Толян примчался на своем мотоцикле к часу выписки Агриппиши из больницы. Все это время – целый месяц – он рвался с цветами, с апельсинами, конфетами в палату, но только перед самой выпиской был к Агриппише допущен.
При виде вошедшего Толяна Агриппиша заявила:
– Сволочь! Лигарх!
– Агриппиша, ты что! Это же я...
– Все несчастья от вашего племени. Говорили мне наши старики, не водись с лигархами, бо все они террористы, а я, дура, не верила.
Коровьи глаза Агриппиши сверкали болезненной желтизной, она размахивала руками, как-то не вполне естественно жестикулировала. Толян, предупрежденный врачом, пытался ее успокоить.
– Агриппишечка, я же Толик. Ты же знаешь – я ж не олигарх. Ну какой из меня олигарх или террорист?
– Сволочь! Лигарх! Ты там был, я помню. Ты меня бросил, я знаю, – она заплакала, затряслась, надсадно всхлипывая. И вдруг захихикала. – А там такая большая комната, розовая, с цветочками... Этот Андрей такой смешной, я вся прям обхохоталася... А они в меня бутылку засунули... От шампанского... Я так смеялася. Ты тока представь: лежу, а из меня бутылка торчит.
Агриппиша умолкла на секунду-другую и вновь перешла на икающий плач.
– Толяша, где ж ты был? Как же... Как же ты меня бросил?
– Я не бросал. Мы все в отключке были. Они ж качки, боксеры, было не сладить.
– А ты, Толяша... Ой, мама, смеху-то! Ты, Толяша танцевать-то и не умеешь... А Андрюша умеет... Толяша, иди на ухо скажу, – и шепотом: – Я, Толяша, его зарежу. Ты мне веришь? Поправлюся тока...
– Где ж их искать, Агриппиша? Я б сам, я бы... Я уже ищу. Скрылись они, пропали. Но я клянусь тебе, я найду!
– Што ты, што ты, Толяша! Тебе не сладить, – Агриппиша хитро улыбнулась, посмотрела на Толика пристально, спросила: – Замуж теперь не возьмешь? Опосля этих... опосля бутылки...
– Возьму! – жарко сказал Толик. – Я тебя, Агриппиша, не только возьму, я любить тебя буду.
– Люби-ить! А я ж уже не могу... Ты, Толяша, не знаешь, как это... смешно... и больно... – Агриппиша странно так, меленько засмеялась. – Я тока боялася – разобьется, когда он ее кулаком забивал... не шевелилася... А ты говоришь! Еще какие лигархи-террористы!
– Знаю я все, Агриппиша. Не мучай себя. При чем же тут олигархи?
– Ты што, Толян! Как же – не лигархи? Простой русский человек разве может такое? Што ты! Мне ж наши старики еще рассказывали. Так што, не сомневайся, если где бандит или другая какая сволочь – он точно лигарх переодетый, даром што рожа квадратная.
Глаза Агриппиши налились желтизной и полные ее губы вытянулись в ниточку.
– Гад ты, Толян! И тоже из их роду-племени! Я ж знала, што ты с ими. Все вы, сучье племя, притворяетеся, што не террористы. Иди отседа! И штоб я тебя не видела – удавлю! – прошипела Агриппиша и отвернулась.
Через минуту, в течение которой Толян стоял потерянный, она бросилась к нему, припала к его груди и заголосила:
– Ой, Толяша! Это ты! Ты ко мне пришел! А со мной, Толяша, ничего не было, я тока где-то ударилася, ты не расстраивайся... Ты, Толяша, бери меня за себя, а то я совсем ничего не понимаю... Я... я не знаю... я бутылку видела, Толяша. Такая смешная бутылка...
Агриппиша снова впала в прострацию и вдруг сказала злобно и как-то чеканно:
– Я пока не вобью ту бытылку в его задницу – не успокоюся. Я тогда тока и вздохну.
Врач, отпуская их, предупредил Толяна обо всем, о том, что с Агриппиной не все в порядке, что нужно время и покой, покой и время...
Они поженились – Агриппиша и Толян. И стали вместе строить планы поиска и мести...
Уткур, обычно, ходил по городу босиком. На нем мог быть костюм, галстук или другая одежда, только на ногах ничего не было. И летом и зимой. Обувь его болталась на массивной трости через плечо. Перед тем как войти в какой-нибудь кабинет по делу, туфли он напяливал, а закончив дела, тут же их сбрасывал.
– Ноги, – говорил Уткур, – от обуви портятся, становятся нежными, уязвимыми, неверными.
Его ученики-новобранцы – будущие каратисты – слушали и удивлялись.
– Как же это? Босиком – в городе… Ведь смеяться будут.
– Это не важно, – говорил Уткур. – Наше искусство выше условностей. Пусть смеются. Нога, живущая в презервативе, не способна к настоящему бою. Я покажу вам, а вы решайте сами...
С этими словами Уткур взвился в воздух, ударил напряженной ступней в ствол сухостойной акации и снес изрядный кусок коры вместе со щепой десятисантиметровой толщины.
Агриппина познакомилась с Уткуром в кафе. Он попросился за ее столик. Агриппиша смерила просителя взглядом и остановилась на его босых ногах.
– Ты чё это, в костюме, а босый?
– Ну, мне так нравится. А что, девушка, это вам мешает?
– Не-е... А ты чё, бедный, што ль? А может лигарх?
– Почему «лигарх»? – очень удивился Уткур.
– Потому как лигархи тока и делают, што выдумлюют. Я этого не уважаю.
– Интересно… И олигархи – люди. Должна быть причина, без причины как можно любить или не любить?
– Чего это – без причины? У меня причина есть. Ты, мужик, если не знаешь, то и не говори, – и тут Агриппиша заявила не очень понятное: – Все – лигархи. Как пить дать! Тока притворяются.
– Как это все? Я, например, простой человек…
– Все одно – лигарх! Террорист!
– Еще и террорист! – улыбнулся Уткур. – Хорошо, но если все – олигархи, значит, выходит, и вы олигарх.
– Я – нет. Я ж деревенская, – снисходительно объяснила Агриппиша.
Она рассматривала и рассматривала дубовые ноги Уткура с удивительно правильными пальцами, а Уткур дивился на странную девушку. Которая была хороша тою естественною красотой, какой иногда наделяет природа тех, что возле нее кормятся. Только глаза ее коровьи вспыхивали вдруг странной желтизной.
– Ну, скажи ты мне, мужик, по правде – на сапоги денег не хватает, што ль? Али все-тки лигарх-террорист?
– Интересная логика! Как раз у олигархов хватает не только на сапоги… Но дело в том, – ответил Уткур, – что я сенсей, то есть, учитель борьбы карате…
– Карате? Это я в кино видала. Так это ж... Слу-у-ушай, ты-то мне и нужон. Ах ты ж сенсей, туды ево в корень! Очень я хочу с этой карате научиться. Возьмешь в обучение?
– Это, девушка, очень жесткая борьба. Зачем девчонке? Нет, милая, не женское это дело.
– Как это – не женское? – убеждала Агриппиша. – Ты себе даже приснить не можешь – какое женское! Возьми меня, а?
– Да у меня только парни одни...
– Чего ты? Я ж, ясное дело, тоже штаны надену.
– Вы не понимаете, руки-ноги поломать можно, обучаясь.
– Пусть! Давай, ломай! Я готовая. Я не боюся.
– Ну, не знаю... Нет, не могу...
– Конешно! Так и знала, што лигарх! Придумливают и придумливают...
– Ну что ты заладила «лигарх» да «лигарх»? И откуда ты такая темная? – рассердился Уткур и от этого перешел на «ты» . – Черт с тобой! Приходи, – Уткур назвал адрес. – Посмотришь и, думаю, сама откажешься. Как звать тебя?
– Агриппина.
– Мг! Ну хорошо, Агриппина, – завтра...
– Погодь, а можно я с мужем приду?
– Начинается! – простонал Уткур. – У тебя еще и муж...
– Ты, сенсей, твою дивизию!, давай не обижай меня, я ж и так обиженная. Нето как дам по башке – так тыква напополам расколется.
– Правда? – поднял брови сенсей и улыбнулся: – Ну... убедила. Приходите оба.
В ежедневных тренировках прошло два года. Единственная из группы, Агриппиша, следуя примеру Уткура, ходила босая. Ее нежная белая ступня постепенно стала жесткой, но обрела ладную алертную форму. Теперь взвивалась она в воздух не хуже Уткура и, играючи, рассаживала толстую доску в крошево. Теперь едва ли не на равных вступала она в бой с самим сенсеем Уткуром Юлдашевым. Не отставал и Толян, только не было в нем такой страсти, отчаянности. Но, в остальном, был учеником одним из лучших.
И всюду носила Агриппиша с собой бутылку…
Прошло еще полгода, и однажды поиск привел их в полуподвал-спортзал с тренажерами, тюфяками для боксинга, штангами... Последовательно и неотступно прочесывая все такие места, Толян с Агриппишей вошли и в этот зал…
– Лигарх! – тихо сказала вдруг Агриппиша, ткнув пальцем в угол зала. – Во-о-от он! Так што, Толяша... Так што, ты его не трогай. Бутылку давай сюда. Щас, щас я разберуся...
Они шагнули в зал, не таясь – босая Агриппиша и значительно раздавшийся в плечах Толян. Шестеро качков удивленно на них посмотрели, а Андрей вытянул жилистую шею и присвистнул.
– Ты гля-а-ань! Это же Агриппиша... Сладкая ты наша. Никак оклемалась? А я уж думал – кранты. Ну, ты даешь, девушка! Ой, как славно, что ты нас не позабыла, не позабросила.
– Ты! Козел! Закрой жральник! – сказала Агриппиша спокойно, но ее глаза уже наливались пронзительной желтизной. – Я с тобой разберуся отдельно – хорошо? Отдохни пока, я тока с твоими кастратами спервоначалу поокаю.
Андреевы дружки загоготали:
– Это мы-то кастраты?..
– Еще нет? – спросила Агриппиша. – Щас будете. Я вам, козлы, обещаю!
– Она что – чокнулась? Ты, Андрюха, если не против, я на этот раз первый побалуюсь.
– Валяй, Валера. Я только не пойму, зачем она еще и этого хиляка с собой притащила.
А Валера уже направился к Агриппише. На полпути с ним случилось нечто непредвиденное и непонятное. Толян, мимо которого он проходил и который, вроде бы, и не собирался вмешиваться – такой расслабленный и хилый был у него вид – вдруг как-то так молниеносно выбросил ногу, и мощный Валера брякнулся на пол, да так и остался лежать.
Потом... Агриппиша металась по залу, ее крепкие ноги выстреливали точно, ее руки крушили вдребезги челюсти и носы... Не отставал и Толян…
Остался один Андрей, который молча наблюдал за расправой. Теперь и он поднялся.
– Молодец, сладкая. А-ах, – вздохнул он, – все приходится делать самому. Где ж ты так научилась, Агриппиша? Ладно, иди ко мне, птичка, уж я-то тебя успокою.
– Ну, ты! Дерьмо вонючее, давай иди сюда, – позвал Толян. – Иди ко мне, падаль! Я теперь поговорю с тобой.
– Толяша – нет! – процедила Агриппиша. – Этот облезлый лигарх мой! – и, обращаясь к Андрею: – Иди, Андрюшенька, иди. Ты штанишки-то еще не обмочил? – сказала она и поставила бутылку посреди зала. – Это, – кивнула она на бутылку, – это, харя твоя косоротая, для тебя припасено.
Била его Агриппина долго и обстоятельно, по всем правилам чудесной уткуровой науки.
Полудохлая груда мышц Андрея громоздилась на полу лицом вниз. Его штаны были спущены, над мускулистой задницей возвышалась большая часть бутылки от шампанского, а Агриппиша делала пасы руками, глубоко вдыхала, отводя руку, и делала резкий выдох, не донося ладонь до бутылки на какие-нибудь миллиметры. Произведя этот ритуал пять или шесть раз, она пронзительно выкрикнула: «Ки-и-яу!» ...
Вот это поворот! Неожиданно! А таких козлов, действительно, стоит наказывать... и как мне кажется, то наказание должно быть равносильно содеянному... С удовольствием прочту продолжение!
"А там такая большая комната, розовая, с цветочками... Этот Андрей такой смешной, я вся прям обхохоталася... А они в меня бутылку засунули... От шампанского... Я так смеялася. Ты тока представь: лежу, а из меня бутылка торчит." - эта бутылка так неожиданно вылезла тут. " А они в меня бутылку засунули.." - у меня ком в горле от этой строчки. Ей хочется не верить, обойти её, забыть про нее как про страшный сон, но нет, она снова и снова всплывает в голове... "А они в меня бутылку засунули, ха-ха-ха... " смех отталкивается от стен, рикошетит от потолка к полу, он искрящийся и заливистый, болезненный и безумный, вселяющий ужас, пробирающий до костей, леденящий кровь в жилах смех человека, которому уже ничего не остается, кроме как смеяться. А мы, читатели, пытаемся сдержать слезы, но "а они в меня бутылку засунули" и слезы текут сами, и никак их не сдержишь.
Мне всегда казалось, что после таких истязаний девушка должна умереть. Но Вы решили правильно: она жива, она готовится к мщению. В девушке растерзана её непосредственность, есть только жажда мести, которая, может, и помогла ей выйти из состояния полупомешательства. Но во мне поселилось беспокойство за судьбу героини.... Бесспорно, Вик, что мне повезло узнать Вашу прозу. Я читала эту главу сразу за первой, а жду новую часть.))) С добрыми пожеланиями.
Замечательно, Вик, что Вы наделили свою героиню такой мощной силой воли. Мщение — это, конечно, да... но это, с какой стороны посмотреть, и здесь — всё правильно. Ваше перо — перо маэстро. Браво, Вик!!
Помочь сайту
Поздравления
