Обманчивый свет тоннеля. Гл. 9-10

 
      ГЛАВА   9
 
 
      А утром его разбудили голуби: сидели на нагретом солнцем подоконнике и мурлыкали, как кошки перед сном.
 
 
      Они долго сидели вчера у Алексея в комнате. Эльвира Петровна принесла им чай, тортик, салфетки.
      - Мама, - попросил её Алексей. – Будь добра, прими сегодня людей без меня.
      - Хорошо,- ответила  та  еле слышно  – и исчезла.
      - Даша, - Алексей  обернулся к девушке. – У меня очень редко бывают… -  он замялся, не зная, как сказать. - В общем, иногда я или вижу что-то, или слышу. И когда ты была с мамой на приёме, мне услышалось… -  Он закрыл глаза, пытаясь поточнее всё вспомнить. – «Президент наградил в Кремле  тридцатишестилетнюю Дарью Третьякову, лучшего педиатра Российской Федерации медалью ордена «За заслуги перед Отечеством 2-й  степени»… - проговорил он с остановками. Затем открыл глаза. – Вот и всё. Я и посоветовал маме, чтобы она вас убедила.  – Хмыкнул. – А я ведь даже не знаю, сбудется ли всё это. Как гадалка.
      - Подожди, подожди, Алексей! – Дарья заёрзала в кресле. – А с чего ты решил, что я-то угадать смогу что-то? – И замерла.
      - Ты «светишься» по-другому, - хмуро ответил он. – Ты да тезка твоя, бабушка Дарья.
      - А вдруг я совру? Вернее, напутаю, что тогда? Всё же наперекосяк будет! Веришь в одно, а случается другое…
      - Не напутаешь. – Алексей казался спокойным, хотя всё внутри дрожало. – Баба Дарья сказала: вылечусь. Месяц прошел. У меня уже шевелятся пальцы левой ноги. И ты не ошибёшься.
      - А у меня по-другому случается! – она подсела к столу, размешала сахар в чашке. - Вот, хочу узнать, что человек думает обо мне, или что делать будет, глаза закрываю, а у меня будто бегущая строка в голове: «дурой считает», «в гараж поедет», или что-нибудь такое… Самой смешно всегда. Сочиняю, думаю… А он и вправду в гараж едет, - прыснула она. – Накаркала, думаю…
      Алексей молчал, ждал ответа. Дарья взглянула на него мельком и отвела глаза.
      - Вы долго будете жить, Алексей. Очень долго. И всё успеете.
      И тоже умолчала о втором «видении».
      Алексей неслышно выдохнул из себя скопившийся и давящий на грудь воздух и взял кусочек торта.
 
 
      Эльвира Петровна  тоже долго не спала этой ночью. Лежала, ворочалась от нахлынувших мыслей, несколько раз ходила на кухню – попить воды, снова ворочалась. Сон не шел.  Воспоминания накатывали одно за другим. До того тошные и тоскливые, что хотелось плакать. Но она сдержалась. Открыла глаза. Бог с ними, с воспоминаниями. Пусть… пусть…
 
      Алёшка родился, когда ей было тридцать два года.
      Тридцать два… А она уже устала жить.
      Стройная, не уродина, высшее образование… «Двушка» в центре, правда, на двоих с матушкой, но в центре! А жизнь – счастливая, радужная, с затаенными светлыми надеждами – проносилась мимо. Тоска по ночам слезами перехватывала горло. Она тайком выла в подушку, боясь разбудить мать, но и слёзы не помогали. Утром приводила опухшее лицо в порядок и мчалась на работу, в аптеку. И – до семи вечера. Затем опять опостылевший дом с сериалами, стиркой, уборкой, пустыми разговорами с матушкой, зареванной подушкой… Иногда по субботам-воскресеньям ходила в кафешку или театр со старыми подружками. Чаще не получалось: все подружки были семейные.  А она – с привлекательностью своей, с образованием, с квартирой – она оказалась никому не нужна. И осталась одна. Со своими годиками.
      Были, конечно, мужчины в её жизни. Но почему - то никто более недели не задерживался. Она всё мучилась и гадала, что их отпугивает от совместной жизни. А поняла лишь после рождения сына: потому что не любили. Ни они, ни она… Не было любви. Одно мимолетное влечение. И, слава Богу, что мужики попадались порядочные и никто не «осел» у неё, позарившись на квартиру.
      А спасла её от этой душевной безнадёги беременность. Случайная, новогодняя встреча у подружки… Уйма незнакомых друг с другом людей… И он, сидящий за столом напротив… Школьный друг хозяина. Проездом, лишь на праздник. Высокий, сероглазый, с длинными светлыми волосами… Викинг  перед  боем. И не захочешь, а влюбишься! Юрий, или, как он сам просил себя называть: «Георгий».  А проснулась утром – и нет рядом этого «победоносца». Подружка сказала: поезд у него в девять утра, домой уехал, в Барнаул, к семье.  Ну, и черт с ним и с его Барнаулом!  Без него голова раскалывается. Выпила с хозяйкой шампанского и минутный праздник продолжился. Черт, черт с ним, завтра горевать будем!
      Через три  недели  сходила к гинекологу. Тот подтвердил её опасения.
      Она вышла из поликлиники  и медленно двинулась по аллее. Подошла к лавочке, смела перчаткой снег, уселась и закурила. В голове было пусто-пусто. Вернее, сумбурно от мыслей, которые наплывали и исчезали, не задерживаясь. Эльвира  щурилась на яркое январское солнце, на ослепительно белый, выпавший ночью снег и улыбалась.
      Эльвира  понимала: жизнь её меняется. Кардинально, при любом раскладе. И как – будет зависеть только от неё. А  решать при такой мешанине в голове было очень трудно.
      Она прикурила вторую сигарету.
      Аборт… Не выжить ей с ребёнком. Мизерное пособие, мизерная зарплата, матушкина пенсия, без мужа… Не жизнь – выживание. Плач, сопли, слёзы, болячки, ночи без сна… И про мужа забудь, Элька. Без ребёнка - то никому не нужна…
      А сделаешь аборт – забудь о детях, врач это сказал вполне серьёзно. Первая беременность, тридцать два года. Правда, это ещё не конец, это ещё середина жизни и всё может быть… Но без детей. Но – с мужем…  может быть… Решай, Элька, решай, сама решай! Никто не подскажет!
      Она встала, отряхнула сзади шубку и потянулась за очередной сигаретой. Потом как-то брезгливо смяла всю пачку и вместе с зажигалкой забросила в урну. И пока шла до троллейбусной остановки всё поглаживала и поглаживала левой ладошкой через карман свой плоский живот.
      Жить захотелось вместе. До сумасшествия захотелось вместе!
 
      Эльвира Петровна утёрла простыней слёзы со щек, повернулась на бок.
 
      Они с Прасковьей Ивановной  начали делать ремонт в квартире.  Денег на отделочников, конечно же, не хватало, поэтому делали всё своими руками.
      Матушка не роптала. Когда услышала новость от дочери, лишь поджала губы да закивала головой, дескать, «правильно дочка, правильно…». И лишь ночью, перед сном спросила, почему то  шепотом: - Эля, а отец – то  кто? – и замерла, съежившись, будто ожидала услышать в ответ что-то обидное и страшное.
      - Он женат, мама, –  Эльвира,  сидя перед зеркалом, расчесывала волосы. – И дети у него есть, - зачем - то соврала она. – Так что сами воспитаем.
      - Осподи, - вздохнула про себя матушка. – Осподи! Спаси и сохрани! Спаси и помилуй!
      Месяц закупали материалы. Прасковья Ивановна моталась по магазинам в поисках дешевых обоев, красок, шпаклевок, инструментов, благо, проезд для пенсионерки был бесплатным. А ближе к весне приступили к ремонту. Будь он проклят навеки вечные!
      Когда вместе с соседом сдвинули мебель в центр и принялись отрывать обои – ахнули! Чего там только не было: и черные пятна плесени, и торопливо шмыгнувшие за плинтуса тараканы, и даже дохлые клопы!  Оторвали плинтуса, залили и обрызгали всё химией от паразитов, вновь за бутылку уговорили соседа приделать плинтуса на место и, подождав пару дней, приступили к ремонту.
      Но когда в марте Эльвира вновь явилась к врачу, то не ждала ничего хорошего. Её уже с неделю мучила кошмарная тошнота и непонятные,  ощутимые боли в пояснице.
      УЗИ, осмотр, короткие вопросы: «как чувствуете… что беспокоит… чем питаетесь…»
      Эльвира одевалась и  односложно отвечала. Подсела к столу и, отвернув голову в сторону, старалась дышать ртом: от доктора еле уловимо пахло чем-то противным, до рвоты, которая подкатывала к горлу. И ещё ей очень не нравился хмурый вид доктора: то ли с похмелья, то ли случилось что… В прошлый раз вон как светился, рад за меня был, до дверей провожал.
      - Что-то не так, Виктор Андреевич? УЗИ что-то показало?
      Тот долго не отвечал, продолжая писать. Потом отбросил ручку и откинулся на спинку кресла.
      - Нет, - подумала Эля. – Это дезодорантом так от него пахнет. И пОтом -  тоже…
      - У вас, кажется, мальчик будет. Подождать надо, не ясно пока, - сказал, наконец, доктор и вновь замолчал, отвернул  хмурое лицо к окну.
      - А что не так?
      - Не знаю. – Доктор не повернулся. – Приходите через неделю…
      Эльвира ожидала продолжения. Не дождалась.
      - Хорошо, - она поднялась. – До свидания. Я приду через неделю.
      Доктор ответно кивнул головой, и она вышла.
      Через неделю на приёме её встречал  собранный  Виктором Андреевичем   консилиум специалистов.  Она растерялась, думала о чем-то своем и мало прислушивалась к негромким переговорам врачей. И всё – равно услышала «тератогены, цитомегаловирус…».  
      Через час ей сообщили диагноз. И что её ожидает. Её и ребёнка.
     
     
     
     
      ГЛАВА  10
 
      Странно как-то у него покатилась жизнь, одной белой полосой. А ему становилось страшно: знал, что придётся за это расплачиваться. Знал наверняка, собственным хребтом. А пока… Пока он ждал, когда всё это кончится.
 
      Дочки приходили чуть ли не каждую неделю. Варили обеды, убирались, пялились в телевизор, разговаривали не о чём… Общались, в общем… И никуда не торопились.
      Сергей млел от этого. Оказывается, он так отвык за последние годы от семейного уюта, от этого вот щебетания родных ему людей, что порой украдкой смахивал слезу. Он уже забыл, как обижался на давнишние дочерние «сейчас, подожди». Которые переходили в «пап, ну давай потом…». Которые переходили в молчаливое «никогда»…  Сейчас, вот с е й- ч а с  ему было хорошо с ними!
      - Пап, а помнишь, как Катьку в садике отчествам учили? – хихикала старшая. – А она дома говорит: «Сейчас она маленькая, её зовут Наташа, а вырастет – будет Екатерина»
      Долго хохотали, откинувшись на диване.
      - Папка, папка, - младшенькая обнимала его, положив голову на плечо. – А ты чего сейчас пишешь? Про любовь чего – нибудь?
      - Про любовь, про любовь, - добродушно рокотал он. – И про дружбу…  Дочи, а давайте ка поедим? А то мне уезжать скоро. Да я ненадолго, часа на полтора,  в редакцию…
      - А мы тебя дождёмся! Да, Полинка?
 
 
       Солнце нещадно припекало. Он медленно шел по улице и балдел от жизни. Еле шевелилась малахитовая листва. Будто заведённая, гомонила птица в вышине. И почему - то не встречалось ни одного хмурого лица. Бывает так порой: легко, светло и радостно вокруг. То ли непонятная вспышка на солнце была. То ли общая карма добра перевешивала в данный момент в данном месте карму зла.
      Он редко испытывал такое неземное счастье. Когда сошел на родной перрон, дембельнувшись из армии… Когда повстречался со своей женой… Когда девчушки родились… Ну, ещё, может, несколько раз… Жаль, что нельзя было вернуться и вновь всё это испытать. И Господь бог не поможет… Значит, радуйся нонешнему! На всю катушку!
 
      … Девчушки, обнявшись,  лежали на его разобранном диване, на его подушке, голова к голове, и спали.
      Он долго стоял в дверях. По седой щетине текли слёзы.
      Только сейчас он понял, как одинок на этой земле.  И дай Бог, если не навсегда!
      - Всё хорошо, всё хорошо, Серёга, - попробовал успокоить он себя. – Всё хорошо… - Долго стоял у умывальника и плескал, плескал на лицо холодной водой. – Всё хорошо… Всё… Видишь, дочки в гости приходят…  Книга, вон, издаётся… Работу нашел… Не пьёшь… Всё хорошо…
      Но почему ж тогда… так… удавиться хочется?!!
      И снова беззвучно заплакал.
 
 
      …Вечером по электронной почте  ему пришло письмо из московского журнала.
      «Уважаемый Сергей.
        Пишет Вам редактор отдела критики.
        Я посмотрела Ваши рассказы. Редакция журнала приняла решение  опубликовать их в ближайших номерах. Единственное условие: мы не можем рассматривать рукописи уже где-либо опубликованные. Разъясните, пожалуйста, были ли  где-нибудь изданы присланные Вами рассказы?
Можете звонить лично мне или на электронную почту.
        С уважением,
        Валентина»
 
      - Ну, вот…  Ждал же, ждал этой черной полосы!.. Вот она, родная! «Черёмуха!»  Сиди, разгребай… Выпить бы сейчас, - безразлично промелькнула мысль. – Всё бы прояснилось…
      Вот суки! Столько времени тянули! – со злостью подумал он о письме. – Восемь месяцев прошло! Восемь! Уже и забыл.
      Он машинально закурил.
      - Столько лет мечтал. Всероссийский журнал, Солженицын с Астафьевым печатались… С другой стороны: первая книга, да еще на конкурс посылают… Опять же: кто её, кроме моего города, прочитает? Или не прочитает…  А там – по всей стране разойдётся, пусть и не ахти какой тираж сейчас у журнала. В Москве-Питере засвечусь…
      Опять подумалось о выпивке. Не стал себе противиться, налил. Взглянул на часы.
      - Может, позвонить  пока не поздно этой Ольге Сергеевне? Отказаться от книги?.. Или, хотя бы, эти рассказы из неё убрать, заменить, а? А чем?!  Самые лучшие же в журнал посылал!
      Выпил. Потянулся к телефону, но набрал почему – то Володькин номер.
      - Вов, ты свободен сейчас? Может, приедешь? Посоветоваться надо. Хорошо, жду.
      За окнами заметно потемнело и стихло. Понедельник – тяжелый день, отсыпной.
      Сергей бесцельно прошел на кухню, затем обратно. Бездумным взглядом упёрся на смятые диванные подушки. И будто наяву вновь увидел спящих дочерей. Присел на краешек, осторожно погладил покрывало.
      - Серёж, почему у тебя так?.. Самые близкие и любимые… А я им и доброту, и помощь, и любовь, как по «остаточному принципу»… Да и  Ленке тоже… Что они, подождут, что ли? Или им меньше, чем другим, нужно? Ко всем с участием, а со своими… Паскудно… Чего ж ты так, родной?
      А мысли уже перебросились на другое, на третье…  И явственно-явственно, до мелочей вспомнилась ТА  ночь. До того явственно, что захолонуло на сердце. 
 
      …Они скатились с кровати   на пол, но не расцепились, переплетясь друг с другом. Он чувствовал, как она дрожит  под ним; слышал, как она бормочет что-то несвязное, то всхлипывая, то сдавленно смеясь.  А ладони её всё крепче и крепче прижимали его шею и спину к себе.
      Старшенькая появилась в самый кульминационный момент.  Скрипнула дверь спальни – и на пороге стояла она, спящая и хныкающая в своем трехлетнем лунатическом сне.
      - Писить… писить…
      И он, и она услышали дочь. Он с трудом оторвался от Лениной груди, поднял голову и даже попытался привстать, ощутив стыд от неловкой ситуации. Но Ленка, будто обезумев, всё тянула и тянула к нему руки, словно крылья, пытаясь удержать вдруг сошедшую  на нее ни разу не испытанную  неземную благодать. И даже вскрикнула негромко. А глаза были закрыты. А тело мокрым, напряженным и ненасытным. Да и сам он отчего - то вдруг почувствовал дикий прилив сил и, зарывшись в её волосы, с бешенной ожесточенностью окончил дело.
      А на пороге спальни стояла спящая дочь и хныкала.
      А на ковре у окна бесновались в экстазе тела родителей.
      Громко тикали никем  не слышные  напольные часы.
      И стонала женщина, выводя «аллилуйю» любви.
      Он встал с её  безвольного неподвижного тела, нашарил на кресле халат, натянул  его  и на ватных обмякших ногах поспешил к дочери.
      - Сейчас, сейчас, доча, идём…
      Подхватил её на руки и понёс в детскую на горшок. Во рту было сухо, жестко, и он никак не мог сглотнуть слюну. И дрожали руки, он всё время боялся нечаянно уронить Катьку.
 
      Не было у них т а к о г о  после. Много лет… Никогда не было…  А это - помнилось до последнего вздоха, до последней дрожи, до пятен на темном ковре от уличных теней, до острого запаха счастливой женщины. Помнилось и, наверное, толкало к его уходу из семьи. Потому, что не повторялось. Потому, что было единственным.
 
      …Он очнулся от звука дверного звонка. Вовка, наверное.    
 
 

© Copyright: Владимир Потапов, 2018

Регистрационный номер №0433974

от 11 декабря 2018

[Скрыть] Регистрационный номер 0433974 выдан для произведения:  
      ГЛАВА   9
 
 
      А утром его разбудили голуби: сидели на нагретом солнцем подоконнике и мурлыкали, как кошки перед сном.
 
 
      Они долго сидели вчера у Алексея в комнате. Эльвира Петровна принесла им чай, тортик, салфетки.
      - Мама, - попросил её Алексей. – Будь добра, прими сегодня людей без меня.
      - Хорошо,- ответила  та  еле слышно  – и исчезла.
      - Даша, - Алексей  обернулся к девушке. – У меня очень редко бывают… -  он замялся, не зная, как сказать. - В общем, иногда я или вижу что-то, или слышу. И когда ты была с мамой на приёме, мне услышалось… -  Он закрыл глаза, пытаясь поточнее всё вспомнить. – «Президент наградил в Кремле  тридцатишестилетнюю Дарью Третьякову, лучшего педиатра Российской Федерации медалью ордена «За заслуги перед Отечеством 2-й  степени»… - проговорил он с остановками. Затем открыл глаза. – Вот и всё. Я и посоветовал маме, чтобы она вас убедила.  – Хмыкнул. – А я ведь даже не знаю, сбудется ли всё это. Как гадалка.
      - Подожди, подожди, Алексей! – Дарья заёрзала в кресле. – А с чего ты решил, что я-то угадать смогу что-то? – И замерла.
      - Ты «светишься» по-другому, - хмуро ответил он. – Ты да тезка твоя, бабушка Дарья.
      - А вдруг я совру? Вернее, напутаю, что тогда? Всё же наперекосяк будет! Веришь в одно, а случается другое…
      - Не напутаешь. – Алексей казался спокойным, хотя всё внутри дрожало. – Баба Дарья сказала: вылечусь. Месяц прошел. У меня уже шевелятся пальцы левой ноги. И ты не ошибёшься.
      - А у меня по-другому случается! – она подсела к столу, размешала сахар в чашке. - Вот, хочу узнать, что человек думает обо мне, или что делать будет, глаза закрываю, а у меня будто бегущая строка в голове: «дурой считает», «в гараж поедет», или что-нибудь такое… Самой смешно всегда. Сочиняю, думаю… А он и вправду в гараж едет, - прыснула она. – Накаркала, думаю…
      Алексей молчал, ждал ответа. Дарья взглянула на него мельком и отвела глаза.
      - Вы долго будете жить, Алексей. Очень долго. И всё успеете.
      И тоже умолчала о втором «видении».
      Алексей неслышно выдохнул из себя скопившийся и давящий на грудь воздух и взял кусочек торта.
 
 
      Эльвира Петровна  тоже долго не спала этой ночью. Лежала, ворочалась от нахлынувших мыслей, несколько раз ходила на кухню – попить воды, снова ворочалась. Сон не шел.  Воспоминания накатывали одно за другим. До того тошные и тоскливые, что хотелось плакать. Но она сдержалась. Открыла глаза. Бог с ними, с воспоминаниями. Пусть… пусть…
 
      Алёшка родился, когда ей было тридцать два года.
      Тридцать два… А она уже устала жить.
      Стройная, не уродина, высшее образование… «Двушка» в центре, правда, на двоих с матушкой, но в центре! А жизнь – счастливая, радужная, с затаенными светлыми надеждами – проносилась мимо. Тоска по ночам слезами перехватывала горло. Она тайком выла в подушку, боясь разбудить мать, но и слёзы не помогали. Утром приводила опухшее лицо в порядок и мчалась на работу, в аптеку. И – до семи вечера. Затем опять опостылевший дом с сериалами, стиркой, уборкой, пустыми разговорами с матушкой, зареванной подушкой… Иногда по субботам-воскресеньям ходила в кафешку или театр со старыми подружками. Чаще не получалось: все подружки были семейные.  А она – с привлекательностью своей, с образованием, с квартирой – она оказалась никому не нужна. И осталась одна. Со своими годиками.
      Были, конечно, мужчины в её жизни. Но почему - то никто более недели не задерживался. Она всё мучилась и гадала, что их отпугивает от совместной жизни. А поняла лишь после рождения сына: потому что не любили. Ни они, ни она… Не было любви. Одно мимолетное влечение. И, слава Богу, что мужики попадались порядочные и никто не «осел» у неё, позарившись на квартиру.
      А спасла её от этой душевной безнадёги беременность. Случайная, новогодняя встреча у подружки… Уйма незнакомых друг с другом людей… И он, сидящий за столом напротив… Школьный друг хозяина. Проездом, лишь на праздник. Высокий, сероглазый, с длинными светлыми волосами… Викинг  перед  боем. И не захочешь, а влюбишься! Юрий, или, как он сам просил себя называть: «Георгий».  А проснулась утром – и нет рядом этого «победоносца». Подружка сказала: поезд у него в девять утра, домой уехал, в Барнаул, к семье.  Ну, и черт с ним и с его Барнаулом!  Без него голова раскалывается. Выпила с хозяйкой шампанского и минутный праздник продолжился. Черт, черт с ним, завтра горевать будем!
      Через три  недели  сходила к гинекологу. Тот подтвердил её опасения.
      Она вышла из поликлиники  и медленно двинулась по аллее. Подошла к лавочке, смела перчаткой снег, уселась и закурила. В голове было пусто-пусто. Вернее, сумбурно от мыслей, которые наплывали и исчезали, не задерживаясь. Эльвира  щурилась на яркое январское солнце, на ослепительно белый, выпавший ночью снег и улыбалась.
      Эльвира  понимала: жизнь её меняется. Кардинально, при любом раскладе. И как – будет зависеть только от неё. А  решать при такой мешанине в голове было очень трудно.
      Она прикурила вторую сигарету.
      Аборт… Не выжить ей с ребёнком. Мизерное пособие, мизерная зарплата, матушкина пенсия, без мужа… Не жизнь – выживание. Плач, сопли, слёзы, болячки, ночи без сна… И про мужа забудь, Элька. Без ребёнка - то никому не нужна…
      А сделаешь аборт – забудь о детях, врач это сказал вполне серьёзно. Первая беременность, тридцать два года. Правда, это ещё не конец, это ещё середина жизни и всё может быть… Но без детей. Но – с мужем…  может быть… Решай, Элька, решай, сама решай! Никто не подскажет!
      Она встала, отряхнула сзади шубку и потянулась за очередной сигаретой. Потом как-то брезгливо смяла всю пачку и вместе с зажигалкой забросила в урну. И пока шла до троллейбусной остановки всё поглаживала и поглаживала левой ладошкой через карман свой плоский живот.
      Жить захотелось вместе. До сумасшествия захотелось вместе!
 
      Эльвира Петровна утёрла простыней слёзы со щек, повернулась на бок.
 
      Они с Прасковьей Ивановной  начали делать ремонт в квартире.  Денег на отделочников, конечно же, не хватало, поэтому делали всё своими руками.
      Матушка не роптала. Когда услышала новость от дочери, лишь поджала губы да закивала головой, дескать, «правильно дочка, правильно…». И лишь ночью, перед сном спросила, почему то  шепотом: - Эля, а отец – то  кто? – и замерла, съежившись, будто ожидала услышать в ответ что-то обидное и страшное.
      - Он женат, мама, –  Эльвира,  сидя перед зеркалом, расчесывала волосы. – И дети у него есть, - зачем - то соврала она. – Так что сами воспитаем.
      - Осподи, - вздохнула про себя матушка. – Осподи! Спаси и сохрани! Спаси и помилуй!
      Месяц закупали материалы. Прасковья Ивановна моталась по магазинам в поисках дешевых обоев, красок, шпаклевок, инструментов, благо, проезд для пенсионерки был бесплатным. А ближе к весне приступили к ремонту. Будь он проклят навеки вечные!
      Когда вместе с соседом сдвинули мебель в центр и принялись отрывать обои – ахнули! Чего там только не было: и черные пятна плесени, и торопливо шмыгнувшие за плинтуса тараканы, и даже дохлые клопы!  Оторвали плинтуса, залили и обрызгали всё химией от паразитов, вновь за бутылку уговорили соседа приделать плинтуса на место и, подождав пару дней, приступили к ремонту.
      Но когда в марте Эльвира вновь явилась к врачу, то не ждала ничего хорошего. Её уже с неделю мучила кошмарная тошнота и непонятные,  ощутимые боли в пояснице.
      УЗИ, осмотр, короткие вопросы: «как чувствуете… что беспокоит… чем питаетесь…»
      Эльвира одевалась и  односложно отвечала. Подсела к столу и, отвернув голову в сторону, старалась дышать ртом: от доктора еле уловимо пахло чем-то противным, до рвоты, которая подкатывала к горлу. И ещё ей очень не нравился хмурый вид доктора: то ли с похмелья, то ли случилось что… В прошлый раз вон как светился, рад за меня был, до дверей провожал.
      - Что-то не так, Виктор Андреевич? УЗИ что-то показало?
      Тот долго не отвечал, продолжая писать. Потом отбросил ручку и откинулся на спинку кресла.
      - Нет, - подумала Эля. – Это дезодорантом так от него пахнет. И пОтом -  тоже…
      - У вас, кажется, мальчик будет. Подождать надо, не ясно пока, - сказал, наконец, доктор и вновь замолчал, отвернул  хмурое лицо к окну.
      - А что не так?
      - Не знаю. – Доктор не повернулся. – Приходите через неделю…
      Эльвира ожидала продолжения. Не дождалась.
      - Хорошо, - она поднялась. – До свидания. Я приду через неделю.
      Доктор ответно кивнул головой, и она вышла.
      Через неделю на приёме её встречал  собранный  Виктором Андреевичем   консилиум специалистов.  Она растерялась, думала о чем-то своем и мало прислушивалась к негромким переговорам врачей. И всё – равно услышала «тератогены, цитомегаловирус…».  
      Через час ей сообщили диагноз. И что её ожидает. Её и ребёнка.
     
     
     
     
      ГЛАВА  10
 
      Странно как-то у него покатилась жизнь, одной белой полосой. А ему становилось страшно: знал, что придётся за это расплачиваться. Знал наверняка, собственным хребтом. А пока… Пока он ждал, когда всё это кончится.
 
      Дочки приходили чуть ли не каждую неделю. Варили обеды, убирались, пялились в телевизор, разговаривали не о чём… Общались, в общем… И никуда не торопились.
      Сергей млел от этого. Оказывается, он так отвык за последние годы от семейного уюта, от этого вот щебетания родных ему людей, что порой украдкой смахивал слезу. Он уже забыл, как обижался на давнишние дочерние «сейчас, подожди». Которые переходили в «пап, ну давай потом…». Которые переходили в молчаливое «никогда»…  Сейчас, вот с е й- ч а с  ему было хорошо с ними!
      - Пап, а помнишь, как Катьку в садике отчествам учили? – хихикала старшая. – А она дома говорит: «Сейчас она маленькая, её зовут Наташа, а вырастет – будет Екатерина»
      Долго хохотали, откинувшись на диване.
      - Папка, папка, - младшенькая обнимала его, положив голову на плечо. – А ты чего сейчас пишешь? Про любовь чего – нибудь?
      - Про любовь, про любовь, - добродушно рокотал он. – И про дружбу…  Дочи, а давайте ка поедим? А то мне уезжать скоро. Да я ненадолго, часа на полтора,  в редакцию…
      - А мы тебя дождёмся! Да, Полинка?
 
 
       Солнце нещадно припекало. Он медленно шел по улице и балдел от жизни. Еле шевелилась малахитовая листва. Будто заведённая, гомонила птица в вышине. И почему - то не встречалось ни одного хмурого лица. Бывает так порой: легко, светло и радостно вокруг. То ли непонятная вспышка на солнце была. То ли общая карма добра перевешивала в данный момент в данном месте карму зла.
      Он редко испытывал такое неземное счастье. Когда сошел на родной перрон, дембельнувшись из армии… Когда повстречался со своей женой… Когда девчушки родились… Ну, ещё, может, несколько раз… Жаль, что нельзя было вернуться и вновь всё это испытать. И Господь бог не поможет… Значит, радуйся нонешнему! На всю катушку!
 
      … Девчушки, обнявшись,  лежали на его разобранном диване, на его подушке, голова к голове, и спали.
      Он долго стоял в дверях. По седой щетине текли слёзы.
      Только сейчас он понял, как одинок на этой земле.  И дай Бог, если не навсегда!
      - Всё хорошо, всё хорошо, Серёга, - попробовал успокоить он себя. – Всё хорошо… - Долго стоял у умывальника и плескал, плескал на лицо холодной водой. – Всё хорошо… Всё… Видишь, дочки в гости приходят…  Книга, вон, издаётся… Работу нашел… Не пьёшь… Всё хорошо…
      Но почему ж тогда… так… удавиться хочется?!!
      И снова беззвучно заплакал.
 
 
      …Вечером по электронной почте  ему пришло письмо из московского журнала.
      «Уважаемый Сергей.
        Пишет Вам редактор отдела критики.
        Я посмотрела Ваши рассказы. Редакция журнала приняла решение  опубликовать их в ближайших номерах. Единственное условие: мы не можем рассматривать рукописи уже где-либо опубликованные. Разъясните, пожалуйста, были ли  где-нибудь изданы присланные Вами рассказы?
Можете звонить лично мне или на электронную почту.
        С уважением,
        Валентина»
 
      - Ну, вот…  Ждал же, ждал этой черной полосы!.. Вот она, родная! «Черёмуха!»  Сиди, разгребай… Выпить бы сейчас, - безразлично промелькнула мысль. – Всё бы прояснилось…
      Вот суки! Столько времени тянули! – со злостью подумал он о письме. – Восемь месяцев прошло! Восемь! Уже и забыл.
      Он машинально закурил.
      - Столько лет мечтал. Всероссийский журнал, Солженицын с Астафьевым печатались… С другой стороны: первая книга, да еще на конкурс посылают… Опять же: кто её, кроме моего города, прочитает? Или не прочитает…  А там – по всей стране разойдётся, пусть и не ахти какой тираж сейчас у журнала. В Москве-Питере засвечусь…
      Опять подумалось о выпивке. Не стал себе противиться, налил. Взглянул на часы.
      - Может, позвонить  пока не поздно этой Ольге Сергеевне? Отказаться от книги?.. Или, хотя бы, эти рассказы из неё убрать, заменить, а? А чем?!  Самые лучшие же в журнал посылал!
      Выпил. Потянулся к телефону, но набрал почему – то Володькин номер.
      - Вов, ты свободен сейчас? Может, приедешь? Посоветоваться надо. Хорошо, жду.
      За окнами заметно потемнело и стихло. Понедельник – тяжелый день, отсыпной.
      Сергей бесцельно прошел на кухню, затем обратно. Бездумным взглядом упёрся на смятые диванные подушки. И будто наяву вновь увидел спящих дочерей. Присел на краешек, осторожно погладил покрывало.
      - Серёж, почему у тебя так?.. Самые близкие и любимые… А я им и доброту, и помощь, и любовь, как по «остаточному принципу»… Да и  Ленке тоже… Что они, подождут, что ли? Или им меньше, чем другим, нужно? Ко всем с участием, а со своими… Паскудно… Чего ж ты так, родной?
      А мысли уже перебросились на другое, на третье…  И явственно-явственно, до мелочей вспомнилась ТА  ночь. До того явственно, что захолонуло на сердце. 
 
      …Они скатились с кровати   на пол, но не расцепились, переплетясь друг с другом. Он чувствовал, как она дрожит  под ним; слышал, как она бормочет что-то несвязное, то всхлипывая, то сдавленно смеясь.  А ладони её всё крепче и крепче прижимали его шею и спину к себе.
      Старшенькая появилась в самый кульминационный момент.  Скрипнула дверь спальни – и на пороге стояла она, спящая и хныкающая в своем трехлетнем лунатическом сне.
      - Писить… писить…
      И он, и она услышали дочь. Он с трудом оторвался от Лениной груди, поднял голову и даже попытался привстать, ощутив стыд от неловкой ситуации. Но Ленка, будто обезумев, всё тянула и тянула к нему руки, словно крылья, пытаясь удержать вдруг сошедшую  на нее ни разу не испытанную  неземную благодать. И даже вскрикнула негромко. А глаза были закрыты. А тело мокрым, напряженным и ненасытным. Да и сам он отчего - то вдруг почувствовал дикий прилив сил и, зарывшись в её волосы, с бешенной ожесточенностью окончил дело.
      А на пороге спальни стояла спящая дочь и хныкала.
      А на ковре у окна бесновались в экстазе тела родителей.
      Громко тикали никем  не слышные  напольные часы.
      И стонала женщина, выводя «аллилуйю» любви.
      Он встал с её  безвольного неподвижного тела, нашарил на кресле халат, натянул  его  и на ватных обмякших ногах поспешил к дочери.
      - Сейчас, сейчас, доча, идём…
      Подхватил её на руки и понёс в детскую на горшок. Во рту было сухо, жестко, и он никак не мог сглотнуть слюну. И дрожали руки, он всё время боялся нечаянно уронить Катьку.
 
      Не было у них т а к о г о  после. Много лет… Никогда не было…  А это - помнилось до последнего вздоха, до последней дрожи, до пятен на темном ковре от уличных теней, до острого запаха счастливой женщины. Помнилось и, наверное, толкало к его уходу из семьи. Потому, что не повторялось. Потому, что было единственным.
 
      …Он очнулся от звука дверного звонка. Вовка, наверное.    
 
 

 

Обманчивый свет тоннеля. окончание

Обманчивый свет тоннеля, гл.7-8