Рыба в стиральной машине

«…ТЫ БУДЕШЬ ГОРЕТЬ ВОДОЙ!»

Карина бежала по улице, едва успевая переставлять ноги по летящей навстречу с сумасшедшей скоростью земле. Сердце билось в приступе безжалостного стремления вперёд, в будущее. Мысли её стонали от увеличивающегося давления со стороны вновь обретённых эмоций. Она вся покраснела; несколько тонких волосков прилипли к мокрому лбу. Ей надо было успеть, успеть на электричку. Она собралась ехать загород, на приём к одной женщине. Её порекомендовала Оксана − соседка по лестничной клетке. Сама Оксана не была у Марины Павловны (отзывы о сверхъестественных способностях её к ней поступили от подруг, которые почитали талант Марины и обращались к ней за помощью по любому поводу).


Марина жила одна в большом доме, в модной деревне, в получасе езды от города, в деревне. Вопреки всем традиционным подозрениям и «анафемам» за подобные деяния, Марину Паланину в деревеньке уважали, уважали, прежде всего, за её порядочность. Порядочность её заключалась в том, что она все делала по порядку: сначала приём, затем помощь, а уж после всего, только если желал клиент, она позволяла себя благодарить. А клиенты желали и очень желали благодарить Марину Павловну. Женщина она была серьёзная, приятная, вежливая, что само по себе уже было что-то вроде таланта. И к тому же, как говорят, не дурна собой. А это значит и умная, как надо «в меру», и конечно красивая. Умная в меру значило то, что Марина Павловна никогда не относилась к обратившимся к ней людям предвзято или надменно. Она была проста и доступна, но за этой простотой и той доступностью стояла серьёзная стража. Его величество страх всегда присутствует при такого рода знаниях и умениях. Народ, для которого собственное невежество было собственным божеством, от которого невозможно избавится и которое «было предопределено быть» в их скромном с ним сосуществовании, всегда относился к знающим людям с большим трепетом и осторожностью (она же уважение). Поэтому Марину Павловну принято было, лучше, уважать….


Марина росла замкнутым ребёнком. С тех пор как она лет в двенадцать впервые задумалась о смерти, все остальное её просто перестало интересовать. Быстро осознав, что родители не в состоянии удовлетворить её голод, она стала играть. Играть в тихую и спокойную. На самом деле, ей все было безразлично. Присутствие смерти во всем этом свежо-весеннем празднике жизни, которое властно и без предупреждения подчиняло его себе, определило точку зрения Марины на долгие годы. «К чему весь этот самообман радости, когда все предопределено…?». Так Марина стала фаталисткой. В школе её естественно считали странной и даже сумасшедшей. Но поскольку училась она хорошо и даже как-то легко (будто небрежно), никто не трогал её. Да и не смели. Марина была сильной. Не смотря на свою «фату» чёрной невесты, она понимала, что в этом театре слабаков предпочитают съедать первыми. И поэтому активно занималась спортом и самоорганизацией. Иные пытались дружить с ней, но она не подпускала к себе никого. Не вступала ни в какие группы и группировки, не контачила ни с какими лидерами, ни с авторитетами. После окончания школы она также легко поступила в медицинский. Марина словно испытывала жизнь, почти брезгливо делая то, к чему большинство прилагало мучительные усилия. Она осознанно шла на рожон, бросала вызов, искала эти «скрыты дыры жизни» − глаза смерти.

В университете Марина стала знаменитостью. Прежде всего, благодаря одному своему поступку, степень эксцентричности которого была столь неожиданна, что все, включая преподавателей, оставили Марину в покое вплоть до самого диплома (чего она собственно и добивалась). Поскольку мнения знающих её мужчин о ней резко делились на два (одни из которых готовы были буквально «на всё» ради неё, а другие, боясь быть несостоятельными, ненавидели её), Марина удовлетворила любопытное ожидание их всех.

Как-то весной, незадолго до окончания второго курса, в вестибюле университета появилось объявление, в котором было приглашение всех желающих студентов мужского пола на лекцию «о возможностях совместимости характерных точек зрения для желающих вступить в брак». «Лекцию читает Марина Ведницкая». Подпись «лектора» была для всех «более чем известна» − это была подпись «мисс вамп» (так прозвали её в университете). Когда же все желающие (а это были почти все…) собрались в аудитории и возбужденно сглатывали аперитивом слухи в предвкушении обещанного пикантного блюда в душном зале, словно выйдя в этот мир из параллельного, незаметно появилась сама виновница мероприятия. Не все сразу заметили её, поэтому она ещё стояла несколько секунд, ожидая тишины и наблюдая за беспечно-смелыми дискуссиями «знающих незначащее». И вот аудитория замолчала, поглощая неприлично алчными взглядами фигурку у доски.

− Поговорим о браке, который подразумевает под собой и являет собой некую связь желающих быть и жить вместе и совместно. Поговорим о религии, как форме брака и о любви, подразумевающей наполнение этой формы с последующим её поглощением. − Аудитория, желающая жертвоприношения, сама вдруг почувствовала себя животным, ведомым властным хозяином. − Религия, как известно, слово происходящее от слияния двух латинских слов обозначающих буквально − «связь с Богом». Наличие связи подразумевает под собой расстояние. А какое, позвольте спросить, расстояние, может быть в любви, когда любовь подразумевает под собой слияние, то есть единое и целое? Стало быть религия, судя, по крайней мере, по тому слову, каким это действие само себя именует, не имеет ни какого отношения к Богу! Если мы хотим говорить о любви к Нему или о том Боге, который, как всем хорошо известно, учит любить… Религия учит связи, тому, видимо, как связаться с Богом. Хотите сказать, что это учение о связи и есть учение о любви, то есть религия учит нас как любить Бога? Или сам Бог учит нас, как Его нужно любить? Неужели уже и этому нужно учить человека? Неужели человек так смог, пусть даже при всемогущей и потопляющей поддержке дьявола, так смог переделать самого себя…? То есть своей волей, созданной, по идее, Богом же, пусть, повторяю, при помощи, теперь уже «безгранично всемогущего врага рода человеческого», уничтожить или, если хотите, свести на нет всю ту же волю? Такое впечатление, что воли самого Бога просто не существует, настолько её никто не учитывает и не считается хоть сколько…. И почему бы отношения с Богом, просто не назвать любовью? А не подразумевать под религией любовь? Вероятно потому, что где-то здесь границы могущества «его величества обмана»…. Иначе бы вещи называли своими именами. Связь подразумевает под собой расстояние! Это определённые условия для контакта. У кого какой оператор, у кого обширное покрытие? Мы связываемся, будто мы развязаны.… Это простое свидетельство нелюбви. Потому что тот, кто хочет любить, тому не нужна связь, тот себя не отделяет, чтобы потом учится связываться. Хотите сказать, это всё он, дьявол? Да, дьявол! Такой уж он молодец. Могущий смять волю человека − творение самого Бога. Разрушить (в некоторых) Его (Бога) замысел добра. И всё это в начале…. А затем почему-то, от той же воли, того же Бога и того же Им сотворённого человека был вынужден бежать в ад…. Похоже на то, что Бог попросту решил опробовать человечество (вернее, некоторых его «неугодных представителей») на недвусмысленную и вполне определённую прочность. Или же не было, и нет никакого дьявола…. А всё это человек, не желающий признать свой несостоявшийся триумф позором. Выдумал себе иллюзорно прозрачное оправдание в виде сверх (Самого!) силы. Увлёкшей его (против его же слабосотворённой и наивной по началу (хоть и не знавшей до этого и понятия о грехе, а значит сильнейшей за последующую) волю! Расщепив таким образом для натуральности себе мозги. Лицемеря в борьбе внутри себя для достоверности! Заигрался и забыл, бедный, что такое берег. Всё бы хорошо, да вот беда: действительность оказалась куда крепче мозгов, её никак не удавалось расщепить. А тут ещё Бог со своим лечением – прощением – обличением и тёмных углов освещением. Пришлось придумывать связь. Такую, как надо. Где-то раз в неделю. В остальное время нужно решать дела, вес которых видимо гораздо тяжелее. Да оно и понятно – бремя… ему нужно время. Это круг, это зависимость, это доказательство Ему своей состоятельности, строительство доброго, совершенного мира, культ человека. Да, да, да, я говорю о смерти. Смерть, это обида человека на Бога. «Мы умираем, а Ты не видишь, мы страдаем, а Ты…. Нам нужно твоё прощение, нам нужно твоё всепрощение, твоё «невзыскание». Нам нужно твоё воскресение, нас воскресение…. Мы будем делать из себя дураков и умирать, позорясь своей несостоятельностью, как владельцы земли, себя, своих детей, жизни, славы…, а ты не увидь ничего и дай нам ещё силы. Дай потом…, может в следующий раз мы долезем до неба и… или так убежим туда, где Ты отстанешь наконец от нас! Чтобы мы могли жить как хотим того сами и делать, что хотим с нашими жизнями сами! Наши тела, наши тела, наши тела…. Мы хотим постоянного тела, мы хотим не выливаемую кровь, мы хотим дерзнуть и охватить собой небытие! Но Ты будь на страже и спасай нас! Мы хотим видеть и твою смерть…. Будь подобен нам, познай смерть и насладись властью…. Дай нам безграничную, беззаконную свободу! Покажи пример! Мы ждём и хотим увидеть, как ты любишь нас! На всё ли ты готов ради своего творения? Которое, как Ты говорил, любишь?!» − В зале поднялся тяжёлый, тревожный гул, напоминающий стон. − Не волнуйтесь так, я заканчиваю, − сказала Марина, еле заметно вздёрнув правый край верхней губы в нескрываемую улыбку без малейшего сожаления. − Смерть, стало быть, предопределена, не так ли? А посему, зачем же рождать детей…, на смерть? А у вас, я вижу оператор со скудным покрытием, поэтому даже плохонькой связи не поиметь. А если нет связи, какой брак? Делать детей? Каких…, брак? Я закончила, вопросы не принимаются.

Всё, что она наговорила в тот вечер, было практически целиком «экспромтом». Неожиданно для самой себя, она стала произносить такие слова, о которых едва подозревала…. Но вскоре после «выступления», она полностью разобралась в том, что это был за «приступ». «Это её гневные ночные размышления, споры с «невидимым». Это её убеждённые доказательства слепым «инвалидам по призванию». Это доказательства против её фатальности, неприемлемые её и почему-то прозвучавшие из её уст, как «горячее убеждение». «Эмоциональность дала ход подсознанию, заключила Марина, она же и переврала, всё перемешав….» Она раздражённо отбросила «подползавшую» к ней мысль о том, что все это не так уж и отвратительно для неё. «Смерть – это порядок, и нет никакого смысла! Хаос! Разве удовлетворят знания о том, кто является его причиной, человек или…? Если ты не в силах ему себя противопоставить? Всё это самообман, а реальность одна – смерть. Все эти Христы, пророки, где они, кто их видел? Тот, кто видел, пусть тот и верит. А для меня это всего лишь рассказ, и верить в него или нет – это мой выбор. И я выбираю реальность. Пусть они не объясняют себе реальность через свои убеждения, пусть их убеждения делают реальность или повелевают ею себе во благо. А всё объяснять, что это, мол, так надо, всё это во благо, это немощная несостоятельность и рабство перед действующей вопреки тебе действительностью! Сердце билось в какой-то непредсказуемо вольной аритмии. Марина устала ловить его по всем углам своей клетки. Она прекратила аргументационный спор и взяла его в свои в руки.


Вообще, своей лекцией она собиралась донести до «не завязавшихся Ромео» то, что она не собирается выходить замуж вовсе. То есть, ни за кого и никогда. Потому, что твёрдо убеждена в том, что рождать детей аморально. Поскольку ничего кроме смерти приход в этот мир дать им не может. Но она превзошла ожидаемый результат. Никто к ней с тех пор и не пытался подойти. Даже спросить о чем-то более обыденном. Кроме следящего за ней одного неформала, да и то, «приставшего к ней» и появившегося тогда, когда она была уже на четвёртом курсе. Он держался на расстоянии, подглядывая за ней и «провожая» её по городу. Юноша одет был во все чёрное и хорошо ношеное. Она его давно заметила, но не гнала, делая вид, что её это абсолютно не касается и не волнует. Это был видимо жёлтоклюв-первокурсник. «Наслушавшийся, надо думать, сплетен и влюбившийся чувством платоновским в образ недоступной и жёстко справедливой женщины». Её это даже стало одно время забавлять, играя разными образами на безумном, бирюзовом и фантастически таинственно чёрном цветах морских глубин.


Стремящаяся к солнцу, заключённая женщина, по её неосмотрительности, всё же получала, сквозь какие-то щели, ненужные лучи. Но хозяйка, отследив в своей крови весну, безжалостно сомкнула шторы, до возможной в её понимании герметичности. А призрачная слава великого учителя понимания бытия, была и вовсе потушена мокрыми пальцами, не заслуживая даже её дыхания.


«Кто ему виноват, что он за мной ходит, я его не просила. Он сам выбирает, а что и как, это уж дело личное, я его не звала и не приглашала. Что же мне теперь, по улице не ходить..?» Так продолжалось до последнего, шестого курса. К этому времени у Марины, на месте безразличного, пресного холода, выросло вдруг ледяное чудовище ненависти по отношению к «своему темнышу». Её раздражённость «тенеобразным» грозила созреть в гневный приступ. Она с испугом обратила внимание своё на то, что почти уже рычит, видя своего «мыша». Им стало тесно жить на одной земле, мало одного воздуха, не хватало пространства… «До какого же конца мне терпеть всё это, уже конченное? Бессмысленно и ждать «пыльный венец» в таких обстоятельствах…». «Скоро, скоро диплом и тогда всё..., я больше теней не отбрасываю…»

Но уже тогда, когда Марина, наигравшись поисками «чёрных глаз», стала понемногу забывать об этом. Она стала остро чувствовать любую беду: болезни, несчастные случаи, смерти…. «Дар» посетил своего владельца без всякого предупреждения и возможной меры.

Уже забывший почти про свои семена, когда-то брошенные в волшебную землю, «адептолог» узрел теперь плоды, намеревающиеся удовлетворить творца неотъемлемым собственным удовлетворением. Смерить землю и завязать итогом узел, с когда-то оставленным беспечно концом…

Марина стала сохнуть под жёлчным дождём знаний обречённых. У неё непрерывно болела голова. Она ела прилагая усилия. Сон и бодрствование почти перемешались. Она не слышала никаких голосов. Но не могла молчать. Она говорила о наступающих бедах почти всем, не имея в себе сил для того, чтобы хоть сколько-нибудь сопротивляться. Популярность её росла диким растением с изумляюще-пугающей красотой. К нему всех тянуло сказочной силой, а затем, отравленных снотворными ядовитыми парами, отталкивало прочь. Растворившиеся в видениях кошмары разрывали душу, словно бумажную. Ни один бог не желал слушать Марину с её просьбами сделаться вновь бездарной. Она медленно умирала, делясь своими знаниями с нуждающимися в цвете будущего. Она захотела, но не могла попросить смерти. Она не знала адреса. И боялась. Боялась уже не страхом, а его отсутствием. «Мать» медленно, словно драгоценный напиток пила силу Марины, вместе с пониманием и ориентирами в происходящем. Утопленное солнце больше не светило своими грязными лучами, осязаемая книжная тьма стала реальностью….

Она брела домой из общежития, не видя знакомой дороги. Как крохотная птичка, которую несёт огромный поток воздуха, не имеет возможности для применения своих крыльев и смиренно движется в законе ветра. Что-то сжалось внутри у бедной женщины, ей стало тяжело дышать, голова оставила свою опору и кругом полетела, смазывая по пути внешние и внутренние цвета. Марина присела. «Да последнее время он ходил один и такой мрачный….». До неё донеслись слова проходящей мимо, беседующей пары. Марина поднялась и медленно пошла далее. Подходя уже к выходу из студенческого городка, она увидела стоящую на улице толпу, машину скорой помощи и милиции. Толпа стояла около одного из общежитий медицинского университета. Сердце так заныло от горечи, что она едва не закричала. С трудом подошла она к опустившим головы людям. По разговорам Марина поняла, кто-то выбросился из окна. Это был парень, совсем ещё молодой. Она не хотела смотреть и почти уже развернулась, чтобы уйти прочь, когда в толпе вдруг возникла брешь, из-за молодых девушки и парня резко отвернувшихся, видя страшную картину трагедии. Словно кто-то повернул голову Марины в сторону тела, взяв её прямо за лицо. Несчастный лежал ничком. Чёрный капюшон, в тон брюк, был все ещё на голове, будто заботясь о соблюдении интимной морали и сколько мог скрывал зрелище. Не смогли ноги удержать тело, Марина опустилась на колени и легла не издав звука.

С того дня прошло пять лет. С большим трудом, но без помощи врачей, ей удалось восстановить свою психику для адекватного существования в социальной среде. Для этого ей пришлось поменять свою точку зрения. Она стала иначе относится и к жизни, и к смерти. Она справилась с чудовищной силой тяжелейшего обвинения, обвинения в смерти человека. Она не решила ничего, не признала себя виновной, но и безучастной себя тоже не считала. Она лишь смогла принять факт, как он есть и, переосмыслив своё поведение, быть дальше. Дальше от неизбежностей мистики. Так, чтобы жить, принося людям, хотя какую пользу своим присутствием.
 

II

Карина таки опоздала на электричку. Но отступать от намерений не собиралась. Она отправилась на автовокзал. Успешно, автобус в «Вересковое» уже стоял на посадке. Купив билет, она ещё успела прогуляться по вокзалу. Карина старалась успокоиться. Она не хотела появляться перед незнакомым человеком в таком состоянии. «Не нужно показывать острую потребность в помощи, а то может и спекуляция…. Хотя про эту Марину говорили только хорошее…. Говорили, что сама она много вынесла, понимает человеческие проблемы…».

Карина села в автобус. До «Верескового» (в объезд) было сорок минут езды. Карина выбирала между «поспать» и «подумать». «Посплю, потом проснусь, успокоюсь… Подумаю спокойно обо всем и успокоюсь тоже…». Но она вспомнила, что то же самое думала и вчера вечером: она хотела поспать и успокоится. Она действительно успокоилась, уснув, но утром, когда проснулась и вспомнила, ей стало снова горько. Ей даже стало нехорошо. За ночь она забылась. Она «воснилась» в жизнь. Утро ввернуло её «сюда». Она также вспомнила и то, что чем дольше думала об «этом», тем сильнее волновалась, а вопросы не только не исчезали, но вырастали новые, большие и «качественные». Сердце испуганно заколотило, словно лишнее. Юность женской психики не имела опыта поведения в подобных ситуациях. Знала только одно – плакать….


«Карина, Карина, нельзя быть такой доверчивой – говорили ей знающие подруги. Но она никого не слушала. Она не умела и не хотела понимать, как надо себя вести, поэтому вела себя как хотела. А хотела она быть счастливой. Счастье видела в семье, детях. Как собственно и все вокруг. С той лишь непонятной этим «всем» разницей, в этом «общем счастье», которую называют любовью. Но с любовью не постельной, а с той, «которой не бывает». Вот эта то беда и преследовала «глупую» Карину. Ни кто её к себе не «подпускал», кроме «гибнущих и непонятых», к которым, видимо, никто больше и не подходил, будучи «разумно удовлетворён» безучастным зрелищем горемык-обманщиков. Участие в горе требовало большой самоотдачи, тогда как жить хотелось. «Хотелось сейчас, постоянно и один раз». «А молодость она одна, понимаешь ты дурочка, учили её «тётки». Но Карина «не отбивала дупля» и «порола бока», высматривая в ненормальности ненормативность и в неформальности отсутствие формализма. Её влекло все странное и пространное. Так, прошлой весной, она познакомилась с ним. Он был дантист, к которому она пришла лечиться.

– Такой спокойный, тихий, мне его почему-то жаль, – говорила Карина маме.

– Ну почему обязательно так? – Мама учила птенца летать.

– Не знаю мама, но он какой-то….

– Не такой, как какие?

– Как все.

– Какие ещё все, Карина? Не обобщай человечество, пожалуйста, всё равно ничего не выйдет.

– Эх мама, ты не понимаешь….

У них «ничего ещё не было», хотя они были вместе уже почти год. Они встречались, гуляли, разговаривали, ходили в гости друг к другу и всё….


– Вересковое, конечная…. – Голос звал Карину обратно, расталкивая грёзы, словно прохожих, проталкиваясь к выходу. Она открыла глаза. И тут же сердце её задребезжало, пропитанное концентрированными впечатлениями.

Дом был большой, двухэтажный. Но без собаки. Через несколько минут во дворе показалась хозяйка, молодая ещё и очень впечатляющей внешности женщина. Удивляла прежде всего её спокойная твёрдость, какая-то незыблемая уверенность.

– Здравствуйте, я Карина, я вам звонила….

– Здравствуйте Карина, проходите, – спокойно и с улыбкой ответила хозяйка уютного и очень необычного дома. Дом был старый, это было видно. Но как же он был ухожен! Такое было впечатление, что он вечный, но чтобы не «травмировать» людей своим «возрастом», притворился пожилым и вот-вот обновлённым, освежённым, что ли?

– Хороший у вас дом, – сказала Карина с простым не скрываемым удовольствием.

– Я знаю, – ответила Марина, – он у меня хороший. Хозяйка здесь хорошая была и я стараюсь.

– Была? – Спросила Карина поторопившись.

– Да, была. – Уехала к детям, в Испанию, а дом вот мне подарила.

– А, – с облегчением вздохнула Карина, – в Испанию?

– Да, в Испанию. Идёмте наверх Карина, там есть всё, что нам нужно. – Они поднялись на второй этаж по спокойной винтовой лестнице. – Присаживайтесь, – указала хозяйка на лохматое кресло. Карина села. И сразу будто бы успокоилась.

– Спокойно у вас, – тут же поделилась она с Мариной своим настроением.

– А что вас волнует, Карина?
 

III

Глаза и нос Карины опухли и покраснели. Она не могла успокоиться. Марина терпеливо и внимательно слушала и наблюдала за своей гостьей.

– Понимаете, дорогая Марина Павловна, – говорила Карина сбивающимся голосом, – я так боюсь, так боюсь….

– Чего вы боитесь так, Карина?

– Я сама не знаю. Понимаете, я люблю Диму, но я его совсем не понимаю. Он такой спокойный. Мне иногда кажется, что безразличный. Не знаю, откуда это взялось и когда, теперь уже не помню, но во мне появилась вдруг какая-то тревога…. А затем стали приходить одна за другой всякие нехорошие мысли…. Сначала я им не верила, как-то справлялась…. Но потом они стали, как бы это сказать, меня уговаривать, что ли? Я стала его подозревать, верить этим мыслям…. А что если… он меня не любит? Что если я ему не нужна? А затем мысли стали приходить такие будто бы, ну будто…, что он из-за меня мучается…. Жалеет меня, и не хочет поэтому уходить…. Дальше совсем плохо, что он так мучается из-за меня, что уже и жизнь ему из-за этого стала противна. А дальше, ой…. – И Карина вновь залилась слезами. Марина взяла девочку за руку.

– Ну, во-первых, успокойся, а иначе мы с тобой долго будем искать дорогу из этого леса. – Карина послушала и, шмыгая носом, прижалась к Марининому платку. – «Совсем ещё ребёнок», – подумала Марина Павловна, – «что там ещё за отношения у них с этим Димой»?

– Ты с ним разговаривала, – спросила она потупившуюся на свечу Карину, – а?

– Нет, – словно очнулась та, – я боюсь.

– Ну, милая, знаешь ли, так нельзя. Надо его спросить.

– О чем?

– Ах да, – спохватилась и Марина, – о чем? Я тебе вот что скажу девочка: ты, когда мне про мысли свои рассказывала, ты ведь их плохими назвала, верно?

– Верно.

– Значит, ты знаешь, что эти мысли плохие. А если знаешь, то и не верь им.

– Как же мне не верить, – снова приготовилась плакать Карина, – когда…, когда мне уже кажется, что он из-за меня….

«О», – подумала Марина, – «тут куда серьёзней…»

– Давай-ка, милая, мы с тобой выпьем тёплого вина, ты успокоишься, и поговорим обо всем подробно….

– Я не пью, что вы? – дёрнулась Карина.

– Хорошо, значит не будем, – «да уж какое тут вино…». – Ну, а кроме мыслей, какие-нибудь вещи….

– Да вещи…. Я стала сама искать какие-то вещи…. Подтверждения. И вот… я взяла это у него дома… украла… – И она снова зарыдала.

– Карина, Карина, так ты ему не поможешь и себе тоже, только хуже сделаешь. Нельзя впадать в такой водопад.

– Хорошо, я больше не буду, – пообещала, уже совсем опухшая Карина.

– Давай, что там у тебя?

– Вот, я у него дома нашла. Он мне ключи доверяет. Так я зашла и нашла. А ещё фотографии... Помогите ему, пожалуйста, помогите нам, пожалуйста, – Карина была готова нарушить сырое обещание.

– Иди ка ты умойся, подруга, ванная внизу слева, и приведи себя в порядок, а то ты дом мой подтопишь. А он, знаешь ли, влагу не того….

– Хорошо, – уже улыбнулась на шутку Карина, и встала.

– Вот и хорошо иди, иди. – Карина вышла из комнаты, а Марина взяла в руки напечатанный и скрепленный стиплером текст. Прочтя название и первые строчки, Марина не заметила, как дочитала его до конца. И не заметила возвратившуюся и следящую за ней Карину.

– Ну что, – еле слышно, словно не желая потревожить Маринины мысли, спросила Карина. Марина была под неожиданным впечатлением.

– Ты знаешь, – начала она, глядя в глаза молодой девушки, – это странно, но я будто бы что-то знаю…. Такое знакомое течение…. Ты говоришь, он спокойный у тебя? Это, моя девочка, не всегда признак плохого и… это он сам написал?

– Не знаю.

– У меня в жизни был один случай в чем-то схожий с твоими переживаниями. Мне казалось, нет…. Я думала… Я думала тогда, что из-за меня погиб человек… Молодой парень… Покончил с собой, выбросился из окна… Я тогда училась в медицинском университете…

– Дима тоже медицинский окончил, он дантист. И у них на курсе тоже парень из окна выбросился. Он его даже будто бы немного знал….

– Знал, говоришь, а в каком году….

– Да парень этот наркоманом был, слушал рок. И лидер той группы, он такое там в песнях пел…. Про смерть, что это неизбежно, что не надо боятся, а надо самому и тому подобное… Все это мне Дима рассказал.

– Ты говоришь, у тебя фотография Димина есть? – Марина уже дрожала, а память уже листала архив её воспоминаний.

– Да, когда он в институте…. Он тут такой серьёзный, весь в чёрном. – Дыхание Марины кто-то перехватил. Она взяла фотографию и смела на своём пути все сомнения. – Вот он в чёрном. – Карина указала пальцем на «темныша», – мой Дима….

Через два часа Карина, довольная и спокойная спала в автобусе. Она была так красива в своём счастье. Её лицо почти светилось. Люди невольно обращали на спящую красавицу своё суровое взыскательное внимание.

Марина после ухода Карины плакала, отпуская воспоминание прошлое и строя будущее, настоящее.

Вскоре и та и другая выйдут замуж. Детям своим они будут говорить только о хорошем.