Помочь сайту
Поздравления
Над землёй летели лебеди...
19 сентября 2016 -
Матвей Тукалевский
«…Нас навеки тайга породнила!»
Я захлопнул кабину своего УРАЛьца и двинулся домой. В это время меня окликнул Геннадий Алейников, мой коллега и земляк:
- Матвей! Становишься знаменитостью, - сказал он не без сарказма, остро и с прищуром глянув на меня из-под косматых бровей. Нас с Геннадием Васильевичам многое сближало. Мы оба были – питерцы, и оба работали в Ленинградском автобусном парке № 3, и оба оказались на Всесоюзной ударной стройке. Правда, его путь на стройку был значительно сложнее…(*)
- Говорят, твои «Кедры» играет донецкий ВИА, который обосновался в нашем новом ресторане!?...
…Надо сказать, что мы – строители Всесоюзной ударной стройки газопровода «Сияние Севера» и своей штаб-квартиры - таёжного городка Вуктыл, как комсомольцы-добровольцы, так и те, кто попал сюда не по призыву сердца, а по приговору суда, все гордились своим Вуктылом.
И было чем гордиться! Вуктыл был местом, где всё свершалось впервые.
Первый полевой городок первопроходцев –каре, составленное из вагончиков.
Первая взлётная полоса – кое-как укатанная гравийная дорожка, на которую грохоча и расшвыривая булыжники приземлялись простые как сковородка и столь же надёжные «кукурузники» - трудяги АН-2.
Они, подняв тучи пыли и взревев на прощание мотором, высаживали 12 пассажиров, которые струйкой тянулись к первому аэропорту – дощатому бараку, который от окружающих его жилых бараков только и отличала, пристроенная на его крыше небольшая башенка, громко именуемая «пункт управления полётами».
Всё было для строителей праздником; и первый жилой многоэтажный (аж, в 5 этажей!) дом. И первая улица – «Пионерская», с широким – в два раза шире, чем проезжая часть – тротуаром – местным бродвеем, вдоль которого сдавались здания первой почты, первой сберкассы, первого магазина самообслуживания, первых ателье…
Каждый из десятитысячного коллектива строителей и газовиков, чувствовал и свою причастность к этим новшествам, и сопровождающую эту причастность, гордость за свершенное.
В порядке вещей было и тщеславное преувеличение. Только что вступившее в строй скромное кафе, вуктыльцы предпочитали громко именовать «рестораном». Кафе было с небольшим зальцем на десяток столиков с малюсенькой эстрадкой, где стояла проигрывающая аппаратура, обеспечивающая обязательные танцы.
Кафе сразу же стало пользоваться популярностью у вуктыльцев. До этого семейные праздники; дни рождения и свадьбы вуктыльцы отмечали в своих рабочих столовых, преображая их после работы своими немудрёными украшениями.
Теперь в кафе собирались большие компании и в дни чьих-то семейных, и в дни общенародных праздников. Ведь основная масса строителей ещё жила в полевых городках, составленных из вагончиков, да в дощатых бараках. А там, понятное дело, собрать большую компанию было сложно, а уж потанцевать вдосталь и того сложней. Как правило, танцы выплескивались из тесных вагончиков на заснеженные и утрамбованные площадки внутри каре полевых городков. Веселья при этом было много, а вот танцев - ну какие танцы в полушубках, валенках, унтах и пимах?!(**) …
…Естественно, новость, сообщенная Геннадием, меня поразила. Шёл третий год моего вуктыльского стажа и я постепенно приобретал «широкую известность в узком кругу», как местный бард. Несколько моих вуктыльских песен кочевало по портативным магам вуктыльцев, а одна из них – «Вуктыльские кедры», быстро набирая обороты популярности в качестве застольной песни, настойчиво вытесняла пресловутый «Шумел камыш».
Но магнитофонные записи тиражировали только моё весьма скромное исполнение, а своих песен в чьём-то исполнении я ещё не слышал. Единственным мне конкурентом в этом плане было только стихийное хоровое пение за столом.
Правда, до меня доходил слух, что с недавних пор в нашем «ресторане» обосновался какой-то профессиональный оркестр из Донецка, который завербовал на Вуктыл «Папа Сильс» - колоритнейший заместитель начальника ВГПУ(***) – генерального заказчика и промысла, и самого посёлка Вуктыл. Но самому мне послушать этот ансамбль ещё случая не представилось…
…Это было время, когда в СССР не только «не было секса», но и существовал своеобразный «табель о рангах». Так, например, профессии «писатель» и «поэт» признавались только за членами Союза Писателей СССР, солистами и музыкантами могли работать только члены ещё каких-то там творческих объединений, обязательно при этом втянутые в орбиту филармоний и тому подобных обществ.
Все остальные люди творческого труда, не входившие в прокрустово ложе творческого «табеля о рангах», пытавшиеся кормиться свои талантом, считались тунеядцами и подвергались общественному остракизму. Поэтому поэты, оставившие богатое, порой всемирное наследие, и масса музыкантов, певцов, художников, оставшихся за пределами этого «табеля», официально работали тогда кочегарами, сторожами, дворниками, разнорабочими и пр. представителями «рабочих профессий». А их искусство имело официальный термин - «самодеятельное», хоть в этом термине логика отсутствует напрочь! Выходит, что член Союза писателей не «сам делает» свои произведения?!
В соответствии с описанным выше, заманенные на Вуктыл донецкие профессиональные музыканты, играющие в кафе, официально числились где-то кем-то, что называлось на производственном жаргоне тех лет - «подснежниками»…
…Я ворвался домой взбудораженный:
- Галка! Представляешь! Оказывается, профессиональный оркестр, что не так давно работает в новом кафе, играет мои «Кедры»! – выпалил я единым духом.
Я заскочил под душ, спешно обмылся и натягивая свежую рубаху и новый костюм, пережёвывая схваченную со сковородки котлету, объявил жене просительным тоном:
- Я забегу в кафе послушать?!
И, перепрыгивая через две ступеньки, понёсся в кафе…
…Сидеть, понятное дело, в кафе просто так было не принято. И я заказал себе какое-то мясное блюдо, ну и «дежурные» сто грамм водки, сам весь обратившись во внимание.
Оркестр ещё своей работы не начинал. На эстрадке за пианино сидел невысокий начинающий лысеть мужчина и тихонько перебирая клавиши, что-то наигрывал, как бы для себя. Позже, когда я познакомился с оркестрантами, я узнал, что это клавишник ансамбля – Слава Чёрный – профессиональный, как и все члены ансамбля, музыкант, прекрасно владевший любым клавишным инструментом. Слава не был видным красавцем. К тому же имел физический изъян – он заметно прихрамывал. Но он был компанейским, весёлым и контактным. А, кроме того, спокойным и дружелюбным и оттого пользовался любовью своих сотоварищей.
Его яркой индивидуальной чертой была его постоянная готовность к шутке, юмору, розыгрышу.
А музицирование было естественным его состоянием. Казалось, он никогда не уставал от игры на инструменте. Когда оркестранты уходили на перерыв, Слава всегда оставался на эстраде и, склонившись над клавишами, играл какую-то бесконечную фортепьянную пьесу, в которой форте сменялось пьяно, грустная мелодия бравурной. Я мог часами слушать его великолепные импровизации…
…Я сидел в кафе уже около часа. Оркестр давно исполнил немало замечательных мелодий, которые были у всех на слуху и, наконец-то, я дождался того, за чем пришёл – исполнения своей песни.
И хоть ребята исполнили «Кедры» в темпе вальса, что было для меня неожиданно и внове, меня исполнение этой немудрёной песенки просто потрясло. В профессиональном исполнении, конечно, песня выигрывала и звучала гораздо сочнее, полнее и звучнее.
Особый колорит песне придавал голос солистки ансамбля Натальи Ефимовой. Эта высокая статная девушка, не отличалась броской красотой, но, когда она пела, она преображалась и в неё можно было влюбиться любому. Её исполнение очень походило на входящую тогда в моду и яростно пробивающую себе путь к звёздам Аллу Пугачёву.
Её меццо-сопрано на границе контральто было тем глубоким грудным мощным голосом, который не оставляет любого слушателя равнодушным, а на мужиков действует, как валерьянка на котов.
Она обладала завидным диапазоном. Я не музыкант, но до сих пор считаю, что её диапазон был мощнее, чем у примадонны российской эстрады, как льстиво ныне называют стареющую и не без причуд, эстрадную диву…
…Есть люди, которым суждена горькая участь. Они несомненно талантливы, но невезучи. Их невезучесть заключается в том, что они были рождены не там и не в то время. Что их немалый талант затмил талант их более известного современника.
Так историографы литераторы начисляют с десяток талантливейших поэтов, которым только в том и не повезло, что они были современниками А.С.Пушкина, который затмил их, как солнце затмевает иные более дальние звёзды.
Вообще, чем больше я живу на свете, тем более убеждаюсь в правоте русского фольклора «Не родись красивой, а родись счастливой!»
Особенно этот постулат аксиомен для людей творческих. Для этих людей глубоко вторична природная одарённость, которая пасует перед везением заиметь именитого или денежного спонсора, покровителя, родственника…
Наташа была родом из простой донецкой семьи, в которой не было сколь-нибудь известных предшественников из творческой среды. Всё счастье Натальи сводилось к её природной одарённости и великолепной музыкальной школе, которую давала донецкая консерватория. Её породила удивительная донецкая земля, где одарённых певцов, поэтов, композиторов и музыкантов, в пересчёте на единицу населения всегда было неизмеримо больше, чем в среднем по СССР.
Наташе в начале пути повезло. Она познакомилась и вошла бэк-вокалисткой в состав хорошего оркестра донецкой филармонии, с которым успешно поднимался на эстраде Валерий Ободзинский. Но на этом везение Натальи и закончилось.
Шоу бизнес жесток, как любой бизнес. И Валерий Ободзинский, переходя на очередную ступень - а 70-е годы были годами его небывалого взлёта - предложил только четверым из оркестра шагнуть вместе с ним далее.
Ребята отказались разорвать творческую дружбу, и большая часть ансамбля оказалась в Вуктыле, в скромном кафе…
Валерий Ободзинский высоко ценил Наташин дар и, в числе прочих, предложил и ей ехать с ним в Москву. Но Наталья отказалась, как она считала, «предать ребят» и, насколько я помню, она никогда по этому поводу не плакалась.
Она вообще редко плакалась, эта «железная Наташка», верный и надёжный друг и страшно невезучий человек…
…Описываемый вечер в кафе закончился для меня памятно. «Кедры» звучали за этот вечер неоднократно. В основном потому, что эту песню охотнее других заказывали опьяневшие вуктыльцы. Это был хороший приток гонорара музыкантам, который на их жаргоне назывался почему-то «пАрнас».
Ну, ещё, быть может, и потому, что оркестранты, хоть и весьма иронично принимавшие плещущую через край радость одуревшего от профессионального исполнения его песни местного автора, всё-таки, «делали приятное» этому автору, который сначала всех оркестрантов, а потом и весь зал угощал водкой, выпивая со всеми «на брудершафт» и «за дружбу». Чисто по-русски - «с радости»!
Помню, что мне пришлось сбегать домой, т.к в приготовленный червонец, мой ресторанный счёт не уложился. Галка, всегда понимавшая меня в таких случаях, без слов укора отдала всю имеющуюся в доме наличность.
Помню, что меня все поздравляли, потом я всех поздравлял и клялся оркестрантам в вечной дружбе и любви и они мне клялись… кажись…
…Вообще-то, «кабацкие лабухи», как принято было называть в те годы оркестрантов, играющих в ресторанах и кафе, - были порядочные циники. Вероятно, их цинизм, как доспехи рыцаря, предохранял их от нервного перегрева. От нервного срыва, когда потребитель их таланта, не способный уже отличить «Мурку» от баркаролы Чайковского, невольно терзал их профессиональное достоинство. А его при этом надо было увещевать и ублажать, ибо «кто платит, тот и заказывает музыку».
Но когда «лабух» снимал с себя эти осточертевшие доспехи, то под этими циничными доспехами неожиданно обнажалась открытая, ранимая и очень чуткая душа. Зачастую неприкаянная Душа. Ещё чаще – совершенно не циничная, не рациональная, не коммерческая…
…Прекрасно это перевоплощение раскрыто в игре замечательного актёра Е.Евстигнеева, в фильме «Ночные забавы». В образе одинокого ресторанного саксофониста, в котором неожиданно сквозь «доспехи» рвача, нахватавшего дурных денег, и престарелого циника, казалось бы, не имеющего ничего святого, внезапно прорывались и глубокая порядочность, и безграничная душевность, и умение сопереживать чужому горю, и безоглядная щедрость, и какая-то незащищенная «ребячья» искренность.
Так и в описываемых мной людях внешняя меркантильность этих «крутых ребят» для большинства из них в быту оборачивалась, по сути, полным отсутствием умения накопительства. Никто из этих оркестрантов, о которых я пишу, так и не разбогател с самых щедрых своих гонораров.
Не скопил.
Не «натаскал в норку».
Не нажил богатства.
Гонорар, какой бы большой ни был, как приходил легко, так и уходил. Причём, в любой момент каждый из коллектива готов был отказаться от своей доли в пользу товарища, если у того открывалась нужда…
Ещё на начальном этапе часть оркестрантов, вместе с их худруком вернулись в Донецк. Видимо, наиболее рациональные.
Остались те, кого-таки увлекла, царящая на всей ударной стройке романтическая волна «езды за туманом». Бас-гитара Александр Мокляк, клавишник Слава Чёрный, ударник Василий Юрьев, его жена – Людмила и солистка Наташка Ефимова.
…Пишу и полагаю, что меня могут понять только мои сотоварищи по Стройке. Как нас всех тогда увлёк бушующий «девятый вал» энтузиазма, который мне, пожалуй, не обрисовать нынешнему рациональному читателю. К нам на Вуктыл рвались люди со всех республик необозримого тогда Советского Союза. Мы гордились своим званием строителей Всесоюзной ударной стройки. И в отпусках каждый считал своим долгом обязательно завлечь одного – двух новых «рекрутов» на Стройку.
Ещё считалось для северян в отпуске обязательным показывать свою «северную щедрость». И показывали, поражая воображение окружающих «длинным северным рублём»…
А вот распространяться в отпуске о том, как давались в условиях Крайнего Севера эти «длинные рубли», как-то было не принято…
…С десятилетиями ансамбль распался окончательно. Александр Мокляк перешёл работать в районную газету «Сияние Севера» и, блестяще закончив заочный курс факультета журналистики, стал ведущим корреспондентом газеты. Используя лексикон Льюиса Синклера - «разгребателем грязи» - широко известным фельетонистом газеты, журналистских расследований которого читатель ждал с нетерпением.
Пожалуй, журналист Мокляк стал гораздо известнее музыканта Мокляк. А я лишний раз убедился в аксиоме, что если уж человек талантлив, то он талантлив во всём!
Василий Юрьев давно переквалифицировался вместе с женой Людой на какую-то другую строительную профессию.
И только Слава Чёрный не изменил своей профессии, может быть и в силу своей хромоты. Он продолжал работать музыкальным руководителем и аккомпаниатором в сельском клубе и его следы для меня с десятилетиями затерялись где-то среди необозримых снегов Коми республики…
…Драматичнее всех жизнь закончилась у Натальи…
Но повествование об этом ещё впереди.
…А пока шли юные 70-е. Мы все были и молоды, и оптимистичны. И после этого памятного для меня вечера, нас связала большая дружба.
…Мне Бог дал в напарницы жену из самой гущи знаменитых ленинградских блокадников. С радушием, идущим из глубин души и составляющим суть этой самой Души. Галка была генетически гостеприимна. А оркестранты, как правило, были всегда безалаберны в быту и неорганизованны. На протяжении двух с половиной десятков лет нашей северной эпопеи, в мой дом приходили, как в свой и эти музыканты, которых я описываю, и, сменившие их на музыкальном небосклоне Вуктыла, новые ребята, из ансамбля моего соавтора и друга тоже донецкого музыканта и композитора Анатолия Погребнюка.
Они заскакивали в мой дом, когда хотели и когда могли на сколько хотели и на сколько могли. И всегда их здесь ждал «и стол, и дом». Слава Чёрный с присущим ему юмором назвал наш дом «Салон Тукалевских»…
…Сейчас, на закате жизни, отдавая должное своей подруге жизни, поражаюсь, где брала моя «половинка» время, а, главное, силы, чтобы обеспечивать это самое хлебосольное «вечное гостеприимство» ?! Ведь имея троих пацанов, она наравне со мной работала и, при этом, несла постоянную ощутимую общественную нагрузку?!
Так уж получалась, бОльшим другом для моих музыкальных друзей, чем я была моя Галка. Может быть потому, что она обладала редким даром в дружбе – больше отдавать, чем получать. Ребята охотнее поверяли ей свои секреты, плакались в её жилетку в моменты сплина и разделяли свои радости в добрые моменты жизни.
Кто-то великий сказал: «Из тысячи, с десяток умеют связно говорить. Но из этой же тысячи едва ли один умеет слушать!» Видимо в полной мере обладала этим даром – слушать – моя подруга жизни. Может быть в силу этого она пользовалась особенной любовью у бездомных, точнее, бессемейных наших друзей.
Так и видится, как Славка Чёрный, заходя к нам в дом и снимая в прихожей полушубок, потирая руки входит на нашу тесную кухоньку и доверительно поведывает Галине:
- Знаешь, Галочка, вот я шёл и думал покушать твоего семейного супчика! Три дня первого не ел!..
Иногда Галина велела ждать, пока она спешно что-то готовила, прибежав с работы. Тогда Славка брал аккордеон нашего старшего сына Глебушки, из-за моих родительских амбиций и против его воли отданного в музыкальную школу, и склонив голову к самим мехам, будто прислушиваясь к чему-то, наигрывал что-то по-русски тягуче-грустное, словно выплакивая аккордеонными ладами что-то своё, наболевшее…
Вообще-то, мы с друзьями – оркестрантами работали в разных отраслях и встречаться могли нечасто. Эпизодически.
Поэтому и в моих воспоминаниях мало фактов нашей совместной деятельности. Да и вообще больше эмоций, чем строгих фактов.
…Самыми яркими воспоминаниями является пара месяцев моей жизни, которые я прожил совместно с этими людьми, к которым всегда тянулась моя душа…
…Чтобы подзаработать северяне часто применяли такой способ отдыха – уезжали работать кем попало в летние пионерские лагеря, образуемые нашими вуктыльскими предприятиями где-либо на благословенном юге. Это было удобно и тем, что и наши дети там отдыхали, и какая-никакая зарплата «капала».
Так однажды я попал в посёлок Дивноморское Краснодарского края. В пионерлагерь от ВГПУ. Меня отправил туда упомянутый «Папа Сильс» в качестве завхоза лагеря(****).
Неожиданно туда, «серый кардинал» Вуктыла, отправил и свой оркестр. Ребята согласились, т.к. им понравилась перспектива отдохнуть на Чёрном море на всём готовом. А работа – музицирование – было для них привычным состоянием. И где музицировать, на торжественных собраниях управления или для детей пионерлагеря, им, пожалуй, было всё равно. Для детей даже предпочтительней.
Оркестр отыграл большой праздник открытия лагеря и тут поступила депеша – срочно отправить оркестр обратно на Север. Их отъезд нарушил какие-то планы музыкальной летней жизни таёжного нашего городка.
Но оркестранты, первоначально нацеленные на вселетнее пребывание в пионерлагере, засопротивлялись и предложили компромисс – поработать в лагере хоть один месяц. Но советские «генералы производства», как и любые генералы, не терпели никаких возражений и отсрочек в исполнении их приказов. «Папа Сильс» поставил музыкантам ультиматум: либо возвращение, ибо их увольняют из «подснежников».
Ребята давно имели основной приработок от своей игры в кафе и легко расстались с мнимыми должностями «разнорабочих», оставшись работать в пионерлагере. Тогда были «приняты меры» и начальнику пионерлагеря - по основной должности одному из ИТРовцев ВГПУ – было дано указание «снять с довольствия» непокорных.
Так ребята оказались «вне закона». Питание в лагерной столовой давало им ощутимую поддержку – время было народное, когда Советская власть не жалела средств на кормёжку и летнее оздоровление детей своих тружеников. Прокормить четырёх музыкантов в общем котле было делом мизерным. Тем паче, что на кухне работали всё те же вуктыльцы, дети которых бегали по лагерю и у них, и в мыслях не было как-то обогащаться за счёт стола детей, воруя и пуская налево детские продукты с богатого кухонного склада.
Ну не было тогда привычки «пилить бюджеты» и «делать откаты». Это всё были будущие изобретения «либерастов», пришедшие к нам в Россию вместе с навязанным нам капитализмом. Зато была жива в людях совесть…
Одним словом, продуктов детям хватало так, что хозяева близлежащих поселковых домов за сезон откармливали с десяток спешно приобретённых кабанчиков, ибо отходы кухни шли щедрой рекой.
Кроме того, шеф-поваром была работник из кафе, тоже решившая летом подработать, и она уж ну никак не могла оставить голодными своих оркестрантов. Да и северная хлебосольность диктовала своё.
Одним словом, указание начальства «Восставших музыкантов не кормить!» успешно бойкотировалось. Только если раньше, они заходили после посещения столовой детьми, вместе с обслугой поесть «чем Бог послал», то ныне приходилось кормить музыкантов, соблюдая видимость конспирации.
Я, как завхоз, был устроен за пределами арендуемого ВГПУ для детей пространства. Сговорившись с завхозом поселковой школы – арендодателем нашего лагеря, я поместился в маленьком мезонинчике, ведомстве завхоза школы. Куда был отдельный вход с улицы, отдельный садик и отдельная почти игрушечная веранда. Ребята снимали где-то общие пенаты, а на прокорм пробирались ко мне в садик, куда услужливые работники кухни натаскивали им избыточное количество пищи.
Ребята же, хоть и были официально отлучены от своей работы, не оставались в стороне от жизни детей и закатывали им ежевечерние танцы, которые дети страшно любили.
А Слава Чёрный, кроме этого, ещё и музыкально сопровождал утреннюю физзарядку детей, да их самодеятельное творчество по отрядам.
Так что ребята устроились нормально. Единственное, что их беспокоило это наличие, а, вернее, отсутствие карманных денег. Резервы каждого из захваченных с собой кошельков, подошли быстро к концу и ребят огорчало это. Хотелось испить всех благ юга; и винца сухого попробовать, и по вечернему «бродвею» близлежащего городка продефилировать, и кофе по-турецки посмаковать.
Однажды мы решили поехать вечером в ближайший курортный городок Геленджик. Побродив по вечернему городку, мы решили зайти перекусить в какое-то кафе. Подсчитав все свои финансы, мы решили, что средств нам хватит выпить по стакану сухого вина, да по чашечке кофе.
Ресторан был средней руки, каких много появляется в южных городках в летний сезон. На небольшой эстраде в стороне оркестр из пяти человек что-то играл. Естественно, наши музыканты ревниво прислушались к музыке этого оркестра. Через несколько минут им стало ясно, что оркестр слабоват. Видимо, составлен из «слухачей», то есть непрофессиональных музыкантов, кое-как овладевших десятком мелодий. Для летнего времени юга это был, впрочем, обычный оркестр.
Просидев с полчаса, мы не услышали ни одной «заводной» мелодии, бывшей на слуху массы народа. То есть того, что ныне называется поп-мелодией. Ребята заскучали.
Наталья заметила:
- А танцующих почти нет… И солистом у них какой-то шептун…
Мокляк, лениво ответствовал:
- А тебе охота под эту убогость танцевать?!..
Славка резюмировал:
- А зал-то ничего… И публики хватает… Здесь такой пАрнас можно огребать!..
- Да! Здесь бы, Наташка, ты бы всех на голову поставила, - сказал мечтательно Вася Юрьев.
Внезапно Славка повернулся к Саше Мокляку:
- Слушай, худрук! Организуй, чтобы нам дали сработать хоть одну песню! Ну, заплати им, в крайнем случае! Вон ведь всё равно голодные сидят!
Мокляк посидел, поразмыслил и поднялся, направившись к эстраде. При его подходе оркестранты оживились в надежде на гонорар. Сашка направился к мужчине у пианино с буйной шевелюрой, своим намётанным глазом безошибочно признав в нём вожака. Он с ним пошептался пару минут, преодолел явное сопротивление руководителя лабухов и, добившись его согласия, направился к нам:
Ну, что?! На пару песен я договорился! – сказал он нам и через паузу добавил. - За червонец!
Славка подскочил:
- Они что, с ума сошли?! Да они и трояка-то не заслуживают!
Мокляк, покосился на Славку:
- Они-то не заслуживают… А ты что, за нашей аппаратурой сгоняешь?! Или будешь петь а-ля капелла?
Славка осел:
- Ну, аппаратура… конечно…
Сашка сказал:
- Ну, что? Просились? Пошли отрабатывать! – и двинулся к эстраде. Патлатый у пианино, прогундосил в микрофон:
- Для наших посетителей мы приготовили сюрприз – отдыхающий в нашем городе оркестр с Крайнего Севера, исполнит сейчас для вас несколько песен…
На это неожиданное объявление реакция зала была весьма скромной. Зато, когда прозвучали первые аккорды, опробующих незнакомые инструменты наших ребят и особенно, когда мощный Наташкин голос, усиленный динамиками, поведал:
«Над землёй летели лебеди
Солнечным днём,
Было им светло и радостно
В небе вдвоём…»
Многие лица сидевших за столиками обернулись к эстраде с интересом.
А Наташка, прекрасно сознавая всё возрастающую свою власть над слушателями, проникая в души этих людей и прекрасной фабулой песни, и своим замечательным исполнением, продолжала покорять и царствовать:
«В небесах искал подругу он,
Звал из гнезда,
Но молчанием ответила
Птице беда…»
Это был безусловный триумф! Зал стоя аплодировал Наталье и оркестру. Потом образовалась очередь из желающих заказать песни. Наши оркестранты отработали почти весь поп репертуар. Оркестранты – хозяева аппаратуры куда-то испарились – их не было даже видно. Только их руководитель схватил соло-гитару, не претендуя на захваченное Славкой пианино, и стал подыгрывать оркестру, шепнув только Мокляку:
- Парнас – пополам!..
Когда же Наташка выдала свою «коронку» - «Арлекино», то в зале не танцевали, наверное, только безногие. Даже официантки и повара, выскочившие из кухни и сбившиеся в кучку, притоптывали ногами…
…Ребята весело шли по ночному городу и наперебой вспоминали:
- А Славка-то выдал их клавишнику: «Вообще-то, пианино можно настраивать!...»
И хохотали, вспоминая растерянное лицо руководителя ресторанного оркестра.
- А чего он тебе шептал, Наташка?! Замуж звал?!
Наташка, разрумянившаяся и прекрасная в своём триумфе, весело ответила:
- Предлагал поработать в его оркестре!..
- А ты что?
- А я сказала ему, что я - в отпуске!
- А лекбез по музграмоте не подсказала ему ликвидировать?
- Нет. Я слабых не обижаю!
Мокляк, подвёл итог воспоминаниям:
- Ладно! Он парень неплохой! Вон отвалил нам честно половину своего парнаса – живём теперь!
- Своего?! Да этот парнас мы отработали полностью! Так что это мы ему отвалили половину НАШЕГО парнаса!
- А лично – всем прощаю, - заключил Славка. – Всем… кому должен, - хохотнул он…
…Помнится, Наталья ещё раз пережила радость признания. В Дивноморском в прибрежном парке работало несколько кафе. В одном из ресторанов играл неплохой оркестр. А вот певица этого оркестра не шла ни в какое сравнение с Натальей. И, когда однажды, Наталья там спела что-то из своего репертуара, ей последовало приглашение «от которого она не могла отказаться».
Дело в том, что летом на юга слетаются не только трудовые птицы, но и коршуны. Оказывается, в Дивноморском проходил не то слёт, не то шабаш воров в законе. И какому-то матёрому «пахану» по душе пришлось Наташкино пение и он приказал заведующему ресторана организовать, чтобы в ресторане пела Наталья, пока этот «пахан» гостит в посёлке.
Наташу взволновало это предложение. Она опасалась поползновений со стороны этого матёрого бандита. Да и неудобно ей было зарабатывать отдельно от оркестра.
Ребята на «общем собрании» ей посоветовали всё же согласиться и подработать деньжат. А чтобы её успокоить каждый вечер к концу работы ресторана, отряжали Славку Чёрного, назначив его «мужем Наташки».
Славка приходил. Садился за столик и ждал окончания работы оркестра. А потом чинно уводил под руку «свою жену» Наталью, даже не обращая внимание на комичность положения. Наталья была выше Славика на полголовы, величаво плыла по аллее, а он семенил рядом с ней почти вприпрыжку, уважительно держа её под руку…
Вообще, Славка был постоянно на юморной волне. Он постоянно находил повод для шутки. Постоянно над всем и над всеми подшучивал. Из-за этого, порой, нарывался на неприятности.
Однажды утром мы с ним проходили мимо только что открывшегося вино-водочного магазина, спеша на пляж. В это время из магазина вышел мужик, на лице которого было написано и трудность похмелья, и вожделенная радость от наличия в его руках бутылки водки. Пытаясь эту драгоценную ношу положить в сумку, он неловко её перехватил и – о боже! – упустил из своих неверных трясущихся рук!
Бутылка, блеснув на солнце, смачно шмякнулась о бетонные ступеньки крыльца магазина, и эта вожделенная влага превратилась в мокрое пятно на ступеньках.
На мужика было тяжело смотреть! На его опухшем лице промелькнула вся гамма переживаний; от неожиданного испуга, до глубочайшего горя.
А в это время проходивший Славик бросил свою привычную шутку:
- Ой, мужик! Осторожно! Не разбей! – мгновенно превратившись для этого алкаша в причину всех его бед. Он заревел и бросился на Славку с ярой ненавистью и с поднятыми кулаками.
Еле удалось вырвать Славку из рук обезумевшего от беды мужика…
…Помню, как у меня разболелся зуб. Да до такой степени, что я решил его вырвать. Для этого надо было ехать в Геленджик. Славка вызвался меня сопровождать. Славка беспрестанно что-то рассказывал и этим отвлекал от боли. Но через короткое время я глубоко сожалел, что взял его с собой! Дело в том, что его рассказы как-то так сменили тему на мне неприятные в данный момент.
Вот он плёл:
-…А вот ещё помню… У одного мужика заболел зуб. Ну, приходит он к врачу, а тот делает ему укол и у него – надо же такое! – отламывается часть иглы и остаётся в десне! Пришлось, чтоб обломок достать, разрезать десну скальпелем! Месяц мужик есть не мог!.. Только пил!..
- А вот ещё одному зуб-то выдернули, а корень отломился… И пришлось ему выдалбливать этот корешок… Зубилом…
Я замахнулся на Славку. Он увернулся и выбежал от моего гнева на крыльцо поликлиники. Я бы его догнал, но в это время меня позвала сестра в кабинет к врачу.
Какова же была моя ярость, когда врач, делая мне местную анестезию, удивлённо сказал сестре:
- Диво-дивное! Сколько практикую, такого не было! Игла шприца отломилась! Дай-ка пинцет, я её выдерну! …
…Это было прекрасное и незабываемое лето!
Потом мы вернулись домой на свой Север и навеки это тёплое и радостное лето отпечаталось в моём сердце.
А потом были будни. И с Наташкой мы встречались очень редко. Разве что, иногда, когда мы с женой выбирались в кафе, что-то отпраздновать или просто так, посидеть. Время было наше, советское. И простым труженикам, какими являлись с женой мы, можно было себе позволить такую «роскошь». Не то, что в нынешние времена, когда ресторанные посиделки «просто так» могут позволить себе только воры…
Потом из оркестра ушли и Мокляк, и Славка. Потом Наташка пропала – говорили, что она попыталась наладить свою семейную жизнь и уехала с каким-то парнем. «В Якутию на алмазы»…
С Сашкой Мокляком мы встречались чаще. В редакции с которой я тесно сотрудничал.
Года шли и всё менялось. Менялась страна и менялась наша Стройка. Здесь тоже в прежде монолитном коллективе единоверцев, пошли трещины политических расхождений.
Теперь-то нам известно, какие усилия наших врагов были затрачены, чтобы покрыть трещинами монолит нашего общества «Катастройкой»!
На Вуктыле возникло общественное движение «Гражданская инициатива», которой стал заправлять бывший комсомольский вожак Равиль Валеев.
Вначале я, вполне естественно, примкнул к этому движению, так как всегда являлся вольнодумцем и критически смотрел на нашу партийную и советскую «знать». И за это всю жизнь получал «шишки» и «тумаки».
Но я как-то быстро переболел «детской болезнью левизны», присмотревшись к составу «оппозиции» КПСС. Это были в подавляющем большинстве всё те же парт аппаратчики, которые стремились, «оседлать момент» и на мутной волне в общем-то праведного народного гнева – наболело! - прорваться к вожделенным «высоким креслам». Или те, кто мечтал, пользуясь всенародной сумятицей и новыми веяниями, прикрываясь самыми красивыми лозунгами, натаскать себе в норку побольше общенародных богатств, обеспечив безбедную старость.
А «главный идеолог» «инициативы», демонстративно вывесив большой портрет кубинского коммуниста и убеждённого марксиста профессионального революционера Эрне;сто Че Гева;ра, по сути обрастал личным капиталом и ради этого разваливал и компартию, и марксизм, которым когда-то служил.
Подстать ему были и другие члены «Гражданской инициативы» партийные и советские чиновники, обиженные тем, что их оттесняли другие.
Отдельно стояли такие пламенные натуры, как Александр Мокляк. Я прекрасно понимал и высоко ценил этого парня, который доверчиво по-чегеваровски воспринял перестройку и ожидал от неё и справедливости, и свободы, и равенства, и братства. И со всей силой своего таланта журналиста обрушивался в своих выступлениях на прогнившие болячки нашего строя. бессребренность
Я прекрасно понимал Сашу и верил в его святую бессребренность. Но, в отличие от Мокляка, я уже начал прозревать и видел и гнилой состав «революционеров», и те желания, которые подспудно движут их «революционностью». Испугало меня и то, что всё яснее проявлялось неосторожность «выплеснуть вместе с грязной водой и ребёнка», то есть я вдруг понял, что эта «революция» ведёт только к разрушению партии, а не её очищению. Что вместе с КПСС, которая составляла костяк СССР, разрушится и сам Советский Союз.
Но не было в эти годы силы, которая бы противопоставила себя шквалу антипартийной, антисоветской и, по сути, антироссийской пропаганды. Ловко разогреваемые обиды на зажравшихся партократов, на мелкие несправедливости советского строя, натравливались на компартию вообще, на Советский союз вообще, на Российскую империю вообще.
И я сделал единственное возможное в то время – встал в ряды разваливающейся компартии, призывая восставший народ не делать ошибок и не уничтожать советский строй и попутно призывая партократов бежать в народ каяться и спасать положение.
И я знал, что это проигрышная позиция и потому что было упущено время спасения Державы, и потому, что партокрыты не были способны на покаяние – их обороне в ВПШ не учили…
…Последняя моя встреча с Александром Мокляком состоялась в лихие 90-е. Он, неожиданно отзвонившись, появился у меня в Питере, куда я вернулся после северной своей эпопеи.
Сашка был как всегда деятельный, но и в глазах его, и во всём его облике проглядывала потерянность. Так и не научившись за свою жизнь, ни приспосабливаться, ни воровать, ни входить в сделку с совестью, он пытался выжить единственным доступным в те годы для честного человека способом – торговлей.
Он что-то привёз на продажу в Питер и собирался что-то набрать для продажи на Вуктыле, хоть и умом своим недюжинным понимал, что эта «соломинка» не спасёт ни его, ни его семью…
Он рассказал, что отошёл от политических дел. В первую очередь оттого, что его «соратники» оказались простыми хапугами и рвачами с резиновой совестью. Что они нахапали себе общенародной собственности. Что вроде бы предлагали и ему «поучаствовать», да не про него эта песня…
Что последняя надежда семьи – ваучеры Газпрома, которые имела его Люда, работавшая в ВГПУ, были вырваны из рук и его семьи, и таких же простых работяг. Приём был до обидного элементарен; руководство ВГПУ искусственно не платило по полгода зарплату своим работникам, а когда они достаточно нищали, чтобы стать сговорчивыми, скупало у них единственное их достояние – ваучеры предприятия.
В течении нескольких лет всё было кончено; обнищавший вконец рабочий народ, познал новых владельцев Промысла. И обречённо узнал, что он теперь работает, как 70 лет назад его деды, не на «родное предприятие и свою страну», а на хозяина. На новоявленного барина, которым, подсуетившись, стал их бывший директор.
«Ну кто ж из нас на палубе большой
Не падал, не блевал и не ругался?
Их мало, с опытной душой,
Кто крепким в качке оставался.
Тогда и я
Под дикий шум,
Но зрело знающий работу,
Спустился в корабельный трюм,
Чтоб не смотреть людскую рвоту.
Тот трюм был -
Русским кабаком.
И я склонился над стаканом,
Чтоб, не страдая ни о ком,
Себя сгубить
В угаре пьяном.»
Лучше Есенина не обрисуешь то, что происходит в революционные дни и со страной, и с народом, и с отдельными личностями.
Знаю теперь твёрдо, что бескровных революций не бывает. Что все перемены политического строя любой страны оплачиваются самой высокой платой – жизнями её граждан.
…О последних годах жизни Александра Пантелеевича Мокляка я знаю только понаслышке. Говорят, что у него умерла жена, что он ударился в чёрный запой и что закончил жизнь на больничной койке.
Одно радостно; каким-то чудом - не иначе как Провидение помогло - он успел дать высшее образование своему единственному сыну Артёму, который нынче держится на твёрдом плаву…
...Я долго разыскивал затерявшиеся следы Наташи Ефимовой, пока, в конце концов не списался с её доброй знакомой и землячкой Ларисой Матвеевой. Её сообщение о последних днях Наташи столь жгуче горько, что я привожу его полностью:
«...По поводу Наташи Ефимовой.
Она какое-то время после Вуктыла жила и работала на прииске пос. Комсомольский в Сибири. Охраняла проходную с оружием! Там у неё был мужчина, но я не знаю кто он, по-моему, она с ним туда и приехала с Вуктыла.
Жаловалась, что пьет, бьет и от него якобы ушла.
Я её там отыскала через Мокляка и мы переписывались, пока она не приехала в Донецк.
Конечно, они пили вдвоем, она еще перед поездкой на Вуктыл, в Донецке втянулась в это дело. У нее гены от отца, который от этого умер.
Наташа вернулась домой вскоре после смерти матери. Здесь в Донецке у них была двухкомнатная квартира, и вот она стала жить теперь одна. Были у неё какие-то родственники, но они мало общались.
Однажды её покусала соседская собака, бультерьер. Вся нога была изодрана, забинтована. И она от обиды, что никто из родственников её не проведал, не пришел, не помогал, доверилась соседке - дверь напротив, дружила с ней и её мужем.
Это были оседлые цыгане - муж и жена. Она их очень хвалила, вроде от них больше помощи, чем от родственников.
Там рядом был стадион, который в то время представлял собой рынок, как и многие стадионы тогда - весь был заполнен торгующими палатками. Так эти цыгане держали там какой-то "пункт общепита" - чебуречную. И Наташа там жарила у них чебуреки. Они её и подкармливали.
Несколько раз мы с ней встречались. Я все пыталась её вразумить - не пить, быть не такой доверчивой: она собиралась написать завещание на этих соседей, как-то они её к этому подвели - не знаю.
Но она им доверяла, как родным. Говорила - лучше им оставлю квартиру, чем этим безразличным родственникам. Моих доводов не принимала - сама знала, что и как!
У нее была школьная подруга, жила в соседнем доме, - общая молодость, самодеятельность - они общались часто.
Один раз мы даже втроем Новый год встречали у Наташи. Пели на три голоса. Она очень хлебосольная хозяйка, навалила нам огромные тарелки чего-то вкусного, уже не помню, чего-то мясного. Она очень вкусно умела готовить - ещё один талант!
Как-то Наташа позвонила мне и сказала, что очень нужно поговорить. Договорились, что подойдет ко мне к концу работы и мы прогуляемся.
И не пришла.
Такое было уже не раз - пообещает и не приходит. Я особо не придала этому значения, так как она почти "не просыхала" последнее время.
Но, видимо, она все-же написала это завещание, т.к. через некоторое время мне позвонила её подруга и сказала, что Наташу нашли во дворе на скамейке.
Подозрительно все это. Но она сама на это шла.
Цыгане её и похоронили.
Очень быстро в квартире был сделан евроремонт - её окна видно из окна трамвая, когда проезжаю, всегда смотрю и вспоминаю.
Но я много не знаю, мы не были подругами.
Она была незаурядной певицей, пела джаз.
Умела дружить.
Добрый, щедрый, компанейский человек.
Но без тормозов.
Вот такая жизнь твоей любимой Наташки из того, что я помню.
Она, по-моему, родилась 1-го января, что-то мне, помнится.
Царство ей небесное…
…Давай помянем, пойду глотну красного вина...»
Донецк. 2014г.
----------------------------------
Рейтинг: 0
396 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
