«Виолончель на встречной полосе —
и струны к небу в тысячу свечей.
Вот справа лес, и в нём — виолончель:
в лесу трава — смычок висит в росе.
Прыжками жиг, роптаньем сарабанд,
где вдох, как Бах, а выдох, как полёт —
мир приторочен, точно чёрный бант
и заколочен, словно чёрный ход.
Ни победить, ни объявить ничьей —
смычок в росе искрится и течёт.
Какой там счёт, когда виолончель?
Мой дурачок, никто не знает счёт.
Ветшает слово в гардеробной фраз,
луна то в профиль, то опять анфас.
Смотри, как странно: с каждой сменой фаз
стареет сердце и скудеет глаз.
Без лишних слов, без правильных речей
виолончели на плече наклон.
На миг повиснет и твоя качель:
на двух канатах — с четырёх сторон.
И, заколочен, точно чёрный ход
твой старый мир останется ничей.
Твой вдох, как Бах — твой выдох, как полёт.
Лети туда, где ждёт виолончель.
***
Среди чужих людей, вблизи своих деревьев,
навязчивый, как дождь, невыездной, как дом,
безумный, точно Лир, насмешливый, как Тевье —
смотри, как я едва, отметь, что я с трудом.
Как мёртвая эмаль старушечьей финифти,
холодный небосвод вмонтирован в карниз.
Спроси меня: "Куда?" Замешкавшийся в лифте,
не назову этаж — не знаю: вверх ли, вниз.
Скажи мне, для чего с нас взяли не по чину?
Что голос заводной твердит о полпути?
Что в этой воркотне? Дай хоть одну причину —
и спеть, и жизнь прожить, и поле перейти.
***
Невозможность вернуться легко объясняется тем,
что у времени есть расписание с точкой прибытья.
Разгребая листву, точно пачку чужих пост-мортем,
эту мысль не могу ни забыть, ни другой перебить я.
Даже клён деревянный — и тот понимает! И тот,
громоздясь, возвышаясь — массивный, уродливый, чёрный —
предрекает, как ужас: наклон — и скрипучий уход,
и в земную траву погружает тяжёлые корни.
Зацепиться корнями за землю, как делает клён,
не удастся тому, кто предчувствует ночь по смятенью
где-то в центре души. Вот и тень изменяет наклон,
но стоит на своём до того, как сливается с темью.
Темя ноет моё и немое гудит. Заглуши
этот колокол косноязычный! Зачем? На черта мне?
В самом центре души,
посреди беспросветной глуши —
там, где точка прибытья своё обрела очертанье». (Игорь Джерри Курас)
Почему мне так нравятся эти стихи? Может быть, доверительностью тихого голоса автора, говорящего о виолончельности жизни, о её необратимости? О том, что слова порой нарушают гармонию света и тени, человека и природы. Что достаточно только слушать эту виолончельность мира, жизни, вдыхать её, слушать её музыку, любоваться её танцем.
«Ветшает слово в гардеробной фраз,
луна то в профиль, то опять анфас.
Смотри, как странно: с каждой сменой фаз
стареет сердце и скудеет глаз»
И как бы человек ни пытался осмыслить жизнь и умирание, какие бы вопросы он себе ни задавал, как бы ни играл – он не сыграет лучше самой жизни, и каждый миг её – больше и значимей всех его рассуждений…
«Среди чужих людей, вблизи своих деревьев» - человек остаётся со своими вопросами и не знает, как их решить, как бы он ни безумствовал и ни насмешничал… И, возможно, для него и «небо» остаётся всего лишь «холодной старушечьей финифтью, вмонтированной в карниз». И вопросы, которые человек себе задаёт, не дают ему покоя и не утешают.
«Скажи мне, для чего с нас взяли не по чину?
Что голос заводной твердит о полпути?
Что в этой воркотне? Дай хоть одну причину —
и спеть, и жизнь прожить, и поле перейти»
И
«Зацепиться корнями за землю, как делает клён,
не удастся тому, кто предчувствует ночь по смятенью
где-то в центре души. Вот и тень изменяет наклон,
но стоит на своём до того, как сливается с темью»
Виолончельность жизни – и человек со своими ненужными и, возможно, тщетными попытками «с трудом и едва» ответить на вопросы. Почему-то возникла ассоциация со строкой Дольского «а одиночество прекрасней».
«Темя ноет моё и немое гудит. Заглуши
этот колокол косноязычный! Зачем? На черта мне?
В самом центре души,
посреди беспросветной глуши —
там, где точка прибытья своё обрела очертанье» -
«Темя у человека связано с совмещением двух начал — разумного и стихийного, а значит и с выбором, прежде всего духовным, ведь верхняя часть головы имеет отношение к самым высоким проявлениям: вере, религии, добру»
Темя – это ещё и место родничка, это связь с космосом в парапсихологии и эзотерике (если не ошибаюсь).
И – «Темя ноет моё и немое гудит. Заглуши этот колокол косноязычный»
«Темя устало» пытаться разгадать загадки неба. Желание ответить на его вопросы и понимание невозможности разгадать эти загадки – неразрешимое противоречие. И кто требует, чтобы человек решил эти вопросы? Кто возложил на человека такую обязанность, не дав при этом нужных инструментов для решения?
«для чего с нас взяли не по чину?»
Но «В самом центре души,
посреди беспросветной глуши» - «точка прибытья»
Внутренняя эмиграция? Возвращение к самому себе?
Автор не старался меня-читателя удивить или ошарашить словесными кульбитами. Да, в общем-то, мне этого и не нужно: я же стихи читаю, а не цирковое представление смотрю. Мне не нужно, чтобы меня удивляли или отемяшивали, мне не нужно, чтобы мне «стебали» и «обстёбывали» жизнь, ситуации или что-то ещё, «юморили» над тем, над чем и «юморить»-то смешно, или рассыпали передо мной мелкий бисер остроумия. Мне – в данном случае - нужно, чтобы со мной поговорили по душам, поговорили по-человечески, не пытаясь взломать мне душу чем-то острым и болезненным. Я по счастливой случайности оказалась рядом с автором. И мне было хорошо с ним просто посидеть, посмотреть вокруг и помолчать о своём.
Мне было хорошо с мастерством акварельности авторских образов, с нерезким перетеканием красок, среди трав, пронизанных солнцем, «где вдох, как Бах, а выдох, как полёт», мне было проникновенно и нежно от слов, выбранных автором, именно авторское понимание Языка и его Слов, то, как он эти слова выбирает и сочетает друг с другом и какое чувство в это вкладывает для меня важнее всего. Высота, интеллигентность и достоинство.
И, вроде, ничего для меня нового мне автор не сказал, а мне было тепло и светло, и поэтому хорошо, потому что он, автор, помог мне, возможно, немного по-другому взглянуть на жизнь и на вопросы, которые я, мучаясь, не могу для себя решить.
, что не нужно ничего писать, объяснять, растолковывать… Просто прочитайте медленно эти стихи:
«Давай начнём замедленно, затакт.
Начнём легко — уже на первом вдохе
вдруг осознав: нам выпало за так
стократно больше тех, кому — по крохе
(довольствоваться, жадно сжав в горсти).
А нам: на вдохе, в четырёх ладонях
всё не сгрести, с собой не унести —
и не спешим, и нет для нас погони.
Давай начнём замедленно — тогда
и время вдруг само пойдёт по кругу.
За временем потянется вода,
и мы, приговорённые друг к другу —
бесплотные, как тени на песке,
как мотыльки, осыпанные пудрой:
нам только день начертан на листке.
И будет день. И будет ночь. А утро?
И память не найдёт слова сказать —
как будто порастёт чертополохом.
Закат — на четырёх ладонях — спать
уляжется затакт вселенским вдохом.
И будет звук такой, как будто стих
вдруг пробудился в шепоте и стоне.
Нам перепало то, что не снести,
но мы одни — и нет для нас погони.
***
Какой-то полоумный звездочет
немыслимо растрёпанной вселенной
напутал всё, и вот ко мне течёт
то локоть твой, то локон, то колено.
Мне был твой лоб (прекрасен и округл)
явлён, как чудо, — и губами гладил.
Ты отвернулась — я прижался сзади:
держал в руках.
Не выпускал из рук.
Я был с тобой, как будто был всегда.
Как будто так замыслилось издревле:
и мы, грехом сроднённые во древе,
и змей, и плод. И смертная судьба.
Мы задохнулись, умерли. В садах
испуганные встрепенулись птицы.
Кружась, они боялись опуститься
туда, где мы.
Я здесь.
Иди сюда.
Иди ко мне, пока ещё шаги
сурово не приблизились, и посох
едва правей шагающей ноги
ещё не прорезает землю косо.
Иди, пока не взвилась борода
внезапно запрокинутая ветром.
Пока ещё не требуют ответа,
иди ко мне.
Иди.
Иди сюда.
***
Кленовый свод, побитый синевой —
весь лес повис в росе и птичьем свисте.
И гусеницы — там, над головой,
(клянусь, я слышу!) поедают листья.
Прими меня: как солнце, как росу;
прими меня, как сладкую микстуру
лесной травы. Прими меня в лесу
за волка. Приручи, и волчью шкуру
примни на мне, как приминают мох,
на шею мне набрось свой узкий пояс —
и я пойду с тобой, и, видит Бог,
у ног твоих я лягу, успокоясь» (Игорь Джерри Курас)
А теперь послушайте:
ве автора даже говорить не стану. Берите любую авторскую фразу – и вы всё увидите сами. Одна только строка «Темы ноет моё и немое гудит» очень дорогого стоит!
Я была бы рада посидеть с автором и о чём-нибудь поговорить. Или о чём-нибудь помолчать. Так на меня воздействовал его тихий интеллигентный голос, и чем он тише, тем глубже проникает в «точку прибытья», и тем на более долгое время там остаётся. Теперь уже навсегда.
Я бы ещё многое могла написать, но, пожалуй, остановлюсь на том, что уже сказала, остальное, надеюсь, увидят судьи, а мне грех отнимать у них весь хлеб.
Спасибо!
Помочь сайту
Поздравления
