся силы, умение и опыт, которых до этого и в помине не было.

Я считаю, что в нашем мозгу хранится гигантская генетическая память предыдущих поколений. Которая настолько велика, что мозг не в состоянии ее не то, что обработать, но даже просто оценить ее объем. Накопление информации, вероятно, закончилось еще в нашем пещерном прошлом, а теперь, в историческом периоде, нам надо «разложить по полочкам» то, что находится в этом «пыльном книжном шкафу». Поэтому, как мне кажется, то, что мы называем «счастливым детством» есть своеобразный тест на выживаемость, на право создания потомства. Ведь в процессе игры и учения дети попадают в такие ситуации, куда у взрослых ума не хватит попасть. Соответственно им приходится шустро копаться в своей голове, чтобы вытащить нужное решение из памяти, а следовательно, пусть на чуть-чуть, но отсортировать ее и, соответственно, передать ее своим детям, которые продолжат дело. Ну а те, которые не в состоянии этого сделать, должны по теории Дарвина вымирать. Но, к сожалению, наша, так называемая, цивилизация, вопреки всем разумным доводам, улучшает размножение этих «вымирающих» сводя на нет труд предыдущих поколений и ставя под угрозу выживание уже даже не целой нации, а целых континентов.

Ну это рассуждения, а тогда…

Тогда я увлекался химией и учился в химической школе.

Не могу точно сказать чем привлекла меня химия. Меня, как и любого ребенка, тянуло к творчеству. Как и все дети я пытался мастерить, рисовать, петь, даже что-то сочинять, но, вследствие, невоспитанности и необразованности своих родителей, я не получил, ни должного образования, ни должного воспитания. Поэтому, ни музыкальные, ни художественные, ни литературные способности у меня не были развиты. А, будучи безотцовщиной, к тому же не получил никаких, даже самых примитивных, трудовых навыков. И, вообще, моя мать была противницей физического труда, презирала его и иначе не мыслила мою взрослую жизнь как в белой рубашке за письменным столом.

А химия позволяла творить быстро и без особого труда. Слил два раствора – и получил результат! Мне это нравилось! Юность ведь всегда нетерпелива. Сколько же надо трудится разными инструментами, чтобы сделать, к примеру, обычный нож.

Хотя, со временем, оказалось, что и химику приходится трудится. Может не так тяжко, но все равно физически – собирать различные лабораторные установки. А это – стекло, стекло и еще раз стекло[1]. Стеклянные колбочки, пробирки, палочки, трубки и немного резины – резиновые трубки и пробки. Эти пробки надо было уметь сверлить, чтобы вставлять в них трубки…

Вот с этого все и началось… с того, что я нехорошо просверлил пробку. Сейчас не помню точно в чем я ошибся – может быть сжал ее сильнее чем нужно когда сверлил и отверстие вышло кривым или овальным, может просто поторопился и стенки вместо гладких получились гофрированными. Да это и не важно. Как бы там ни было, но трубка в отверстие не лезла – доходила где-то до середины трубки и застревала… и никак не хотела протискиваться глубже.

Спокойный, рассудительный человек в такой ситуации просто пересверлил бы пробку заново. Но не таков был я. Я желал видеть результат немедленно. Я не умел ждать. Это потом, наполучавши от жизни подобных уроков, я выучился, и ждать, и догонять, и выдерживать необходимую паузу, короче говоря, попросту – не спешить. А в четырнадцать лет мне хотелось всего и сразу.

Я посчитал, что уж коли отверстие сделано, то трубка должна пройти сквозь него. Наверное маленький заусенчик какой-то мешает или складочка – зачем вытаскивать трубку – у нее и так неровные, после отрезания, края и она сама, как сверло[2], может пробуравить пробку.

Надавив посильнее правой рукой на трубку, я стал одновременно вертеть левой, в кулаке которой была зажата пробка. И тут же ощутил результат – трубочка, пусть небыстро, но все же стала углубляться в пробку. И это меня окрылило, начисто лишив осторожности. Я и не подумал о том, что с каждой секундой сопротивление будет возрастать, а там – недолго и трубку сломать.

Что и вышло…

Услышав хруст, я непроизвольно разжал левый кулак, выронив на пол пробку, которая, отскочив, стукнула меня по ноге, но правую руку удержать, к сожалению, не смог. Затекшая от длительного напряжения, она не выпустила сломавшуюся трубочку, а держа ее крепко-накрепко, как стилет, глубоко вонзила в раскрытую ладонь левой руки, прорезав основание большого пальца.

Ладонь обожгла дикая боль, от которой в глазах померкло, а в ногах закачалось… «У-у-у-у» – проорал я и это, как не странно, придало мне силы и вернуло к реальности – я заметил что из меня фонтаном брызжет кровь. От боли я согнул руку и кровь из ладони попала на дверь и на стену выше моего роста. Я попытался сжать рану правой рукой, надеясь остановить кровь, но сильная боль не дала мне этого сделать. До меня дошло, что там в ране остались мелкие осколки стекла. Остановить кровь не удалось…

В общем-то я к смельчакам никогда не принадлежал и от вида крови в те годы, если не падал в обморок, то впадал в прострацию. Как-то в 6 классе на уроке труда я случайно прорезал палец железкой рубанка – боль была такая тягостная и острая, что я закачался и побледнел так, что учитель труда вывел меня из класса на воздух. Крови было совсем немного, но болевой шок или испуг – огромен. Потом, конечно, надо мною все смеялись – что делать – сам дурак.

Но в тот момент я даже не вздрогнул. Шок прошел сразу же после моего дикого крика и уже больше не возвращался. Я неожиданно для себя успокоился настолько, что это до сего дня кажется странным. Но – факт, это было!

Сразу вспомнилось то, чему нас учили в школе – перехватить руку в преплечье, чтобы остановить кровь. Но там всегда демонстрировали кровоостанавливающий жгут из эластичной резины. Где его взять? У меня времени на поиски и размышления не было – жизнь вытекала из меня вместе с кровью.

Жить захочешь – догадаешься…

…я расстегнул ремень одной рукою и, резким рывком за пряжку, вытащил его из брюк. Теперь надо было просунуть в пряжку свободный конец и этой петлею затянуть руку на бицепсе. Но как? Вторая рука не работала! Присесть или отойти я нерешался – вдруг потеряю сознание или поскользнусь в луже собственной крови. Тогда уж точно истеку кровью. Поэтому я одним махом перекинул ремень через шею (благо я был толстый и ремень у меня был длинный) и, одной рукой  натащив пряжку, сделал петлю. Ну, а затем просто просунул руку в петлю и все.

Остановить толком кровь это не позволило, но, по крайней мере, дало несколько лишних минут жизни, за которые я должен был успеть сообразить – как выжить.

Удивительно, как для меня в тот момент все вдруг стало просто. Просто как по писанному. Как будто бы раньше я часами не искал какую-нибудь штуку, вроде химического зажима или. Я отлично вспомнил то место на столе, где у меня лежит длинная резиновая трубка, которой можно было зажгутовать руку, не хуже чем специальным жгутом. Я знал, что потом надо было дойти до ванной и промыть рану, вытащив из нее стекляшки. После чего обложить разрез ватой и плотно-плотно прибинтовать. В этом вообще никакой сложности я не видел, поскольку в мамкиной аптечке и бинта и ваты было предостаточно. Рвать простыни на бинты не придется.

Вспоминая все это, удивляюсь, насколько же я в тот момент был хладнокровен, не чувствуя боли, ни ощущая страха. Все размеренно – чиста по пунктикам – раз – два – три. В некоторые моменты мне казалось, что я вижу себя со стороны. Даже думая, я говорил о себе в третьем роде «он»! Не «мне надо найти пинцет», а «он должен взять пинцет, лежащий на правой тумбочке письменного стола». Мне кажется это своего рода защитная реакция, снимающая страх. Ведь страшно всегда за себя. а за кого-то другого – нет. Это же его проблемы!

Удивительно устроен человеческий мозг – я даже комнату видел со стороны в какой-то искаженной проекции, в которой места, где находились нужные мне предметы, были странным образом выпячены из окружающего. Но ведь смотрел-то я своими глазами! Значит что этобыло? Своего рода – бред?

Жгутовать руку было проще всего. Со страху я закрутил ее так, что заныла не только она, но и плечо впридачу, зато кровь уже почти не текла из раны. Хорошо, что пинцет у меня был настоящий медицинский – длинный с широко раздвинутыми губками.

И вот здесь началось самое мучительное… раскрыть кровоточащую рану и промывая ее струей ледяной воды из-под крана, вытаскивать из нее осколочки. Временами боль была просто адская и меня складывало впополаму с острыми приступами тошноты. Но я старался держаться, тем более, что стекла оставалось все меньше и меньше. Зато сам вид раны с торчащими из нее какими-то рваными белыми волосками (потом мне сказали, что это нервы), вызывал не страх и отвращение, а наоборот – восхищение собственным трудом. Мне было, конечно, страшно, но одновременно меня распирала гордость за то, что я самостоятельно (!!!) делаю такую сложную, по моему мнению, операцию.

Наконец стекляшки закончились и я, затампонировав рану, уже готовился развязать резиновый жгут, как неожиданно понял, что как только я развяжу жгут, кровь с дикой силой хлынет в руку. Мне представилась вода с шумом рвущаяся по трубам, когда сантехник открывает вентиль. Поэтому я, как мог одной рукой, аккуратно начал распускать узел на жгуте. Понемногу. По чуть-чуть.  Боли избежать, конечно не удалось, но сильной не было.

Теперь я успокоился – мне один раз удалось остановить кровь– удастся и второй. Поэтому, если рана будет не закроется, то снова наложу жгут и пойду в поликлинику, благо – недалеко. Но я был молод и заживало на мне все как на собаке, поэтому сменив три-четыре раза тампон, я вообще мог бы и забыть о происшествии, если бы боль и измазанная кровью квартира не напоминала о нем.

Все кончилось вполне благополучно. Вот только мать, придя домой и увидев на полу невымытую лужу крови и засохшие брызги повсюду, начала как-то странно подвывать. Не то чтобы она плакала, наверное больше стонала – но с этого времени мой интерес к химии она стала изживать. Математика ей стала казаться самой лучшей наукой. Удивительно то, что она не повела меня к врачу, а удовлетворилась тем, что рука забинтована и кровь не течет.

Рана срослась – лет тридцать сохранялся беловатый шрамик, а ныне и вовсе исчез. Палец через месяц-другой стал отлично сгибаться. Зато лет на пятнадцать у меня полностью пропала чувствительность кожи на указательном пальце левой руки. Пропала настолько, что я мог дотронуться пальцем до паяльника и узнать об этом только тогда, когда по всей комнате разнесется запах паленого мяса. Ничего – потом  с трудом, понемногу, но восстановилась. Но на все про все ушло лет тридцать.

Но через год я как-то неожиданно почувствовал в шраме резкую боль при нажатии. Понажимав несколько раз я нащупал внутри что-то твердое. «Осколок» – подумал я! И точно – через несколько месяцев сквозь кожу показался остренький стеклянный кончик. Я пошел опять в ванную и обычным перочинным ножиком вырезал его из руки. Выдавил побольше крови и даже не заливая перекисью замотал ватой.

Мне повезло – я пропустил всего один осколок.

Больше ничем, кроме немоты кожи, эта рана никогда не напоминала мне о себе.