Кн. III. , ч. II, гл. 5 Подстава

То ещё криминальное «словечко».  Так ведь и события отнюдь не самые заурядные. Чтобы описывать их правдиво, мне долго пришлось собираться с духом, потому что придётся приводить цитатой: «Самые страшные враги человека – близкие его», а мне бы так не хотелось доноса на окружающих.
Нет, когда я родила третьего ребёнка, я ожидала  трудностей всякого рода. Нам с мужем на двоих хватало инфантилизма, чтобы заранее ничего не бояться: ещё бы -  двое любящих друг друга и самую жизнь, похожих, как две капли воды  по «ценностям», к тому же «совсем непьющих» - разве недостаточно оснований обзаводиться большим семейством?
Так-то оно так. Но рождение девочки чудесным образом мобилизовало всех  друзей и родственников занять определённую позицию. Родители сдержанно выговаривали, что теперь это только «наш» ребёнок, и помощи ждать  от них не приходится. Они какое-то время даже не разговаривали с нами, жалея близнецов, отодвинутых младенцем.  Мама общалась особенно принуждённо, она всё больше стала замыкаться в себе.  Она редко навещала  младших внуков, разве в день пенсии. Тогда она покупала мальчишкам шоколадки. Теперь их в садик провожал всё больше Толик, но иногда жена брата подвозила на личном зелёном «Москвиче». Она была внимательна настолько,  что подарила нашей девочке на рождение  костюмчик и лошадку – качалку. Наташа никогда не была моей подругой, она много хитрила и не отличалась ни искренностью, ни открытостью, но за эти несколько максимально добрых  по отношению к нам поступков я ей благодарна всю жизнь. Иначе получилось с братом. Однажды мы встретились с ним  на ярмарке прямо рядом с «Курантами» неподалёку от моего дома. Я катила коляску с младенцем, спящим на  весеннем солнышке уже в каком-то комбинезончике,  и мечтала о фруктах, потому что могла в тот раз позволить себе только самое необходимое. Брат еле удерживал в руках связку жёлтых-прежёлтых бананов – огромную и благоухающую. Он бы прошёл мимо, и это было бы обычно, но мне так хотелось, чтобы он подарил банан моей малышке, что я догнала его. Это было унизительно, остановить молодого человека, которому не было дела до нас, равно как и ни до кого. Мой брат смотрел равнодушно сквозь коляску с ребёнком, поверх меня,и рука  Германа не потянулась  за угощением, он только перехватил  поудобнее увесистую связку и побежал назад на место работы, отгородившись дежурным: «Ну, привет-привет!» На минуту мне показалось, что сейчас вот так, как он,  от меня сбегает слишком много  знакомых прежде мужчин – родственников и друзей, среди них мог быть Армен,  и  вполне правдоподобно было бы на месте брата представить Светило тоже. Последнее  дежавю вышибало слезу, но я же держалась как-то всё это время, не вспоминая ВИРа в этой своей новой нищенской жизни. 
А прежде за общим столом  с   Германом тоже был вопиющий случай, но там крайним  брат не был – его богатые друзья принесли редкий ананас, они поместили его исключительно на том краю, где сидели сами. Была Пасха, и нас за майский Праздник  пригласили с детьми – и близнецы во все глаза глядели на исчезающий ананас. Богачи привезли его исключительно для себя – они не рассчитывали делиться им – сами привезли, сами нарезали, сами съели – и это было для них совершенно обычно, нормально. Я до сих пор помню вопрос детей: «Мама, а если бы мы были богатыми, мы бы поступили так же?» Я не нашлась, что сказать! Мальчики тогда  не плакали – они смотрели во все глаза: как это бывает. Я предпочла бы никогда не находиться с этими  и им подобными людьми за одним столом, но это так и само вскоре произошло, без учёта  взаимных пожеланий.
Финансово стало совсем трудно даже не из-за единственной зарплаты взрослого в семье, а потому, что теперь основным источником дохода стали мои более чем скромные «декретные деньги» - все мы жили только на пособие. Моего мужа нашла расплата. Уже не маньяк перекрыл нам доступ кислорода. За мужа, вернее, его зарплату взялась бывшая жена – Люба. Она не была кровожадным человеком, только справедливым. Её супруг так долго бегал на свободе и по бабам, что «запеленговать» его в Москве с любовницами не было никакой возможности. Толик искренне считал, что Люба устроила свою жизнь с новым русским фермером Колей, и от алиментов теперь откажется добровольно. Не тут-то было! Люба выжидала момента для своего торжества. Я не знаю, как ей удалось запустить именно этот грабительский процесс. На Толика по месту жительства как на должника по алиментам давно лежала бумага, но именно тогда, когда я была бессильна, кормя грудью младенца, этой бумаге Люба дала ход. Это было не простое «взыскание», это был арест на всю зарплату мужа за задолженность – всю подчистую! Так не бывает, возразят мне законники и знатоки, но именно так и было – я лицо  заинтересованное, но зачем же мне врать и оговаривать ближних?  Люба всё-таки нам не чужая! Она мать наших старших детей Ромы и Ани! О ней никто никогда не сказал дурного слова. 
Когда я поняла, что события таковы, что нам предстоит умереть с голоду, я предложила несколько вариантов супругу: разобраться с женой самостоятельно и попросить так не поступать, когда у меня на руках младенец. Только вообразите, что эта женщина   по моему поводу  ответила мужу. Конечно, ей всё равно, как же иначе. Я написала ей письмо по горячим следам – в нём меня супруг просил сообщить, что к моим близнецам он не имеет непосредственного отношения,  чтобы прежняя супруга не обиделась, ведь иначе  получалось, что наши с ней дети – погодки. Муж осторожничал, чтобы его не разлучили с Ромой и Аней, он заранее оплакивал такую возможность. Я расценила это предательством и как под диктовку написала его бывшей честное письмо с одной только просьбой – не дожимать нас теперь, когда я бессильна сама встать в строй и зарабатывать, как и раньше, как и всегда. Люба мне ничего не ответила, но мужу благосклонно посоветовала не обижать меня. Всё осталось по-прежнему. 
Я предложила встречную меру – развод и официально подать на алименты. Толик просил меня не делать из него посмешище для вуза, куда он недавно поступил на работу, пригрозив, что моё «формальное» станет самым настоящим, если я посмею подать на развод из-за денег. Он убеждал меня, что Люба не против кого-то, она – за себя! 
Я не хотела, чтобы у меня пропало молоко, заставляла себя не нервничать в этой непростой ситуации делёжки «тришкиного кафтана». Муж не добытчик – кто этого не знал? Кто не был предупреждён? Положение моей семьи было отчаянным.  На помощь рассчитывать не приходилось.
Муж слишком долго скрывался от обязательств, а теперь «осел», стал доступен в этой семейной осёдлости, и мне приходилось платить собой по его давним долгам перед женой с детьми. 
Я искала любую подработку, репетиторство, пусть и неофициально. Чванливые заказчики меня легко определяли как неимущую. Брать деньги с них у меня что-то не ладилось – слишком низко упала моя самооценка. Я выпросила у своей директрисы принять меня на работу неофициально – по документам трудился кто-то ещё, но вгрызалась в последний шанс выжить я. У нас давно были только самые простые продукты – какие-то макароны и каши, изредка молоко, а наедались все только  хлебом. Так проходил год, мои мальчики были истощены, и это меня пугало больше своей нездоровой полноты. Я искала способа отправить близнецов за город, отец пришёл на помощь и организовал им дачу с шести лет, прямо перед школой. Позже я провела на этой даче всё лето, работая воспитателем в отряде старших детей, оставляя с мужем годовалую девочку. Надо было откармливать братцев. Никто, кроме матери, этого не мог.  Я привыкла стоять за семью насмерть, мне до сих пор всё равно, кто что «скажет», когда дело касается выживания моих детей.  Да, вокруг, к счастью, не было войны. Но в моей семье всё было на грани жизни и смерти.
Любе очень понравилась организованная ей «халява»: брать всё недостающее у бывшего супруга, именно в нашей семье, зачем же далеко ходить, она беззастенчиво предложила и дальше Толику платить алименты, когда его старшие дети уже выросли – удобно, что у дочери инвалидность – рука в детстве была травмирована во время родов. Я тогда очень спокойно поклялась в ответ, что как только от неё поступает иск в пользу её дочери, так я подаю иск на её сына, чтобы взыскать алименты с Ромы в пользу его непутёвого отца. Он не умет зарабатывать. Он и сейчас остался без работы, хотя бессменно преподавал латынь, греческий и языкознание 18 лет в вузе. Это стало ненужным. Ему платили четыре с половиной тысячи рублей, не долларов. Он ушёл из вуза и лежит в депрессии на диване. Хорошо, что  не пьёт. Он всё же великий  учёный и дешифровщик. Ирония неуместна. Я абсолютно серьёзно так и считаю.   Я по-прежнему одна в строю. Но теперь я уже так не боюсь, потому что старшие мои дети выросли и всего добились сами, чего захотели. И моя рыжая доченька совсем не напоминает худышку с провалившимися глазницами, вяло сосущую пустую грудь плачущей над ней тихо-тихо горе – матери. Всё не так страшно! Нужно мужество только на  каждый день. А там как Бог даст. Он не оставит.
Люба не хотела сживать со света мою маленькую дочку, она только хотела выбить из нас чуть больше своим детям, но мы были в жёсткой связке тогда. Бывшие Толины тётки до сих пор недоумевают, что тогда толкало меня всех их отыскать и попытаться установить человеческий контакт! О! Это было так просто! Если бы Светило снизошёл до меня, это бы удесятерило мои силы даже в его отсутствие. Мне было бы проще бороться за жизнь, ощущая его где-то рядом, пусть и как постороннего. Мне казалось, что мой муж – хороший и достойный отец, но за душой у него не было гроша не только для всех других – даже для своей новорожденной, и это было как-то особенно обидно и больно. Никто из посторонних бывших не поддержал отношений, никто в них не вступил – я столкнулась с амбициями, недоумением, упрёками чужих женщин, родивших  детей от моего мужчины. Так я узнала, что мои представления  - утопия и так не бывает. Никто не будет «дружить» домами. Особенно теперь. Есть одна форма взаимодействия «отцов и детей» - деньги. А у нас их  нет! В школе платили что-то несуразное. Однажды из столовой мне пришлось вынести оставшиеся порции супа «школьного лагеря» прямо в кувшине, который праздно стоял в учительской. Это было немыслимо – вылить в помойку то, что накормит ужином моих домашних. Самым трудным было вернуть  потом кувшин незаметно… Суп из кувшина. Чем не сказка «Лиса и Журавль»? Жизнь без денег и еды превращалась в кромешный страх: что дальше? Пелёнки я стирала на руках и сушила в комнате. Однажды мы открыли шкаф, а там – плесень – пенициллиновые волокна потянулись паутинкой за створкой отсыревших дверок, повсюду пошёл чёрный грибок – по стенам и потолку, как в погребе…
Как-то соседка с четвёртого этажа принесла мне патиссон и кусок хлеба с открытой рыбной  банкой консервов. Это случилось между нами по-соседски единственный раз. Её визит был предельно странным: «Я знаю, что такое, сидеть в декрете», - только и сказала она. Именно в этот день все продукты в доме закончились, и принесённое соседкой стало единственной пищей для кормящей мамы с ребёнком. Я это запомнила навсегда. С Маринкой тогда мало кто считался – она, как и её мать, ребёнка родила уже в 13, в 16 у неё уже были трёхлетний Костик и годовалая Маша. Но она пришла интуитивно мне на помощь тогда – её мне Бог прислал. Именно так я тогда и стала относиться к миру, узнавая по-новому близких и дальних и прощая врагам своим.  Любя их и молясь, как и предписано.
А биологическому папе мы с сыновьями с разрешения Толика послали огромную открытку в Москву. На тему: «Жидкость, погружённая в тело, через семь лет идёт в школу!» Близнецы что-то красивое рисовали для ВИРа, подписывали корявыми печатными буквами… Наша «бандероль» вернулась назад из Хохловского переулка с пометкой, что хозяин выбыл по решению суда из квартиры, выписан  и отбыл в неизвестном направлении, чего и следовало ожидать. Сразу найтись – это было бы слишком легко.
Так я поняла, что моя беспечная любовь укатила из Союза в  лучшие места, где нас нет. Чего  не требовалось доказывать никому.