Помочь сайту
Поздравления
Растоптанное детство. Часть II
22 января 2012 -
Глеб Глебов
6.
Где-то в середине декабря среди жильцов дома №2 по улице VIII съезда Советов, которую в начале оккупации переименовали во 2-ю Кольцевую, где жили Юра со своей мамой, прошёл слух, что у речки Лопань убили трёх немцев, а это значило, что будут брать заложников. Юра почти наизусть помнил объявление немецкого коменданта города, в котором говорилось: «Каждый житель Харькова лично, своей собственной жизнью отвечает за безопасность немецких вооружённых сил и ставит на карту не только свою собственную жизнь, но и жизнь всех жителей Харькова». Повсюду висели листовки военного командования, содержащие разнарядку на расстрел мирных жителей: за убитого немецкого офицера - сто заложников, за немецкого солдата - пятьдесят, хорвата - тридцать, венгра - двадцать пять, румына - пятнадцать, итальянца - пять.
Двор был пуст, улицы безлюдны. Жители старались по возможности отсиживаться дома, без надобности на улицу не выходить. Юрка стоял у окна и наблюдал за тем, как ветер гоняет по пустой мостовой снежинки. Анна Яковлевна с утра куда-то ушла, наказав Юрке ни в коем случае не выходить из дома и никому не открывать дверь. Ближе к полудню она вернулась домой:
- Юра, я завтра пойду по сёлам, попробую обменять вещи на продукты.
- Зачем? У нас ведь есть ещё что кушать. Холодно сейчас ходить по сёлам, - удивился Юра.
- Сегодня есть, а завтра – не будет, - ответила Анна Яковлевна и продолжила: - А ты возьмёшь этот утюг и к девяти часам пойдёшь с ним на Сумской базар.
- Мам, а почему на Сумской? Туда же вон сколько топать! А Благбаз ближе, - попробовал возмутиться Юрка.
- Не перебивай, - строго одёрнула его мать. – Пойдёшь именно на Сумской! Понял? Там станешь у третьего по левой стороне прилавка. Если спросят, исправный ли утюг, ответь, что исправный, но только сорвана резьба. Если захотят купить не спрашивая, то сам говори, что утюг неисправный.
- Мам, а откуда он взялся? У нас же такого утюга не было? – удивился Юрка, разглядывая утюг.
- Знакомая одна подарила. И вообще, не задавай глупых вопросов. Ты всё понял, что я сказала?
- Понял.
- А сегодня чтобы ни шагу из дома! – строго сказала Анна Яковлевна.
До обеда никто не выходил за пределы двора, хотя особого смысла в этом не было - заложников брали и из домов. Во второй половине дня движение на улицах возобновилось, и мать разрешила сыну выйти на улицу. Во дворе Юрка встретил своего приятеля Петьку и мальчишку из соседнего двора Ваську. Петька, увидав Юрку, бегом бросился к нему и с вытаращенными глазами сказал:
- Юрка, там, на площади – повешенные! Давай сбегаем и поглазеем.
- А ты откуда знаешь? – удивился Юрка.
- Я слышал, как тётки у котельной разговаривали, - многозначительно задрав нос, сказал Васька.
- Страшно, - ответил Юрка. – А вдруг и нас там поймают и повесят?
- Не боись, - деловито сказал Васька, - там полицаи сейчас только охраняют виселицы. Никого уже не ловят.
- Тогда пошли, - согласился Юрка, и они втроём побежали в сторону площади.
То, что они там увидели, ещё долгое время снилось Юрке по ночам. В скверике на краю площади в мёрзлую землю были вкопаны виселицы, на которых висели тела нескольких мужчин и женщин. По пустой площади ветер гнал позёмку и раскачивал эти тела, присыпая волосы повешенных снегом. На груди у каждого казнённого висела табличка с какой-то надписью, но подойти поближе, чтобы прочесть её, мальчишки не осмелились. Постояв молча несколько минут на ветру, они, не сговариваясь, повернулись и быстрым шагом, опасливо озираясь, пошли обратно во двор.
Дома Юрка рассказал маме о том, что видел на площади, на что она строго ответила: «Не шляйся где попало!» Юрка попытался было оправдаться, что он всегда гулял на площади, но мать оборвала его и приказала сегодня больше из дома не выходить.
Утром, ровно в девять, как и велела мать, Юрка занял место за прилавком на Сумском базаре. В этот день было особенно холодно. Старенькое, не по росту короткое зимнее пальтишко согревало плохо. Спасал лишь вязаный свитерок, надетый поверх байковой рубашки. Ноги в кирзовых ботинках немели от холода, и каждый шаг отдавался колючими иголками в замёрзших пятках. Зима в этом году выдалась особенно лютая. В этих южных краях редко бывали такие морозы, а если и случались, то держались несколько дней, а затем снова наступало потепление. Но зима 1941-42 годов была на редкость суровой.
Юрка выставил на прилавок утюг и стал хмуро разглядывать посетителей базара и продавцов. Ему совсем не хотелось мёрзнуть из-за этого утюга, который, скорее всего, так никто и не купит. Кому нужен электрический утюг, когда самого электричества в большинстве домов нет? Но не выполнить наказ матери он не осмелился и решил стоять у прилавка столько, сколько сможет терпеть холод. Хоть бы скорее купили этот проклятый утюг, пока не успел совсем замёрзнуть!
Минут через десять, словно услышав мысленный Юркин призыв, к прилавку подошёл мужчина в поношенном полушубке и облезлой шапке ушанке из кроличьего меха и, весело подмигнув Юрке, спросил:
- А что, малец, утюг исправный?
От неожиданности Юрка чуть не забыл, как нужно ответить. Сначала он просто молча кивнул головой, но потом спохватился и ответил:
- Исправный. Только резьба сорвана.
- Это не беда, - усмехнулся мужчина, - резьбу поправим.
И, вручив Юрке несколько купюр, взял у него утюг, сунул в холщовую сумку и неспешной походкой вышел с базара.
Юрка, обрадовавшийся тому, что не пришлось долго стоять на морозе, вприпрыжку побежал домой. Перейдя наискосок через площадь Дзержинского, он встретил входящего во двор дома Петьку, несущего какие-то хорошие сухие доски.
- Привет, Петька! Ты где это раздобыл такие шикарные дрова? – удивился Юра.
- Привет, Юрок, - Петька явно был в хорошем настроении. – В сто пятой школе, в подвале. Там люди старые стеллажи курочат.
- Петька, мне тоже нужны дрова.
- Так давай ещё разок сходим туда. - Петька перехватил охапку поудобнее. - Вот только эти доски домой отнесу, и сходим.
- Лады. Я тебя здесь подожду, - обрадовался Юрка.
- Жди. А у вас топор есть? – спохватился Петька.
- Есть.
- Тогда смотайся домой и возьми топор. Там без него трудно доски отрывать, – деловито сказал Петька и потащил доски домой.
Через десять минут, вооружившись топором, мальчишки прибежали к школе на улице Данилевского, что в соседнем квартале, через дорогу. Зашли в подвал, только начали работать, как какой-то дядька забрал у Петьки топор и сам стал отдирать доски. Скрип выдираемых гвоздей, громкий стук по стеллажам - оглушающая какофония.
- Отдай топор! - закричали мальчишки. А он в ответ:
- Наберу себе и отдам.
И тут близко прострекотала автоматная очередь, затем наступила полная тишина. Дядька испуганно всунул Юрке в руки топор. Почти сразу же вбежал немецкий солдат и стал всех выгонять из подвала наверх. Люди пошли, Петька дернулся тоже, но Юрка схватил его за руку и запихнул за вентиляционный стояк. Сам стал рядом, держа в руке топор. Все ушли, несколько минут стояла тишина. Вдруг - топот кованых сапог по коридору, вбежал другой немец со шмайсером в руках, остановился посередине комнаты. Петьку он не увидел, а Юрку увидел, они встретились глазами. Длилось это доли секунды, но Юре показалось, что прошла целая вечность. Лица солдата он не запомнил, только серые глаза под низким козырьком тевтонской каски.
Спустя миг немец повернулся на каблуках и побежал дальше. Был он без шинели, в кителе - рядовой. Ребята постояли немного, и пошли на выход. Поднялись на первый этаж, а там прямо дверь на крыльцо. Петька хотел выходить, но Юра его потащил по лестнице наверх. На третьем этаже они выглянули. Внизу в две шеренги стояли люди. Юра заметил мужика на деревянной ноге из соседнего дома и Вовку, их одноклассника, с матерью. Немцы и полицаи стояли к мальчишкам спиной. Офицер что-то гаркнул, полицай в черной шинели, перекрашенной из красноармейской, побежал выполнять приказ.
Ребята стремглав помчались по коридору вглубь здания, повернули и по лестнице сбежали на первый этаж в противоположную от фасада и немцев сторону. В одной из комнат окна были выбиты, Юра выбросил на улицу топор и вылез сам.
Мать вернулась под вечер, осунувшаяся, уставшая. Выставила на стол две бутылки молока, положила краюху ржаного хлеба и, не раздеваясь, а только лишь скинув на плечи платок, села на стул, опустив рядом узелок с вещами, которые она брала для мены. Юрка посмотрел на узелок, подошёл к матери и поцеловал её в щеку.
Анна улыбнулась и спросила:
- Ты утюг продал?
- Продал. Деньги я положил в ящик папиного стола.
- Тебя покупатель спрашивал про утюг? – обеспокоенно спросила мама.
- Да, я ему ответил, что только резьба сорвана. Он засмеялся, сказал, что резьбу он поправит и тут же купил у меня утюг. Я всё сделал, как ты мне велела.
- Молодец, Юрочка. Спасибо, - сказала мама и погладила сына по голове.
- Устала, мамочка? Замёрзла? – участливо спросил Юра.
- Устала, сынок, - вяло ответила Анна Яковлевна.
- Вот видишь, я же говорил, что не нужно ходить на село, что есть у нас ещё что кушать. А ты не послушалась, - как взрослый, укоризненно покачал головой Юра.
- Надо было идти, сына. Обязательно надо, - почти засыпая, слабым голосом ответила мать.
Юра покосился на нетронутый узелок, затем перевёл взгляд на молоко и хлеб, и спросил:
- Мам, а откуда молоко и хлеб? Вещи ведь все на месте?
- Добрые люди дали. Устала я, Юра, хочу спать, - зевнув, ответила Анна Яковлевна. – А как ты здесь без меня? Всё в порядке? – поспешила сменить тему она.
- Всё нормально, мамочка, - Юрка благоразумно решил промолчать о походе за дровами. – Ложись спать, ты очень устала.
Анна Яковлевна с трудом поднялась, скинула пальто, которое Юра тут же подхватил, легла на кровать, укрылась одеялом и сразу же заснула. Юрка глядел на неё и пытался что-то понять своим детским умом. Уже не первый раз мать уходила на село, чтобы выменять вещи на продукты, отсутствовала целый день и возвращалась или с мешочком крупы, или с кусочком сала, или, как сегодня, с парой бутылок молока. И почти всегда приносила все вещи, предназначенные для мены, обратно. Юрка не придавал этому значения, не задумывался над такой странностью. Но сегодня… А ещё этот утюг, который невесть откуда взялся, и это странное наставление по поводу сорванной резьбы. Позже ещё не один раз мать уходила куда-то на целый день, говоря сыну, что пошла на мену. Но тогда, в декабре 1941-го, Юрка не мог найти объяснения таким отлучкам матери. Если и пытался что-то у неё выспросить, то получал в ответ обтекаемые, ничего конкретно не объясняющие ответы.
Назавтра Юрка пошел к своему однокласснику Вовке, постучался в его квартиру, но никто не ответил. Вдруг со скрипом отворилась соседняя дверь, и выглянувшая женщина спросила:
- Тебе кого?
- Я к Вовке пришёл – ответил Юра.
- Вовка с матерью в заложниках, - сказала женщина. – Иди отсюда, мальчик, иди от греха подальше.
Больше Юра их не видел. И мужика на деревянной ноге тоже. Вскоре он узнал, что заложники, взятые в их районе, были расстреляны в тот же день.
Позднее он часто вспоминал серые глаза того немецкого солдата без шинели, глядящие прямо на него. Почему тот промолчал, почему не вытащил мальчишек из угла, а повернулся и побежал дальше? Всякие догадки можно строить, но наверняка теперь не скажешь. Точно Юрка знает одно: эти несколько секунд - глаза в глаза, а потом удаляющийся топот кованых сапог - были самым счастливым мигом его жизни за всю войну.
7.
Больше всего Юра не любил ходить за водой. Водопровод в доме не работал, и воду приходилось носить из колодца, в районе, называемом Слободкой, что на берегу Лопани. Сегодня за водой они пошли вместе с Петькой. День был морозный, но солнечный и безветренный. Щурясь от яркого солнца и поскальзываясь на утоптанной до зеркального блеска тропинке, ведущей к полынье, мальчишки обсуждали недавнюю новость, страшным слухом прошедшую по городу: люди шептались о том, что в Дробицком Яру, у тракторного завода, немцы расстреливают евреев.
Уже 5 декабря началась перепись населения города, причём евреев вносили в особые списки. 14 декабря 1941 года по приказу военного коменданта города генерала Путкамера всех евреев в двухдневный срок обязали переселиться в район ХТЗ. В рабочих бараках, оставшихся после строительства завода, было организовано еврейское гетто. Каждый день из гетто выводили группы по 250—300 человек, которые направлялись на расстрел в Дробицкий Яр. Уже в начале 1942 года харьковское гетто прекратило своё существование. Также в яру расстреливали пленных красноармейцев и психически больных людей.
Так, обсуждая эти страшные слухи, мальчишки пересекли Клочковскую и, пройдя ещё метров сто, свернули в переулок, к колодцу. Переулок был тупиковым, войти в него, равно как и выйти оттуда можно было только со стороны подъёма Пассионарии. В нескольких десятках метрах от колодца стояла конная повозка с установленной на ней бочкой. Рядом с повозкой курил немецкий солдат, наблюдавший за тем, как люди набирали воду.
- Вот, зараза, снова он здесь, - сквозь зубы прошипел Петька.
- Гад! – поддержал его Юрка. Но делать было нечего: обойти немца не представлялось возможным, подход к колодцу был единственным. Возле обледенелого сруба суетились десятка два человек с вёдрами.
Набирать воду из колодца было трудно и опасно. За несколько недель вокруг него образовалась высокая скользкая наледь. Чтобы зачерпнуть воду, нужно было взобраться на эту ледяную горку и лечь на неё, при этом рискуя соскользнуть вглубь колодца, как в кратер вулкана. Особенно опасным был тот момент, когда нужно было вытаскивать уже наполненное ведро.
Дождавшись своей очереди, мальчишки взобрались на наледь. Петька лег лицом к срубу держа в руках верёвку, привязанную к ведру, а Юрка ухватился за его ноги, чтобы не дать тому соскользнуть в колодец. Так они наполнили оба ведра и, поскальзываясь, расплёскивая воду, побрели обратно, надеясь, что солдат их не остановит. Однако проскользнуть мимо ненавистного немца им не удалось.
- Ком! – требовательно прокричал он мальчишкам.
Те нехотя, глядя исподлобья на немца, побрели к повозке.
- Гисс хирхер ауз! – потребовал немец, показывая рукой на повозку.
Мальчишкам ничего не оставалось, как выполнить требование фашиста и вылить воду из своих ведёр в бочку.
- Гуд, - удовлетворённо кивнув головой, похвалил их немец и махнул рукой в сторону колодца, разрешая таким образом снова набрать воды. В этот раз друзья решили не торопиться, отошли немного в сторону и дождались, когда немец, усевшись на повозку с доверху наполненной бочкой, выехал из переулка. Лишь после этого они снова набрали в вёдра воды и отправились домой.
Обратно шли молча, стараясь не расплескать воду и донести до дома как можно больше. У одного из домов, где до войны было какое-то государственное учреждение, Петька остановился и показал рукой на балконы второго этажа:
- Гляди, даже верёвки не снимают, оставляют для следующих висельников. Повешенных ещё неделю назад отсюда сняли.
Юрка поднял голову и увидел свисающие с балконов верёвочные петли. Не задерживаясь возле жуткого места, они прибавили шагу и, больше не проронив ни слова, пошли домой.
После полудня полицаи согнали людей на площадь Дзержинского. Здесь черный репродуктор гнусавым голосом вещал о победах германского оружия. Юрка не сразу сообразил, что если сбито пятьдесят вражеских самолетов, то это погибли наши, советские. Слушать передачу было страшно: уничтожены миллионные армии, тысячи танков и самолетов, доблестные немецкие войска на окраинах Москвы и на берегах Волги. «Большевистские банды разбиты, хайль Гитлер!» — кричал голос.
Люди слушали молча, с застывшими лицами. После сводки с фронтов репродуктор начал извергать бравурные марши и вальсы Штрауса. Под чудесную мелодию «Сказок Венского леса» медленно вращались на веревках повешенные.
8.
Небывалые морозы стояли с ноября. Центральное отопление в городе практически отсутствовало. Люди обогревались, как могли: жгли в печках мебель, кукурузные початки, книги – всё, что могло гореть. Условия жизни харьковчан в оккупированном городе были чрезвычайно тяжёлыми.
И всё-таки не холод был самым страшным бедствием. Главной проблемой в это время стал страшный голод, возникший по причине полного безразличия городской оккупационной власти к вопросам поставок продовольствия. Люди ели буквально всё: картофельные очистки, кормовую свеклу, казеиновый клей, домашних животных.
Голодали все, кто не служил оккупантам или не занимался коммерцией. Поговаривали, что были даже случаи, когда на базаре продавали человеческое мясо, невзирая на то, что за такие преступления наказывали повешением. Люди начали опухать, большинству из них было трудно даже элементарно передвигаться. Стала обычной картина: сгорбившиеся фигуры харьковчан, запряженные в детские сани, на которых они перевозили умерших родных людей. Во многих случаях не хватало сил похоронить покойников или же это просто было некому делать.
Дом, в котором жил Юра, тоже потихоньку вымирал от голода. Первыми умерли старичок и старушка со второго этажа. Через несколько дней Юра, выходя на улицу, обнаружил на промерзшей лестничной площадке околевшее тело одинокого дедульки, жившего на первом этаже. Одежда на нём обледенела и покрылась инеем, остекленевшие, словно рыбьи глаза глядели в потолок. От страха ноги у Юрки стали тяжелыми, а под шапкой сразу сделалось мокро, но он всё же переступил через покойника и бегом выбежал из подъезда.
Все, кто мог, ходили по сёлам, на так называемые «мены». Горожане несли за город все ценности, которые у них были, надеясь получить за них продовольствие.
Юра и Анна Яковлевна спасались тем, что могли иногда выменять что-то из вещей на базаре или в сёлах, и тем, что «давали добрые люди», как однажды мать пояснила Юрке. Кто эти добрые люди, Юрка не понимал, да и особо не старался понять. Он уже привык к тому, что мать стала часто куда-то уходить, сообщая ему лишь то, что пошла на село за продуктами. Но теперь часто она возвращалась ни с чем. За зиму они проели почти все вещи. Всё чаще теперь варили затирку - ржаную муку, сваренную в кипятке. О куске хлеба или похлёбке из овса уже и не мечтали. Если удавалось раздобыть полкруга макухи, то это было счастьем.
Однажды, где-то в феврале, после очередного похода по сёлам, мать сказала:
- Осталось терпеть немного. Мы уже почти перезимовали голодную зиму. Весной, когда потеплеет, пойдём с тобой в Песочин.
- Зачем? – удивлённо спросил Юра.
- В Песочине живёт земляк твоего папы, Савва Иванович. Мы пойдём к нему, и он нам подскажет короткую дорогу до Николаевки. Сама я не знаю, как туда теперь можно добраться. Ни поезда, ни автобусы теперь не ходят.
- А зачем нам добираться в Николаевку? – ещё больше удивился Юра.
- Там живёт тётка Ганна. Она жена брата твоего папы. И другая родня отца живёт в Николаевке – может быть, как-то приютимся у них на время.
- А Николаевка - это далеко?
- Не близко, сынок. Но мы с тобой доберёмся. Пусть только потеплеет, чтобы не по холоду.
- А может быть лучше в Днепропетровск? К тёте Соне или к дяде Вите?
- Нет, сынок. Там им самим тяжело. В Днепропетровске так же голодно, как и у нас в Харькове. Это ведь город, а в городах теперь везде голодно. В селе всё-таки легче прожить.
Юрке очень хотелось в Днепропетровск: он ведь так по-настоящему и не накупался в Днепре, а впереди лето. Но возражать матери он не стал. Он уже понимал, что сейчас не то время, когда можно беззаботно отдыхать.
На следующий день Юрка поделился новостью с приятелем.
- Верно твоя мамка решила, - не по возрасту рассудительно сказал Петька. – Мы тоже, наверное, пойдём по сёлам, а то в Харькове можно дуба дать от голода.
- А что, у вас тоже в селе есть родня? – спросил Юра.
- Не знаю. Может и есть. Нужно спросить у мамки, - задумчиво произнёс Петька. И они замолчали, каждый думая о своём.
- Давай сходим к Благбазу, - нарушил молчание Юра.
- Зачем?
- Может выпросим чего пожевать, или семечками разживёмся.
- Это вряд ли, - возразил Петька. - Ладно, пошли, всё равно делать нечего.
И они двинулись вниз, к разрушенному мосту через Лопань, то и дело поскальзываясь на утоптанной тропинке, в которую за зиму превратился тротуар. Проходя мимо Набережного переулка, они глянули в сторону колодца – немец с повозкой стоял на обычном месте.
- У, тварюга, - выругался Петька и погрозил в сторону переулка кулаком.
- Ты что? Ещё пальнёт сдуру! - одёрнул его Юрка.
- Не пальнет, - уверенно ответил Петька. – А догнать – пусть попробует.
- А вдруг запомнит?
- Далеко. Не разглядит, чтобы запомнить, - засмеялся Петька, и они прибавили шагу.
Едва перейдя по льду реку, мальчишки заподозрили что-то неладное. Издали было видно, что вокруг барахолки Благбаза немцы выставили оцепление. Послышались крики команд, лай собак, из толпы, которая собралась на барахолке, донеслись отчаянные женские крики: «Помогите!», «Ой, мамочка!», которые вмиг слились в разноголосый гомон. Некоторые люди, оказавшиеся рядом с барахолкой, побежали к разрушенному мосту, за ними бросились несколько полицаев.
Юрка вмиг сообразил, что происходит, и, схватив Петьку за рукав, потащил его вправо, вдоль реки. Петька не сопротивлялся, он тоже смекнул, что сейчас нужно как можно скорее уносить отсюда ноги. Добежав до трамвайного депо, мальчишки затаились за кирпичным забором.
- Это чё – облава? – переводя дыхание, шёпотом спросил Петька.
- Облава, - осторожно выглядывая из-за забора, ответил Юра. На овощном рынке тоже царила паника.
- Чёрт побери, чуть не попались, - зло сплюнул на снег Петька.
- Точно. Выпросили пожрать, называется. Долго здесь торчать нельзя – могут найти.
- И чё делать? – озабоченно спросил Петька.
- Надо дальше уходить, вдоль Лопани, к Ивановской.
- Да ты чё? Погляди: там же снега по пояс!
- Думаешь, не проберёмся? – засомневался Юрка, глянув вдоль берега.
- Если только по льду, - неуверенно предложил Петька, но тут же сам себе возразил:
- Заметят на льду. Там не спрячешься.
- Может в депо сигануть? – Юрка глянул на высокий кирпичный забор.
- Нельзя. Там могут быть сторожа или даже часовые.
- Тогда обходим депо, а там, дворами да огородами проберёмся.
- Давай рискнём.
Тем временем шум на барахолке стал стихать, только лишь злобный лай овчарок да отрывистые команды на немецком языке доносились до мальчишек. Затарахтели моторы, и грузовики, натужно гудя, стали удаляться от базара. Люди продолжали в панике бежать через Лопань, на левый берег, но их уже никто не преследовал.
Минут через десять тропинка на месте Рогатинского моста опустела, людской гомон стих, и только лишь одинокое горькое причитание какой-то женщины доносилось до слуха приятелей.
- Кажется, облава закончилась, - прислушиваясь, сказал Петька.
- Похоже на то. Давай посидим здесь ещё немного, и если будет всё спокойно, то пойдём к Рогатинке.
- А может быть всё же к Ивановской, - засомневался Петя.
- Если облава закончилась, то без разницы, куда идти. К Рогатинке ближе. Пройдём через овощной и сразу же махнём на тот берег, - рассудительно ответил ему Юра.
Минут через тридцать друзья, до костей промёрзнув, выбрались из своего убежища и осторожно двинулись по берегу вдоль овощного рынка. Добравшись до останков моста, они огляделись по сторонам и, что есть духу, пустились через замерзшую речку и далее вверх по Рогатинскому въезду.
Забежав в холодный подъезд, где жил Петька, мальчишки поднялись на верхний этаж и уселись на подоконник, переводя дух.
- Как думаешь, их постреляют, или повесят? – спросил Петя.
- Кого? – не сразу понял вопроса Юра.
- Заложников.
- Не знаю. Могут и повесить, а могут и расстрелять…
Нет, этих заложников не повесили. И даже не расстреляли. Их удушили. Мальчишки в тот день ещё не знали, что немцы с декабря стали всё чаще применять «гуманный», очень «удобный» способ умерщвления людей. Во время облав людей загоняли в фургоны грузовиков, называемых «газвагенами», или просто «душегубками», запирали и вывозили к тракторному заводу. Во время движения выхлопные газы автомобиля направлялись внутрь фургона, и люди задыхались, умирали мучительной смертью от удушья. Тела людей, умерщвленных выхлопными газами, сбрасывали в пустые бараки станкостроительного завода, 8-го треста и тракторного завода. Когда эти бараки оказались заполненными до отказа, палачи харьковчан начали сжигать деревянные строения.
9.
Луч утреннего солнца, проникнув сквозь запылённое стекло, скользнул по лицу и замер. Юрка, недовольно поморщившись, повернулся на другой бок и снова засопел. Но луч не хотел сдаваться. Тихо прокравшись по подушке, он снова нашёл Юркино лицо – тёплый луч весеннего солнышка, он приятно согревал щеку. Юрка приоткрыл один глаз, что-то проворчал, словно старик, и сел на кровати.
В кухне было тепло. Непривычно тепло. За ту длинную, суровую зиму Юрка уже позабыл, как может быть тепло в квартире. Даже стало немножко душно спать под стёганым ватным одеялом, когда взошедшее солнце посветило в окно.
Ещё в начале зимы они с мамой перебрались из комнат в кухню, поближе к печке. Самодельная печурка кое-как нагревала небольшое помещение, но на всю квартиру её не хватало. Спали они на одной кровати, часто не раздеваясь, чтобы было теплей. И вот теперь можно было снова подумать о том, чтобы с первым теплом перебраться в комнаты. На дворе была весна - ранняя, с капелью и ручейками, с безоблачным небом и ласковым солнцем. С улицы, невзирая на запертое окно, доносилось разноголосое птичье пение. Так птицы поют только весенним утром – звонко, весело, наперебой. Они радовались солнцу, теплу, весне, радовались тому, что смогли пережить лютые холода. Несмотря на войну, природа жила своей жизнью.
Юрка зевнул, сладко потянулся и, как был в трусах и майке, босой встал и подошёл к плите. Матери в кухне не было. На самодельной печке в кастрюльке что-то булькало, рядом закипал чайник. Ещё накануне мама где-то раздобыла пару стаканов ячменя, и теперь варила из него пресную кашу. Юрка потянул носом аппетитный запах варева и от предвкушения завтрака закрыл глаза. В это время в кухню вошла Анна Яковлевна.
- Доброе утро, мамочка, - бодрым голосом сказал Юра.
- Доброе утро, - ответила мать, улыбнувшись. – Ты почему босой и не одетый? Вот простудишься – чем я тебя лечить буду?
- Не простужусь! – озорно подмигнув, возразил Юрка. – Весна же на улице, а ты всё боишься, что я простужусь.
- Вот весной как раз и можно легко простудиться, доверившись первому теплу. А ну-ка, быстренько умываться и одеваться! Не хватало нам только воспаления лёгких, - с напускной строгостью сказала мама.
Юрка послушно подошёл к рукомойнику. Ничего не могло испортить ему хорошее настроение. Весенний лучик и птичье пение сразу же настроили его на весёлый лад. Юра умывался, фыркал, повизгивал, и даже рискнул плеснуть холодной водой себе на шею и спину, чего давно не делал. Брызги попали на печку, и та злобно зашипела. Юрка схватил висевшее рядом на гвоздике вафельное полотенце, начал усердно вытираться.
Весна манила, звала на улицу. Быстро опорожнив тарелку с кашей и запив её кипячёной водой, Юрка надел пальто, натянул резиновые сапоги поверх шерстяных носков и помчался вниз по лестнице. Возле подъезда, гоняя прутиком какую-то щепку в большой луже, его уже поджидал Петька.
- Слышь, Юрка, у меня в заначке есть пять сигарет, - не здороваясь, сказал приятель. – Если сможем добыть ещё одну, то можно сегодня выменять на сахарин.
- А не врёшь? – недоверчиво спросил Юрка. – Откуда у тебя они? Мы же вчера только две добыли?
- Зуб даю! Во, гляди, – и Петька, опасливо поглядывая на окна, достал из кармана пальто жестяную коробочку, в которой лежали пять немецких сигарет.
- Ух, ты! – восхитился Юрка. – Где добыл?
- Утром мать за водой послала, а там с бочкой уже не немец, а румын или итальяшка. Я так и не понял, кто он. Но форма не немецкая. Пилотка такая высокая, а на ней что-то вроде треугольника…
- Ну, и чё дальше? – нетерпеливо оборвал разглагольствования приятеля Юрка.
- Чё дальше? – обиделся Петька. – Да ничё. Несу я воду, а он на бочку показывает. Ну, как и тот, что раньше стоял. Я выливаю воду в бочку, собираюсь снова шлёпать к колодцу и вижу – закурил итальяшка.
- А может румын? – заинтересованно спросил Юрка.
- Может и румын - кто их разберёт? – мудро рассудил Петька. - Так вот, я ему на цигарку показываю и говорю, дай, мол, одну. А он достаёт пачку и что-то спрашивает, показывая на сигареты. Ну, я ему киваю: да, да! А сам думаю - щас как даст он мне пинка, буду кувыркаться до самого колодца. Испугался я, если честно. А итальяшка, или румын – кто их разберёт? – показывает на ведро, на колодец, затем показывает один палец и кивает на бочку. Ну, думаю, меня не убудет, если лишнее ведро принесу. А вдруг не обманет?
- Не обманул? – удивлённо спросил Юрка.
- Как видишь. Принёс я ему ведро, а он мне – три сигареты! – растопырив три пальца и показав их Юрке, гордо ответил Петька.
- Ух, ты! Повезло! – с лёгкой завистью в голосе сказал Юра.
- А то! – хитро подмигнул ему приятель.
- Ладно, айда к Сумскому. Может быть, повезёт ещё разок, – согласился Юра, и оба приятеля пошли к базару, по пути измеряя сапогами глубину всех луж.
Или по случаю субботы, или по случаю весенней тёплой погоды на базаре было необычно много людей. Приятели ходили кругами, высматривая наиболее доброго, на их взгляд, немца. Важно было не просто доброго немца найти, а ещё и такого, чтобы курил. Чтобы наверняка спрашивать. Уж если рисковать получить пинка или затрещину, то хотя бы знать, что есть шанс ещё и раздобыть сигарету.
- Гляди, Юрка, вон тот, что со свёртком в руке, - кивнул Петька в сторону магазина, - Вроде с виду не злой. Давай, попробуй у него выпросить.
- Боязно немножко, - заколебался Юра.
- Да ты чё? Немец вроде не злой. Ты, главное, очень близко к нему не подходи, – проинструктировал товарища Петька. – Давай, не тяни, а то уйдёт.
Юрка собрался с духом и пошёл к немцу. Тот стоял у витрины магазина, подставив веснушчатое лицо с рыжими бровями и рыжими ресницами солнцу, и улыбался. Юрка надеялся, что человек в таком настроении, даже если он немец, не станет давать ему пинок под зад, и, осмелев, подошёл к нему почти вплотную.
- Гер официр, - тихим голосом произнёс Юрка заученную фразу, - гиб мир битте айне цигаретте. Фатер виль айне раухен.
Немец опустил голову, внимательно посмотрел на мальчишку и, улыбнувшись, протянул Юрке сигарету. Тот, до конца не веривший в удачу, быстро сказал «Данке» и стремглав побежал к поджидавшему его Петьке.
Домой Юрка летел на крыльях счастья. За пазухой у него был свёрток с несколькими таблетками немецкого сахарина. Отперев ключом дверь, он прямо с порога закричал:
- Мама, мама, я сахарина раздобыл!
И вдруг остановился, как вкопанный. В кухне за столом сидел незнакомый мужик в деревенском кожухе и настороженно глядел на Юрку. Напротив мужика сидела мать, на полу лежал небольшой холщёвый мешок.
- Ты чего разорался, как в лесу?! – строго спросила мать. – Ну-ка, поди к себе в комнату. Нам с человеком поговорить нужно.
Анна Яковлевна встала, подошла к входной двери и заперла её на ключ. Затем вернулась в кухню, плотно прикрыв за собой и эту дверь. Юрка, понурив голову, ушёл к себе в комнату. Из кухни доносились приглушенные голоса матери и мужика. Сначала Юрка хотел прикрыть и свою дверь, но детское любопытство взяло верх, и он, весь обратившийся в слух, встал за дверным косяком. Но, как он ни старался уловить разговор, ничего не получалось – взрослые разговаривали на пониженных тонах. Только несколько отдельных слов и смог расслышать.
Минут через десять мужик, надев облезлую шапку и взяв в руки мешок, вышел из квартиры, оставив на столе буханку хлеба. Юрка зашёл в кухню и несмело сказал:
- Мам, я сахарина немножко раздобыл.
- А? – оторвалась мать от своих раздумий. – Сахарин? Молодец, сынок.
Анна Яковлевна взяла из рук Юры свёрток и, улыбнувшись, погладила сына по голове.
- Добытчик ты мой, - уже ласковым голосом похвалила она сына. – Я сейчас чайник вскипячу.
Юрка весь расцвёл в счастливой улыбке. В последние полгода не часто у них был сахарин, в лучшем случае патока. Сахарин даже не всегда можно было увидеть на базаре. А тут – такая удача!
Прихлёбывая горячий, слегка подслащённый чай, сваренный из каких-то трав, Юрка, заговорщицки понизив голос, спросил:
- Мам, а этот дядька – подпольщик?
- Что ты мелешь? Какой подпольщик? Это знакомый приходил, из села. Вот, хлеба нам принёс – кивнула мать на буханку.
- А почему он говорил с тобой про какие-то сведения? И что нужно что-то куда-то передать?
- Цыц! Ничего такого он не говорил, тебе послышалось. Забудь об этом! И не болтай нигде! Никакой он не подпольщик, а деревенский мужик, - разгневанно сказала мать. – И слово это чтобы вслух нигде не произносил. Забудь вообще это слово – подпольщик. Ты понимаешь, что за него тебя немцы могут повесить?
- Да, мама, конечно, я не буду болтать, - испуганно проговорил Юрка и уткнулся носом в кружку. Он поверил матери, что тот мужик никакой не подпольщик, а обычный селянин. Да и какой из него подпольщик? Разве эти мужественные люди такие? Он представлял себе подпольщика в кожаной куртке, с наганом, пробирающегося ночью по тёмному городу, чтобы взорвать фашистский склад или комендатуру, или чтобы доставить важный пакет партизанскому командиру. А тот дядька совсем не был похож на подпольщика: драный кожух из овчины, стоптанные нечищеные сапоги, облезлая ушанка… Разве таким должен быть подпольщик? Нет, конечно. Это просто какой-то мамин знакомый из села пришёл, чтобы на хлеб что-то выменять. Хотя некоторые сомнения всё же закрались в душу мальчика. Он расслышал, как дядька сказал: «сведения» и «нужно передать». Или ему это показалось?
Но одно Юрка усвоил твёрдо: никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя говорить слово «подпольщик», и тем более «партизан». Ему не один раз довелось видеть повешенных людей с табличкой на груди и надписью «Партизан». Только лишь с Петькой они могли иной раз пошептаться на эту тему. Но о приходе того дядьки Юрка не сказал даже своему другу. Во-первых, опасался быть осмеянным за то, что сельского мужика принял за подпольщика, во-вторых… а вдруг он и правда подпольщик, а Юрка таким образом разболтает, пусть даже и лучшему другу, военную тайну?!
На следующий день Анна Яковлевна вернулась с базара вся заплаканная.
- Мама, ты почему плачешь? Тебя обидели? – испугался Юрка.
- Ой, сынок, беда случилась, - всхлипывая, сказала мать. – У меня на базаре сумку украли вместе с паспортом.
- А деньги там были? – взволновался Юрка.
- Да что деньги? Не было денег. Но паспорт!.. Что же делать теперь?
Юрка до конца не понимал, почему кража паспорта такая уж беда, но догадывался, что без веской причины мать так убиваться не стала бы из-за него.
- Мам, а что бывает за то, что нет паспорта? – осторожно спросил он.
- Ну как же? Могут арестовать, взять в заложники. Да и вообще без него нельзя выходить на улицу, - Анна Яковлевна задумалась. - Нужно завтра же заявить в домоуправление. Может быть, хоть справку какую-то выдадут. Нельзя же совсем без документа.
Обращалась ли мама в домоуправление, или нет – Юрка не знал. Забыл спросить. И вообще он забыл об этой неприятности: свои мальчишеские заботы были на переднем плане.
10.
В конце апреля, утром, к ним в квартиру постучали. Мать открыла дверь, а Юрка выглянул из своей комнаты. В прихожую вошёл мужчина в забрызганных сапогах, сером прорезиненном плаще и шапке-пирожке, надетой не по сезону. С плаща на пол стекали тонкие струйки воды. Мама предложила гостю пройти в кухню, а Юрке велела пойти погулять. Несмотря на то, что погода была явно не для прогулок, – шёл дождь, - Юрка не стал возражать. Быстро собравшись, он вышел во двор и направился к Петькиному подъезду.
Гулять под дождём не хотелось, сидеть дома у Петьки – тоже, поэтому они устроились на лестнице у самого чердака.
- Слыхал, вчера полицаи хотели поймать в Госпроме обезьян, - сообщил новость Петька.
- Ну, и как? – вяло поинтересовался Юрка.
- Говорят, не поймали, - Петька посмотрел на мокрое окно и предложил: - А может быть сходим туда?
- Куда? – рассеянно спросил Юрка.
- В Госпром.
- Что мы там забыли? На немца или на полицая нарваться?
- Может быть увидим тех обезьян, - неуверенно предположил Петька.
- Дулю с маком мы там увидим. Их никто не видел. Только разговоры одни. Нет там никаких обезьян, а люди зря болтают, - Юрке явно не хотелось продолжать разговор.
- Как это нет? Рассказывали, что видели их там. Ещё зимой видели. И кормили их.
- Нет, не пойдём. А вдруг там и сегодня полицаи их ловить надумают? Ещё пристрелят вместо мартышек, - возразил Юрка.
С началом фашисткой оккупации Харькова в зоопарке, старейшем на Украине, не хватало корма для животных. Паровое отопление не действовало, а печурка, которую топили оставшиеся в Харькове сотрудники зоопарка, не могла обогреть помещение. Поэтому обезьяны тесно прижимались друг к другу, тем самым согревая себя. Однажды утром три макаки-резуса, Дези, Роза и Гектор, две самки и самец, порвали сетку и выбрались на волю. Их поиски были безрезультатными. В холодное время макаки бродяжничали по чердакам домов, а когда было тепло, прятались в разбомбленном здании Госпрома. Еду у людей выпрашивали. Воровали все, что плохо лежит.
Когда Харьков освободила Красная Армия, служительница обезьянника Александра Андреевна Стародубцева решила вернуть своих бывших питомцев. Вместе с другими служителями зоопарка отправилась их ловить. Вооружились сачками, палками, рогатинами. Удалось поймать только Гектора. Он гневно и тоскливо кричал. Ночью на его зов пришли подруги. Стародубцевой лаской удалось заманить их в клетку. Так обезьяны снова оказались в зоопарке и стали одними из немногих животных, переживших оккупацию.
- Пойду домой, Петька, - Юрка встал и протянул приятелю руку. – Что-то не хочется гулять в такую погоду.
- Бывай, - скоро пожав протянутую руку, согласился с ним Петька. – Погода, в самом деле, дрянная.
Отпирая дверь, Юрка гадал – ушёл уже визитёр, или ещё нет? Если ещё не ушёл, то от матери можно было получить нагоняй. Она же не зря его выпроводила в такую погоду.
Гость был ещё дома. Они с матерью стояли в кухне возле стола, мама зачем-то высыпала в старый портфель жареные зёрна ячменя. Рядом на столе стоял новый портфель, в который гость убирал какие-то бумаги. Гость резко обернулся. Увидев Юрку, он стал у стола так, чтобы своей спиной закрыть от Юркиного взора портфель, и защёлкнул замок. Вскоре они вместе собрались уходить. Мать велела Юре никуда из дома не отлучаться и, ничего не объяснив, спешно вышла из квартиры вслед за мужчиной.
Юрка прождал до позднего вечера, но мать всё не возвращалась. Оставаться ночью одному в квартире ему было страшно, он запер дверь и постучался в квартиру к Тертычным, жившим этажом ниже. У них он и заночевал.
Утром Юра вернулся домой. Матери не было. Прождав в беспокойстве до вечера, он оставил на столе записку и снова пошёл к Тертычным. Так, в тревожном ожидании прошло несколько дней.
- Ты, Юрочка, не волнуйся, мама скоро придёт, - успокаивала Юру соседка. - Она, наверное, ушла на село, чтобы выменять что-нибудь на продукты. Ушла далеко – ведь в ближних сёлах уже ничего нельзя выменять. Но скоро мама должна вернуться.
- Да, она мне как-то говорила, что ближние к Харькову сёла тоже голодные, - соглашался Юра. – А вдруг её где-то немцы схватили, или полицаи?
- Ты не думай об этом. Всё будет хорошо, и мама скоро вернётся, принесёт крупы или муки, - неуверенным голосом ответила соседка.
- Да, конечно, если только сможет что-то выменять, - задумчиво произнёс Юрка.
На самом деле он не верил в то, что мать ушла на село за продуктами. Юра видел, как мать тогда уходила: она ничего не взяла с собой для мена, наоборот, зачем-то даже унесла имевшийся в доме ячмень. «Без вещей на обмен в село можно было и не ходить, это и дураку понятно», - подумал он, но вслух ничего не сказал.
Весь день он провёл дома. В полдень заходил Петька, звал на улицу, но Юрка решил никуда не уходить и дожидаться возвращения матери в квартире. Он представлял, как мама будет волноваться, не застав его дома. Конечно, можно было оставить на видном месте записку и уйти с Петькой, но гулять не хотелось. Он подолгу стоял у окна, глядя во двор в надежде, что вот сейчас из-за угла появится мама, и тогда все его волнения и тревоги останутся позади.
Вечером в дверь постучали. Юра стремглав бросился открывать, ожидая увидеть на пороге мать. Он даже не подумал о том, что у матери были ключи от квартиры, и что она не стала бы стучаться.
Юрка быстро отворил замок и рывком распахнул дверь. На лестничной площадке стоял незнакомый мужчина средних лет.
- Мне бы Анну Яковлевну, - не поздоровавшись, спросил визитёр.
- А её нет дома, - растерянно ответил Юра.
- А скоро придёт? – поинтересовался мужчина.
- Н-не знаю.
- А ты, малец, кем ей будешь? – прищурившись, спросил незнакомец.
- Это моя мама, - немного невпопад ответил Юра и тут же поправился:
– Я её сын.
- Значит, говоришь, она не скоро будет? – задумчиво произнёс мужчина. – А из взрослых больше никого дома нет?
- Нет, я один, - сказал Юрка и тут же спросил:
- А зачем Вам нужна моя мама?
- Ну, ежели никого из взрослых нет, то передай маме вот это, – незнакомец протянул Юрке какую-то книжицу. – Это паспорт твоей мамы. Я нашёл его недалеко от базара, да всё времени не было принести.
- Спасибо, дяденька, - поблагодарил Юрка, тут же проникнувшись симпатией к незнакомцу.
- И скажи, пусть больше не теряет паспорт. Без паспорта сейчас никак нельзя. Нарвётся, не приведи господь, где-то на проверку документов, и заберут в гестапо, - поучительно сказал мужчина, подняв вверх указательный палец.
- Она его не теряла. У неё сумку украли на базаре, - Юра попытался оправдать маму.
- Ну, бывай здоров, - сказал мужчина, улыбнулся и пошёл вниз по лестнице.
Юрка какое-то время растерянно вертел мамин паспорт в руках, не зная, как с ним поступить. И тут ему вспомнились слова незнакомца: «Без паспорта сейчас никак нельзя… заберут в гестапо…»
Парень представил себе, что мать сейчас томится в холодной тёмной тюрьме, и её не выпустят оттуда, пока она не покажет свой паспорт. От этой мысли мурашки пробежали по телу, и Юрка, забыв даже запереть дверь, помчался к Тертычным.
- Вот… какой-то дядька... вот… принёс, – сбиваясь от волнения, Юрка протянул паспорт открывшей ему дверь соседке.
- Кто принёс? Что принёс? Что случилось? – испуганно спросила Тертычная.
- Дядька… мамин паспорт, - сбивчиво стал пояснять Юра, - сказал, что нашёл возле базара, что маму без паспорта могли забрать в гестапо.
- Какой паспорт? – удивилась соседка. - У мамы что, не было паспорта?
- У неё украли сумку на базаре. А в сумке был паспорт, - возбуждённо сказал Юра. – Дядька его нашёл и принёс. И сказал, что маму могли забрать…
- Ужас! – перебила его Тертычная, всплеснув руками. – Как же можно без паспорта?
- Вот и дядька тот говорил, что нельзя, - добавил Юрка.
- Да ты заходи, не стой на пороге, - спохватилась соседка.
Юрка вошёл в прихожую и спросил:
- Что теперь делать, Мария Ивановна? Как маме помочь, если она в тюрьме?
- Нужно завтра с паспортом сходить в управу. Там скажут, что нужно делать, - рассудила соседка.
- Может быть, я сейчас сбегаю? – возбуждённо спросил Юрка, готовый сию минуту сорваться и бежать куда угодно, только бы вызволить из заточения маму.
- Куда ты сейчас побежишь? Ночь почти уже. Завтра с утра пойдёшь. А пока сядь и покушай, у меня там немножко каши есть, да ложись спать, – сказала Мария Ивановна, и добавила:
- Утро вечера мудренее.
Этой ночью Юрка долго не мог заснуть, всё вертелся с боку на бок и думал о маме. Наконец глубокой ночью он всё-таки уснул. Ему снилась страшная комната без окон, с чёрными стенами, по которым стекала холодная вода на каменный пол. На полу, обхватив колени руками, сидела его мама, а рядом с ней стоял огромный немец в чёрном мундире с плёткой в руке. «Где паспорт? Без паспорта нельзя! Без паспорта расстрел!» - зловеще шипел немец, а затем громко расхохотался: «Расстрел! Расстрел! Расстрел!..»
Юрка проснулся в холодном поту, ужас охватил всё его существо. Сев на кушетке, он испуганно огляделся. Сообразив, наконец, где он находится, и что это был всего лишь страшный сон, что сквозь оконное стекло уже проглядывают низкие лучи утреннего солнца, мальчик немного успокоился. Быстро вскочив, он пошёл в кухню, откуда доносилось невнятное пение Тертычной.
- Доброе утро.
- А, проснулся, - вместо приветствия сказала Мария Ивановна.
- Да, проснулся. Мне нужно идти в управу с маминым паспортом, - напомнил ей Юра.
- Да, конечно иди, - ответила ему Тертычная. – Если маму арестовали из-за паспорта, то её тогда отпустят. Иди, Юра, иди в управу.
Управа находилась недалеко, всего в двух кварталах от дома. Юра шёл бодрым шагом, размахивая в такт ходьбе зажатым в руке паспортом. Он шёл и представлял себе, что как только он покажет мамин паспорт, её тут же отпустят домой. Но чем ближе Юрка подходил к управе, тем меньше уверенности в успехе у него оставалось.
В коридоре управы Юра растерянно остановился. Вдоль стен, по обе стороны, было много дверей с табличками. В которую из них ему следовало войти, он не знал. Спросить же было не у кого – коридор был пуст, свет из дальнего окна едва освещал его, стояла мёртвая тишина. Юрка нерешительно пошёл вперёд, в полумраке едва различая таблички, прибитые к дверям. Шаги гулко отдавались в пустом коридоре, некоторые половицы поскрипывали под ногами. Сердце тревожно колотилось в груди, почему-то стало страшно.
Пройдя до конца коридора и так и не поняв, в которую же дверь ему следует войти, Юрка готов был по-быстрому ретироваться из этого зловещего помещения. Но тут открылась одна из дверей, и из неё вышла женщина. Она направилась в противоположную сторону, и Юрка испугался, что она сейчас уйдёт и ему снова не у кого будет спросить, куда же всё-таки обращаться.
- Тётенька, подождите, - окликнул он женщину.
- Да? – обернулась она и вопросительно посмотрела на него.
- Тётенька, у меня здесь… у меня… я хотел узнать… - Юрка не мог совладать с охватившим его вдруг волнением.
- Юра? – удивлённо спросила женщина. – Что ты здесь делаешь?
От этого вопроса Юрка ещё больше растерялся. Он стоял, протягивая мамин паспорт, не в силах вымолвить ни слова.
- Да что же ты молчишь, будто в рот воды набрал? – усмехнулась женщина, и тогда Юрка узнал в ней мамину давнюю знакомую Елену Ивановну. Это придало ему храбрости и решительности, и он всё ей рассказал. Рассказал о том, как мама спешно ушла из дома с каким-то незнакомым ему мужчиной, о том, как сам он ждал её возвращения, ночуя у Тертычных, и об украденном паспорте рассказал, и о незнакомце, который этот паспорт вчера принёс.
Елена Ивановна выслушала его, не перебивая, погладила по голове и сказала:
- Тебе, Юрочка, надо бы не сюда идти, а на Сумскую, 100.
- В гестапо? – испуганно спросил Юра.
- Нет, в гестапо тебя не пустят. Но в том же доме сейчас находится штаб городской полиции. Если маму арестовали из-за паспорта, то у полицаев должны быть сведения об этом. Сходи туда, может быть, там ты что-то узнаешь, - сказала Елена Ивановна.
Юрка согласно кивнул и побрёл по коридору. Он очень боялся идти на Сумскую улицу. Об этом месте в Харькове ходили жуткие слухи, люди старались стороной обходить квартал, где располагалось гестапо. Это было место, откуда не возвращались. Но, ради спасения мамы Юра решил во что бы то ни стало перебороть свой страх и узнать о том, где она сейчас находится.
- Постой! – окликнула Юру Елена Ивановна, - погоди минутку.
Она подошла ближе к Юре и тихо спросила:
- Тебе есть что кушать, Юра?
Юрка неуверенно кивнул головой:
- Было немножко крупы. Я её к Тертычным отнёс, мне из неё Мария Ивановна варила кашу.
- Погоди немножко, я сейчас тебе принесу талонов на продукты, - сказала она и вернулась в комнату, из которой только что вышла. Через минуту она протянула Юрке несколько талонов.
- Получишь по ним в гастрономе продукты, - почти шёпотом сказала Елена Ивановна. – Только спрячь их подальше и никому не рассказывай о том, что я тебе их дала. И гляди, не потеряй.
- Спасибо, тётя Лена, - поблагодарил Юра. - Я пойду?
- Иди. Да, Юра, полицаям скажи, что мама ушла на село и не вернулась. Ты понял меня? Ни слова больше! – наставительно сказала Елена Ивановна и добавила: - Если не удастся найти маму, или если она на днях сама не вернётся – приходи снова сюда, ко мне. Будем тогда вместе думать, что делать дальше.
Выйдя из здания управы, Юра постоял несколько минут, собираясь с духом, и пошёл в сторону Сумской улицы. Мысли путались в голове, воображение рисовало жутковатые картины. На полпути он даже остановился и захотел повернуть назад, чтобы взять с собой Петьку - всё-таки вдвоём не так страшно, но, поразмыслив, он отказался от этой затеи и, уже решительно, пошёл дальше.
У входа в гестапо стоял немец с карабином за спиной. Юра постоял в отдалении, наблюдая за часовым, и пошёл дальше, мимо здания. За углом он увидел ещё один подъезд, на крыльце которого стоял человек в чёрной шинели, тоже с карабином и с белой повязкой на рукаве. Юра догадался, что это и есть штаб полиции, и направился туда. Ноги вдруг стали ватными, в груди гулко застучало. Юрка нерешительно стал подниматься по ступенькам, но дорогу ему преградил полицай.
- Ты куды, пацан? – грубо спросил он.
Юрка растерянно остановился и попытался объяснить:
- Я мамку ищу. Люди сказали, что её могли арестовать. Она была без паспорта.
- А ну, гэть звидсы! – рявкнул на него полицай.
Юрка испугался, но не повернул назад. Желание вызволить из беды маму взяло верх над страхом.
- Дядэньку, мэни тильки взнаты, чы тут моя мамка, - Юрка попытался разжалобить полицая, перейдя на украинский язык.
- Гэть, я сказав! – снова рявкнул полицай, схватил Юрку за плечо, развернул и дал ему пинка кованым сапогом. Юрка слетел с крыльца, едва удержавшись на ногах. Полицай для острастки скинул с плеча карабин и наставил его на Юрку.
- Гэть, щеня! Кому сказав?! – полицай щёлкнул затвором.
Юрка стремглав, прихрамывая после полученного пинка, устремился за угол. Полицай ещё что-то прокричал ему вслед, выматерился и повесил карабин снова на плечо. Отбежав от опасного места несколько сот метров, Юрка перевёл дыхание и, понурив голову, побрёл домой.
Ещё несколько дней прошли в ожидании. Появившаяся было надежда разыскать мать сменилась горьким разочарованием. Юрке ничего не оставалось, как ждать. И он ждал. Время тянулось нескончаемо долго, день казался неделей. Выходить на улицу не было никакого желания, и Петька, забегавший несколько раз за ним, в конце концов перестал заходить.
Никаких попыток разыскать маму Юра больше не предпринимал. Не потому, что не хотел или боялся – он просто не знал, где и как её искать. Неудача в штабе полиции дала ему понять, что такие розыски почти бесперспективны и крайне опасны. Он время от времени подходил к окну и подолгу стоял, глядя во двор. Обманывая себя, ища в этом обмане спасения, Юра мысленно твердил, что мама всё-таки ушла на село, ушла далеко, может быть, даже где-то заболела. Но скоро она всё равно должна вернуться. Эти мысли были слабым утешением, но он больше предпочитал думать так, и никак иначе. Допустить мысль, что мама уже никогда не вернётся, он не мог.
Через несколько дней, полных тревоги, Юра, как и советовала Елена Ивановна, взял мамин паспорт и снова пошёл в управу. Теперь разыскать её не составило никакого труда. Едва он переступил порог комнаты, где работала Елена Ивановна, как та спросила:
- Ну что, Юра, не пришла мама?
- Здравствуйте. Не пришла. Я её целыми днями ждал, никуда не уходил, - ответил он.
В комнате работали ещё две женщины, и Елена Ивановна, встав из-за стола и подойдя к Юре, положила руку на плечо мальчику и кивнула в сторону коридора. Когда они оказались вне комнаты, она спросила:
- Ты в штаб полиции ходил?
- Ходил, - ответил Юра и чуть не расплакался.
- Успокойся и расскажи, как было дело, - погладив его по голове, ласково попросила Елена Ивановна.
Юрка, как это свойственно детям, со всеми подробностями, сбивчиво, перескакивая в своём рассказе с одного на другое, забегая вперёд и снова возвращаясь к началу, поведал о своих злоключениях в тот день. При этом он часто шмыгал носом, но слёзы обиды всё-таки удержал, не расплакался.
Выслушав этот рассказ, Елена Сергеевна сказала:
- Вот что, Юра, я тебя определю в детский дом.
- Я не хочу!
- Пойми, тебе скоро нечего будет есть. Тертычные – они хоть и добрые люди, но тоже не смогут долго тебя кормить. Ты же знаешь, как голодно сейчас в Харькове. А в детдоме ты хоть от голода не умрёшь.
- А мама? Если она вернётся, а меня нет дома – что она подумает? – попытался возразить Юра.
- Когда мама вернётся, она сразу же узнает, где ты, и заберёт тебя домой. В детдоме детей, у которых есть родители, не держат, - Елена Сергеевна снова успокаивающе погладила мальчишку по голове. – Ты знаешь, где дома лежит твоя метрика?
- Знаю.
- Тогда давай мамин паспорт мне, а сам ступай домой, возьми кое-что из одежды, метрику и приходи снова ко мне.
- Ладно – нехотя согласился Юрка, протягивая паспорт.
- Не забудь запереть в квартире окна и дверь. Ключ от квартиры отдай Тертычным и скажи им, что тебя определяют в детдом. Они тогда скажут маме, когда она вернётся, где ты находишься. Понял меня?
- Понял, - буркнул Юрка в ответ.
- И гляди, не дури, Юра. Сделай всё так, как я тебе сказала. Я жду тебя здесь – добавила Елена Ивановна и пошла обратно в комнату.
11.
Детдом располагался в каком-то старом двухэтажном здании, обнесённом высоким кирпичным забором с металлическими воротами, у которых дежурили полицаи. Какая-то женщина проводила Юру в большую комнату, где рядами стояли грубо сколоченные деревянные кушетки с тощими ватными матрацами, покрытые серыми одеялами. В комнате в это время никого не было, обитатели приюта гуляли во дворе. Женщина указала Юрке на одну из кушеток и сказала:
- Спать будешь здесь. Узелок с вещами положи под кровать и можешь выйти на улицу погулять, заодно познакомишься с другими детьми. Скоро будет обед. Ребята тебе покажут, где столовая. И гляди мне – не смей не шалить! Дисциплина – прежде всего. Чужих вещей не трогать! За нарушение будешь строго наказан.
Женщина повернулась и вышла прочь. Юрка сунул узелок под кушетку, огляделся, прошёлся по комнате, выглянул в окно и затем пошёл во двор детдома.
Детей в приюте было не много – человек пятьдесят-шестьдесят. В основном в возрасте от пяти до двенадцати лет. Новичка обитатели детдома приняли без особых эмоций, все были заняты своими детскими делами: кто помладше – копались в куче песка, кто постарше - сидели небольшими группками на скамейках, что-то обсуждая, или же ходили по двору. К Юрке подошли двое мальчишек, приблизительно его ровесников:
- Привет. Новенький? – спросил один из них, тот, что повыше ростом.
- Угу, - буркнул Юрка.
- Откуда?
- Из Харькова.
- Это понятно: здесь все из Харькова. Из какого района?
- Из Загоспромья.
- А мы с тракторного. Звать тебя как?
- Юра.
- А я – Семён. Сенька, в общем. А это – Серёга, мой брательник.
- А вы давно уже здесь?
- Больше месяца.
- Ну и как тут?
- Плохо. Кормёжка дрянь, жрать дают только днём, заняться нечем, вши заели... Тоска, в общем. Чуть что не так – можно и резиновой палкой получить по спине. Мы с Серёгой уже получали.
Серёга утвердительно кивнул головой.
- А кого-нибудь родители отсюда забирали? – спросил Юрка.
- Какие родители? Здесь только те, у кого ни родителей, ни родственников. Сироты, в общем, - вмешался в разговор Серёга.
- А если найдутся родители? – не унимался Юрка.
- Не знаю. Здесь пока ни у кого не нашлись.
У входа в приют раздался звонок, и все, бросив свои занятия, устремились внутрь здания.
- Обед. Пошли, что ли? А то мало того, что голодными останемся, так ещё за опоздание всыплют, - сказал Сенька.
Обедали в большой комнате, где стояли два длинных стола с приставленными к ним скамьями. На столах стояли миски с жиденькой, едва подсоленной кашицей, кружки с чуть подслащенным морковным эрзац чаем. Рядом с каждой миской лежало по небольшому кусочку чёрствого хлеба.
Всё время, от подъёма до отбоя, каждый из детей был предоставлен сам себе. Можно было находиться в комнате, можно было гулять во дворе, но за территорию не выходить – запрещено. В середине дня – обед всё с той же кашицей и эрзац чаем. Юрка, как и другие дети, прогуливался по двору детдома с новыми знакомыми. Те рассказывали о своих приключениях, он - о своих. Так прошли два похожих друг на друга дня.
На третий день, сразу после обеда, на территорию приюта въехал серый автобус. В него усадили нескольких детей разного возраста и он, наполнив двор бензиновым сизым выхлопом, исчез за воротами.
- Куда это их повезли? – спросил Юра.
- Кровь забирать, - глядя вслед автобусу, прошептал Серёга.
- Какую кровь? – не понял Юрка.
- Самую обыкновенную. Приезжает вот так автобус, забирают нескольких детей и увозят. Говорят, что увозят в госпиталь.
- В какой госпиталь? Зачем?
- Говорят же тебе: кровь забирать, - как несмыслёнышу, растолковал Сенька. – Для раненых немцев.
- Как это – забирать кровь?
- А кто его знает! Из тех, кого увезли, сюда никто не возвращался.
Ночью Юрка спал плохо. Едва он засыпал, как начинал сниться кошмарный сон: его кладут на кушетку, разрезают грудь, втыкают большую иглу в сердце и насосом выкачивают из него всю кровь. Он просыпался, весь дрожа, покрытый липким потом, но как только снова засыпал, кошмарный сон повторялся.
Утром, выйдя на прогулку, Юра приметил на заднем дворе детдома у самого забора телеграфный столб с боковой подпоркой. Долго не раздумывая, даже не осмотревшись, он быстро взобрался по подпорке наверх, с неё дотянулся до забора, взобрался на него и, не испугавшись высоты, сиганул вниз. Никто, кроме Сеньки и Серёги, этого дерзкого поступка не заметил. Но они не последовали за ним, а лишь сделали вид, что ничего не произошло и, перешёптываясь, быстро ретировались с заднего двора.
Через час петляния по улицам и переулкам, Юрка уже стучался в квартиру к Тертычным. Дверь открыла Мария Ивановна.
- Юра? – удивлённо спросила она. – Ты же должен быть в детдоме?
- Я убежал оттуда. Там детей куда-то увозят и кровь из них для немцев забирают, - возбуждённо выпалил Юрка.
- Тише, ты! – одёрнула его Тертычная. – Заходи, быстро!
Как только Юрка вошёл, она тут же запрела дверь.
- Чего разорался, как на митинге? – проворчала Мария Ивановна. – Хочешь, чтобы весь дом знал, что ты сбежал?
- Я не буду больше, - насупился Юрка.
- Не буду! – передразнила его соседка. – Вчера полицаи приходили, тебя спрашивали!
- Меня? – удивился Юрка. – Но я же только сегодня сбежал! Зачем они тогда вчера приходили? Вчера я ведь был ещё в детдоме!?
- Зачем, зачем. Откуда я знаю – зачем? – сердилась Мария Ивановна. – Не к добру это, Юрка. Нельзя тебе здесь оставаться. И в детдом снова нельзя.
Напуганный этой новостью, Юрка даже забыл спросить, не возвращалась ли мама.
- А что же мне делать, Мария Ивановна? – забеспокоился он.
- Вот что, - подумав, сказала Тертычная, - у вас где-то в селе есть родня…
- Мама говорила, что летом мы пойдём в Николаевку к тётке Ганне, - вспомнил Юрка.
- Ну, вот и хорошо, – облегчённо вздохнула женщина. – А как добраться туда, ты знаешь?
- Мама говорила, что нужно найти в Песочине Савву Ивановича, и он расскажет, как лучше туда добраться.
- Вот и славненько. До Песочина тут рукой подать, - заключила Мария Ивановна, – ты сегодня заночуй у нас – в квартиру к себе не ходи! – а завтра утречком пойдёшь в Песочин. Я тебе расскажу, как туда дойти.
Рейтинг: +2
686 просмотров
Комментарии (2)
