Александр резко, как пружина, выпрямился. Он не взглянул на брата, резко развернулся и тяжелыми шагами направился к сараю. Через мгновение он вышел, держа старую, покрытую ржавчиной лопату. Ее он бросил к ногам Ивана. Без слов. Никакие слова больше не были нужны, они умерли вместе с псом.
Иван вздрогнул, словно очнувшись, и медленно поднял лопату. Его лицо, эти дни выражавшее грубоватую доброту, изменилось. В нем читалась тяжелая, почти животная покорность судьбе, гнетущая, как сырая земля.
Место выбрали под старой яблоней, в самом дальнем углу огорода, подальше от дома и окон. Земля после дождей была мягкой, податливой, но копать было мучительно. Каждый их удар лопаты, каждый сочный шлепок лезвия о влажную глину отдавался в висках стоявшего на крыльце Игоря эхом других ударов – ночных, глухих, в стену дома, тяжелых шагов, круживших вокруг, как волк вокруг стада. Александр копал с яростной силой отчаяния, вгрызаясь в землю, будто хотел докопаться до самого сердца той тьмы, что пришла к ним. Яма получалась слишком глубокая для собаки – могила для чего-то большего. Иван работал молча, методично, как автомат, его движения были точными, но лишенными души.
Когда черная пасть ямы была готова, Александр подошел к телу Туза. Он не прикоснулся к нему голыми руками. Сорвал старый, пропитанный землей мешок из-под картошки, валявшийся неподалеку, и грубо, быстро, почти с ненавистью, завернул в него окровавленный комок шерсти. Пес, всегда казавшийся таким упитанным и сильным, теперь выглядел удивительно легким, почти высохшим, когда Александр швырнул сверток в темную глубину. В памяти Игоря всплыли загадочные слова ночного гостя: «Сыт. Уже поел». Крови на земле, вопреки тяжести раны, было поразительно мало. Очень мало.
Закапывали молча, нарушаемом лишь глухим стуком комьев сырой земли о мешковину и тяжелым, хрипловатым дыханием Александра. Когда последний ком земли лег на низкий, бесформенный холмик, Александр резко воткнул свою лопату в землю рядом, глубоко, до самой рукояти. Он замер, опершись на нее руками, спиной к брату и Игорю. Его широкие плечи тяжело, судорожно вздымались. Не от усталости физической – от страха и эмоционального напряжения, которое рвалось наружу криком, но было заперто внутри.
Первым не выдержал Иван. Он подошел к брату, встал рядом, но смотрел не на него, а на свежую, рыхлую землю под скелетом яблони.
- Сань… – голос его сорвался, звук вышел хриплым, надтреснутым. Он сглотнул ком в горле, начал снова, почти шепотом, чтобы не слышали на крыльце: - Что делать-то будем? – он резко мотнул головой в сторону леса, – …оно же знает. Оно придет. Туда. Или… сюда. Опять.
Александр медленно, как старик, выпрямился и повернулся. Солнечный свет падал на его лицо, искажая, делая его изможденным, искаженным немой, злостью и… полнейшей, детской растерянностью. Он посмотрел на брата, но в его глазах, всегда таких уверенных и твердых, не было ответа. Только пустота, как в колодце без дна, и немой вопрос, обращенный в пространство.
- Не знаю, – выдохнул он. Два простых слова. Страшных в своей оглушающей беспомощности. - Не знаю, Вань.
Он повернулся и медленно, тяжело зашагал к дому, оставив свою лопату торчать в земле у могилы пса – мрачный, наклоненный памятник их общему отчаянию.
Иван смотрел ему вслед, его взгляд был тяжелым, усталым. Потом он перевел его на Игоря. Его глаза, обычно такие живые, были потухшими, как угли после костра.
- Видишь? – произнес он горько, сокрушенно. – Старший брат. Каменная стена. И он… не знает. Никто не знает. - Он пнул ногой ком земли, откатившийся от холмика. - Раньше старики знали. Обряды. Заговоры. А теперь… кто знает? Бабка одна. Да и та больше молится, чем знает что.
Игорь подошел ближе. Ему было неуютно.
- Иван, – начал он тихо, почти шепотом, боясь нарушить хрупкую тишину. – Что будет? Сегодня? - Он не спрашивал «что это». Он спрашивал «что будет». Он принял правила. Правила этого положения, в которую они все попали.
Иван посмотрел на него. Без оптимизма, без попыток утешить. Только усталая, обреченная откровенность.
- Что будет? – он усмехнулся, коротко, сухо, без тени юмора. – А хрен его знает, журналюга. Оно пришло вчера. Село за стол. Показало себя. Показало, что может. - Он кивнул в сторону свежего холмика под яблоней. - Раз пришло один раз… – Иван замолчал, его взгляд внезапно остекленел, ушел куда-то в пространство за огородом, в чащу густого леса, – …значит, придет и снова. Обязательно. Сегодня. Или завтра. Пока… пока не получит того, чего хочет. Пока не насытится. Или пока… – он сжал свои крупные пальцы в кулак, – …пока его не остановят. Навсегда.
- А как его остановить? – поинтересовался Игорь, – Топором? Как зверя?
Иван пожал плечами. Движение было вялым, лишенным всякой веры в успех.
- Говорят… осиновый кол. В сердце. Или голову долой. Да где ж его взять-то, этот кол? Да и подойти… – Он посмотрел на свои сильные, но теперь казавшиеся такими беспомощными руки, затем на топор, прислоненный к сараю. – Оно сильное. Очень. Видел след? Глубокий. Тяжелое. И… хитрое. Вчера за столом сидело. Говорило. Не лезло сразу. Выжидает. - Он снова посмотрел на Игоря, и в его взгляде промелькнула почти жалость. – Священника ждут. Из райцентра. – Иван усмехнулся снова, горько. – Интересно, приедет ли? Дороги развезло после дождей. Да и кто ему скажет, куда ехать? В деревне-то все сидят по норам, как мы. Ждут.
Он взял свой топор, повертел тяжелое лезвие в руках, будто проверяя вес и остроту.
- Будем сидеть. Ждать. С топорами. Соль сыпать. Молиться. – Он махнул рукой в сторону дома, где в одном из окон мелькнуло бледное лицо Марии. – А если придет… будем рубить. Пока самих не порвут. Или пока не рассветет. Говорят, свет… им вреден. – Он произнес это без убеждения, как заученную, но сомнительную молитву. – А что еще делать? Бежать? Куда? Оно свое найдет. Особенно… – его взгляд скользнул по стене дома, за которой прятался Петя, – …родное.
Иван тяжело, с хрипом вздохнул, как будто этот воздух был ему не впрок. Не сказав больше ни слова, он повернулся и побрел к дому, его широкая спина сгорбилась под невидимой тяжестью. Он оставил Игоря одного посреди двора.
Свежая могила Туза высилась холмиком под яблоней, немым укором. Лопата Александра торчала из земли рядом, как кривой, зловещий надгробный крест. Воздух после утреннего тумана был кристально чист, прохладен и свеж, но от этого дышать не становилось легче. Он был наполнен тишиной, но не мирной – напряженной, звенящей, как натянутая струна, от невысказанной, нависшей угрозы.
Игорь невольно поднял глаза к лесу. Красиво. Спокойно. Хорошее укрытие. Ему стало не по себе.
«Раз пришло один раз… значит, придет и снова». Слова Ивана, простые и страшные, звучали в ушах Игоря, сливаясь с навязчивым тиканьем невидимых часов. Часов, отсчитывающих время до заката. До начала новой ночи. Ночи, когда неупокоенный снова выйдет из своего укрытия.
Помочь сайту
Поздравления
