Эта яркая кафешка была всё-таки очень подозрительной. Оля смотрела на развеселившуюся подругу и немного трусила, лучше было оказаться в небольшом саманном домике с двумя кроватями и небольшим ковриком на стенке, чем слышать и эту музыку, и этот слишком навязчивый смех.
В этот курортный город они приехали всего на пару недель. Конечно, было приятно нежиться, лёжа на тёплом песке, читать небольшую зеленую книжку о злоключениях избалованной новой русской в плену у маньяка. а между делом идти в морские волны и освежать своё красивое тело купанием, нравилось питаться витаминными фруктами, и по вечерам планировать следующий день. Особенно нравилось это Олиной подружке – красивой и слегка самоуверенной дочери известного в их родном городе профессора. Именно ей захотелось побыть в отдалении от семьи и почувствовать себя вполне взрослой и самостоятельной.
И теперь она усиленно доказывала это, согласившись потанцевать с каким-то довольно красивым, хотя и слегка старшим по возрасту кавалером. Он сошёл бы за неизвестного ранее старшего брата – родного или двоюродного. Да и Валерия относилась к нему именно так, ей было неловко признаваться в своём одиночестве, как она не просила, родители не «купили» ей ни брата, ни сестру.
Парень то же смотрел на неё слишком по-родственному. От этого взгляда хотелось кокетничать и улыбаться и даже разыгрывать что-то вроде наивного флирта, когда любовь становится дружбой и наоборот.
Оля немного завидовала Валерии. Её родители не могли позволить себе отдых на море, они были прямо-таки влюблены в доставшийся им от завода участок и с отчаянностью аборигенов занимались опостылевшим их дочери огородничеством. Оля понимала, что и ей придётся всю жизнь провести над грядками, хвалясь среди зимы удачно сохраненными томатами, огурцами и прочими дарами их, не слишком щедрой земли.
Здесь в этом городе все приезжие были похожи на колонизаторов в Африке. Они улыбались, смотрели свысока на местных жителей и отчаянно сорили деньгами, находя всё новые поводы для своей щедрости.
Валерия не замечая того сама, подражала этим людям. Она хотела, чтобы её заметили, подошли и сказали что-то волнующее и прянное, или бы угостили бокалом вина. На пляже было неловко оттачивать своё кокетство, несмотря на то, что она чувствовала себя вполне взрослой, для других людей она оставалась вздорным ребёнком с капризным кукольно-непостоянным характером.
Этот парень прямо-таки гипнотизировал её. Он покачивался. Словно буёк на волнах и был такой красивый, что до него хотелось дотронуться. И не только дотронуться, но и подарить поцелуй, поцелуй, который она берегла для кого-то особенного.
Валерия боялась сознаться в своём ненарушенном девстве. Кокетство никогда не доводило её до самого важного шага. Оно останавливалось в каких-то миллиметрах от края – видимо как тормоза в машине, срабатывала защита и в её мозгу. Возня в постели или на кухонном столе ничего бы не изменила бы. А если бы и повлияла, то в худшую сторону. Тогда бы она чувствовала себя распотрошенным подарком, подарком, потерявшим былую привлекательность и интригу.
По словам матери, это был путь в бездну. Валерия боялась раньше времени состариться и потерять всю свою девичью привлекательность. Её мутило об одной только мысли о родах, или ещё хуже аборте, о том, что она, подобно своей матери, станет такой же скучной и вредной, а потом состарившись и поглупев тихо умрёт, как умерла мать матери…
Но выпитый за столом алкоголь и быстрый волнующий танец спутал все мысли. Вдруг пробудившееся от долгой спячки тело было готово идти ва-банк. Валерия была избалованна и привыкла отзываться на первый импульс своего часто случайного желания.
И теперь, когда ей предлагали прогулку по ночному городу, она обрадовалась.
Её спутник казался совершенно не опасным. Он был гладко выбрит, наодеколонен и выглядел настоящим джентльменом. И его старший брат тоже.
Оля была не в восторге от волнующего щебета подруги. Она понимала, что связана с этой девчонкой невидимой нитью. Да и к тому же они слишком засиделись здесь, а идти к дому, приютившей их за деньги женщины, нужно было узкими и весьма замысловатыми улицами…
«Лада» цвета слоновой кости покатила по тёмным улицам. Они, правда освещались, но от света фонарей темнота ночи казалась еще более зловещей.
Валерия сидела впереди рядом с водительским креслом и удивленно моргала, слушая байки своего партнёра по танцу.
Оля старалась не выглядеть трусихой и паникёршей. Она боялась забыть адрес той женщины, у которой они квартировали, забыть и оказаться на положении нарядных и совершенно глупых бомжих – документы и билеты на поезд остались у этой женщины в секретере, и от этого становилось ещё более страшно.
Между тем автомобиль выехал на окраину.
Оля испуганно уставилась на своё отражение в зеркальце заднего вида. Бёдра предательски прилипали к коже сидения, и от этого становилось ещё страшнее, казалось, что она стала мухой прилипшей к мухоморной бумажке, что её вот-вот раздавят в лепёшку, а остатки трупа стряхнут щелчком за окно.
Валерия вдруг осеклась на полуслове. Она вдруг почувствовала странную дурноту, что-то попадало ей в ноздри, заставляя терять способность видеть белый свет. Это не было похоже на обычное засыпание, скорее ей просто укачало.
Оля вдруг почувствовала, что тоже ослабевает. Её тело становилось похожим на тело наполовину сдутой резиновой куклы. Страх и равнодушие поселилось в нём, вероятно, всё же не стоило так отважно пить, ведь мальчишки вовсе не требовали от них таких подвигов.
«И что теперь? Нас изнасилуют, да?» - подумала она, вспоминая, что под этим платьем она почти нагая.
Артём и Павел торжествовали. Они никогда ещё раньше не испытывали такого счастья. Теперь их унылая, почти безрадостная жизнь наполнялась желанным смыслом.
Артём с гордостью смотрел на младшего брата. Тот был его помощником во всём, и когда он, Артём, сказал, что им нужны молодые батрачки, Павел с радостью согласился.
Его самого раздражали вчерашние школьницы, они слишком кичились своей мнимой взрослостью, и были готовы подражать всем ранее увиденным образам. Особенно тогда, когда они оказывались почти голыми на пляже в своих бесстыдно откровенных бикини и покрывались бессмысленным и почти порнографическим загаром.
Гораздо милее они бы выглядели на огороде братьев. Там, как раз не хватало рабочих рук. А этим девушкам гораздо к лицу был бы рабочий загар рабынь из американского южного штата Джорджия.
И вот две пташки уже трепыхались в их силках. Одна слишком яркая, почти тропическая, а другая невзрачная и хлопотливая воробьиха с отчаянным чириканьем и волнующим, почти материнским поведением.
Их обеих достали из багажника «Жигулей». Валерия выглядела глупо, она вообще всегда выглядела такой, когда спала. А Оля, Оля явно боролась с ужасающими кошмарами, стараясь то ли поглубже нырнуть в сон, то ли поскорее вынырнуть из него, словно бы из зловонного затягивающего её в себя болота…
Саманный домик был и на их участке. Раньше в нём располагалась летняя кухня. Но со временем печь разобрали и решили использовать это помещение, как кладовку. Здесь уютно могли дозревать сорванные раньше времени плоды и лежать инвентарь, и ещё в этой комнате вполне могли разместиться две батрачки. Батрачки, которые ещё ничего не знали об этом.
Артём был рад. Он вдруг понял, что всегда хотел быть рабовладельцем. Что всю жизнь, глядя на то, как его родители пресмыкаются перед жирными курортниками, он мечтал отплатить им за их слишком явное добро, настоящим злом, лишить их покоя и праздности заставить вставать с петухами и содрогаясь от страха, вкалывать под немилосердным южным солнцем…
Особенно этой участи были достойны сопливые девчонки с телами уже не ко времени ощипанных бройлеров. Она слишком были похожи на глупых куриц, что заставляли его самого ощущать себя умным и хитрым лисом, лисом, чьё поведение обуславливается одним – охотничьим инстинктом.
Артём теперь очень сожалел, что слишком быстро вернулся домой. Он бы мог как-то изменить свою жизнь, уехать из этого разгульного края, уехать прочь от этих людей, говорящих на смеси украинского языка с русским, стать для самого себя не презренным курортным аборигеном, а нормальным человеком.
И вот теперь, теперь он не знал. Как поступит.
Обе пленницы лежали на топчанах и крепко спали. Они спали, забывая обо всём, о своём походе в ресторан, об их знакомстве, обо всём, что делало их свободными. Артём вдруг подумал, что хорошо бы пройтись по их памяти чем-то влажным, стереть её, как он привык стирать меловые слова со школьной доски…
«Кукареку!»
Одна из девушек нервно вздрогнула. Ей снилось нечто похожее на экранизацию гоголевского «Вия». Страшные уродливые существа тотчас скрылись в деревянных бревенчатых стенах, скрылись, как скрываются ночные кошмары, стоит только открыть глаза.
Но пробуждение было сродни другому сну, Сну, из которого нет такого простого выхода. Валерия не верила своим внезапно открывшимся глазам. Она помнила слишком мало, чтобы быть уверенной, что всё это не снится ей после долгого слишком пьяного вечера.
Однако голое тело было безжалостно к её окончательно захмелевшей душе. Рядом кемарила самая нелепая из её студенческих подруг. Она привыкла презирать Олю – та одевалась совершенно немодно, используя одежду только как необходимый покров для голого тела. У неё не было ни красивого костюма, ни стильного белья – зато тело, тело было почти идеальным. Валерия завидовала ей. Ей ужасно хотелось быть такой же крепкой, но материнские заботы выплывали на теле излишними жировыми полосками, а похожесть на языческого божка любви становилось нестерпимым испытанием для этой капризной девушки.
Только теперь она поняла, что влипла, как муха в патоку. За дверьми этого помещения занимался новый день. Солнце уже поднималось над горизонтом и посылала свои лучи сквозь неплотно зашторенные окна. Да и очередной крик петуха заставил теперь вздрогнуть и невозмутимую Олю.
Валерия была бы рада оказаться за много километров отсюда, в своей уютной комнате. Там, где её слабость и избалованность не бросались бы так явно в глаза. Она вообще очень сожалела, что поехала на юг в одиночку. Что теперь её тело, а, главное, перепуганная насмерть душа, оказывались во власти неизвестных ей людей.
Оля проснулась. Она наблюдала за капризной Валерией. Ещё недавно эта девица охотно вливала в себя шампанское, не замечая, как глупеет с каждым глотком этого пьянящего напитка. Быть капризной и глупой, не казалось ей постыдным. Она была похожа на маленькую девочку, изображавшую из себя взрослую женщину, и принимающую шампанское за безвредный и вкусный лимонад.
В это мгновение скрипнула дверь, и на пороге возникли те самые ухажёристые парни из кафе. Один из них брезгливо посмотрел на съёжившую от ужаса Валерию. А другой, расставив для форса ноги на ширину плеч, по-нацистки безжалостно гаркнул: «Встать!»
Первой прореагировала на это дурацкий приказ пьяненькая и страдающая икотой Валерия. Она ужасно стыдилась своего внешнего вида – схожесть с Амуром бросалась в глаза и этому парню, а его обжимания на танцполе до сих пор были памятны её пояснице и ягодицам.
Парни бросили им полосы ткани и приказали прикрыть ими срам. Оля первая догадалась, как скрыть свои гениталии она стала сооружать что-то вроде пародии то ли на памперс, не то на набедренную повязку. Валерия никак не могла сообразить, как соорудить для себя подгузник.
Окончив возню со своим подгузником, Оля принялась за подгузник подруги. Очень скоро они напоминали двух нелепых не то туземок, не то пародию на младенцев. А парни между тем задумывали что-то явно нехорошее.
«Вы чего это? Отпустите нас… Пожалуйста…» - стараясь скрыть страх за грубостью, напомнила о себе Валерия. Она понимала, что эти люди сильнее их, после вчерашней вечеринки её страшно тошнило, и в голове вразнобой играл настоящий джаз-банд, особенно старался выплевывавший звуки тромбон.
Ей вдруг опротивел этот непонятный мир. Всё походило на какой-то идиотский фильм из истории рабовладельческого юга. Валерия даже посмотрела на себя – но её кожа была слегка посмуглевшей, и не делала её настоящей взаправдашней негритянкой.
«Боже, я ведь сойду с ума»
Между тем парни что-то объясняли им.
«Вы будете работать. Арбайтен. На огороде. Хорошо работать – хорошо кушать. Ферштейн? Плохо работать, будете биты. Вот этой плетью. Мы ею Пирата учили. Он теперь злой, любит, когда его боятся. И ещё. Мыла, горячей воды тут мало. Поэтому вам обеим надо постричься…. Не бойтесь – мы взамен дадим вам бейсболки. Да и работать вы будете до полудня. А потом перерыв на секс…»
- На что? – возмущённо пискнула некогда горделивая Валерия.
- На секс. Вы теперь не только батрачки, но и секс-рабыни. Выбирайте, что кому по вкусу. Хотите, за честных девочек сойти, – то зад или рот подставляйте. А если по фигу, так мы у вас и в п…. пошурудить можем.
Парень засмеялся и уставился на прижухших пленниц.
Оля была даже рада. Ей надоело быть для избалованной профессорской дочки ангелом-хранителем. Надоело наблюдать, как эта капризуля затирает её в угол, а сама разыгрывает из себя модную путешественницу.
Теперь она боялась подло расплакаться, а и того хуже обмочиться. То, что вместо пляжного безделья её ожидает каторжный труд на огороде казалось обычным розыгрышем. Казалось, что она просто не до конца проснулась, и теперь вынуждена страдать из-за своего слабодушия.
Минут через сорок парни уравняли их причёски. Теперь они обе походили на облысевших обезьян. Валерия понимала, что со своим телом избалованной горожанки скоро выдохнется, к тому же тесная бейсболка жгучим обручем охватывала её оголённую голову.
Огород казался почти бесконечным. Валерия вообще была не в восторге от огородничества. Возня в земле её раздражала, а теперь, когда им приходилось ходить с тяжёлыми вёдрами, со скованными мини-кандалами ногами, ненависть к этим растениям возросла в геометрической прогрессии.
Время растягивалось. Растягивалось, как огромная, прямо-таки гигантская жевательная резинка. Ничто не могло указать на его течение кроме безжалостного солнца. Валерия уже порядком оттянула руку, и стала забывать какие из кустов были ею политы, а какие - нет.
«И зачем меня в эту дыру понесло? Тут же не Рио-деЖаннейро. Тут скорее Двенадцать дубов или ещё хуже Тара[1]. И я? Я! на кого я теперь похожа? Да меня теперь в ментовку сдадут, как бродяжку. Ещё подумают, что у меня вши обнаружили.
Валерии были противны бомжихи с опухшими лицами и отметинами болезней и уличной жизни. Она боялась слишком громких проспектов, и с наступлением темноты, словно боязливый грызун в своей норе, пряталась за дверьми родительской квартиры. Ей вдруг стало страшно. Жизнь приживалки, жизнь человека почти бездомного и нуждающегося в защитнике стала пугать, словно страшная болезнь.
Артём и Павел прекратили их мучения ровно в полдень. Они завели девушек в прохладную времянку и тотчас задали неудобный, но очень главный вопрос.
Валерия не знала, что лучше – прослыть вафлёршей или пожертвовать своим чистым анусом. К тому же вернуться домой не девственницей было страшно. Конечно, ей хотелось попробовать, но не так, не ощущая себя обычным спортивным снарядом.
Ещё в школе она случайно прочла рассказ Леонида Андреева «Бездна». С тех пор она боялась быть рядом с чистыми и бессильными ботаниками. Ей само хотелось стать чьей-нибудь игрушкой, но как-то иначе, более романтично.
«Что дрожишь? Вот глотни!» - предложил Артём стакан чего-то мутного и отдаленно пахнущего алкоголем.
Валерия зажмурилась и храбро всосала в себя это пьянящее питьё. Ноги разом стали ватными и она медленно опустилась на четвереньки и поползла к своему новому повелителю.
Оля недоумевала. Она чувствовала, что и ей придётся прогнуться, но не так явно. Страх был совсем незаметен в её взгляде. Она вдруг почувствовала себя простой пленницей, на каком-нибудь баронском хуторе в Фатерланде.
Валерия пыталась вспомнить. Как недавно страстно облизывала зеленоватый брикет фруктового льда. На неё поглядывал смуглокожий фотограф. Он намекал на её сходство с Венерой и взглядом показывал на свою бутафорскую раковину. Теперь же она была низложенной принцессой. Фаллос её партнера по танцам попахивал потом. Он явно напрашивался на гильотинирование. Но Валерия вдруг почувствовала жалость к этому детородному отростку и словно опытная порно-звезда взяла его в свой всё ещё пахнущий ментолом рот.
Оля попыталась было воспользоваться занятостью одного из братьев. Она была потная и вёрткая, как минога. И теперь её невозможно было ухватить за волосы. Сходство с кастрированным гермафродитом было неожиданно приятно.
Но её всё же поймали, прижали к щелястой и подлой двери – и резко почти безжалостно вошли. Оля яростно прикусила язык. Она не считала чужих фрикций, но каждая заставляла её тело мучительно содрогаться и ожидать самого худшего.
Она вдруг представила, как залетает от своего повелителя. Как затем на пару с глупой Валерией ожидает рождения ребёнка, как затем страдает от выкидыша, или становится похожей на плененного примата.
Теперь было даже безразлично, что творилось там в приволжском городе. Она вдруг даже перестала думать о предстоящих в сентябре занятиях, о своей мечте стать медиком и поехать работать в село, как герой романа Юрия Германа. Все эти романтические бредни стали выпадать из её головы, словно отстреленные гильзы из барабана револьвера.
По её ногам уже стекала кровь. Она напоминала гранатовый сок, а толстый орган парня был неутомим и жаден, словно гигантский дождевой червь. Он норовил пробуравить её лоно, словно сухую осыпающуюся норку в сухой земле.
К вечеру они окончательно стали чужими. Так, наверное, ощущают себя куклы из разных партий. Валерия тихо всхлипывала. Хотя её лоно оказалось нетронутым, во рту ещё противно и дерзко пахло спермой. Так она чувствовала только один раз в жизни, когда за новогодним столом храбро перебрала шампанского.
За часы вечерней работы она почувствовала страх одиночества. Казалось, что они оказались в пустой степи, и теперь на них было наплевать даже солнцу. Зато забавляющиеся с транзисторным приёмником повелители были начеку. Они разглядывали их в бинокль, и всякий раз Валерия вздрагивала от непонятного и неприятного ощупывания.
Дни теперь были похожи на кадры бездарного фильма. Нет, он даже не тянул на триллер. Наоборот, это была спокойная и вполне размеренная прогулка к бездне. Они поливали растения, вырывали сорную траву, ели предложенные им подачки. Валерия уже плохо соображала, что она должна чувствовать, и от того не чувствовала почти ничего кроме отупляющего спокойствия.
Она даже не пыталась запоминать сколько рассветов и закатов уже миновало. Дни были бесконечны, а ночи слишком коротки. И теперь она понимала только одно, что не хочет возвращаться в свой мир, точнее в мир прежней нетронутой и глупой профессорской дочки.
Теперь её страшно карябало собственное имя. Оно не стыковалось с её внешним видом. Напротив было слишком вызывающим. Если бы её назвали как-то иначе, пусть даже самым глумливым прозвищем, она бы скорее была спокойна.
Оля старалась не тревожить подругу своими сожалеющими взглядами. Когда-то она завидовала ей, когда горделивая Валерия выходила из пены морской, словно знаменитая языческая Афродита…
День за днём превращал её в вещь. В обычную самоходную статуэтку. Ей позволяли ходить, носить тяжёлые вёдра и молчать. Никто не хотел слышать её голоса. Зато оба парня любили поговорить сами. Они то громко смеялись над своими пошловатыми шутками, то старательно заставляли улыбаться своих пленниц. Девушки покорно кривили губы и старательно изображали из себя ошалевших от похоти обезьян.
Солнце то всходило, то заходило. Вставало оно над малинником, а заходило над строем ещё не до конца созревших подсолнечников. Слишком щепетильной Валерии вдруг стало не по себе – она представила, как будет вертеть бесконечные фунтики из газетной бумаги и пряча глаза от прохожих наполнять их хорошо прокаленными семечками.
Это было лучше, чем изображать погорелок перед яркой вечно бездумно спешащей толпой. Валерия никогда не смотрела ниже своей талии. Люди там на асфальте её никогда не интересовали, они были незаметны, как дворовые собаки или обычный вывалившийся из городской урны мусор, какой-нибудь смятый стаканчик из-под мороженого или что-то еще такое же грязное и мерзкое.
Теперь такой же падалью была и она сама. На неё было бы страшно смотреть – малолетние курортники тыкали бы в неё пальцем, а их родители бы брезгливо отворачивались, как от чего-то не нужного и совершенно не аппетитного.
Даже календарь перестал их интересовать. В жизни не было других событий, кроме опостылевшего огорода, и мир стал совершенно тупым и вязким, словно расплавленная резина в вулканизаторе.
В один из таких вязких дней никто не спешил будить их с рассветом.
Девушки лежали, презирая испачканые спермой зады. Оле казалось, что она сутки просидела на черенке лопаты, а Валерия уже почти не чувствовала своего некогда говорливого язычка.
Зато в темноте всю ночь резвились комары. Они откуда-то прилетали, видимо нашли себе убежище под старой местами значительно проржавевшей бочкой, из которой сочилась застоявшаяся вода. Она напоминала им их рабскую жизнь, с запахом пота до обеда, нелепой отупляющей сиестой, а затем со странно прогибающей ночью, когда их души готовы перелететь из тела в тело и навсегда затихнуть в мозолистых и ноющих от изнуряющей ходьбы пятках.
Это день начинался иначе и этим страшил. Валерия вдруг подумала, что парни просто разбились на своём жигулёнке. И ей отчего-то стало жалко Артёма. Когда он ожидал от неё покорности и ласки некогда чересчур брезгливыми губами, она вдруг по-детски краснела, и особенно старательно начинала исследовать это предложенное полукушанье-полузабавную игрушку.
Но теперь никто не нуждался не в её работе на огороде, ни в таком ещё недавно противном миньете. Теперь она была не нужна даже самой себе. Казалось, что её душа была бы рада покинуть поруганное тело, как тело стремится избавиться от грязной и вонючей одежды.
Оля вдруг вспомнила о матери с отцом. Они были не виноваты, что не сумели стать известными, или в том, что так любили свою неказистую дачку - единственную радость в жизни. Не виноваты они, что не окружили свою дочь модной электронной аппаратурой, мебелью, а, главное, маскирующими безжалостную действительность яркими тряпками, словно бы у неё брачный сезон длился от января до января.
И уйти от них в неизвестность было бы предательством. Парни не скрывали, что относятся к недавним партнершам по танцам и кафешному столику, как обыкновенному, пока ещё ходячему мясу. Что им хочется унять совесть. Уничтожив свидетелей своего позорного проступка, своего так быстро разрастающегося преступления.
Артём боялся влияния брата. Тот мог уничтожить и его, слабовольного белобилетника. Артему нравилось наблюдать на реакцию своего члена на старания обеих пленниц. Он был доволен всем тем, что они отдавали ему с видом дарительниц. А не подневольных рабынь. Он вдруг понял, что мог жаждать этого от любой, любой женщины, которая только сумела бы побороть женский страх и брезгливость перед мужчиной.
«Они, наверное, на базар поехали! Ведь говорили вчера… Слушай, а что мы сидим. Давай слиняем – пока ещё можно?!»
Валерия понимала, что похожа на ощипанную до срока бройлерную курицу. Он давно не смотрелась в зеркало и от того казалась самой себе слегка полноватой. Однако, жирок стал сходить с этого изнеженного тела, становился похожим на глупую, почти невозможную для других карикатурность.
Любое зеркало теперь было бы кривым. И в этой кривизне, словно бы в лабиринте плутала бывшая гордость, превращаясь постепенно в желчь, как перестоявшее свой срок вино становится попросту винным уксусом.
Валерия понимала, что теперь станет в глазах соседей посмешищем. Она чувствовала на своём теле эти внешне соболезнующие взгляды. Те проникали во все полости её тела, словно бы бесцеремонные хирургические инструменты. И от них нельзя было скрыться, убежать… или сжаться в комок.
Они ещё не знали, что будут делать дальше. Выбраться из плена оказалось слишком легко. Осоловевшая от жары собака тупо дремала в своей будке, а преодолеть не слишком высокий забор оказалось не так сложно, как они думали.
Но теперь она сами себе казались карикатурными младенцами в подгузниках. Валерия тупо шмыгала носом и держалась за спиной у Оли.
Стоящая у обочины «Газель» привлекла их внимание. Это было гораздо лучше чем молочная цистерна, в которой они бы напоминали лягушек без устали шевелящих лапками. Сидеть под лёгким бело-голубым тентом и ждать своей участи было как-то нормально.
Они были рядом, но в то же время далеко. Оля понимала, что является бревном в глазу подруги, что теперь Валерия её возненавидит, и им лучше расстаться.
«Что я скажу её отцу? Я ведь обещала следить за ней, а вместо этого. Наверняка он подумает, что всё произошло по моей вине!».
Шофёр сел за руль. Он даже не взглянул в кузов машины. Возможно, ходил отливать в придорожные кусты.
Очень скоро замелькали кварталы курортного городка. Только теперь подруги поняли, что не одеты. Трясти оголенными грудями и пугать всех выгоревшими на солнце бейсболками. А возможно сидеть перед кем-то в мундире и отвечать на вопросы.
Тот сарайчик казался теперь им просто дворцом.
Он всё же выскочили на светофоре и побежали прочь от перекрёстка, дробно стуча по асфальту босыми пятками. Асфальт, несмотря от тень от домов, казался им раскаленным, как чугунная сковородка
[1] Поместья из романа М.Митчелл «Унесенные ветром»
Сумели добежать до милиции. Их родители, они жили в Санкт-Петербурге, не дождавшись от дочек весточек, стали их разыскивать. Да еще квартирная хозяйка сумела связаться с родителями, и объяснить, что девушки ушли на дискотеку и пропали. Естественно тех парней вычислили и арестовали. На суде эти преступники сваливали всё на курортный синдром, и на то, что им в лом вкалывать, когда другие отдыхают. Эту историю уже печатали в "Работнице" где-то в середине 1990-х. События происходили в Анапе и где-то около посёлка Сукхо
Денис, даже клавиатура отказывается печатать... Ощущение жуткое. От цинизма всех без исключения героев Вашей истории, порождаемого обстоятельствами жизни, завистью, ненавистью, глупостью, самонадеянностью, чувством безнаказанности...Все в этой истории по-своему больны. Заставило ещё раз задуматься над слабостью человеческой натуры. Спасибо!
Эта история была рассказана в журнале "Работница". Что же касается цинизма - мы сами подпадаем под его очарование. Проще жить циничным людям - всё позволено. Им любой встреченный человек - раб и слуга. А как не попадаться на удочку, уву ценить свободу и честь - большой вопрос. Многим кажется, что геройство это просто. Но увы это не так...
Помочь сайту
Поздравления
