Шальной выстрел

  Зимой 1735 года в Красноярск прибыли члены сухопутного отряда Второй Камчатской экспедиции академик немец Иоганн Гмелин и его помощник – студент Степан Крашенинников (будущий академик Российской академии наук). Они обратились к помощи казаков Суриковых, как охотников и проводников. Степан, сам из солдатских сыновей, быстро сошелся с казаками, сдружился с ними, стал им почти товарищем. Он интересовался пещерами, побывал в Бирюсинской и Овсянской пещерах, срисовал и описал наскальные рисунки в пяти верстах от деревни Бирюсинской.
  - Да таки пещеры есть и вовсе недалече от острога – в верховьях речки Караульной, - говорил Петруха Суриков, излазивший всю Долгую гриву вплоть до Мининских столбов, - могу показать.
    Через два дня рано поутру маленький отряд из четырех человек вышел из острога и направился на лыжах, где по берегу Енисея, а где и по льду к устью речки Караульной. Руслом долго поднимались вверх, пока, наконец, Петруха не остановил отряд.
  - Все, пришли, теперь – наверх.
  - Как будем подыматься-то в такую крутизну?  - Крашенинников озабоченно смотрел на вздымавшуюся перед ними крутую, поросшую лесом гору.
  - Ниче, сделам так, - отвечал на это Петруха, - лыжи и оружие оставим внизу, возьмем с собой только один-два мушкета. У меня с собой длинная веревка есть. Я заберусь в гору саженей на десять-пятнадцать, выберу какую ни есть площадку, привяжу конец веревки к дереву.  Держась за неё, и будете карабкаться налегке вверх. А оттуда – снова так же. Вниз будем спускаться таким же манером.
    Через час-полтора тяжких усилий выбрались, наконец, к вершине, где возле площадки под скальным выступом чернело зевло пещеры. Петруха нарубил палок, нарезал полосок бересты, сделал десятка полтора факелов. Не теряя времени, полезли в пещеру. 
    Слава богу,  крутых спусков не было, - вход в пещеру,  плавно опускаясь, уходил вниз. Сверху, освещенные неровным светом факелов, фантастическими гирляндами свисали каменные сосульки – сталактиты, как назвал их умудренный в науках Степан. Несколько из них он отбил обухом топорика и уложил в свою торбу. Оглядывая стены гротов,  быстро записывал что-то грифелем в свою тетрадку. Не рискуя остаться без света, - были зажжены последние факелы, повернули назад. Выбравшись из подземелья, вдохнули свежий воздух полной грудью, повеселели.
    Ночевать решили у входа в пещеру. Петруха с мушкетом за плечом вместе со Степановыми помощниками двинулся за дровами для костра. Крашенинников достал из котомки снедь, большой медный чайник, набил его снегом. Не прошло и десяти минут, как один за другим с небольшим перерывом прогремели два выстрела. Дровоносы вернулись, волоча за собой сухостоины, у Петрухи еще висели через плечо две белые куропатки. Пока разводили костер, он живо ощипал и распотрошил птиц, насадил их на выструганные на скорую руку вертела, устроился возле разгоревшегося костра обжаривать дичь.
    Степан лежал перед костром на снятом и подстеленном полушубке, рассматривал в его свете сколы сталактитов, удивлялся:
  -  Смотри-ка, какой рисунок, - не хуже уральского малахита, только цвет другой.  И по твердости близко к малахиту, - царапал камень ногтем. – Нужно испытать,  каков он в полировке ….
    Петруха рвал на куски тушки жареных птиц, складывал на расстеленную тряпицу.
  -  Сможешь ли добыть мне кабаргу? – спросил  Степан Петруху. – Что за зверь такой?  На Руси о таком и не слыхивали. Мне бы препарировать его, изучить, чучело сделать ….
  -  Дак олешка такой малой, - обстоятельно отвечал ему Петруха, - али, лучше сказать, косуля. Только поменьше, и задние ноги у неё иные, - длинные.  А у самца еще из под верхней губы  клыки большущие выступают,  - он ими оборону держит, когда волки  нападают, али когда с другим самцом за важенку дерутся.  На брюхе у него железа такая, – струя называется, шибко для здоровья полезная. Старики говорят – от всех болезней помогает. А что добыть то, то добуду, отчего не добыть.
    Заночевали у костра. Когда рассвело, Петруха со Степаном поднялись на скалы над пещерой. Оттуда открывался вид на долину замерзшего Енисея.
  -  Красотища-то какая, - восхищался Степан Крашенинников.

                                     *

    Удивительная вещь, - связь времён и поколений. Откуда, спрашивается, появляется в человеке любовь к своей земле, уважение и благодарность  своим предкам – носителям сибирской истории. Для читателя из Москвы  или Питера описанный выше эпизод, - ничего больше, как история с участием известных исторических персонажей, - предка знаменитого  русского художника Василия Сурикова и  Степана Крашенинникова, ставшего одним из первых русских академиков, прославившегося  своей книгой «Описание земли Камчатской». 
Возможно, читатель даже снисходительно хмыкнет, читая о деталях этой вылазки, - напридумывал де автор.
    Для автора же этого очерка описанный выше эпизод воспринимается по-иному.  Дело в том, что он и сам в конце 90-х годов поднимался со своим сыном и старшим внуком на эту крутую, поросшую лесом гору, чтобы осмотреть пещеру и взять в ней образцы пещерного оникса, - тех самых сталактитов, которые вызвали удивление и восторг Степана Крашенинникова. 
    На волне пресловутой «перестройки» и зарождавшейся «рыночной экономики» я организовал тогда небольшую камнерезную мастерскую, в которой нашлось дело и моим детям и  внукам. Узнав о пещере в верховьях реки Караульной, все мы загорелись желанием побывать в ней, и взять пробы поделочного камня. 
Все, конечно было по-другому, чем два с половиной столетия тому назад. Мы не шли к Караульной на лыжах, - дело было летом. На Жигулях добрались по раздрызганной, но все же проезжей лесной дороге в самое верховье реки к этой самой крутой горе. Остановились на заросшей дикими цветами поляне. От подножия горы нас отделял лишь трехметровый водный поток, который легко было преодолеть по разбросанным в русле камням (мы ведь не первыми были,- такими любопытными). Сопровождавшие нас женщины и сабачонка Жулька остались возле машины, а «мужики», то бишь я с сыном Артемом и десятилетним внуком Вовкой, двинулись к подножию горы.
    Мы ничего не знали тогда о походе в эти места Крашенинникова с Суриковым. Не было у нас с собой ни мушкетов, ни охотничьего ружья, ни даже «большого медного чайника». Само собой, не было в качестве добычи и белых куропаток. Но мы тоже, как и они, карабкались на крутую, заросшую лесом гору, толпились у входа в пещеру с самодельными факелами, с опаской спускались в неё, с восторгом разглядывая основательно побитые нашими предшественниками каменные сосульки над годовой. И тоже откололи несколько образцов. А выбравшись из пещеры и поднявшись на скалы над ней, как и Крашенинников,  любовались и восторгались открывшейся нам панорамой с величественным Енисеем, уходящим  за горизонт. У меня даже сохранилась фотография с этим видом и стоящим на переднем плане моим внуком  Вовкой в  дедовой энцефалитке до колен.
    Потом с опаской спускались по крутому склону под оханье наблюдавших за нами женщин и повизгивание Жульки,  уже перебравшейся к нам навстречу через водный поток.
    Вернувшись в город, в нашей мастерской пилили куски пещерного оникса, полировали срезы, и не менее Крашенинникова восторгались  красотою рисунка способности камня принимать  полировку до зеркального блеска.

                                   *

    Вернувшись домой, Петруха стал думать, как исполнить поручение Крашенинникова. Он встречал как-то кабарожку и на Долгой гриве, но только однажды, - это были не её места. Она любила места высокогорные, скалистые. Спасалась там отстоем на каменных карнизах от нападавших волков. Решил, что надо искать на правобережье Енисея,- за Базаихой, в скалах.
    Весь день потратил Петруха на подготовку того, что считал необходимым для успешной охоты. Подговорил себе в помощники крещеного татарина Ерофея Качинца – старшего внука недавно умершего качинского князца Есыгея. Ерофей прекрасно владел луком, на охоте предпочитал его огнестрельному оружию, без промаха мог поразить белку в глаз. Они с Ерошкой, поощряемые в этом стариками, как и их деды, были знакомы друг с другом еще с детства, частенько вместе охотились, можно сказать, были друзьями. И все же Петруха не стал рассказывать ему, что кабарожку заказал Крашенинников – не хотелось заводить конкурента. Сказал, что кабаржиную струю попросил дед Илья для лечебных надобностей. Тем более,  что Ерофей предложил взять с собой еще двух его соплеменников в качестве загонщиков. Тоже с луками. Этим то и вовсе незачем было знать, для кого кабарожка.
    Петруха с предложением согласился, пообещав загонщикам в случае удачи хорошую выпивку с закуской. А тем лишь бы дома не сидеть, а за выпивку они были  готовы на что угодно.
    Вышли чуть свет. На лыжах пересекли Енисей, добрались до устья Базаихи, по её замерзшему руслу вышли к Бобровому логу. Перед путниками высились залесенные горы, на вершине одной из которых во всей своей грозной красоте вздымалась скала Такмак. Стали обсуждать, как идти дальше. Хорошо знавший эти места Ерофей рассказал, что часто встречал кабарожку там, за скалами, в урочище речки Моховой.
  - В её верховьях, - говорил он, - есть зимовье с каменкой. Вот туда бы добраться, там бы и заночевали в тепле, а с утра – за дело. Самый короткий путь туда через хребет.
    Все посмотрели на простиравшийся к небу заснеженный Бобровый лог, представили себе, сколько труда потребуется, чтобы подняться по нему на лыжах к перевалу.
    Загонщики предлагали другое.  Выпивка выпивкой, - думали они, - но и убиваться за неё сильно то тоже не хотелось.
  -  Пойдем, - говорили они, - руслом Базаихи до устья Моховой. Там, говорят, заимка Ивашки Нашивошникова. У Ивашки и заночуем, а утром по урочищу Моховой к месту. Путь хоть и длиннее, зато ровным местом, только по Моховой с небольшим подъемом.
    Петруха идти Базаихой и ночевать на Ивашкиной заимке категорически отказался. Они с ним, - с дядькой Иваном не очень то ладили. После долгих разговоров решили: Ерофей с Петрухой пойдут через перевал к верховьям Моховой, а те двое – Базаихой, к её устью. Там у Нашивошникова заночуют, а с утра с шумом двинутся по руслу речки навстречу охотникам – погонят на них зверя. На том и разошлись.
    Нелегкое это дело – идти в гору по глубокому рыхлому снегу, особенно если круто. Лыжи у охотников такие, что на них шибко не разъездишься – снегоходы, одним словом.Широкие, короткие, с чуть задранными спереди закругленными носами, подклеенной снизу козьей шкуркой. Это позволяет идти в гору, не соскальзывая назад, но тоже, конечно, только при небольшой крутизне. А там, где круто, кто как умел: кто зигзагами,  кто ёлочкой, а то и лесенкой – боком, попеременно переступая то одной, то другой лыжей.
    На перевал вышли, когда солнце уже клонилось к горизонту. Пошли по склону вниз, обходя скальные выступы и избегая крутых спусков. Приходилось петлять, порою и вовсе уходить в сторону от намеченного направления. Уже в потемках вывел, наконец, Ерофей уставшего  и пропотевшего насквозь Петруху к чуть видневшейся из-под снега избушке. Ногами, лыжами откинули кое-как снег, раскопав дверь.Затопили каменку,- благо в избушке был запас сухих дров, набили снегом и поставили на огонь чайник. Наскоро в полумраке поужинали всухомятку, просушились, попили чаю и улеглись спать.
    Поднялись поздно – над лесом уже стояло утреннее солнце. Да торопиться-то особенно было и ни к чему – загонщикам предстояло пройти не менее трех-четырех верст по сугробам, каменным осыпям, крутым склонам и зарослям кустарника, прежде чем они выгонят на охотников пугливых кабарожек.

                                       *

   Петруха шел с мушкетом за плечом, вглядываясь в снежный покров, оглядывая местность. Вот след зайца – сдвоенные, чуть отстающие друг от друга  следы передних лапок, палочки следов задних ног. Петруха наклонился, пощупал след – прошел недавно, не более получаса тому назад. А вот и заячья тропа, натоптанная, как у приказной избы в воеводском дворе. Петруха смотрит, улыбается - вот здесь бы петлю поставить….
    На ствол лиственницы перед самым носом Петрухи сел поползень. Деловито скачет по коре, что-то щупает клювом в трещинах; на Петруху не обращает внимания – будто и нет его рядом. Не приведи Бог, - думает Петруха, - сороки прилетят или сойка, - те растрескочутся, растревожат всех обитателей леса.             Видит цепочку колонковых следов. Они вдруг прерываются, а дальше и не поймешь что, – весь снег сбит, притоптан, по краям отпечатки, будто птичьими крыльями прибит. А вокруг перья и пух. Поднимает перо, осматривает, - рябчик. Колонок рябчика здесь подкараулил, ну и, конечно, прибрал. Дальше его след, и борозда – тащил придушенного рябчика в свое гнездо.
    Вот, наконец, и следы кабарожки. Петруха щупает пальцами след: вчерашний,   уже застыл твердой ледяной корочкой. Знает Петруха, что сейчас у кабарги гон, обычно живущие в одиночестве, в этот период кабарожки собираются в маленькие стайки, обуреваемые страстью, теряют осторожность.
    Сзади тихо подходит Ерофей с луком наготове. Из леса на опушку выскакивает заяц, смотрит на охотников, настороженно шевелит ушами. Ерофей стал было поднимать лук, но Петруха положил ему ладонь на плечо – не надо. Знает, как может раскричаться раненый заяц. Кричит, как малый ребенок, - весь лес растревожит.

                                     *

    И вновь не могу я не прервать повествование, не высказать свои сопереживания и свое сочувствие охотникам. Мне и самому приходилось вот также бродить по таежному лесу в надежде на охотничий фарт. Правда было это не в приенисейской тайге, а в Забайкалье, и не с луком или мушкетом, а с ижевской двухстволкой и капканами. Но также садились рядом на стволы деревьев бесстрашные поползни, не обращая внимания на человека; деловито ковырялись в коре. Также опасался я нахальных и любопытных соек, готовых в любой момент своим  резким, неприятным «дчэ-э-э – джэ-э-э», дребезжащим «пир-р-р-рь» дать знать лесным обитателям  о появлении человека. И это еще не все. Они, эти сойки, имеют нехорошую привычку преследовать человека, внимательно присматриваясь к тому, чем он занимается в лесу. А когда он уйдет, еще и подлетит к тому месту, чтобы проверить, что он там делал. Зануды, одним словом.
    Приходилось слышать мне и как кричит раненый заяц. Ведь и верно - растревожит своим младенческим криком всю округу.  Попав в петлю, заяц от испуга тоже кричит на весь лес. Кувыркается с криком вокруг дерева, к которому привязана петля, сбивая и расшвыривая снег, укрытую им осеннюю опавшую листву, пока не выбьется из сил, не задохнется и не замерзнет. Если нет большого снегопада, то и обнаруживаешь его издалека среди бурого, выбитого в снегу пятна.
    Но однажды как-то  поднял я замерзшего косого в петле, а никакого пятна, выбитого в снегу, не было. Складывалось впечатление, что  умер сразу, как только залетел в петлю. Удивился.
    Дома распотрошил тушку, осмотрел потроха, а там, на сердечной мышце кровоточащая трещинка. Инфаркт!  Долго потом не мог успокоиться, переосмысливая свое увлечение охотой. Однако не бросил. Но когда, какое-то время спустя, «прочитал» по следам трагедию, произошедшую у капкана, поставленного на колонка (уже замерзавший отгрыз себе лапу, защемленную капканом, и тем спасся),  бросил я это свое увлечение. Перешел на фотоаппарат. Пусть не хмыкают снисходительно завзятые сибирские охотники. Вот тогда-то и написал я первые свои рассказы , - «Капкан» и «Белый колонок. Ну, да не обо мне речь, вернемся к нашим героям.

                                  *

  -  Идут, - проговорил Ерофей жарким шепотом.
Петруха услышал  далеко внизу по руслу реки сухие щелчки – это загонщики стучали палками по стволам деревьев.
  -  Я встану по правому берегу, - прошептал Петруха, - ты, Ерофей, становись слева. – Потом, подумав, добавил: - Будешь стрелять, постарайся не попортить шкуру.
    Ерофей посмотрел на него удивленно. Ты же  говорил – деду Илье для лечебных целей, - прочел Петруха в его глазах. Ему стало неловко, понял, что Ерошка догадался кому предназначалась кабарожка.
  -  Ладно, - проговорил Ерофей обиженно, - буду стрелять в глаз.
    Первая кабарожка выскочила неожиданно, замерла на снежном бугре, наполовину скрытая стволом старой лиственницы. Петруха, хотя и держал уже на сошках готовый к стрельбе мушкет, стрелять не стал – боялся распугать животных, ждал подхода загонщиков. Только тогда, думал он, можно будет открыть пальбу из мушкета.
    Тонко зазвенела в тишине тетива. Кабарожка, пораженная в глаз, пала на землю, судорожно задергала ногами. Петруха подошел к ней, глянул. Обернувшись к Ерофею, разочарованно проговорил громким шепотом:
  -  Самка.
    Тот махнул Петрухе рукой, чтобы притаился, снова приготовился к стрельбе.
Перестук палок слышался уже совсем близко, раздались голоса загонщиков. Перед охотниками появились еще две кабарожки. Одна клыкастая,- самец, замерла у самого русла, скрытая от Ерофея кустарником, другая – на взгорке, между Петрухой и загонщиками. – Эту Ерофей возьмет, - мелькнуло в голове.  Прицелился в самца возле речки. Только прогремел выстрел, как увидел Петруха, как что-то мелькнуло перед ним. Багровое пламя полыхнуло в глазах, острая боль пронзила его насквозь,  все накрыла черная пустота.

                                      *

    Очнулся от нестерпимой боли, разрывавшей левую сторону головы, гудевшей колоколом. Левым глазом ничего не видел – все застилало дрожащее красное марево. Другим глазом сквозь слезную пелену увидел, как склонившийся над ним Ерофей выдернул и отбросил в сторону стрелу с окровавленным наконечником. Петруха потянулся было к левому глазу, - под рукой склизское жидкое месиво.
  -  Не хватайся грязной рукой, - рявкнул на него Ерофей. Петруха откинулся на снег.
    Ерофей был в ярости:
  -  Ты што, - кричал он на топтавшегося в стороне загонщика, - совсем очумел, што ли?  Какой дурак стреляет, когда впереди охотники? Ты што, первый раз в лесу? - Сам в это время, распоясавшись, обрывал полосу с исподней рубахи.
    Татарин–загонщик топтался рядом, переминаясь с ноги на ногу, беспомощно и виновато разводил руками.
  -  Дык, я думал …
  -  Думал ты … - в сердцах говорил Ерофей. Подобрал со щеки Петрухи остатки вытекшего глаза, наскоро наложил повязку. Поднял его, шатающегося и обессиленного, закинул его руку себе за шею.  Сказал, обращаясь к загонщикам:
  -  Берите мушкет, собирайте кабарожек и живо давайте к Ивашке. Скажите ему – беда. Пусть греет воду, посмотрит, может травки какие есть. А я Петруху поведу.
    К заимке Ивашки Нашивошникова добрели только к вечеру. В избушке было жарко натоплено. На каменке в котелке - кипяток с какими-то корешками. Озабоченный случившимся, дядька Иван уложил обессиленного Петруху на полати, снял заледенелую повязку, обмакнув в настой тряпицу, протер ею кожу возле глаза. Приложил к ране смоченный в настое тряпичный тампон, наложил повязку.
    Всю ночь стонал и метался в бреду Петруха, мучась от боли и страшных сновидений. И всю ночь сидели возле него, не смыкая глаз, Ерофей с дядькой Нашивошниковым, - мочили влажной тряпицей пересохшие губы, поправляли повязку.
  -  Ладно еще, что стрела была на излете, - шепотом говорил Ерофей, - а то бы – смерть. Дядька Иван только качал головой.
    Татары-загонщики, устроившись на полу, лежали смирно, стараясь лишний раз не привлекать к себе внимания, – чувствовали себя виноватыми.
    Поутру дядька Иван помог взобраться осунувшемуся за ночь Петрухе на своего коня, прицепил к нему на постромках небольшой короб на лыжах, сложил в него мушкет и кабарожек. Проводил маленький отряд в обратный путь, - к острогу.
  -  Коня сведите ко мне домой, - напутствовал он охотников, - я на лыжах дойду.

                                     *

    Узнав о беде, в дом Суриковых тотчас явился Степан Крашенинников. Разделся, прошел в избу, молча разложил возле Петрухи мудреного вида кожаный футляр, достал из него баночку какой-то мази. Приказал вскипятить воды. Отпарив присохшую повязку, осторожно отодрал её маленькими железными щипчиками. Ужаснулся опасности раны. Сам обработал рану ватным тампоном, смоченным в теплой розовой воде, смазал её мазью, наложил свежую повязку.
  -  Вот видишь, Петр Петрович, как неловко получилось, - молвил Степан, с сочувствием глядя на пострадавшего. – Будь она неладна, эта кабарга.
  -  Да чего уж там, отвечал ему страдалец, - сам виноват, неча было рот разевать …
    Степан все же выходил Петра, поставил его на ноги. Когда в конце февраля Гмелин с Крашенинниковым покидали Красноярск, Степан Петрович, прощаясь, подошел к еще слабому, но уже стоявшему на ногах Петру, протянул ему бельгийское охотничьё ружьё.
  -  Это тебе на память … обо мне … и о кабарожке.
    Петруха вспыхнул весь от переполнивших его чувств, принял подарок, вытер кулаком заслезившийся глаз. Может ли быть более дорогим и желанным подарок для сибирского охотника.                                                     

    Еще не раз приходилось Петрухе оказывать помощь в подобного рода делах научным экспедициям, останавливавшимся в Красноярске, - вновь побывавшим здесь в 1740 году академикам Миллеру и Гмелину, а в 1772 году – профессору Палласу. Петру Сурикову тогда было уже за шестьдесят. С отрядом казаков под водительством Медведева доставили они в Красноярск найденный им на Немире сорокопудовый железно-каменный метеорит, который назвали позже «Палласовым железом».   Он и ныне хранится в Минералогическом музее Российской академии наук.
Петр Суриков дослужился до звания есаула. Впрочем, горожанам это не мешало называть его по-прежнему - Петрухой, а за глаза и того проще - Кривым Петром.

                                     *

    В плотном потоке автомобилей въехали с набережной на Коммунальный мост, поплыли над Енисеем на его правый берег. В машине рядом с учителем - ударная группа суриковского проекта – Бориска Кубланов, Илья Гусев и Роман Тюлюгенов.
Двадцать минут назад Владимир Михайлович остановил их у входа в  лицей, сообщил, что нужно ехать на карьер – выбирать гранитную глыбу для памятной стелы на Суриковом ключе. Они, как участники проекта, приказом директора освобождены на сегодня от занятий и их задача – подобрать глыбу, провести на карьере видео съемку для предполагавшегося любительского фильма о Суриковом ключе, и разузнать там все о возможностях погрузки камня и его транспортировки к месту намеченной установки.
    Но прежде, наверное, нужно сказать о том, что о Суриковом ключе в лицее знали, наверное, все. Заслуга в этом, без сомнения, принадлежала Тамаре Семеновне Щелуповой, - преподавательнице ТРИЗа  (теория решения изобретательских задач, - были в то время в лицее и такие уроки). Как-то она узнала от краеведа Лалетиной о найденных ею исторических документах, из которых следовало, что недалеко от лицея – километрах в полутора, среди полей и холмов есть поляна с бьющим из земли ключиком, где когда-то были покосы семьи казаков Суриковых, - предков знаменитого русского художника.  Ну и загорелась идеей взять лицеем шефство над этим историческим местом, сделать его площадкой для исторических экскурсий и трудового воспитания подрастающего поколения. 
    Нужно отдать должное Тамаре Семеновне – она вскоре увлекла этой идеей и руководство лицея, и многих романтически настроенных учителей. Значительная часть учеников, да и многие из преподавателей побывали там, так что разговоры о Суриковом ключе были в лицее довольно частым явлением, со временем, даже можно сказать, набившими оскомину, поскольку дальше разговоров о благородной затее дело никак не шло.
    Поляна с ключом действительно была расположена в изумительно красивом месте – среди кустарника и белоствольных берез, на берегу ручья, на окраине широкого луга, по ту сторону которого, под горою, красовался довольно-таки приличный пруд – великолепное место отдыха для горожан.
    Проницательный читатель, должно быть, мысленно уже представил  себе  это место. Скомканные обрывки старых газет, пластиковые бутылки, а то и стеклянные, хорошо,  если еще  не битые, черные пятна кострищ, изломанные кусты, ободранная кора белоствольных красавиц …. Одним словом, как обычно бывает в тех местах, где любят отдыхать по воскресным дням наши славные горожане, – «любители природы».
    Пробовали, конечно, навести там порядок. Приводили ребят целыми классами, собирали мусор в полиэтиленовые пакеты, которые потом кто-то, может быть, и дотаскивал до лицейской мусорки, а кто-то, и, наверное, таких было большинство, спихивали неудобный груз на обратном пути незаметно куда-нибудь под куст, в канаву, или под забор чьей-нибудь дачи, чтобы потом беззаботно скакать по дачным улочкам, минуя лицей, прямо домой, - благо, такие вылазки устраивались обычно в конце уроков.  А через неделю возле ключа было так, будто никто там и не прибирался. Становилось ясно, - нужно искать какое-то другое, более кардинальное решение. Но какое? И где взять средства на его выполнение?
    И вдруг по лицею прокатилась новость:  восьмиклассники, выдвинувшие в прошлом году какой-то там общественно полезный проект на какую-то там конференцию, взяли первое место и выиграли грант в сто тысяч рублей. Ничего себе! Об этом говорили девчонки, сгрудившиеся у расписания, судачили уборщицы возле ограждения вахты, делились своими мнениями пацаны в спортзале, забывшие на время о мяче, который сиротливо лежал на полу в дальнем углу зала, перед шведской стенкой. 
    Конечно, с позиции руководства лицея и бухгалтерии это были, наверное, не бог знает какие деньги, но в глазах учеников лицея, тем более, - имевших причастность к проекту, это были деньги сумасшедшие, прямо таки - деньжищи! Шутка ли, - сто тысяч рублей. И это за проект, представленный ими, - восьмиклассниками. Каждый мысленно прикидывал, - куда пойдут эти деньги
    Умудренные жизненным опытом уборщицы смотрели на это по-своему:
  -  Да че там говорить, - растранжирят все и следа от этих денег не останется. Лучше бы  двери в тамбуре поменяли, да сделали, чтобы они сами закрывались. А то вон, сквознячище какой! Или бы крышу над спортзалом отремонтировали путем, а то, как дождь, так …
  -  Ну что вы такое говорите, - перебила ораторшу проходившая мимо учительница в очках, наброшенной на плечи шали, с пачкой ученических тетрадок в руках, - это же целевые деньги. Их дали на то, чтобы должным образом оформить историческое место, над которым взял шефство лицей, -  Суриков ключ!
    Женщины замерли от этой неожиданной информации, каждая осмысливая для себя ситуацию в новом свете.
  -  Вона что, - озабоченно проговорила прерванная ораторша, взяла в руки ведро и двинулась по коридору, шоркая по полу галошами, как посох переставляя перед собою швабру.
    Такова была предыстория  поездки ударной группы суриковского проекта, -  Бориски Кубланова, Ильи Гусева и Романа Тюлюгенова на гранитный карьер.

                                        *
 
    Ребята были горды возложенной на них задачей, - ведь одно дело написать какую то там бумажку и совсем другое, – подобрать камень весом в пять или шесть тонн, организовать его вывозку из глухого урочища, чтобы он потом, может быть, столетия стоял на новом месте и в новом, историческом качестве.
    Учитель мог бы, конечно, съездить туда, решить все эти вопросы и сам, - один, но он догадывался о той радости, с которой встретят это известие мальчишки. Во-первых, это было им действительно интересно, - посмотреть, что это за каменный карьер такой, где он находится, и как там добывают гранитные глыбы. Они знали уже, что это тот самый красный гранит-сиенит, массивными шлифованными плитами которого украшена набережная Енисея в центре города и у речного вокзала, многие другие городские постройки. И потом, - какой нормальный пацан откажет себе в удовольствии, когда все другие его сверстники вынуждены сидеть на уроке, почувствовать себя исключением. Ни от кого не скрываясь, пропустить уроки, имея на то веские основания, признанные всеми окружающими, вплоть до самого директора. 
    Такой, в общем-то, не частой возможностью непременно воспользуется любой ученик, даже если придется пропустить урок физики или математики, и уж тем более,  если это какие-нибудь  "труды" или ТРИЗ. По этим то предметам все равно пятерку и за четверть и за год поставят. Ну не пятерку, так четверку, - эка беда. Если, конечно, на отличника – медалиста не тянешь.
    Была у Владимира Михайловича, когда он приглашал в поездку ребят, и еще одна мысль, уже чисто житейского свойства. В последние дни вон, сколько снегу намело, мороз! И дорога на карьер незнакомая, сядешь где-нибудь в снегу по дороге, - думал учитель, - и толкнуть не кому будет. Да и веселее вместе с ребятами то. Не говоря уж о том, что они, – участники проекта и, стало быть, должны и руки и голову свою приложить к этому делу на каждой стадии его осуществления.
    По мосту ехали медленно, - впереди "пробка", что-то случилось. Опять, наверное, лихач какой-нибудь со встречной столкнулся, - на мосту это – обычное дело. Учитель вел машину в тесном автомобильном потоке, смотрел на проплывающие мимо острова, свинцово-серые холодные волны Енисея. Думал, как вырос и изменился город с суриковских времен. И не только город. С постройкой Красноярской ГЭС Енисей теперь не замерзает даже в самую суровую зиму вплоть до самых Казачинских порогов. Зимняя переправа теперь, на всем этом протяжении, только по немногим городским мостам, да плашкоутами…
    Вырвались, наконец, из дорожного плена, выехали на Матросова, свернули на Свердловскую, помчались по широкой улице вверх по правому берегу Енисея к Базаихе. Впереди по трассе показалась маленькая церквушка, сейчас будет поворот. Свернули налево, поехали вдоль Базаихи, застроенной с обеих сторон. Взору открылся уходящий ввысь заснеженный Бобровый лог с канатно-кресельным подъемником и подвесной канатно-буксировочной дорогой. Над водоразделом Голубой горки во всем своем грозном величии вздымалась скала Такмак. Ребята невольно замерли, вглядываясь в эту, в значительной мере уже обузданную человеком, но все еще дикую красоту.
    Проскочили мост, выехали на левый берег Базаихи. Местные жители, должно быть, привыкли к окружающему их пейзажу. Человека же, впервые оказавшегося здесь его дикая красота просто потрясает своим величием и неприступностью. Кажется, что правый берег почти от самого среза воды вздымается над рекой почти отвесной стеной на 200-250 метров. По редким неглубоким распадкам и расщелинам, цепляясь за камень и прижимаясь к скалам, нестройными вереницами стоят пихты, лиственницы, вездесущие березы. 
    Бориска, отдыхавший здесь когда-то в детском лагере отдыха "Столбы", чувствует себя старожилом:
  -  Направо сейчас, Владимир Михайлович, за забором – направо! – командует он. Переехав мостик, "шестерка" сворачивает направо на заснеженную дорогу со слабо наезженной колеей.
  -  Илья, начинай снимать, - говорит учитель, вглядываясь через лобовое стекло на открывающийся вид. Илья, достав видеокамеру, начинает снимать. Рома с Бориской наперебой указывают ему наиболее примечательный места:
  -  Речку заледенелую сними,- командует Бориска, -  Моховая называется,  лес слева, вон там, смотри, - береза в расщелине … выше, выше поднимай,  смотри, скалы какие на вершине.
    Учитель, услышав название заледенелой речки, невольно встрепенулся, устремил взгляд в русло речушки. Вспомнил, что читал где-то, как в верховьях этой речки пращур  художника Сурикова – Петр Суриков, охотясь  на кабаргу, потерял глаз. Приедем в лицей, - подумал учитель, - расскажу ребятам об этой трагической истории.
Вид и в самом деле был великолепен, - чистый, белый, искрящийся под солнцем снег, извилистое русло замерзшей речки с прибрежными кустами черемухи и рябины, вздымающиеся по обе стороны горы. Слева, поросшие лесом, а с правой стороны, - голые, скалистые, с редкими, зацепившимися за камень деревьями, сияющими под солнцем вершинами. И по краю узкой, подобной ущелью речной долины – зимняя дорога. 
    Мимо каких то производственных построек "шестерка" подъехала, наконец, к карьеру. Ребята с шумом высыпали из машины, разбрелись по сторонам, громко делясь впечатлениями, снимая окрестности видеокамерой и фотоаппаратом.
    Карьер был относительно небольшим, не сравнимым с гигантскими железорудными карьерами Нижнего Тагила и Курской Магнитной Аномалии, на которых приходилось бывать Владимиру Михайловичу. Здесь впечатляло другое, - огромные, присыпанные снегом плиты красного гранита, громоздившиеся по всему карьерному полю. Карьер полукружьем вдавался в склон горы, казалось, будто гигантское чудовище своими несокрушимыми челюстями выкусило здесь от него ломоть, заставив отпрянуть в сторону толпившиеся по склону деревья.
    Отвесными стенами и громоздкими причудливыми ступенями борт карьера круто поднимался к отступившим березам и елям. У его подножия на огромной плите стоял буровой станок на гусеничном ходу, который среди всех этих скальных нагромождений выглядел издалека беспомощной детской игрушкой.
    Перед остановившимися "Жигулями" стояли еще по-жирафьи задравший к небу стрелу подъемный кран, и гигантский японец-бульдозер с хищно изогнутым зубом рыхлителя с одной стороны, и необъятным, лежавшим на земле отвалом, - с другой. За ним на взгорке виднелся вагончик с дымившейся трубой и распахнутой дверью. Перед вагончиком на цепи вдоль растянутой проволоки металась огромная медведеподобная лохматая собака, оглашая окрестности громким лаем.
    На собачий лай из вагончика вышел высокий средних лет седовласый стройный мужчина с коротко подстриженными усами. Он был без шапки и теплой одежды. Цыкнув на собаку, которая тут же, поджав хвост, прекратила лай и отошла в сторону, мужчина подошел к учителю, поздоровался за руку, представился, выслушав его, кивнул:
  -  Сейчас оденусь.
    Через минуту вышел из вагончика со своим напарником, - молодым парнем. Все трое двинулись в карьер. Ребята в это время занимались кто чем. Илья снимал видеокамерой окрестности, взобравшегося на каменную плиту Ромку. А тот в своей кожаной кепочке с наушниками забавно изображал из себя Геркулеса, - то опускал руки книзу, сгибая их в локтях и запястьях, весь надуваясь; то поднимал их кверху, разводил в стороны и, касаясь кулаками плеч, замирал в такой позе, выпятив вперед грудь и живот. Но не выдерживал и хохотал до слез, - дурачился, одним словом. Но этот то, но крайней мере, был в варежках, теплых ботинках и потому чувствовал себя терпимо, хотя и тоже уже подмерз. А Бориска, - голорукий, весь скукожившийся, втягивал голову  в плечи, руки - в рукава своей курточки, терся щекой о хилый её воротничок, стучал друг об дружку ботинками "на рыбьем меху", - уже задубел на морозе.
   - Иди, погрейся в машине, - крикнул ему Владимир Михайлович. Но Бориска не пошел, - упрямо терпел.
    Минут сорок лазили мужчины по карьеру, осматривали и ощупывали каменные глыбы. Согласия никак не получалось, - то что-то не нравилось учителю, по размеру ли, по форме, то возражал смотритель карьера Андрианыч.
  - Это деловой камень, - говорил он, - он пойдет на изготовление шлифованных плит.
  - А нам что ли не деловой нужен? - горячился Владимир Михайлович, но отступал под натиском аргументов. Перещупав десятка с полтора, нашли, наконец, подходящую глыбу. Подходящую во всех отношениях, - и по форме и по размерам и по внешнему виду поверхностей основных граней, - с одной стороны – бугристая, а с другой – ровная, почти гладкая, удобная для крепления на ней памятной информационной плиты. Андрианыч не возражал, хотя и был чем-то озабочен.
    Учитель радостно лазил с ребятами вокруг глыбы, измерял ее рулеткой, заглядывал под нижнюю ее сторону. Илья снимал все это видеокамерой. Казалось бы, - выбрали, наконец. Но тут вдруг взмолился Андрианыч:
  - Да не вытащим мы ее отсюда. Кран ее не достанет, нужно бульдозером выволакивать, а этот козел, - Андианыч укоризненно махнул рукой на "японца", - не заведется он на таком морозе.
    Все замерли, посмотрели на беспомощного гиганта. И то, - подумал Владимир Михайлович, - у "Жигулей" моих первородители – тоже не из сибиряков, взбрындится порой, - попробуй запусти! Поверил.
  -  Ладно, давайте возле крана посмотрим.
    Бориска, между тем, превращался в сосульку.
  -  Да сядь ты в машину, наконец, - рассердился на него учитель, затолкал мальчишек в салон, запустил двигатель, включил на полную мощность печку.
Глыбу, наконец, выбрали, но она была наполовину засыпана снегом, - не поймешь какой у нее вид. Андрианыч с напарником зацепил ее тросовой петлей, поднял краном, дал возможность оглядеть со всех сторон.
  - Пойдет, - заключил учитель. Глыбу снова уложили на снег, стали прощаться. Договорились о погрузке вместе с глыбой еще и пары кубометров "плитняка" и "каменного окола", - для декоративного оформления самого источника. Владимир Михайлович стоял возле "шестерки", прощаясь с Андрианычем, когда почувствовал вдруг, как из раскрытых дверей вагончика потянуло запахом жареного мяса. Не удержался, спросил:
  -  Зверья, небось, здесь … ?
    Андрианыч, тоже потянул носом, но разговора не поддержал, - оглянулся по сторонам, промолчал. Не тема это для разговора с незнакомым человеком, - кругом заповедные места. 
    Учитель понял это, но все же спросил:
  -   Кабарожка то здесь водится?
  -   Ну, а чего ж ей не водиться, - ответил ему на это Андрианыч, усмехаясь, - косули, правда, нет почти, а кабарожка есть.
    "Шестерка" развернулась и покатила вниз по речной пади, ребята оглядывались назад, прощаясь с уже потемневшими скалами. Откуда им было  знать, что где-то  недалеко от этого места, два с половиной столетия тому назад был  ранен во время охоты на кабаргу Петруха Суриков. 
    Кто же он такой, этот  сибирский казак, охотник и добровольный помощник одного из первых русских академиков?  У него – есаула Петра Петровича Сурикова был сын Иван и внук Василий. У Василия – трое сыновей, - Марк и два Ивана, один из них и стал отцом Василия Сурикова – знаменитого русского художника-сибиряка. Ну и, как вы знаете, все они были дальними предками ныне здравствующего   корифея отечественной кинематографии русского барина Никиты Сергеевича Михалкова.
    Вот  она – связь времен и преемственность  поколений.

                                    *

    Говорят порой, что необходимо, де, патриотически воспитывать молодежь, вести уроки и читать им лекции о том, что надо любить свою Родину. А я скажу, что не нужно никакого специального воспитания, помогите молодому человеку  ознакомиться с историей своей страны, своего края, только не по вершкам, а по-настоящему; пробудите в нем желание узнать историю своего рода. И можете не сомневаться, - он станет патриотом, каким его не сделает никакая специальная лекция. 
    Недаром еще древние мыслители говорили, что народ, который не знает своей истории, - не имеет будущего. Да и современные историки не без основания заявляют, что  извращение правды об историческом прошлом страны приводит к постепенному подрыву национального духа и  национальной гордости.

© Copyright: Владимир Бахмутов (Красноярский), 2015

Регистрационный номер №0322795

от 24 декабря 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0322795 выдан для произведения:
  Зимой 1735 года в Красноярск прибыли члены сухопутного отряда Второй Камчатской экспедиции академик немец Иоганн Гмелин и его помощник – студент Степан Крашенинников (будущий академик Российской академии наук). Они обратились к помощи казаков Суриковых, как охотников и проводников. Степан, сам из солдатских сыновей, быстро сошелся с казаками, сдружился с ними, стал им почти товарищем. Он интересовался пещерами, побывал в Бирюсинской и Овсянской пещерах, срисовал и описал наскальные рисунки в пяти верстах от деревни Бирюсинской.
  - Да таки пещеры есть и вовсе недалече от острога – в верховьях речки Караульной, - говорил Петруха Суриков, излазивший всю Долгую гриву вплоть до Мининских столбов, - могу показать.
    Через два дня рано поутру маленький отряд из четырех человек вышел из острога и направился на лыжах, где по берегу Енисея, а где и по льду к устью речки Караульной. Руслом долго поднимались вверх, пока, наконец, Петруха не остановил отряд.
  - Все, пришли, теперь – наверх.
  - Как будем подыматься-то в такую крутизну?  - Крашенинников озабоченно смотрел на вздымавшуюся перед ними крутую, поросшую лесом гору.
  - Ниче, сделам так, - отвечал на это Петруха, - лыжи и оружие оставим внизу, возьмем с собой только один-два мушкета. У меня с собой длинная веревка есть. Я заберусь в гору саженей на десять-пятнадцать, выберу какую ни есть площадку, привяжу конец веревки к дереву.  Держась за неё, и будете карабкаться налегке вверх. А оттуда – снова так же. Вниз будем спускаться таким же манером.
    Через час-полтора тяжких усилий выбрались, наконец, к вершине, где возле площадки под скальным выступом чернело зевло пещеры. Петруха нарубил палок, нарезал полосок бересты, сделал десятка полтора факелов. Не теряя времени, полезли в пещеру. 
    Слава богу,  крутых спусков не было, - вход в пещеру,  плавно опускаясь, уходил вниз. Сверху, освещенные неровным светом факелов, фантастическими гирляндами свисали каменные сосульки – сталактиты, как назвал их умудренный в науках Степан. Несколько из них он отбил обухом топорика и уложил в свою торбу. Оглядывая стены гротов,  быстро записывал что-то грифелем в свою тетрадку. Не рискуя остаться без света, - были зажжены последние факелы, повернули назад. Выбравшись из подземелья, вдохнули свежий воздух полной грудью, повеселели.
    Ночевать решили у входа в пещеру. Петруха с мушкетом за плечом вместе со Степановыми помощниками двинулся за дровами для костра. Крашенинников достал из котомки снедь, большой медный чайник, набил его снегом. Не прошло и десяти минут, как один за другим с небольшим перерывом прогремели два выстрела. Дровоносы вернулись, волоча за собой сухостоины, у Петрухи еще висели через плечо две белые куропатки. Пока разводили костер, он живо ощипал и распотрошил птиц, насадил их на выструганные на скорую руку вертела, устроился возле разгоревшегося костра обжаривать дичь.
    Степан лежал перед костром на снятом и подстеленном полушубке, рассматривал в его свете сколы сталактитов, удивлялся:
  -  Смотри-ка, какой рисунок, - не хуже уральского малахита, только цвет другой.  И по твердости близко к малахиту, - царапал камень ногтем. – Нужно испытать,  каков он в полировке ….
    Петруха рвал на куски тушки жареных птиц, складывал на расстеленную тряпицу.
  -  Сможешь ли добыть мне кабаргу? – спросил  Степан Петруху. – Что за зверь такой?  На Руси о таком и не слыхивали. Мне бы препарировать его, изучить, чучело сделать ….
  -  Дак олешка такой малой, - обстоятельно отвечал ему Петруха, - али, лучше сказать, косуля. Только поменьше, и задние ноги у неё иные, - длинные.  А у самца еще из под верхней губы  клыки большущие выступают,  - он ими оборону держит, когда волки  нападают, али когда с другим самцом за важенку дерутся.  На брюхе у него железа такая, – струя называется, шибко для здоровья полезная. Старики говорят – от всех болезней помогает. А что добыть то, то добуду, отчего не добыть.
    Заночевали у костра. Когда рассвело, Петруха со Степаном поднялись на скалы над пещерой. Оттуда открывался вид на долину замерзшего Енисея.
  -  Красотища-то какая, - восхищался Степан Крашенинников.

                                     *

    Удивительная вещь, - связь времён и поколений. Откуда, спрашивается, появляется в человеке любовь к своей земле, уважение и благодарность  своим предкам – носителям сибирской истории. Для читателя из Москвы  или Питера описанный выше эпизод, - ничего больше, как история с участием известных исторических персонажей, - предка знаменитого  русского художника Василия Сурикова и  Степана Крашенинникова, ставшего одним из первых русских академиков, прославившегося  своей книгой «Описание земли Камчатской». 
Возможно, читатель даже снисходительно хмыкнет, читая о деталях этой вылазки, - напридумывал де автор.
    Для автора же этого очерка описанный выше эпизод воспринимается по-иному.  Дело в том, что он и сам в конце 90-х годов поднимался со своим сыном и старшим внуком на эту крутую, поросшую лесом гору, чтобы осмотреть пещеру и взять в ней образцы пещерного оникса, - тех самых сталактитов, которые вызвали удивление и восторг Степана Крашенинникова. 
    На волне пресловутой «перестройки» и зарождавшейся «рыночной экономики» я организовал тогда небольшую камнерезную мастерскую, в которой нашлось дело и моим детям и  внукам. Узнав о пещере в верховьях реки Караульной, все мы загорелись желанием побывать в ней, и взять пробы поделочного камня. 
Все, конечно было по-другому, чем два с половиной столетия тому назад. Мы не шли к Караульной на лыжах, - дело было летом. На Жигулях добрались по раздрызганной, но все же проезжей лесной дороге в самое верховье реки к этой самой крутой горе. Остановились на заросшей дикими цветами поляне. От подножия горы нас отделял лишь трехметровый водный поток, который легко было преодолеть по разбросанным в русле камням (мы ведь не первыми были,- такими любопытными). Сопровождавшие нас женщины и сабачонка Жулька остались возле машины, а «мужики», то бишь я с сыном Артемом и десятилетним внуком Вовкой, двинулись к подножию горы.
    Мы ничего не знали тогда о походе в эти места Крашенинникова с Суриковым. Не было у нас с собой ни мушкетов, ни охотничьего ружья, ни даже «большого медного чайника». Само собой, не было в качестве добычи и белых куропаток. Но мы тоже, как и они, карабкались на крутую, заросшую лесом гору, толпились у входа в пещеру с самодельными факелами, с опаской спускались в неё, с восторгом разглядывая основательно побитые нашими предшественниками каменные сосульки над годовой. И тоже откололи несколько образцов. А выбравшись из пещеры и поднявшись на скалы над ней, как и Крашенинников,  любовались и восторгались открывшейся нам панорамой с величественным Енисеем, уходящим  за горизонт. У меня даже сохранилась фотография с этим видом и стоящим на переднем плане моим внуком  Вовкой в  дедовой энцефалитке до колен.
    Потом с опаской спускались по крутому склону под оханье наблюдавших за нами женщин и повизгивание Жульки,  уже перебравшейся к нам навстречу через водный поток.
    Вернувшись в город, в нашей мастерской пилили куски пещерного оникса, полировали срезы, и не менее Крашенинникова восторгались  красотою рисунка способности камня принимать  полировку до зеркального блеска.

                                   *

    Вернувшись домой, Петруха стал думать, как исполнить поручение Крашенинникова. Он встречал как-то кабарожку и на Долгой гриве, но только однажды, - это были не её места. Она любила места высокогорные, скалистые. Спасалась там отстоем на каменных карнизах от нападавших волков. Решил, что надо искать на правобережье Енисея,- за Базаихой, в скалах.
    Весь день потратил Петруха на подготовку того, что считал необходимым для успешной охоты. Подговорил себе в помощники крещеного татарина Ерофея Качинца – старшего внука недавно умершего качинского князца Есыгея. Ерофей прекрасно владел луком, на охоте предпочитал его огнестрельному оружию, без промаха мог поразить белку в глаз. Они с Ерошкой, поощряемые в этом стариками, как и их деды, были знакомы друг с другом еще с детства, частенько вместе охотились, можно сказать, были друзьями. И все же Петруха не стал рассказывать ему, что кабарожку заказал Крашенинников – не хотелось заводить конкурента. Сказал, что кабаржиную струю попросил дед Илья для лечебных надобностей. Тем более,  что Ерофей предложил взять с собой еще двух его соплеменников в качестве загонщиков. Тоже с луками. Этим то и вовсе незачем было знать, для кого кабарожка.
    Петруха с предложением согласился, пообещав загонщикам в случае удачи хорошую выпивку с закуской. А тем лишь бы дома не сидеть, а за выпивку они были  готовы на что угодно.
    Вышли чуть свет. На лыжах пересекли Енисей, добрались до устья Базаихи, по её замерзшему руслу вышли к Бобровому логу. Перед путниками высились залесенные горы, на вершине одной из которых во всей своей грозной красоте вздымалась скала Такмак. Стали обсуждать, как идти дальше. Хорошо знавший эти места Ерофей рассказал, что часто встречал кабарожку там, за скалами, в урочище речки Моховой.
  - В её верховьях, - говорил он, - есть зимовье с каменкой. Вот туда бы добраться, там бы и заночевали в тепле, а с утра – за дело. Самый короткий путь туда через хребет.
    Все посмотрели на простиравшийся к небу заснеженный Бобровый лог, представили себе, сколько труда потребуется, чтобы подняться по нему на лыжах к перевалу.
    Загонщики предлагали другое.  Выпивка выпивкой, - думали они, - но и убиваться за неё сильно то тоже не хотелось.
  -  Пойдем, - говорили они, - руслом Базаихи до устья Моховой. Там, говорят, заимка Ивашки Нашивошникова. У Ивашки и заночуем, а утром по урочищу Моховой к месту. Путь хоть и длиннее, зато ровным местом, только по Моховой с небольшим подъемом.
    Петруха идти Базаихой и ночевать на Ивашкиной заимке категорически отказался. Они с ним, - с дядькой Иваном не очень то ладили. После долгих разговоров решили: Ерофей с Петрухой пойдут через перевал к верховьям Моховой, а те двое – Базаихой, к её устью. Там у Нашивошникова заночуют, а с утра с шумом двинутся по руслу речки навстречу охотникам – погонят на них зверя. На том и разошлись.
    Нелегкое это дело – идти в гору по глубокому рыхлому снегу, особенно если круто. Лыжи у охотников такие, что на них шибко не разъездишься – снегоходы, одним словом.Широкие, короткие, с чуть задранными спереди закругленными носами, подклеенной снизу козьей шкуркой. Это позволяет идти в гору, не соскальзывая назад, но тоже, конечно, только при небольшой крутизне. А там, где круто, кто как умел: кто зигзагами,  кто ёлочкой, а то и лесенкой – боком, попеременно переступая то одной, то другой лыжей.
    На перевал вышли, когда солнце уже клонилось к горизонту. Пошли по склону вниз, обходя скальные выступы и избегая крутых спусков. Приходилось петлять, порою и вовсе уходить в сторону от намеченного направления. Уже в потемках вывел, наконец, Ерофей уставшего  и пропотевшего насквозь Петруху к чуть видневшейся из-под снега избушке. Ногами, лыжами откинули кое-как снег, раскопав дверь.Затопили каменку,- благо в избушке был запас сухих дров, набили снегом и поставили на огонь чайник. Наскоро в полумраке поужинали всухомятку, просушились, попили чаю и улеглись спать.
    Поднялись поздно – над лесом уже стояло утреннее солнце. Да торопиться-то особенно было и ни к чему – загонщикам предстояло пройти не менее трех-четырех верст по сугробам, каменным осыпям, крутым склонам и зарослям кустарника, прежде чем они выгонят на охотников пугливых кабарожек.

                                       *

   Петруха шел с мушкетом за плечом, вглядываясь в снежный покров, оглядывая местность. Вот след зайца – сдвоенные, чуть отстающие друг от друга  следы передних лапок, палочки следов задних ног. Петруха наклонился, пощупал след – прошел недавно, не более получаса тому назад. А вот и заячья тропа, натоптанная, как у приказной избы в воеводском дворе. Петруха смотрит, улыбается - вот здесь бы петлю поставить….
    На ствол лиственницы перед самым носом Петрухи сел поползень. Деловито скачет по коре, что-то щупает клювом в трещинах; на Петруху не обращает внимания – будто и нет его рядом. Не приведи Бог, - думает Петруха, - сороки прилетят или сойка, - те растрескочутся, растревожат всех обитателей леса.             Видит цепочку колонковых следов. Они вдруг прерываются, а дальше и не поймешь что, – весь снег сбит, притоптан, по краям отпечатки, будто птичьими крыльями прибит. А вокруг перья и пух. Поднимает перо, осматривает, - рябчик. Колонок рябчика здесь подкараулил, ну и, конечно, прибрал. Дальше его след, и борозда – тащил придушенного рябчика в свое гнездо.
    Вот, наконец, и следы кабарожки. Петруха щупает пальцами след: вчерашний,   уже застыл твердой ледяной корочкой. Знает Петруха, что сейчас у кабарги гон, обычно живущие в одиночестве, в этот период кабарожки собираются в маленькие стайки, обуреваемые страстью, теряют осторожность.
    Сзади тихо подходит Ерофей с луком наготове. Из леса на опушку выскакивает заяц, смотрит на охотников, настороженно шевелит ушами. Ерофей стал было поднимать лук, но Петруха положил ему ладонь на плечо – не надо. Знает, как может раскричаться раненый заяц. Кричит, как малый ребенок, - весь лес растревожит.

                                     *

    И вновь не могу я не прервать повествование, не высказать свои сопереживания и свое сочувствие охотникам. Мне и самому приходилось вот также бродить по таежному лесу в надежде на охотничий фарт. Правда было это не в приенисейской тайге, а в Забайкалье, и не с луком или мушкетом, а с ижевской двухстволкой и капканами. Но также садились рядом на стволы деревьев бесстрашные поползни, не обращая внимания на человека; деловито ковырялись в коре. Также опасался я нахальных и любопытных соек, готовых в любой момент своим  резким, неприятным «дчэ-э-э – джэ-э-э», дребезжащим «пир-р-р-рь» дать знать лесным обитателям  о появлении человека. И это еще не все. Они, эти сойки, имеют нехорошую привычку преследовать человека, внимательно присматриваясь к тому, чем он занимается в лесу. А когда он уйдет, еще и подлетит к тому месту, чтобы проверить, что он там делал. Зануды, одним словом.
    Приходилось слышать мне и как кричит раненый заяц. Ведь и верно - растревожит своим младенческим криком всю округу.  Попав в петлю, заяц от испуга тоже кричит на весь лес. Кувыркается с криком вокруг дерева, к которому привязана петля, сбивая и расшвыривая снег, укрытую им осеннюю опавшую листву, пока не выбьется из сил, не задохнется и не замерзнет. Если нет большого снегопада, то и обнаруживаешь его издалека среди бурого, выбитого в снегу пятна.
    Но однажды как-то  поднял я замерзшего косого в петле, а никакого пятна, выбитого в снегу, не было. Складывалось впечатление, что  умер сразу, как только залетел в петлю. Удивился.
    Дома распотрошил тушку, осмотрел потроха, а там, на сердечной мышце кровоточащая трещинка. Инфаркт!  Долго потом не мог успокоиться, переосмысливая свое увлечение охотой. Однако не бросил. Но когда, какое-то время спустя, «прочитал» по следам трагедию, произошедшую у капкана, поставленного на колонка (уже замерзавший отгрыз себе лапу, защемленную капканом, и тем спасся),  бросил я это свое увлечение. Перешел на фотоаппарат. Пусть не хмыкают снисходительно завзятые сибирские охотники. Вот тогда-то и написал я первые свои рассказы , - «Капкан» и «Белый колонок. Ну, да не обо мне речь, вернемся к нашим героям.

                                  *

  -  Идут, - проговорил Ерофей жарким шепотом.
Петруха услышал  далеко внизу по руслу реки сухие щелчки – это загонщики стучали палками по стволам деревьев.
  -  Я встану по правому берегу, - прошептал Петруха, - ты, Ерофей, становись слева. – Потом, подумав, добавил: - Будешь стрелять, постарайся не попортить шкуру.
    Ерофей посмотрел на него удивленно. Ты же  говорил – деду Илье для лечебных целей, - прочел Петруха в его глазах. Ему стало неловко, понял, что Ерошка догадался кому предназначалась кабарожка.
  -  Ладно, - проговорил Ерофей обиженно, - буду стрелять в глаз.
    Первая кабарожка выскочила неожиданно, замерла на снежном бугре, наполовину скрытая стволом старой лиственницы. Петруха, хотя и держал уже на сошках готовый к стрельбе мушкет, стрелять не стал – боялся распугать животных, ждал подхода загонщиков. Только тогда, думал он, можно будет открыть пальбу из мушкета.
    Тонко зазвенела в тишине тетива. Кабарожка, пораженная в глаз, пала на землю, судорожно задергала ногами. Петруха подошел к ней, глянул. Обернувшись к Ерофею, разочарованно проговорил громким шепотом:
  -  Самка.
    Тот махнул Петрухе рукой, чтобы притаился, снова приготовился к стрельбе.
Перестук палок слышался уже совсем близко, раздались голоса загонщиков. Перед охотниками появились еще две кабарожки. Одна клыкастая,- самец, замерла у самого русла, скрытая от Ерофея кустарником, другая – на взгорке, между Петрухой и загонщиками. – Эту Ерофей возьмет, - мелькнуло в голове.  Прицелился в самца возле речки. Только прогремел выстрел, как увидел Петруха, как что-то мелькнуло перед ним. Багровое пламя полыхнуло в глазах, острая боль пронзила его насквозь,  все накрыла черная пустота.

                                      *

    Очнулся от нестерпимой боли, разрывавшей левую сторону головы, гудевшей колоколом. Левым глазом ничего не видел – все застилало дрожащее красное марево. Другим глазом сквозь слезную пелену увидел, как склонившийся над ним Ерофей выдернул и отбросил в сторону стрелу с окровавленным наконечником. Петруха потянулся было к левому глазу, - под рукой склизское жидкое месиво.
  -  Не хватайся грязной рукой, - рявкнул на него Ерофей. Петруха откинулся на снег.
    Ерофей был в ярости:
  -  Ты што, - кричал он на топтавшегося в стороне загонщика, - совсем очумел, што ли?  Какой дурак стреляет, когда впереди охотники? Ты што, первый раз в лесу? - Сам в это время, распоясавшись, обрывал полосу с исподней рубахи.
    Татарин–загонщик топтался рядом, переминаясь с ноги на ногу, беспомощно и виновато разводил руками.
  -  Дык, я думал …
  -  Думал ты … - в сердцах говорил Ерофей. Подобрал со щеки Петрухи остатки вытекшего глаза, наскоро наложил повязку. Поднял его, шатающегося и обессиленного, закинул его руку себе за шею.  Сказал, обращаясь к загонщикам:
  -  Берите мушкет, собирайте кабарожек и живо давайте к Ивашке. Скажите ему – беда. Пусть греет воду, посмотрит, может травки какие есть. А я Петруху поведу.
    К заимке Ивашки Нашивошникова добрели только к вечеру. В избушке было жарко натоплено. На каменке в котелке - кипяток с какими-то корешками. Озабоченный случившимся, дядька Иван уложил обессиленного Петруху на полати, снял заледенелую повязку, обмакнув в настой тряпицу, протер ею кожу возле глаза. Приложил к ране смоченный в настое тряпичный тампон, наложил повязку.
    Всю ночь стонал и метался в бреду Петруха, мучась от боли и страшных сновидений. И всю ночь сидели возле него, не смыкая глаз, Ерофей с дядькой Нашивошниковым, - мочили влажной тряпицей пересохшие губы, поправляли повязку.
  -  Ладно еще, что стрела была на излете, - шепотом говорил Ерофей, - а то бы – смерть. Дядька Иван только качал головой.
    Татары-загонщики, устроившись на полу, лежали смирно, стараясь лишний раз не привлекать к себе внимания, – чувствовали себя виноватыми.
    Поутру дядька Иван помог взобраться осунувшемуся за ночь Петрухе на своего коня, прицепил к нему на постромках небольшой короб на лыжах, сложил в него мушкет и кабарожек. Проводил маленький отряд в обратный путь, - к острогу.
  -  Коня сведите ко мне домой, - напутствовал он охотников, - я на лыжах дойду.

                                     *

    Узнав о беде, в дом Суриковых тотчас явился Степан Крашенинников. Разделся, прошел в избу, молча разложил возле Петрухи мудреного вида кожаный футляр, достал из него баночку какой-то мази. Приказал вскипятить воды. Отпарив присохшую повязку, осторожно отодрал её маленькими железными щипчиками. Ужаснулся опасности раны. Сам обработал рану ватным тампоном, смоченным в теплой розовой воде, смазал её мазью, наложил свежую повязку.
  -  Вот видишь, Петр Петрович, как неловко получилось, - молвил Степан, с сочувствием глядя на пострадавшего. – Будь она неладна, эта кабарга.
  -  Да чего уж там, отвечал ему страдалец, - сам виноват, неча было рот разевать …
    Степан все же выходил Петра, поставил его на ноги. Когда в конце февраля Гмелин с Крашенинниковым покидали Красноярск, Степан Петрович, прощаясь, подошел к еще слабому, но уже стоявшему на ногах Петру, протянул ему бельгийское охотничьё ружьё.
  -  Это тебе на память … обо мне … и о кабарожке.
    Петруха вспыхнул весь от переполнивших его чувств, принял подарок, вытер кулаком заслезившийся глаз. Может ли быть более дорогим и желанным подарок для сибирского охотника.                                                     

    Еще не раз приходилось Петрухе оказывать помощь в подобного рода делах научным экспедициям, останавливавшимся в Красноярске, - вновь побывавшим здесь в 1740 году академикам Миллеру и Гмелину, а в 1772 году – профессору Палласу. Петру Сурикову тогда было уже за шестьдесят. С отрядом казаков под водительством Медведева доставили они в Красноярск найденный им на Немире сорокопудовый железно-каменный метеорит, который назвали позже «Палласовым железом».   Он и ныне хранится в Минералогическом музее Российской академии наук.
Петр Суриков дослужился до звания есаула. Впрочем, горожанам это не мешало называть его по-прежнему - Петрухой, а за глаза и того проще - Кривым Петром.

                                     *

    В плотном потоке автомобилей въехали с набережной на Коммунальный мост, поплыли над Енисеем на его правый берег. В машине рядом с учителем - ударная группа суриковского проекта – Бориска Кубланов, Илья Гусев и Роман Тюлюгенов.
Двадцать минут назад Владимир Михайлович остановил их у входа в  лицей, сообщил, что нужно ехать на карьер – выбирать гранитную глыбу для памятной стелы на Суриковом ключе. Они, как участники проекта, приказом директора освобождены на сегодня от занятий и их задача – подобрать глыбу, провести на карьере видео съемку для предполагавшегося любительского фильма о Суриковом ключе, и разузнать там все о возможностях погрузки камня и его транспортировки к месту намеченной установки.
    Но прежде, наверное, нужно сказать о том, что о Суриковом ключе в лицее знали, наверное, все. Заслуга в этом, без сомнения, принадлежала Тамаре Семеновне Щелуповой, - преподавательнице ТРИЗа  (теория решения изобретательских задач, - были в то время в лицее и такие уроки). Как-то она узнала от краеведа Лалетиной о найденных ею исторических документах, из которых следовало, что недалеко от лицея – километрах в полутора, среди полей и холмов есть поляна с бьющим из земли ключиком, где когда-то были покосы семьи казаков Суриковых, - предков знаменитого русского художника.  Ну и загорелась идеей взять лицеем шефство над этим историческим местом, сделать его площадкой для исторических экскурсий и трудового воспитания подрастающего поколения. 
    Нужно отдать должное Тамаре Семеновне – она вскоре увлекла этой идеей и руководство лицея, и многих романтически настроенных учителей. Значительная часть учеников, да и многие из преподавателей побывали там, так что разговоры о Суриковом ключе были в лицее довольно частым явлением, со временем, даже можно сказать, набившими оскомину, поскольку дальше разговоров о благородной затее дело никак не шло.
    Поляна с ключом действительно была расположена в изумительно красивом месте – среди кустарника и белоствольных берез, на берегу ручья, на окраине широкого луга, по ту сторону которого, под горою, красовался довольно-таки приличный пруд – великолепное место отдыха для горожан.
    Проницательный читатель, должно быть, мысленно уже представил  себе  это место. Скомканные обрывки старых газет, пластиковые бутылки, а то и стеклянные, хорошо,  если еще  не битые, черные пятна кострищ, изломанные кусты, ободранная кора белоствольных красавиц …. Одним словом, как обычно бывает в тех местах, где любят отдыхать по воскресным дням наши славные горожане, – «любители природы».
    Пробовали, конечно, навести там порядок. Приводили ребят целыми классами, собирали мусор в полиэтиленовые пакеты, которые потом кто-то, может быть, и дотаскивал до лицейской мусорки, а кто-то, и, наверное, таких было большинство, спихивали неудобный груз на обратном пути незаметно куда-нибудь под куст, в канаву, или под забор чьей-нибудь дачи, чтобы потом беззаботно скакать по дачным улочкам, минуя лицей, прямо домой, - благо, такие вылазки устраивались обычно в конце уроков.  А через неделю возле ключа было так, будто никто там и не прибирался. Становилось ясно, - нужно искать какое-то другое, более кардинальное решение. Но какое? И где взять средства на его выполнение?
    И вдруг по лицею прокатилась новость:  восьмиклассники, выдвинувшие в прошлом году какой-то там общественно полезный проект на какую-то там конференцию, взяли первое место и выиграли грант в сто тысяч рублей. Ничего себе! Об этом говорили девчонки, сгрудившиеся у расписания, судачили уборщицы возле ограждения вахты, делились своими мнениями пацаны в спортзале, забывшие на время о мяче, который сиротливо лежал на полу в дальнем углу зала, перед шведской стенкой. 
    Конечно, с позиции руководства лицея и бухгалтерии это были, наверное, не бог знает какие деньги, но в глазах учеников лицея, тем более, - имевших причастность к проекту, это были деньги сумасшедшие, прямо таки - деньжищи! Шутка ли, - сто тысяч рублей. И это за проект, представленный ими, - восьмиклассниками. Каждый мысленно прикидывал, - куда пойдут эти деньги
    Умудренные жизненным опытом уборщицы смотрели на это по-своему:
  -  Да че там говорить, - растранжирят все и следа от этих денег не останется. Лучше бы  двери в тамбуре поменяли, да сделали, чтобы они сами закрывались. А то вон, сквознячище какой! Или бы крышу над спортзалом отремонтировали путем, а то, как дождь, так …
  -  Ну что вы такое говорите, - перебила ораторшу проходившая мимо учительница в очках, наброшенной на плечи шали, с пачкой ученических тетрадок в руках, - это же целевые деньги. Их дали на то, чтобы должным образом оформить историческое место, над которым взял шефство лицей, -  Суриков ключ!
    Женщины замерли от этой неожиданной информации, каждая осмысливая для себя ситуацию в новом свете.
  -  Вона что, - озабоченно проговорила прерванная ораторша, взяла в руки ведро и двинулась по коридору, шоркая по полу галошами, как посох переставляя перед собою швабру.
    Такова была предыстория  поездки ударной группы суриковского проекта, -  Бориски Кубланова, Ильи Гусева и Романа Тюлюгенова на гранитный карьер.

                                        *
 
    Ребята были горды возложенной на них задачей, - ведь одно дело написать какую то там бумажку и совсем другое, – подобрать камень весом в пять или шесть тонн, организовать его вывозку из глухого урочища, чтобы он потом, может быть, столетия стоял на новом месте и в новом, историческом качестве.
    Учитель мог бы, конечно, съездить туда, решить все эти вопросы и сам, - один, но он догадывался о той радости, с которой встретят это известие мальчишки. Во-первых, это было им действительно интересно, - посмотреть, что это за каменный карьер такой, где он находится, и как там добывают гранитные глыбы. Они знали уже, что это тот самый красный гранит-сиенит, массивными шлифованными плитами которого украшена набережная Енисея в центре города и у речного вокзала, многие другие городские постройки. И потом, - какой нормальный пацан откажет себе в удовольствии, когда все другие его сверстники вынуждены сидеть на уроке, почувствовать себя исключением. Ни от кого не скрываясь, пропустить уроки, имея на то веские основания, признанные всеми окружающими, вплоть до самого директора. 
    Такой, в общем-то, не частой возможностью непременно воспользуется любой ученик, даже если придется пропустить урок физики или математики, и уж тем более,  если это какие-нибудь  "труды" или ТРИЗ. По этим то предметам все равно пятерку и за четверть и за год поставят. Ну не пятерку, так четверку, - эка беда. Если, конечно, на отличника – медалиста не тянешь.
    Была у Владимира Михайловича, когда он приглашал в поездку ребят, и еще одна мысль, уже чисто житейского свойства. В последние дни вон, сколько снегу намело, мороз! И дорога на карьер незнакомая, сядешь где-нибудь в снегу по дороге, - думал учитель, - и толкнуть не кому будет. Да и веселее вместе с ребятами то. Не говоря уж о том, что они, – участники проекта и, стало быть, должны и руки и голову свою приложить к этому делу на каждой стадии его осуществления.
    По мосту ехали медленно, - впереди "пробка", что-то случилось. Опять, наверное, лихач какой-нибудь со встречной столкнулся, - на мосту это – обычное дело. Учитель вел машину в тесном автомобильном потоке, смотрел на проплывающие мимо острова, свинцово-серые холодные волны Енисея. Думал, как вырос и изменился город с суриковских времен. И не только город. С постройкой Красноярской ГЭС Енисей теперь не замерзает даже в самую суровую зиму вплоть до самых Казачинских порогов. Зимняя переправа теперь, на всем этом протяжении, только по немногим городским мостам, да плашкоутами…
    Вырвались, наконец, из дорожного плена, выехали на Матросова, свернули на Свердловскую, помчались по широкой улице вверх по правому берегу Енисея к Базаихе. Впереди по трассе показалась маленькая церквушка, сейчас будет поворот. Свернули налево, поехали вдоль Базаихи, застроенной с обеих сторон. Взору открылся уходящий ввысь заснеженный Бобровый лог с канатно-кресельным подъемником и подвесной канатно-буксировочной дорогой. Над водоразделом Голубой горки во всем своем грозном величии вздымалась скала Такмак. Ребята невольно замерли, вглядываясь в эту, в значительной мере уже обузданную человеком, но все еще дикую красоту.
    Проскочили мост, выехали на левый берег Базаихи. Местные жители, должно быть, привыкли к окружающему их пейзажу. Человека же, впервые оказавшегося здесь его дикая красота просто потрясает своим величием и неприступностью. Кажется, что правый берег почти от самого среза воды вздымается над рекой почти отвесной стеной на 200-250 метров. По редким неглубоким распадкам и расщелинам, цепляясь за камень и прижимаясь к скалам, нестройными вереницами стоят пихты, лиственницы, вездесущие березы. 
    Бориска, отдыхавший здесь когда-то в детском лагере отдыха "Столбы", чувствует себя старожилом:
  -  Направо сейчас, Владимир Михайлович, за забором – направо! – командует он. Переехав мостик, "шестерка" сворачивает направо на заснеженную дорогу со слабо наезженной колеей.
  -  Илья, начинай снимать, - говорит учитель, вглядываясь через лобовое стекло на открывающийся вид. Илья, достав видеокамеру, начинает снимать. Рома с Бориской наперебой указывают ему наиболее примечательный места:
  -  Речку заледенелую сними,- командует Бориска, -  Моховая называется,  лес слева, вон там, смотри, - береза в расщелине … выше, выше поднимай,  смотри, скалы какие на вершине.
    Учитель, услышав название заледенелой речки, невольно встрепенулся, устремил взгляд в русло речушки. Вспомнил, что читал где-то, как в верховьях этой речки пращур  художника Сурикова – Петр Суриков, охотясь  на кабаргу, потерял глаз. Приедем в лицей, - подумал учитель, - расскажу ребятам об этой трагической истории.
Вид и в самом деле был великолепен, - чистый, белый, искрящийся под солнцем снег, извилистое русло замерзшей речки с прибрежными кустами черемухи и рябины, вздымающиеся по обе стороны горы. Слева, поросшие лесом, а с правой стороны, - голые, скалистые, с редкими, зацепившимися за камень деревьями, сияющими под солнцем вершинами. И по краю узкой, подобной ущелью речной долины – зимняя дорога. 
    Мимо каких то производственных построек "шестерка" подъехала, наконец, к карьеру. Ребята с шумом высыпали из машины, разбрелись по сторонам, громко делясь впечатлениями, снимая окрестности видеокамерой и фотоаппаратом.
    Карьер был относительно небольшим, не сравнимым с гигантскими железорудными карьерами Нижнего Тагила и Курской Магнитной Аномалии, на которых приходилось бывать Владимиру Михайловичу. Здесь впечатляло другое, - огромные, присыпанные снегом плиты красного гранита, громоздившиеся по всему карьерному полю. Карьер полукружьем вдавался в склон горы, казалось, будто гигантское чудовище своими несокрушимыми челюстями выкусило здесь от него ломоть, заставив отпрянуть в сторону толпившиеся по склону деревья.
    Отвесными стенами и громоздкими причудливыми ступенями борт карьера круто поднимался к отступившим березам и елям. У его подножия на огромной плите стоял буровой станок на гусеничном ходу, который среди всех этих скальных нагромождений выглядел издалека беспомощной детской игрушкой.
    Перед остановившимися "Жигулями" стояли еще по-жирафьи задравший к небу стрелу подъемный кран, и гигантский японец-бульдозер с хищно изогнутым зубом рыхлителя с одной стороны, и необъятным, лежавшим на земле отвалом, - с другой. За ним на взгорке виднелся вагончик с дымившейся трубой и распахнутой дверью. Перед вагончиком на цепи вдоль растянутой проволоки металась огромная медведеподобная лохматая собака, оглашая окрестности громким лаем.
    На собачий лай из вагончика вышел высокий средних лет седовласый стройный мужчина с коротко подстриженными усами. Он был без шапки и теплой одежды. Цыкнув на собаку, которая тут же, поджав хвост, прекратила лай и отошла в сторону, мужчина подошел к учителю, поздоровался за руку, представился, выслушав его, кивнул:
  -  Сейчас оденусь.
    Через минуту вышел из вагончика со своим напарником, - молодым парнем. Все трое двинулись в карьер. Ребята в это время занимались кто чем. Илья снимал видеокамерой окрестности, взобравшегося на каменную плиту Ромку. А тот в своей кожаной кепочке с наушниками забавно изображал из себя Геркулеса, - то опускал руки книзу, сгибая их в локтях и запястьях, весь надуваясь; то поднимал их кверху, разводил в стороны и, касаясь кулаками плеч, замирал в такой позе, выпятив вперед грудь и живот. Но не выдерживал и хохотал до слез, - дурачился, одним словом. Но этот то, но крайней мере, был в варежках, теплых ботинках и потому чувствовал себя терпимо, хотя и тоже уже подмерз. А Бориска, - голорукий, весь скукожившийся, втягивал голову  в плечи, руки - в рукава своей курточки, терся щекой о хилый её воротничок, стучал друг об дружку ботинками "на рыбьем меху", - уже задубел на морозе.
   - Иди, погрейся в машине, - крикнул ему Владимир Михайлович. Но Бориска не пошел, - упрямо терпел.
    Минут сорок лазили мужчины по карьеру, осматривали и ощупывали каменные глыбы. Согласия никак не получалось, - то что-то не нравилось учителю, по размеру ли, по форме, то возражал смотритель карьера Андрианыч.
  - Это деловой камень, - говорил он, - он пойдет на изготовление шлифованных плит.
  - А нам что ли не деловой нужен? - горячился Владимир Михайлович, но отступал под натиском аргументов. Перещупав десятка с полтора, нашли, наконец, подходящую глыбу. Подходящую во всех отношениях, - и по форме и по размерам и по внешнему виду поверхностей основных граней, - с одной стороны – бугристая, а с другой – ровная, почти гладкая, удобная для крепления на ней памятной информационной плиты. Андрианыч не возражал, хотя и был чем-то озабочен.
    Учитель радостно лазил с ребятами вокруг глыбы, измерял ее рулеткой, заглядывал под нижнюю ее сторону. Илья снимал все это видеокамерой. Казалось бы, - выбрали, наконец. Но тут вдруг взмолился Андрианыч:
  - Да не вытащим мы ее отсюда. Кран ее не достанет, нужно бульдозером выволакивать, а этот козел, - Андианыч укоризненно махнул рукой на "японца", - не заведется он на таком морозе.
    Все замерли, посмотрели на беспомощного гиганта. И то, - подумал Владимир Михайлович, - у "Жигулей" моих первородители – тоже не из сибиряков, взбрындится порой, - попробуй запусти! Поверил.
  -  Ладно, давайте возле крана посмотрим.
    Бориска, между тем, превращался в сосульку.
  -  Да сядь ты в машину, наконец, - рассердился на него учитель, затолкал мальчишек в салон, запустил двигатель, включил на полную мощность печку.
Глыбу, наконец, выбрали, но она была наполовину засыпана снегом, - не поймешь какой у нее вид. Андрианыч с напарником зацепил ее тросовой петлей, поднял краном, дал возможность оглядеть со всех сторон.
  - Пойдет, - заключил учитель. Глыбу снова уложили на снег, стали прощаться. Договорились о погрузке вместе с глыбой еще и пары кубометров "плитняка" и "каменного окола", - для декоративного оформления самого источника. Владимир Михайлович стоял возле "шестерки", прощаясь с Андрианычем, когда почувствовал вдруг, как из раскрытых дверей вагончика потянуло запахом жареного мяса. Не удержался, спросил:
  -  Зверья, небось, здесь … ?
    Андрианыч, тоже потянул носом, но разговора не поддержал, - оглянулся по сторонам, промолчал. Не тема это для разговора с незнакомым человеком, - кругом заповедные места. 
    Учитель понял это, но все же спросил:
  -   Кабарожка то здесь водится?
  -   Ну, а чего ж ей не водиться, - ответил ему на это Андрианыч, усмехаясь, - косули, правда, нет почти, а кабарожка есть.
    "Шестерка" развернулась и покатила вниз по речной пади, ребята оглядывались назад, прощаясь с уже потемневшими скалами. Откуда им было  знать, что где-то  недалеко от этого места, два с половиной столетия тому назад был  ранен во время охоты на кабаргу Петруха Суриков. 
    Кто же он такой, этот  сибирский казак, охотник и добровольный помощник одного из первых русских академиков?  У него – есаула Петра Петровича Сурикова был сын Иван и внук Василий. У Василия – трое сыновей, - Марк и два Ивана, один из них и стал отцом Василия Сурикова – знаменитого русского художника-сибиряка. Ну и, как вы знаете, все они были дальними предками ныне здравствующего   корифея отечественной кинематографии русского барина Никиты Сергеевича Михалкова.
    Вот  она – связь времен и преемственность  поколений.

                                    *

    Говорят порой, что необходимо, де, патриотически воспитывать молодежь, вести уроки и читать им лекции о том, что надо любить свою Родину. А я скажу, что не нужно никакого специального воспитания, помогите молодому человеку  ознакомиться с историей своей страны, своего края, только не по вершкам, а по-настоящему; пробудите в нем желание узнать историю своего рода. И можете не сомневаться, - он станет патриотом, каким его не сделает никакая специальная лекция. 
    Недаром еще древние мыслители говорили, что народ, который не знает своей истории, - не имеет будущего. Да и современные историки не без основания заявляют, что  извращение правды об историческом прошлом страны приводит к постепенному подрыву национального духа и  национальной гордости.

 

Лицейские будни

Братовья