Россия: глазами гостарбайтера

[Скрыть] Регистрационный номер 0460345 выдан для произведения:
 
Необходимость поездки в Россию?.. 
Будучи уже не раз обстрелянным в селе, в собственном жилище, а после того, как в него начали врываться нанятые бандиты - мне пришлось принимать кардинальное решение.
« - Отправляюсь на заработки в Россию», - приказываю я сам себе» - Не зная еще, что на самом деле, выйдет такая занимательная, запоминающаяся «творческая командировка.
« - Зачем мне такое государство, – продолжаю, перед дорогою, накручивать я сам себя. - В котором не действуют никакие цивилизованные законы? -  Ведь жизнь у меня одна, и нет смысла тратить ее на всю эту мышиную возню!»
…В Министерстве внутренних дел на Богомольца, 10, какая-то смазливая пигалица, с черными волосами и приятной, - во всех отношениях, - филфаковской речью, зачитывала мне, довольно-таки, суровую бумагу: о причинах и порядке выхода из украинского гражданства.
Глядя на это напыщенное желание, девицы, быть причастной к великим и государственным делам, я решил: смыться из этой унылой и дошедшей, как мне казалось тогда, до края разложения, бывшей советской республики, в Россию, минуя громоздкую процедуру, чем-то смахивающую на цирковую эквилибристику.
Видимо, на тот момент, мне недоставало только этой творческой встряски, поскольку Россия – совсем не то место, где можно отыскать себе спокойное убежище от социальных пороков смутного времени.
 
 
2.Москва
 
Осмотр России, надо знать, лучше всего надо начинать именно с Москвы. Именно отсюда начинается многое. Если не сказать, что: все. Москва стоит у истоков российской государственности.
 
В Москве, как в огромном зеркале, отражается все великолепие этого огромного государства. Большое в ней - безмерно увеличивается; а малое – мельчает, создавая, в свою очередь, тот серый фон, в котором бесследно растворится все, подобно песчинкам в бескрайней пустыне...
 
Москва – великодержавная, у нее есть свой неповторимый характер, своя харизма, свой крутой нрав. Каждый штрих России она вобрала, довела до совершенства и воплотила в себе. Вся бесконечность России, так или иначе, представлена в Москве. Поражает имперская огромность этого мегаполиса.
 
Москва торопится мне навстречу, зовет и манит, присматривается, как бы давая урок на каждом моем шагу. «Она - незавершенное во времени и пространстве событие мирового масштаба», - вмешивается во мне ощущение поэта, пробудившегося под оболочкой моего сознания.
 
 Москва огромной глыбой наваливается на меня, и начинает давить. Она давит меня в своих каменных объятьях. Я не могу спокойно дышать до тех пор, пока внутреннее и внешнее давление во мне не уравновесится. Я боюсь, что от быстрого погружения в ее стихию, во мне может вскипеть азот, как от погружения на океанскую глубину. Этот дискомфорт не покидает меня, в первые часы целенаправленного движения в пределах ее просторов.
 
Всякий раз, попадая в этот город, я начинаю восторгаться ею. У нее своя яркая и понятная каждому россиянину судьба.
 
 Хотя для меня Москва, - (буду надеяться, навсегда), - стала чужой, враждебной столицей. Я – украинец. Я явился сюда на поиски заработка. Отныне, я – гастарбайтер.
 
Дорога
 
Часов в одиннадцать вечера я уже находился в плацкартном вагоне поезда уносящего меня в далёкий сибирский край. Ко мне исподволь возвращалось полузабытое ощущение езды по бесконечным пространствам России, которое, оказывается, никогда не оставляло меня, оставшись во мне из времен моей давней молодости, когда я в составе геологических партий колесил по ее дорогам.
 
 До Нижнего Новгорода в нашем отсеке поселилось две молоденькие девушки. Очевидно, что обе приезжали покорять великую столицу, а может уже, даже и покорили ее, красавицу.
 
Волосы в одной были собраны во множество мелких косичек. Что придавало ее голове экстравагантный лоск новогодней праздничности. Длинные тонкие косички вились, как змеи на голове Горгоны. Джинсы в обтяжку; с каким-то немыслимым рисунком. Проходящие мимо нее мужики заговаривали с нею, помогая рассовать по верхним полкам ей вещи.
 
      Девушка привычно пользовалась незнакомыми мужиками, как своей частной собственностью. Она была открыта всему миру, доступна и одновременно загадочная. Ее круглолицая подружка, выглядела просто «простушкой» по сравнению с ней. Она давно уже смирилась со своей ролью, быть фоном для нее.
 
      Обе представляли собой, судя по своей облицовке, какую-то современную группировку молодежи. Я слабо разбираюсь в этих течениях, поэтому мне больше по сему не стоит останавливаться на этом. Скажу только, что на них было все накручено, - висели какие-то амулеты и тотемы, - все это, очевидно, имело какое-то свое название, как и все те косички, джинсы, и что-то там еще, которое показывало ее причастность к какому-то кругу, сообществу.
 
      В Нижнем Новгороде, ночью, они оставили вагон, который сразу же будто опустел наполовину. Тестостерон у всех мужчин вагона с этого момента пришел в норму. Начали проявляться лица других пассажиров. За окна вагона пришло яркое утро, образца: весны 2005 года.
 
      Рядом со мною ехала в Нижневартовск женщина с Донецка. «В Вартовск», - называет она этот город, где ее сын работает на буровой. У того в Нижневартовске своя семья. Едет проведать внуков. Денег, говорит, на дорогу ей выслал тоже сын. Когда начинает говорить о старшем сыне, лицо ее излучает спокойную уверенность матери. Я уже знаю, что дома, в Донецке, у нее есть и другой сын – младший. Ее беспокоит его судьба. Он живет рядом, на Украине. Откапывая лом цветных металлов на заброшенной свалке. Одно утешает по этому поводу женщину, что в советское время там много «захоронили» цветного лома.
 
      - Некоторые люди у нас справляли свадьбы своим детям на эти деньги, - как бы успокаивая себя за судьбу младшего сына, говорит она. После чего, начинает сетовать: - Такую страну развалили. Все было. Все ее боялись. Считались тогда с нами. А теперь никто с нами не считается? Мы одинаково бедны все, как церковные мыши. Дети ездят по заработкам. Копаются на свалках.
 
      Для меня, собственно, Советский Союз не сделал ничего хорошего. Я работал в геологии, обживал какие-то глухие медвежьи углы, без каких либо шансов когда-нибудь получить человеческое жилье. Мерзкая еда в тамошних столовках. Бесконечные очереди за едой в магазинах, если там вообще что-то можно было застать после работы. Короче, я с ней был не согласен, но предпочел отмолчаться. Она, наверное, сама это поняла, и больше не донимала меня подобными разговорами.
 
      Другой сосед мой по отсеку оказался благополучным бизнесменом, который держал вместе с компаньоном в одном из парков Екатеринбурга аттракцион. Друг его разбил по пьяной лавочке иномарку. Вот и пришлось ему добираться до столицы в поезде.
 
      – Завтра у моего сына день рождения, - признался он в доверительной беседе: - Сыну очень понравился велосипед, который показывали в рекламе. «Купи, - говорит, - папа». У него от рождения плохо с одной ножкой, поэтому ему необходим велосипед особенной конструкции, – сказал екатеринбургский бизнесмен, объясняя самую суть своего вояжа в столицу: - Чего только не сделаешь для любимого дитяти! Вот, и отправился в Москву, чтоб купить это чудо техники. Утром он проснётся, и увидит в окно, что во дворе стоит его любимый велосипед. Вот будет радости у ребенка! Он сможет кататься во дворе, как и все ребята!..
 
      На полустанках бизнесмен покупал вяленую рыбу и пиво. Увидев, что я стеснен в средствах, он начал активно предлагать мне доступное угощенье.
 
      Конечно же, я отказывался, насколько мог; не хотел злоупотреблять его российским гостеприимством. Гордость не позволяла мне кормиться за чужой счет. Я вез с собою большой батон хлеба и килограмм колбасы. Двухлитровая пластиковая бутыль хлебного кваса заменяла мне все мокрое и прохладное. Все, что мне надо было, чтоб добраться до Тюмени. А там: будет день, и будет пища.
 
      Узнав, что я еду на заработки, бизнесмен поделился своими мыслями.
 
      - Может тебе повезет, и ты найдешь в Тюмени работу. Удачи, как говорится, тебе. Только я знаю, с этим сейчас везде трудно, - сказал он.
 
      Я-то, понимал, что отправился туда с бухты-барахты, слабо представляя, куда я, собственно, еду. Это была уже совсем другая Россия; не та, к какой я привык жить во времена Советского Союза. А бизнесмен-то в ней жил. Он хорошо здесь ориентировался, мог догадываться, что меня ожидает в ней уже в самоё ближайшее время.
 
      Да, я выходил в тамбур, присматривался к ней. Уже за Котласом пошла какая-то глухая таежная местность, с редкими вкраплениями таёжных городишек, каких-то неясных поселков и забытых Богом и людьми, деревень. Лишь на редких перронах все так же шла не бойкая торговля детскими игрушками да какой-то снедью. Это и была, насколько я понял, та настоящая, кондовая Россия, на встречу с которой я прибыл из далекой Украины. И, чем дальше этот поезд иголкой погружался вглубь этого стога, отъезжая от Москвы, тем ее присутствие ощущалось все больше, и больше...
 
      Я все внимательнее вглядываюсь к этой таёжной азиатской взлохмаченности и косматости ее неказистого быта. К поваленным и дряхлым огорожам; к старым, разрушенным штакетникам. К деревушкам, промелькнувшим где-то вдалеке, за вагонным окном. Все они выглядели как-то потерянно на огромном пространстве, словно какая-то неуместность, чуждая этой девственной природе. Стояли себе на пригорке и грели бока на теплом весеннем солнышке, как междометия какие-то.
 
      Я начинаю принюхиваться к ее запахам, которые врывались в вагон на каждой остановке. Что же это теперь за зверь такая, эта Россия? Какая она? Теперь я в ней только иностранец, - гастарбайтер. Мой взгляд теперь, - это взгляд иностранца; взгляд со стороны.
 
      …С каждой сотней километров, ее тайга становилась для меня все угрюмее, как и ее немногочисленные обитатели, которые окружали теперь меня. Поезд мог уже часами ехать среди деревьев. День и ночь пронзал это бесконечное пространство. Его неустанный бег по таёжной пропасти, казался мне в эти минуты какой-то обреченной на провал авантюрой, ведущей куда-то: в никуда. И сама Россия теперь раздражала меня своей хронической дремучестью и этой своей вечной неустроенностью.
 
      Огромность ее косматой туши, - этой поистине космической величины, - ее немыслимая протяженность, возбуждала во мне какую-то враждебную зависть, и особый, необъяснимый страх перед нею.
 
      Только в границах Урала стало как-то понемногу попускать. Косяками пошли роскошные дворцы перед каждым сколько-нибудь значительным городом. Загородные дачи похожие на виллы состоятельных людей. Эти великолепные дворцы могли только присниться родителям их нынешних владельцев.
 
      …Так промелькнули Челябинск и Екатеринбург. Где-то ночью поезд покинул бизнесмен. Он ушел тихо, бесшумно, никого не разбудив. На утро поезд прибыл уже в Тюмень...
 
      Я поспешно прощаюсь со своими случайными попутчиками. Спасибо им за ту ненавязчивую откровенность, которой обладают только случайно познакомившиеся в поездах за дальнюю дорогу попутчики. Мы теперь знаем многое друг о друге, но никогда не сможем использовать все это во вред. Мы выплеснули многие эмоции, словно на исповеди. Рассказали все, или почти все то, что считали нужным поведать друг другу. Никто с нас не будет за это не в какой претензии. Такая она уже есть, дорога. Они тоже, я вижу по лицам, благодарны мне за мою доброжелательность.
 
    3. Тюмень
 
      … Тюмень встречает меня, щедрым на тепло, солнышком. Отсутствие снега вокруг вокзала, и всепроникающий запах весны, оставляют на душе впечатление, что весна в эти края пришла надолго и не намерена отступать. (Снег исчез только накануне). Солнечное утро создает оптимистическое настроение…
      (После столь подробного описания примелькавшихся за окном вагона просторов России, исключительно ради сокращения своего пространного повествования, я не стану слишком подробно изображать перечень долгих мытарств первого дня своего пребывания в Тюмени).
      …Сразу же оговорюсь, что в лоно своей любимой геологии попасть мне с ходу не удалось.
      Уместно будет обмолвиться, судя даже по впечатлению оставленному после посещения министерства Природных ресурсов России, что самой геологии, как отрасли, в ее классическом для Советского Союза понимании, уже не существовало. Исчезла некогда мощная инфраструктура поисков и разведки полезных ископаемых, канула в Лету, превратившись в ничто, за долгие годы моего отсутствия в этой структуре.
      В советские годы любой замызганный бич или заядлый авантюрист (искатель приключений), мог запросто заявиться в отдел кадров любой поисковой конторы, и приложив к своему жгучему желанию поработать свои крепкие жилистые руки, которые по наметанному взгляду принимавших их на работу дотошных инспекторов заменяли им подлинность всех необходимых документов, без лишних вопросов получали возможность заработать и относительный кров над головою. На этот счет в геологии работали люди не щепетильные, лишь бы приходящие устраиваться на работу обещали исправно трудиться на благо своего социалистического отечества. Не всегда среди них оказывались люди достойные. В каждом сибирском городе, городке или поселке всегда безбедно существовали целые районы и улицы, где геологи кучно размещали свои конторы и базы. Я был уверен, что таковые найдутся и в Тюмени. Край был огромен...
      …С помощью скучающих на по-сибирски широкой привокзальной площади таксистов, которые опрометчиво громко начали обсуждать при мне дорогу к остановке «Геологоразведочная», я, отказавшись от их услуг с целью экономии сильно ограниченных средств, начал самостоятельные поиски необходимой остановки. После часа езды на троллейбусе, я добрался, наконец-то, туда, где меня никто естественно не ожидал.
К вящему сожалению, нашел там только близкие сердцу названия геологических контор. Они напоминали уже ветхие оболочки, донесшие до этой поры дух уходящей в небытие советской эпохи.
      В каждой из этих контор находилась горстка приближенных к начальству людей, которая, словно бы обрадовавшись возможности излить на кого свою боль, набросилась на меня с сетованиями о судьбе геологии в нынешней России. В мои годы работы геологом, я помню, люди в ней кляли только «волюнтариста» Никитку, - Никиту Хрущева, - который урезал надбавки к солидным зарплатам тогдашних геологов. После чего уже нельзя было нанять в партию настоящий цыганский ансамбль для увеселения души, как было до этого урезания, о чем в среде геологов ходили настоящие легенды.
      Этим геологическим конторам еще повезло, что, при расторопности их начальства, при диком переделе собственности в лихие 90-е годы, им досталась в пользование какая-то нефтяная скважина, вокруг которой теперь и теплилась существование определенной структуры.
      Единственное заведение, которое, как показалось мне, больше всего не претерпело существенных изменений в своей работе, - это многим знакомая по Советскому Союзу дешевая столовка с близким моему сердцу названием: «Романтика». Здесь же меня накормили, за, довольно-таки, приемлемую для моего кошелька цену неизменным гороховым – «музыкальным» - супом, шницелем – более чем на половину состоящим из житного хлеба, - и компотом: разлитым в настоящие граненые стаканы, заполненные наполовину плавающими в нем сухофруктами...
      …На завод «Тюменьприборгеофизика», - куда я, собственно, и отправился по устному направлению из Министерства Природных ресурсов России, устроиться так и не удалось. Поскольку меня, ну, во-первых: там никто не ожидал, - если смотреть правде в глаза, - ну, а, во-вторых, за меня, как за гастарбайтера, естественно, денег никто не собирался платить в казну. А это, насколько мне дали понять, достаточно существенная сумма для бюджета этого завода. Меня попытались использовать, как дешевую раб силу, сделав запрос на дочернее предприятие в Мегион, где проходили испытания какой-то геофизической аппаратуры, но к обеду следующего дня выяснилось, что, к вящему сожалению, в услугах гастарбайтера там тоже не нуждаются.
      Это мы, простые люди, мечтаем себе, отправляясь на заработки, что где-то нас ждут с распростертыми руками. На самом деле цена таким людям в России была давно уже сложена.
      Однако интеллигентный вид, приятная манера изъясняться на приличном русском языке, вызывала в работников отдела кадров завода какое-то уважение к моей персоне, и они, посоветовавшись, предложили мне отправиться на поиски счастья в «Тюмненьнефтегазгеофизику», которая занималась, собственно, изысками на обширной территории области новых залежей нефти и газа. Они уверяли меня, что мною там обязательно должны заинтересоваться.
      Уже один помпезный вид центрального офиса этой организации, вальяжно располагавшийся на одной из центральных улиц, красноречиво внушал мне уважение к этой отрасли, оставшейся служить геологии. Разбитый вокруг огромного здания ухоженный сквер, указывал лишь на то, что люди здесь устроились: основательно и, что, немаловажно для меня, - надолго.
      Вышедший ко мне инженер по кадрам, тут же предложил мне работу, с окладом 700 долларов. Он не скупился на обещания. Россиянам за ту же проделанную работу приходилось бы заплатить намного больше. К тому же, не вопрос, что работающие в этой отрасли аборигены, не будут в рабочее время глушить свой любимый напиток - водяру. Он просил меня только дождаться осени, когда у них начнется, собственно, набор рабочей силы на новый полевой сезон...
      - Подожди осени, - сказал мне назвавшийся Ивановым, начальник по кадрам: – Пришлешь по почте свое резюме, мы организуем тебе вызов, после чего оформим тебя специалистом, как положено по законодательству России...
      Окрыленный такой неожиданной удачей, я начал интенсивно подыскивать себе занятие до осени. Меня устраивала любая работа в Тюмени. Я был готов работать, даже за простую еду, чтоб потом компенсировать все эти потери в деньгах, заработками в геологии.
      Облюбовав место в центре города возле Центрального рынка, я начал планомерно прочесывать все стройки города в поисках себе места. Ориентиром, как правило, мне служили строительные краны. Их было видно издалека.
      Свои поиски я начал с огромным энтузиазмом. Объехав две или три стройки, я возвращался назад, пил пиво в палатке. Отдыхая на скамейке возле фонтана «Радуга», я, как бы, набирался сил перед новым вояжем. Вечером я отправился ночевать на железнодорожный вокзал, где купил себе место в уютной комнате отдыха, специально оборудованной для отдыхающих пассажиров мягкими креслами.
      Утром следующего дня я продолжаю настоятельные поиски работы.
      Где я только не побывал за эти дни! Помимо строек, я пытался устроиться дорожным рабочим, на строительство того же огромного фонтана в центре Тюмени…
      По большому счету, как оказалось, меня здесь не сильно ожидали. Даже беглый взгляд на мою интеллигентную физиономию, – чем-то схожую на Михаила Сергеевича Горбачева, - убеждал моих возможных начальничков, что перед ними заблудившийся среди жизненных коллизий интеллигент. С интеллигентами здесь, видимо, никак  не желали сотрудничать. К тому же, на стройки Тюмени, был сезонный наплыв рабочих из солнечных республик Средней Азии, - таджиков и узбеков, - так что от моего предложения: «использовать меня до осени в качестве дешевой рабочей силы», они отмахивались, как от назойливой мухи.
      Один прораб, высказался откровенно:
      - У меня здесь работают одни узбеки. Человек семьдесят. Я мог бы выгнать их половину, без особого вреда для производства. Зачем мне еще один лишний?..
 
4. Бомжи
 
 Возвращаясь, всякий раз в центр города, я всякий раз попадаю на остановку городского транспорта «ТЦ «Рентал»», что находится недалеко от фонтана «Радуга». Места, куда я всякий раз спешил, после неудачных поисков работы.
В этом знаковом для Тюмени месте сходится много маршрутов муниципального транспорта, что делает эту остановку, чем-то похожим на нервный узел, в котором сплетаются многие транспортные артерии этого полумиллионного города.
Здесь же, напротив, в грязном дворе простой русской избы, существует какая-то барахолка, - точнее: скупка вещей, - что-то типа блошиного рынка, - притягивающая, как магнитом, барыг и толпу каких-то издерганных жизнью людей. Пульсирует несытая жизнь, которая, воронкой, втягивает в себя многие десятки человеческих судеб.
Со стороны улицы Герцена, здесь же, - располагается Центральный рынок, - а за самим «Ренталом»: огромная стройка. Здесь я найду в тот же день работу, и смогу рассматривать это место более подробно. Здесь имеется много магазинов. Базаров и базарчиков. Много аптек, в которых за десятку – цена билета в муниципальном автобусе, - можно купить вожделенный для каждого местного алкоголика флакон любимой «Настойки боярышника».
Здесь живет целая колония настоящих бомжей. Целыми днями они греют на солнышке свои кости, распространяя зловонный запах смрада.
      При мне, один из этих несчастных, притащил своему бородатому пахану, - вальяжно восседающему у всех на виду, на бордюре, - пивную бутылку, якобы отданную ему какими-то проходившими мимо молодыми людьми.
Тот принял ее, как подобает властителю. Широколицый бородач, с красной кожей и прищуренным взглядом, одетый в сравнительно чистое рубище, и выглядевший настоящим хозяином жизни.
Человечек, принесший пиво, буквально светился от счастья, передавая из рук в руки ячменный хмельной напиток. К этому он выдерживал какой-то заведенный в этой среде церемониал.
Интересно наблюдать за этой возней. Можно рассказать, как босс, принимая своеобразную дань уважения, позволял своему подопечному пресмыкаться перед собою. Вот уж, воистину: «Весь мир театр, а люди в нем актеры»!..
      Прикрыв от удовольствия глаза, и, задрав к небу лопатой нечесаную бороду, предводитель сделал несколько глотков «живительной влаги»… но, тут же, резко отринув ото рта горлышко бутылки, и вовсе отшвырнул ее подальше от себя. Вылитая на тротуар жидкость, резко ударила по рецепторам обоняния прохожих мускусным запахом мочи.
      - Уморю, тварь! – Сменив милость на гнев, рявкнул главарь, и со всего маху заехал обреченного кулачишком в заросшую нечесаной шерстью физиономию.
      Надо было видеть в эту минуту битое, растерянное лицо несчастного, на котором все смешалось в кучу: и боль, и отчаяние, и ужас произошедшего. Это означало крах всей жизни. Клерки банков, при таком жизненном раскладе, выбрасываются из окон небоскребов.
      - Я же не нечаянно. Вить. Мне ребятки подбросили ее! – Скулит оступившийся бомж.
      - Уморю! Ты же меня знаешь. Лашара. Ты понял теперь: кто ты? А теперь пошел вон отсюда! Лошара! – Завёлся главарь.
      - Вить! Да я же...
 - А я говорю тебе...
 -  Мне ребятки подсунули!
- Твоя песенка уже спета. Вечером тебя уморят, гада!..
      Похоже, что какие-то ушлые и приколистые парни, решив поиздеваться над презренным человеком, подсунули ему наполненную собственною мочою бутылку. А тот, как это принято в этом сообществе, притащил ее в виде добычи к своему главарю. Само собой возникла потрясающая воображение житейская коллизия, с заросшими бородатыми личностями в главных ролях, достойная пера разве что самого основателя социалистического реализма, Максима Горького. Можно было бы начать сочинять роман в стиле современных детективных писателей, с обязательным опусканием несчастного где-то в грязном подвале, при многолюдном собрании таких же убогих, с обязательным трупом в самом начале своего повествования. Вряд ли милиция вмешается в трагедию.
Занятая крышеванием бандитов и поборами с гастарбайтеров, местная милиция не будет доискиваться до причин истребления собственного народа.
 
5. Стройка
 
Работу я нашел неожиданно для себя, возле самого рынка.
…Каждый раз, после неудачной вылазки в город, направляясь к фонтану «Радуга», я проходил узкий коридор между какой-то стройкой и забором стройплощадки, отгораживающей тыльную сторону здания Западно-Сибирского Арбитражного суда. В этой «трубе» стояли лотки, с которых продавали всякую мелочь, в том числе и беляши, которыми можно было запросто подкрепиться. Здесь же обосновалась нищенка, которая, однажды, швырнула мне в спину горсть мелочи, оставленную мною ей в качества подаяния, после того, как я купил беляш. Работая потом на стройке, я видел, как торговки регулярно разменивали у этой нищей деньги крупные купюры...
 На подходе к этой трубе, я заметил, как рабочий, сместив прут железной огорожи, вылез со стройки, и пошел через дорогу за водой. Не долго думая, я тут же воспользовался той же лазейкой, и очутился на широком пространстве, образованном стенами: «Рентала», собственно стройки и еще несколькими вагончиками, расположенных как бы по его периметру…
 Потом рабочие весело судачили о том, как вначале в дырку вынырнул дорожный дипломат, а за ним просунулся довольно-таки крупный мужик, одетый еще по-зимнему.
К этому заключению можно еще добавить: этот, как бы заранее извиняющийся якобы за причиненные неудобства вид растерянного интеллигента, коего нельзя соскрести с него, и, который всегда будет всегда выдавать его с потрохами, в какие бы дикие обстоятельства не заманивала его изменчивая судьба героя.
Очутившись в пространстве между строительными вагончиками, я, тут же, начал осматриваться, какой фурор причинило мое появление.
Здесь же ко мне явилась ухоженная женщина, лет около 55, с приятными чертами лица, если можно так выразиться, что это лицо в большей мере еще сохраняло следы былой красоты. Она представилась мне, как исполняющий чего-то там директор.
Валентину Дмитриевну рабочие называли за глаза «Шапокляк», за ее приверженность к дамским шляпкам, которые были ей очень кстати.
Выслушав меня, чего я хочу, она начала уговаривать меня остаться.
      - Я ничего здесь не решаю, – сказала она, - а вот скоро приедет Владимир Николаевич, - Гощар, - он украинец, и обязательно поможет тебе устроиться. Он любит своих земляков. Я тоже украинка. Он, считает, что они очень хорошо работают. Я тоже буду за тебя хлопотать.
      Но, здесь, - как черт из табакерки, - выскочил из вагончика невысокий, коренастый армянин.
      - Я заплачу тебе! Кормить буду! – захлопотал, возле меня, армянин.
- Да мне, - говорю, - всего лишь, до сентября...
- В конце получишь 500 баксов! Соглашайся!
      Я согласился. За что (я догадываюсь), директор скоро уволил со стройки всех армян.
 
6. Владимир Николаевич Гощар
 
      По своему социальному статусу, Гощар принадлежал к широко распространенному племени нуворишей, которые с 90-х годов активно обживали необъятные просторы России. Распространяясь по ней со скоростью пожирания общественной собственности.
      …А теперь представьте себе невысокого, тучного человека, сильно смахивающего на нарисованного Геринга в исполнении штандартенфюрера Штирлица – полковника Исаева, – артиста Вячеслава Тихонова, - в советском боевике «Семнадцать мгновений весны».
      Я не в курсах всех темных дел Виктора Николаевича, но даже то, что мне удавалось узнавать о нем в процессе работы на его стройке рабочим, заслуживает того, чтоб я замолвил о нем пару лестных слов, как говорится, не для протокола. Это был типичный представитель своего класса, захватившего - в конце 80-х - в начале кипучих 90-х годов, - какую-то экономическую нишу. Очевидно он, как и другие представители цеховиков, учились ладить с бандитами, делясь с ними добычей в виде отчисляемых процентов от прибили, как с определенными игроками зарождающегося рынка, которые уже тогда начали наводнять огромную страну, в виде присно памятных рэкетиров. Со всеми чиновниками советского разлива всегда можно было найти общий язык с помощью тех же банальных взяток. Это было жестокое время социального дарвинизма, которое, после «естественного отбора» оставил самых пронырливых и циничных из них, на вершине общественной пирамиды. Одним с самых ярких представителей народившегося класса буржуев был и Виктор Николаевич Гощар.
      Жизнь в экстремальных условиях выживания, наложила на эти человеческие характеры многие психопатические свойства. К достижению своих, пусть даже и сомнительных целей, они запросто могли прогуляться по головам людей. Способны были сколько угодно долго обхаживать нужного человека, чтоб добиться своего. Они способны быстро договориться даже с самим чертом, если это необходимо в интересах дела. Устранить любыми способами того, кто станет на их пути. Быстро находить надежную «крышу»: как в среде бандитов, так и среди работников той же правоохранительной системы. Умели удержать минимальными средствами на своем производстве нужных работников, проявляя к ним политику не только кнута, но и пряника, когда это было необходимо. Они требовали от них почти абсолютной преданности. Заставляли верить в свою непогрешимость. Они не терпели возле себя людей бесполезных, и, не задумываясь об их дальнейшей судьбе, избавлялись от них при первом же удобном случае. Прежде чем заплатить какие-то копейки, они способны содрать со своего работника три шкуры. Они, как спички, быстро вспыхивают от ярости, но так же моментально умеют отходить, если видят в человеке перспективу. Дело такие люди ставят превыше всех своих мимолетных чувств.
      …Каким-то образом, Гощару удалось организовать небольшой столярный цех, в котором он наладил выпуск дверей и окон для жителей Крайнего российского бескрайнего Севера. По словам знающих, его в это время людей, - с которыми мне удалось пообщаться, - продукция его цеха хоть и пользовалась устойчивым спросом, но это были минимальные партии товара.
      Для расширения производства ему не доставало: не средств, не материальной базы. В это время, говорили, что в него сложился хоть и небольшой, но довольно-таки дружный коллектив единомышленников, которому этот человек доверял, если подобное слово можно применить к такому деловару, как Виктор Николаевич.
      Некоторое время он арендовал цех в разных местах города.
      Потом, похоже, что через жену, - которая внедрилась в администрацию города, - ему удалось отхватить этот производственный ангар на территории ДОК «Красный Октябрь», - на самом краю города, - в котором он организовал производственную базу, где мне и предстояло прожить не меньше четырех месяцев.
      …Чуть попозже городские власти, на месте огромной «толкучки», в центре Тюмени, затеяли строительство огромного торгового центра. Нашли каких-то капиталистов в Москве, которые взялись финансировать это дело. Заказали в разобранном виде здание. Его должны были поставлять из Чебоксар и монтировать на месте специальные бригады монтажников, приезжающие оттуда, с Чувашии.
На паях с другими деятелями подобного разлива,  высокопоставленная супруга устроила своему мужу долю в числе исполнителей выгодного заказа на это строительство. Он вел второй этаж здания. А через год, Гощар, уже захватил всю стройку, потому что оказался среди соискателей самой подходящей кандидатурой на должность генерального директора. С этой поры, фирма «Дардиель», директором которой он является, строит это огромное здание своими силами.
     
7.Каменщики
 
 С первого дня работы, не снимая с плеч дорогого костюма, армяне впрягли меня в бригаду каменщиков. Я таскал им в ведрах раствор и подавал на леса кирпичи. Миша платил мне отдельно, поэтому каменщики не роптали на меня. Мише надо было проверить меня в работе. Каменщикам это шло только на пользу.
      По окончании работы, в 7 часов вечера, вся бригада получала от армянина оговоренный гонорар -  пятьсот рублей, - и отправлялась, в развозке, на базу. Строительный цех Гощара, в котором он селил работающие у него на стройке бригады,  находился на окраине города,  в большом ангаре, на самом берегу Туры. По дороге каменщики закупали «бухло», - стеклоочиститель «Трояр», - и вермишель быстрого приготовления («бич-пакеты»). На более сытный ужин – обычно не хватало денег.
      В каждой бригаде есть достаточно авторитетный человек, которому поручали разбавлять «Трояр» водою. В первой бригаде, с которой я начал работать на стройке, таким был Санька, - длинный и худой мужик, побывавший длительное время на зоне. Он же толковал в бригаде тюремные правила поведения. Молодежь его слушалась. Остальным могли доверить, разве что, запарить себе кипятком «бич-пакет».
      …За этой длительной процедурой, следовала пьянка, с руганью и обязательными разборками между молодежью…
Первая бригада запомнилась мне, ярче остальных. Муж-бригадир, а жена его - каменщик, доказывающая остальным членам бригады свою мастеровитость на облицовке здания. Женщина любила выпить и поругаться наравне с мужиками.
Уехав на майские праздники, - эта бригада так не вернулась с Кургана.
Уехав, бригадир оставил мне плитку, сковородку, кастрюлю, немного круп и сравнительно просторную комнату, в которой он проживал вместе со своею женою. Гощар вселил меня туда. Было очевидно, что он забирает меня к себе на стройку.
      Следующая бригада, которую армяне прислали с Кургана, была совершенно сырой, внутренние связи в которой, еще только нащупывались. В ней шла очень жесткая конкуренция за место бригадира между отчимом и его пасынком Сергеем.
      Скоро отчим отправился домой.
      Прыщавый бригадир, кажется, ругался матом больше всех остальных. Нормальных слов от него, я так и не услышал. Да и вся матерщина, которую он воспроизводил, была какая-то заковыристая, талантливая, умело пущенная в дело. Это обстоятельство, наверное, и предопределило исход борьбы за это призовое место начальника. К тому же, этот молодой парень был достаточно крепко сложен; имел все качества настоящего бригадира. Идиоматические выражения лились из него, как стихи из уст вдохновленного поэта.
      Следует учесть, что в этой бригаде был только один хороший каменщик, которого можно было назвать этим словом сполна – это тезка бригадира – Сергей. Этот, к сожалению, очень много пил. Ходил Серега всегда под хмельком, с прищуренным левым глазом, вроде держа кого-то «на мушке».
      Позже, оказалось, что он служил на таджикской границе, участвуя в каком-то военном конфликте.
      Молодой прораб, Демир, в пылу своего раздражения работой этой бригады, однажды сказал в сердцах: «Да у вас-то в бригаде, всего-то… полтора каменщика!». Каменщиком, очевидно, он имел в виду только этого Серегу. Пил тот только «Настойку боярышника», которую носил ему с аптеки отец. Отец помогал ему класть кирпичи. В конце концов, Демир снял этого Серёгу с работы. Какое-то непродолжительное время, тот учил своего тезку-бригадира этому ремеслу.
Научив бригадира, эта бригада, в один день, исчезла со стройки. После этого, Гощар выгнал со стройки всех армян. Дальше сюда приводили работающие под ними бригады: украинка, с белыми, пышными бантами на голове, - за нею: чеченец Мухаммед... 
      Стройка с помощью подобных бригад-фантомов, росла, как на дрожжах. Одни бригады, те, что лучше других умели класть кирпичи, задерживались на ней чуть подольше, а другие, отработав недельку, - едва заработав себе на еду, - исчезали навсегда, растворившись на других строительных объектах города.
    Неизменными оставались только две бригады монтажников, которые поочередно, являлись сюда из Чебоксар, и быстрыми темпами монтировали несущий каркас здания. Вначале они наращивали колоны, вязали с ними ригеля, на которые клали плиты перекрытия. Гощар снимал для них трехкомнатную квартиру в городе.
    По производительности труда, с монтажниками могла конкурировать разве что, бригада бетонщиков Кузнецова.
      …Чтоб испытать в работе, мне поручили выкопать яму. До этого там копался какой-то таджик. Работая до полудня, я выкопал вдвое больше от него. Таджика тут же уволили.
С этого времени, я складирую кирпичи, переношу разные тяжести, подметаю этажи. Это тяжелый, изнурительный труд, рассчитанный на выживание. Мое пребывание на стройке ограничивается восемью часами рабочего времени. Остальное время, я отдыхаю.
Вечерами прогуливаюсь вдоль Туры. После чего сажусь, и описываю, несколькими фразами, все, что произошло со мной за весь насыщенный невыносимою работою день. Так рождались все эти записи. 
 
8. «Тайвань»
 
      …Ангар, в котором мы жили, находился в самом блатном районе города, – «Тайвань», - который своим неухоженным пригородом примыкал к вечно чадящей дымами свалке и заросшему непролазными бурьянами и прибрежными лозами берегу Туры, неспешно несущей свои мутные, коричневые воды по бесконечным просторам Сибири. На невысоком берегу реки, своею жутко неухоженной территорией, вальяжно расположился деревообрабатывающий комбинат (ДОК) «Красный Октябрь», денно и нощно громыхающий и коптящий небо всеми четырьмя парами своих толстых труб, исторгая из их зева густые пасма ядовито-желтого дыма.
Территория комбината чем-то напоминает мне съемочную площадку Голливуда, так часто используемую в заключительных сценах нашумевших американских блокбастеров, в которых главные герои, волей сценариста и режиссера, оказываются среди каких-то грязных пакгаузов, бегают по наклонным эстакадам, прыгают на хитросплетения каких-то труб, с которых, с шипеньем наружу, вырываются, клуби сжатого пара. Тут же, возле неказистого производственного здания, рядом с заградительной дамбой, по которой я делаю свои регулярные пешие прогулки вдоль реки, высятся огромные залежи тирсы, по которой, выполняя производственную повинность, лениво ползает гусеничный трактор.
Недалеко от берега, - надрывно зудя всем своим нутром, - плавает на понтоне насосная станция, качающая воду по трубам на комбинат. Вдоль единственной заасфальтированной дороги лежат залежи бракованных древесно-стружечных плит, выпускаемых комбинатом. Перед высоким бетонным забором комбината постоянно торчат в очереди вместительные фуры, ожидая своей загрузки.
      Обычно я подхватываюсь по заведенной давно привычке в пять часов утра. Делаю короткую утреннюю прогулку по берегу Туры. Ставлю на плитку сковороду с какими-то свиными обрезками, которые под видом сала продаются на центральном рынке города по очень смехотворной цене: 25 рублей за килограмм; жарю в этом жире лук; а потом еще раз заполняю ее размоченным с вечера горохом...
Это мой ежедневный сытный завтрак.
На берегу Туры проходит значительная часть моей жизни. Обитающие у Гощара родственники закрыли туалет, посему это место приобретает для меня статус еще и отхожего. Во время ежедневных моционов, я нахожу здесь беспечных рыбаков, с которыми завожу бестолковую болтовню. Они обычно сидят в прибрежных кустах, и отрешенно глядят в грязную воду.
      Там я изучаю растения этого края. Меня окружают: клевер, лопух, в основном то, что и на Украине. Я могу все это сравнивать, внося описания в обычную, рабочую тетрадку.
В отличие от своих украинских собратьев, травянистое разнообразие края растет намного быстрее, поражая мое воображение каким-то веселым азартом, полным жизненного тонуса, подавляя соседей своим стремлением быстрее отрастить себе стебель, чтоб за короткое сибирское лето отцвести, и, дать обильный урожай семян. А потом умереть, оставив на будущий год догнивать под осенними дождями свои безжизненные тела, как удобрение, как поживу последующим своим поколениям. Многие заросли бурьяна достигают в этих местах человеческого роста!..
      Каждое утро я брожу среди них по дорогам, как в лесу, вдыхая свежий аромат весны, благоухающей в своем счастливом цветении. Слушаю мириады звонов всевозможных мелких насекомых, наполняющих мир привычными слуху гудящими звуками. Птичьи голоса, собранные в хоры, озвучивают природу, в пору ее буйного цветения. Летающие над речной гладью чайки, взволновано крича своими тревожными голосами, кружатся над гладью воды, густо обсиживая боны, которые когда-то служили для огораживания плавающих на воде бревен.
      В этом месте Тура так же широка, как и мелководна. По выходным дням, по ней курсируют два прогулочных теплохода: «Москва» и «Тюмень».
 
9. Прогулки
 
Я игнорирую развозку, которой возят на работу бригаду каменщиков. Я добираюсь туда муниципальным автобусом. Это обстоятельство поддерживает во мне иллюзию независимости. Я пытаюсь раствориться в многоликой толпе. По воскресеньям я отправляюсь в город исключительно пешком.
В развозке ездят только таджики. Иногда к ним присоединяются работающие в столярном цеху родственники Гощара: Руслан и его друзья, приехавшие в декабре с Украины. Они явились сюда из Хмельницкой области. Руслан – племянник Виктора Николаевича, а вечно пьяный Вова, - друг Руслана, а другой Вовик, которого они кличут «Малым», - брат первой супруги племянника. Чернобровый Руслан, смуглыми чертами своего лица, смахивает на сибирского татарина больше, чем местный татарин похож сам на себя. В осовевшим за это время от пьянок Вове – появилось что-то от самого отпетого негодяя. В прячущемся от своих земляков по чердакам, Малом, прорезались все признаки пронырливого и вороватого хорька.
Работая в столярном цеху, воруя там все, что намертво было не приколочено гвоздями, они научились выживать даже без помощи со стороны Гощара.
      Продавая наворованное, они покупали мясо, спиртное и снимали в городе проституток, дабы, уединиться с ними на берегу Туры, поджарить шашлыков. Тогда над бурьянами возвышались только их головы. На это мероприятие они постоянно приглашали работающего с ними в столярном цеху Соколова. Гощар приплачивал за охрану ангара. Соколов, олицетворял собою «крышу», защищая этот цех от нападений местных бандитов. Это был крупный рыхловатый мужик, приблизительно лет тридцати пяти. Среди моих землячков, Соколов выглядел настоящим авторитетом.
      Я никогда не пытался влезть в их дела, старался, как всегда, держатся от таких подальше, особняком, что помогало моему характеру, закалятся в горниле жизненных обстоятельств. Короче: так велело во мне мое творческое начало.
      - Держись нас, а то пропадешь, – предупреждают меня землячки.
      - Да уж нет, - вызывающе отвечал я им, проходя мимо, во время прогулок вдоль реки. - Я уж, как-нибудь, сам по себе…
      Но, все же, они позволили мне позвонить моему племяннику на Украину прямо из офиса столярного цеха, чтоб тот передал матери, где я нахожусь. Пока приобрету себе дешевенький мобильный телефон.
      В каждое воскресенье – я отправлялся пешком в город по определенному маршруту. Гуляя до обеда, я делаю первые литературные зарисовки в тетрадь, которая после окончания всей гастарбайтерской эпопеи, по тогдашнему замыслу, должна стать прототипом настоящей исповеди.
Я неотступно следую в центр города, иногда заходя по дороге в монастырь, чтоб помолился там стоя за спинами верующих.
Поражает количество престижных марок автомобилей, выстроенных плотными рядами, под высокими стенами святой обители, на которой, кажется на века, намертво приколочена синяя табличка с названием улицы – «Коммунистическая, 10». Семь куполов монастыря – больших и малых, - маячат перед глазами, когда я приближаюсь к ним со стороны Тайваня. 
Напротив монастыря, - шикарная улица Димитрова, застроенная новейшими коттеджами каких-то «новых русских».
 В монастыре я общаюсь только с Высшим Разумом. В душе я отвергаю попов, как посредников. Я далек от любой мысли, которая заставляет меня принять в себя взлелеянного священниками РПЦ именно такого бога, на распятие которого истово крестятся окружающие меня россияне. От их возни, на версту тянет грязной российской политикой.
Находясь в храме, я поддерживаю в себе те внутренние силы, которые помогают мне идти дальше по жизненному пути.
Помимо того, запасаюсь здесь новыми впечатлениями.
Высокий и позолоченный иконостас этого храма не скрывает налёта провинциальной второстепенности. Это ощущение выбивается наружу со всех углов; прет со всех щелей. Даже лики святых похожи на образы местных татар, которых я видел торгующими на местных рынках, когда я приходил на свидание с одной татаркой...
« Конечно, - думал я, стоя перед алтарем, - это я придираюсь. Мне хватает эмоционального и эстетического воспитания, чтоб уяснить, что это далеко не прелести Свято-Успенской Киево-Печерской лавры, оставленные мною перед этой поездкой в Тюмень. Для такой глуши - надо отдать должное, - этот монастырь выглядел достаточно внушительно и презентабельно».
После посещения монастыря я дефилирую по набережной Туры, проходя мимо грузинского ресторанчика, обязательно захожу на вантовый Пешеходный мост весь исписанный сексуально озабоченной молодежью, стоя на котором, подолгу наблюдаю за почти неподвижными силуэтами рыбаков на берегу.
Возле дебаркадера обязательно отдыхают от круизов один из двух теплоходов, которые регулярно плавают по Туре: «Москва» или «Тюмень».
Вначале, я мечтаю поплавать на одном из этих теплоходов со своей знакомой татаркой, пока не узнаю, что в этой татарки имеются дети. Они стайкой забегают к ней на рынок, где она торгует разными головными уборами. Я познакомился с нею, когда пришел покупать в нее черную бондану. С помощью бонданы, я пытаюсь сменить свой интеллигентский имидж. В бондане я похож на настоящего авантюриста.
…После монастыря, я иду дальше: по улице Республики, - начинающейся с известного на весь город венерического диспансера. Прохожу мимо здания какого-то сибирского университета, мимо памятника известному советскому разведчику Кузнецову, - уроженцу этих мест, - и, сделав небольшой крюк, на Семенова, гляжу на наш украинский флаг, развевающийся над нашим консульством.
      Центральные улицы в этом городе с односторонним движением.
      В большом парке, на одном памятнике вместились фамилии всех большевиков, погибших в Гражданскую войну 1918 – 1920 годов. Не густо.
      …С одной стороны огромной площади, - здание Правительства с колоннадой; с другой - роскошное здание местной Думы. Между ними, зажав в руках каменную кепку, стоит неизменный Ильич - изваяние «вождя мирового пролетариата».
      В окнах ювелирного магазина «Золотая лавина» стоят сибирские красавицы: живые красивые девушки и завлекательно помахивают прохожим одетыми в белые перчатки ручками. Иногда я вижу, как напротив них останавливаются какие-то школяры и начинают корчить им свои кривые рожицы.
Я регулярно захожу в книжный магазин «Столица». В этом паломничестве угадывается, скорее всего, дань уважения к авторам, потому их продукции я никогда не приобретаю. Дорого. У меня нет в наличии таких денег.
 Добравшись до Сквера – я покупаю себе пиво, - обычно это «Балтика 7» и обязательный анчоус, - и отправляюсь со своими покупками в парк им. Немцова. Несмотря на обилие торговых марок пива, надо признаться, что после качественного украинского, - ничем не уступающего мировым стандартам, - к российскому ячменному напитку мне было очень трудно привыкнуть.
В парке я делаю новые записи в тетрадь, после чего возвращаюсь на базу, чтоб закончить этот день где-нибудь в кустах: сидя на дамбе, с берега вглядываясь в мутные воды Туры.
      В город я обычно двигаюсь по улице Республики, а возвращаюсь – на Тайвань - по Ленина. Во время войны, как выяснилось, где-то рядом прятали труп «вождя мирового пролетариата».
      Обе улицы застроены в невнятном стиле советского псевдоклассицизма. Здания небольшие. Кое-где сохранились из советских времен таблички, указывающие на то обстоятельство, что эти постройки еще позапрошлого века. Здания охраняются государством.
      Уже ближе к центру становится больше стекла и пластика. Впечатляет громадина Тюменской Нефтяной компании (ТНК). В пику 21 веку, рядом ютятся какие-то лачуги времен хана Кучума.  Количество прописанных в них людей, не позволяет властям снести их с лица земли. Слишком много квартир надо раздать хитрым «прописантам».
 
10. Дело Дурнёва
 
 Всякий раз, являясь на работу, я вынужден заходить в вагончик. Контингент его вот уже месяц почти не меняется. Сварщик Александров, стропальщик Лобов, его друг и коллега по ремеслу Дурнев, сварщик Женя, отсидевший на зоне, его худосочий помощник Мумырев, стропальщик Сашка, которого все подозревают, что он наркоман. Еще несколько статистов, однажды появившихся на этой стройке века, и так же быстро исчезнувшие, не выдержав условий труда. В такой же строгой последовательности они и рассаживаются за длинным столом.
Единственный - «чистый» - на всю стройку разнорабочий – ваш покорный слуга, пишущий свои заметки.
      Сюда приходят на перекуры, «пить чай-кофе». После каждого посещения вагончика, эта хорошо спитая компания, «синеет» буквально на глазах. Если б собрать всю водку, что была выпита в этом вагончике, в ней хватило б утопить слона. После обеда все обитатели вагончика - уже никакие! Гощар постоянно выкидывает их пачками, а потом, после определенного разговора, по одному возвращает назад. Каждый раз, оставляя кого-то за бортом этого корабля.
      Пьяная болтовня за столом вертится исключительно вокруг каких-то армейских подвигов.
      …Во главе стола бывший морячок Александров, корчит из себя настоящего авторитета. Стол в этой полу-уголовной среде имеет тот же тюремный статус, что и в камере. Сварщик Александров восседает в «своем» вертящемся кресле, как настоящий государь на троне. Александров - неформальный лидер всей этой полукриминальной группировки. Идеи, исповедующиеся этой социальной группой людей, часто имеют чисто националистическую, великодержавную суть.
      Очевидно – это была настоящая идеология целой страны; поскольку на более низком уровне она приобретает самые извращенные и уродливые формы, которые не оставляют любому человеку попавшему в нее никакого выбора, кроме как ассимилироваться в подобную среду обитания. Ниже, как говорится, были уже только бомжи.
      Возле Александрова - бывший старший сержант, на должности старшины, Лобов, который пытается играть здесь роль своеобразного начальника штаба. Дальше: Дурнев – чинно: занимающий в этой компании должность замполита. Мелкий, худосочий Мумырев, свернувшийся калачиком, обычно спит в своем кресле. Он «гонец», гоняет за водкою в магазин. Гощар его держит исключительно из-за тетки, работающей в его бухгалтерии.
      Не пил из основных заседателей «круглого» стола в вагончике только побывавший на зоне Женя. Он «зашил» себе «торпеду». Мумырев поставляет ему всевозможные напитки…
      Однажды Лобов, скомандовал мне:
      - Или убирайтесь, или убирайтесь вон из нашего вагончика! – А чтоб я чего не подумал лишнего, добавил: - Я ведь тоже убираю…
      Очевидно, он спутал меня с каким-то «салабоном», которого можно заставить убирать после регулярных попоек армейских «дедов». Я не стал уточнять: « Кто, и как убирает?» - а оперативно, собрав свои вещички, перебрался в соседний вагончик каменщиков. Благо тот стоял рядышком, совершенно пустой. Полностью исчерпав неприятный инцидент.
      …Скоро на стройке появился «сын» Гощара, - Артур. После первого брака? Внебрачный?.. Скорее всего, это был посторонний человек, которого Гощар, за какие-то заслуги, взял себе на работу.
 Гощар снял ему квартиру в городе, и назначил зарплату в 1 тысячу долларов. Артур пользовался безграничным доверием директора. Он стал его глазами и ушами на стройке…
      Короче, с Украины, демобилизовавшись с тамошней армии, приехал в Тюмень молодой, подвижный юноша, которого Гощар назначил якобы кладовщиком. Однако, его полномочия простирались далеко за эти полномочия. Артур появлялся на стройке совершенно в неожиданных местах, как бы контролируя весь процесс возведения торгового центра в центре самой Тюмени.
      «Незаменимого» стропальщика Лобова, Гощар, все же, уволил, как говорится «с концами». Тот еще, какое-то время, не оставлял вагончик, пьянствуя в компании Александрова. Словно дожидаясь того случая, когда Артур намнет бывшему старшему сержанту бока, после чего тот надолго исчезнет с поля моего зрения...
      Его друг и по совместительству, собутыльник, со смешной фамилией Дурнёв, уволится чуть позже.
      Местный прокурор навязал Дурневу какую-то неприятную историю. Кажется, у Дурнева пытаясь оттяпать в свою пользу квартиру, втянув в это дело его родную сестру.
     Этим делом он напоминал мне Украину, прокурора Муху, который преследовал меня.
      Узнав об его несчастье, я советовал Дурнёву, как лучше всего поступать, ссылаясь на свой богатый жизненный опыт. Зная, чем заканчиваются подобные истории на моей абсолютно коррумпированной исторической родине, я настраивал его на длительную бескомпромиссную борьбу, советуя всем своим действиям придавать публичную огласку, чтоб не навлечь на себя еще большей беды. От услуг местных адвокатов, дабы сберечь свои деньги, я ему настоятельно советовал отказаться, так как, обычно, во всех подобных городах, действует одна и та же мафия…
      - Суть этой паскудной жизни, - наученный горькой судьбой я, поучал неофита Дурнева, – избежать необъявленной войны с местными чиновниками, (ментами, судьями, прокурорами), которую они навязали всему обществу. Эта одичавшая стая гиен порвет в коррумпированных джунглях любого.
Но, коль уже кто-то положил недобрый глаз на тебя, как человека, то стоит после этого смотреть с этой минуты в оба глаза, не допуская никаких промахов и оплошностей, иначе подобные действия со стороны враждебно настраиваемой против него среды обитания, заканчиваются для преследуемого весьма плачевно. Жертву свяжут по рукам и ногам законами, которыми чиновники крутят, как цыган солнцем. Даже тюрьма не спасёт превращенную в грязную канаву человеческую судьбу, поскольку она окажется там в руках таких же воров, имеющих по понятиям исключительную власть в подобных местах.
      В тюрьме подобная камарилья довершает начатую на воле расправу над человеком без всяких проблем.
      - Следует всегда также помнить, что твоя жизнь, как попавшего под этот пресс - для всех звеньев в этой цепочке - не стоит больше, чем понюх табака, - уверял я Дурнева, ссылаясь на свой богатый опыт. -  Это для них увлекательная забава, в которой принимают участие все подвластные прокурору службы города. Это та же охота, если хотишь знать. Поэтому с ними всегда надо разговаривать предельно вежливо и не в коем случае не реагировать на подковырки; сухо, деловым языком, не выдавая свое внутреннее состояние. Ничего не просить, не верить их словам-обещаниям, и, главное, не бояться. Эти главные правила поведения, должны уберечь человека от наихудшего варианта развитий события. Все о чем я сказал, я уже пережил в этом подобном Конотопе.
      - Твое положение, - говорил я ему, - тяжелое, но не безнадежное. Держись достойно, не давай им возможности загнать себя в угол. Можно и нужно врать, изворачиваться, включать дурака. Будь настоящим артистом. Не в коем случае не давай опрометчиво затянуть себя в их игру. Завлекай в это дело побольше людей. Оставляй пометы в газетах. Если остался один на один с ними, пиши: пропало! Чтоб там не случалось, постоянно обращайся в Москву, строча туда письма-жалобы…
      Не знаю, насколько точно он следовал моим предписаниям. Он скоро уволился со стройки. Я знаю, что он и писал, и ездил потом в Москву…
      …Иногда эта жертва прокурорского произвола появляется на стройке, подражая своими манерами одеваться и пластикой знаменитому итальянскому актёру Адриано Челентано. Всегда с аккуратненькой папочкой в руках, которая напичкана всяко-разными бумагами с гербовыми печатями. Все, как и у меня на Украине. Я видел множество подобных людей, обивающих высокие пороги вооруженные именно такой амуницией. Мне, честно сказать, стало очень жалко его времени. На что только уходит человеческая жизнь?! Он постоянно заговаривает со мной первым, с чего я делаю свой вывод, что он еще борется, что не все для него еще потеряно. Возможно, что он специально забегает ко мне, чтоб пообщаться в том же духе, чтоб в своих проповедях генерировал ему новые силы к этой неравной борьбе.
      Жилье стоит того, чтоб за него драться до последней капли крови...
 
11.Санька
 
     
 …С начала мая – я стропальщик. Меня регулярно отправляют на станцию Войновка: выгружать с вагонов прибывающие из Чебоксар железобетонные изделия, которые необходимы на стройке. Это: плиты перекрытия, ригеля, колонны.
Я напарник у стропальщика, Саньки. Он с какой-то станции, что под Тюменью. Здесь, я так понял из его слов, он познакомился с девушкой, которая, догадался я, и сделала с него законченного наркошу. Теперь он остается на подработку, чтоб обеспечить ее деньгами. Но денег ему все равно не хватает. Он в долгах, как в шелках.
Сразу же по приезду на станцию, он постоянно куда-то исчезает...
- Ходит кривазот нюхать! – говорит крановой Сергей.
      Авторитетный Александров прозвал Саньку - Синеглазкой. Мне трудно согласиться с таким утверждением, поскольку я вижу, что глаза у Саньки были не из синя синие, как следовало понимать его новое прозвище (погонялово), а всего лишь: грязно-синие. При этом грязного тумана в них гораздо больше, чем ясного безоблачного неба.
      Санька быстро выучил меня азам этой профессии. С тех пор я считаю себя настоящим стропальщиком. Хотя Санька числится здесь настоящим наркоманом, он блестяще знает свое дело. За увлечение наркотиками, его скоро выгонят со стройки.
      Об этом, я узнаю в самую последнюю очередь. От меня этот факт тщательно скрывают.
Разве б Александров мог допустить, чтоб презираемый хохол первым узнал о такой проблеме «великой русской нации»?..
Меня тоже попытались убрать со стройки. Они науськивали на меня главного инженера Иванова, пока того не уволил Гощар.
      - Я сам вижу: кто здесь хорошо работает, а кто плохо! – Сказал он Иванову, когда тот попытался меня выгнать. - К его работе у меня никаких претензий нет. А вот к другим работничкам – есть много...
      Для Гощара, как делового человека, было важно удержать на своей стройке как можно больше добросовестных работников, а не распространять этот постылый шовинизм, который обуревал в то время всеми россиянами.
      Александров сразу же притих. Перестал преследовать тех, кто, не считаясь с его наставлениями: бороться с гастарбайтерами, - смели еще подавать мне руку. Таких было много среди исконно русских людей. Вся эта великодержавная возня на стройке, гроша ломаного не стояла. Здесь, глубоко в Сибири, никто ведь не посягал на устои российской государственности. К чему тогда кичиться своей исключительностью там, где приходилось всем одинаково тяжело работать?..
      Перед уходом, Саньку долго прорабатывали в прорабской.
      - Признайся, Санька, ты колешься? – Допрашивала его Валентина Дмитриевна (Шапокляк). – Тебе нельзя оставаться на стройке. Вдруг ты свалишься с высоты? кому тогда отвечать?..
      Санька молчал, как партизан на допросе…
      Через месяц, я встретил его возле «Рентала». Он приходил зачем-то на стройку.
      - Что-то давно тебя не видно. Ты, где пропадаешь?
      - Да, вот… поцапался с ментами. Дело теперь шьют, – отвечал Санька, отводя свой взгляд в сторону.
      Замели, видать, Саньку, как наркомана. А стропальщик он был знатный. После нас, ведь, эти плиты перекрытия, стали ломать, словно спички. И все из-за того, что не умели правильно установить прокладки между ними...
 
12. Оман и Марат
 
      В конце мая, на стройке, - а потом и рядом со мною, в комнате, - появились два местных казаха. Их привела на стройку моя землячка с Украины (с Житомирской области), под которой работала на возведении торгового центра, бригада таджиков. Ее «крышевали», как утверждали знающие люди, местные бандиты. Вся она была в белых бантах, как девочка; школьница. Казахов, она подобрала под Ренталом, когда те искали здесь работу охранника.
Обоим казахам было не больше двадцати пяти лет. По их словам выходило, что они доводились двоюродными братьями. Жили в соседних деревнях под Тюменью. Хотя были совершенно не похожими друг на друга людьми.
Марат – высокий крепкий парень, с мужественным лицом воина. До своего воплощения в помощника сварного Александрова, охранял зеков в местной зоне; сидел там на вышке.
      Оман, - как и подавляющее большинство казахов, - имел лунообразное лицо, и очень подвижный характер. 
Женился Оман очень рано, на своей однокласснице, и уже успел с нею несколько раз развестись. Служил в почетных танковых войсках. Совершенно не боялся высоты. Любил прихвастнуть, рассказывая о своих многочисленных любовных похождениях.
      Гощар отобрал их себе на стройку, и подселил ко мне в комнату. С этого дня, я вынужден был заботиться о них, как о своих любимых чадах. Вовремя подымать их, вовремя кормить их, тащить за собою на работу, платить за них в автобусе…
Если у них заводились хоть какие-то деньжата, они тут же спускали их в компании Александрова.
      Через месяц, Марат отправился в свою деревню, пасти коров; а Оман – продержался здесь почти до самой осени. Ездил на станцию Войновка, разгружать вагоны…
 
13. «Капитан Новиков»
 
     Этот случай произошел, когда в моей комнате жили оба казаха. В три часа ночи, Руслан, племянник Гощара, разбудил нас и попросил спичек. Вспыльчивый Оман, расценил эту выходку, как вызов нам, и в следующую же ночь, напившись, отправился будить наглых «хохлов». В полночь, в столярном цеху, я долго растаскивал их.
      Расходясь, Руслан сказал:
      - За вами «косяк».
      Через неделю, среди ночи, мы проснулись от громкого крика:
      - Милиция! Всем оставаться на своих местах! Проверка документов! Я – капитан Новиков!.. Собирайтесь! Поедем в отделение! – На дверях стоял мощный крепыш, в партикулярной одежде.
      Дорогой «капитан Новиков» отпустил казахов: вначале Марата, а потом – Омана. Эта устрашающая акция, я так понял, была рассчитана только на меня...
      Они вели меня с поднятыми руками до второй автобусной остановки.
      Страха во мне не было; было гадко и противно. Глядя на эти бандитские физиономии, я начал уже было сомневаться, что предо мной находятся обычные менты, но перепроверить свое предположение не решался. В моем случае надежнее было не рыпаться, вести себя предельно вежливо, с достоинством, не задавая никаких лишних вопросов. Тем более что, богатый жизненный опыт мне подсказывал: облики бандитов и ментов фактически ничем не разнятся. Можно сказать, что для всех я здесь, более чем никто - гастарбайтер! В свое время, из Конотопа ко мне в село являлись по наводке местного агента влияния именно такие, которых посылал ко мне районный прокурор Муха.
      Дорогой «капитан Новиков» несколько раз пытался ударить меня, но делал это, как-то, неохотно; я легко уклонялся от его ударов, блокировал. Он брал меня на испуг, но я его не боялся, чем, собственно, заслужил от бандитов уважение.
      Тогда конвоирующий меня «капитан Новиков» спросил:
      - Ты знаешь, кто такой Муравей?
      - Не знаю, - отвечал я.
      - Он работает у вас…
      - Не знаю я никого Муравья, - сказал я.
      - Это Руслан, - спокойно сказал «капитан Новиков», преднамеренно выдавая хохла с потрохами.
      - Вот бы сюда кинокамеру, - вклинился в разговор другой «конвоир».
      - Настоящее кино! - сказал «капитан Новиков».
      …На остановке нас ждала целая компания. Жигули: «шестерка», и девочки. Как же без них?..
      «Капитан Новиков» попросил у меня денег на бензин.
      - У вас ведь сегодня была зарплата, – демонстрируя свою осведомленность, сказал «капитан Новиков». (Хохлы, как я понял, пожелали расплатиться за услугу с бандитами, моими же деньгами). Хорошо узнаваемы у нас в Украине типы.
      - Какая там зарплата, - отвечал я. – Две тысячи получил на руки... Можно с уверенностью сказать, что это - слезы!
      - Купи тогда пива нам мужик, и мы квиты, - сказал «капитан Новиков».
      Покупая пиво, я опрометчиво достал из кармана все имеющиеся в наличии деньги. «Капитан Новиков» выхватил их у меня из рук, и, выудив сотню, вернул остальные. Сопровождая это такими словами:
      - Какие же мы менты? Мы – настоящие бандиты!.. А ты, мужик, можешь идти домой спать. Завтра тебе на работу. – В словах послышались нотки уважения.
      От этой ночи остался неприятный осадок беззащитности. После этого я начал запирать на ключ свою дверь. Это была месть живущих по соседству хохлов за то, как я понял, что я не давал им взаймы денег. Дело в том, что вначале я выделял им из своих скудных заработков, финансируя этот постоянно действующий бордель и пьянки с Соколовым, пока не пришел к определенному выводу, что этот альтруизм только портит этих бездельников. Они и так пустились здесь во все тяжкие грехи, теряя свое «облико морале».
      На следующий день они заявили Гощару, что и «в них тоже забрали деньги. «Штуку»».
      Правда, не оговаривались: «Откуда у них такие деньги»?..
 
 14. Марина
 
      В один распрекрасный летний день, когда кружевные тени от огромной стройки создают на асфальте ажурные узоры, а в воздухе парит тополиный пух, директор Виктор Николаевич, представил нам нового управляющего, Полину Матвеевну. С этого все и началось…
Вручив мене нивелир, несколько дней Полина Матвеевна таскает меня следом за собою по всей обширной стройке. Я не сразу смог уяснить для себя: в чем же состоит смысл этого бесконечного хождения. Думал, что, таким образом, она хочет привязать меня к себе?..
Оказалось, что дело в Марине. На стройке появилась небольшая аккуратная девушка, которой было чуть больше тридцати, выглядевшей очень ухоженной и смазливой своим лицом, имевшая все женские прелести при себе. (Стройка, надо оговориться, не самый лучший подиум для появления такой хорошенькой девушки).
      С этого момента я начал ощущать удвоенную опеку со стороны Полины Матвеевны. Она подыскивала мне такую работу, чтоб я находился с этой девушкой в визуальном контакте. Мы складываем кирпичи, которые возят к нам на стройку навалом, в больших контейнерах. Я постепенно привыкаю к ее навязчивому присутствию. Появлялся легкий дискомфорт, когда ее желто-зеленая курточка, под цвет бразильского флага, с кокетливой надписью на груди «КИКА», долго не находилась в поле моего зрения.
      Память прочно фиксирует эти случаи. Убирая крышу, мы стоим у парапета, подставив лица под ободряющий утренний ветерок, и считаем краны на панораме городе.  Я рассказываю ей об Украине, о своей жизни, о том, что я печатался в газетах, когда на меня «наехали» бандиты, прокурор Муха и вся районная милиция города Конотоп.
В этом месте рассказа она призадумывалась.
      - Они тебя никогда не найдут в этом городе, - сказала она серьезно.
      - Да я-то, особо и прячусь от них, - говорю я, стараясь приободрить ее. – Я постоянно звоню своему племяннику. В то время, это была всего лишь охота на людей, которую практикуют в местах непуганых злодеев. Игра в кошки-мышки, если хочешь знать. Я уехал, а значит: зверь убежал из этого бандитского заповедника. В чужой они не сунутся. А заказать меня здесь, шибко накладно будет для них.
      Она оценила мои слова, и тревога сама по себе исчезла из ее точёного личика.
      Но, уже скоро, она подолгу теряется. Ее скрывают в потаенном месте, на третьем этаже, где бригада каменщиков отгородила для себя место, устроив там настоящие лежаки. Ее работу, в это время, выполняют посторонние люди. Со стройки она уходит вместе из крановым.
После этого, Алик, по несколько суток, не появляется на стройке. Сюда прибегает его взволнованная жена, узбечка.
Чтоб не останавливать работ, Гощар даже нашел ему сменщика.
Марина, сказала мне, что не имеет никаких дел с этим Аликом. Что она хочет иметь детей. (Не говорила, только, от кого). Что она когда-то работала на кране, и теперь хочет побывать в его кабине, у Алика.
Мой рассудок отказывается ей верить.
      - Что я свой член нашел на помойке? Посмотри на этого Алика? Мухомор! Да мне по барабану с кем спит Марина! – Кричу я своему напарнику Сергею, подставляя ветру лицо. - Какое мне до нее дело? Я свободный человек. По фиг мне эта проститутка?..
     В день зарплаты, Марина явилась в ослепительно белом платье, крапленым красным горошком, которое очень гармонирует к ее смазливому личику. Что-то чистое и юное сквозит в ее светлом образе. Было видно, что девушка научена себя красиво подать. Если б уже тогда не мерещился мне за ее спиной этот злосчастный крановой! Она сама напросилась пойти со мной «на пиво».
      Вначале она взялась покупать корм своему любимому коту, желая, наверное, чтоб я заплатил за нее, но, я не поторопился это сделать лишь потому, что потерял в нее веру. Мы выбрали летнее кафе рядом со стройкой. Я покупал, ей пиво: «Балтику № 3», с кальмарами, - и себе: «Балтику №7», с анчоусом.
      - Признайся мне, Марина, у вас это серьезно с Аликом? – Глядя в глаза, спросил я у девушки.
- Мы с ним просто друзья, - зачем-то, соврала Марина.
      - Ладно, я тебе никакой не свекор, - сказал я, будучи уверенным, что она спит из уродливым крановым.
      Мы расстались с нею возле «Рентала». Она не захотела, чтоб я даже проводил ее домой.
- А зачем? – спросила она на прощанье.
Я пожал плечами, мол, так положено.
      Позже выяснилось, что она дружит со всей компанией Александрова. Ездит с ними на пикники. Оман, неизменный их участник, рассказывал мне, что, перепившись, они устраивают там…
Короче, Гощар уволил Марину. Она работает массажисткой. Иногда заходит к нам на стройку, здоровается со мною. Все говорят о ней, как о местной шалаве...
 
15. Вера Николаевна
 
С Верой Николаевной, кладовщицей, меня пыталась познакомить Валентина Дмитриевна (Шапокляк).
Вера Николаевна увлеклась каким-то мужиком, который оставил ей дочку, которая уже училась в местном университете. В молодости Вера Николаевна, очевидно, была очень привлекательной женщиной. В Тюмени, по словам все того же бригадира бетонщиков Андрюши Кузнецова, которому поручили, очевидно, напичкать меня информацией об этой 50 летней женщине, имелась квартира - полная чаша. Он тоже советовал мне присмотреться к ней.
 С этой затеи ничего не вышло.
Вера Николаевна была холодной, как Антарктида, и ничто, показалось мне при слабенькой попытке сближения с нею, уже не в силах было растопить этот многокилометровый лед ее души. Она потеряла даже способность доверять мужикам. Мой внутренний холод, на месте загубленной по молодости любви, показался мне, по сравнению с дохнувшим на меня от нее морозом, всего лишь утренней прохладцей.
 
16. Каждое утро
 
Утренние поездки на муниципальном автобусе, дарят мне на остановке постоянную радость новых встреч с незнакомыми друзьями. Каждое утро здесь встречают меня одни и те же примелькавшиеся за это время лица, которые по отдельности мне чем-то очень симпатичны и приятны. Я давно уже привязался к ним, и не ощущаю в немом общении никакого дискомфорта. Они свои для меня, во всех отношениях. Никогда не взболтнут лишнего, и не выдадут меня с потрохами. Все, что они знают обо мне, или думают - это плод только их живого воображения. Наверное, думают, что я мужик положительный, раз где-то имею работу. Думают, что у меня все очень хорошо сложилось в жизни. Я постоянно ловлю на себе флюиды их здорового интереса к своей собственной персоне.
      Той же долговязой школьницы, с прикрепленными к школьной сумке пупсами, с наушниками, жизнь которой вся состоит из современных танцевальных ритмов, с которыми она не желает расставаться не на одну минуту, слегка подергивая в такт своею красивенькой головкой, как болотная цапля.
      Каких-то начинающих блатарей во главе со своим молодым бандитом, сверкающи блестящей фиксой во рту, с насунутой на глаза кепкой, и, судя по наколкам, успевший побывать в местах не столь отдаленных от города Магадана. На тыльной стороне ладони у этого парнишки, на татуировке была изображена рваная паутина.
Район вокруг насквозь бандитский. С этими конкретными пацанами, благоговеющими перед своим предводителем, было все предельно ясно.
Мужиков, которые, перед работой, постоянно пьют пиво на остановке...
Публика одна и та же, не меняющаяся все лето, разве что без школьницы, которая исчезла с тех пор, как только начались летние каникулы.
В то время, я беру с собой братьев-казахов, у которых никогда не было денег, и я вынужден постоянно оплачивать им дорогу.
 Ровно в 7.05 появлялся какой-то совершенно разбитый муниципальный автобус, окрашенный в грязно-оранжевый цвет, с кабины которого, вываливался нелепо скроенный шоферюга.  Сам небольшого росточка, почти квадратный, с огромной растоптанной задницей, облаченной в длинные до колен шорты, с раструбов которых торчали тонкие волосатые ножки.
Усадив в салон пассажиров, он крутил заводной ручкой, заводя дребезжащий мотор, снова залазил в свой разбитый, муниципальный драндулет, и мы отправлялись в очередное путешествие, к центру города.
Гидом, как правило, служила опытная кондукторша, объявляющая (не объявляющая) обстановки. Однажды она обнаружила в своей сумке пять украинских копеек, внешне очень похожих на 5 российских рублей.
- Вечно нам эти хохлы что-то втюривают! – Весело объявила она на весь вагон, показывая пассажирам находку. 
На следующей, от конечной остановки «Красный Октябрь», в салон автобуса, впархивало воздушное создание, на котором была накинута, будто туника на ангеле небесном, что-то летнее и почти невесомое. И вся она, будто олицетворяла собою это чистое летнее утро, все светлое и замечательное в этом скучном и непривычном, сибирском городе.
Между нами сразу же вспыхивал открытый знакомству немой диалог. Существующая не менее чем 20-й летняя разница в годах, обуздывала все мои фантазии относительно знакомства с этой воздушной незнакомкой, занимая только, как предмет платонического увлечения, чему я всецело и отдавался во время этих замечательных поездок. Мне было отрадно ощущать на себе взгляды молоденьких, красивых женщин, несмотря на мои зрелые годы. Я с радостью поддерживал эти щекочущие нервы любовные забавы.
      Эфирное создание растаяло в мареве июльского тепла, а на смену ей уже спешила другая пассия. Появившись в образе жгучей брюнетки. Она чем-то смахивала на галчонка. На правой руке у нее имелось золотое колечко. Она, очевидно, рассчитывала, что я местный, и со мной можно легко выйти на какие-то романтические отношения. Мы начали серьезную игру в переглядывание. Пока она поняла, что что-то здесь не так. Однажды «Галчонок» даже взяла с собой своего мужа в поездку, - «чтоб показать его мне», - и они, покинув автобус, о чем-то разговаривали, стоя на площади, пока я не подошел к фонтану. После чего она навсегда исчезла из моей жизни.
Когда я сажусь перед работой возле фонтана «Радуга», в моих ушах, стоит цокот ее высоких каблучков раздающихся в пространстве полупустынной площади.
      Это была красивая игра. Что я мог сказать на словах этим женщинам, которые преследовали меня здесь на каждом шагу? Я знакомлюсь с ними только взглядом. Они будут видеть во мне человека до тех пор, пока я не скажу им, что я - гастарбайтер.
Гощар мне платит гроши за мой унизительный труд. Это вдвойне оскорбляет меня, как человека. Гастарбайтер – это как клеймо, как тюремная роба на теле арестанта; незаслуженный позор человека!
 
17. Напарники
 
 Стройку можно представить себе, как шесть футбольных полей, висящих одно над другим, на высоте 4, 5 метра, составляя здание, которое взметнулось ввысь - 24 метра! Эти параметры я заучил наизусть, поскольку шил для него костюм из защитной зеленой сетки, одевал ее дорогую, чтоб она, надув во время паруса, бригантиной плыла в самом центре Тюмени. Красивая картина, особенно в ветреные дни.
Эту громадину надо было постоянно чистить, холить и лелеять. Долгое время я был одним разнорабочим на ней, кто это делал вручную.
 …Одно время даже мне дали в помощь какого-то залетного азербайджанца. Мы сидели, перекуривали за стеной. Кто-то из русских позвонил в прорабскую, сказав, что гастарбайтеры долго сидят и ничего не делают. Прибежала бухгалтерша. Начала выговаривать нам. Азербайджанцу это не понравилось.
     - Если эта старуха вопит так много за то, что мы только сели на перекур, то поверь мне, платить здесь не будут! Я давно уже брожу здесь по стройкам. Знаю эти моменты.
После обеда его не стало.
     …История появления Альберта на стройке достаточно банальна. По его словам, - остался, после развала Советского Союза, - без работы: завод, на котором он работал токарем наивысшего разряда, закрыли.
      Некоторое время, он жил не работая, находясь на полном иждивении своей любимой жены. Со временем устроился на подработку в магазин. Здесь начал сильно пить. Собрал бутылки. Опускался с каждым годом все ниже и ниже по социальной лестнице. Начал привлекать к сбору стеклотары даже собственных детей. Жена его, насколько я понял, работала в какой-то фармакологической фирме. Альберт постоянно твердил мне, что очень сильно любит ее, но, вместе с тем, признавался мне, что даже в худшие для себя времена, он иногда снимал квартиру, где жил с  проститутками. Впрочем, жена, я догадывался, имела другого мужчину. С ним жила, только из-за собственных детей. Не хотела, чтоб они росли без отца.
      Однажды, дожидаясь троллейбуса, Альберт бросил мимо урны окурок. Какой-то невнятный тип, торчавший на остановке, попросил его поднять «бычок» и бросить в урну. Альберт, естественно, отправил этого человека… (Ну, сами знаете, куда может послать сильный, 120 килограммовый мужик, другого мужика, размер трусов которого явно уступает его!). Тот оказался переодетым милиционером, специально призванным следить за порядком в подобных местах скопления граждан.
      Сговорчивому судье больше ничего не осталось делать, как запустить процесс социальной адаптации людей подобного полета в новых экономических реалиях. Альберту выписали штраф на 600 рублей «за оскорбление личности», направив на полгода мести какую-то отдаленную остановку за чисто символическую плату. Поддерживать образцовую чистоту в этом славном сибирском городе.
      Пытаясь перехитрить Фемиду с помощью влиятельного Гощара, при содействии прораба Демира, Альберт устроился на стройку, дабы, заслужив себе хороший имидж, попробовать уговорить судью, чтоб тот сменил свой гнев на милость, и отпустил его с миром. Альберт трудился на стройке, как Папа Карло.
Символически выглядит тот факт, что я с ним сломал «тридцать вторую» арматуру! Представьте себе, прут толщиной в 32 миллиметра, которую Гощар велел нам заставить в рельс, и согнуть в виде хоккейной клюшки. Это делали только на специальных станках. Гощар привык экономить на всем. Эта арматура лопнула! Гощар замотал обломки аратуры в газету, и показывал всем своим знакомым.
     Закончилась эта трудовая эпопея для Альберта ничем. Демир заставлял его подворовывать со стройки арматуру для бригады Кузнецова. Вездесущий Артур просек это дело, и доложил как есть Гощару.
      Гощар, постепенно устанавливая степень вины каждого участника воровского синдиката, запустил процесс очищения стройки. Я тоже, невольно помогавший Альберту вязать арматуру, попал под его подозрение.
Слава Богу, меня не посвящали в эти темные делишки. Это и спасло мои деньги. Гощар удержал только две тысячи рублей.
      Я еще артачился.
      - За что? – Мол.
      - Молчи, - сказал Гощар. – Я знаю, за какие смешные деньги тебя нанимал сюда этот грязный армяшка…
      После Альберта мне дали еще одного напарника: худощавого парнишку, хронически больного лудоманией молодого человека. У Сергея имелось высшее образование. Он был помешан игрой на одноруких бандитах. (Это ему я кричал о том, что не хочу встречаться с Мариной).
Лицо парнишки смахивало на игуану тем, что далеко вперед выступала развитая нижняя челюсть. Это здорово помогало ему пускать дым от сигарет очень красивыми кольцами.
      Сергей запомнился мне своими астрономическими долгами. Он покупал в кредит музыкальную аппаратуру, спускал ее за гроши, а на эти деньги, веря в свою призрачную удачу, продолжал «шпилить» в автоматы.     
Сергей был родом с районного Ялуторовска. Жил он вместе из родною сестрою, студенткою. Родители снимали им в Тюмени квартиру.
Игроман вытащил из этой квартиры все, что можно было продать. За что, сестра, кормила его лишь «пустыми» макаронами.
      Вначале я покупал ему кетчуп «Чили», чтоб эти макароны хоть как-то можно было назвать едою. Работали мы тогда много, и очень тяжело. Долбили ломами спрессованную землю; неправильно уложенный бетон. Чтоб спасти его от истощения, я начал брать еду и на него. Свои макароны, обильно посыпанные перцем и солью, Сергей скармливал крысам, которые водились под нашим вагончиком.
      - Гли-кось! Вот это звери под нами живут! – Не найдя утром оставленной на ночь снеди на листке бумаги, восклицал пораженный этим зрелищем Сергей.
      Он запомнился мне тем, что у него был жестокий, по его словам, геморрой, и он не мог нормально работать; подымать тяжести. Всю тяжелую работу, из жалости к нему, я делал сам.
      В конце концов, этот юный негодяй, взял у меня взаймы 2 тысячи рублей, и с тех пор я его не видел...
      …Последним напарником, возле меня ненадолго задержался какой-то мужичонка, - уже в летах, - который решил подзаработать добавку до пенсии. Стройка - не самое лучшее место для этого. Гощар выгнал его уже через неделю.
 
18. Кузнецов - точка - собака - точка – ру
 
Из всех россиян, работающих на стройке, можно выделить, по большому счету, только бригаду бетонщиков, во главе с ее замечательным бригадиром Андреем Кузнецовым. Я получал одно удовольствие, наблюдая за их слаженной работой. Отдыхали они тоже вместе; играли в карты.
Сам бригадир ходил по стройке в заметной издали зеленой бондане.  Он был хорошо физически сложен. Крепкая грудь, с выпирающими бицепсами, говорили только о том, что парень когда-то качался. Недоразвитым у него виделся только подбородок, который, впрочем, нисколько не уродовал его лицо, а даже придавал ему какой-то отличительный, запоминающийся шарм.
С этой бригадой и лично Андрюшей меня поближе свела только срочная работа, когда надо было закончить бетонирование отметки №29, - небольшой башенки на крыше здания.
Гощар тогда отправил меня в помощь бригадниками, за какие-то их дневные подвиги на строительстве его коттеджа.
 Было уже поздно, к городу стремительно приближались свинцово-грозовые тучи, в которых, словно в дыму, полыхали яркие, на все небо, свирепые отблески молний. Мы очень торопились выработать две бадьи бетона. Его оставлять нельзя было не коим образом: моментально распадался на фракции.
Работая в темпе вместе с Кузнецовым, таская бетон ведрами от края здания к отметке, я еще успевал перебрасываться с ним незначительными фразами. Больше он говорил, в основном рассказывал о себе. Говорил, что работал на Севере, что на глазах у него изрешетили картечью какого-то человека... До этого, он учился в каком-то вузе. Успел поработать санитаром, и даже был учителем географии.
Тогда я спросил у него:
 - Назови административный центр Французской Полинезии?..
Обычно после этого вопроса, интерес мой к собеседникам пропадал навсегда. Но, Андрюша, немного подумав, ответил правильно. С тех пор я выделяю его из толпы работающих на стройке россиян, и часто завожу с ним бестолковые разговоры на разные темы, даже отдаленно не относящиеся к производству. Часто возвращаемся к вопросам относительно мироустройства. Он хочет перенести столицу России куда-нибудь за Урал. Мечтает пожить в справедливом сообществе из «братских» советских республик. До сих пор не может никак понять, почему от России отделилась Украина. Он также уверен, что украинцы постоянно воруют у них газ из своего трубопровода. Он уверял меня, что является членом националистической организации «Родина». Природа его «ненависти» к гастарбайтерам другая, чем – скажем – у того же Александрова. Он, все-таки, начитанный юноша, любит посидеть в Интернете, а не жрать водку, как делает большинство работающих на стройке представителей этой нации. В скором времени, я узнал от него, что он мечтает написать книгу о том, как вроде бы, Советский Союз не развалился, а продолжает жить своею настоящею жизнью.
- Перед этим тебе стоило бы обязательно съездить в Белоруссию. Там Лукашенко эту сказку делает былью, - посоветовал я Андрюше.
Андрюша выслушал мое мнение, как истину в последней инстанции. Я так понял, что книгу он обязательно напишет, если, конечно же, перестанет так усердно вкалывать ради деньги. А деньги ему, как и всей бригаде, очень надо были. Они задумали создать серьезный бизнес. Они возмечтали спекулировать земельными участками вокруг Тюмени. Продумывали серьезные связи. Гощар был какой-то очередной ступенькой. Им бы, пока остановиться на ней; разобраться в себе, в том, что творится вокруг. Помимо этого объекта, бригада работала, еще на двух объектах. Начали подворовывать на стройке. В этом ей помогал молодой прораб Демир.
Работающий на стройке «сын» Гощара, - Артур, - поймал его на горячем: за воровством арматуры. Гощар начал серьезное расследование…
     …В это же время Кузнецов со своими бригадниками проникся к моей скромной персоне с нескрываемой симпатией. Заводя теперь разговор об Украине, проскальзывало даже какое-то подобие уважения к нам. Чего раньше в его разговорах не замечал.
      - Я каждый день сижу в Интернете, - говорит Кузнецов. - У меня много знакомых по миру. Есть даже в Африке. На Украине я знаком с одной девушкой, живет в Днепропетровске. Давай, я тебя познакомлю тебя с одной россиянкой. Это - спелая, красивая и очень обеспеченная женщина, лет сорока. Дочь у нее, уже взрослая, - расшивает ее Андрюша. - Учится уже в университете. Станешь настоящим сибиряком!
      - А сибиряком - это как? – Оживляюсь я. - Надо, наверное, еще какие-то дополнительные измерения провести… Череп линейкою измерить? Расстояние  между ушными мочками? Или, может, между очными яблоками? В Сибири, наверное, не знают, что похожие теории уже как-то на практике пытался реализовать некий Адольф Шикльгрубер…
      Андрюша смеется.
      - Не надо проводить никаких измерений, - говорит он. - Гитлер здесь тоже не причем. Тебе достаточно жениться на сибирячке. Сколько здесь незамужних женщин? Хоть возьми нашу стройку…
      Я знал здесь только одну незамужнюю женщину, кладовщицу, о которой, по секрету говорила мне ее подруга, Вера Васильевна, - коммерческий директор Шапокляк, - Л.В., ту, что пережила какую-то великую, но несчастливую любовь...
      - Я замерзну, - говорю, - в Сибири!
      - Сибиряк не тот, кто не мёрзнет, - а тот, кто умеет тепло одевается, - сказал кто-то из его товарищей.
      …Потом они зачем-то начали выяснять, куда я б дел деньги, если б вдруг стал много зарабатывать? На что бы их потратил?..
      Кончилось все это тем, что они предложили мне: поработать в их бригаде бетонщиком…
      …К этому времени Гощар уже был в курсе всех их дел, и настроил себя решительно по отношению к бригаде Кузнецова. Он вычислил все их объекты. И начал увольнять всех его агентов со стройки. Прораба Демира, сварщика Александрова…
      Гощар обрубал этому спруту щупальца, которыми он опутал его стройку, по очереди...
      К тому же, он пригласил на объект другую бригаду кровельщиков. Работы уже начались…
      Для Кузнецова – это стало ударом ниже пояса. Его бригада собиралась сорвать на этом деле солидный куш. Рухнули грандиозные, наполеоновские планы прилично заработать на этих работах. Ведь Гощар обещал кровлю, как премию за бетонирование. Огромный объем работ! Все теперь ушло коту под хвост!
      Короче, бригада, большею своей частью, снялась с этого объекта, и перешла на другой. Мне предстояло доделывать какие-то крохи вместе с бригадиром. Срочно был вызван какой-то Костя из Бабарынка. Костя был длинный и худой. Он раньше работал в их бригаде, но поскольку много пил, то его использовали только, как на подхвате. Район, в котором жил этот Костя - считался одним из самых блатных в Тюмени.
      Я согласился поработать у них, ведь через месяц, я все равно рассчитывал, перебраться в геологию.
      …Теперь каждое утро я слышал в своем мобильном телефоне голос своего бравого бригадира:
      - Ты где?
      - Иду на работу, - отвечаю я.
      - Я буду чуть попозже, - говорит мне Андрюша. - Надо зайти на другой объект. А с моими ногами, сам понимаешь, далеко не уйдешь.
      Андрюша долгое время страдает от какой-то болезни. Без уколов он жить не может. Ему тяжело ходить. Но работает он, – дай Боже каждому. Судьба положила на него тяжелую ношу сохранить отцовскую фамилию. Не срасталось.
      Он объяснял это так:
      - У меня было много женщин. Даже сейчас у меня живет одна. Но это все не то! Они все красивы, и все при них, но мне чего-то не хватает в них.
      - Может, все-таки, любви? – Догадался я, и, видя, как он задумался на секунду, тут же добавил: - Без любви заниматься любовью, даже как-то веселее. Ничто не обязывает.
      - Наверное, ты прав, - говорит бригадир. - На любовь еще надо  тратить какую-то энергию сердца. А без любви, все так просто! – И тут же добавляет: - Наверное, я, все-таки, очень старомодный человек. Не могу я без любви… Ну, что же, одним Кузнецовым в России станет меньше…
      …Несколько дней мы работаем на крыше. Нам, подозреваю, подстроили, когда мы устанавливали сложную опалубку для отверстий на крыше. На ней подвело крепление. Я же до сих пор уверен, что ячейки, которые я бурил, были кем-то наполовину засыпаны, и штыри, которые вставили в них, просто вывалились при вибрировании… Я, с Костей, быстро поправили все. Но эту «оплошность» уже заметили, и, конечно же, донесли это Гощару…
      Гощар, сказал:
      - Я выгоню тебя со стройки. А, для начала, потрудись-ка найти себе жилье!
      Через день - (обзвонив все агентства), - я нашел квартиру.
      - Виктор Николаевич, жильё я нашел. Чтоб переселиться мне, не хватает двух тысяч. Дайте - в счет будущей зарплаты!
      - Не дам! – Коротко оборвал меня этот капиталист.
      …С общежития он, все же, меня не погнал. И, на том спасибо. Это можно объяснить только тем, что про себя, он, очевидно, давно уже решил: как поступать с каждым из нас, очевидно выжидая: пока полностью прояснится ситуация. Тем более, что трудились мы в те дни, как рабы на галерах. Костя, похоже, уже запивал. Вдвоем с Андрюшей, мы принимали - по 7 кубов бетона в день!
      …Мы уже мало разговаривали по душам. Андрюша начал покрикивать на меня. Иногда за весь рабочий день мы успевали переброситься лишь несколькими незначительными фразами. Все больше говорили по работе, что не имеет никакого смысла запоминать.
      Потом Андрюша вернулся от Гощара мрачнее черной тучи, и, не скрывая своего раздражения, поведал мне трагическим голосом:
      - Может так случиться, что Гощар не заплатит нам деньги. Капиталист сказал мне это почти открытым текстом. Когда же я напомнил ему, что: «У вас Владимир Николаевич, нет совести», - знаешь, что мне ответил этот хохляра?.. – На этих словах, Андрей сделал многозначительную паузу, требуя от меня особого внимания: - «Степень своей совести, я определяю сам себе!», - вот, что он сказал. После чего я не выдержал, и ушел. Я понял, что этот человек может сделать любую подлость… Переведи мне его слова на украинский язык. Я хочу написать эти слова большими буквами на стене этого вагончика.
      Я сделал ему подстрочный перевод: «Ступинь свого сумлиння, я вызначаю для сэбэ сам!»
      После этого Андрюша начал собирать свои монатки.
      - Очень сожалею, что так получилось. Ты теперь куда? – Спросил он, собираясь уходить.
      Мне стало обидно, что он не звал меня с собой. Я не мог догадываться, что в них уже работал Александров.
      - Не знаю, - сказал я: - Вначале схожу к геологам, а если с ними ничего не получиться, что больше всего, то уеду к себе на родину, в Украину…
      - Тогда, не поминай меня лихом, - подавая мне руку на прощанье, сказал бригадир, и уже отходя, добавил: - Не пиши обо мне плохо!
      - Ну, что ты, Андрюша! – Уже вдогонку бросаю я: - Напишу только, что: «Кузнецов. Точка. Собака. Точка. Ру». Найдешь это, в Интернете...
      Он улыбнулся, и пошел, не оборачиваясь, к калитке...
 
   19. Татарчонок
 
    Ближе к осени, на стройке появилось две бригады «среднеазиатов». Одна бригада  - из Узбекистана, а другая - из Таджикистана. В таджиков был бригадиром – «Сашка», (имена у них сложные для произношения, поэтому они берут себе псевдонимы); узбеками командовал – Азиз. Оба они подчинялись чеченцу «Мише».
С Азизом, мы напивались каждое воскресенье. Надо было с мозгов смыть накипь усталости. Без этого трудно пережить тяжелый каждодневный труд. Этого не выдерживали даже мусульмане. Обычно начинали мы во второй половине дня, когда я возвращался с прогулки по городу.
Мы закупали «на точке» разведенный спирт. Узбеки, в это время, готовили плов. В этих пьянках принимал участие и другой бригадир. Саша любил прихвастнуть в своих рассказах своими связями в Таджикистане. Обычный мужской разговор. потом он начинал бузить; мы его выгоняли.
Со всех «крыш», чеченец Миша был самый деликатный в общении со мною. Учитывая его кавказское воспитание, эта черта характера меня приятно удивляла в нем.  Он никогда не упирал на свою грубость, как это делают другие кавказцы, желая подчеркнуть  свою особенность, а наоборот, старался показать себя вполне воспитанным человеком, который получил приличное образование. Для этого он всегда выделял меня из пестрой среды гастарбайтеров. С ним приятно было пообщаться на общие темы.
      Он рассказал мне о предстоящей поездке в Чечню. (Что-то там случилось в их тейпе). После поездки, он охотно отвечал на мои расспросы.
      - Спокойно, - говорил он об обстановке, – но, это только кажущееся спокойствие. Ненастоящее…
     И вот однажды, на стройку, этот чеченец, приволок отловленного на улице города бродяжку. Это был мелкий, плохо одетый татарчонок. Он отдал его в бригаду таджиков. Те заставляли его таскать тяжелые ведра с раствором. Он  бегал для них за сигаретами. Платой ему служила обычная похлебка, которую они варили тут же на стройке.
Этого раба божьего через какой-то промежуток времени заметили россияне и забрали к себе, с теми понятиями, что, мол: «Не гоже русскому бомжу работать на нехристей!».
      Бомж стал работать на них на тех же условиях, на которых он работал у среднеазиатов. Зарплату его, тут же, спускали на водку. (Что, собственно, добивались когда-то и от меня).
Габибыч, заведующий участком, нарядил его еще во вполне приличные обноски своего сына. Поселили его в мою комнату.
Глядя на этого, мелкого татарина, у меня постоянно возникал прилив какой-то острой, человеческой жалости. Вижу, что он, как человек, откликается на добро. Я начал его подкармливать, все больше проникаясь судьбой этого несчастного. Тут же выяснилось, что он родом был из Тобольска. Что он сирота; воспитывался в тамошнем детском доме. Он побывал уже в детской колонии, откуда его вытащил учитель. С него даже сняли судимость. Но это не прошло для него бесследно. Менты, на следствии, отбили ему почку. Они запирали его в тумбочке и бросали с высоты. Это называлось у этих нелюдей «вертолетом». От него добивались признания, где он дел велосипед, который, якобы, украл. Рассказывал о жизни в колонии. Потом, работал на Севере, где ему отбило пальцы ног, во время разгрузки швеллеров. На компенсацию, он купил родной сестре дом в деревне. Батрачил на каких-то людей. Побывал, судя по его рассказу, на птичьих правах, в Москве. Жил там в каком-то заброшенном бараке, занимая отдельную комнату. (Об этой комнате у него самые светлые воспоминания). В своей, в Тобольске, определенной ему государством в общежитии, как сироте, он дал, по его словам, пожить соседям. (Скорее всего, пропил или у него ее бесцеремонно отобрали).
 Стараясь хоть чем-то отблагодарить, этот обездоленный человек, взял на себя роль моего личного парикмахера. Через день он брил мне голову на лысо.
Ко всем своим бедам, он оказался очень вшивым человеком, как в прямом, так и переносном значении этого слова. (Выяснится это, чуть позже). А, вначале, несмотря на свой хронический педикулез, этот татарчонок представлялся мне очень интересным собеседником. Длинными вечерами мы могли часами говорить об эстраде прошлого. Имена Барбары Стрейзенд, Сюзи Кватор и Криса Норманна звучали в нашей комнате неземной музыкой!
Все это продолжалось до тех пор, пока он не получил свою первую зарплату на стройке. Три дня он не появлялся в комнате, где-то пил с новыми друзьями. Его приволокли в комнату, и бросили на верхние нары; сунув, под подушку, пластиковую бутыль джин-тоника.
-  Пусть, похмелится…
Протрезвев, этот змееныш начал, почем зря, поносить мою горячо любимую Украину.  Я незамедлительно урезал ему пайку, а потом и вовсе перестал кормить. Я видел, как мучительно переживает он приступы настоящего голода, но спуску ему не давал. На работе его, все же, немножко подкармливали.
…Тогда же, к нам, подселили узбека, Анвара.
 
20. Анвар
 
Темная комната, в которую Гощар поселил Анвара, стала ему наградой за работу на стройке. Он был хороший каменщик. Он делал кладку на лифтной шахте, - работа очень ответственная, с которой он справился, - после чего получил от Гощара эту комнату. Остальные узбеки и таджики жили, в так называемом, «холодильнике». 
      Комната сразу же превратилась в накопитель. Анвар, – как и все таджики, – подбирал на стройке весь хлам, и тащил его в комнату, чтоб потом переправить в свой родной Таджикистан. Ведра, гвозди, обрывки веревок… Я начал опасаться, что однажды туда уедет и моя одежда с документами... Не мог же постоянно все таскать с собою?.. Я поделился своими опасениями с Гощаром.
      Узнав об этом, Анвар, нанял Нурика, своего земляка, чтоб тот помог ему со мною разобраться.
      - Ты меня еще не знаешь! – кричал, пьяный Анвар. – Я многое сделать могу! Ты меня хорошо запомнишь!..
      Ночью являлся Нурик – довольно-таки крупной таджик, совсем не похожий на всю низкорослую нацию.
С ним приходила вся их гоп-компания и целую ночь не давали мне спать. Эта свистопляска продолжалось две или три ночи. С собой они притаскивали пошарпанный магнитофончик, включали его на полную мощность и под  звуки каких-то народных инструментов, начинали горланить свои песни. В моих воспоминаниях это отложилось, как  грязная возня...
      Это продолжалось, сравнительно недолго. Нурик сразу же исчез, как только получил от доверчивого Анвара деньги – тысяч пять, - за то, что проучил, таким образом, меня. Перестал отвечать на настойчивые телефонные звонки Анвара.  Земляки больше не приходили утешать его. Брошенный ими, Анвар впал в прострацию, начал бредить, уверяя меня, что сожжет дом Нурику. Звонил своим братьям в Таджикистан, каждый раз ставя меня в известность, что для этого дела уже припасены канистры с бензином, а братья только ждут его сигнала, чтоб привести в исполнение вынесенный его вердикт.
      Мне было по-настоящему жаль - этого доброго, усатого человека, который хорошо складывал кирпичи. Ему не дано было быть злым человеком. Это стало причиной, почему он не удержался на своей родине в должности милиционера. После того, как уехал на заработки во главе целой бригады, ему тоже не везло: он подвизался построить кому-то коттедж, но денег за это так и не получил, поскольку взялся работать без обязательной «крыши» - мафия это дело строго контролировала, - бригада, естественно, ушла от него. С тех пор он работает один.
      Еще, какое-то время, он жаловался на меня Ореху, - крановому из Казахстана, - этому мужлану, с наклонностями и задатками настоящего бандита. Гощар перевел Анвара жить в свой холодильник. Вслед за ним, из-под нар, сразу же исчезли: куски веревок, пластмассовые ведра из-под красок, гвозди и всякое тряпье, которое он постоянно таскал со стройки. Гощар окончательно убрал его из моей жизни…
     
21. Максим
 
 Перед самым Новым Годом, в нашем бедламе появились два новых человека-«раба». Их вселили в  мою бывшую комнату, в которой за последнее время перевернулось много разного люда. Вначале это была бригада узбеков, к которым скоро приехали их родственники, а потом еще и родственники этих родственников. Они соорудили двухэтажные нары. После того, как они обменялись комнатами, на это место вселили какие-то зеков, каменщиков, часть из них оказалось ингушами, которые после каждой пьянки устраивали там танцы из саблями: размахивали ножами, что, в конце концов, послужило Гощару поводом убрать их со стройки. Их место заняли эти два парня, что, само по себе означило, что в этих людях  - Максиме и Андрее, - Гощар, теперь заинтересован, больше всех нас.
Максим, по духу был свой для меня, с творческой жилкой человек и какими-то врожденными манерами интеллигента, которые всегда располагали людей ко мне. По национальности он был - немец. Мягкие черты его лица вообще указывали, что этот человек, скорее всего, студент, прибывший для прохождения практики.
      Он быстро расположил к себе всех узников барака. Даже, казалось бы таких отъявленных негодяев, какими на были мои земляки во главе с этим мужланистым Орехом. Им приходилось считаться с присутствием в компании этого всегда аккуратного молодого парня.
У парня оказались золотые руки. Максим брался за любую работу, - будь то натяжка потолков или установка дверей, - и, как правило, выполнял ее безукоризненно. Он выполнил заказ в «Ребячьей республике», места во всем замечательного, где молодые люди жили по своим законам. В столярном цеху  Максим настраивал Гощару новые столярные станки. Это неудивительно, как оказалось потом, Максим был немец.
 Потом, познакомившись с ним поближе, я узнал от него, что Максим учился в местном университете, из которого его выгнали в связи с совершенным преступлением. С дому его тоже погнал отчим. Он жил без документов; на птичьих правах, как и все мы, гастарбайтеры. Над ним висел Дамоклов меч нарушенных статей уголовного кодекса. Скоро я увидел на ключицах у него, были вытатуированные две воровские звезды. К тому времени он уже рассказал мне, что находится он «на подписке», то есть сидит под следствием, и должен постоянно отмечаться в милиции, что он не делает. Он находился в бегах.
Я перестал удивляться. В том мире, в котором я пребывал с первого дня работы на стройке, этим трудно было кого-то удивить. Здесь встречались даже люди, побывавшие в знаковой для российских воров тюрьме: «Белая лебедь». Количество бывших заключенных, не уступало даже тому количеству виденных в бытность моей работы в геологии. Там было много людей с подобным жизненным багажом.
История Андрея, попутчика Максима, которого тот подобрал по дороге, не содержала в себе ничего особенного. Хорошо сбитый паренек, спокойной наружности, - писал, живя на БАМе, стишки; мечтая стать поэтом, пока не начал реализовывать свою мечту на практике. Первым делом, он решил найти своего отца в Тюмени. Оказалось, что он никому не нужен. Быстро скатился по социальной лестнице до этой комнаты.
Я уже не работал на стройке. С какого то момента я понял, что в геологию мне не пробраться. Я пару раз уже напоминал о своем существовании в «Тюменьнефтегазгеофизику», но оттуда не поступало никаких импульсов заинтересованности моей персоною. К Новому году, я уже даже перестал звонить туда, и начал готовиться к отъезду на историческую родину. Оставалось только забрать деньги, заработанные за два последних месяца. А Гощар, все тянул с выплатой...
      Целыми днями я вынужден был сидеть в темной комнате, и переделывать свои записи. Вечером я заглядывал к ребятам, смотрел с ними телевизор. Дело шло к марту… 
      …Все было б ничего, но вот, однажды, поздним вечером, в нашу дыру ворвались блатная ватага. Их было никак не меньше двух десятков отморозков, до зубов вооруженных бейсбольными битами, обрезками труб и ржавой арматурой. Это были какие-то местные гопники, уголовщина, похоже, что их снова на нас кто-то навел. Несильный удар битой по голове одного из моих земляков, сразу навел меня на мысль о том,  что они пытаются замаскировать их причастность к этому рейду. Железная дверь в гетто оказалась предварительно открытой…
      Похоже, что бандюкам нужен был Максим. Они с ходу сбили его с ног, повалив на кровать, принялись дубасить его битою и обломком трубы. Они были по голове и туловищу. Гул от ударов стоял на всю комнату!
- Мужика не трогайте! – приказал главарь банды, указывая битой на меня.
Меня только вывели в коридор, и потребовали отдать деньги. Денег у меня не было.
- Жду, - говорю, - когда выплатят…
- Отдашь попозже! – приказали бандиты.
Через день Максим пропал.
Он собрал свои вещички, вызвал такси, и исчез, прихватив с собою все новые инструменты и фрезы из цеха. А еще, через пару дней, я услышал его бодрый голос в своем мобильном телефоне. Он звал меня, в какую-то неизвестность. Я откликнулся на его голос, и скоро оказался в центре Тюмени, на какой-то злачной квартире, среди его закадычных друзей.
      - Купи вина? - Попросил Максим. – А то я все деньги уже кончились. Бабы, сам понимаешь... Давай сходим в маркет, здесь недалеко, за углом, и ты купишь вина, хотя бы самого дешевого…
      Угощаясь бормотухой, он поведал мне такое:
      - Несмотря на то, что я обворовал Гощара, он мне, все равно, по гроб жизни остался должен даже с вычетом того, что мне заплатили за его инструменты. Если б не эти подонки, которые чуть было не угробили меня, я продолжал работать у него. Теперь мне снова надо будет искать какую-то крышу над головою.
- Похоже, что они охотились только на тебя?
- А на кого же еще!?
- С головы твоего друга, Андрея, ведь, не упал не один волос!
- О чем, я и толкую! Да и не друг мне вовсе Андрей. Так, я подобрал его на одной хазе…
- Что ты думаешь по этому поводу нападения?
- Меня кто-то заказал.
- Орех?
- Может быть.
- Тогда зачем они его искали? – говорю я. – Я отчетливо помню, как один бандит спрашивал: «где Орех?». Они собирались, якобы, мутузить его…
- Это все отмазки, - сказал Максим. – Понимаешь?.. Орех не любит, когда кто-то может собрать команду. Он привык быть везде паханом. Чем-то вроде этого. Во мне он увидел конкурента. Нанял этих отморозков. Я, пока, не могу им заняться.
- Все, понятно…
Переночевав, мы с самого утра ушли бродить по художественным выставкам города. Мы заходили в магазины, где были выставлены на продажу настоящие картины местных художников. Максим уже знал, что я занимаюсь литературой, печатался в киевских газетах, поэтому старался показывать мне все самое достойное, что можно было найти в этом сером, неприветном, сибирском городе.
Рассматривая эти картины, я старался поддерживать высокую марку самого искусства, говорил тоном зазнавшегося и пресыщенного сноба:
      - Этой картине не хватает техники исполнения… А сюда б я добавил немножко света… А вот в этот пейзаж, не помешало б утренней энергетики. Я высоко ценю только энергетически насыщенную живопись…
      - Я знаю, где можно встретить такие картины, - говорил Максим. – У меня есть девушка, которая пишет такие полотна. Скоро мы отправимся к ней в гости…
      Целый день мы колобродили по городу. Заходили к местному фашисту, который работал в редакции местного журнала. Он одет был в длинный шерстяной свитер серого цвета, и смахивал на героического Дон Кихота. Был очень худ и волосат. Заходили во все книжные магазины, которые попадались нам на пути...
Расставаясь под вечер, договорившись, что скоро встретимся снова.
Но, увы!.. Уже через день, я, неожиданно сам для себя, принял окончательное решение, возвращаться на родину, поняв одну единственную вещь, что обещанные Гощаром деньги, мне никогда не видеть, как своих собственных ушей. А все его обещания, данные мне, не стоят даже одного выеденного яйца, имея под собой ту смутную цель, чтоб домурыжить меня до апреля месяца, - пока прекратятся морозы, - а, потом, снова использовать меня на строительстве этого комплекса.
 Садясь в поезд, я набрал номер Максима, чтоб попрощаться с ним.
 - Сегодня, я уезжаю домой, так и не дождавшись обещанных денег, - сказал я в трубку: – Спасибо тебе, Макс, за то, что ты обобрал этого гада! Ты отомстил и за меня, тоже… Вот я уже сажусь в поезд. Меня провожает твой друг, Андрей… Счастливо тебе оставаться, Макс! Прощай!
 - Удачи, тебе! – Отвечала трубка, его голосом.
На календаре числилось: 7 марта 2006 года.
     
    
 2010-2011 гг.
 
В Россию на заработки
 
Когда я подъезжаю к Москве – на меня накатывает легкое волнение. Как, никак, - это столица моей бедной бывшей родины, скончавшаяся при родах «социализма с человеческим лицом».
Прискорбный факт. И, все же, не стоит отчаиваться по этому печальному поводу. Покойник, скорее всего, не заслуживал своими делами особо добрых слов.
В новых, теперь уже независимых государствах, появившихся на политической карте мира, после развала Советского Союза, при всех минусах, живется человеку куда сытнее.
Я отправился в Россию не столько за деньгами, сколько убегал от своей судьбы, лелея сокровенную мечту снова устроиться в геологию.  Захотелось: вступить в одну и ту же реку дважды.
В своей беспокойной юности, я уже побывал геологом.
…Мой попутчик в поезде, - молодой, приятной наружности москвич, путешествовавший с Киева, - купил мне постель на свои кровные наши украинские гривны. Я уезжал с Украины надолго, на мое глубокое убеждение тогда: навсегда, - и эти самые гривны, считал, мне были нужны не больше, чем зайцу стоп-сигнал. Я энергично все истратил их до копейки, еще на Центральном вокзале Киева. Москвич узнал, что я еду на заработки, и дорогою утешал меня, по поводу будущего устройства.
- Все будет хорошо, - говорил он. – Россия большая страна. С большими возможностями. Ты, обязательно, найдешь себе приличную работу.
 
 
…Россию, я так понял, надлежит начать осматривать именно с Москвы. С Москвы здесь начинается, если не все, то очень многое.
В Москве, как в огромном зеркале, отображается все великолепие этого громадного государства; его блеск, и нищета. Огромное - в ней безмерно увеличивается; малое – мельчает, создавая, в свою очередь, тот серый фон, в котором бесследно растворяется все  мелкое, что доселе считало себя большим и веским.
Москва – великодержавная, устремленная ввысь, вширь, на все континенты. У нее свой неповторимый характер, своя харизма, свой, если хотите,  нрав. Каждый штрих России она вобрала, развила до совершенства и воплотила в себе. Вся бесконечность России, в какой-то форме, представлена в Москве.
Всегда поражала мое воображение, ее имперская огромность...
…Москва торопится мне навстречу, зовет и манит, присматриваясь, как бы учит, рассказывая о себе.
«Москва - незавершенное во времени и пространстве событие мирового масштаба». -  Вмешивается в мой разговор поэт, живущий во мне.
Уже на дальних подступах к Москве, я ощущаю легкие симптомы какого-то странного давления на мою психику. Я начинаю понемногу волноваться, как и перед первым свиданием. Я давно уже не сплю, стою в таборе, готовлюсь к встрече. Москва для меня, как первая любовь, с которой у меня так и не сложилось в жизни.
Москва огромной глыбой тут же наваливается на меня, и начинает сдавливать, подобно спруту. Она давит мое духовное тело в своих каменных щупальцах. Я не могу спокойно вздохнуть до тех пор, пока внутреннее и внешнее давление во мне не уравновесится. Я боюсь, что от быстрого погружения в ее стихию, во мне может вскипеть азот, как от погружения на океанскую пучину. Этот дискомфорт и отторжение я чувствую в себе еще какое-то время после приезда.
Всякий раз, попадая в Москву, я холодным своим рассудком не перестаю восторгаться ею. У нее своя историческая судьба – не всегда красивая, но очень насыщенная событиями, одержимая державной властью.
Москва, тем не менее, для меня давно стала уже чужой столицей. Я – украинец. Еще недавно, я даже и не помышлял, что начну с нее искать новое применение своим талантам.
Еще есть одна сакральная причина, по которой между нами не получилось сердечной привязанности. Почему она так и осталась для меня чуждым городом.
В свое время молодой человек не смог в ней устроить свою литературную судьбу. Жалеть об этом поздно, да и нелепо. С тех пор в  нем живет ощущение незаконченного диалога с ней, с Москвой. Не дорос он, видимо, тогда до ее огромности.
Любой претендент на ее внимание, требуя признания его скромных талантов, на первых порах, видимо, слишком переусердствует в собственной значимости. При этом, думаю, что молодой человек был недостаточно настойчив в своем стремлении, что и послужило их нынешнему недопониманию.
Его гордыня оказалась даже выше самой Москвы.
Все эти мысли, скорее всего, служат мне вазелином для безболезненного вхождения в роль «россиянина». Ведь предстоит мне прожить здесь, на нелегальном положении, довольно-таки значительное время. Так я пытаюсь настроить себя на оптимистический лад. Я ищу оптимальный режим настройки всего организма.
…Попадая всякий раз в этот великолепный город, я быстро справлялся со своими делами, - и сразу же спешил удалиться от него на безопасное расстояние. Чтоб не оставалось никакого силового притяжения. В Москве я никогда не жил. В Москве, у меня нет никаких знакомых. Только холодные камни брусчатки на Красной площади, только они, как и у всякого приезжающего сюда бывшего советского гражданина, который обязательно спешит сюда по старой памяти, вызывают в моем сердце еще до сих пор щемящую ностальгию по когда-то утраченным возможностям.
Есть еще одно заветное место в Москве, где я обязательно появляюсь в день своего приезда. Это большой кусок Тверской улицы - до памятника Пушкину.
…На этот раз я отправляюсь по Большой Грузинской улице искать Министерство Геологии. Потратив юность в тайге, работая там геофизиком не один полевой сезон, я считал в этот заезд, что имею безоговорочное право в России на какое-то участие в определении в моей судьбе. Особенно теперь, когда мне остро потребовалась хоть какая-нибудь работа. По дороге я лихорадочно припоминал благоприобретенные в геологии навыки. Вспоминал приборы, с которыми мне пришлось поработать, в бытность своей работы геофизиком.
В те далекие времена в министерстве геологии можно всегда было найти себе кров над головою, и деньги: на кусок хлеба с маслом. Надо было только взять направление на работу в любой уголочек той огромной страны.
Но это было, как говорится, во времена оные.
Уверенность, что все эти традиции были свято сохранены, и двигала мною.
Естественно министерства такого уже не существовало в природе. На его месте – красовалась вывеска: Министерство Природных Ресурсов Российской Федерации.
У стен его наблюдалось сонмище солидных иномарок.
Пообщавшись в холле по внутреннему телефону, с невидимыми его обитателями, - я сделал для себя неутешительный вывод: что геологический дух давно покинул это богоугодное заведение. Для всевозможных авантюристов и искателей приключений, наступили самые безрадостные времена. Не только выпало важное звено, - это уже сама цепь, связывающая таких людей с геологией, пришла в негодность.
Меня начали отфутболивать по внутренним номерам телефонов. Я не мог предугадать, чем это закончится. Кто-то обещал взять меня в штат, просил «позвонить попозже», пока я не понял, что от «настырного хохла» хотят избавиться, как от назойливой мухи.
«Теперь это обычная чинодральня, со всеми вытекающими последствиями», - делал я свои неутешительные выводы, и  начинал все по-новому. Я звонил, приставал с навязчивыми вопросами к своим невидимым собеседникам.
Меня снова заверяли утверждениями, что не имеют никаких связей с отраслевыми подразделениями, что работников теперь набирают исключительно на месте, что я должен «оставить их в покое». Мне давали какие-то ложные телефонные номера.
Зная эти чиновничьи уловки, я не очень на их велся. Я был настойчивый и упрямый в достижении своей цели. Я только боялся перегнуть палку, когда могут послать на три веселые буквы. Тогда будет трудно что-либо поправить. Я умело подавал себя этаким деревенским простачком, постепенно поддавливал, ища сочувствующих. Это сработало.
В самом конце рабочего дня телефонная трубка, наконец-то, взмолилась на меня женским голосом:
- Чего тебе надо?.. Ты испортил нам весь день!
- Я хочу поработать у вас.
- И где же ты хочешь работать?– Примирительно спросила трубка. – Куда же ты желаешь поехать?
У меня сперло в зобу. На миг я потерял даже дар речи. Удача, зверем на ловца, сама перла прямо на меня!
Быстро прикидываю в памяти, где в России спрятана нефть. Возле нее легче всего прокормиться в этой стране.
–  В Западной Сибири! – Выпаливаю  я, одним дыханием.
- Хорошо, - примирительно молвила трубка: - Сейчас посмотрим, что там есть у нас по Западной Сибири… – Слышно было, как на том конце трубки, шелестят листы, очевидно, какого-то справочника. - В «Тюменьприборгеофизику» желаешь попасть? – Тем же приятным голосом, спросила трубка.
- Просто, мечтаю! - Позволяю себе даже игривый тон.
- Тогда записывай адрес, - молвила трубка.
Под конец тот же женский голос щедро вывалил мне жирный десяток адресов по всей Западной Сибири, включая такие города, как Сургут, Нижневартовск и Мегион...
«- Возьми да еще попроси и денег на дорогу!», - не без иронии, отозвался во мне, внутренний голос. Я не стал прислушиваться к его издевательским ноткам, тем более, что, ясное дело, не на какие деньги сейчас не стоит рассчитывать.
 
 
…В одиннадцать часов вечера я сидел уже в плацкартном вагоне поезда уносящего меня в далёкий город Тюмень. Ко мне снова возвращалось ощущения бесконечного пространства, которое жило во мне во время приснопамятного Союза.
До Нижнего Новгорода в нашем отсеке появились две девушки. Очевидно, они приезжали покорять свою столицу. Во всяком случае, все в них было на месте. Волосы в одной были заплетены во множество мелких косичек. На ней был экстравагантный лоск новогодней праздничности. Ее дриады на голове вились, как змеи на голове Горгоны. Джинсы в обтяжку; с каким-то немыслимым рисунком. Она всецело приковала к себе общее внимание мужской части вагона. Проходящие мимо нее мужики заговаривали к ней; помогали рассовать по верхним полкам ей вещи. Девушка привычно пользовалась незнакомыми мужиками, как частной собственностью. Она была открыта всему миру, доступна и одновременно загадочная. Она представляла какую-то современную группировку молодежи. Я в этом слабо разбирался. На ней было все накручено, висели какие-то амулеты и тотемы, очевидно, это имело какое-то свое название, - как и все эти: дриады, джинсы, еще что-то там.
Ее подружка, выглядела совершенной «простушкой» в сравнении с нею. Она давно уже смирилась со своей ролью серой мышки.
…В Нижнем Новгороде, ночью, они мирно оставили завоеванный плацдарм. Вагон покинула страшная сила красоты. Все мужики тот час же успокоились (тестостерон пришел в норму). Стали рельефнее вырисовываться образы находящихся около меня пассажиров. За окнами вагона явилось новое утро весны образца 2005 года.
…Женщина едет с Донецка в Нижневартовск до своего сына. «В Вартовск»,- повторяет каждый раз она. Сын работает там на буровой. В Нижневартовске у него семья. Женщина едет повидать своих внуков. Деньги на дорогу прислал ей сын.
Когда она говорит о старшем сыне, лицо ее излучает спокойную уверенность. Тут же вскользь упоминает, что у нее есть и младший сын. Его судьба, ее очень беспокоит. Он живет с нею в Донецке. Откапывает на заброшенной свалке лом цветных металлов, сдает, и на эти деньги живет. Одно утешает женщину, что в советское время завод захоронил там много этого добра. Всем надолго хватит.
- На деньги, вырученные от сдачи этого металла, некоторые люди даже свадьбы своим детям справляли, - говорила женщина, а потом, с горечью в голосе, добавила: - Такую страну развалили. Все в ней было. Все ее боялись. Считались с нами. А теперь все нами понукают. Мы бедны, как церковные мыши. Ездим по заработкам. Копаемся на свалках. Такая цена нашей независимости.
Для меня, собственно, Советский Союз не сделал ничего хорошего. Я вкалывал в геологии, обживал какие-то глухие медвежьи углы в нем, без особых шансов когда-нибудь получить человеческое жилье. Мерзкое питание в грязных столовках. Бесконечные очереди за пищей насущной, если то, что продавалось в тогдашних магазинах, можно было назвать человеческой едой. Короче, я с ней был в корне не согласен, но предпочел отмолчаться. Она, наверное, сама это поняла, и больше не донимала меня подобными темами.
Мой другой сосед по отсеку оказался вполне деловым человеком. В одном из парков Екатеринбурга, он на паях с другом, держал аттракцион. Его товарищ, по пьяной лавочке, разбил принадлежащую им обоим иномарку. Вот и приходится ему, - как он объяснял суть своего вояжа в столицу, - добираться до столицы на этом поезде.
– Завтра у сына день рождения. Ему очень пришелся по душе велосипед, показанный в телевизионной рекламе. «Купи, - говорит, - папа». У него от рождения плохо с ножкой. В Екатеринбурге такого нет.  Дело в том, что ему нужен велосипед особенной конструкции. Чего только не сделаешь для любимого дитяти? Вот, и поехал в Москву, чтоб купить. Утром малыш проснётся, – а в доме стоит его подарок! То-то радости будет у моего ребенка! Теперь он сможет кататься, как и все ребята во дворе!
На полустанках бизнесмен покупал вяленую рыбу и пиво. Увидев, что я стеснен в деньгах, стал предлагать и мне.
Конечно, я отказывался, сколько мог, не желая злоупотреблять его гостеприимством. Гордость не позволяла мне кормиться за чужой счет даже в стесненных условиях. Я вез с Москвы целый батон хлеба и килограмм колбасы. Двухлитровая пластиковая бутыль хлебного кваса заменяла мне все мокрое и прохладное.
Узнав, что я еду на заработки, бизнесмен сказал:
- Может тебе повезет, и ты найдешь себе работу. С этим делом в России сейчас туго. Много приезжих.
Я то ехал с бухты-барахты, даже слабо представляя себе, куда я попал. Это была уже совсем другая Россия; не та, к какой я привык в свое время. А бизнесмен-то в ней жил. Он хорошо здесь ориентировался, и мог догадываться, что меня ожидает уже в самое ближайшее время.
Да, я выходил в тамбур, присматривался к новой России. Уже за Котласом пошла какая-то глухая таежная местность, с редкими вкраплениями таёжных городишек, каких-то неясных поселков и забытых Богом и людьми деревень. Лишь на редких перронах все так же шла не бойкая торговля детскими игрушками да разной домашней снедью.
Это и была, насколько я понял, та настоящая, кондовая Россия, на встречу с которой я прибыл из далекой Украины. И чем дальше этот поезд погружал меня вглубь ее, отъезжая от Москвы, тем ее присутствие ощущалось все больше, и больше.
…Я все внимательнее вглядываюсь к этой таёжной азиатской взлохмаченности и непричесанности ее неказистого быта. К поваленным и дряхлым огорожам; к старым, разрушенным штакетникам. К деревушкам, промелькнувшим где-то вдалеке, за вагонным окном.
Они и выглядят как-то потерянно на огромном пространстве, словно какая-то неуместность, чуждая этой девственной природе. Стоят себе на пригорке и греют бока на теплом весеннем солнышке, как междометия какие-то.
Я начинаю принюхиваться к ее запахам, которые врывались в вагон на каждой остановке. Что же это теперь за зверь такая, эта Россия? Какая она? Теперь я в ней только иностранец. Гастарбайтер. Мой взгляд – это взгляд иностранца со стороны.
С каждой сотней километров, ее тайга становилась все дремучее. Поезд мог уже часами ехать среди деревьев. День и ночь, пронзая это бесконечное пространство. Его неустанный бег по таёжной пропасти, казался мне в эти минуты какой-то обреченной на провал авантюрой ведущей куда-то в никуда. И, сама Россия, все больше раздражала меня хронической дремучестью и вечной своей неустроенностью.
Огромность ее косматой туши, этой космической величины и ее немыслимая протяженность возбуждала теперь во мне какую-то враждебную зависть, и особый, необъяснимый страх перед нею.
Только на Урале стало как-то попускать. Косяками пошли роскошные дворцы перед каждым сколько-нибудь значительным городом. Загородные дачи похожие на виллы состоятельных миллионеров. Эти великолепные дворцы могли только присниться родителям их нынешних владельцев.
Так промелькнули Челябинск и Екатеринбург. Ночью поезд покинул бизнесмен. Следующим значительным городом должна была стать Тюмень...
Я поспешно прощаюсь со своими случайными попутчиками. Спасибо им за ту ненавязчивую откровенность, с которой бывают только случайно познакомившиеся в поездах за дальнюю дорогу попутчики. Мы теперь многое знаем друг о друге. Мы все уже рассказали. Или почти все то, что посчитали нужно сказать друг другу. Никто с нас не будет за это в претензии. Такая уж она есть, дорожная дружба. Они тоже, я вижу по лицам, благодарны мне.
 
 
…В Тюмень я прибыл ранним утром. На календаре был четверг, 27 апреля, 2005 года от рождества Христова.
Городская газета, которая прилипла к моим рукам, бесплатно распространяемая по Тюмени, заочно познакомила меня со всем городским хозяйством.
У этого города, оказывается, имелось в наличии: 6 памятников истории и культуры, семь музеев и шесть кинотеатров, три театра и одна филармония. Общая протяженность его улиц насчитывала 753 километра. В черте города, также, имелось: 25,7 тыс. деревьев. Посажено 1,3 млн. цветов. В городе стояло: 5440 контейнеров для сбора мусора. В Тюмени есть: 198 спортивных площадок, 136 спортзала, четыре бассейна, шесть стадионов. В 2005 году население Тюмени насчитывало 566,7 тысячи человек. Средний возраст жителей 36 лет. В материальном производстве занято 30,6% населения, в социальной сфере – 10,5%, в других отраслях – 9,9%, остальные –8,1%, я так понял, неизвестно чем занимались. Тогда как студенты составляли 11,3 процента…
«…Хорошеет Тюмень. – Читал я пафосное резюме местной журналистки. – Некоторые уголки города могут поспорить с европейскими (!!!) В отличие от тех городов, вольготно раскинувшихся на больших пространствах, Тюмень застраивается компактно. До Манхеттена с его небоскребами ей пока далеко, но кто знает…» - Оптимистично заканчивался этот напичканный статистикой опус.
…Утро моего приезда выдалось ярким, солнечным. День обещал быть жарким. Зелени еще не видно было. Воздух был напоен станционными запахами, в которые уже настойчиво вплетались ароматы настоящей весны…
Я, не торопясь, обогнул весь вокзал, и вышел на обширную привокзальную площадь. Надо сказать, что она начиналась от типичного сибирского вокзала, построенного по всем признакам недавно (много стекла). Ее великолепное пространство, по замыслу проектировщиков, должно было символизировать редкое сибирское раздолье.
Рядом с вокзалом, привычно скучали стоящие, кружком, таксисты. Рядом со своими машинами. Для них я, конечно же, был ожидаемым подарком судьбы.
- Как добраться до «Тюменьпромгеофизики»? – спросил я в толпу.
Началось живое обсуждение. Кто-то из них, неосторожно, назвал остановку троллейбуса: «Геологоразведочная». Все, больше от них мне ничего не надо. Деньги мне и самому могут еще и как пригодиться в этом незнакомом городе. Тем более, что денег у меня было не так уж и много. 100 «баксов» за обложкой моего украинского паспорта обеспечивало мне внутреннее спокойствие на тот случай, если бы пришлось уезжать отсюда не солёно хлебавши.
Но я даже мысли гнал от себя такие. Зачем же тогда было пускаться в такую даль за тысячи километров? Я приехал сюда испытать на собственной шкуре героическую роль «заробитчанина». Потом я это должен описать, и опубликовать, хотя бы, в Интернете.
Короче, я готов был до конца бороться за свое светлое гастарбайтерское будущее.
Глядя на мою спину, удаляющуюся к остановке троллейбуса - таксисты, наверное, очень пожалели, что разговаривали слишком так громко. Теперь я мог спокойно обходиться без них. Я выспросил в стоявших на остановке людей, как быстро добраться до искомой остановки.
В услужливой памяти тут же начали откладываться первые впечатления от Тюмени. Которые так же ярки, как и обманчивы.
Конечно же, Манхеттеном в этом городе, по большому счету, даже не пахло. Вряд ли такой уголок вообще когда-нибудь возможен в Тюмени. Здесь был повсюду русский дух, здесь Русью, можно смело сказать, даже несло со всех щелей.
Это был типичный сибирский городок. С многочисленными вкраплениями современных зданий из дымчатого стекла и метала, которые даже в ХХІ веке выглядели какими-то инородными телами в огромных массивах советской скудости и серости.
Иногда Тюмень выглядела своими покосившимися домишками, просто-таки, древним градом, как во времена Ермака и хана Кучума. Огромное количество подобных черных лачуг, до сих пор торчали даже в самом центре города. В них числится какое-то непомерное количество прописанных людей (после их разрушения, жильцам необходимо будет предоставлять новые квартиры). Присутствие таких ветхих жилищ, создает контраст. Ультрасовременное здание ТНК, и рядом, в самом сердце города,  полусгнившая развалюха.
Бросалась в глаза какая-то особенная, словно бы подчеркнутая чистота городских улиц. Полное отсутствие мусора на улицах. Видно было, что над этим работают. Чистота эта, сама по себе выглядела: как похвала для соответствующих служб города.
…А вот я уже стою на остановке «Геологоразведка». Напротив чистая березовая роща, с обустроенными беседками, оставшимися еще с советских времен. Вывески геологических предприятий на близлежащих зданиях.
На меня тут же повеяло ностальгическими воспоминаниями. Особенно сильно, когда мои глаза натолкнулись на столовую с трогательным для них названием: «Романтика».
Надо же! Сохранилась!
…С закромов моей памяти тут же начали поступать давно задавленные временем вкусовые ощущения тех лет, когда я с рюкзаком за плечами бродил по всей стране. Полость рта быстро наполняется слюной, которую не успеваю проглатывать. Конечно же, я не могу пройти мимо, чтоб не воспользоваться предоставленным мне случаем, без особого труда проникнуть во времена своей неспокойной юности!
В столовой я с первых шагов столкнулся уже не с советской чистотой. Это несколько сбивало меня с настроя на эту волну. Мне хотелось хотя бы мысленно очутиться в том времени. Подышать духом той эпохи, который остался во мне в виде воспоминаний, которые остались во мне. Здесь чистота была неуместна, она мешала сосредоточиться на своих ощущениях. Да и повара были гораздо опрятнее и чище тех советских неповоротливых теток в завоженных халатах и колпаках.
Да и посетителей было не то чтоб и густо. Очевидно, сказывалось, все же, некоторая отдаленность от центра города.
В меню тщательно был вписан обязательный для тех времен гороховый суп и, конечно же, знаменитый шницель, в котором хлеба было больше чем необходимого мяса. Картофельное пюре я по старой памяти брал двойное, прибавив к этому обязательный стакан компота из сухофруктов. В стакане по-прежнему плавала всякая шелуха от этих сушек.
За все это роскошное блюдо из воспоминаний кассирша взяла с меня скромные 29 рублей.
Я еще не совсем привык к российским циферкам на купюрах, но всё равно понимаю, что это немного по сравнению с другими заведениями подобного питания. Ориентируюсь по стоимости пива. Даже самое дешевое пиво здесь стоит почти 20 рублей.
А вот и знакомые позывы к новому приему пищи, которые начинаю ощущать практически сразу же, очутившись за дверями подобного заведения общественного питания. Словно из далекого небытия в моей памяти, выныривают слова матери: «На йиди не эконом. Багато нэ сэкономыш, а желудок свый пэрэвэдэш».
Не думаю, что многие придерживались в юности напутствий своих родителей. Я, само собой разумеется, тоже, нет.
И, все же, остался очень довольным своим посещением столовой. Сей пункт общественного питания, оживил в моей памяти во многом уже стертые вкусовые ощущения  давно прожитых лет. Тогда я беспечно путешествовал по всей России в составе геологических партий. Покупал себе книги вместо еды, питался, как птичка божья.
Покинув столовку, я на одном дыхании, пробежался по всем этим геологическим конторам, которые ютились в этом районе.
В одних меня тут же отшвыривали с порога, как бездомного пса. «И мест, - мол, - нет, и платят не шибко густо». Что, очевидно, соответствовало той откровенной бедности, в которой пребывала вся современная геологическая отрасль в России. В отделе кадров одной конторы высказались еще более подробно:
- Плохи наши дела. Финансирования нет никакого. Государство от нас отказалось. Досталась нам еще при дележке одна скважина в Мегионе. Вот за ее счет, худо-бедно, и выживает вся наша организация.
После таких откровений, мне ничего не оставалось, как явится на завод «Тюменьпромгеофизика». Собственно, куда меня и отправили с Москвы. На этом заводе конструировали, изготовляли и испытывали всевозможную геофизическую аппаратуру.
Я свалился я им, - как говорится, - как снег на голову.
Вначале, они, даже, пожелали поучаствовать в моей судьбе. Им нужны были геофизики, которые работали бы на Севере, в том таки - Мегионе. Те, кто может месяцами сидеть там, испытывая в полевых условиях разные разработки завода. В отделе кадров, мне велели явиться на следующий день. Не было какого-то начальника, который мог решить мою участь. В это время мне посоветовали съездить в «Тюменьнефтегеофизику».
- Они занимаются сейсморазведкой. Ищут нефть. Это богатая и сытая организация. Там есть деньги и рабочие им нужны. Может тебе повезет, – объяснили мне.
«Тюменьефтегеофизика» находилась на одной из центральных улиц, на улице Республики. Солидное здание, указывающее на всю мощь нефтеразведовательной отрасли.
В просторном холе находились люди, которые вернулись с каких-то полевых работ. Это были сейсмики. Они были с рюкзаками. Я подробно расспросил о работах.
Сделал я вывод для себя. Получалось, что они проработали всю зиму на замерзших болотах. За эту работу они получили по 21 тысяче рублей в месяц. Я прикинул - чуть больше 700 долларов.
Потом я звонил в отдел кадров. Ко мне спускался какой-то начальник. Он объяснял мне, что сезон у них только вот закончился. Еще он сказал:
- Приходи осенью - будешь первым в очереди. В августе месяце дай о себе весточку. В деньгах не обидим. Пока могу обнадежить тем, что получать будешь не меньше 17 тысяч в месяц…
«Для начала не так уж плохо», - подумал я.
Возвращаюсь снова в центр города. Проходя мимо нищей, я кидаю ей какие-то копейки. Она метает их мне в след. По этой реакции этой нищенки, я окончательно уясняю  цену этим медякам.
Эта «несчастная» женщина неизменно торчит в узком проходе между строящимся торговым центром и огороженным с тыла зданием Арбитражного суда Западно-Сибирского округа. Каждое утро она является сюда, будто на работу. Пирожница, торгующая напротив беляшами, меняет у нее крупные купюры. В будущем судьба предоставит мне возможность, постоянно наблюдать эту идиллическую пару.
Сидя в палатке возле Центрального рынка с бутылкой пива, я решал, как мне продержаться здесь до самой осени. «Надо искать работу на стройке», - пришел я к выводу. С этого момента, я планомерно начинаю обходить все стройки города. Всякий раз, после неудачной попытки, я возвращаюсь сюда, в центр города, чтоб попить пива, и определить, куда мне направиться в следующий раз.
С вечера многоэтажное здание «Арбитражки» подсвечивается, меняя цвета, как огромный хамелеон.
В первый же день пребывания в Тюмени я прошелся по местному Бродвею. Здесь флиртовала местная молодежь. На этом знаковом месте знакомились и улаживали свои дела многие горожане. Начиная от фонтана с красноречивым названием «Радуга», праздный народ разноцветным потоком валил под арку, что находится возле ЦУМа, и дефилировал дальше - до следующего фонтана, который только ее строился.
Отсюда я решил в тот же вечер начать поиски своей работы. Я подошел к рабочему строящему фонтан.
- Есть ли у них работа? – Спросил.
Таджик кликнул своего прораба. Тот внимательно осмотрел меня с ног до головы, оценивая мою интеллигентную внешность. И, тут же, поторопился отмахнуться от меня.
- У нас мало платят, - заявил он. - Всего каких-то там семь тысяч. К тому же Вам надо будет нанимать жилье. Это съест половину всего вашего заработка…
Вариант отпал.
Тот же таджик посоветовал мне:
- Иди к дорожникам. Вот адрес. У них много тяжелой работы. Они возьмут. Им нужны люди. Они строят дороги.
Сидя на скамейке напротив какого-то спортивного сооружения, я уже начал вживаться в отведенную мне роль дорожного строителя. Такое у меня свойство характера. Я начал прикидывать: сколько за это получу денег. Заодно осматривал здание цирка с большим шаром на крыше. Покрутился в парке отдыха возле «колеса обзора». Осмотрел парковые скульптуры. В бронзовых изваяниях клоунов легко можно было узнать Юрия Никулина и Юрия Шуйдина. Видел обоих на гастролях в Киевском цирке. Очевидно, судьба клоунов заносила их и сюда, в этот сибирский город.
За этим занятием меня и подкараулила ночь.
Взглянув еще раз на сибирский «Бродвей», как на подиум, на наряды местных барышень, я отправился на вокзал. Надо было позаботиться о ночлеге.
Какое-то время ожидал, пока вокруг угомоняться. Заводил бестолковые беседы с разными пассажирами. Это была насущная потребность в необходимой информации. Завтра мне надо будет принимать новые решения.
На вокзале собираются люди, которые многое могут прояснить. Люди эти едут на заработки или возвращаются с оных.
«Куда-то на Север отправляются эти смуглые люди?» Думаю, что это цыгане. «Будут гадать там или предсказывать судьбу?» Я спрашиваю  об этом у сидящего рядом мужика.
- Это не цыгане, - отвечает сосед. – Это горные таджики. Они ни капельки не похожи на своих земляков, - продолжает посвящать мужик меня в новые реалии современной жизни России. -  Кожа у тех  будет значительно светлее. Настоящие таджики этих даже не понимают. Эти живут в Бадахшане.
Спать отправляюсь в комнату отдыха. С мягкими креслами и телевизором. За все это удовольствие пришлось отдать в кассу 92 рубля. Я так «роскошествовал» потому, что к тому времени уже привык к мысли, что утром я обязательно найду работу у дорожников.
Надо было при этом еще и по столу постучать. Благо он был с дерева. Но мои здравые мысли не осенила эта идея. Я так и уснул, пустив слюни, у экрана телевизора: утонув в мягкой обволакивающей нежности Морфея…
 
 
…Ночь пролетела как-то незаметно. Открыв глаза – быстро сориентировался, что я по-прежнему нахожусь в незнакомом городе, в кресле, что мне надо куда-то ехать, добиваться себе рабочего места.
Пробивающееся в окно солнце слепило мне прямо в глаза. Ко мне постепенно возвращалось чувство окружающей действительности незнакомого города. В креслах спят какие-то чужие люди; на их столиках стоит их недопитые пластиковые бутылки. Работающий без звука телевизор…
Стряхиваю с себя остатки сладких снов, умываюсь, бреюсь, и отправляюсь к дорожникам: на край города. На пыльном тракте я покупаю в магазине колбасу, и сытно завтракаю. Только после этого являюсь в контору. Там, и выслушать меня не пожелали. Очевидно, таджик, вчера наврал, желая от меня отделаться? Дорожники посетовали: на отсутствие у меня необходимых для проживания в России документов.
По дороге назад начинаю прочесывать все подряд стройки, которые встречаются на моем пути. На стройках много таджиков и узбеков. Мне, откровенно, не везет в поисках работы. Меня не хотят брать на стройки. Но все же я не теряю надежд найти себе занятие именно в этой сфере человеческой деятельности. Я уверен в своих возможностях.
Возле самого Центрального рынка на стройку через выломанную арматуру ведет какая-то дорожка. Втискиваюсь в щель все 95 килограммов собственного веса, и попадаю на широкий двор, вокруг которого стоят строительные вагончики. Выходит какая-то женщина, с остатками былой красоты на лице:
Я поведал ей: кто я есть, и, собственно, что я ищу в них.
- У нас, - сказала она, - начальником украинец: Гощар, Виктор Николаевич. Просись к нему, и он тебя примет. Я коммерческий директор, и не решаю здесь такие вопросы.
Тут же, из вагончика, словно черт из табакерки, выскочил какой-то невысокий армянин.
- Меня зовут Миша, – сказал он. – Будешь работать у меня. Я буду тебя кормить, давать деньги... В конце, получишь у меня 500 баксов! Соглашайся?..
Соглашаюсь. Будучи еще уверенным, что меня таки примут на завод геофизической аппаратуры. Эта кабала, - как запасной вариант; на всякий случай.
- Мне только до осени, - предупреждаю я, Мишу.
Снова отправляюсь на завод геофизической аппаратуры.
Столовая «Романтика» закрыта. Санитарный день. Крепко же впитались в нее советские традиции!
Обедаю колбасой, которую приобрел еще утром.
На заводе мне отказали, сославшись на то, что за иностранцев теперь надо платить слишком большой налог. К тому же у меня, как бы, нет рабочей специальности и т.п.
Охранник в холле звонил куда-то по мобильному телефону своему другу-бизнесмену. Тому были нужны рабочие…
- Видно, не твой день. Мобильник друга не отвечает. Наверное, отключен. - После тщетных попыток связаться с другом, оправдывался мой несостоявшийся благодетель.
- Ладно, - сказал я. – Пойду сдаваться армянам.
 
 
…Рабочих, на эту стройку, поставляли армяне. Бригады каменщиков, которые работали под ними, формировались в Кургане.
Армяне платили им обычно от выработки, забирая себе какие-то проценты. Потомков одной из самых древних наций мира, на этой стройке, околачивалось достаточно много.
Бездельничая в вагончике, «хачики» малевали на столах «традиционно» (турецкий) двуглавый Арарат. Присматривали за наемными рабочими.
Работающие под их началом люди, среди которых выделялась женщина – жена бригадира, – в это время, частью делали кладку, а другой частью - пьянствовали.
Потом они все ругались между собой. Жена бригадира матюгалась с армянами не меньше других бригадников.
- Боевая баба! - говорили о ней мужики.
Она стояла на облицовочных работах.
В мою обязанность входило таскать им кирпич и раствор. Пока их помощники таскали с ближайшей аптеки «Настойку боярышника», содержащей 70% спирта. По 10 рублей за флакончик в 100 граммов.
Напившись сердечных капель – мирно дремали под лестницею. Миша платил мне отдельно, со своих денег. Поэтому бригада была согласна, чтоб я жил с ними и работал у них. Миша обещал меня скоро забрать от них «на заливку цоколя». Пока он присматривался ко мне.
Я начинаю вникать в строительные термины. Набираюсь уму – разуму в этой сфере человеческой деятельности.
Рабочий день для нас заканчивается в семь часов. За нами приезжает развозка. Мужики клянчат у армянина Миши деньги, говорят на еду. В это даже не верит никто. Из еды покупают только вермишель быстрого приготовления, или, как ее здесь называли, - «бич-пакеты». (Аббревиатура «бич» - расшифровывается, как «бывший интеллигентный человек). Остальные деньги тратятся на закупки какого-то моющего средства на спирту. Кажется, стеклоочиститель назывался: «Трояр» или «Троя», или еще что-то в этом роде.
Нас привозят на базу. На самом краю города, Гощар, имеет там небольшую гостинничку, пристроенную земляками с Хмельницкой области к его столярному цеху. (Представьте себе такой огромный ангар на самом берегу Туры, в зарослях лоз и чертополоха).
Чтоб добраться до него, надо перейти ДОК «Красный Октябрь», на котором делают древесно-стружечную плиту (ДСП).
Идешь через этот комбинат, словно по съемочной площадке в Голливуде, на которой постоянно идут съемки какого-то гангстерского блокбастера. Нагромождение разных блокгаузов, переплетения труб, между которыми высятся какие-то эстакады и галереи. Висят какие-то кишки шлангов. Кое-где с них вырывается густой пар. С восьми собранных по четыре в пучки труб, в небо поднимаются, густые клуби ядовитого на вид, желто-сизого дыма. При этом это чудище «социалистического реализма» исторгает из себя такой-то зловещий утробный гул.
Тут же, возле дамбы, немного на отшибе, высится наваленная гора опилок, по которой постоянно топчется бульдозер.
Территория комбината перекроена железнодорожными путями. Дорога к нашему ангару не заасфальтирована. Возле дороги штабелями сложены бракованные плиты.
За ДОК-ом, уже ближе по реке, виднеются мощные краны. Там складируют штабелями бревна. Дорога, естественно, окончательно разбита лесовозами. Грязь непролазная. Раньше, очевидно, бревна сплавляли по Туре. Теперь возле берега остались плавающие боны. Раньше ими по воде огораживали плавающие бревна. Теперь на бонах сидят чайки.
Далеко от берега на мощных железных поплавках плавает насосная станция, качающая на ДОК из реки воду. Она тоже нервно гудит.
С одной стороны дамбы - вечно дымящая свалка; а с другой – широкая, но очень глубокая Тура, окаймленная по берегу густым прибрежным лозняком. Во время половодья, Тура катит свои грязные воды по самым кустам…
 
…Первую ночь я промыкался вместе с бригадниками, в «холодильнике», в пристроенной сбоку к ангару кирпичной пристройке. Земляки сбили там высокие двух ярусные нары. Хозяин ожидал наплыва новых рабов из Таджикистана. Все было готово к их прибытию. Мы – только первые ласточки.
Спереди, к ангару присобачена пилорама. Офисные помещения, и сам цех. В импровизированной гостинице, все небольшое: небольшие коридорчики, комнатушки, «душик» и закрытый для всех, кроме своих хитрых землячков «туалетик». Видно так распорядился сам Гощар, по просьбе своего племянника.
Эти землячки с Хмельницкой области, и наш босс, насколько я понял, были повязаны между собой какими-то сложными связями. Один сильно смахивал на татарина, которого звали его Руслан, был, кажись, племянником Гощара. С ним был его друг, Вова, и еще один Вова - «Малой», - который был братом его первой жены.
Вначале я не то, что не мог различать их, поэтому постоянно путал их имена, называя их всех «Русланами»…
Пытаюсь как-то вползти в свою новую шкуру: пью вместе с бригадой всю какую-то мерзкую гадость, типа стеклоочистителеля, которую они привозят с собой. Скверно, мерзко. Но, куда денешься из этой подводной лодки! «Терпи казак – атаманом будешь», - гласит известная поговорка. Хочешь стать строителем, - учись пить. Надо поскорее преодолеть вниз тот великий книжный путь, который разделяет меня с этими людьми. Его на первых порах не может сократить даже эта мерзкая жидкость. Как они ее хлыщут?
После этой «палитуры» не легчает. На душе становится гадко настолько, словно в нее кто-то оправился!
А ведь не умер! Остался жить. Можно и за то благодарить свою судьбу. Только в желудке эта бодяга долго не могла никак угомониться. Требовала вырваться фонтаном наружу. Кое-как заставил остаться.
Денег, что нам давал Миша - едва хватало на еду. Капля, в море желаний.
Землячки тоже попеременно заскакивают в наш «холодильник». Очевидно, Гощар не слишком жалует своих «родственников», держа их дух, что называется, в черном теле. Бригадники сажают за стол, наливают. Те лакают это пойло даже не кривясь, словно ликер какой-то, очевидно помня про себя поговорку, что: на дурняк, даже уксус сладкий.
Они пьют, и убегают, сославшись на какие-то срочные дела. Ребята, по всему видно, давно уже адаптировались здесь. Каждый день они таскают к себе каких-то девиц. Вначале я думал, что они специально приводят к себе таких «корявых»?
Эти тупые пьянки за столом, обычно заканчиваются между каменщиками какими скандальными разборками. Молодежь начинает выяснять между собой какие-то отношения. Мужики ворчат. А тщедушный каменщик Коля, начинает хлюпать носом.
Есть такие люди, которым постоянно надо кому-то выплакаться. Его тут же выгоняют из-за стола. Дым – коромыслом! Никто уже никого не слышит...
Я сам бреду к своим нарам, и сваливаюсь на жесткие доски...
Через три дня вся эта хорошо спитая команда уезжает в Курган, якобы на майские праздники. Назад возвращается только этот слезливый Коля...
 
 
…Меня переселяют в самую большую комнату, где жил когда-то бригадир со своей женой-каменщиком. Важный этап в моей судьбе гастарбайтера.
Мне оставляют немного круп, гороха, картофеля и соли. Это тоже большая помощь в нужде. Армянин экономит на всем. Я для него раб, не больше того. Он считает, что раб может питаться святым духом, и деньги ему совсем не нужны. Миша постоянно спрашивает у бригадира: как я работаю? Довольны ли мной бригадники? Он как бы приценивается ко мне. Он хочет перебросить меня на заливку какого-то цоколя. Другого мнения только директор. Не даром мне была выделена целая комната!
Теперь на меня припадает почти 10 квадратных метров жилья!
Электрическая плитка. Кастрюля. Сковорода. «Жить можно!» – подбивая итоги, говорю я сам себе. Можно с оптимизмом смотреть в свое гастарбайтеровское будущее.
Каждое утро я варю себе горох с салом. Сало я покупаю по 25 рублей за килограмм. Такая цена сложилась Центральном рынке. Почти даром. Хотя салом здесь, по большому счету, даже не пахнет. Какие-то невнятные обрезки без шкурки. Даже неизвестно с какого животного? Конечно же, я вполне адекватно ориентируюсь в реалиях каждодневной жизни. Это не Украина. Там подобные шкурки даже салом никто не считает. Там выращивают сало, в ладонь толщиной. Но благодаря этому подобию, я, все-таки, какое-то время обеспечиваю себя сытной едой.
Встаю я по-сельски очень рано. Ставлю горох на плитку, и отправляюсь к Туре. Живописные кусты на берегу водоема, по которому проплывают круизные пароходы, служат мне отличным нужником. На уборку подобного места, - после этих скотов и живущих с ними девиц, - я б, даже по очереди, вряд ли сподобиться бы. Тем более, что на природе есть где уединиться, и подумать: как я до такой жизни докатился. На все лето, - можно было даже визуально убедиться, - места мне вполне хватало. Густых кустов там росло больше чем достаточно.
На работу к Центральному рынку я отправляюсь исключительно на муниципальном автобусе. Постепенно привыкая к этому городу, к его запахам, к его неторопливому и деловому ритму.
Район «Тайвань», - где я живу, - выглядит очень даже непрезентабельно и, в некотором роде, я бы даже сказал, что угрюмо. Он совсем не совсем похож на обычный город. Вереница каких-то невнятных, приземленных, в основном деревянных построек, тянется от густо заросшего кустами и бурьяном берега Туры, - на котором расположен на огромной территории комбинат «Красный октябрь», - и до самого Свято-Троицкого монастыря. Семь куполов которого, приветливо встречают меня каждое утро своею сусальною позолотою. На звоннице, деревянный купол, - сколоченный с досок, и такой же дощаный барабан. (Монахи, летом, начнут заменять его, сваренным из железа).
На высокой побеленной стене монастыря, кажется на века, намертво приколочена синяя табличка с названием улицы - Коммунистическая, 10. Напротив монастыря, - шикарная улица Димитрова, забитая новейшими коттеджами каких-то «новых русских».
…В ближайшее воскресенье я отправлюсь в этот храм, чтоб познакомится с ним поближе. Я далек от того, чтоб принять в себя взлелеянного священниками РПЦ русского бога. Бог один на всех людей, и я представляю его именно таким, живущим в душе  каждого человека светлыми, радостными чувствами настоящей любви. Только, ради Бога, не путайте это с любовью к женщинам. Бог растет в человеке своей энергетикой, и так же умирает, превращаясь благодаря стараниям этого же человека: в урода, в черта, - да назовите это состояние вседозволенности: хоть злом, хоть Дьяволом, хоть Люцифером, хоть как угодно, - потому как, точит оно нас изнутри своими соблазнами...
Высокий и позолоченный иконостас этого храма не скрывает налёта провинциальной второстепенности. Это ощущение лезет здесь отовсюду, со всех щелей. Даже лики святых похожи были на местных татар, которых я видел торгующими на местных рынках, когда я ходил знакомиться с одной татаркой.
« Конечно, - думаю я, - это я придираюсь. Это не храмы Свято-Успенской Киево - Печерской лавры. Но для такой глуши - надо отдать должное, - монастырь выглядит достаточно внушительно и презентабельно». По стоящим под стенами монастыря иномаркам видно, какие верующие охотно посещают сей храм. Какие грехи они замаливают, выпрашивая у Бога прощения?..
Центральные улицы в этом месте с односторонним движением. Туда я двигаюсь, каждое утро, по улице Ленина, а возвращаюсь – вечером - по Республики. Обе улицы застроены в невнятном стиле советского псевдоклассицизма. До сих пор высятся невысокие здания.
Кое-где на зданиях висят таблички. Это постройки позапрошлого века. Они охраняются государством. А уже ближе к центру становится все больше стекла и пластика. Здесь впечатляет высокое здание Тюменской Нефтяной компании (ТНК).
Когда стало понятно, что бригада каменщиков после майских праздников так и не вернется к армянам, - чего, собственно, и следовало ожидать, - те в спешном порядке насобирали там же, в Кургане, следующую бригаду. Но это были уже не каменщики, а всего лишь их добрые намерения; какие-то ошметки, судорожно собранные по объявлению.
Впрочем, глушили они бодяжный спирт, не меньше настоящих каменщиков. Пожалуй, больше. Хотя  кладки не умели делать.
Это была какая-то совершенно сырая бригада, еще только нащупывающая в себе какие-то внутренние связи. Молодой прыщавый парень, из кожи лез, стараясь сплотить ее вокруг собственной персоны. Ему мешал отчим; финн по национальности. Внутри этого странного сообщества некоторое время шла отчаянная борьба за лидерство. Прибывшие, отчаянно ругались. В конце концов, молодой бригадир Сергей, отправив отчима, домой, захватил среди них лидерство.
Каменщики-то они были никакие; кой-какие навыки ремесла некоторые из них приобрели на зоне.
Уже с самого утра они засылали в аптеку гонца за популярной на стройках города «настойкой боярышника», и уже к обеду все были, как смыки, пьяны. К этому времени, обычно, вся стройка перепивалась.
Демир, молодой парень-прораб из местных сибирских татар, как-то откровенно высказался по поводу этой бригады:
- У вас-то и каменщиков-то, всего-то, ничего – полтора человека. Тоже мне, бригада называется!
Одним каменщиком, Демир, очевидно, почитал Сергея. Присутствовал среди них один каменщик. Вечно бродил в камуфляже, с характерным для снайпера прищуром левого глаза. Казалось, что он кого-то «выцеливает» на стойке. Особенно это кидалось в глаза, когда Сергей напивался вдрызг. А поскольку он, как говорится, не просыхал от выпивки, то этот прищур с левого глаза практически не исчезал никогда.
Потом я выяснил, что он служил в какой-то необязательной «горячей точке», кажется, на таджикской границе. Он мог хорошо слаживать кирпичи. Себе в напарники Серега взял отца, который находился на последней стадии алкоголизма.
Дамир поставил их муровать лифтную шахту.
Часам к десяти утра, работа на этом участке объекта полностью замирала. Там оставался только прыщавый бригадир, который брал в Сергея уроки, как делать кладку. Через неделю молодой прораб окончательно отстранил Сергея от всяких работ на стройке. После чего прыщавый бригадир собрал на совет всю бригаду.
- Надо линять поскорее отсюда! – Обратился он ко всем с тронной речью. - Здесь уже ничего не светит. Я немного подучился. Будем начинать все сначала.
С этими вескими словами, вся бригада снялась со стройки. Благо курганские каменщики были в городе в цене, шли, как говорится, нарасхват, как горячие пирожки. В тот же день нашелся какой-то чеченец, который взял эту бригаду под свое крыло. На следующий день, солнечным утром, на подъезде к стройке, они дружно покинут рабочую развозку, и больше их никто не увидит.
За что, смахивающий на нациста №2, Геринга, в исполнении Штирлица – Тихонова, в культовом советском сериале «Семнадцать мгновений весны», - грузный, похожий на борова, Гощар, изгнал со стройки всех армян. Я думаю, что это жестокое решение у него вызревало давно; чему невольно поспособствовал и я, собственной персоною, когда тот же Миша выдёрнул меня у него из-под самого носа. За рабов всегда шла нешуточная борьба. В России, тем паче.
А поскольку сам Гощар был личностью во многом психопатической, то такое решение не заставило себя долго ожидать.
 
 
…Гощар забрал меня на стройку. После чего я на долгое время стал здесь, чуть ли не единственным его постоянным разнорабочим. Я не только чистил и холил ее. Это были далеко не все мои обязанности. В кои входило еще и складывание кирпичей. Их, в целях экономии, подвозили сюда навалом, в специальных контейнерах.
Да мало ли еще чем я там только занимался…
Гощар умел считать свои деньги, экономил на всем, на своих рабах, на самой стройке. Заказчики, которые вложили в эту стройку деньги, находились где-то в Москве. Стройкой торгового центра занимались городские власти. Раньше на этом месте находился большой стихийный рынок. Его перенесли в другое место, через дорогу напротив. А стройкой нового торгового центра на этом месте - поговаривали здесь, – Гощар завладел благодаря своей жене, которая работает в администрации города. До этого он владел всего лишь небольшим столярным цехом, который делал окна и двери для северных районов области, снимая разные помещения, и буквально еле стягивал концы с концами. Мне рассказывали это те, кто работал в него на подхвате все время. Потом ему дали возможность руководить строительством второго этажа. С этого плацдарма он завладел всею стройкой. Это вся информация, которую мне удалось выудить о самом Гощаре.
С какого-то времени меня стали использовать, как стропальщика. Приходилось часто ездить на станцию Войновка.
Ездили мы на «Урале». Водил эту машину, татарин Ильхам. У него была какая-то странная нервная болезнь, словно он был чем-то навсегда перепуган.
Время от времени он вздрагивал всем телом, и тогда с груди у него пугающе вырывалось: «Кхе-хе!». Я боялся тогда, что руль у него вырвется, и его «Урал» выскочит на встречную полосу и начнет там крушить все подряд. Все эти «Жигули», «Волги», «Тойоты»…  Гощар так и прозвал его: «Кхе».
« Где этот «Кхе»?», - иногда, спрашивал начальник стройки.
Плиты и разные там ригеля для нашей стройки в Войновку привозили с Чебоксар, а стопальщики выгружали их с вагонов.
Крановым - был Сергей. Местный обыватель. Он ездил на новой «Волге».
Я был напарником у стропальщика Саньки. С легкой подачи сварщика Александрова, его почему-то называли Синеглазым. Глаза у него были не столько синие,  сколько, какие-то «грязно-синие».
Наркоману Саньке вечно не хватало денег. Хотя он буквально дневал и ночевал на работе; работал, как говорится, за себя и за того парня. С этого и начались подозрения, что он наркоман…
- Санька, ну признайся, ты «колешься»? – Уговаривала при мне молодящаяся женщина, коммерческий директор, Вера Васильевна. За любовь к шляпкам, ее прозвали - «Шапокляк».
Санька пытается отделаться молчанием. Он даже не понимает, что в его случае – это означает только согласие.
- Тебе нельзя работать на стройке, - делает заключение Вера Васильевна. – Не дай Бог, свалишься с высоты. Кому потом отвечать?
Скоро его уберут со стройки…
 
…Добравшись до станции, Синеглазый, обычно куда-то пропадал, словно проваливался сквозь землю.
- Пошел нюхать кривазот, - шутит, крановой Сергей.
Кривазотом пропитывают шпалы. Воздух на станции тоже пропитан кривазотом.
- Мог бы нюхать не отходя от кассы, - ворчит Ильхам.
Когда Синеглазый возвращается, он обязательно что-то приносит в руках, какую-то доску,  чтоб мы подумали, что он «вроде бы, как за «прокладками» отлучался».
Когда его убрали со стройки, распустили слухи, что его забрала милиция, что его осудили, что он уже сидит в тюрьме.
Через месяц я встретил его в городе. На мой вопрос:
«- Куда же ты пропал?»
Он начал юлить в разговоре:
«- Да знаешь… Тут такое дело… Я с ментами поцапался. Они суки, понимаешь?»
«- Понимаю», - сказал я.
Ничего, в самом деле, я не понял. Он постоянно отводил от меня взгляд, пряча от стыда глаза. Видно, скрывал что-то? Я не стал выяснять все до конца, все равно, вижу, правды он не выкажет, а будет продолжать врать.
После ухода Синеглазого, главный инженер Иванов, - очевидно по просьбе Ильхама и кранового, меня быстро убрал с Войновки. Причина, как всегда, нашлась…
Кажется, больше всех этому был рад Александров. Этот авторитетный сварщик, настроен шовинистически против разных иноверцев, приехавших зарабатывать в России деньги. Болезнь не нова для этой страны. В первую очередь он не любил « продавших Россию хохлов».
Он готов был не то, что выжить меня со стройки, - но и со свету сжить. Признаю за ним это право. Качества писателя - не много подходят к работе на стройке. Моя интеллигентность, в некотором роде, раздражает здесь многих. Я не пью с ними. Принципиально. Умею настоять на своем. В грош не ставлю махровый шовинизм. Только острая нехватка денег и желание приобретать новые впечатления, заставило опуститься меня в эту бездну, провоцируя своим появлением темное свое окружение. Я рад, что еще могу кое-кого провоцировать. Значить, есть порох в пороховницах. Иначе, просто будет не о чем писать. Слишком твёрда внешняя скорлупа, которой обрастают эти люди. Разбить эту скорлупу не так просто. А надо знать, что находится там внутри.
Короче, Александров и компания настроена против меня. Я стараюсь качественно выполнять свою работу. Как там сказано у классика: «Душа обязана трудиться и день, и ночь»! Даже, когда я в умат пьяный, я не прекращаю своих исследований…
Меня называли здесь «хохлом». У россиян еще язык не поворачивается называть украинцев украинцами. Заскорузлая болезнь мешает искать человеческое взаимопонимание. Дремучее великодержавное чванство, и великодержавный шовинизм лечится временем. Здесь можно согласиться с царем Соломоном. Я думаю, это пройдет значительно быстрее, когда украинцы начнут называть их кацапами.
«Как же? Какой-то хохол приехал зарабатывать «наши» деньги, - считает Александров. – Не выпивает с нами? Хочет увезти все деньги. Давайте поставим его на место!»
Ага! Счас! Сдаюсь! Скоро начну лебезить что-то там о своем сале, о котором любят слушать от нас россияне. Они все считают украинцев салоедами. В стране, где люди жили впроголодь, наш народ нашел способ, как выживать сытнее. Сейчас на Украине сала едят намного меньше, чем в благополучной Германии. В основном лопают, по селам.
Меня тупо начали перебрасывать с одной бригады в другую. Этим процессом руководил сам заместитель начальника стройки, товарищ пьяниц, Иванов. Все шло к тому, что меня скоро уберут отсюда.
Меня поставили складировать кирпичи. Рядом работали какие-то бывшие уголовники. Бригада набрана была в городе, по объявлению. Они-то должны были меня постоянно подставлять.
Подали большой поддон на второй этаже. Там делали внутренние перегородки.
Я начал перекладывать кирпичи на тележку. Снизу, стоя возле вагончиков, за этим вялым процессом – точнее за мной, - скучая, пристально наблюдал Иванов. Через какое-то время из-за моей спины, как черт из табакерки, выскочил какой-то каменщик и начал швырять кирпичи, словно из катапульты.
- Вот как это надо делать! – прокомментировал это Иванов.
Конечно, это была «подстава». Даже в своей бригаде этот бывший зэка считался, как бы «не в себе», нервный какой-то, пугая других, поговаривали, что у него «быстро падает планка». Он постоянно слонялся по стройке, и ничего не делал…
Снизу послышался бодрый голос Иванов:
- Ты уволен! Ты плохо работаешь! Я не хочу тебе ставить восьмерки!
- Хорошо, - сказал я. – Это не вопрос! Только как получу заработанные деньги!
- Ты никогда их не получишь! - парировал Иванов.
- Тогда подождем директора, - вступил в перепалку я. - Без него никуда не пойду.
- Что там случилось? – В это время, в воротах, показалась тучная фигура Гощара.
- Я его увольняю, - поспешил отчитаться Иванов. – Я не хочу, чтоб он был на стройке!
- А я хочу!
Гощар, был невозмутим.
- Он будет работать у меня. Мне виднее: кто как здесь работает. – Потом сказал ко мне: - Иди, и работай. Все деньги ты получишь сполна. Никого не бойся. Здесь все я решаю…
Я спросил у каменщика:
- Зачем ты это делал?
- Без «понтов»! – Соврал тот.
Я не стал ему возражать. Зачем портить себе нервы? Тем более, что в моем поведении, было много чего-то провокационного. После этого случая, я начал крайне осторожно относиться к постоянным рабочим на стройке.
Мне пришлось даже покинуть их вагончик.
До этого случая, я переодевался в рабочую одежду вместе с ними. Постоянно выслушивая их отборные матюги, бесконечные саги о подвигах в армии, наблюдая эти пьяные физиономии. Даже за столом они рассаживались в какой-то строгой патриархальной последовательности. Во главе стола: Александров, бывший старший матрос. За ним – Лобов, бывший старший сержант, стропальщик...
Это бесконечная ролевая игра, привела к тому, что Лобов, взявший на себя обязанность начальника штаба, однажды скомандовал мне:
- Или: убирайтесь в вагончике – или: убирайтесь вон! – Добавив для верности: - Я здесь тоже убираю.
Очевидно, он и впрямь поставил себе цель, заставить меня, как «салабона», вкалывать на пьяных «дедов»?
Я не стал уточнять: « Как он убирает?». Я видел только, что он больше всех здесь гадил. Молча взял свои вещички, и перебрался в стоящий рядом вагончик. Благо их было два, на четыре отделения. На этом этот инцидент, как говорится, был исчерпан.
 
 
…В это же время на стройке появился «сын» Гощара, Артур. Говорили, от первого брака. Может даже внебрачный?..
Короче, с Украины, демобилизовавшись с тамошней армии, приехал молодой, подвижный юноша. «Отец» поставил его сначала кладовщиком. Но его полномочия простирались далеко за эти обязанности. Артур появляется на стройке в разных местах: то здесь, то там…
Стропальщика Лобова, по его наводке, Гощар, тут же, отправил в отставку. Тот еще какое-то время торчал в вагончике, пьянствовал. Словно дожидался того, чтоб Артур ему, однажды, «старшему сержанту» и «незаменимому стропальщику» не намял бока. Только после этого, тот, покинул «место постоянной дислокации».
Его друг и по совместительству, собутыльник, с смешной фамилией Дурнёв, уволился чуть позже.
Местный прокурор навязал ему какую-то неприятную историю. Кажется, у него пытались отнять квартиру, втянув в это дело его сестру.
По своему горькому опыту знаю, как умеют проворачивать эти дела прокуроры. Один такой мерзавец долгое время преследовал меня. Я советовал Дурнёву, как надо поступать, посылаясь на свой богатый, боевой опыт. Зная, чем заканчиваются подобные истории, я настраивал его на длительную борьбу, советовал ему тут же придавать все своим действиям огласку, чтоб не навлечь на себя еще большей беды. От услуг адвокатов, дабы сберечь свои деньги, я ему настоятельно советовал отказаться, так как, очевидно, в каждом городе существует своя мафия…
Не знаю, насколько точно он придерживался моих предписаний. Скоро он, действительно, уволился со стройки. Писал и ездил со своими бедами в Москву…
Иногда эта жертва прокурорского произвола появлялась у нас на стройке, подражая своими манерами одеваться и пластикой знаменитому итальянскому актёру Адриано Челентано, с ворохом каких-то бумаг; мне, честно, жалко его времени. На что только уходит человеческая жизнь! По тому, что он заговаривает со мной, я понимаю, что он еще борется, что не все для него потеряно.
Вообще народ на стройке менялся с калейдоскопической скоростью. Я даже не помню всех своих напарников, которые недолго работали со мной.
Помню, я получил в помощь какого-то азербайджанца.
До обеда, нас отослали убирать ту часть построенного уже здания, которую возвели со стороны Центрального Рынка. Тот начал расспрашивать меня о зарплатах. Я не стал скрывать, сказал, что кроме небольших подачек - ничего не получал. Потом, прибежала некрасивая женщина из обслуживающего персонала, стала укорять, что мы ничего не делаем. Кто ее послал?..
Напротив, вместе с Александровым, сидели какие-то его помощники. Я так понял - это они и позвонили. Не могли смириться с тем, что рабы расслабились? А может это дружбан Александрова, похожий на мухомора, крановой Алик проявил свою инициативу? Ему там видно было все с высоты своего башенного крана. Они не допускают, чтоб гастарбайтеры расслаблялись!
Азербайджанец, тот, не стал долго слушать эту некрасивую женщину. Тут же собрал свои вещички, и ушел со стройки; только его и видели. Потом, эта женщина оправдывалась, говорила, что не сказала ему ничего обидного. Я же запомнил, брошенные при уходе азербайджанцем слова:
- Если они уже сейчас начинают придираться, ищут причины - то считай, что платить они ничего не станут.
Людей на стройке, Гощар менял, как перчатки. Да, что там отдельных людей… Целыми бригадами выкидывал!
За местными каменщиками, набранными по объявлению – последовала какая-то залетная бригада с Челябинска. За нею прибились какие-то вездесущие таджики под предводительством какой-то Людмилы Васильевны.
Можно представить себе такую наряженную фифу с ярко накрашенными губами, с пухленькими щеками и огромными белыми бантами на голове. (Еще бы белый фартук, такие же гольфы, и она: вылитая школьница). Только эту тридцатипятилетнюю даму, поговаривали, «крышевали» настоящие бандиты.
Сам бригадир не работал, носил по стройке мобильный телефон на шнурке и постоянно куда-то звонил. Говорил, что раньше торговал в Красноярске анашой. Крутой, стало быть, он мужик!
Гощар поселил их во все том же «холодильнике» на своей базе. Мне запомнились они в череде других бригад разве тем, что таскали себе разных «сомнительного поведения девиц».
Тогда всю ночь напролет за окном были слышны какие-то пьяные брожения. Девицы ходили на Туру, теряли в темноте друг дружку, а потом начинали перекрикиваться:
- Та-ня! Та-ню-ша! Ты где?!
Откуда-то с берега реки неслось:
- Я-а, зде-еся!
 
…После этой бригады, очень скоро появились еще две большие бригады. Этих привели на стройку чеченцы.
Иногда я останавливаюсь поговорить с представителем этого гордого племени, Мухаммедом. В Тюмени он живет давно. У него здесь, говорили, готов наполовину настоящий коттедж. Чеченец невысок, коренаст и всегда приветлив со мной; видит, под грязной рабочей одеждой, во мне интеллигентного человека.
Чего совсем не скажешь о самых россиянах. Они различают во мне, прежде всего, «хохла» - гастарбайтера, припёршегося к ним отбирать у них рабочие места и деньги.
Почему только они днями пьют, и не черта не делают? Не все, - но подавляющее большинство из них. Тогда б не надо было б закрывать глаза милиции на работающих на них нелегалов. Нет же, все стройки города забиты ими, на них лежит вся грязная работа.
Вся Россия во многом строится за счет тех же таджиков, узбеков и тех же украинцев. Маленьким таджикам россияне руками Церетели вообще должны будут отлить в золоте большой памятник, чтоб увековечить этот беспримерный подвиг! Под деньгами, приплывшими в экономику за нефть и газ, должна находиться твердая основа, человеческий труд, иначе они балластом обрушат всю экономику, уничтожив ее.
Но Мухаммед, вот увидите, скорее всего, исключение из общего числа чеченцев. Народа, я заметил, очень грубого, и в подавляющем большинстве своем, очень невежественного. Может это всего лишь форма их поведения в России? Этот Мухаммед как-то ездил к себе на историческую родину, в Чечню, говорил, что «на похороны». Хоронили старшину тейпа. Желая узнать правду о борьбе чеченцев за свою свободу, я спрашивал у него:
- Ну, как там, Миша, идут дела на родине?
- Пока тихо, - заверял меня чеченец. - Хотя это очень обманчивая тишина.
С этим Мухаммедом пришла бригада узбеков во главе с Азизом.
Я зачем-то сошелся с бригадиром, если, конечно, питье спирта по воскресеньям, можно назвать дружбой. Так я хотел забыться, очистить мозги от накопившегося в них словесного мусора. С ним работали близкие родственники.
Этот Азиз крепко выпивал. Со временем, бригада его  раскололась; часть ее ушла со стройки. Но Азиз по воскресеньям продолжал заходить ко мне.
- Дома аксакалы запрещают пить, - жаловался он мне, - а здесь это можно.
Другой бригадой была - бригада таджиков во главе с бригадиром «Сашкой». На самом деле у него другое, как и у всех у них, сложное для нашего произношения имя. Эти имена они придумывают себе для простоты общения.
После прихода этой братии на стройку, у меня создалось стойкое впечатление, что на лето весь Таджикистан перебирается жить в Россию.
Эти таджики, оказались, куда искуснее в работе от своих предыдущих земляков, продержавшись на стройке до самой зимы...
 
 
…После Людмилы Васильевной - в моей комнате, - на непродолжительное время задержались два местных казаха - Оман и Марат. Она подобрала их под «Ренталом», - торговым центром, - в чем-то даже знаковом месте для этого города, - там собираются стадами разные бомжи, где их и пасут наряды милиции.
Короче, жизнь в этом месте всегда бьет ключом, потому, что рядом находятся большие тюменские рынки, а напротив, прямо во дворе простой избы, барыги открыли продаж ворованных вещей. Там можно купить все: от порнографических журналов, до старинных самоваров…
Я достаю там рабочую одежду и, главное, книги. Поэзия и проза там стоит всего копейки, намного меньше, чем стоит все эта порнография. Наконец-то, простой народ поимел возможность сложить цену многим авторам!
Людмила Васильевна, подобрала молодых казахов, которые прохлаждались на скамейке, мечтая: «Куда бы нам еще податься поработать?»
Омана, - «Васю», - только что погнали с какой-то охраны.
Марат охранял зэков, сидя на вышке зоны, которая известная в Тюмени под номером «четыре».
В руках у Марата маячил обложкой журнал, с объявлениями о вакансиях. Предел их мечтаний, и на этот раз: найти спокойное место в охране.
Здесь их и постерег рок, в виде «красавицы с белыми бантами», который затащил их на эту стройку…
Казахи были двоюродными братьями.
Их бросили мне в комнату в самом конце мая, наверное, в виде налога на добавленную прибыль, которую я не получал. С тех пор как я был на стройке, я получил в виде подачек, не более пяти тысяч рублей, да и то, буквально, выцарапанные у этого скареда, Гощара. При этом, меня постоянно удивляло в нем: он помнил даже некоторые мизерные суммы денег, что впопыхах  выдавал мне со своего кармана. Он ничего не запамятовал, записывал, и, обязательно, вычислял ее с моей необязательной зарплаты.
Теперь в мои обязанности входила кормежка для стройки этих двух казахов. Ибо, получив какие-то гроши, они тут же пускались во все тяжкие. Они пили не меньше русских.
Омара поставили на мое место стропальщика, на Войновке. Начались поломки плит; это сваливалось на обстоятельства. Марат, помогал сварщикам. Но платить за них в автобусе, должен был почему-то я.
Я даже как-то в шутку спросил у них:
- Не усыновить ли мне вас?
 
 
…Таджиков возил специально оборудованный для этого автобус. Без него они и носа боялись выткнуть в город. Они опасались стать лёгкой добычей первого же попавшегося милиционера. Так бы им пришлось выложить любому менту на лапу не меньше трехсот рублей.
Такова такса, здесь ничего не попишешь.
Таджики собирали по стройке всякую пакость, пустые ведра из-под краски, гвозди; паковали все это, отправляя в автобусе к себе на родину, в Таджикистан.
Со своей славянской физиономией, я свободно разгуливаю по городу, мне нечего боятся ментов.
На работу я езжу в муниципальном автобусе. Хоть в нем я чувствую себя свободным, «нормальным» человеком. Я покупаю билет всего лишь за 5 рублей. Небольшая цена за такое удовольствие…
Я знаю всех пассажиров его на нашей конечной остановке. Каждое утро я встречаю здесь рослую школьницу, паренька с блестящими фиксами во рту, характерной для блатного внешностью и татуировкой на тыльной стороне ладони, изображающую разорванную паутину. Я не знаю, что обозначает этот символ, но постоянно вижу: как перед ним заискивают его друзья. Очевидно, он имеет у них настоящий, неподдельный авторитет, потому, что побывал уже на зоне, - блатная романтика - это ценится в этом возрасте. Район-то, по всему видно, бандитский, кишащий шпаной, разного рода молодежными группировками…
На второй остановке, я знаю, сядет - она. Она невысока, с прекрасной тонкой талией. Всегда безукоризненно одетая. Черный цвет ее волос и одежды, безумно идет к ее смуглому лицу. Словно галчонок, она выскакивает с автобуса в центре города и спешит по направлению к пышному зданию Западно-Сибирского Арбитражного суда, и скачет своей летящей походкой. В руках она держит неизменную сумочку.
«Скорее всего, она учительница», думаю я, наблюдая за ней возле фонтана «Радуга». Между нами установилась прочная энергетическая связь. Каждым раз она «требует» чего-то большего, какого-то развития. Но, что я ей могу предложить? Себя самого…. Я – гастарбайтер, грязь, «хохол». Нет, уж! Пусть она лучше никогда об этом не узнает.
Так мы и ездим - почти все лето и начало осени. Она, очевидно, видит во мне интеллигентного, умного и русского. Но это не так.
А не уподобиться ли своим землякам? Гощаровым родственничкам?
- Присоединяйся к нам, а то пропадёшь, - говорит мне постоянно
Руслан, племянник Гощара. Его больше всех беспокоит мое творческое «публичное» одиночество.
Платит им жирный Гощар не больше, - скорее даже меньше, чем мне, человеку постороннему. Они работают (не работают) у него в столярном цеху, по ночам воруя доски, а на вырученные от продажи деньги устраивают себе праздники желудка: с шашлыками и обильной выпивкой. Приглашают, как всегда, сторожа Андрея. Только головы торчат над бурьяном.
Младший, Вова, - брат предыдущей жены Руслана, - постоянно курсирует до магазина и обратно; одна нога там, другая здесь. Иногда с ними выглядывают головы каких-то девиц.
Девицы некрасивы, а часто, откровенно корявые. Но, земляки живут с ними, иногда - очень длительное время. Очевидно, сожительствуя по поговорке: « Бог увидит, как они страдают – и пошлет что-то получше».
В Тюмени, я вообще заметил, очень большой процент некрасивых девушек. Это уже похоже на эпидемию. Следы вырождения - на лице? Этого не соскребешь ничем с лица города.
Впрочем, пожив здесь с год, я перестал удивляться этому обстоятельству. Откуда возьмутся красивые, если кругом все пьют. «Это даже похуже будет атомной войны», - размышляя над этой проблемой, сделал я свой вывод.
Впрочем, это, наверное, я привередничаю после нашего прекрасного Киева, где очень много очаровательных созданий.
От меня «земляки» требуют лишь одного: давать им взаймы. То бишь, я должен финансировать еще и эту бордель. Они пропивают свои деньги, чтобы начать пропивать мои….
«Зачем это мне нужно?» – однажды я задал себе такой вопрос, и, не найдя на него внятного ответа, перестал им выдавать деньги даже на хлеб.
После чего Руслан зашел к нам в комнату в три часа ночи, и просил спичек.
Вспыльчивый Оман, напившись, и на следующий день, в то же время, отправился будить «хохлов». Потом, в столярном цеху я долго растаскивал их. Расходясь, Руслан предупредил, что за нами остался «косяк»…
Через сторожа Андрея, они вышли на местных бандитов. Те ворвались ночью в нашу комнату, разбудив нас воплями:
- Милиция! Я – капитан Новиков! Собирайтесь! Поедем в отделение! Помоете там полы!
Дорогой они начали отпускать: сначала Марата, потом – Омана. Меня вели с поднятыми руками до самой автобусной остановки. Страха во мне не было; гадостно было на душе.
Глядя на их бандитские хари, я дорогой уже начал было сомневаться, что это настоящие менты, - но перепроверить свои подозрения было никак нельзя. Тем более, что, богатый жизненный опыт мне подсказывал: часто эти физиономии ничем друг от друга не отличаются. Тем паче, что здесь я для всех никто: «грязный гастарбайтер».
Дорогой плотный парень несколько раз пытался ударить меня, но делал это, как-то, неохотно; я легко уклонялся от его ударов, блокировал…
Потом он затеял какой-то разговор.
- Ты знаешь, кто такой Муравей? – спросил плотный бандит.
- Не знаю, - честно отвечал я.
- Это, который, работает у вас на стройке, – объяснил этот бандит.
- Да, не знаю я никого Муравья! – настаивал я.
- Это - Руслан, - надоумил он.
- Вот бы сюда кинокамеру, - сказал другой «конвоир».
- Настоящее кино! - подтвердил плотный бандит.
На остановке нас ждала целая компания. Жигули: «шестерка», и девочки…
Они просят у меня немного денег на бензин.
- У вас ведь сегодня была зарплата? – говорит плотный, давая понять, что ему все известно.
- Какая там зарплата, - отвечал я. – Две тысячи получил. Одни слезы.
- Тогда купи пива, и мы в расчете, - сказал «плотный».
Покупая пиво, я достал все имеющиеся в наличии деньги. Плотный парень, тут же, отобрал их у меня, и, выудив сотню, остальные вернул.
- Какие же мы менты? – сказал он, - Мы – настоящие бандиты! А ты, мужик, можешь уходить...
Я – ушел.
От этой ночи остался неприятный холодок какой-то незащищенности. До этого мы жили здесь, хоть и на отшибе, но практически ничего не боясь; даже не запирали двери на ночь.
С этого дня, мы начали запираться. Конечно, не было сомнений, что это подстроили родственнички Гощара.
Эти хитрые твари рассказали об этом инциденте Гощару, что на них, тоже, якобы, этой ночью нападали бандиты, и даже отобрали у них целую «тысячу рублей»…
Откуда у них такие деньги?
 
 
…После очень жаркой весны - наступило довольно таки прохладное лето, температура воздуха нередко опускалась до 14 градусов. Сопровождалось все это частыми холодными ливнями.
Но, тем не менее, это не мешало мне каждое воскресенье совершать вояж пешком в город. По дороге я заходил в Свято-Троицкий монастырь, молился, молча стоя позади мирян.
После чего отправлялся по набережной Туры, мимо грузинского ресторанчика, заходил на вантовый Пешеходный мост весь исписанный сексуально озабоченной молодежью, - оставался подолгу следить за почти неподвижными рыбалками на берегу.
Возле дебаркадера тогда стоял один из двух теплоходов, регулярно делающих свои прогулочные круизы по Туре: «Москва» или «Тюмень». Я мечтал поплавать на одном из них, пока не узнал, что они плавают только «по предварительному заказу».
Шёл в город по улице Республики, - начинающейся с известного на весь город венерического диспансера. Проходил мимо здания какого-то сибирского университета, мимо памятника известному советскому разведчику Кузнецову, уроженцу этих мест, - и, сделав небольшой крюк, на Семенова, глядел на наш украинский флаг, висящий над нашим консульством.
…В большом парке, на одном памятнике вмещались фамилии всех большевиков, погибших в Гражданскую войну 1918 – 1920 годов. Не густо…
…С одной стороны огромной площади проходил мимо здания Правительства с колоннадой; с другой стороны - роскошное здание Думы.
…А между ними, зажав в руках каменную кепку, стоял Ильич - громоздкое изваяние «вождя мирового пролетариата».
…В окнах ювелирного магазина «Золотая лавина» стоят красивые, живые девушки и завлекательно помахивают прохожим одетыми в белые перчатки руками. Иногда я вижу, как напротив них останавливаются какие-то школяры и начинают корчить им рожицы.
Я обязательно захожу в книжный магазин «Столица», это выглядит как дань моей любви к книгам, потому что книжек я никогда здесь не приобретаю. Дорого. У меня нет таких денег. Дойдя до Сквера – я покупаю себе пиво, обычно это «Балтика 7», обязательный анчоус и отправляюсь в парк им. Немцова. Там делаю свои записи в тетради, пью пиво, и возвращаюсь на автобусе назад.
Дома меня уже ждет Азиз, с которым мы отправляемся на точку за спиртом…
На стройке слаженно работают две бригады монтажников из Чебоксар. Чуваши довольно быстро собирают здание.
Они ставят колоны, вяжут на них ригеля, кладут плиты перекрытия. Благодаря этому, стройка быстро росла быстро, как на дрожжах…
 
 
…На стройке за это время поменялось много начальства. Вначале начальником участка Гощар поставил, Галину Андреевну. Вначале я не понимал, зачем она таскала меня за собой по стройке; не мог никак врубиться. Потом она привела на стройку девушку лет тридцати, невысокую, ухоженную, очевидно следившую за собой. На ней была спортивная куртка с надписью «КИКА». Звали ее Ира. Галина Андреевна хотела, чтоб я ближе познакомился с ней. Но Ира в тот же день связалась с крановым, Аликом.
Благодаря этой Ире, я за короткое время обогатился некоторыми воспоминаниями.
Галина Андреевна придумывала нам работу; чаще всего мы с нею чистили стройку.
Как-то, поднявшись с нею на крышу строящегося здания, мы смотрели на чудесную панораму быстро растущей Тюмени. Я насчитал по близости штук тридцать строительных кранов. Я рассказывал ей о себе, она слушала, задавала какие-то вопросы. Я рассказывал о том, как я жил на Украине. Чем занимался. Рассказал о своих публикациях в газетах. О том, что за мной у меня на родине охотились подосланные прокурором бандиты. Возможно, я немного преувеличивал. Что не сделаешь ради женщины! Нам было хорошо вдвоем. Я даже подумал о возможной женитьбе на этой девушке. Ира тогда слегка щурилась от утреннего солнышка...
Если б не эти подозрительные ее встречи с этим мухомором, крановым Аликом, возможно все так бы и вышло, как задумала Галина Андреевна.
После их встреч, как я заметил, Ира, как правило, «заболевала» и не появлялась на стройке несколько дней. Алика тоже не могли найти: днем с огнем. Тогда на стройку прибегала его жена-узбечка. Я уже не сомневался, что это время они проводят вместе.
Рассказывая о себе, я попытался у нее, если можно так выразиться, поменять откровенность на откровенность.
Она надолго задумалась.
- Здесь тебя никто не найдет, - сказала она.
- Надеюсь, - сказал я. – Я еще хочу съездить на Север, скопить немного денег, а потом видно будет…
- А я, - призналась она, - хочу ребенка … и побывать у Алика на кране. Я ведь тоже когда-то училась на крановщика. Но с этой работой у меня ничего не вышло. Я работала массажисткой, - огорошила она меня.
После этого, я запретил себе всякие отношения с ней. Даже разговаривая с ней, я начал ощущать присутствие рядом этого сморчка Алика (гибрида узбека и татарки).
Неожиданно она явилась на стройку в ярком летнем платье. Оно несказанно шло ей.
Первой заговорила со мной. Я, честно, не мог устоять перед ее чарами.
Мы отправились пить пиво.
Перед этим она зашла на рынок покупала своему коту корм. За три-четыре часа мы посетили несколько открытых летних кафешек в самом центре города. Из всех наших разговоров я вынес немного.
На все мои расспросы об их отношениях из крановым Аликом – Ира продолжала отнекиваться.
- Никаких отношений у меня с ним нет. – Упрямо, настаивала на своем, Ира.
- Ну, ладно, - говорю: - Я не твой свекор. В этом плане ты свободна, как негр в Африке. Можешь поступать по своему усмотрению.
Она не поняла, наверное, что я уже сделал свой вывод. Только вся правда могла изменить мое решение в ту или другую сторону. Она делала свои выводы. Я хотел провести ее домой, она отказалась. Мы спешно попрощались у «Рентала», она уехала.
Надежд на продолжение диалога оставалось все меньше, и меньше. Не хотелось верить, что на этом все закончилось. Но после того как она снова пропала с Аликом на несколько дней – я окончательно порвал с ней все внутренние связи.
На стройке, друзья кранового стали преследовать меня.
- Лысый! – говорили сварщики и их помощники.
- Не лысый, а бритый, - шутя, подправлял я.
Азиз, каждое воскресенье, брил мою голову «под ноль».
Через какое-то время ситуация вдруг резко поменялась. Все они вдруг стали замечать, что мы теперь редко находимся вместе.
Когда твои недоброжелатели хотят чего-то от тебя, надо хорошенько подумать: так в чем же дело? Куда они хотят тебя заманить? Они часто всей компанией посещали какое-то озеро. Там им никто не мешал напиваться. Оман оговорился, что там раскололи какую-то девицу. Устроили оргию. Возможно, это была Ира?..
С полунамеков и обрывков фраз я делал себе вывод, что Ира была простою тюменскою проституткой. Теперь, очевидно, хотели ее сплавить мне…
Только какое мне до этого дело? Мне достаточно было даже того, что я уже знал, что она переспала с этим мухомором с крана.
- Я что свой … на помойке нашел, - говорю я Сережке, своему новому напарнику. – Ты посмотри на этого гибрида. Выглядит он совсем, как мухомор паршивый. Я не хочу, чтоб он потом преследовал меня всю жизнь…
Гощар уволил Иру в начале осени.
Они устроили забастовку. Гощар не захотел им платить. Тогда они бросили работу. После чего он заплатил, но многих попросил оставить стройку. В том числе и Иру. Она уже практически ничего не делала. Ее прятали на третьем этаже, в какой-то темной конуре.
После этого она еще изредка забегала на стройку. В своей белой куртке она выглядела очень привлекательно. Каждый раз она здоровается со мной, - и, потупив взгляд, спешила в вагончик, к своей компании.
 
 
…Однако же, продолжим свой разговор о начальстве…
Летом работы на этой стройке набирали невиданные обороты. Требовались, не только рабочие, требовались и руководители; те, кто бы подгонял.
Следом за Галиной Васильевной, - на стройку пришел Виктор Габибович, - видный из себя мужик, осетин по национальности, быстро завоевал себе авторитет среди рабочих, - и как опытный руководитель, быстро занял место главного инженера, вместо уволившегося к тому времени Иванова.
К этому же: на стройку, кроме татарина Дамира, взяли еще одного прораба - Сергея. Это был крупный парень, хорошо владеющим своим делом; ездил сюда на «Тойоте». К сожалению, он долго не проработал на стройке, рассчитался - не проработав и месяца…
 
 
После увольнения Синеглазого, я, на некоторое время, как бы очутился в каком-то вакууме, что-то там делал, запомнилось только то, что рабочий день на стройке тянулся как-то необычайно долго, тогда как само время за вращением Земли вокруг Солнца летело, казалось, что со скоростью космического метеора.
Это не удивительно, ведь мы сами живем в ритме солнца, в нас самых природой заложены такие биологические часы, что лежат в мозге. Ученые говорят, что эти часы находятся в мозгу, в системе гипоталамуса, мы своим зрением мы настраиваем их ходу нашего небесного светила. Когда-то, очевидно, теологи всех религий сойдутся в одном: наше Солнце - и есть наш Бог! И тогда наши грешные души, наконец-то, соберутся в одном месте (если не останутся дольше здесь на Земле, за наши грехи, в этом чистилище).
Если вспомнить, что все начинались: с поклонения человека этому небесному Светилу. Тогда человек был очень близок к Природе. К этому мы очевидно и должны будем вернуться, только уже на значительно высшем уровне, когда сумеем, через призму каких-то сверхновых знаний разглядеть в Его плазме наши грешные души, где помимо пятен грехов наших, найдется немало места сгусткам жизнеутверждающей энергии, которую снова примем в себя с новым рождением, очевидно с Космоса. Эта энергия заставит двигаться еще не один мешок с костьми и водой, который после смерти легко разложится на субстанцию, состоящую практически из всех химических элементов таблицы Менделеева.
Все на этой Земле возвращается на круги своя; вернемся и мы, когда достаточно повзрослеем; станем более самокритичными; перестанем своим присутствием мучить Природу, губить в себе Космос, - а энергия наших душ потребуется Солнцу, чтоб светить дальше, освещая целый кусок космической ночи.
Все эти мои умозаключения не обязательны для прочтения, я их хотел выполоть из текста при очередной обработке, - но мне почему-то стало жалко своих, пускай еще не зрелых тогдашних убеждений. Эти испарения уставшей души, скорее всего, были навеяны тяжелой работой.
Помню, мы долбили несколько дней кувалдометром армированную плиту на третьем этаже. Что-то у них там с размерами плиты незаладилось. Два моих помощников скоропостижно уволились. Я один только и выдержал это испытание. Тогда-то у меня что-то очевидно и случилось с головой, раз она начала выдавать такие перлы философской мысли. Простим ей это. Иначе б мысли б у меня окончательно засохли на стройке. А так мозги хоть и набекрень, но все же живые, творческие…
 
 
…Мне определили напарником одного башкира.
Он просил, чтоб его называли Альбертом. Это был мощный мужик, лет под сорок, весящий больше центнера. Дамир, хотел использовать его на Войновке, но тот был слишком неуклюж, чтоб лазить там по вагонам; разгружать их. К тому же, от неправильного складирования, там уже наломали целую кучу плит. Прокладки-то между ними надо было бы размещать строго одна над другой. Искали козла отпущения. Ильхам выгородил Омана; Гощар выгонял других; только потом - Омана.
Мы-то, с Синеглазым, ведь не сломали не единой плиты! Гощар хотел выгнать и Альберта со стройки. Демир уговорил Гощара. Короче, Альберта отправили ко мне помощником.
До этого я не встречал здесь человека, более добросовестно относящегося к своим обязанностям. Быстро закончив одно дело, и наспех перекурив легкими сигаретами «Альянс», он тут же хватался за другую. Так продолжалось почти целый месяц.
Всего за несколько первых дней авральной работы, мы очистили все шесть этажей этих Авгиевых конюшен, - огромнейшее пространство: 84 метра длиной, 45 метров шириной и 24 метра высотой! Целых шесть – одно над другим - футбольных полей! Перенесли с козырька все валяющиеся там сосновые бревна. (Я назвал их «колодами», за что Гощар упрекнул меня: незнанием русского языка). Загибая, мы сломали арматуру диаметром 32 миллиметра!
Альберт трудился, как пчёлка, увлекая меня своим трудовым энтузиазмом. Я долго не мог понять, почему он так надрывается? Оказалось: просто, залетел мужик…
Дело житейское…
После того, как завод, на котором он работал токарем, приказал долго жить, он некоторое время сторожил магазин, там приспособился собирать и сдавать бутылки, начал пить. Потом перебивался еще какими-то совершенно случайными заработками. Все больше соскальзывая на иждивение своей жены Марины, которую он, по его же словам, «просто обожает». Впрочем, по его словам же, это не мешало ему общаться с проститутками. Где, правда, а где вымысел, - не берусь судить. Я, просто, тупо записал все, что он рассказывал о себе. От себя могу только предположить, что его любящая жена имела в то время надежного любовника, а с Альбертом жила потому, что не хотела, чтоб дети росли без отца.
Его история проста и поучительна.
Однажды на остановке автобуса, он бросил мимо урны недокурок. Стоявший там мужик, попросил его поднять «бычок», и отправить его по назначению, в урну. Вместо этого, Альберт послал возомнившего мужика на три веселых буквы. Знаете сами, куда может послать мужик, имеющий больше центнера живого веса, другого мужика, если тот лезет в личные дела «джентльмена»! Тот оказался переодетым милиционером. Сговорчивый судья довершил начатое им дело, вначале оштрафовав бедного безработного Альберта на 600 рублей за «бычок»,- а потом еще добавил полгода строка исправительных работ: убирать мусор на какой-то отдаленной остановке. Вот почему, я так случайно узнал, что Тюмень блистала, как у кота… каждый знает что. Если, таким образом, городские власти решили преобразовать Тюмень в образцовый город, я думаю, дефицита рабочей силы у них с тех пор не ощущалось.
Альберт испугался, бросился искать работу. На стройке стал, показывать чудеса трудового героизма. Постукивая на меня прорабу Дамиру.
Сам прораб в то время пользовался безграничным авторитетом у Гощара. Но уже подсел на два стула: снабжая к тому же строительными материалами, работающую на этой же стройке, - (и еще на двух других!), - бригаду Кузнецова.
Этот альянс растянулся во времени далеко не на пользу стройки: на другие объекты бригады уходили материалы со стройки. Пока, наконец, все не раскрылось самым прозаическим образом. Да еще и меня зацепило рикошетом это дело.
Как-то Демир как бы попросил Альберта задержаться после работы. Я даже как-то обиделся на него, что меня не зовет на ратное дело. На стройке злые языки звали нас с Альбертом: не иначе, как Чип и Дейл. Целый день мы работали вместе, - а здесь, вдруг, нас как бы разлучали. Со стороны это выглядело даже как-то подозрительно. Тогда, в самом конце следующего рабочего дня прораб попытался исправить свою оплошность, и, не посвящая меня в тонкости дела, отправил на козырек пятого этажа помочь Альберту повязать там, в пучки и спустить вниз, нарезанную сварщиком Женей, арматуру. Мы тут же дружно взялись за это нехитрое дело, но успели сбросить вниз только пару пучков, как тут же, откуда не возьмись, явился, не запылился, «сын директора» – вездесущий Артур. Я видел, как убегал по Герцена со стройки прораб Дамир, каким растерянным в этот момент выглядел Альберт...
Я и до этого момента уже догадался, что здесь что-то не чисто, - но только в последний момент окончательно понял: в какую бяку я сам влип.
На следующий день меня вызвал к себе в вагончик, оборудованный под офис директор - Виктор Николаевич Гощар:
- Кто тебя просил сбрасывать с крыши пятого этажа арматуру? – спросил он.
- Прораб, - сказал я, поняв, что отпираться нет смысла.
Гощар все уже, конечно же, знал, просто разбирался для себя во всех деталях этого дела, чтоб примерно наказать всех участников. Захотел раздать всем сестрам по серьгам. Он еще не знал, - догадывался, - что прораб связан с бригадой бетонщиков, которая не афишировала побочных своих занятий. Этой бригаде кровельщиков Кузнецова, за то, что они согласились работать у него бетонщиками, Гощар обещал «отдать работы на крыше» огромного здания.
Дамира он отправил с волчьим билетом первым со стройки. За ним отправиться «закодированный» сварщик Женя с типично еврейской внешностью, - у него зашита «торпеда», - бывший зэк, который резал эту арматуру.
Бригада бетонщиков, вместо обещанных ей здесь золотых гор, уйдет последнею.
Отправился со стройки подметать свой отдаленный участок за 3000 рублей в месяц и Альберт. Гощар не только не помог ему избежать этого постыдного наказания, - но думаю, даже способствовал через «сговорчивого» судью, чтоб Альберт как можно скорее попал на обозначенное ему место.
- Хорошо, - сказал мне тогда Гощар. – Иди. Работай. – Но с зарплаты все же, он высчитал две тысячи рублей.
- За что? – Не понял я.
- Вообще молчи, - сказал мне толстый Гощар: – Ты живешь здесь вообще на птичьих правах. К тому же я знаю: за какую смешную цену тебя нанимал армянин.
Я не стал с ним спорить, что-то ему доказывать. Кто я для него? Раб. Голь перекатная! Человек: без роду, без племени, даже без флага. К тому же я слишком хорошо знал самого Гощара. Грело то, что меня скоро должны были забрать в экспедицию...
 
 
…Следующим напарником стал Сергей.
Его родители жили рядом с Тюменью, в Ялуторовском.
Он игрок, играл на одноруких бандитах. Этот страдающий «лудоманией» худощавый паренёк, своей сильно развитой нижней челюстью, смахивал на большую игуану. У него, по его словам было два сельскохозяйственных диплома; на стройке его называли не иначе, как «Агроном». Сюда он попал, очевидно, из-за своей пагубной страсти, задолжав всем и везде. Некоторое время он играл за те деньги, которые получал от выручки за взятую в кредит музыкальную аппаратуру. Ему надо было оплачивать какие-то фантастические кредиты. Жил он у своей сестры, которая снимала здесь комнату и кормила его «пустыми» макаронами, сваренными на воде. Ко всем своим неприятностям, он добавил еще штраф в одну тысячу рублей за не подчинение милиции, когда, по пьяной лавочке, пытались скрыться от нее на машине…
Короче, у этого паренька, только закончившего вуз по специальности агроном, уже имелся целый букет неизлечимых пороков века.
Стройка, мне кажется, была только промежуточной станцией его падения…
Он был совершенно не приспособлен к этой тяжелой работе. На вид он был: тонкий, звонкий и прозрачный. К тому же, как оказалось, у него был наследственный геморрой. А, согласитесь, с такой проблемой много не поработаешь.
Помню, мы в первый день, вынуждены были очищать плиты от напрессованного на них бетона вперемешку с разным строительным мусором. Я ставил его на более легкие участки, но и там ему было тяжело махать кувалдой.
Тем не менее, мы очистили эту плиту. Долбили неправильно забетонированные плиты. Таскали тяжести; те же бревна. А ведь этот парень работал на одних макаронах!
Целый месяц продержался молодцом!
После забастовки, Гощар всем заплатил деньги. При этом многих уволил…
Некоторое время я снова жил в своей келье один. Только по воскресеньям ко мне заходил Азиз, с которым  мы глушили спирт.
С появлением Сергея у меня появился новый дружок. Сережа помог мне купить сим-карту для моей дешёвенькой «Нокии». Теперь я изредка мог позвонить к себе на Украину, племяннику. На этом деньги у меня закончились.
- Виктор Николаевич, можно небольшой аванс? Я тут приобрел себе дешевенькую «Нокию»…
- А мне-то что?! Денег никому не дам. Нет, денег! – говорит этот жирный сквалыга.
И все же, я нашел возможность выделить немного деньжат из своего скромного бюджета, покупая своему напарнику кетчуп «Чили», чтоб его макароны приобрели хоть какую-то видимость еды.
В вагончике, где мы переодевались, жили крысы. Они доедали за нами остатки трапезы; пустые макароны им очень нравились.
С появлением острого кетчупа, Сережа начал добавлять его в объедки, а еще: перцу и соли, - проводя, таким образом, эксперименты. Два дня крысы игнорировали его стряпню. Потом, сожрали.
Уставившись на пустую бумажку немигающим взором, Сергей был поражен их прожорством. На бумаге остался только кетчуп. Сергей а ж взвыл от восторга.
- Гли-кось! - говорил потрясённый Сергей: - Вот это да! Вот это звери под нами живут!
В этом вагончике было два отделения. В одном из них, напротив, обитала бригада бетонщиков Кузнецова.
Ожидая бетона, они обычно резали в карты.
Я знал Кузнецова еще с самого начала лета. Я сразу же обратил внимание на этого очкарика с недоразвитым подбородком, что совсем не уродовало его лицо, а наоборот придавало ему некоторый шарм. Он был не то чтоб высок, но достаточно крепок на вид. Живо откликался на нормальную человеческую речь, шутки, что вообще не характерно было для той полу-уголовной среды российской подворотни, законы которой царили здесь, на стройке. Да, я думаю, и по всей России.
Тогда меня, вместе с Оманом, Гощар бросил в помощь в его бригаду. Перед этим бригада работала на строительстве его коттеджа, что-то там заливали бетоном.
…Гощар спешил, кран развернули, стрела перестала доставать до 29 отметки на крыше, попросту, какой-то башенки над лестничной клеткой. Мы таскали туда с Кузнецовым бетон, в: тачках и ведрах. На саму же отметку бетон подымали ведрами его бригадники.
На город грозно надвигались темные, грозовые тучи; от них доносились свирепые раскаты грома; сверкали молнии.
Работали в темпе. Все равно не успевали. Бетон оставлять нельзя было: он моментально распадался на фракции. Старались успеть сделать как можно больше.
Кузнецов, не прекращая таскать тяжелые ведра, рассказывал о себе. С его слов выходило, что он и чтец, и жнец и на дуде игрец. Где только он не работал. И в университете учился, и в больнице работал, и на Севере был; и учил детей географии. Чтоб проверить его, я спросил у него:
- Назови административный центр Французской Полинезии?
Хоть и не сразу, только подумав, он назвал правильно. Честь ему за это. На моей памяти это не сделал еще никто.
С той поры, я выучил себя выделять этого человека из среды людей. Лицо Андрея имело характерный недоразвитый подбородок. Впрочем, это не сильно уродовало его. Наоборот, придавало его облику какой-то неповторимый шарм. У него было мощное тело, что компенсировало эти помарки природы с лихвой. По стройке он передвигался в своей неизменной, зеленой бондане на голове.
Мне показались несправедливыми его слова, когда после этой гонки на отметке 29, когда на вопрос Гощара:
- Кого б ты, Андрей, взял в свою бригаду?
Кузнецов, не моргнув глазом, ответил:
- Омана.
С тех пор мы иногда перебрасываемся с ним словами. С этих диалогов было видно, что парень далеко не глуп. Хотя постоянно, на глазах у своих бригадников, разыгрывает какую-то свою шутовскую роль. Как правило, – это какие-то плоские шутки, как говорится, на грани фола. Андрюша корчит из себя настоящего мужлана.
Обычно он говорит, не отрывая взгляда от карт, в которые ему, мягко сказать, не всегда везет:
- Ты знаешь, кто у нас собирается в парке Немцова?
- Откуда же мне знать, Андрюша? – Елейным голоском, переспрашиваю я.
- Там у нас собираются «голубые», педерасты, - серьёзным голосом говорит Кузнецов.
- Тебе виднее, Андрюша, - сказал я.
Этим, как правило, заканчиваются подобные разговоры.
С какого-то времени он начал представляется доктором. Проктологом.
- Я, - говорит он, - врач-проктолог. Если, допустим, у тебя что-нибудь приключится с анусом, тогда смело обращайся ко мне. Мигом вылечу, - хвастается Андрюша. - Если наживешь геморрой. Тоже, обращайся ко мне. Я работал санитаром в больнице.
Мой напарник постоянно жаловался на свой геморрой. Этот специалист по «одноруким бандитам» очень страдал от дикой болячки.
Я сказал, тогда, Сереже:
- Сережа, у тебя геморрой. Можешь обратиться вот к этому доктору. Андрюша известный на всей стройке проктолог. Он вылечит твой запущенный геморрой!
Потом Сергей признался мне:
- Хочешь - верь, а хочешь - нет! У меня геморройные шишки рассосались. Я теперь снова могу работать!
- Вот, видишь, - сказал я. - А ты не сразу поверил. Андрюша, действительно, доктор. Настоящий Кашпировский! Он лечит геморрой на расстоянии. Возьми стульчик, посиди в обеденный перерыв возле их дверей, – и скоро твой геморрой исчезает навсегда!
Наш заразительный смех тогда излечил Андрюшу от этой мании. Он бросил эту тему, начал корчить из себя патриота. Представился мне кандидатом в партию «Родина». Пламенным борцом с гастарбайтерами.
- Ты - гастарбайтер, - сказал он мне: - Такие как ты, отбирают в россиян работу, вывозят из России деньги.
Я сказал ему:
- Почему же тогда россияне так плохо работают? До обеда уже все «синие». Ну, а после обеда – совсем: никакие! Как-то вижу, между плитами, пьяный Мумырев сидит. Весь припух! Слюни - до самой земли тянуться…
- Олег свой парень! - Смеется Андрюша.
- На Украине я тоже поддерживал партию «Батькивщина», что в переводе означает: «Родина». А люди сюда едут потому, что здесь можно заработать. Такие они уж есть, люди. Представь себе теперь, что все гастарбайтеры разъедутся. Кто же тогда будет осваивать ваши нефтедоллары? Они обрушат российскую экономику, потому, что под ними ничего нет. Значит – это мы, гастарбайтеры, спасаем Россию. Делаем ее могуче и богаче. А россияне в это время жрут водку, – сказал я.
- Пока Россия пьет, – она непобедима! – убежденно высказался крупный парень Витя, приехавший на заработки с Казахстана. Его дети родились уже здесь, и получили российское гражданство. Об этом он поведал мне как о некотором парадоксе российского законодательства.
В эти споры начинают втягиваться «подручные» - так я их в шутку называю, - самого бригадира. Невысокий Андрей из его бригады пытается подлить масла в огонь.
- Когда хохол родился, – жид повесился, - резонно сказал он.
Они все здесь антисемиты, не любят евреев. А кто их, скажите мне, любит? Но россияне не любят и другие нации. Народ буквально заражен бациллой национализма; при этом не устает обвинять в этом другие народы.
- Хохлами нас называют здесь потому, что наши предки оставляли на бритой голове длинный чуб, - хохол, - чтобы издали было видно: храброго, закалённого в битвах воина, - сказал я: - А ваших предков – они называли «кацапами» за то, что они носили козлиные бородки. На Украине козлов называют «цапами». Это слово сейчас даже не прилично здесь произносить, поскольку мышление в россиян засорено тюремной терминологией.
- Мой дед тоже был с Украины, - неожиданно, признается Андрей.
- А зачем вы отделились? – спросил Витя с Казахстана. Этот вопрос, наверное, волнует здесь многих.
- Если, едучи сюда, у меня были еще кое-какие сомнения относительно этого решения в свое время, - сказал я: - то пожив с полгода здесь, я полностью уверен теперь, что украинцы сделали тогда правильный выбор. Только пожив здесь, начинаешь осознавать себя настоящим украинцем. В себя дома – это не сразу поймешь….
- В армии, помнишь, все хохлы у нас были сержантами, - сказал Андрей.
- Вот это и надоело нам тогда, - сказал я: - Теперь у нас теперь все хотят стать генералами! Пускай теперь татары у вас походят в сержантах!
- На Украине живут предатели. Они в войну стреляли нашим в спину, - сказал Андрей.
- Если б фамилия у генерала Власова, допустим, была б Власенко, – весь наш народ очутился б в Сибири. Я был бы, как и вы, «сибиряком». А так «предатель» Власов у вас, стал борцом против сталинской тирании! Кстати он, командовал войсками в битве под Москвой в 41-м году…
- Украинцы – предатели…
- Если была б война - мы б вас все равно победили…
- Вы могли б спокойно оккупировать Восточную Украину. Там бы вам траки танков целовали. Но, когда пьяная солдатня полезет по хлевам. Начнет резать без спросу свиней и портить дочек... А это практически неизбежная процедура. На этом все и кончится для вас, оккупантов. К тому же вам надо бояться теперь не украинцев (с европейцами и американцами). Вам надо опасаться китайцев! Они теперь лезут у вас со всех щелей. Сначала торговцы. Они заполонили уже все рынки даже в Тюмени. Зайдите, посмотрите, что делается у вас на «Солнечном» и «Привозе»? За ними придут воины. За солдатами, обязательно, последует многомиллионная армия алчных китайских обывателей. Вы бесследно растворитесь среди них.
Постепенно все эти темы переходят в избитую. От нее теперь зависит благополучие россиян. Россиянин спит и видит: как хитрый и коварный «хохол» подкрадывается к «их» газоносной трубе, - которая почему-то пролегает в огороде украинца, и начинает крутить там разные вентили и заглушки. Воспаленные мозги рисуют жуткие картины кощунственного святотатства. Они видят, как коварный хохол «несанкционированно с Москвы» отбирает в виде газа, его благоденствующую сытость.
Чтоб подразнить их, я сказал тогда:
- По мне бы, так эту преступную трубу закрыть навсегда. Чтоб она не делала народы бездельниками и ворами. Сегодня б «сдохла» экономика Донбасса, - а за нею и вся Россия. Без украинской трубы этот ваш газ нечего не стоит! Поэтому цена на газ, напрямую, зависит от его транзита. Украина, по вине своих внутренних врагов, по-моему, только транжирит свои деньги; выбрасывает на ветер, не пришпорив цены на его транзит. Не будете же вы таскать его в баллонах через Китай? Для нужд украинцев хватит собственного газа…
- Ты такой злой человек, - сказали обиженные бригадники.
- А вы добрые, постоянно запуская страшилки об отключении газа. Не умеете договариваться? Это должно стать вашею проблемой, - выпалил я.
- И, зачем мы только разделились? – Этот наболевший вопрос возникает снова и снова, и рефреном проходит по всем затронутым здесь темам.
Андрюша готов уже на перенос столицы с Москвы в другое место; за Урал! В Москве, он видит суть проблем.
В таком духе происходят на стройке все эти международные переговоры.
А тем временем на стройке назревала новая забастовка. Снова не получив вовремя денег - в самом конце августа - русские прекратили работу. Они сидели в своем вагончике; тупо пили; ничего не делали. К ним присоединилась бригада Кузнецова.
- Мне не на что снарядить своих детей в школу! - Прибедняется Витя.
Хотя я знаю: каждый член из их бригады уже имеет достойный автомобиль. На работу они все приезжают на белом «Мицубиси-Грандис». Только Андрюша, бригадир, ходит в основном пешком. У него нет водительских прав. Его автомобиль стоит в деревне; на огороде. Зато у него есть компьютер; Андрюша, буквально, не выползает из Интернета.
Прошел слух, что Гощара, как будто ограбили, выдавив заднее окно в его «Ленд Кройзере», воры обогатились на сотню тысяч рублей и на какие-то документы. Если, конечно, это не было подстроено самим же Гощаром, чтоб не платить зарплату.
В эти дни я наведался в свою «Тюменьнефтьгеофизику». Некто Иванов, ведающий кадрами, попросил подождать до октября. Он сказал:
- В октябре месяце приедут сюда начальники партий. Подойдешь тогда, может быть, кому-то из них, и потребуется геофизик.
Я отправился на стройку; продолжал гнуть арматуру. Гощар заставил собрать на стройке весь хлам, наделать с него скоб; потом их закладывали в здание. Он экономил на всем. Люди говорили, что будут избегать приходить сюда за покупками; «здание может сложиться, как карточный домик».
Тогда же уволился мой напарник Сережа, которого все звали здесь не иначе, как «Агроном». Он нашел новую работу на молочном комбинате.
Перед этим мы пошли в город, он платил по кредитам; мы пили пиво в Сквере. Смотрели со стороны на нашу стройку. Человек без конца может смотреть только на огонь, воду или на то, как другие работают. Расстались мы с ним друзьями. Он просил меня, чтоб я не терялся совсем, звонил ему как можно чаще.
На другой день он сам заявился ко мне на стройку, стал рассказывать, что после того как мы с ним расстались, на Республики его остановили менты, бросили лицом на капот, и отобрали все деньги. Он давал мне свой паспорт, просил взаймы тысячу рублей.
Слово «мент» для меня уже давно стало нарицательным. Я знал своих ментов, украинских, - мразь совершеннейшая. Невольно экстраполировал их грехи на грехи ментов местных, российских. Я поверил ему сразу же.
- Надо пройти медкомиссию. На молочный комбинат без медицинской справки не принимают, - продолжал канючить Сережа: - Вот завтра получу расчет настройке, - обязательно отдам. – По его виду я понял, что положение его аховое, он находится на грани самоубийства или что-то в этом роде.
Я не взял у него паспорт в залог. Я не хотел обижать «друга» своим недоверием. Я дал ему тысячу рублей.
- Ты же знаешь, как тяжело здесь достаются мне деньги. Вернешь, когда будут, - только и всего, что нашелся я сказать, чтоб обезопасить себя от возможной утраты денег.
И потерял такого «друга» навсегда. Короткие гудки в моей трубке на следующий день - были самым весомым аргументом в пользу этой версии.
Короче, я так понял: он снова пустился во все тяжкие, проиграл своим «безруким бандитам» все под чистую, в пух, и прах продулся, как говорится в таких случаях, после чего придумал эту «жуткую» сказочку про этих злых дядей-милиционеров. Менты, действительно… ну, сами, знаете какие они бывают! Только в этом случае, кажется, они были совсем не причем.
Я даже «пожаловался» на него бригаде бетонщиков.
- Вот, - сделал я шутливый вывод: - все вы здесь такие в России?
- Сережка свой парень, - самодовольно улыбаясь, сказал Андрюша Кузнецов.
- Мы в России народ простой…, - заголосил со свойственной ему ехидцей в голосе, самый скрытный из них, Алеша.
После ухода Сергея, я исключительно стал работать на бригаду Кузнецова: гнул им арматуру. Впрочем, как и на всю бригаду монтажников…
У меня было уже оборудовано свое рабочее место. Я начинал утром, в 8 часов, и гнул до 5 часов вечера, до самого конца рабочего дня…
 
Вначале осени, в бригаде таджиков, появился мелкий, одетый в лохмотья, татарчонок. Он трудился на бригаду таджиков, таская им тяжелые ведра с водой и раствором. Его посылали в магазин за сигаретами. Те кормили его, как маленькую собачонку.
Скорее всего, этого бродяжку подобрали на улице сами же чеченцы.
Татарчонок из Тобольска, с сибирских татар. Он вызывал к себе какую-то острую, человеческую жалость. Его пожалели, упросили Гощара забрать его от чеченцев на стройку. Поселили в темную комнату.
В этой комнате жил один узбек с Таджикистана, Анвар, которого все здесь называли Аликом. Он был хорошим каменщиком; выгнал Гощару лифтную шахту. В самом конце сентября Гощар переселил меня к нему. Анвар работал у себя на родине милиционером. Потом привез сюда свою бригаду; построили кому-то коттедж. Работали без «крыши». Денег они за свою работу не получили – и люди покинули его. Он грозился, что наймет бандитов, которые убьют хозяина не заплатившему ему. Но тот, я думаю, действовал, как велели ему те же бандиты. Поэтому все, кроме меня, работали здесь под их «крышей».
Наша комната была каким-то накопителем. Анвар, – как и все таджики, – подбирали все на стройке, потом переправляли все это домой, в Таджикистан. Ведра, гвозди, веревки… Я боялся, что однажды уедет туда и мой костюм, и одежда, и документы. Не мог же я носить все это с собой на работу?
Однажды, я поделился своими страхами с Гощаром.
Узнав об этом, Анвар нанял какого то земляка, Нурика, чтоб тот выжил меня с комнаты. «Ты меня еще не знаешь! – Кричал мне в лицо зарвавшийся бывший милиционер. – Я еще не такое могу! Ты меня еще узнаешь!».
Нурик – совсем не похож своих низкорослых земляков. Он хорошо сложенный телом, лет приметно 25.
Компания таджиков, во главе с этим Нуриком, ввалившись в комнату, - обычно это случалось глупой ночью, - когда я уже видел третий сон. Они были изрядно пьяны. Начинали громко болтать на своем диком языке.
Это продолжалось сравнительно недолго. Нурик исчез, как только Анвар дал ему какие-то деньги (пять тысяч). Перестал отвечать Анвару на его настойчивые телефонные звонки. После чего Анвар впал в глубокую депрессию, говорил (бредил), что сожжет этому Нурику дом (у себя на родине они живут недалеко друг от друга), звонил своим братьям в Таджикистан. Обговаривал с ними план мести (припасены канистры с бензином).
Мне было по-настоящему жалко этого усатого, доброго в душе человека, бывшего милиционера, который умеет хорошо складывать кирпичи, и который взялся не за свое дело - быть злым человеком.
Алик начал общаться с Орехом…
Затем Гощар перевел его от меня; поселил в своем «холодильнике». Анвар оброс густой и черной щетиной. Дал мне свой адрес в Таджикистане; приглашал в гости; жить. Потом он куда-то исчез.
 
…Вшивый татарчонок спал у меня на верхних нарах, свернувшись там калачиком, в форме зародыша. В этой комнате не было окон; воздух застаивался. Казалось, что под нарами давно находится труп.
Когда Гощар переселил и меня туда – я подкармливал татарчонка, не ожидая каких-то там благодарностей (у меня уже был богатый опыт приобретенный во время проживания в одной комнате с казахами). Он ел, что называется, с ладони у меня. Мы коротали время в разговорах об эстраде прошлых лет. Для него, как и для меня, звучали неземной музыкой фамилии: Сюзи Кватро, Глория Гейнер, Барбара Стрейзенд или Крис Норман…
Стоило кому-то из нас вслух произнести строчку из их песен, как мы тут же погружались в сладостные воспоминания. Он говорил, что даже здесь, он часто бывал на концертах известных звезд. Может, врал?.. Денег у этого бродяги не было никогда, - а когда и появлялись, - у него их отбирали, спуская их за считанные часы. После чего татарчонок снова сидел голодным и раздетым.
Главный инженер, Габибыч, отдал ему одежду своих выросших уже детей. Добротные полушубки, спортивные костюмы...
Татарчонок на моих глазах наглел не по дням, а по часам.
Здесь надо обмолвиться, что Тюмень довольно таки охотно посещается разными московскими знаменитостями. На афишах, которые висят возле вантового моста через Туру, неизвестные шутники, орудуя черным фломастером, постоянно расписывают разными пошлостями, в виде комментариев.
Одной певице они, например, на глаз нарисовали пиратскую повязку, сделали беззубой, и, в довершении, нанесли черным маркером на лицо несколько уродливых швов, намекая на ее многочисленные косметические операции по омоложению лица. На афише другого певца, они написали: «Пидор всероссийского масштаба».
Не отставала от мальчишек и их средневековая церковь, запрещая этому эпатажному певцу выступать на эстраде. Господи, хоть бы ты надоумил святош не лезть со своим уставом в чужой монастырь!
Со слов татарчонка следовало, что он воспитывался в детском доме (он долго и подробно рассказывает об этом). С детского дома, за кражу велосипеда, который (по его словам) он брал только чтоб покататься, а потом бросить в кустах, - его отправили на восемь лет в колонию. Менты выбивали с него необходимые признания, делая ему «вертолет»: запихав в тумбочку, бросали со шкафа, отбив, таким образом, почку. Заодно, подробно рассказал о своем житье-бытье на зоне, откуда его вытащил школьный учитель, который поверил в его «невиновность», и добился пересмотра дела.
Достигнув совершеннолетия, татарчонок получил комнатку в общежитии, после чего бродяжничал по всей Руси Великой. Работал на Севере, стропальщиком, где по неосторожности кранового, потерял все пальцы на ногах (на них упал железный груз). На «компенсацию» за свое увечье, он купил своей родной сестре дом в деревне; остальные деньги пропил. Батрачил где-то на хозяина. Долго бомжевал в Москве…
Получив первую зарплату, его тут же отлучили от меня, - а через пять дней уже голодного, без копейки в кармане, притащили в нашу комнату. Это был уже совсем другой человек. Его выучили паскудить мою родину, Украину. (Здесь этому быстро учат).  Я так понял, его держали в своем коллективе для того, чтоб пропивать его зарплату.
Понятие «частная собственность» у татарчонка было полностью атрофировано.
К тому времени я уже доподлинно знал, что в его тобольской комнатушке давно уже «прописались» какие-то люди. Скорее всего, он продал (пропил) ее или его просто до смерти запугали…
 
 
… Я потерял «свою» комнату, в которой жил начиная с апреля. Которая была для меня больше чем простое жилье; она превратилась для меня здесь в надежное убежище, в мою крепость.
Каждое воскресенье ко мне туда приходил бригадир узбеков Азиз, мы брали водку, шли на Туру, купались, выпивали. Иногда к нам присоединялся и живший тогда в этой же комнате Оман.
Иногда брали на «точке» какую-то «бодягу», - технический спирт, - и никуда не ходили. Сидели в моей комнате, пили, постепенно упиваясь до положения риз. Азиз говорил мне:
- Сегодня мы никуда не пойдем. Будем пить у тебя.
Сюда, какие-то узбеки, приносили наваристый плов.
Жили они, как и все здесь, закрытой жизнью. У них были свои проблемы, в которые они меня охотно впускали. Я даже был как-то рад поучаствовать в ней. Делился с ними своими соображениями. Они заменили мне на короткое время семью и детей.
Мы смеялись, до спазм в животе, из его знакомого «Феди».
Этот чудак «Федя», с родинкой на щеке, безвыездно живет и работает в России уже не первый год. Которому неожиданно пришло сообщение, что у него дома родился сын. Отец, конечно же, был очень рад.  Он угощал всех подряд пловом и выпивкой.
- Сына, очевидно, назвали «Самсунг»? – спросил я в Азиза, оставшись с ним наедине.
- Это, почему же? – не сразу понял бригадир.
- Да потому, что если б у него родилась дочь – ее нужно было б назвать «Нокией», - молвил я: - Раньше, понимаешь, аисты детей домой носили, а теперь по мобильникам, выходит, все эти дела передаются. В смысле происходят сексуальные сношения.
Потом явился виновник торжества, «Федя», и начал рассказывать истории из прошлой жизни:
«- Мой жэна, говорит: «Нада сдэлать стукатурка». Я задэлаль виноградный самогонка. Пальчики оближешь!
Карашо зивешь!
Я позвал домой аднаво русскаво. Пьем водка. Жена ругается: «Ничего не сдэлаль за день!» Русский говорит: «Я знаю, где зивут те, кто сдэлает стукатурка». Я работал на «Скороя помощь». Завожу машина. Едем. В одном месте к нам высли три целовек, и все «косые». «Не-е, - сказал я русскому: - поехале далсе». На другой «точке» выходят три музыка, и пять жэншин. Этих, говорю, берем. По дороге мы высадили музыков, а баб я привез к себе. Жена говорит: «Ты зенится будэс?» – «Нет, - сказал: - Стукатурить».
- «Знаю, какой стукатурить», - сказала жэна.
Днем у нас жарка будет. 30 градусов. Женшины раздэлись. Ходят по дому в одних лифчиках и трусах. Мы ходим вместе с ними. Никто не делает ремонт.
Жена говорит:
« - Не надо делать ремонт. Пусть уходят. Я сама сделаю ремонт».
Женшины услышали это, и начали лезть делать стукатурка….
Жена он выгнала. За три дня мы выпили сто литров виноградной самогонка. Карошо зивешь!»
И вот на этой высокой ноте, я потерял это все. Азиз перестал ко мне ходить. Его бригада раскололась. Под его началом остались одни родственники, которые мало что смыслили в кладке.
В бывшую мою комнату поселили ингушей. Среди них были два родных брата; россияне. Все они пришли сюда с зоны, известной в народе, как «Четверка».
Я говорю им:
- Какая каша. Еще недавно здесь жил Марат, который охранял вас сидя на вышке. Вы пришли сюда из этой же зоны. Не долго осталось ждать, что на стройку прибудет кто-то из вашего бывшего начальства?..
Прибыл Габибыч!
Обожравшись водяры, они начинали буйно плясать. Ингуши то и дело хватались за ножи. Гам за гипсокартонной перегородкой продолжался до самого утра. Там имитировались настоящие побоища. Потом приходили клянчить у меня деньги...
Я переставал им одалживать, едва долг перевалил отметку 100 рублей.
Руслан пожаловался Гощару, и эти «танцы с саблями» молниеносно прекратились. Горячую компанию оперативно перевели перед самой зимой «остывать» в «холодильник».
На их место вселили узбеков…
…Полку узбеков каждый день прибывало. Они вселялись в это сравнительно небольшое помещение целыми семьями. Скоро бывшая моя комната превратилась в какой-то перевалочный лагерь.
…В самый разгар работ на стройке, Гощар перевел из столярки на стройку своих «родственников». Александров открыто стал называть их «подонками». Он не далек был от истины. Наиболее наглый из них – Руслан, - племянник самого Гощара, - в это время был женат на одной из тех многочисленных девиц, побывавших этим летом в их комнатушке. Звали ее - Ольга.
Скоро эта Ольга забеременела. Привезла в их коморку свою взрослую дочь. Туда же: вселилась еще одна семья! Вместе с крупным и наглым Орехом, крановым, который явился сюда из Казахстана, это все напоминало какой-то криминальный планктон.
Тон всему, задавал Орех.
Водка лилась рекою. Постоянная грызня между двумя семьями. Тут же: Орех со своею любовницей. Вместе с детьми, - это скопище людей, скоро превратилось в видимый предбанник ада.
Только Гощар иногда вмешивался в бурное течение этой жизни. Доставалось всем. Летали куски мяса. «Я быстро прекращу это блядство! – Кричал директор. - Вы меня узнаете, козлы!» Он выгонял их, отправлял домой. Через день они, как ни в чем не бывало, снова появлялись на стройке.
Вован в это время жил с какой-то начинающей проституткою, племянницею Ольги. Девушка была красивая. Мне ее было откровенно жаль. Такие красавицы, должны обязательно рожать!
Сорвавшись в конце лета, она уехала доучиваться в десятый класс какой-то школы, под Тюменью. За труды ее, Вова подарил ей дорогой мобильный телефон. Какая там будет из нее учеба? Она же целое лето не слазила с его члена!
«Малой», как они его называли, - брат первой жены Руслана, - этот был, что называется, «на побегушках» у них. Вечно без денег, голодный, прячущийся от родственников на чердаке. У него была навязчивая идея стырить у меня мобильный телефон.
Короче, все трое: еще те ребята…
Ольга напропалую таскалась с крановым Орехом, когда этот Руслан уходил на работу. Потом она - забеременела.
…На стройке хохлы убирали мусор...
Запомнился один случай. Мне надо было подняться по деревянной лестнице, со стороны «Рентала», на шестой этаж. На пятом этаже таджики пытались затащить поддон с кирпичом.
Пьяный крановой Алик, раскачивал поддон, таджики зацепив его крюками, тянули на площадку. Верхние кирпичи, издавая шуршащий звук, посыпались вниз, на голову Малому, который появился внизу. Жить ему оставалось, как я понял, какие-то доли секунды…
Истошный вопль кранового, заставил его отпрянуть в сторону. В следующий миг, на это место, рухнули силикатные кирпичи.
Раз Гощар запряг меня в компанию на Войновку. Надо было что-то срочно вывезти оттуда длинную колонну. Рабочий день уже закончился, но прораб Дамир сказал мне:
- Поедешь за колонной. Поможешь ребятам. У тебя есть большой опыт.
Водитель «Урала» - Ильхам, стропальщик - Невмируха, Орех и Малой. На станции те сразу же организовали пьянку. Только после этого, начали погрузку ценной колонны. Орех поднял ее над землей, и стал поворачивать стрелой. Я хотел придержать ее, но Орех закричал:
- Отойди! Я не хочу за тебя отвечать!
Колонна пошла не так, как он рассчитал. Орех, испугался, и бросил на землю, покорёжив ее в нескольких местах, в которых она стыковалась с ригелями.
Ильхам сказал мне:
- Не сломал не одной плиты, а тут, сразу, - целая колонна!
Вины моей в этом не было. Но я знал точно, что эту неудачу  попытаются спихнуть на меня.
Приехал на своем «Ленд Круйзере» Гощар.
…Назад мы возвращались вместе. На заправке он выложил за бензин - два косаря (2 тысячи рублей).
- Этот джип уже, наверное, доедает сам себя? - спросил я.
Гощар сразу же понял суть этого вопроса, и начал что-то подсчитывать в своем уме.
- Нет, - сказал он: - Еще осталось немного…
- Наверное, только колеса, - догадался я.
Он спросил у Малого:
- А что делают ежики? Деньги, которые я дал, они хоть отослали домой?
- Отослали, - сказал Малой.
Мне всегда жалел этого маленького воришку. Я часто ему одалживал деньги. Пока он не попытался увести у меня мобильный телефон.
Это случилось на стройке. Я снял рубаху. Телефон оставался в нагрудном кармане. Когда вернулся, - рубаха валялась на земле. Мобильного телефона не было. Я начал искать пропажу. Встретил прораба.
- Ты чего-то ищешь?
- Да, вот…телефон потерял...
- Там, на втором этаже, Малой из какого-то телефона выдирает сим-карту...
Малой даже не сопротивлялся.
- Сейчас, урою! – говорю. – Сказывай: куда заныкал мобильный телефон?
- Сейчас принесу, - испуганным голосом, признался тот.
Вечером он ползал у меня в комнате на коленях.
- Прости, - говорил он: – Больше такого не будет!
Этот телефон я купил на свои кровные деньги. Мне бы снова надо было выложить две тысячи, чтоб купить новый.
- Ладно, - говорю: - Проваливай. Только не воруй больше у роботяг!
- Ты не будешь обижаться?
- Живи, если можешь, - говорил ему я. - Ты должен знать, сколько мобильников украли на стройке в последнее время. Если кто узнает, что ты воруешь телефоны, тебя уроют здесь!
Прораб взял за информацию водкой. Малой платил.
Как не пытались это скрыть, слухи быстро распространился по стройке. Учуяв выгоду, ко мне подошел бывший стропальщик Лобов.
- Ты, почему не сказал, что поймал «крысу»? – спросил он у меня. – Ты хочешь покрыть ее?
Я сказал:
- Это мое дело.
- Я этого так не оставлю, - сказал Лобов. - Он все равно будет покупать телефоны всем, у кого они пропали.
- Надо было меньше пить водку, - сказал я.
…Прошло еще совсем немного времени, и он снова попытался умыкнуть этот же телефон.
А было это так.
Орех и вся эта компания снова организовала в столярном цеху очередную попойку. Под конец ее пригласили и меня, с таджикским узбеком Анваром, с которым я жил в комнате. В конце вечера Руслан отправился спать. Ольга танцевала с Орехом.
Я решил вернуться в свою комнату и машинально потрогал карман, в котором должен был лежать ключ. Вместо ключа, там оказалась небольшая дырочка. Дверь в комнату оказалась приоткрыта. Войдя в комнату, я осмотрелся. Со стола исчез мобильный телефон!
Я вернулся в цех, и сказал:
- Ребята! Моему мобильнику кто-то снова приделал ноги!
- Нас всего десять человек, - сказал Вова. - Далеко он не мог уйти.
Орех попросил меня:
- Выйди, погуляй. Мы здесь сами разберемся...
Когда я вернулся – телефон уже лежал на койке. Ночью в их комнате происходили какие-то разборки.
Утром, Малой исчез со стройки.
- Уехал домой, - сказали земляки.
 
 
…В последнее время, Кузнецов со своими бригадниками, относился к моей скромной персоне  с плохо скрываемой симпатией.
Да, что там ко мне! Ко всей Украине у него поменялось отношение! Это о многом могло говорить…
Кузнецов говорил:
- Я каждый день сижу в Интернете. У меня много знакомых по всему миру. Есть знакомые даже в Африке. Есть знакомая девушка в Днепропетровске. Давай, я тебя познакомлю тебя с одной женщиной. Это - спелая, красивая и очень обеспеченная женщина, лет сорока. Дочь у нее уже взрослая. Станешь настоящим сибиряком!
- А сибиряк это как? – Сразу же оживляюсь я, - Надо, наверное, еще какие-то дополнительные измерения провести… Череп, там, линейкою измерить? Расстояние, там, между ушными мочками? Или между очными яблоками? В Сибири, наверное, не знают, что похожие теории уже как-то пытался на деле реализовать некто Адольф Шилькгрубер…
Андрюша смеется.
- Не надо проводить никаких измерений, - говорит он. - Гитлер здесь тоже не причем. Тебе достаточно женится. Сколько здесь незамужних женщин? Хоть возьми нашу стройку…
Я знал здесь только одну незамужнюю женщину, кладовщицу Людмилу Васильевну. В жизни она, - по секрету говорила мне ее подруга, Вера Васильевна, коммерческий директор, - Л.В., пережила какую-то великую, но несчастливую любовь. Ее избранник выбрал другую женщину, оставив ей дочерь, которая теперь училась в институте. Это была, я заметил, в молодости очень красивая женщина, которая достойна была лучшей участи. Одно время я даже попытался приблизиться к ней, - но от нее на меня повеяло таким крещенским морозом, что мой внутренний холод показался мне только утренней прохладцей.
- В Сибири очень холодно, - сказал я.
- Сибиряк не тот, кто не мёрзнет, - а тот, кто умеет тепло одевается, - надоумил Витя, тот самый, у которого дети автоматически получили российское гражданство.
Потом они начали живо выяснять, куда бы я потратил деньги, если б вдруг мне удалось много зарабатывать?..
Кончилось эти расспросы тем, что мне предложили поработать в их бригаде бетонщиком…
 
К этому времени Гощар был уже в курсе всех их потаенных дел, и настроил себя решительно по отношению к  этой мутной бригаде. Он знал, что его стройка не единственное место, где они работают. Что таких объектов у них - три. Очевидно, он уже отчетливо уяснил себе, что, детский сад, бригада делает за счет его стройки. Что они паразитируют на его стройке. Что на них работает сварщик Александров. Как работал, в свое время, прораб Демир. Теперь они переманивали меня. Гощар решил рубить этому спруту щупальца, которыми он опутал его стройку. Он рубил их по одному щупальцу, чтоб было больнее.
Для начала, он пригласил на объект других кровельщиков.
Для Кузнецова – это был большой удар. Рухнули его грандиозные, наполеоновские планы: хорошо заработать на крыше этой громадины. В первую очередь его бригада занимались кровельными работами. Они взялись за бетонирование только потому, что за эту работу, Гощар пообещал им отдать наряд на крышу этого торгового центра!
Они потеряли много денег. На крыше отныне работали другие люди.
Бригаде пришлось спешно покидать этот объект. Мне предстояло доделать крохи вместе с бригадиром. Срочно был вызван какой-то Костя из Бабарынка.
Костя был длинный и худой. Район, в котором он жил - считался самым блатным в Тюмени.
Я согласился. Через месяц я намеревался уйти в геологию.
Теперь каждое утро голос бригадира застает меня в пути.
- Ты где?
- Иду, - говорю, - на работу.
- Я буду чуть попозже, - говорит мне Андрюша. - Надо зайти еще на другой объект. А с моими ногами, сам понимаешь, далеко не уйдешь.
Андрюша долгое время страдает от какой-то болезни. Без уколов он не может. Ему тяжело ходить. Но работает он, – дай Боже так каждому!
В жизни ему приходилось работать во многих местах. Работал он и на Севере. На его глазах убивали людей. По его словам, он родился в небогатой семье, единственным сыном из пятерых детей. Судьба положила на него тяжелую ношу сохранить фамилию.
Но, что-то там не срасталось. Он объяснил это так:
- У меня было много женщин. Даже сейчас я живу с одною девушкою. Но, - это все не то… Ты не подумай чего, все они достаточно смазливы, я б даже сказал, что красивы, все при них, - но вот чего-то мне не хватает. Может любви?
- А, ты не подумал Андрюша, - говорю я ему, - что блядство может быть даже как-то веселее будет?!
Он посмотрел на меня, и грустно улыбнулся.
- Ты прав… да… наверное, - говорит Андрюша: - На любовь еще надо тратиться… Энергию своего сердца. Это, действительно, трудно! А, если любви нет, то – даже невозможно. Но, без любви, как-то очень скучно. Наверное, я, все-таки, старомодный человек. Ну что ж, одним Кузнецовым в России станет меньше.
В порыве откровенности, он признался мне:
- Я вот хочу вот написать такую книгу, что, вроде бы, Советский Союз, не развалился и продолжает существовать.
- Езжай в Белоруссию, - сказал я. – Там эту дикую сказку, - сделали былью. Материала для книги – сколько хочешь. Не думаю, что это будет кому-нибудь интересно. Скучен был Советский Союз в быту, и ты это должен видеть.
Первые дни мы работаем на крыше: за несколько дней устанавливали сложную опалубку для «фонарей» - это такие отверстия в крыше, - где, очевидно, нам подгадили мне. Короче, в одной опалубке подвело крепление. Я же до сих пор уверен, что ячейки, которые я бурил, были кем-то наполовину засыпаны, и штыри, которые вставлялись в них, просто вывалились при вибрировании. Я, с Костей, правда, быстро исправил все. Но эту «оплошность» уже заметили, и, конечно же, доложили обо всем Гощару…
Встретив меня, Гощар сказал:
- Я тебя выгоню со стройки. А, пока что, потрудись-ка ты найти себе жилье…
Через день (обзвонив все агентства), я подошел к нему:
- Виктор Николаевич, жильё найдено. Чтоб переселится, мне не хватает двух тысяч. Дайте - в счет будущей зарплаты…
- Не дам, - оборвал меня скряга.
 
…С общежития он меня, все же, не выгнал. И на том спасибо. Это можно объяснить лишь тем, что про себя он, очевидно, давно уже решил: как поступать с нами, - просто пока еще выжидал чего-то, пока вызреет ситуация.
Он давал нам работать. Иногда вдвоем с Андрюшей мы принимали по 7 кубов в день!
Костю тогда избили, забрали у него все якобы чужие деньги (по его словам: 10 тысяч рублей). Он долго не появлялся на работе. Об этом мне поведал Андрюша.
- На Бабарынке получить по мордасам не сложно, - согласился я. Потом, правда, подумал, что Костя мог запросто запить, загулять, с ним это и раньше случалось. Проверить это было никак нельзя. А бригадиру было просто не выгодно информировать меня об этом.
За время трудов наших праведных мы мало разговаривали по душам; Андрюша все покрикивал на меня; иногда успевали переброситься лишь несколькими незначительными фразами.
На этом все и закончилось. Гощар, наигравшись с нами в кошки и мышки, наконец-то вызвал к себе бригадира. Андрей вернулся от него чернее тучи.
Не скрывая своего раздражения, он признался:
- Гощар может не заплатить нам деньги. А когда я сказал ему: «У вас нет совести, Виктор Николаевич». Знаешь, что ответил мне этот поц: «Степень своей совести - я определяю сам себе!» После этих слов, я понял: этот человек может сделать любую подлость! Переведи мне эти слова на украинский язык, - попросил у меня Андрей, - я напишу эти слова в своем вагончике!
Я перевел:
- Ступинь свого сумлиння - я вызначаю сам соби!
После этих слов Андрюша стал собираться. Напоследок он сказал:
- Очень сожалею, что так получилось. Куда ты теперь?
- Не знаю, - сказал я: - Схожу к геологам. А если с ними ничего не получиться – возвращусь на свою Украину…
- Тогда не поминай меня лихом. Только не пиши обо мне плохо.
- Ну, как ты можешь подумать такое? Андрюша! Напишу только: «Кузнецовсобакаточкару», - говорю я на прощанье.
Он улыбнулся, и пошел к воротам, не оглядываясь. Следом за ним, со стройки, исчез и сварщик Александров.
А мне пришлось возвращаться снова на стройку…
 
 
…С ноября на стройке появился новый прораб. Новая метла, как всегда, попыталась мести по-новому. Он пожелал поставить меня бригадиром. Для Александрова такой пасьянс был недопустим. Короче, с этой затеи у прораба ничего не вышло...
К этому времени мне уже было известно, что в геологии мне ничего не светит. Они предлагали мне ждать, когда я знал, наверное, что они уже выехали в поле….
В это же время на стройку были приняты те, кто в последствии помог мне поставить жирную точку в карьере гастарбайтера.
Это были замечательные русские парни!
Александров, задавшийся целью выжить меня со стройки прежде, чем уйдет сам, - нашел в этих двух парнях действенное оружие против «строптивого хохла». В одного из них, - правда, - была фамилия Захарченко, - зато второй был - настоящий русский, - внешне чем-то напоминал бандита образца 90-х. Оба они жрали «Настойку боярышника», за что, я зарезервировал за ними прозвище: «Боярышники».
«Настоящие русские парни» - начали с того, что продырявили мою дублёнку и насыпали в ботинки каких-то шариков. Они начали контролировать каждый мой шаг, и обо всем доносить. Новый прораб поставил одного из них старшим.
Я сказал прорабу:
- Если хоть один  «Боярышник» будет понукать мною – больше на этой стройке меня не увидишь…
На следующий день нам надлежало носить ступени. Старшим прораб назначил того, что был похож на бандита...
Это означало одно: они считают меня, что я зажился здесь, - а это значит: надо собираться домой, в Украину.
Скоро Гощар уберет со стройки этого прораба. Начал он за здравие, а кончил за упокой.  Мне до этого дела уже не было.
 
 
…После этих событий, я еще какое-то время напрасно ждал расчета. Этот жирный боров, Гощар, вдруг начал прибеднятся, неизменно отвечая:
- Денег нет. Когда появятся – тогда и заплачу.
Несмотря на свои заверения в бедности, он быстро обновлял свой столярный цех. Заменил в нем почти все станки. В придачу, купил себе два шикарных пикапа. Это называлось у таких скряг: «Нет денег!» Это для нас, рабов, у него - не было денег!
Короче, он не захотел отдавать мне даже те несчастные 400 баксов, заработанных непосильным трудом на его стройке. Он, действительно, определял сам себе степень своей совести.
Свое решение не платить мне, он объяснил мне так:
- Надо было меньше перебегать с одного места на другое. Теперь у тебя станут мозги на свое место.
Бог ему судья…
На этот счет, мне кажется, справедливей поступил Максим.
Как-то, перед самым Новым Годом, в этом бардаке, появились еще два новых раба.
Один из них – Андрей – выглядел вполне определенно. Зато второй, Максим, выглядел вполне интеллигентным юношей.
Максим определенно мне понравился своим интеллигентными манерами вести себя среди этой грязи. При первом же нашем знакомстве - оказалось, что он учился в местном университете, но по каким-то причинам не окончил его. Потом оказалось, что он сидел в СИЗО; был отпущен на подписку о невыезде; должен был отмечаться в милиции, - но не делает этого. У Максима произошел конфликт с отчимом и его сыном; у него нет документов; в Гощара он на правах раба, как и все мы. Максим мастер на все руки. Он работает на Гощара уже несколько месяцев, но не получил от этого рабовладельца не одной нормальной зарплаты; живет на какие-то несущественные подачки. Я видел две вытатуированные воровские звезды на его ключицах…
История Андрея не содержала в себе не чего особенного. Родился он на БАМе, в Тюмени у него проживает отец, которому он оказался не нужен. Он пишет стихи, и болтается в этом скучном городе.
Перед тем, как попасть сюда, по словам Максима, они жили в каком-то бомжатнике.
Оба выполняли Гощару какой-то неотложный заказ в находящейся за сорок километров от Тюмени «Ребячьей Республике».
У Максима оказались «золотые руки». Он делал все по строительству. Гощар взял их к себе, налаживать новые станки. Работая по шестнадцать часов в день, они получали за эту работу какие-то крохи.
Потом в нашу дыру ворвались местные отморозки.
…Они ворвались в комнату, когда мы смотрели телевизор.
Вначале в дверях появился один, вооруженный с обрезком трубы. А, через мгновение, уже, все пространство комнаты было заполнено озверелой шпаной. Самому старшему из них было лет 25. Похоже, что появились они в нас неслучайно. Возможно, что Орех навел?..
- Вот этот, - сказал один, и указал битой на Максима.
Два отморозка тут же принялись дубасить Максима обрезком трубы и бейсбольною битою. Тот, закрыв лицо руками, свалился на свою койку. Гул стоял такой, словно стучали по бревну.
Их вожак, кивнув на меня, сказал:
- Этого мужика, пока, не трогайте!
Меня вывели в коридор.
- Деньги есть?.. Тысячу рублей, - сказал вожак, вертя биту в руках, - и мы больше тебя не тронем...
- Денег нет, - соврал я.
- Завтра придем, чтоб были, - сказал он.
Кто-то сказал:
- Здесь еще живут узбеки!
Они, всей оравой, бросилась к дверям пятой комнаты, за которой притаилась семья узбеков. Дверь, почему-то, не стали высаживать. Вместо этого, словно кого-то испугавшись, быстро покинули помещение. Очевидно, - это не входило в их планы…
На следующий день Максим исчез, прихватив с собой накопленные для вывоза новые инструменты, убежал со стройки. Искать его в Тюмени было бесполезно…
Через несколько дней, я снова услышал его бодрый голос в своем мобильном телефоне. Он просил меня приехать. Я нашел его на какой-то грязненькой квартире, уже без денег.
- Купи вина, - попросил он. – Я все свои бабки уже просадил.
Я ходил с ним покупать дешевое вино. Дорогою, он бегло поведал о своих приключениях. С кем он пропил унесенный инструмент. Добавив в свое оправдание, что Гощар ему: по гроб жизни останется должен! За этим, признался:
- Я бы еще работал у него, если б не эти нанятые кем-то подонки. Я думал, что эти мерзавцы меня грохнут!
- Признаюсь, честно, - сказал я: - Я тоже так подумал.
После выпивки, мы отправились с ним смотреть картины местных художников. Он постоянно спрашивал мое мнение. Я говорил:
- Техника исполнения, безусловно, есть, - но я предпочитаю, все же, смотреть энергетически насыщенную живопись.
- Я знаю, где найти такую, - сказал Максим. - Одна девушка пишет такую живопись. Скоро, сходим…
Потом мы побывали в гостях у местного фашиста. Тот был худ, в толстом свитере, и работал в редакции какого-то местного журнала…
 
 
Уже тогда меня начал третировать этот неприятный зуд в области заднего прохода. Что само по себе сразу же натолкнуло меня на неприятные воспоминание, что, работая вместе с Кузнецовым, мы, все-таки, сильно перестарались, таская лопатами тяжелый бетон. Принимали вместе с ним по семь кубов в день! Таская его лопатами на 50 шагов! Это очень тяжело. Пришлось искать настоящего проктолога.
- Есть покраснение, - сказал специалист, заглянув туда. – Будем лечить…
После этого я начал интенсивно отсчитывать ему с таким трудом заработанные деньги. Господи, если б только я знал, что все закончиться таким образом! Разве б я отправился сюда за тысячи километров, чтоб заработать себе на задницу это досадное приключение?
 
 
…Поняв, что деньги мне Гощар не вернет, я начал собираться в обратный путь. Перед этим, этот капиталист выгнал меня на виду у всех со стройки, когда я явился туда за деньгами.
Пришлось доставать из-за обложки паспорта сто последних долларов, привезенных мной еще с Украины, которые я берег, как свою зеницу ока, и уезжать отсюда, не солено хлебнувши лиха. Потратив все заработанные на стройке деньги на лечение нажитой там же болячки!
На сто долларов поменянных на рубли, я покупал себе билет до Москвы. Стоя у кассы железнодорожного вокзала, я услышал в трубку голос Макса:
- Приезжай ко мне, поедем знакомиться с художницей…
Я ответил в нее:
- Я уезжаю домой. Сижу уже на вокзале. Меня провожает Андрей. Удачи тебе, Макс…
- И тебе тоже, - откликнулась его голосом трубка.
На календаре был март месяц, 7 число…
 
2007 - 2008 гг.