Окаменелые сердца, или Медуза Горгона, ч. 1, гл. 8

Глава восьмая
 
  Да, тот котенок, та дьявольская тварь в его образе, напомнила Павлу его историю со вселением в него беса мучителя, и Павел опять лежал на своей одинокой кровати с жутким и одновременно грустным настроением, вспоминая прошедшее. «Так уж мне на роду написано, - думал он, - «духи злобы поднебесной» теперь всегда окружают меня, и только Господь не дает им меня погубить. А я Его забыл, сколько прошло дней, а я не молюсь, только перед сном читаю «Отче наш» и крещусь… Нет, нельзя так, а то не только бес, но уже и новорожденные «котята» начинают нападать на меня. Нет, так нельзя, иначе недолго и окончательно свихнуться.
  Надо действовать, что-то делать, но что? Уходить отсюда, но куда. Конечно, не в Дом престарелых, а в другую семью: искать женщину, желательно, одинокую, и с жильем, квартирой. А это долгий процесс, ой, какой долгий…». И Павел открыл компьютер. Зарегистрировался в нескольких сайтах знакомств и стал просматривать анкеты женщин, живущих в его городе. И вот: первое свидание с бывшей учитеьницей, живущей одиноко и не так далеко от его дома.
  Наступило лето, и солнце светило весело и привычно. Павел опять шел той же дорогой, по которой столько раз гулял со своей женой, и сердце опять сжалось от невыносимой тоски: каждый дом, каждое дерево, перекресток напоминали о ней, а в своей руке он опять ощущал ее нежную, маленькую кисть, пальчики. Солнечный свет, в обилии разливавшийся вокруг, подернулся туманом: тоска по любимому человеку заслоняла праздничный, играющий, когда-то так знакомый мир – все вновь казалось нереальным, обманчивым, ненужным. Везде были горечь и боль, и нигде не было от них спасения. Павел взглянул на часы: он опздывал на пять минут. Прибавил шагу и очутился на площадке перед парком Победы, в центре которой высилась стелла в честь воинов-освободителей.
  К нему подошла стройная женщина со строгим лицом, спросила, улыбнувшись, его имя и, удостоверившись, что он действительно Павел, улыбнулась еще больше и сказала, что она Надя. Павел не чувствовал себя в форме, готовым к новому знакомству, поэтому несколько растерянно предложил ей пройтись и повел к близлежащему кафе. Они вошли в салон, Надя расположилась за столиком, а Павел взял две бутылки пива и предложил выйти на улицу, где также стояли столики. Сели в тени, Павел налил два бокала бурлящего пеною напитка и поднял свой, предлагая выпить за начало большой и крепкой дружбы. Но Надя отказалась, Павлу это не понравилось, и он залпом опорожнил свой фужер, наполняя себя ледяной кипящей влагой. Тоска и боль отступали, голова прояснялась, как и окружающий мир, туман уходил. Он начал с интересом приглядываться к Наде, слушая ее короткий рассказ о своей жизни. Мелкие, еще не потерявшие признаки молодости черты лица не выражали почти никаких чувств. Видно было, что жилось ей неплохо: своя двухкомнатная квартира, все условия, непыльная работа в офисе. Замуж? Да, она хочет выйти замуж, но так, чтобы это никак не отразилось на ее привычном, «веками» устоявшемся образе жизни. То есть никаких жертв, а в любовь она уже давно не верит.
  - Я, конечно, могла бы пригласить вас к себе, - сказала Надя, - но зачем? Я уже встретилась с одним, и он мне сразу сказал: «Поехали к тебе и там все обсудим». Потом я еле от него отвязалась….
  Павел согласно кивал головой и, одобряя поведение Нади, сказал:
  - Я бы так никогда не начинал знакомство с женщиной: это явное неуважение к ней.
  - Да, - подтвердила она.
  И стало скучно, да так, что Павлу захотелось уйти от Нади, и поскорее. Он еще предложил Наде выпить пива, она опять отказалась, и Павел опять залпом выпил следующий бокал. Потом следующий, а затем… Опустела вторая бутылка, опустела вместе с нею и душа, но зато наполнился мочевой пузырь. Наконец, Павел решительно встал и сказал Наде, что ему пора в туалет и проводить он ее не сможет. Она приняла это как должное и «без слез и сожаления» пошла на остановку автобуса, а Павел – в свой бывший дом, в котором есть туалет. Так закончилось это первое свидание.
  После него немало было и других. Встречались разные женщины, говорили Павлу и приятные, и неприятные новости, последних, естественно, было больше. Дом престарелых – это кошмар: это тюрьма, психушка, там живут одни зеки, а потом добавляли: но все-таки у вас будет крыша над головой, какой-то дом. Павел встречался, слушал и везде видел и понимал одно: никто, никто из них никогда не разделит его злосчастную судьбу, потому что, как Аркадий Райкин говорил: «Личный покой все-таки прежде всего, покой… и, можете себе представить, - порядочек».
  Павел готовился к переезду в Дом престарелых. Несколько дней почему-то исключительно пешком обходил далеко отстоящих друг от друга врачей для справки медосмотра, оформил передачу квартиры Ане, выписался из нее, переписал на Аню различные документы. «Вы не бойтесь: я вас не обману, - торжественно говорила она, - вы только подарите мне квартиру, а остальное я сама все сделаю. Умоляю вас, отдайте мне квартиру: тем более она ведь не ваша, а мы в ней всегда жили». Иногда Павел смотрел на нее и видел проскальзывающие в ней черты любимой жены: мимику, жесты. Он говорил об этом Ане, а она отвечала: «А как же: я ведь ее родная, единокровная дочь, иначе и быть не может».
  Так незаметно пролетело лето и настала осень. Холодало день ото дня. Дожди и слякоть на улице, а места в Доме престарелых так и не удавалось найти. Павел перестал пить, занялся своим романом, посвятив несколько строк своей жене. Молился, стал ходить в церковь, отчего возбуждал неистовство сидящей в нем твари, но его жизнь все-таки вошла в некую уже привычную колею. Кот подрос и все более победно разгуливал по дому, задрав свой необычайно пушистый, похожий на беличий хвост. К Павлу больше не приставал, даже терся о его ноги, прося покормить, и Павел звал Диму, который насыпал ему кошачьего корма. Павел продолжал переписываться в интернете, но в удачу не верил и со страхом ждал переезда в Дом престарелых. Организации, которые оформляли его в дом престарелых, в лице отдельных их представителей удивлялись его решению и осуждали за то, что он так просто отдал свою квартиру, которую можно было разменять и избавить себя от такого страшного будущего. Никто не понимал его отношения к Ане, что он не может разрушать ее жизнь, принести ей хоть малейшее зло хотя бы потому, что она дочь его столь любимой жены.
 
  Стояла какая-то неопределенная погода: среди серых туч мягко светило солнце, было нехолодно и нетепло, грязь на земле подсохла, и вся городская природа будто отдыхала от недавних ливней и мучительно моросящих дождей. Павел шел на очередное свидание без чувств, надежд, в какой-то почти тихой прострации, когда сердце спокойно и покорно ждет своего далеко не сладкого будущего. Временами вспыхивала прежняя боль, когда он уж какой раз проходил знакомыми, родными для него местами улицы, но она уже не терзала, как раньше: Павел мысленно уже прощался с ними навсегда.
  Когда он появился на площади перед парком, к нему подошла стройная женщина в оригинальной белой шапочке, завернутой по восточному типу, темно-синей куртке и темной, с вензелями, юбке. Высокий лоб, тонкие, красиво очерченные, прямые губы в умеренно красной памаде, соразмерно большие подведенные черной тушью глаза в очках, в которых видны были строгость, ум и участливость. Лицо сужалось к подбородку, без пухлых щек выглядело интеллигентно и утонченно. Из-под шапки выбивались черные прямые волосы, которые вместе с оригинальной шапочкой добавляли некоторую игривость к ее облику.
  - Вы Тамара? – спросил Павел. – Я не ошибся?
  - Да, я Тамара, - ответила она и мило, интеллигентно улыбнулась.
  - Пройдемся немного, - предложил Павел, - я немного расскажу о себе. А это – вам, - и он преподнес ей первый свой сборник рассказов.
  - Спасибо, - сказала Тамара и сунула книжку в сумку.
  Дальше все было как обычно: Тамара осудила и Павла, и Аню, и, в конце концов, сказала откровенно:
  - Мне нужен настоящий мужчина: мне надоело выполнять мужскую работу дома, я просто слабая женщина, а вынуждена становиться сильной и крепкой. Мне нужен мужчина, с которым я бы чувствовала себя как за каменной стеной, а вы не такой.
  - Да, каменной стеной я, к сожалению, быть не могу, я просто человек из плоти и крови, извините. Так что нечего продолжать нам наши отношения: я герой не вашего романа.
   Павлу опять стало скучно и тоскливо, и он решил немедленно расстаться с ней, предлагая проводить ее до автобуса. Тамара сказала, что мужа давно похоронила, что работает в университете на должности доцента, что она кандидат педагогических наук.
  - Я читала ваши рассказы в интернете, - сказала она, - они мне понравились. Очень искренние, жизненные.
  - Спасибо, - ответил Павел. – Я сейчас пишу роман.
  - О чем?
  - О судьбе учителя последних лет советской власти.
  - Интересно было бы почитать.
  Павел с любопытством взглянул на нее:
  - Вы интересуетесь литературой? – спросил он.
  - Да, когда-то читала запоем, а сейчас работа, студенты…
  - А работа нравится?
  - Раньше нравилась, а сейчас все превратилось в текучку, составление различных документов, нормативов, – устала я.
  - Так уходите: живите на пенсию, для себя.
  - На пенсию сейчас не проживешь – вот и тяну лямку, деваться некуда.
  Так они дошли до остановки, Павел хотел посадить Тамару на подошедший автобус, но она предложила проводить ее до дому. «Зачем, - подумал Павел, - все равно мы скоро расстанемся навсегда», но все-таки пошел рядом с ней, желая скорее расстаться.
  Они перешли дорогу и вступили в район серых девятиэтажных домов, среди которых уже не светило солнце, затерявшееся в них, как среди темно-синих обложивших небо туч.
  - Тамара, - сказал Павел, - зачем нам дальше идти: все равно мы скоро расстанемся навсегда, так чего время тянуть: давайте попрощаемся?
  - А почему Вы так решили? – спросила она.
  - Вы же сами сказали, что вам нужен другой мужчина.
  - Да, я так сказала.
  - Так чего время тянуть?
  - Женщины переменчивы: вдруг мне захочется пригласить вас в гости.
  - По-моему, вы не из таких: женщина сильная, властная, решительная, я вам не пара.
  - Да, вы правы, но мне так хочется быть слабой, чтобы у меня всегда был защитник.
  - Вот и ищите себе такого, а причем тут я?
  - Как знать, как знать: может быть, мне захочется быть с вами… Да, мне нужен сильный мужчина, я хочу быть просто слабой женщиной.
  Павел шел, исполняя просьбу Тамары, и просто ждал, когда она наконец повернет к своему дому. Он не видел, как сгущались тени между темными теперь уже зданиями, в проулках, внутри дворов.
  - Ну вот, мы и пришли, - улыбнулась Тамара и остановилась.
  - Прощайте, - облегченно сказал Павел, - желаю вам найти сильного мужчину и быть счастливой.
  - Спасибо, - ответила Тамара, - вам тоже всего доброго. Может быть, еще встретимся.
  - Не думаю, - сказал Павел, поклонился и зашагал к себе, в свой неродной дом.
  «А до дома своего не довела: боится», - подумал он и увидел, как солнце приветливо протянуло ему свои лучи.
  Шло время, Павел знакомился, ходил на свидания и однажды получил в интернете на свою почту письмо от Тамары. Она писала, что запоем читает его книгу, что сейчас по-новому поняла его рассказы и они захватили ее всю, целиком. Павлу было, конечно, приятно, но Тамара почему-то нигде не касалась содержания этих рассказов, не оценивала их героев. В ответных письмах Павел благодарил Тамару, а она рассказывала о своей тоскливой, одинокой жизни, жаловалась, что ее никто не понимает. Через несколько недель она написала, что соскучилась по беседе с умным и интересным человеком и хотела бы с Павлом встретиться. Он ответил, что сейчас занят, а встреча вряд ли что изменит в их отношениях: они слишком разные люди.
  Прошло еще несколько дней, переписка продолжалась: Тамара писала, что книга Павла стала ее постоянным чтением, что она теперь перечитывает его рассказы и находит в них новые красоты и глубины. Наконец, она его пригласила в гости и написала адрес.
  И Павел отправился, с чувством некоторой горечи от прежнего разговора, но времени прошло много, несколько недель, а Павел был человеком незлопамятным. С трудом он нашел дом, который ему указала Тамара: девятиэтажки стояли вразброс, переулки и дворы были опять покрыты какой-то тенью, даже при солнечном свете осеннего солнца, негреющего, но еще достаточно яркого. Тамара открыла ему дверь, стройная, изящная, красивая, в ярко-красном облегающем халатике.
  - Здравствуйте, я вас ждала. Спасибо, я люблю розы, - ответила она на приветствие Павла, приняв от него белую розу, и пригласила в комнату.
 Павел вошел, и вдруг колокольный, глубокий, мощный звон как бы накрыл его с головой, заставил встрепенуться.
  - Не пугайтесь, это мои старые часы, еще с детства остались, - улыбнулась Тамара, и Павел увидел в углу комнаты большие, темно-корчневые, красивые, в рост человека часы, с большим темно-золотым циферблатом и маятником.
  Странно, но казалось, что они в комнате, квартире, занимают очень важное место не только своим житейским значением, но и важностью, солидностью: рядом с телевизором, так сказать, «членом семьи», они казались предметом одушевленным, они возвышались над ним и как бы покровительствовали всей комнате и всему дому.
  - Это мои любимые часы, - добавила Тамара, - я по ним живу, дышу, работаю и отдыхаю, - и смахнула с их поверхности несколько пылинок.
  Павел кивнул головой и сел на предложенный ему диван. Тамара села рядом и повернулась к нему:
  - Ну, рассказывайте: как живете, как продвигается ваш роман?
  - Спасибо… Живу трудно и пишу трудно.
  - Аня как к вам относится? Не обижает?
  - Нет… нас сблизило несколько общее горе.
  - Да, я понимаю… Ну ничего: пройдет время, уляжется боль, и вы начнете новую жизнь.
  - Да, наверное. А вы как? Не думаете уходить на пенсию? Отдохнуть?
  - Пока нет: на пенсию не проживешь.
  - Да, конечно. А как здоровье?
  - Так себе, бессонница мучает.
  - Давно?
  - Да, уже много лет. Где я только не лечилась, какие лекарства не принимала – ничего не помогает. А у вас как со здоровьем?
  - Сердечко… тоже давно пошаливает, но жить можно.
  - Да, в наши годы всегда что-нибудь да болит…
  - Да.
  - Ну, я пойду на кухню, приготовлю чай. Вы не против?
  - Нет, конечно.
  - Осмотритесь, потом я вам покажу другую комнату.
  - Спасибо.
  Тамара ушла, а Павел стал осматриваться.
  Сразу обратил внимание на большой портрет, висевший на левой стене, над пианино. Это был ее ранний портрет, но довольно странный. На черном фоне выступало лицо Тамары и верхняя часть тела, одетого в блузку, расписанную под цвет морской волны. Лицо умное, серьезное, красивое, но несколько суховатое при всей своей женственности. Параллельно идущие голубые, извилистые линии волн на блузке придавали ему на темном фоне что-то неопределенное, непостоянное, даже зловещее.
  - Это меня один парень рисовал, любитель: я здесь не совсем похожа, - Тамара стояла в дверях комнаты и улыбалась.
  «Может быть, - подумал Павел, - но дело не в этом, а в том, что он что-то нашел в твоей душе и выложил это на холсте.
  После небольшого угощения Павел опять перешел в эту большую комнату с большими часами и теперь обратил внимание на два высоких стеллажа с книгами, стоявших вдоль противостоящих стен. Он спросил разрешения посмотреть книги и стал их внимательно рассматривать. Здесь было много классики, русской и зарубежной, причем все книги были не раз читаны, некоторые даже склеены из-за частого употребления. Полные собрания сочинений Фенимора Купера, Майн Рида, Пушкина, Толстого, Лермонтова… Немало было книг и неизвестных или мало известных Павлу авторов, но они были тоже весьма зачитаны. Павлу это понравилось, и он сказал об этом Тамаре.
  Продолжая осматривать комнату, Павел заметил пару развалившихся стульев, как-то не к месту поставленных за круглым столом, около балконной двери. Тамара заметила его взгляд и сказала, что эти стулья развалились, а починить их некому, а у нее времени не хватает.
  - Я вам говорила, что не хватает в доме мужчины, так что всю мужскую работу должна выполнять я сама, – сказала она.
  - Может, я смогу вам помочь, - ответил Павел.
  - Попробуйте, - сказала она.
  На правой от балконной двери стене Павел увидел портрет Неизвестной Крамского. Раньше он восхищался им, но после прихода к Богу ему не нравилась непомерная гордость этой красивой женщины, она отталкивала. Машинально он сравнил ее портрет с портретом Тамары, висящим над пианино. «Да, она горда, - подумал он, - поэтому и повесила портрет Неизвестной».
  Потом Павел опять сел на диван, рядом с Тамарой, и они продолжили разговор.
  - Мне надоело, уже невозможно делать всю мужскую работу: я ведь просто слабая женщина, - опять жаловалась она.
  И Павел опять вздрогнул от этого колокольного, бьющего по всему телу и душе боя больших часов. Пора было идти домой, и он вежливо простился с Тамарой.
  Отношения развивались, и через неделю Павел вновь пошел к Тамаре. Особой надежды на прочные отношения он не чувствовал, но Тамара позвонила ему, сказала, что соскучилась, и это бодрило. По-прежнему он ограничивался только просмотром книг, беседой, не делая никаких попыток поцеловать или обнять Тамару. Он понимал, что все это было не от души, как у него, так и у нее, что не души, а судьбы они только и могут соединить в данной ситуации. Попросил у Тамары клей, насадил на него ножки двух сломанных стульев, а потом они распрощались «В следующий раз надо будет ее поцеловать, - подумал Павел, - отношения должны быть естественные».
  Через следующую неделю Тамара встретила его  в голубых джинсах и легкой шелковой блузке с красными разводами на белом фоне, с улыбкой, а часы вновь неожиданно ударили в голову и во все тело Павла. И опять это осознание рока, судьбы в их колокольном звоне проникло в него… Сегодня Тамара приготовила кое-что повкуснее, чем в прошлый раз, и Павел с аппетитом ел,  похваливая аппетитный гороховый суп с мясом, заливную рыбу и свою новую подругу. Потом рассказывал о своей прежней школьной жизни, Тамара слушала и тоже рассказывала о своих студентах, своей кафедре и мыла посуду в раковине. «Пора», - решил Павел и подошел к ней. Обнял ее, поцеловал, она слабо сопротивлялась, но на поцелуй ответила. Потом Павел посадил Тамару на колени и стал ласкать ее.
  Да, Тамара была нежной, изящной, красивой, и Павел добрался до тоже красивой, нежной груди, прижал к себе ее всю, положив руки на ноги и поглаживая их. «Я хочу тебя! – задыхаясь, сказал он тихо.  «Да, конечно, надо идти в постель», - сказала она и повела Павла в ту комнату, в которой он бывал лишь однажды. Там была спальня Тамары и рабочий кабинет с компьютером и неизменными книжными стеллажами по стене.
   И в постели она была хороша: любила и ласкала вдохновенно, от души, молодо, живо.  Потом умиротворенно обнимала Павла и сказала, что ей с ним было хорошо. «Чувствуй себя как дома, - сказала она, - кури, где хочешь: это теперь и твой дом».
  Павел с удовольствием посмотрел на залитые солнечным светом комнаты, покурил, и они вновь сели за стол.
  - А стулья не приклеились, - сказала Тамара, - я села на один и упала, а второй развалился.
  Павел огорчился.
  - Давай, я еще раз почищу ножки у них и вновь посажу на клей.
  - Давай, но позже. У меня к тебе предложение: давай вместе жить.
  - Хорошо, но ты ведь все время на работе.
  - А ты приходи с вечера пятницы на выходные, а в понедельник домой пойдешь.
  - Ладно.
  - А в остальные дни роман пиши, а в выходные будешь читать мне.
  - Хорошо.
  Павел шел домой радостный: теперь у него есть друг, любовница, которой он интересен как мужчина и как писатель – что может быть лучше!
  Наступили заморозки, заканчивалась осень. Природа мертвела, а Павел оживал: часто звонила Тамара, называла милым, даже любимым.
  Теперь Павел три дня в неделю проводил у Тамары: пылесосил старенькие ковры, мыл посуду, ходил с Тамарой на базар, причем покупал продукты на свои деньги, и Тамаре это нравилось. Тамара была очень хозяйственная, очень берегла электричество и постоянно напоминала Павлу: «Выключи свет в ванной», «Паша, свет погаси в коридоре». Слабая глазами, она не любила свет, солнце, поэтому ни в туалете, ни в ванной его не включала, если там находилась. Когда Павел спрашивал Тамару, как она обходится там без света, она отвечала, что все необходимое ей видит, а подробности ей не нужны, она любит полумрак, он действует на нее успокоительно. Павел заметил, что в светильниках и люстрах у нее ввернуты всего одна-две лампочки, освещение было тусклым, недостаточным, к тому же постоянно выключалось, когда Тамара не видела в нем необходимости. Так что в квартире, за исключением дневного времени, всегда царил мрак, сопровождаемый восклицаниями Тамары, когда Павел забывал выключить какую-нибудь лампочку. А Павел любил свет, не представлял без него жизни, поэтому жизнь в темноте становилась для него тягостной и муторной.
  Любовь к темноте сочеталась у Тамары с негативным, темным, мрачным взглядом на окружающий мир, людей: обычно она рассказывала неприятные случаи из своей жизни, обвиняя всегда в бедах кого-то и чего-то, выставляя себя неизменно пострадавшей. Зав. кафедрой взваливает на нее оформление никому не нужных бумаг, притесняет по-всякому, добиваясь ее увольнения. Декан тоже пренебрегает ею, считает «отработанным материалом», ненужной, которой давно пора уйти с работы и жить на жалкие пенсионные гроши. О студентах она отзывалась хорошо, но ничего конкретно хорошего о них не рассказывала.
  Тамара очень любила порядок в доме, свою квартиру до такой степени, что требовала от Павла не только выключать за собой свет, но и затворять за собой любую дверцу, будь то створка шкафа или кухонного буфета. Ей все время казалось, что она или сломается или висит некрасиво. Любую книгу, которую он просматривал или читал, нужно было обязательно положилть на прежнее место. Поэтому обстановка ее квартиры казалась безжизненной: ничего здесь не говорило о том, что она или люди, находящиеся с ней, двигаются, живут, что-то делают, чем-то занимаются.
  Тем не менее, Тамара нравилась Павлу все больше и больше, одиночество и совместная жизнь сближали их существования. Павел и Тамара как-то не на уровне сознания, а инстинктивно поняли, что надо соединить свои судьбы, создать семью, и Павел однажды предложил Тамаре перевезти к ней некоторые свои вещи. Стоял солнечный зимний день, настроение у Павла было хорошее, такое же светлое, как этот день, и они спустились в подземный переход на перекрестке недалеко от дома, где он когда-то жил с Ирой. Здесь, как всегда, сидели нищие. Павел подал милостыню, а Тамара, зная состояние его кошелька, удивилась:
   - Ты последние деньги тоже отдаешь нищим?
  - Я от этих копеек не обеднею, а им все-таки какая-то помощь.
  - Ты всегда так делаешь?
  - Стараюсь по мере возможности.
  Тамара с уважением посмотрела на него и ничего не сказала.
  В комнате Павла они посидели, поговорили, Павел показал их с Ирой фотографии и предложил Тамаре отобрать те диски ДВД, которые ей понравятся. Она как-то хищно стала выхватывать их с полки, особенно диски со спектаклями по пьесам Достоевского, говоря, что очень любит этого писателя. Потом они вышли в коридор, встретили Аню, и Тамара быстро нашла с ней общий язык. Они долго беседовали и простились с милой улыбкой друг к другу. Павел взял с собой сканер для компьютера и пылесос и договорился, что Аня отдаст их с Ирой холодильник.
 Шло время, как и прежде, два дня в неделю Павел жил у Тамары. Остальные дни сидел дома и писал свой роман о судьбе учителя в России. Каждую пятницу он приносил Тамаре написанный текст и читал ей. Ей нравилось, порой она высказывала дельные замечания, и Павел их учитывал.
  Однажды, когда он сидел один в своей комнате за компьютером, раздался гудок сотового, и Павел услышал голос незнакомой женщины, голос грубый, но приветливый. Она сказала ему, что нашла его на сайте «Мой мир», заинтересовалась и предложила встретиться прямо сейчас. Павел скучал, и этот звонок пришелся кстати, хотя одеваться и тащиться куда-то ему явно не хотелось. Поэтому он пригласил ее приехать к магазину около его дома. После звонка Павел почти забыл о ней, но через сорок минут Настя позвонила опять, сказав, что она подходит к магазину и будет ждать его. Павел ответил, что сейчас выйдет, и уточнил место встречи.
  Погода была почти новогодняя: тихая, со снежинками, мягко летящими в прозрачном воздухе, красноватым, привычно домашним, светом фонарей на улицах, который тепло окрашивал лежащий вокруг сверкающий снег. Павел спустился в подземный переход и вышел к большому супермаркету, его входным внушительных размеров дверям, где должна ждать его Настя. Но ее там не было. Он перезвонил ей, она ответила, что давно ждет его на том месте, где договорились. Павел объяснил, где находятся двери, она сказала, что она и стоит, но, как не присматривался Павел к людям, входящим и выходящим из дверей супермаркета, как ни пытался различить цвет ее куртки, Насти не видел. Вновь зазвонил телефон, и Павел наконец-то увидел маленькую пухлую женщину, спешащую ему навстречу. Поздоровались, улыбнулись. Она была весьма симпатична, а своим ростом и полнотой сразу напомнила Павлу Иру.
  - Долго же вас не было, - мягко укорила она его, - я уж решила уходить.
  Приняв ее шутливый тон, Павел ответил:
  - А куда мне спешить: поговорим и разойдемся, раз вы уже сейчас спешили уйти. Домой вы меня сразу все равно не пригласите, так как я для вас человек чужой, таким и останусь навсегда.
  Она еще больше улыбнулась:
  - Вот вы и ошибаетесь: я сразу приглашаю вас к себе в гости.
  - Спасибо…  Ну что ж: я буду это иметь в виду.
  У Павла опять зазвонил телефон. Звонила Тамара и сообщила, как она считала, приятную весть:  у нее есть хороший знакомый того рецензента из Союза писателей Татарстана, который писал отзыв о его первой книге, и с помощью этого знакомого она хочет ввести Павла в члены этого Союза. Он поблагодарил и обрадовался. Настя шла рядом и молча слушала. Тамара добавила, что встречается с ним завтра утром и они идут вместе на очередное заседание этой организации. Павел согласился.
  - Ваша подруга звонила и говорила вам о чем-то серьезном?… - улыбаясь спросила Настя.
  - Да, - ответил Павел. – Дело в том, что я написал книгу, которая была одобрена Союзом писателей, и Тамара предложила оформить в нем членство. Завтра поедем.
  - Интересно и полезно для вас будет, - ответила Настя.
  - Спасибо, - ответил Павел и взял ее за руку.
  Они шли по хрустящему предновогоднему снегу, и Павел вдруг почувствовал, что стал весьма замерзать. После разговора с Тамарой у него не было слов для разговора с Настей. Он пошел быстрее. А когда взял ее за руку и быстро перевел через дорогу, она сказала:
  - Я чувствую, что вы заспешили к своей подруге…  Вы можете идти, а я сяду на автобус.
  - Нет, Настя, я просто почему-то стал замерзать, хотя одет в общем-то тепло. Извините. Я могу только проводить вас на автобус.
  - А вы не стесняйтесь: все нормально, я невольно помешала вам.
  - Настя, я действительно замерз, я не люблю врать.
  Она замолчала и покорно шла за ним до остановки автобуса. Там остановилась и сказала:
  - Ну, идите домой, вы замерзли, - и сунула в руки Павла бумажку: -Здесь мой адрес, приходите, когда захотите.
  - Спасибо вам, добрая женщина. Приду, обязательно приду.
  Он уточнил, как добраться до Насти, и тут подошел ее автобус.
  На следующий день Павел поехал с Тамарой в Союз писателей. Погода стояла неопределенная: то дождь, когда буйствовал ветер, то солнце, которое все успокаивало, умиротворяло. Это усиливало чувство неопределенности: Павел точно не мог понять: зачем ему быть членом Союза писателей Каменнограда. Понятно, для престижа, а еще для чего? Союз помещался в небольшом особняке в стиле 19-го века, высокие потолки, широкие мраморные лестницы вели в большие круглые залы, в ответвлениях, коридорах, которых были двери в тоже весьма просторные комнаты с высокими, белыми потолками. Здесь человек чувствовал себя личностью, свободной, а значит, и полноценной, как этот особняк, который тоже как бы имел свою личность, резко отличаясь от других зданий, более или менее стандартных, стоявших с ним рядом. Павел вспомнил свою тесную квартирку, в которой жил, современное здание школы, в которой работал -там весь метраж интерьера был рассчитан строго экономно на реально возможное количество людей, которые могли присутствовать там. Низкие потолки, малые площади унижали человека, доказывая ему лишний раз, что он ничто, что он раб той системы, которая властвовала в стране и мире.
  Павел быстро нашел рецензента своей первой книги рассказов и сказал, что  ее друг рекомендовал меня быть членом Союза писателей. Зачем он это делал - сам не знал. Просто, так хотела Тамара, она старалась для него, и трудно было ей отказать. Рецензент ответила, что это возможно, но для начала ему надо заполнить анкету и написать заявление. Анкета уже была у Тамары, она ему ее показывала, так что Павел поблагодарил рецензента, а потом вернулся снова и подарил рецензенту свою книгу, так как раньше, при выходе книги в свет, пренебрег этим.
  В конференц-зале отдельными кучками толпился народ, между ними сновали какие-то личности, писатели уже расселись в креслах, чтобы участвовать в обсуждении современной прозы новых российских авторов. Павел с Тамарой уселись на дальних от сцены креслах, и началось обсуждение современной прозы. Тамара слушала и слышала, а Павел сидел, в угоду Тамаре, прислушиваясь к отдельным фразам, долетавшим до него. Больше его привлекала не дискуссия, происходившая на сцене, а Тамара. Его тянуло к ней, он любовался ею, ему так хотелось ее обнять и поцеловать. Когда все закончилось, она спросила его:
  - Почему ты так безучастно сидел, ничего не сказал, хотя другие поднимали руки и выступали.
  - Я тобой любовался, хотел поцеловать тебя, а то, что творилось там, впереди, мне не было интересно. Во-первых, я плоохо слышал, а потом произведения, которые они обсуждали, я, скорее всего, не читал.
  - Странно, я думала, что тебе это будет интересно. Какой же ты тогда писатель, тем более, учитель литературы?
  Павел промолчал.
  Затем, когда они вышли на улицу, Павел сказал:
  - Тома, а зачем мне все это членство? Мне эти дисскуссии не нужны: я, лучше, статью прочитаю об этих произведениях, сами произведения, чем таскаться по принуждению на эти конференции…
  - Дело твое Паша, я думала, что это тебе нужно.
  - Спасибо, Тома, но ты ошиблась. Извини, и спасибо тебе за твой труд, чтобы ввести меня в Союз писателей.
  - Ничего…  Но все это странно как-то.
  Через несколько дней Павел купил свежий столярный клей и пошел к Тамаре. Они опять пошли на базар за покупками, а потом, дотащив увесистые сумки до дома, Павел вновь взялся за сломанные стулья и попросил напильник, молоток и наждак. Тамара рассердилась и сказала, что пришла пора Павлу знать что и где находится в его доме.
  - Какой же это мой дом? Я ведь здесь не прописан.
  - Ну и что? Ты же хочешь здесь жить?
  - От моего желания мало что зависит.
  Тамара замолчала, а затем сказала:
  - Я мало сплю и умру раньше тебя, а как ты будешь жить в моем доме без меня, когда мой брат спит и видит, прямо рвется овладеть моей квартирой?
 Потом достала все инструменты и отдала Павлу. Он расставил стулья в коридоре и занялся работой. Почистил шипы, отверстия напильником и наждаком, густо намазал их новым клеем и связал склеенные части стульев веревкой. Тамаре понравилось, как он сделал работу, и она пригласила его ужинать.
  Питалась она преимущественно рационально здоровой пищей, о которой вычитывала в популярной литературе. Перловая каша с утра и на ужин, фитнесс-чай с неприятным привкусом, на обед постные щи и котлета или мясной гуляш с той же перловкой или рисом. Все, кроме котлеты, казалось Павлу противным и безвкусным.
  Наверное, единственное, где Тамара выкладывалась полностью как живое существо, был секс. Это был именно секс, а не проявление любви, нежности и человечности: Тамара отдавалась этой буре страсти вдохновенно, с восторгом, извиваясь, выгибаясь в различных позах, бешеных движениях, безумных ласках и объятиях. А потом замирала от усталости и лежала без движения, а Павел еще только разгорался и не мог выйти из нее, а устремлялся еще глубже и глубже.
   Ужин прошел опять с перловой кашей и вкусной котлеткой, а Тамара налила себе большую рюмку водки и предложила Павлу. Он отказался, так как не пил уже несколько месяцев и не хотел соблазнять себя прежней дурью. После ужина Тамара попросила Павла убрать мусор в коридоре, где он недавно склеивал стулья. Он взял щетку, подмел коридор и стал сгребать сор на совок. Тамара сказала:
  - Паша… я понимаю, что дома за тебя все делала жена, ведь ты даже мусор за собой убрать как следует не можешь.
  - А что я сделал не так?
  - Вот смотри: ты оставил вот эти подтеки клея, здесь, здесь и здесь – она показала пальцем. - Ты что, слепой или лентяй?! Неужели трудно протереть их тряпкой с мылом?!
  - Я не заметил, прости.
  - Теперь это твой дом, ты здесь живешь, так что следи за ним, чтобы он всегда был чистым, вымытым, обустроенным.
  Часы отметили слова Тамары мощным колокольным звоном. Они вновь ударили в душу Павла, но сейчас особенно болезненно, с надрывом, нанося ей глубокую рану.
  Павел серьезно посмотрел на Тамару.
  - Тамара, ты зря так со мной….  Со мной так нельзя обращаться. В своем рвении к безукоризненному порядку ты здорово перегибаешь палку. Мне надоели твои постоянные окрики, замечания, нотации, грубости, которые я не могу переносить. Ты разрушаешь наш союз, наши отношения, наши чувства… хотя в тебе я никаких чувств к себе не вижу.
  Тамара замолчала, постояла, прислонившись к стене, и медленно опустилась на пол.
  - Мне нужен в доме мужчина, хозяин, на которого я бы смогла целиком положиться, мне нужен настоящий муж.
  - Я, конечно, под эту категорию не подхожу…
  - Я не могу жить без хозяина в доме… и я не могу жить без постоянного секса.
  - Я для тебя плохой мужчина?
  - Нет, мужчина ты превосходный… но мне нужен хозяин: мне надоело, невмоготу делать постоянно мужскую работу, а ты к ней неприспособлен…
  - Почему?
  - Ни подмести толком не умеешь, ни стулья склеить.
  - Я жил с женой двадцать лет, многое в доме делал своими руками, и жена не жаловалась.
  - Ну и что ты делал?
  - И вешалки крепил в стене, и занавески на пробки вешал…
  - Ну, это ерунда.
  - Я бы не сказал… Тамара, ты просто не умеешь никому ничего прощать.
  - Возможно… моя фамилия Максумова, от слова «Максимум», может быть, поэтому…
   - Может быть.
  - Не знаю: смогу ли я сегодня заснуть: таблетки действуют уже все слабее и слабее…
  И они стали готовиться ко сну: каждый в своей комнате. Павел, как всегда, забрал постель из бытовки, раздвинул диван и постелил на него. Лег, но не спалось: недавний разговор с Тамарой будоражил душу, напрягал нервы – не спалось. Вышел из квартиры в коридор, покурил, но не успокоился.
  «Значит, опять не то, как и всегда было с женщинами, - думал он. - Я их любил, а они меня – нет. И начиналась бесконечная тяжба: я говорил с ними любящим сердцем, а они со мной – равнодушным умом. В результате, мы не понимали и не могли понять друг друга всегда – и ругались, ругались, а потом расставались, и уже навсегда… А люблю ли я ее? Не знаю, но в душу она мне точно запала».
  Так лежал он долго, пока не понял, что не только Тамара, но и вся ее квартира ополчились против него. Уже не туман, как прежде, а вся квартира источала из себя темноту, какие-то черные капли неведомой жидкости, выползали из черного окна, где зловещими глазами смотрели на него глаза противостоящих домов под черным небом. Павел огляделся: и в комнате, где он лежал на диване, стало значительно темнее: темноокрашенные и стоящие в густой тени вещи будто выдвигались, становились крупнее и постепенно заполняли всю комнату. И тоска, прежняя, знакомая, опять схватила его за горло и начала давить его своими черными, жестокими руками. Как будто и не было новых встреч, Тамары, надежды на возрождение, на новую жизнь, а была только она, везде и всегда: черная, неизбывная тоска.
  Да, она была всегда, с юных лет Павел признался с горечью самому себе, что все надежды его любящего сердца были напрасны, что того дела, той женщины и тех людей, которые ему нужны и без которых он не мыслит своей жизни, он никогда не найдет. В конце концов, он понял, что в этой жизни он просто лишний человек, никому, по большому счету, не нужный, и охладел, охладел, казалось, навсегда. Так годы многие прошли. И вот, в 59 лет Господь позвал его, позвал к Себе крепко, когда Павел ясно понял, что без Его помощи ему не выжить перед духом злобы поднебесной. И тогда он четко понял, что Господь – Свет, и нет в Нем никакой тьмы, что этот Свет – добро, милосердие, любовь. Этот Свет он видел в солнце и даже в электрическом освещении, а Тамара его постоянно гасила. Конечно, за бытовые услуги чиновники драли деньги с жильцов немилосердно, но уж не так, чтобы частым выключением света из экономии превращать свой дом в мрачную пещеру с одной светящейся лампочкой там, где находилась хозяйка.
  Вот сейчас все это так обступило Павла, что он почувствовал физическое желание своего конца, ведь даже Тамара, последняя надежда Павла, оказалась такой же, как все.  Да, эти по-своему хорошие люди, далеки от него, как инопланетяне, поэтому равнодушны к нему и выражают свои чувства к нему только в том случае, когда им от него что-нибудь надо.
  Как ни странно, но демон, так любящий «обличать» меня в моих ошибках и несчастьях, молчал. Павел, выключив в комнате свет, пошел на кухню, чтобы прибегнуть к последнему средству. Бутылки, которую пила Тамара, не было. Павел помнил, что Тамара его не раз предупреждала, чтобы он никогда не заходил в ее комнату во время ее сна, но теперь он не мог удержаться и двинулся через коридор, через свою темную комнату к ее комнате, решив только посмотреть, как она спит.
  Странно, но у Тамары горел свет, которого она не любит, хотя раньше никогда такого не было. Тишина стояла гробовая, и Павлу стало жутко. Представить, что в своей комнате Тамара сидит или спит со включенным светом, было невозможно, тем более, у ней бессонница. Ударами судьбы прогрохотали часы, Павел чуть не упал от неожиданности, потом собрался с духом и с большой осторожностью приоткрыл дверь комнаты Тамары.
  Она сидела на тахте, где когда-то занималась с Павлом любовью, и смотрелась в зеркало на своем журнальном столике. Зеркало было немаленькое, и Тамара, наверное, видела себя хорошо. Она смотрела на себя очень внимательно, пристально, как бы молча беседуя с собой. Павел заметил, что профиль ее лица и само лицо в зеркале были несколько необычны, как будто существовали отдельно друг от друга. Профиль вполне естественный, привычный, а вот отраженное лицо в анфас, его сузившиеся глаза, сжатые губы, заострившийся нос делали его каким-то злым, надменным, мрачным. Долго она так смотрела на свое лицо и, наконец, сказала:
  - Уйдет он от тебя, Максумова, не захочет с тобой жить и выносить твой скверный характер. Заездила ты мужика, видно, совсем.
  Она вздохнула:
  - Ты мне мешаешь, Максумова, уйди прочь: мне надо замуж выходить, а ты уже довольно покомандовала, пора и честь знать, чтобы не остаться навек одинокой, так что и воды будет некому подать.
  - Меня-то и вообще нет, я только твое отражение, есть только ты сама: вот и уходи сама от себя, - прошипело со злостью отражение.
  У Павла волосы на голове встали: шипение и злоба явно исходили только от зеркала, профиль же Тамары был неизменно спокоен, привычен, как и приглушенный звук ее голоса.
  Она опять долго смотрела на свое отражение и, вздохнув, ответила:
  - Да, ты права.
  Она опять помолчала, подумала, потом обхватила свою голову обеими руками и с силой потянула вверх: резко захрустели кости. Павел, широко раскрыв глаза, смотрел, как эта голова в руках Тамары отделилась от тела, причем без единой капельки крови, и приблизилась к зеркалу. Некоторое время руки держали ее перед ним, потом развернули лицом к безголовому телу и поставили перед зеркалом, заменив отражение на его реальный источник, если его можно так назвать. Это, так называемое, реальное лицо было точно такое же, как и его бывшее отражение, которое оно заменило: злое, надменное, мрачное.
  - Может быть, мне так удастся заснуть, - глухо, утробно проговорила животом безголовая Тамара, - теперь не надо думать, соблюдать принципы – полный отдых и расслабление…
  Она легла под одеяло и проворчала:
  - Только бы этот дурак там угомонился и не заглянул сюда.
  А Павла за дверью уже не было…  Как зомби, бесчувственно, автоматически, он дошел до своей комнаты, включил свет и долго смотрел на портрет Тамары, сделанный неизвестным художником, который понял ее душу.
  Спать он не мог и в тягучей, тянущейся тишине долго ждал первого слабого признака рассвета. Иногда проваливался в черную и тоскливую муть, где видел коварно улыбающуюся ему голову Тамары без тела или ее тело без головы, и дикий ужас пробирал его до костей, до самой сердцевины мозга и сердца. С диким воплем вырывался он из этого адского омута, сердце сжималось, колотилось, вызывая тошноту, и он продолжал лежать с открытыми глазами, ничего не понимая, не чувствуя, кроме этой тошноты и тоски, моля Господа только об одном: чтобы скорее наступил конец, неважно какой, но конец. Лишь с рассветом он смог забыться; проспав часа полтора, он болезненно дернулся, как будто кто-то бесцеремонно встряхнул его, и пробудился.
  В слабом, жидком рассвете нового дня перед ним стояла Тамара в привычном для нее темно-синем ворсистом халатике, вполне нормальная, с головой на плечах. Бледная, застывшая, как неживая, она спокойно смотрела на него, сжав тонкие губы в одну горизонтальную полосу. Она села рядом на широкую, выдвинутую из дивана кушетку, на одной стороне которой лежал Павел.
  - Доброе утро, - пробормотал Павел. – Удалось уснуть?
  Она помолчала и сказала:
  - Нет… всю ночь мучилась… Я знаю, ты узнал мою тайну…
  Павел задрожал. Она продолжала:
  - Знаю… но только об этом никому не говори…  У меня это давно… только муж знал об этом… и больше никто. Никому не говори.
  - Тебе это помогает заснуть?
  - Когда как… иногда помогает… Сегодня не помогло.
  - Голова тебе мешает жить?.. Противоречит сердцу, чувству жизни?..
 - Наверное, так…  О Боже, как же мне тяжело и плохо!.. – она закинула голову, вытянулась и закрыла глаза.
  Теперь она была перед Павлом почти прежняя, близкая, привычная, горячо любимая. Он обнял ее, стал целовать…  Она не сопротивлялась, вяло отвечала ему и позволила расстегнуть ее халатик. Продолжая ласкать ее тело… Павел заметил… заметил… эту бледную, чуть оранжевую полоску вокруг ее шеи…  Да, именно в этом месте голова отделилась от шеи… Пыл испарился, Павел  отстранился и лег рядом.
  Долго они лежали так в разливающейся бледно-синей и грязной жидкости рассвета, каждый думал о своем. Потом Тамара медленно встала и пошла умываться, Павел начал заправлять свою постель. Привел себя в порядок и, взяв в руки книгу, сел на диван. «Ну что ж, - думал он, - я немало видел всякой чертовщины, чтобы придать слишком большое значение сверхъестественному дару Тамары «отвинчивать» свою голову. Во мне самом сидит поганая тварь, мучающая меня почти постоянно. Но живу же?.. Почему же и сейчас мне не продолжать жить и любить Тамару? Она-то в чем виновата?».
  Ударил «колокол» часов, и перед ним резко, как восклицательный знак судьбы, возникла Тамара:
  - Где бутылка водки, которая стояла в буфете на кухне? Ты… выпил!.. То-то, я смотрю, от тебя спиртным попахивает…
  Павел удивленно посмотрел на нее:
  - Ты что, Тома? Я не пью, ты же знаешь.
  Она кинулась искать в шкафах, но не находила.
  - Ты выпил, а бутылку выбросил!.. Зачем ты это сделал? Ты пьяница… не можешь без спиртного?!
  Павел встал и подошел к буфету и тщательно все пересмотрел – бутылки водки не было.
  - Тамара, я этого не делал, поверь!
  - Врешь, врешь!! Где бутылка, говори?!
  Павел сел на диван и замолчал. Тамара всхлипнула и убежала на кухню. Павел подошел к ней:
  - Тамара, есть такое понятие, как «презумпция невиновности»: человека нельзя обвинять, не доказав его вину.
  - Врешь ты все, врешь… и всегда мне врал!! – со слезами кричала она.
  Павел, сокрушенный, ушел в комнату и сел на диван. Вот именно теперь ему и захотелось выпить, и покрепче. Долго он так сидел и ждал, опять прозвонил о нем, ударил по нему «колокол» часов, а он продолжал смотреть на портрет Тамары, изученный им ныне, кажется, досконально, но все-таки продолжающийся оставаться для него зловещей загадкой. На кухне слышалось звяканье посуды, что-то пыхтело, шипело…  Павел встал и пошел на кухню.
  - Тома, дай мне денег: я пойду и возьму бутылку. Дома у меня пенсия, так что я тебе сразу отдам.
  Она молчала.
  - Тома, дай мне, пожалуйста, денег.
  - Я тебе приготовила, садись за стол.
  - Тогда я пойду на лестницу и перекурю.
  - Садись: простынет все!
  Павел нехотя сел за уже привычный кухонный стол, стал нехотя «клевать», но потом вошел во вкус, особенно, когда наткнулся на вкусную котлету. Тамара разговаривала по телефону.
  - Пьет он втихаря, вот, сегодня ночью, когда я спала, бутылку водки выпил и не признается. Неприспособленный к жизни, ничего не умеет. И это в его-то годы…
  … …
  - И у вас он такой же был?.. Понятно. А ведь талантливый человек, пишет хорошо.
  … …
  - Да… я хочу, чтобы он пожил пока у меня, перестал пить, курить, Новый год вместе проведем…
  Павел подошел к ней:
  - Ты с Аней говоришь?..
  Тамара чуть кивнула.
  - Ну, давай, ругай и обливай меня грязью – у вас с ней это хорошо получается.
  Закончив завтрак, попросил Тамару проверить склеенные вчера стулья. Она освободила их от ремней, веревок и стала садиться на каждый из них. Стулья спокойно выдерживали ее, она попробовала еще раз, поерзала – все в порядке: заляпанные клеем, они крепко стояли на своих кривых деревянных ножках. Павел оделся и сказал, что пошел домой как следует выпить на свои деньги. Тамара промолчала и молча захлопнула за ним дверь.
  Павел вышел на улицу как будто вошел в пейзаж души своей. Кругом бледно серая, грязная муть, небо накрепко закрыто тяжелыми, темно-синими тучами, все кажется нереальным и отвратительным. Гадко на душе, и гадко вокруг. Вместо новогоднего хрустящего от мороза снега – слякоть и черная грязь, мешающая идти, голый лед, стремящийся повалить с ног. Желание выпить усилилось. Павел решительно зашагал в свой бывший дом, но вдруг остановился: рука его нащупала бумажку в правом кармане пальто. Конечно, же, это записка Насти, ее адрес. Павел вынул и прочитал – ее дом совсем недалеко, где-то в районе Дома обуви.
  Через час, с помощью прохожих, он добрался до него. В доме два магазина: один на стороне главной улицы, а другой, продовольственный, – рядом с квартирным подъездом: еду можно купить, не одеваясь для похода на улицу. И, как преддверие доброй встречи, посветлело на улице и в душе Павла, один мощный луч света прорезал свинцовую неподвижность туч и уперся в дверь подъезда. «Как в сказке, - подумал Павел и набрал в домофоне номер квартиры Насти, - только бы была дома». Но не зря луч освещал домофон: Настя ответила, сдержанно-радостно узнала его голос и пригласила в квартиру.
  Жила она в уютной, просто и со вкусом обставленной однокомнатной квартире. Приняла Павла радушно, просто и усадила на кухню за стол.
  - Выпьешь? – спросила она.
  - С большим удовольствием, - ответил Павел.
  Она поняла его и поставила на стол бутылку с импортной водкой. Выпила вместе с ним и спросила с улыбкой:
  - Что, с кралей своей поругался?
  - Было дело, - ответил Павел и почему-то вспомнил Хому из фильма «Вий», когда тот после встречи с ведьмой на похожий вопрос крестьян ответил: «Було».
  Настя налила еще по рюмке и поставила на стол закуску, частью взятую с плиты, частью – из холодильника. Выпили еще, и Павел почувствовал себя значительно лучше. Казалось, Настя взяла с собой этот лучик солнца на ее подъезде и продолжает дарить его Павлу и согревать его сердце. Он посмотрел на ее лицо: красивые, чуть раскосые глаза, небольшой нос, а губы полные, почти детские, они складывались сердечком, когда она их закрывала. И очень искреннее выражение всего лица, ни лжи, ни кокетства, присущих женщинам, не было заметно в нем: она есть какая есть.
  - Как с Союзом писателей? Утвердили?
  - Я разочаровался: сидел на конференции и умирал со скуки. А если буду членом, то это придется делать систематически.
  Настя сидела рядом с Павлом, полная, добрая, и он не смог удержаться:
  - Я ведь ее люблю, Настя.
  Она с улыбкой повернулась к нему:
  - Так женись на ней, что тебе мешает?
  - Ей другой нужен: я герой не ее романа.
  - А какой ей еще нужен: талантливый, умный мужик – какого рожна ей еще нужно?
  - Ей нужен мастеровой, хозяйственный, чтобы все по дому делал.
  - У ней что, квартира ремонта требует?
  - Нет, ей нужно три стула склеить, которые развалились от старости.
   Настя усмехнулась:
  - В таком случае нужно не клеить, а новые покупать.
  - Но я выполнил ее просьбу, склеил их, но после многих и многих неудачных попыток. Ей, конечно, это не понравилось, и мы решили расстаться.
  - Ничего себе, причина для расставания. Вы что, идиоты?
  - Не только поэтому: еще она потеряла бутылку водки и решила, что я ее выпил ночью, пока она спала, хотя у меня ни в одном глазу не было.
  - Извини, Паша, но мне кажется, что она просто дура и истеричка.
  - Может быть… но я ее люблю.
  - Ну что ж… я тебе очень сочувствую,… но связывать с ней свою жизнь не советую.
  Выпили еще по одной.
  - Павел, ты ешь, не стесняйся, я сейчас картошку с сосисками приготовлю, кушай!
  Он с удовольствием ел колбасу, сыр, закусывая солеными грибочками, и продолжал.
  - Я купил новый клей, вчера опять склеил стулья. С утра она придралась к бутылке водки, и тут я уже решил уйти от нее. Потом проверил стулья, которые за ночь наконец-то склеились. Предложил ей проверить. Она посидела, поерзала на них – все в порядке: не трещат, не ломаются. Промолчала. Потом  я ушел от нее.
  - Красиво ушел, Паша, можно так я тебя буду звать?
  - Конечно.
  - Господи, сколько же дур на свете: и чего им надо: хороший мужик, честный, открытый, заботливый, так нет, им и здесь надо свой стервозный характер показать: дескать, пусть хороший, а мне особенного надо, чтобы был по моему образцу скроен, да еще моментально все мои желания исполнял, как золотая рыбка.…  Давай выпьем, Паша, это ничего, что я о твоей подруге так говорю? Я женщина прямая: рассусоливать да размазывать не люблю - говорю все как есть.
  - Спасибо, Настя. Ты искренняя, добрая – мне с тобой хорошо. Я хочу, чтобы ты была моим другом.
  - Почему «была», я и сейчас твой друг.
  - Спасибо, Настя.
  - Может быть, мы будем не только друзьями?
  - Может быть, как знать.
  - Все в нашей воле, Паша.
  Потом Павел почитал ей свои стихи, спел свои любимые песни. Потом они стали целоваться, обниматься и…. Но до этого дело не дошло, и Павел стал собираться домой. Настя собрала ему сумку с едой и предложила вызвать такси до дому, но он гордо отказался, сказав, что не пьян и дойдет на своих двоих.
  Шел он домой веселый, сытый и хмельной. Все злое и мучающее отошло в сторону. Приморозило, и мимо Павла шли прохожие, с покупками, небольшими елками, весело разговаривающие, охваченные предновогодней радостью. Павел себя чувствовал сопричастным их радости: теперь у него есть женщина, с которой он сможет встретить Новый год. Правда, в его радости и их радости было много отличного: они встречали в родной семье или среди близких, почти родных друзей, а он только нашел друга, да и нашел ли по-настоящему? Даже и шли по дороге по-разному. Они твердо, уверенно, а он поскальзывался, два раза чуть не упал, а перед аркой, ведущей во двор своего прежнего дома, поскользнулся, свалился и не мог встать. Карабкался, ползал, а подняться так и не смог. Спасибо, женщина помогла ему встать на ноги, и он крайне осторожно двигался по сплошному льду в темноте под аркой.
  Тоскливо шли предновогодние дни. Павел сидел дома, работал над романом, смотрел фильмы. Пару раз звонила Настя, звала к себе, предлагала встретиться, провести вместе Новый год, Павел обещал, а сам только ждал звонка от Тамары. Наконец, измучавшись, решил сделать прощальный визит к любимой женщине.
  Было ясное, солнечное утро. Ласковый ветерок приятно обдувал лицо, небольшой мороз придавал ему бодрости и свежести. Все вокруг будто бы улыбалось друг другу: солидные высокие дома, мимо которых проходил Павел, низенькие разноцветно-веселые киоски, небольшие магазинчики и люди, все еще охваченные предновогодней суетой, такие же веселые и разноцветные. И лишь Павел шел один и в черном, длинном пальто, шел на свое последнее свидание, он был в этом уверен, с женщиной, к которой переехал бы сразу, сейчас, если бы позвала. Но она не звала, а, скорее, гнала его прочь от себя, потому что органически была несовместима с ним, этим жалким осколком старых духовных времен, когда дух, душа чего-то стоили в этом мире, а не представляли собой только подножие трона материального благополучия. По дороге все-таки взял бутылку водки, знал, что пригодится: иначе как вынести все это?
  Тамара была дома и сразу потащила на базар. Сейчас он не пошел за ней в различные павильоны и ларьки, как делал это раньше, а остался стоять перед ними, сказав, что будет ждать ее здесь. Она ничего не сказала и ушла за продуктами. А Павел достал из кармана заветную бутылочку, приложился, сделал глоток и с удовольствием закурил. А она будто ничего и не подозревает, вроде все как обычно: ей нужен не Павел, а муж интеллигент, мастеровой и хранитель ее дома и ее самой, а такие комплексы реально днем с огнем не найдешь, так как нет в мире совершенства. Павел приложился еще раз и еще раз закурил. Тамара сказала еще в начале их встреч, что не различает запахов вообще, так что Павел не боялся ее нескромных вопросов о его сивушном запахе изо рта. Наконец, показалась и Тамара, с двумя большими раздутыми авоськами, которые немедленно подхватил Павел.
  Дома, усевшись в кресло, он включил телевизор, плейер и поставил первую серию «Бандитского Петербурга». Зазвучала музыка Игоря Корнелюка, и Павел сказал Тамаре, суетившейся в комнате:
  - Остановись, послушай: это моя любимая музыка, в ней – весь я, послушай.
  Тамара еле заметно кивнула и продолжала суетиться: что-то перебирала в шкафу, что-то уносила, приносила. «Не моя, - твердо сказал себе Павел, - не моя. Я ей не нужен». Он вытащил из куртки бутылку водки, зашел в ванную, сделал несколько глотков и спрятал ее в ванной, в верхнем шкафу на антресоли.
  Оказывается, и Тамара думала так же: когда Павел пошел курить, она сказала:
  - Ты вчера обещал, что, если не бросишь курить, мы расстанемся. Значит, расстаемся?
  - Конечно, - спокойно ответил Павел, - и не только из-за курения.
  - Да уж, конечно, не только из-за него.
    Они сидели на диване, смотрели «Бандитский Петербург» и молчали. Павел знал, что сейчас проходили минуты, которые больше никогда не повторятся для него – золотые, последние минуты близости с Тамарой. Хотелось плакать, кричать от отчаяния, и лишь водка поддерживала его силы, которые создавали видимость спокойствия, любезности и даже равнодушия. Потом Тамара пошла на кухню, а Павел сидел один и вместе с журналистом, Андреем Серегиным, слушал песню, тоже Корнелюка, «Чужой» ( «Кончено, между нами все кончено…»), которую пела Татьяна Буланова в кафе, где находился Андрей.
                         Ты для меня чужой,
                         Как этот мир большой… -
выводила отчаявшимся голосом певица, и это был голос души Павла, вторящий ей тем же тембром, чувствами, незримыми слезами.
  - Это про нас, - вышла из кухни Тамара, сказала почти весело, даже радостно.
 Улыбнулась и ушла обратно. А Павел, конечно, отправился опять в ванную.
  Да, на водке он «ехал» как на коне: ничего не боялся: она поможет, вывезет из самой критической ситуации, а ситуация была в самом деле критическая.
  Тамара пригласила пообедать,  на что, естественно, Павел согласился с большим удовольствием: действию водки это не помешает, скорее, наоборот. Затем выщел на лестницу покурить и опять уселся на диван рядом со своей любимой.
  - Я вещи свои забирать не буду, они тебе пригодятся.
  - Нет, Паша, я так не могу: заберешь, когда сможешь.
  - Нет, я не заберу.
  Смотреть на лица бандюг из Петербурга уже не хотелось, и Павел предложил поставить старый испанский фильм «Пусть говорят» с чудесной музыкой и песнями Рафаэля.
  Под звуки бойкой и зажигательной мелодии любимая вдруг обняла Павла, и они слились в долгом и страстном поцелуе. Как будто ничего не было, как будто ничего не решили, а вот только-только встретились и соединились в одном взаимном чувстве. Потом она отстранилась от него, Павел хотел обнять ее еще раз, но на этот раз ее руки несгибаемо оттолкнули его. Павел взглянул ей в лицо - сузившиеся глаза, сжатые губы, заострившийся нос, злое, надменное, мрачное лицо. Как… как тогда, ночью, в зеркале, отражение максимально требовательной к человеку Максумовой, которое разрушало и , наконец, разрушило их только складывающиеся отношения.
  - Павел… ты не сдержал слова… не бросил курить… ты не можешь быть моей опорой в доме… и вообще - ты не тот, кто может быть моим мужем….
  Она это говорила каким-то особенным, бесчувственным, полумужским, голосом, абсолютно лишенным тех душевных интонаций, которые всегда были ей присущи. А руки… руки тянулись к Павлу, хотели обнять его, губы нервно подергивались в немом стремлении к поцелую…. Он опять обнял ее, и опять был отброшен прочь. Тело, душа Тамары звали его к себе, а холодный разум отталкивал, трезво считая, что они не пара.
  Павел опять отлучился в ванную, выпил и опять вышел на лестницу покурить. Когда он вернулся несколько более спокойный, Рафаэль пел песню «Пусть будет что будет».
  Зажигательный и мелодичный ритм сразу заставлял подняться на ноги и участвовать в звучании этой прекрасной музыки не только душой, но и телом. И Павел с Тамарой встали, сливаясь в танце, Тамара вновь стала прежней, она улыбалась, радовалась той жизни, которую утверждал Рафаэль наперекор всем препятствиям и неудачам. Пульсирующий ритм песни захватил не только нас: диван, на котором мы сидели, круглый стол и даже стулья-инвалиды, которых я так удачно недавно склеил, опускались и поднимались в такт мелодии, и это казалось естественным, а не игрой больного воображения. Тамара… Тамара в этой музыке и танце была моя, моя, я точно знал это, поэтому она кидалась в мои объятия, крепко обнимая, прижимаясь ко мне всем существом своим, и мы были в это время едины, одним телом и душой, потому что в нас была эта чудотворная музыка, рожденная любовью.
  Но вот закончилась песня, угас последний звук, а мы стояли и стояли в объятиях друг друга, долгий поцелуй завершил это стояние, и мы сели на диван. Тамара медленно освободилась из моих рук, ее лицо угасло:
  - Ну что ж, надо убрать со стола, - сказала она и пошла на кухню, именно в тот момент, когда Рафаэль наконец-то обрел своего брата, которого так долго и безнадежно искал. А мелодия, когда-то сочиненная братом Мигелем, мелодия, которая привела Рафаэля к нему, продолжала звучать….
  «Надо выпить, - подумал Павел и вернулся в ванную.
  Долго он стоял на лестничной площадке с сигаретой в руке и думал: вернула ли ему эта чудесная музыка Тамару, стерла ли она с ее гордой души горестное мнение обо нем, так мешающее им обрести друг друга? Очень вряд ли, голова, которая Тамаре не была нужна ночью, нужна днем: она не представляет, как можно отказаться от ее схоластических выводов, практических рассуждений: ведь они основаны на опыте, не только ее личном, но и опыте родственников, окружающих ее людей, на опыте науки, которую она так глубоко уважает. Нет, мое дело швах.
  Когда Павел вернулся в комнату, она вновь смотрела «Бандитский Петербург», и вновь звучала песня «Чужой». Тем не менее, когда он сел рядом, Тамара улыбнулась, взяла его за руку и немного сжала ее. О чем она думала? Павел обнял ее – она не отстранилась. Поцеловал – ответила поцелуем.
  - Тома, - сказал он взволновано, - может, начнем все заново, ведь еще ничего не поздно?
  И тут он впервые пожалел, что пил водку: любимая вдруг отшатнулась от него, округлила глаза и впилась в него ими и всем свои страшным лицом, полным злобы и ненависти:
  - Ты опять пил?!
  - С чего ты взяла?
  - Да ты говорить не можешь: язык заплетается….
   Павел сделал паузу и ответил:
  - А что мне оставалось делать? Я ведь прощаться к тебе пришел, я ведь тебя люблю… а это… очень трудно выдержать. И бутылка, как видишь, моя, и я ее у тебя не украл.
  - Вот теперь действительно прощай, Паша! Ты сделал для этого все!.. У меня уже теперь, действительно… на тебя не стоит… понимаешь… не стоит!!
  Павел повел ее в ванную и показал ей, где он прятал бутылку. Еще в более диком гневе она выскочила из ванной, а он допил остатки. Вернулся на кухню и опять предложил ей все начать заново. Она зло и уверенно снова отказала ему.
  - Кончено, между нами все кончено… - пела Буланова.
  Павел оделся, взял пустую бутылку и, спускаясь по лестнице, поставил ее на подоконник, где всегда курил при встречах с Тамарой. Поставил как памятник их отношениям, своей любви и крикнул наверх Тамаре, что сделал это. Сверху донесся вопль ужаса.
  А на улице так хорошо и светло – послезавтра Новый год. Везде белоснежный покров, расцвеченный и оживленный взрослыми и детьми, их говором и смехом. Павел будто сбросил с себя тяжкий груз надежд, сомнений и мучений – быстро зашагал в свой бывший дом. И вот здесь, при переходе через небольшой пригорок, поскользнулся и упал. Не ушибся, хотел встать… и не смог. Ползал, приноравливался, но ноги не поднимали, потеряли свою обычную силу. Немало пролежал он тут времени на глазах у оживленных прохожих, пока две сердобольные женщины, средних лет и молодая, подошли к нему и спросили: «Что случилось?». Павел объяснил, что никак встать не может. Они помогли ему подняться, он поблагодарил, и они отпустили его. На улице и среди людей было по-прежнему спокойно и уютно, а тоска в душе Павла опять повела его к Тамаре. На этот раз она ему дверь не открыла. Павел пошел домой, немного разозленный, но еще более уверенный, что разлука его с Тамарой правильная, что она, на самом деле, бездушна, так что не дай Бог такую жену, которая в старости и воды не подаст.
  Уже в своей комнате, лежа на своей кровати, поздним вечером, страдая от боли, как собака с разорванным у сердца боком, Павел не смог удержаться и позвонил.
  - Сволочь ты, - сказал он Тамаре, своей любимой.
  А потом опять позвонил и извинился. Она сразу простила, голос у нее был добрый, привычный, почти родной. Потому что никогда не любила она Павла, он был для нее только эпизодом в жизни, поэтому и не злилась на него особенно, ведь, в сущности, ей было все равно, что с ним и как с ним.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

© Copyright: Александр Осташевский, 2023

Регистрационный номер №0513989

от 17 февраля 2023

[Скрыть] Регистрационный номер 0513989 выдан для произведения: Глава восьмая
 
  Да, тот котенок, та дьявольская тварь в его образе, напомнила Павлу его историю со вселением в него беса мучителя, и Павел опять лежал на своей одинокой кровати с жутким и одновременно грустным настроением, вспоминая прошедшее. «Так уж мне на роду написано, - думал он, - «духи злобы поднебесной» теперь всегда окружают меня, и только Господь не дает им меня погубить. А я Его забыл, сколько прошло дней, а я не молюсь, только перед сном читаю «Отче наш» и крещусь… Нет, нельзя так, а то не только бес, но уже и новорожденные «котята» начинают нападать на меня. Нет, так нельзя, иначе недолго и окончательно свихнуться.
  Надо действовать, что-то делать, но что? Уходить отсюда, но куда. Конечно, не в Дом престарелых, а в другую семью: искать женщину, желательно, одинокую, и с жильем, квартирой. А это долгий процесс, ой, какой долгий…». И Павел открыл компьютер. Зарегистрировался в нескольких сайтах знакомств и стал просматривать анкеты женщин, живущих в его городе. И вот: первое свидание с бывшей учитеьницей, живущей одиноко и не так далеко от его дома.
  Наступило лето, и солнце светило весело и привычно. Павел опять шел той же дорогой, по которой столько раз гулял со своей женой, и сердце опять сжалось от невыносимой тоски: каждый дом, каждое дерево, перекресток напоминали о ней, а в своей руке он опять ощущал ее нежную, маленькую кисть, пальчики. Солнечный свет, в обилии разливавшийся вокруг, подернулся туманом: тоска по любимому человеку заслоняла праздничный, играющий, когда-то так знакомый мир – все вновь казалось нереальным, обманчивым, ненужным. Везде были горечь и боль, и нигде не было от них спасения. Павел взглянул на часы: он опздывал на пять минут. Прибавил шагу и очутился на площадке перед парком Победы, в центре которой высилась стелла в честь воинов-освободителей.
  К нему подошла стройная женщина со строгим лицом, спросила, улыбнувшись, его имя и, удостоверившись, что он действительно Павел, улыбнулась еще больше и сказала, что она Надя. Павел не чувствовал себя в форме, готовым к новому знакомству, поэтому несколько растерянно предложил ей пройтись и повел к близлежащему кафе. Они вошли в салон, Надя расположилась за столиком, а Павел взял две бутылки пива и предложил выйти на улицу, где также стояли столики. Сели в тени, Павел налил два бокала бурлящего пеною напитка и поднял свой, предлагая выпить за начало большой и крепкой дружбы. Но Надя отказалась, Павлу это не понравилось, и он залпом опорожнил свой фужер, наполняя себя ледяной кипящей влагой. Тоска и боль отступали, голова прояснялась, как и окружающий мир, туман уходил. Он начал с интересом приглядываться к Наде, слушая ее короткий рассказ о своей жизни. Мелкие, еще не потерявшие признаки молодости черты лица не выражали почти никаких чувств. Видно было, что жилось ей неплохо: своя двухкомнатная квартира, все условия, непыльная работа в офисе. Замуж? Да, она хочет выйти замуж, но так, чтобы это никак не отразилось на ее привычном, «веками» устоявшемся образе жизни. То есть никаких жертв, а в любовь она уже давно не верит.
  - Я, конечно, могла бы пригласить вас к себе, - сказала Надя, - но зачем? Я уже встретилась с одним, и он мне сразу сказал: «Поехали к тебе и там все обсудим». Потом я еле от него отвязалась….
  Павел согласно кивал головой и, одобряя поведение Нади, сказал:
  - Я бы так никогда не начинал знакомство с женщиной: это явное неуважение к ней.
  - Да, - подтвердила она.
  И стало скучно, да так, что Павлу захотелось уйти от Нади, и поскорее. Он еще предложил Наде выпить пива, она опять отказалась, и Павел опять залпом выпил следующий бокал. Потом следующий, а затем… Опустела вторая бутылка, опустела вместе с нею и душа, но зато наполнился мочевой пузырь. Наконец, Павел решительно встал и сказал Наде, что ему пора в туалет и проводить он ее не сможет. Она приняла это как должное и «без слез и сожаления» пошла на остановку автобуса, а Павел – в свой бывший дом, в котором есть туалет. Так закончилось это первое свидание.
  После него немало было и других. Встречались разные женщины, говорили Павлу и приятные, и неприятные новости, последних, естественно, было больше. Дом престарелых – это кошмар: это тюрьма, психушка, там живут одни зеки, а потом добавляли: но все-таки у вас будет крыша над головой, какой-то дом. Павел встречался, слушал и везде видел и понимал одно: никто, никто из них никогда не разделит его злосчастную судьбу, потому что, как Аркадий Райкин говорил: «Личный покой все-таки прежде всего, покой… и, можете себе представить, - порядочек».
  Павел готовился к переезду в Дом престарелых. Несколько дней почему-то исключительно пешком обходил далеко отстоящих друг от друга врачей для справки медосмотра, оформил передачу квартиры Ане, выписался из нее, переписал на Аню различные документы. «Вы не бойтесь: я вас не обману, - торжественно говорила она, - вы только подарите мне квартиру, а остальное я сама все сделаю. Умоляю вас, отдайте мне квартиру: тем более она ведь не ваша, а мы в ней всегда жили». Иногда Павел смотрел на нее и видел проскальзывающие в ней черты любимой жены: мимику, жесты. Он говорил об этом Ане, а она отвечала: «А как же: я ведь ее родная, единокровная дочь, иначе и быть не может».
  Так незаметно пролетело лето и настала осень. Холодало день ото дня. Дожди и слякоть на улице, а места в Доме престарелых так и не удавалось найти. Павел перестал пить, занялся своим романом, посвятив несколько строк своей жене. Молился, стал ходить в церковь, отчего возбуждал неистовство сидящей в нем твари, но его жизнь все-таки вошла в некую уже привычную колею. Кот подрос и все более победно разгуливал по дому, задрав свой необычайно пушистый, похожий на беличий хвост. К Павлу больше не приставал, даже терся о его ноги, прося покормить, и Павел звал Диму, который насыпал ему кошачьего корма. Павел продолжал переписываться в интернете, но в удачу не верил и со страхом ждал переезда в Дом престарелых. Организации, которые оформляли его в дом престарелых, в лице отдельных их представителей удивлялись его решению и осуждали за то, что он так просто отдал свою квартиру, которую можно было разменять и избавить себя от такого страшного будущего. Никто не понимал его отношения к Ане, что он не может разрушать ее жизнь, принести ей хоть малейшее зло хотя бы потому, что она дочь его столь любимой жены.
 
  Стояла какая-то неопределенная погода: среди серых туч мягко светило солнце, было нехолодно и нетепло, грязь на земле подсохла, и вся городская природа будто отдыхала от недавних ливней и мучительно моросящих дождей. Павел шел на очередное свидание без чувств, надежд, в какой-то почти тихой прострации, когда сердце спокойно и покорно ждет своего далеко не сладкого будущего. Временами вспыхивала прежняя боль, когда он уж какой раз проходил знакомыми, родными для него местами улицы, но она уже не терзала, как раньше: Павел мысленно уже прощался с ними навсегда.
  Когда он появился на площади перед парком, к нему подошла стройная женщина в оригинальной белой шапочке, завернутой по восточному типу, темно-синей куртке и темной, с вензелями, юбке. Высокий лоб, тонкие, красиво очерченные, прямые губы в умеренно красной памаде, соразмерно большие подведенные черной тушью глаза в очках, в которых видны были строгость, ум и участливость. Лицо сужалось к подбородку, без пухлых щек выглядело интеллигентно и утонченно. Из-под шапки выбивались черные прямые волосы, которые вместе с оригинальной шапочкой добавляли некоторую игривость к ее облику.
  - Вы Тамара? – спросил Павел. – Я не ошибся?
  - Да, я Тамара, - ответила она и мило, интеллигентно улыбнулась.
  - Пройдемся немного, - предложил Павел, - я немного расскажу о себе. А это – вам, - и он преподнес ей первый свой сборник рассказов.
  - Спасибо, - сказала Тамара и сунула книжку в сумку.
  Дальше все было как обычно: Тамара осудила и Павла, и Аню, и, в конце концов, сказала откровенно:
  - Мне нужен настоящий мужчина: мне надоело выполнять мужскую работу дома, я просто слабая женщина, а вынуждена становиться сильной и крепкой. Мне нужен мужчина, с которым я бы чувствовала себя как за каменной стеной, а вы не такой.
  - Да, каменной стеной я, к сожалению, быть не могу, я просто человек из плоти и крови, извините. Так что нечего продолжать нам наши отношения: я герой не вашего романа.
   Павлу опять стало скучно и тоскливо, и он решил немедленно расстаться с ней, предлагая проводить ее до автобуса. Тамара сказала, что мужа давно похоронила, что работает в университете на должности доцента, что она кандидат педагогических наук.
  - Я читала ваши рассказы в интернете, - сказала она, - они мне понравились. Очень искренние, жизненные.
  - Спасибо, - ответил Павел. – Я сейчас пишу роман.
  - О чем?
  - О судьбе учителя последних лет советской власти.
  - Интересно было бы почитать.
  Павел с любопытством взглянул на нее:
  - Вы интересуетесь литературой? – спросил он.
  - Да, когда-то читала запоем, а сейчас работа, студенты…
  - А работа нравится?
  - Раньше нравилась, а сейчас все превратилось в текучку, составление различных документов, нормативов, – устала я.
  - Так уходите: живите на пенсию, для себя.
  - На пенсию сейчас не проживешь – вот и тяну лямку, деваться некуда.
  Так они дошли до остановки, Павел хотел посадить Тамару на подошедший автобус, но она предложила проводить ее до дому. «Зачем, - подумал Павел, - все равно мы скоро расстанемся навсегда», но все-таки пошел рядом с ней, желая скорее расстаться.
  Они перешли дорогу и вступили в район серых девятиэтажных домов, среди которых уже не светило солнце, затерявшееся в них, как среди темно-синих обложивших небо туч.
  - Тамара, - сказал Павел, - зачем нам дальше идти: все равно мы скоро расстанемся навсегда, так чего время тянуть: давайте попрощаемся?
  - А почему Вы так решили? – спросила она.
  - Вы же сами сказали, что вам нужен другой мужчина.
  - Да, я так сказала.
  - Так чего время тянуть?
  - Женщины переменчивы: вдруг мне захочется пригласить вас в гости.
  - По-моему, вы не из таких: женщина сильная, властная, решительная, я вам не пара.
  - Да, вы правы, но мне так хочется быть слабой, чтобы у меня всегда был защитник.
  - Вот и ищите себе такого, а причем тут я?
  - Как знать, как знать: может быть, мне захочется быть с вами… Да, мне нужен сильный мужчина, я хочу быть просто слабой женщиной.
  Павел шел, исполняя просьбу Тамары, и просто ждал, когда она наконец повернет к своему дому. Он не видел, как сгущались тени между темными теперь уже зданиями, в проулках, внутри дворов.
  - Ну вот, мы и пришли, - улыбнулась Тамара и остановилась.
  - Прощайте, - облегченно сказал Павел, - желаю вам найти сильного мужчину и быть счастливой.
  - Спасибо, - ответила Тамара, - вам тоже всего доброго. Может быть, еще встретимся.
  - Не думаю, - сказал Павел, поклонился и зашагал к себе, в свой неродной дом.
  «А до дома своего не довела: боится», - подумал он и увидел, как солнце приветливо протянуло ему свои лучи.
  Шло время, Павел знакомился, ходил на свидания и однажды получил в интернете на свою почту письмо от Тамары. Она писала, что запоем читает его книгу, что сейчас по-новому поняла его рассказы и они захватили ее всю, целиком. Павлу было, конечно, приятно, но Тамара почему-то нигде не касалась содержания этих рассказов, не оценивала их героев. В ответных письмах Павел благодарил Тамару, а она рассказывала о своей тоскливой, одинокой жизни, жаловалась, что ее никто не понимает. Через несколько недель она написала, что соскучилась по беседе с умным и интересным человеком и хотела бы с Павлом встретиться. Он ответил, что сейчас занят, а встреча вряд ли что изменит в их отношениях: они слишком разные люди.
  Прошло еще несколько дней, переписка продолжалась: Тамара писала, что книга Павла стала ее постоянным чтением, что она теперь перечитывает его рассказы и находит в них новые красоты и глубины. Наконец, она его пригласила в гости и написала адрес.
  И Павел отправился, с чувством некоторой горечи от прежнего разговора, но времени прошло много, несколько недель, а Павел был человеком незлопамятным. С трудом он нашел дом, который ему указала Тамара: девятиэтажки стояли вразброс, переулки и дворы были опять покрыты какой-то тенью, даже при солнечном свете осеннего солнца, негреющего, но еще достаточно яркого. Тамара открыла ему дверь, стройная, изящная, красивая, в ярко-красном облегающем халатике.
  - Здравствуйте, я вас ждала. Спасибо, я люблю розы, - ответила она на приветствие Павла, приняв от него белую розу, и пригласила в комнату.
 Павел вошел, и вдруг колокольный, глубокий, мощный звон как бы накрыл его с головой, заставил встрепенуться.
  - Не пугайтесь, это мои старые часы, еще с детства остались, - улыбнулась Тамара, и Павел увидел в углу комнаты большие, темно-корчневые, красивые, в рост человека часы, с большим темно-золотым циферблатом и маятником.
  Странно, но казалось, что они в комнате, квартире, занимают очень важное место не только своим житейским значением, но и важностью, солидностью: рядом с телевизором, так сказать, «членом семьи», они казались предметом одушевленным, они возвышались над ним и как бы покровительствовали всей комнате и всему дому.
  - Это мои любимые часы, - добавила Тамара, - я по ним живу, дышу, работаю и отдыхаю, - и смахнула с их поверхности несколько пылинок.
  Павел кивнул головой и сел на предложенный ему диван. Тамара села рядом и повернулась к нему:
  - Ну, рассказывайте: как живете, как продвигается ваш роман?
  - Спасибо… Живу трудно и пишу трудно.
  - Аня как к вам относится? Не обижает?
  - Нет… нас сблизило несколько общее горе.
  - Да, я понимаю… Ну ничего: пройдет время, уляжется боль, и вы начнете новую жизнь.
  - Да, наверное. А вы как? Не думаете уходить на пенсию? Отдохнуть?
  - Пока нет: на пенсию не проживешь.
  - Да, конечно. А как здоровье?
  - Так себе, бессонница мучает.
  - Давно?
  - Да, уже много лет. Где я только не лечилась, какие лекарства не принимала – ничего не помогает. А у вас как со здоровьем?
  - Сердечко… тоже давно пошаливает, но жить можно.
  - Да, в наши годы всегда что-нибудь да болит…
  - Да.
  - Ну, я пойду на кухню, приготовлю чай. Вы не против?
  - Нет, конечно.
  - Осмотритесь, потом я вам покажу другую комнату.
  - Спасибо.
  Тамара ушла, а Павел стал осматриваться.
  Сразу обратил внимание на большой портрет, висевший на левой стене, над пианино. Это был ее ранний портрет, но довольно странный. На черном фоне выступало лицо Тамары и верхняя часть тела, одетого в блузку, расписанную под цвет морской волны. Лицо умное, серьезное, красивое, но несколько суховатое при всей своей женственности. Параллельно идущие голубые, извилистые линии волн на блузке придавали ему на темном фоне что-то неопределенное, непостоянное, даже зловещее.
  - Это меня один парень рисовал, любитель: я здесь не совсем похожа, - Тамара стояла в дверях комнаты и улыбалась.
  «Может быть, - подумал Павел, - но дело не в этом, а в том, что он что-то нашел в твоей душе и выложил это на холсте.
  После небольшого угощения Павел опять перешел в эту большую комнату с большими часами и теперь обратил внимание на два высоких стеллажа с книгами, стоявших вдоль противостоящих стен. Он спросил разрешения посмотреть книги и стал их внимательно рассматривать. Здесь было много классики, русской и зарубежной, причем все книги были не раз читаны, некоторые даже склеены из-за частого употребления. Полные собрания сочинений Фенимора Купера, Майн Рида, Пушкина, Толстого, Лермонтова… Немало было книг и неизвестных или мало известных Павлу авторов, но они были тоже весьма зачитаны. Павлу это понравилось, и он сказал об этом Тамаре.
  Продолжая осматривать комнату, Павел заметил пару развалившихся стульев, как-то не к месту поставленных за круглым столом, около балконной двери. Тамара заметила его взгляд и сказала, что эти стулья развалились, а починить их некому, а у нее времени не хватает.
  - Я вам говорила, что не хватает в доме мужчины, так что всю мужскую работу должна выполнять я сама, – сказала она.
  - Может, я смогу вам помочь, - ответил Павел.
  - Попробуйте, - сказала она.
  На правой от балконной двери стене Павел увидел портрет Неизвестной Крамского. Раньше он восхищался им, но после прихода к Богу ему не нравилась непомерная гордость этой красивой женщины, она отталкивала. Машинально он сравнил ее портрет с портретом Тамары, висящим над пианино. «Да, она горда, - подумал он, - поэтому и повесила портрет Неизвестной».
  Потом Павел опять сел на диван, рядом с Тамарой, и они продолжили разговор.
  - Мне надоело, уже невозможно делать всю мужскую работу: я ведь просто слабая женщина, - опять жаловалась она.
  И Павел опять вздрогнул от этого колокольного, бьющего по всему телу и душе боя больших часов. Пора было идти домой, и он вежливо простился с Тамарой.
  Отношения развивались, и через неделю Павел вновь пошел к Тамаре. Особой надежды на прочные отношения он не чувствовал, но Тамара позвонила ему, сказала, что соскучилась, и это бодрило. По-прежнему он ограничивался только просмотром книг, беседой, не делая никаких попыток поцеловать или обнять Тамару. Он понимал, что все это было не от души, как у него, так и у нее, что не души, а судьбы они только и могут соединить в данной ситуации. Попросил у Тамары клей, насадил на него ножки двух сломанных стульев, а потом они распрощались «В следующий раз надо будет ее поцеловать, - подумал Павел, - отношения должны быть естественные».
  Через следующую неделю Тамара встретила его  в голубых джинсах и легкой шелковой блузке с красными разводами на белом фоне, с улыбкой, а часы вновь неожиданно ударили в голову и во все тело Павла. И опять это осознание рока, судьбы в их колокольном звоне проникло в него… Сегодня Тамара приготовила кое-что повкуснее, чем в прошлый раз, и Павел с аппетитом ел,  похваливая аппетитный гороховый суп с мясом, заливную рыбу и свою новую подругу. Потом рассказывал о своей прежней школьной жизни, Тамара слушала и тоже рассказывала о своих студентах, своей кафедре и мыла посуду в раковине. «Пора», - решил Павел и подошел к ней. Обнял ее, поцеловал, она слабо сопротивлялась, но на поцелуй ответила. Потом Павел посадил Тамару на колени и стал ласкать ее.
  Да, Тамара была нежной, изящной, красивой, и Павел добрался до тоже красивой, нежной груди, прижал к себе ее всю, положив руки на ноги и поглаживая их. «Я хочу тебя! – задыхаясь, сказал он тихо.  «Да, конечно, надо идти в постель», - сказала она и повела Павла в ту комнату, в которой он бывал лишь однажды. Там была спальня Тамары и рабочий кабинет с компьютером и неизменными книжными стеллажами по стене.
   И в постели она была хороша: любила и ласкала вдохновенно, от души, молодо, живо.  Потом умиротворенно обнимала Павла и сказала, что ей с ним было хорошо. «Чувствуй себя как дома, - сказала она, - кури, где хочешь: это теперь и твой дом».
  Павел с удовольствием посмотрел на залитые солнечным светом комнаты, покурил, и они вновь сели за стол.
  - А стулья не приклеились, - сказала Тамара, - я села на один и упала, а второй развалился.
  Павел огорчился.
  - Давай, я еще раз почищу ножки у них и вновь посажу на клей.
  - Давай, но позже. У меня к тебе предложение: давай вместе жить.
  - Хорошо, но ты ведь все время на работе.
  - А ты приходи с вечера пятницы на выходные, а в понедельник домой пойдешь.
  - Ладно.
  - А в остальные дни роман пиши, а в выходные будешь читать мне.
  - Хорошо.
  Павел шел домой радостный: теперь у него есть друг, любовница, которой он интересен как мужчина и как писатель – что может быть лучше!
  Наступили заморозки, заканчивалась осень. Природа мертвела, а Павел оживал: часто звонила Тамара, называла милым, даже любимым.
  Теперь Павел три дня в неделю проводил у Тамары: пылесосил старенькие ковры, мыл посуду, ходил с Тамарой на базар, причем покупал продукты на свои деньги, и Тамаре это нравилось. Тамара была очень хозяйственная, очень берегла электричество и постоянно напоминала Павлу: «Выключи свет в ванной», «Паша, свет погаси в коридоре». Слабая глазами, она не любила свет, солнце, поэтому ни в туалете, ни в ванной его не включала, если там находилась. Когда Павел спрашивал Тамару, как она обходится там без света, она отвечала, что все необходимое ей видит, а подробности ей не нужны, она любит полумрак, он действует на нее успокоительно. Павел заметил, что в светильниках и люстрах у нее ввернуты всего одна-две лампочки, освещение было тусклым, недостаточным, к тому же постоянно выключалось, когда Тамара не видела в нем необходимости. Так что в квартире, за исключением дневного времени, всегда царил мрак, сопровождаемый восклицаниями Тамары, когда Павел забывал выключить какую-нибудь лампочку. А Павел любил свет, не представлял без него жизни, поэтому жизнь в темноте становилась для него тягостной и муторной.
  Любовь к темноте сочеталась у Тамары с негативным, темным, мрачным взглядом на окружающий мир, людей: обычно она рассказывала неприятные случаи из своей жизни, обвиняя всегда в бедах кого-то и чего-то, выставляя себя неизменно пострадавшей. Зав. кафедрой взваливает на нее оформление никому не нужных бумаг, притесняет по-всякому, добиваясь ее увольнения. Декан тоже пренебрегает ею, считает «отработанным материалом», ненужной, которой давно пора уйти с работы и жить на жалкие пенсионные гроши. О студентах она отзывалась хорошо, но ничего конкретно хорошего о них не рассказывала.
  Тамара очень любила порядок в доме, свою квартиру до такой степени, что требовала от Павла не только выключать за собой свет, но и затворять за собой любую дверцу, будь то створка шкафа или кухонного буфета. Ей все время казалось, что она или сломается или висит некрасиво. Любую книгу, которую он просматривал или читал, нужно было обязательно положилть на прежнее место. Поэтому обстановка ее квартиры казалась безжизненной: ничего здесь не говорило о том, что она или люди, находящиеся с ней, двигаются, живут, что-то делают, чем-то занимаются.
  Тем не менее, Тамара нравилась Павлу все больше и больше, одиночество и совместная жизнь сближали их существования. Павел и Тамара как-то не на уровне сознания, а инстинктивно поняли, что надо соединить свои судьбы, создать семью, и Павел однажды предложил Тамаре перевезти к ней некоторые свои вещи. Стоял солнечный зимний день, настроение у Павла было хорошее, такое же светлое, как этот день, и они спустились в подземный переход на перекрестке недалеко от дома, где он когда-то жил с Ирой. Здесь, как всегда, сидели нищие. Павел подал милостыню, а Тамара, зная состояние его кошелька, удивилась:
   - Ты последние деньги тоже отдаешь нищим?
  - Я от этих копеек не обеднею, а им все-таки какая-то помощь.
  - Ты всегда так делаешь?
  - Стараюсь по мере возможности.
  Тамара с уважением посмотрела на него и ничего не сказала.
  В комнате Павла они посидели, поговорили, Павел показал их с Ирой фотографии и предложил Тамаре отобрать те диски ДВД, которые ей понравятся. Она как-то хищно стала выхватывать их с полки, особенно диски со спектаклями по пьесам Достоевского, говоря, что очень любит этого писателя. Потом они вышли в коридор, встретили Аню, и Тамара быстро нашла с ней общий язык. Они долго беседовали и простились с милой улыбкой друг к другу. Павел взял с собой сканер для компьютера и пылесос и договорился, что Аня отдаст их с Ирой холодильник.
 Шло время, как и прежде, два дня в неделю Павел жил у Тамары. Остальные дни сидел дома и писал свой роман о судьбе учителя в России. Каждую пятницу он приносил Тамаре написанный текст и читал ей. Ей нравилось, порой она высказывала дельные замечания, и Павел их учитывал.
  Однажды, когда он сидел один в своей комнате за компьютером, раздался гудок сотового, и Павел услышал голос незнакомой женщины, голос грубый, но приветливый. Она сказала ему, что нашла его на сайте «Мой мир», заинтересовалась и предложила встретиться прямо сейчас. Павел скучал, и этот звонок пришелся кстати, хотя одеваться и тащиться куда-то ему явно не хотелось. Поэтому он пригласил ее приехать к магазину около его дома. После звонка Павел почти забыл о ней, но через сорок минут Настя позвонила опять, сказав, что она подходит к магазину и будет ждать его. Павел ответил, что сейчас выйдет, и уточнил место встречи.
  Погода была почти новогодняя: тихая, со снежинками, мягко летящими в прозрачном воздухе, красноватым, привычно домашним, светом фонарей на улицах, который тепло окрашивал лежащий вокруг сверкающий снег. Павел спустился в подземный переход и вышел к большому супермаркету, его входным внушительных размеров дверям, где должна ждать его Настя. Но ее там не было. Он перезвонил ей, она ответила, что давно ждет его на том месте, где договорились. Павел объяснил, где находятся двери, она сказала, что она и стоит, но, как не присматривался Павел к людям, входящим и выходящим из дверей супермаркета, как ни пытался различить цвет ее куртки, Насти не видел. Вновь зазвонил телефон, и Павел наконец-то увидел маленькую пухлую женщину, спешащую ему навстречу. Поздоровались, улыбнулись. Она была весьма симпатична, а своим ростом и полнотой сразу напомнила Павлу Иру.
  - Долго же вас не было, - мягко укорила она его, - я уж решила уходить.
  Приняв ее шутливый тон, Павел ответил:
  - А куда мне спешить: поговорим и разойдемся, раз вы уже сейчас спешили уйти. Домой вы меня сразу все равно не пригласите, так как я для вас человек чужой, таким и останусь навсегда.
  Она еще больше улыбнулась:
  - Вот вы и ошибаетесь: я сразу приглашаю вас к себе в гости.
  - Спасибо…  Ну что ж: я буду это иметь в виду.
  У Павла опять зазвонил телефон. Звонила Тамара и сообщила, как она считала, приятную весть:  у нее есть хороший знакомый того рецензента из Союза писателей Татарстана, который писал отзыв о его первой книге, и с помощью этого знакомого она хочет ввести Павла в члены этого Союза. Он поблагодарил и обрадовался. Настя шла рядом и молча слушала. Тамара добавила, что встречается с ним завтра утром и они идут вместе на очередное заседание этой организации. Павел согласился.
  - Ваша подруга звонила и говорила вам о чем-то серьезном?… - улыбаясь спросила Настя.
  - Да, - ответил Павел. – Дело в том, что я написал книгу, которая была одобрена Союзом писателей, и Тамара предложила оформить в нем членство. Завтра поедем.
  - Интересно и полезно для вас будет, - ответила Настя.
  - Спасибо, - ответил Павел и взял ее за руку.
  Они шли по хрустящему предновогоднему снегу, и Павел вдруг почувствовал, что стал весьма замерзать. После разговора с Тамарой у него не было слов для разговора с Настей. Он пошел быстрее. А когда взял ее за руку и быстро перевел через дорогу, она сказала:
  - Я чувствую, что вы заспешили к своей подруге…  Вы можете идти, а я сяду на автобус.
  - Нет, Настя, я просто почему-то стал замерзать, хотя одет в общем-то тепло. Извините. Я могу только проводить вас на автобус.
  - А вы не стесняйтесь: все нормально, я невольно помешала вам.
  - Настя, я действительно замерз, я не люблю врать.
  Она замолчала и покорно шла за ним до остановки автобуса. Там остановилась и сказала:
  - Ну, идите домой, вы замерзли, - и сунула в руки Павла бумажку: -Здесь мой адрес, приходите, когда захотите.
  - Спасибо вам, добрая женщина. Приду, обязательно приду.
  Он уточнил, как добраться до Насти, и тут подошел ее автобус.
  На следующий день Павел поехал с Тамарой в Союз писателей. Погода стояла неопределенная: то дождь, когда буйствовал ветер, то солнце, которое все успокаивало, умиротворяло. Это усиливало чувство неопределенности: Павел точно не мог понять: зачем ему быть членом Союза писателей Каменнограда. Понятно, для престижа, а еще для чего? Союз помещался в небольшом особняке в стиле 19-го века, высокие потолки, широкие мраморные лестницы вели в большие круглые залы, в ответвлениях, коридорах, которых были двери в тоже весьма просторные комнаты с высокими, белыми потолками. Здесь человек чувствовал себя личностью, свободной, а значит, и полноценной, как этот особняк, который тоже как бы имел свою личность, резко отличаясь от других зданий, более или менее стандартных, стоявших с ним рядом. Павел вспомнил свою тесную квартирку, в которой жил, современное здание школы, в которой работал -там весь метраж интерьера был рассчитан строго экономно на реально возможное количество людей, которые могли присутствовать там. Низкие потолки, малые площади унижали человека, доказывая ему лишний раз, что он ничто, что он раб той системы, которая властвовала в стране и мире.
  Павел быстро нашел рецензента своей первой книги рассказов и сказал, что  ее друг рекомендовал меня быть членом Союза писателей. Зачем он это делал - сам не знал. Просто, так хотела Тамара, она старалась для него, и трудно было ей отказать. Рецензент ответила, что это возможно, но для начала ему надо заполнить анкету и написать заявление. Анкета уже была у Тамары, она ему ее показывала, так что Павел поблагодарил рецензента, а потом вернулся снова и подарил рецензенту свою книгу, так как раньше, при выходе книги в свет, пренебрег этим.
  В конференц-зале отдельными кучками толпился народ, между ними сновали какие-то личности, писатели уже расселись в креслах, чтобы участвовать в обсуждении современной прозы новых российских авторов. Павел с Тамарой уселись на дальних от сцены креслах, и началось обсуждение современной прозы. Тамара слушала и слышала, а Павел сидел, в угоду Тамаре, прислушиваясь к отдельным фразам, долетавшим до него. Больше его привлекала не дискуссия, происходившая на сцене, а Тамара. Его тянуло к ней, он любовался ею, ему так хотелось ее обнять и поцеловать. Когда все закончилось, она спросила его:
  - Почему ты так безучастно сидел, ничего не сказал, хотя другие поднимали руки и выступали.
  - Я тобой любовался, хотел поцеловать тебя, а то, что творилось там, впереди, мне не было интересно. Во-первых, я плоохо слышал, а потом произведения, которые они обсуждали, я, скорее всего, не читал.
  - Странно, я думала, что тебе это будет интересно. Какой же ты тогда писатель, тем более, учитель литературы?
  Павел промолчал.
  Затем, когда они вышли на улицу, Павел сказал:
  - Тома, а зачем мне все это членство? Мне эти дисскуссии не нужны: я, лучше, статью прочитаю об этих произведениях, сами произведения, чем таскаться по принуждению на эти конференции…
  - Дело твое Паша, я думала, что это тебе нужно.
  - Спасибо, Тома, но ты ошиблась. Извини, и спасибо тебе за твой труд, чтобы ввести меня в Союз писателей.
  - Ничего…  Но все это странно как-то.
  Через несколько дней Павел купил свежий столярный клей и пошел к Тамаре. Они опять пошли на базар за покупками, а потом, дотащив увесистые сумки до дома, Павел вновь взялся за сломанные стулья и попросил напильник, молоток и наждак. Тамара рассердилась и сказала, что пришла пора Павлу знать что и где находится в его доме.
  - Какой же это мой дом? Я ведь здесь не прописан.
  - Ну и что? Ты же хочешь здесь жить?
  - От моего желания мало что зависит.
  Тамара замолчала, а затем сказала:
  - Я мало сплю и умру раньше тебя, а как ты будешь жить в моем доме без меня, когда мой брат спит и видит, прямо рвется овладеть моей квартирой?
 Потом достала все инструменты и отдала Павлу. Он расставил стулья в коридоре и занялся работой. Почистил шипы, отверстия напильником и наждаком, густо намазал их новым клеем и связал склеенные части стульев веревкой. Тамаре понравилось, как он сделал работу, и она пригласила его ужинать.
  Питалась она преимущественно рационально здоровой пищей, о которой вычитывала в популярной литературе. Перловая каша с утра и на ужин, фитнесс-чай с неприятным привкусом, на обед постные щи и котлета или мясной гуляш с той же перловкой или рисом. Все, кроме котлеты, казалось Павлу противным и безвкусным.
  Наверное, единственное, где Тамара выкладывалась полностью как живое существо, был секс. Это был именно секс, а не проявление любви, нежности и человечности: Тамара отдавалась этой буре страсти вдохновенно, с восторгом, извиваясь, выгибаясь в различных позах, бешеных движениях, безумных ласках и объятиях. А потом замирала от усталости и лежала без движения, а Павел еще только разгорался и не мог выйти из нее, а устремлялся еще глубже и глубже.
   Ужин прошел опять с перловой кашей и вкусной котлеткой, а Тамара налила себе большую рюмку водки и предложила Павлу. Он отказался, так как не пил уже несколько месяцев и не хотел соблазнять себя прежней дурью. После ужина Тамара попросила Павла убрать мусор в коридоре, где он недавно склеивал стулья. Он взял щетку, подмел коридор и стал сгребать сор на совок. Тамара сказала:
  - Паша… я понимаю, что дома за тебя все делала жена, ведь ты даже мусор за собой убрать как следует не можешь.
  - А что я сделал не так?
  - Вот смотри: ты оставил вот эти подтеки клея, здесь, здесь и здесь – она показала пальцем. - Ты что, слепой или лентяй?! Неужели трудно протереть их тряпкой с мылом?!
  - Я не заметил, прости.
  - Теперь это твой дом, ты здесь живешь, так что следи за ним, чтобы он всегда был чистым, вымытым, обустроенным.
  Часы отметили слова Тамары мощным колокольным звоном. Они вновь ударили в душу Павла, но сейчас особенно болезненно, с надрывом, нанося ей глубокую рану.
  Павел серьезно посмотрел на Тамару.
  - Тамара, ты зря так со мной….  Со мной так нельзя обращаться. В своем рвении к безукоризненному порядку ты здорово перегибаешь палку. Мне надоели твои постоянные окрики, замечания, нотации, грубости, которые я не могу переносить. Ты разрушаешь наш союз, наши отношения, наши чувства… хотя в тебе я никаких чувств к себе не вижу.
  Тамара замолчала, постояла, прислонившись к стене, и медленно опустилась на пол.
  - Мне нужен в доме мужчина, хозяин, на которого я бы смогла целиком положиться, мне нужен настоящий муж.
  - Я, конечно, под эту категорию не подхожу…
  - Я не могу жить без хозяина в доме… и я не могу жить без постоянного секса.
  - Я для тебя плохой мужчина?
  - Нет, мужчина ты превосходный… но мне нужен хозяин: мне надоело, невмоготу делать постоянно мужскую работу, а ты к ней неприспособлен…
  - Почему?
  - Ни подмести толком не умеешь, ни стулья склеить.
  - Я жил с женой двадцать лет, многое в доме делал своими руками, и жена не жаловалась.
  - Ну и что ты делал?
  - И вешалки крепил в стене, и занавески на пробки вешал…
  - Ну, это ерунда.
  - Я бы не сказал… Тамара, ты просто не умеешь никому ничего прощать.
  - Возможно… моя фамилия Максумова, от слова «Максимум», может быть, поэтому…
   - Может быть.
  - Не знаю: смогу ли я сегодня заснуть: таблетки действуют уже все слабее и слабее…
  И они стали готовиться ко сну: каждый в своей комнате. Павел, как всегда, забрал постель из бытовки, раздвинул диван и постелил на него. Лег, но не спалось: недавний разговор с Тамарой будоражил душу, напрягал нервы – не спалось. Вышел из квартиры в коридор, покурил, но не успокоился.
  «Значит, опять не то, как и всегда было с женщинами, - думал он. - Я их любил, а они меня – нет. И начиналась бесконечная тяжба: я говорил с ними любящим сердцем, а они со мной – равнодушным умом. В результате, мы не понимали и не могли понять друг друга всегда – и ругались, ругались, а потом расставались, и уже навсегда… А люблю ли я ее? Не знаю, но в душу она мне точно запала».
  Так лежал он долго, пока не понял, что не только Тамара, но и вся ее квартира ополчились против него. Уже не туман, как прежде, а вся квартира источала из себя темноту, какие-то черные капли неведомой жидкости, выползали из черного окна, где зловещими глазами смотрели на него глаза противостоящих домов под черным небом. Павел огляделся: и в комнате, где он лежал на диване, стало значительно темнее: темноокрашенные и стоящие в густой тени вещи будто выдвигались, становились крупнее и постепенно заполняли всю комнату. И тоска, прежняя, знакомая, опять схватила его за горло и начала давить его своими черными, жестокими руками. Как будто и не было новых встреч, Тамары, надежды на возрождение, на новую жизнь, а была только она, везде и всегда: черная, неизбывная тоска.
  Да, она была всегда, с юных лет Павел признался с горечью самому себе, что все надежды его любящего сердца были напрасны, что того дела, той женщины и тех людей, которые ему нужны и без которых он не мыслит своей жизни, он никогда не найдет. В конце концов, он понял, что в этой жизни он просто лишний человек, никому, по большому счету, не нужный, и охладел, охладел, казалось, навсегда. Так годы многие прошли. И вот, в 59 лет Господь позвал его, позвал к Себе крепко, когда Павел ясно понял, что без Его помощи ему не выжить перед духом злобы поднебесной. И тогда он четко понял, что Господь – Свет, и нет в Нем никакой тьмы, что этот Свет – добро, милосердие, любовь. Этот Свет он видел в солнце и даже в электрическом освещении, а Тамара его постоянно гасила. Конечно, за бытовые услуги чиновники драли деньги с жильцов немилосердно, но уж не так, чтобы частым выключением света из экономии превращать свой дом в мрачную пещеру с одной светящейся лампочкой там, где находилась хозяйка.
  Вот сейчас все это так обступило Павла, что он почувствовал физическое желание своего конца, ведь даже Тамара, последняя надежда Павла, оказалась такой же, как все.  Да, эти по-своему хорошие люди, далеки от него, как инопланетяне, поэтому равнодушны к нему и выражают свои чувства к нему только в том случае, когда им от него что-нибудь надо.
  Как ни странно, но демон, так любящий «обличать» меня в моих ошибках и несчастьях, молчал. Павел, выключив в комнате свет, пошел на кухню, чтобы прибегнуть к последнему средству. Бутылки, которую пила Тамара, не было. Павел помнил, что Тамара его не раз предупреждала, чтобы он никогда не заходил в ее комнату во время ее сна, но теперь он не мог удержаться и двинулся через коридор, через свою темную комнату к ее комнате, решив только посмотреть, как она спит.
  Странно, но у Тамары горел свет, которого она не любит, хотя раньше никогда такого не было. Тишина стояла гробовая, и Павлу стало жутко. Представить, что в своей комнате Тамара сидит или спит со включенным светом, было невозможно, тем более, у ней бессонница. Ударами судьбы прогрохотали часы, Павел чуть не упал от неожиданности, потом собрался с духом и с большой осторожностью приоткрыл дверь комнаты Тамары.
  Она сидела на тахте, где когда-то занималась с Павлом любовью, и смотрелась в зеркало на своем журнальном столике. Зеркало было немаленькое, и Тамара, наверное, видела себя хорошо. Она смотрела на себя очень внимательно, пристально, как бы молча беседуя с собой. Павел заметил, что профиль ее лица и само лицо в зеркале были несколько необычны, как будто существовали отдельно друг от друга. Профиль вполне естественный, привычный, а вот отраженное лицо в анфас, его сузившиеся глаза, сжатые губы, заострившийся нос делали его каким-то злым, надменным, мрачным. Долго она так смотрела на свое лицо и, наконец, сказала:
  - Уйдет он от тебя, Максумова, не захочет с тобой жить и выносить твой скверный характер. Заездила ты мужика, видно, совсем.
  Она вздохнула:
  - Ты мне мешаешь, Максумова, уйди прочь: мне надо замуж выходить, а ты уже довольно покомандовала, пора и честь знать, чтобы не остаться навек одинокой, так что и воды будет некому подать.
  - Меня-то и вообще нет, я только твое отражение, есть только ты сама: вот и уходи сама от себя, - прошипело со злостью отражение.
  У Павла волосы на голове встали: шипение и злоба явно исходили только от зеркала, профиль же Тамары был неизменно спокоен, привычен, как и приглушенный звук ее голоса.
  Она опять долго смотрела на свое отражение и, вздохнув, ответила:
  - Да, ты права.
  Она опять помолчала, подумала, потом обхватила свою голову обеими руками и с силой потянула вверх: резко захрустели кости. Павел, широко раскрыв глаза, смотрел, как эта голова в руках Тамары отделилась от тела, причем без единой капельки крови, и приблизилась к зеркалу. Некоторое время руки держали ее перед ним, потом развернули лицом к безголовому телу и поставили перед зеркалом, заменив отражение на его реальный источник, если его можно так назвать. Это, так называемое, реальное лицо было точно такое же, как и его бывшее отражение, которое оно заменило: злое, надменное, мрачное.
  - Может быть, мне так удастся заснуть, - глухо, утробно проговорила животом безголовая Тамара, - теперь не надо думать, соблюдать принципы – полный отдых и расслабление…
  Она легла под одеяло и проворчала:
  - Только бы этот дурак там угомонился и не заглянул сюда.
  А Павла за дверью уже не было…  Как зомби, бесчувственно, автоматически, он дошел до своей комнаты, включил свет и долго смотрел на портрет Тамары, сделанный неизвестным художником, который понял ее душу.
  Спать он не мог и в тягучей, тянущейся тишине долго ждал первого слабого признака рассвета. Иногда проваливался в черную и тоскливую муть, где видел коварно улыбающуюся ему голову Тамары без тела или ее тело без головы, и дикий ужас пробирал его до костей, до самой сердцевины мозга и сердца. С диким воплем вырывался он из этого адского омута, сердце сжималось, колотилось, вызывая тошноту, и он продолжал лежать с открытыми глазами, ничего не понимая, не чувствуя, кроме этой тошноты и тоски, моля Господа только об одном: чтобы скорее наступил конец, неважно какой, но конец. Лишь с рассветом он смог забыться; проспав часа полтора, он болезненно дернулся, как будто кто-то бесцеремонно встряхнул его, и пробудился.
  В слабом, жидком рассвете нового дня перед ним стояла Тамара в привычном для нее темно-синем ворсистом халатике, вполне нормальная, с головой на плечах. Бледная, застывшая, как неживая, она спокойно смотрела на него, сжав тонкие губы в одну горизонтальную полосу. Она села рядом на широкую, выдвинутую из дивана кушетку, на одной стороне которой лежал Павел.
  - Доброе утро, - пробормотал Павел. – Удалось уснуть?
  Она помолчала и сказала:
  - Нет… всю ночь мучилась… Я знаю, ты узнал мою тайну…
  Павел задрожал. Она продолжала:
  - Знаю… но только об этом никому не говори…  У меня это давно… только муж знал об этом… и больше никто. Никому не говори.
  - Тебе это помогает заснуть?
  - Когда как… иногда помогает… Сегодня не помогло.
  - Голова тебе мешает жить?.. Противоречит сердцу, чувству жизни?..
 - Наверное, так…  О Боже, как же мне тяжело и плохо!.. – она закинула голову, вытянулась и закрыла глаза.
  Теперь она была перед Павлом почти прежняя, близкая, привычная, горячо любимая. Он обнял ее, стал целовать…  Она не сопротивлялась, вяло отвечала ему и позволила расстегнуть ее халатик. Продолжая ласкать ее тело… Павел заметил… заметил… эту бледную, чуть оранжевую полоску вокруг ее шеи…  Да, именно в этом месте голова отделилась от шеи… Пыл испарился, Павел  отстранился и лег рядом.
  Долго они лежали так в разливающейся бледно-синей и грязной жидкости рассвета, каждый думал о своем. Потом Тамара медленно встала и пошла умываться, Павел начал заправлять свою постель. Привел себя в порядок и, взяв в руки книгу, сел на диван. «Ну что ж, - думал он, - я немало видел всякой чертовщины, чтобы придать слишком большое значение сверхъестественному дару Тамары «отвинчивать» свою голову. Во мне самом сидит поганая тварь, мучающая меня почти постоянно. Но живу же?.. Почему же и сейчас мне не продолжать жить и любить Тамару? Она-то в чем виновата?».
  Ударил «колокол» часов, и перед ним резко, как восклицательный знак судьбы, возникла Тамара:
  - Где бутылка водки, которая стояла в буфете на кухне? Ты… выпил!.. То-то, я смотрю, от тебя спиртным попахивает…
  Павел удивленно посмотрел на нее:
  - Ты что, Тома? Я не пью, ты же знаешь.
  Она кинулась искать в шкафах, но не находила.
  - Ты выпил, а бутылку выбросил!.. Зачем ты это сделал? Ты пьяница… не можешь без спиртного?!
  Павел встал и подошел к буфету и тщательно все пересмотрел – бутылки водки не было.
  - Тамара, я этого не делал, поверь!
  - Врешь, врешь!! Где бутылка, говори?!
  Павел сел на диван и замолчал. Тамара всхлипнула и убежала на кухню. Павел подошел к ней:
  - Тамара, есть такое понятие, как «презумпция невиновности»: человека нельзя обвинять, не доказав его вину.
  - Врешь ты все, врешь… и всегда мне врал!! – со слезами кричала она.
  Павел, сокрушенный, ушел в комнату и сел на диван. Вот именно теперь ему и захотелось выпить, и покрепче. Долго он так сидел и ждал, опять прозвонил о нем, ударил по нему «колокол» часов, а он продолжал смотреть на портрет Тамары, изученный им ныне, кажется, досконально, но все-таки продолжающийся оставаться для него зловещей загадкой. На кухне слышалось звяканье посуды, что-то пыхтело, шипело…  Павел встал и пошел на кухню.
  - Тома, дай мне денег: я пойду и возьму бутылку. Дома у меня пенсия, так что я тебе сразу отдам.
  Она молчала.
  - Тома, дай мне, пожалуйста, денег.
  - Я тебе приготовила, садись за стол.
  - Тогда я пойду на лестницу и перекурю.
  - Садись: простынет все!
  Павел нехотя сел за уже привычный кухонный стол, стал нехотя «клевать», но потом вошел во вкус, особенно, когда наткнулся на вкусную котлету. Тамара разговаривала по телефону.
  - Пьет он втихаря, вот, сегодня ночью, когда я спала, бутылку водки выпил и не признается. Неприспособленный к жизни, ничего не умеет. И это в его-то годы…
  … …
  - И у вас он такой же был?.. Понятно. А ведь талантливый человек, пишет хорошо.
  … …
  - Да… я хочу, чтобы он пожил пока у меня, перестал пить, курить, Новый год вместе проведем…
  Павел подошел к ней:
  - Ты с Аней говоришь?..
  Тамара чуть кивнула.
  - Ну, давай, ругай и обливай меня грязью – у вас с ней это хорошо получается.
  Закончив завтрак, попросил Тамару проверить склеенные вчера стулья. Она освободила их от ремней, веревок и стала садиться на каждый из них. Стулья спокойно выдерживали ее, она попробовала еще раз, поерзала – все в порядке: заляпанные клеем, они крепко стояли на своих кривых деревянных ножках. Павел оделся и сказал, что пошел домой как следует выпить на свои деньги. Тамара промолчала и молча захлопнула за ним дверь.
  Павел вышел на улицу как будто вошел в пейзаж души своей. Кругом бледно серая, грязная муть, небо накрепко закрыто тяжелыми, темно-синими тучами, все кажется нереальным и отвратительным. Гадко на душе, и гадко вокруг. Вместо новогоднего хрустящего от мороза снега – слякоть и черная грязь, мешающая идти, голый лед, стремящийся повалить с ног. Желание выпить усилилось. Павел решительно зашагал в свой бывший дом, но вдруг остановился: рука его нащупала бумажку в правом кармане пальто. Конечно, же, это записка Насти, ее адрес. Павел вынул и прочитал – ее дом совсем недалеко, где-то в районе Дома обуви.
  Через час, с помощью прохожих, он добрался до него. В доме два магазина: один на стороне главной улицы, а другой, продовольственный, – рядом с квартирным подъездом: еду можно купить, не одеваясь для похода на улицу. И, как преддверие доброй встречи, посветлело на улице и в душе Павла, один мощный луч света прорезал свинцовую неподвижность туч и уперся в дверь подъезда. «Как в сказке, - подумал Павел и набрал в домофоне номер квартиры Насти, - только бы была дома». Но не зря луч освещал домофон: Настя ответила, сдержанно-радостно узнала его голос и пригласила в квартиру.
  Жила она в уютной, просто и со вкусом обставленной однокомнатной квартире. Приняла Павла радушно, просто и усадила на кухню за стол.
  - Выпьешь? – спросила она.
  - С большим удовольствием, - ответил Павел.
  Она поняла его и поставила на стол бутылку с импортной водкой. Выпила вместе с ним и спросила с улыбкой:
  - Что, с кралей своей поругался?
  - Было дело, - ответил Павел и почему-то вспомнил Хому из фильма «Вий», когда тот после встречи с ведьмой на похожий вопрос крестьян ответил: «Було».
  Настя налила еще по рюмке и поставила на стол закуску, частью взятую с плиты, частью – из холодильника. Выпили еще, и Павел почувствовал себя значительно лучше. Казалось, Настя взяла с собой этот лучик солнца на ее подъезде и продолжает дарить его Павлу и согревать его сердце. Он посмотрел на ее лицо: красивые, чуть раскосые глаза, небольшой нос, а губы полные, почти детские, они складывались сердечком, когда она их закрывала. И очень искреннее выражение всего лица, ни лжи, ни кокетства, присущих женщинам, не было заметно в нем: она есть какая есть.
  - Как с Союзом писателей? Утвердили?
  - Я разочаровался: сидел на конференции и умирал со скуки. А если буду членом, то это придется делать систематически.
  Настя сидела рядом с Павлом, полная, добрая, и он не смог удержаться:
  - Я ведь ее люблю, Настя.
  Она с улыбкой повернулась к нему:
  - Так женись на ней, что тебе мешает?
  - Ей другой нужен: я герой не ее романа.
  - А какой ей еще нужен: талантливый, умный мужик – какого рожна ей еще нужно?
  - Ей нужен мастеровой, хозяйственный, чтобы все по дому делал.
  - У ней что, квартира ремонта требует?
  - Нет, ей нужно три стула склеить, которые развалились от старости.
   Настя усмехнулась:
  - В таком случае нужно не клеить, а новые покупать.
  - Но я выполнил ее просьбу, склеил их, но после многих и многих неудачных попыток. Ей, конечно, это не понравилось, и мы решили расстаться.
  - Ничего себе, причина для расставания. Вы что, идиоты?
  - Не только поэтому: еще она потеряла бутылку водки и решила, что я ее выпил ночью, пока она спала, хотя у меня ни в одном глазу не было.
  - Извини, Паша, но мне кажется, что она просто дура и истеричка.
  - Может быть… но я ее люблю.
  - Ну что ж… я тебе очень сочувствую,… но связывать с ней свою жизнь не советую.
  Выпили еще по одной.
  - Павел, ты ешь, не стесняйся, я сейчас картошку с сосисками приготовлю, кушай!
  Он с удовольствием ел колбасу, сыр, закусывая солеными грибочками, и продолжал.
  - Я купил новый клей, вчера опять склеил стулья. С утра она придралась к бутылке водки, и тут я уже решил уйти от нее. Потом проверил стулья, которые за ночь наконец-то склеились. Предложил ей проверить. Она посидела, поерзала на них – все в порядке: не трещат, не ломаются. Промолчала. Потом  я ушел от нее.
  - Красиво ушел, Паша, можно так я тебя буду звать?
  - Конечно.
  - Господи, сколько же дур на свете: и чего им надо: хороший мужик, честный, открытый, заботливый, так нет, им и здесь надо свой стервозный характер показать: дескать, пусть хороший, а мне особенного надо, чтобы был по моему образцу скроен, да еще моментально все мои желания исполнял, как золотая рыбка.…  Давай выпьем, Паша, это ничего, что я о твоей подруге так говорю? Я женщина прямая: рассусоливать да размазывать не люблю - говорю все как есть.
  - Спасибо, Настя. Ты искренняя, добрая – мне с тобой хорошо. Я хочу, чтобы ты была моим другом.
  - Почему «была», я и сейчас твой друг.
  - Спасибо, Настя.
  - Может быть, мы будем не только друзьями?
  - Может быть, как знать.
  - Все в нашей воле, Паша.
  Потом Павел почитал ей свои стихи, спел свои любимые песни. Потом они стали целоваться, обниматься и…. Но до этого дело не дошло, и Павел стал собираться домой. Настя собрала ему сумку с едой и предложила вызвать такси до дому, но он гордо отказался, сказав, что не пьян и дойдет на своих двоих.
  Шел он домой веселый, сытый и хмельной. Все злое и мучающее отошло в сторону. Приморозило, и мимо Павла шли прохожие, с покупками, небольшими елками, весело разговаривающие, охваченные предновогодней радостью. Павел себя чувствовал сопричастным их радости: теперь у него есть женщина, с которой он сможет встретить Новый год. Правда, в его радости и их радости было много отличного: они встречали в родной семье или среди близких, почти родных друзей, а он только нашел друга, да и нашел ли по-настоящему? Даже и шли по дороге по-разному. Они твердо, уверенно, а он поскальзывался, два раза чуть не упал, а перед аркой, ведущей во двор своего прежнего дома, поскользнулся, свалился и не мог встать. Карабкался, ползал, а подняться так и не смог. Спасибо, женщина помогла ему встать на ноги, и он крайне осторожно двигался по сплошному льду в темноте под аркой.
  Тоскливо шли предновогодние дни. Павел сидел дома, работал над романом, смотрел фильмы. Пару раз звонила Настя, звала к себе, предлагала встретиться, провести вместе Новый год, Павел обещал, а сам только ждал звонка от Тамары. Наконец, измучавшись, решил сделать прощальный визит к любимой женщине.
  Было ясное, солнечное утро. Ласковый ветерок приятно обдувал лицо, небольшой мороз придавал ему бодрости и свежести. Все вокруг будто бы улыбалось друг другу: солидные высокие дома, мимо которых проходил Павел, низенькие разноцветно-веселые киоски, небольшие магазинчики и люди, все еще охваченные предновогодней суетой, такие же веселые и разноцветные. И лишь Павел шел один и в черном, длинном пальто, шел на свое последнее свидание, он был в этом уверен, с женщиной, к которой переехал бы сразу, сейчас, если бы позвала. Но она не звала, а, скорее, гнала его прочь от себя, потому что органически была несовместима с ним, этим жалким осколком старых духовных времен, когда дух, душа чего-то стоили в этом мире, а не представляли собой только подножие трона материального благополучия. По дороге все-таки взял бутылку водки, знал, что пригодится: иначе как вынести все это?
  Тамара была дома и сразу потащила на базар. Сейчас он не пошел за ней в различные павильоны и ларьки, как делал это раньше, а остался стоять перед ними, сказав, что будет ждать ее здесь. Она ничего не сказала и ушла за продуктами. А Павел достал из кармана заветную бутылочку, приложился, сделал глоток и с удовольствием закурил. А она будто ничего и не подозревает, вроде все как обычно: ей нужен не Павел, а муж интеллигент, мастеровой и хранитель ее дома и ее самой, а такие комплексы реально днем с огнем не найдешь, так как нет в мире совершенства. Павел приложился еще раз и еще раз закурил. Тамара сказала еще в начале их встреч, что не различает запахов вообще, так что Павел не боялся ее нескромных вопросов о его сивушном запахе изо рта. Наконец, показалась и Тамара, с двумя большими раздутыми авоськами, которые немедленно подхватил Павел.
  Дома, усевшись в кресло, он включил телевизор, плейер и поставил первую серию «Бандитского Петербурга». Зазвучала музыка Игоря Корнелюка, и Павел сказал Тамаре, суетившейся в комнате:
  - Остановись, послушай: это моя любимая музыка, в ней – весь я, послушай.
  Тамара еле заметно кивнула и продолжала суетиться: что-то перебирала в шкафу, что-то уносила, приносила. «Не моя, - твердо сказал себе Павел, - не моя. Я ей не нужен». Он вытащил из куртки бутылку водки, зашел в ванную, сделал несколько глотков и спрятал ее в ванной, в верхнем шкафу на антресоли.
  Оказывается, и Тамара думала так же: когда Павел пошел курить, она сказала:
  - Ты вчера обещал, что, если не бросишь курить, мы расстанемся. Значит, расстаемся?
  - Конечно, - спокойно ответил Павел, - и не только из-за курения.
  - Да уж, конечно, не только из-за него.
    Они сидели на диване, смотрели «Бандитский Петербург» и молчали. Павел знал, что сейчас проходили минуты, которые больше никогда не повторятся для него – золотые, последние минуты близости с Тамарой. Хотелось плакать, кричать от отчаяния, и лишь водка поддерживала его силы, которые создавали видимость спокойствия, любезности и даже равнодушия. Потом Тамара пошла на кухню, а Павел сидел один и вместе с журналистом, Андреем Серегиным, слушал песню, тоже Корнелюка, «Чужой» ( «Кончено, между нами все кончено…»), которую пела Татьяна Буланова в кафе, где находился Андрей.
                         Ты для меня чужой,
                         Как этот мир большой… -
выводила отчаявшимся голосом певица, и это был голос души Павла, вторящий ей тем же тембром, чувствами, незримыми слезами.
  - Это про нас, - вышла из кухни Тамара, сказала почти весело, даже радостно.
 Улыбнулась и ушла обратно. А Павел, конечно, отправился опять в ванную.
  Да, на водке он «ехал» как на коне: ничего не боялся: она поможет, вывезет из самой критической ситуации, а ситуация была в самом деле критическая.
  Тамара пригласила пообедать,  на что, естественно, Павел согласился с большим удовольствием: действию водки это не помешает, скорее, наоборот. Затем выщел на лестницу покурить и опять уселся на диван рядом со своей любимой.
  - Я вещи свои забирать не буду, они тебе пригодятся.
  - Нет, Паша, я так не могу: заберешь, когда сможешь.
  - Нет, я не заберу.
  Смотреть на лица бандюг из Петербурга уже не хотелось, и Павел предложил поставить старый испанский фильм «Пусть говорят» с чудесной музыкой и песнями Рафаэля.
  Под звуки бойкой и зажигательной мелодии любимая вдруг обняла Павла, и они слились в долгом и страстном поцелуе. Как будто ничего не было, как будто ничего не решили, а вот только-только встретились и соединились в одном взаимном чувстве. Потом она отстранилась от него, Павел хотел обнять ее еще раз, но на этот раз ее руки несгибаемо оттолкнули его. Павел взглянул ей в лицо - сузившиеся глаза, сжатые губы, заострившийся нос, злое, надменное, мрачное лицо. Как… как тогда, ночью, в зеркале, отражение максимально требовательной к человеку Максумовой, которое разрушало и , наконец, разрушило их только складывающиеся отношения.
  - Павел… ты не сдержал слова… не бросил курить… ты не можешь быть моей опорой в доме… и вообще - ты не тот, кто может быть моим мужем….
  Она это говорила каким-то особенным, бесчувственным, полумужским, голосом, абсолютно лишенным тех душевных интонаций, которые всегда были ей присущи. А руки… руки тянулись к Павлу, хотели обнять его, губы нервно подергивались в немом стремлении к поцелую…. Он опять обнял ее, и опять был отброшен прочь. Тело, душа Тамары звали его к себе, а холодный разум отталкивал, трезво считая, что они не пара.
  Павел опять отлучился в ванную, выпил и опять вышел на лестницу покурить. Когда он вернулся несколько более спокойный, Рафаэль пел песню «Пусть будет что будет».
  Зажигательный и мелодичный ритм сразу заставлял подняться на ноги и участвовать в звучании этой прекрасной музыки не только душой, но и телом. И Павел с Тамарой встали, сливаясь в танце, Тамара вновь стала прежней, она улыбалась, радовалась той жизни, которую утверждал Рафаэль наперекор всем препятствиям и неудачам. Пульсирующий ритм песни захватил не только нас: диван, на котором мы сидели, круглый стол и даже стулья-инвалиды, которых я так удачно недавно склеил, опускались и поднимались в такт мелодии, и это казалось естественным, а не игрой больного воображения. Тамара… Тамара в этой музыке и танце была моя, моя, я точно знал это, поэтому она кидалась в мои объятия, крепко обнимая, прижимаясь ко мне всем существом своим, и мы были в это время едины, одним телом и душой, потому что в нас была эта чудотворная музыка, рожденная любовью.
  Но вот закончилась песня, угас последний звук, а мы стояли и стояли в объятиях друг друга, долгий поцелуй завершил это стояние, и мы сели на диван. Тамара медленно освободилась из моих рук, ее лицо угасло:
  - Ну что ж, надо убрать со стола, - сказала она и пошла на кухню, именно в тот момент, когда Рафаэль наконец-то обрел своего брата, которого так долго и безнадежно искал. А мелодия, когда-то сочиненная братом Мигелем, мелодия, которая привела Рафаэля к нему, продолжала звучать….
  «Надо выпить, - подумал Павел и вернулся в ванную.
  Долго он стоял на лестничной площадке с сигаретой в руке и думал: вернула ли ему эта чудесная музыка Тамару, стерла ли она с ее гордой души горестное мнение обо нем, так мешающее им обрести друг друга? Очень вряд ли, голова, которая Тамаре не была нужна ночью, нужна днем: она не представляет, как можно отказаться от ее схоластических выводов, практических рассуждений: ведь они основаны на опыте, не только ее личном, но и опыте родственников, окружающих ее людей, на опыте науки, которую она так глубоко уважает. Нет, мое дело швах.
  Когда Павел вернулся в комнату, она вновь смотрела «Бандитский Петербург», и вновь звучала песня «Чужой». Тем не менее, когда он сел рядом, Тамара улыбнулась, взяла его за руку и немного сжала ее. О чем она думала? Павел обнял ее – она не отстранилась. Поцеловал – ответила поцелуем.
  - Тома, - сказал он взволновано, - может, начнем все заново, ведь еще ничего не поздно?
  И тут он впервые пожалел, что пил водку: любимая вдруг отшатнулась от него, округлила глаза и впилась в него ими и всем свои страшным лицом, полным злобы и ненависти:
  - Ты опять пил?!
  - С чего ты взяла?
  - Да ты говорить не можешь: язык заплетается….
   Павел сделал паузу и ответил:
  - А что мне оставалось делать? Я ведь прощаться к тебе пришел, я ведь тебя люблю… а это… очень трудно выдержать. И бутылка, как видишь, моя, и я ее у тебя не украл.
  - Вот теперь действительно прощай, Паша! Ты сделал для этого все!.. У меня уже теперь, действительно… на тебя не стоит… понимаешь… не стоит!!
  Павел повел ее в ванную и показал ей, где он прятал бутылку. Еще в более диком гневе она выскочила из ванной, а он допил остатки. Вернулся на кухню и опять предложил ей все начать заново. Она зло и уверенно снова отказала ему.
  - Кончено, между нами все кончено… - пела Буланова.
  Павел оделся, взял пустую бутылку и, спускаясь по лестнице, поставил ее на подоконник, где всегда курил при встречах с Тамарой. Поставил как памятник их отношениям, своей любви и крикнул наверх Тамаре, что сделал это. Сверху донесся вопль ужаса.
  А на улице так хорошо и светло – послезавтра Новый год. Везде белоснежный покров, расцвеченный и оживленный взрослыми и детьми, их говором и смехом. Павел будто сбросил с себя тяжкий груз надежд, сомнений и мучений – быстро зашагал в свой бывший дом. И вот здесь, при переходе через небольшой пригорок, поскользнулся и упал. Не ушибся, хотел встать… и не смог. Ползал, приноравливался, но ноги не поднимали, потеряли свою обычную силу. Немало пролежал он тут времени на глазах у оживленных прохожих, пока две сердобольные женщины, средних лет и молодая, подошли к нему и спросили: «Что случилось?». Павел объяснил, что никак встать не может. Они помогли ему подняться, он поблагодарил, и они отпустили его. На улице и среди людей было по-прежнему спокойно и уютно, а тоска в душе Павла опять повела его к Тамаре. На этот раз она ему дверь не открыла. Павел пошел домой, немного разозленный, но еще более уверенный, что разлука его с Тамарой правильная, что она, на самом деле, бездушна, так что не дай Бог такую жену, которая в старости и воды не подаст.
  Уже в своей комнате, лежа на своей кровати, поздним вечером, страдая от боли, как собака с разорванным у сердца боком, Павел не смог удержаться и позвонил.
  - Сволочь ты, - сказал он Тамаре, своей любимой.
  А потом опять позвонил и извинился. Она сразу простила, голос у нее был добрый, привычный, почти родной. Потому что никогда не любила она Павла, он был для нее только эпизодом в жизни, поэтому и не злилась на него особенно, ведь, в сущности, ей было все равно, что с ним и как с ним.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

 

Одиночество

Окаменелые сердца, или Медуза Горгона, ч. 1, гл. 7