Кн 3, ч 3, гл 1 Учитель от Бога

На фоне медленного сползания в  экономическую пропасть, мои лягушачьи трепыхания по взбиванию сметаны в масло, чтобы спасти семью, казались напрасными усилиями. Сейчас воздержусь от вспомогательного «в няньках». Это отдельная история. И о продаже почки – не теперь. Зачем всех «кошмарить» ужастиками? 
  Переезд  на территорию родителей «на посёлок» казался делом решённым. Банки нажимали. Это становилось небезопасным.  За 6 тысяч в месяц мы сдали свою «двушку» семье  узбеков, которые сняли её как будто на двоих, но реально проживали там семейством  в количестве  никак не меньше дюжины человек, работающих на рынке,  на «Газельках» - такси, продающих фрукты в сети  частных  магазинов.  Потом все наши   жильцы  подались дальше – в Москву, сэкономив на таком дешёвом жилье.  Когда мы приходили за  оговоренной суммой, то заставали всюду самодельные лежаки, из всех подставок под цветы были заново  изготовлены тарелки. Жир от плова почему-то попадал на стены и даже потолок. Возможно, квартиранты из одного уважения прятали от нас родственников в дальней комнате, не очень-то опасаясь, что их отсюда попросят.  Они нас всегда угощали чем-нибудь национальным.  Мы не предъявляли претензий. Мы не умеем отстаивать свои права – я ни разу не подняла квартплату! Их дети вспороли нам обшивку новенького холодильника, выкупленного в кредит!  В остальном жильё  осталось после них  в почти нормальном состоянии, но вот жить там по-прежнему, как ни в чём не бывало, я уже не смогла. Дело не в национализме. Квартира напоминала обо всех пережитых  страхах и унижении. Я хотела наняться даже  уборщицей лестничных клеток  в домоуправлении, чтобы отработать долг по квартплате, но меня не приняли с формулировкой, что я не похожа на бедную женщину и выгляжу роскошно.  Ещё бы – на мне переливались  любимые  украшения «Сваровски» так мне к лицу, которые  покупались на свадьбу подруги в рассрочку у знакомой Ирины из «Гостиного Двора», они были для меня  дороже золота, потому что   подходили к любому наряду.
Меня бы взяли на работу, если бы я  пришла в их отдел кадров с подбитым глазом. Начальник Журавлёва  долго терпела недостачу средств от нас, но и её терпение было не беспредельным. Что у нас можно было отключить, давно уже не загоралось. Бесполезный компьютер, купленный на деньги  от продажи квартиры после покойной свекрови, простаивал, а подросшие парни устроились администраторами в «Поколение  ру», чтобы получить доступ к бесплатным призовым играм. Началось явное противостояние  школы и компьютерного клуба. Это заведение принадлежало дочери   директора Лицея Александра Савицкого  Алёне, которая одна в  Лицее заступилась за меня при незаконном увольнении. У меня тогда заболела дочь.  Две причины способствовали артриту у Василисы – купание в холодном озере, когда муж привозил ко мне в лагерь дочь на свидание, а сам вздумал меня безосновательно ревновать к студентам, упустил из виду время игры  ребёнка в воде.  А затем уже в городе, в детском саду, малышку с летней прогулки разгорячённую сажали на деревянные стульчики во время обеда. Я как раз приехала навестить её, а она не могла наступать на ножки – воспалились суставы.  Болезнь повторялась осенью. Василиса  затемпературила. Обнаружили сердечно-сосудистый  артрит,  и мы легли в кардиологию. А утром об этом в Лицей  пришёл предупредить муж, но его слушать не стали и по факту задним числом потребовали подписать заявление по собственному желанию,  хотя я предъявила больничный, как полагалось. Меня вышвырнули, несмотря на то, что отец знал директора лично, они даже гуляли в одной компании. Но мне не стыдно за свои результаты хотя бы.  Кстати,  как я теперь понимаю, я по наивности даже не замечала интриг коллектива. Так, например, начальство  на последнем месяце обучения ко мне  в подготовительную группу русского языка подсовывало откровенных двоечников, которые не способны были сдавать  вступительные экзамены. Я готовила и этих детей, а на предварительном педсовете оповещала  педагогическую  общественность, что в группе  есть люди «левые», на что начальство вдруг вскипало: «Это ложь!»   Однажды я задохнулась от наглости обвинения и не нашлась, что сказать. Хамок на моём пути хватало. Я им была чужой, поэтому со мной они не церемонились. Я всё равно благодарна Лицею за «цикл» - работу первого года в 1989 – м ещё на базе родного вуза  и через 10 лет. Как и в школе  58 – первый раз – 1991 – м  и 2004 – м – тоже цикл. И то хлеб!
В 12 школе был юбилей. Администрация  не сочла необходимым вручить мне даже  такую   единственную «юбилейную» грамоту. Отношение в коллективе  всегда было неровным, но пока я была молодой, меня поддерживала «старая гвардия» - Лидия  Ивановна и Роза Маркемьяновна.  Директор  по мне занимала позиции, учитывая мнения вышестоящих.  А я имела неосторожность  откровенно  ей пожаловаться на бывшего декана, которая одновременно была и Филатовой, и Пономарёвой в воспоминаниях о вузе,  и в обоих случаях  меня не любила. Моя директор  что-то по-куриному  быстро смекнула, и тут же решила подстраховаться и дала разгромную рецензию на  недавний открытый урок. Прежде она его расхваливала! Но  я не дала себя в обиду «флюгеру»  и предоставила  съёмку урока  на камеру профессионалами  для комиссии в качестве  фактического материала. На плёнке было видно, как в финале  аплодируют все: будущая вражина  Люлюкова, мой личный кровопийца,  и даже  Носова, к которой я дошла прямо в Белый Дом. Носова сделала мне ряд замечаний по содержанию учебного материала, наивная, она не знала, что авторов, которых дети в классе  только читают, их учительница помнит наизусть! Меня упрекнули, что я проповедую пьянство! Это из-за цитаты Гоголя в  «Шинели» - «Все чиновники выбегали  «впрыснуть (!) … шинель»
 Имеющая отношение к аттестации   Любовь Дмитриевна, мнение которой было решающим,  посмотрела мои записи уроков,  и вопросы ко мне у неё отпали. Вскоре вопреки козням вышестоящих я подтвердила высшую категорию. Старшеклассники  опять поставили мне  100% знание  предмета! Спасибо, ученики! Низко  кланяюсь. Совсем иное анкетирование  прошло в среде начальства. По рейтингу у меня  определили «значимость в коллективе» как ниже среднего. Это при том, что высшая категория была у троих человек – «Иностранки», «Физручки»  и у меня. Как-то на вечеринке  моя директор, внуков которой я учила, прямым текстом поинтересовалась, почему это у нас с ней совпадают разряды и у меня «директорский разряд»? На каком основании?  В этом всё дело! Подруга Оля Ш. сказала на ситуацию, видя мою борьбу за высшую категорию, что я слишком честолюбива.  А   наиболее человечная  Вера Викторовна, которую я любила в школе больше всех, потому что она всегда хвалила меня за уроки как проверяющий завуч и заявляла, что «понимает этого творческого  человека», поклялась, что категории для меня добивалась собственным горбом и невероятными усилиями! Если бы она знала, сколько людей будет яро против,  что будет вытворять Люлюкова, она бы никогда за мою кандидатуру не взялась.  Слава Богу! Всё удалось! Но больше этот номер у меня не пройдёт.  Методист лично будет против моей кандидатуры  на конкурсе «Учитель года», всюду проповедуя, что у меня нечему  учиться и желая, чтобы я вообще ушла куда подальше с её глаз заниматься своими детьми.  И вот прошло много-много лет, но ненависть этого мстительного и жалкого человека не угасла, на мою фамилию она  бурно рефлекторно реагирует, как лютый враг, позволяет себе, как и прежде,  выражать неудовольствие мной уже прилюдно. Я для неё перед выслугой лет подготовлю «портфолио» - все свои тринадцать грамот за три года работы в новой школе, соберу все изданные девять сборников со своими произведениями, положу ей на стол и спрошу, на каком основании она порочит моё имя? А пока она будет персонажем моей сатиры на сайте «Стихи ру»  – добилась публичности. Таких  не пуганных учить надо – не на ту нарвалась!  «Жизнь текла бестолково, к счастью, есть Люлюкова!» Методистка хорошо рифмуется, а у меня язык подвешен. Так что, «мы ещё повоюем». Я давала ей вдоволь шансов расстаться по-хорошему! Есть поганки, с которыми мирный тон не проходит. И я живой человек! Ещё какой!
 Но с семьёй мы в ноябре 2006   дошли до нечеловеческих условий существования. Кстати, мама так расстроилась, когда я поделилась своими сложностями в аттестации, что в сердцах сказала, что её дочь – «Бездарь!» Этот приговор так и звучит в ушах… и я не ослышалась. Папа был хмурым, но на одном спорном открытом уроке и он, и муж были оба -  пришли меня поддержать. Когда-то именно в этой школе меня неожиданно избрали в фавориты. Я не знаю,  почему Лидия Геннадьевна Луговская, которая вскоре пошла из директоров 12-й школы на повышение, была обо мне  столь высокого мнения, что произносила,  как нельзя кстати и  неизменно, что я  - «Учитель от Бога»! Я конечно, смущалась, и не понимала, чем обязана, столь высокому суждению  о своей скромной персоне, но это выручало меня не раз! Может, потому, что она математик, а я гуманитарий?  Нам не в чем было конкурировать. Обнимаю дистанционно и благодарю. Этот человек несколько раз спас мою репутацию, которую  всячески стремились запятнать враги.
  Мы прибыли к родителям полным  составом. Глебушке было только четыре года, и я его ещё подхватывала на руки, когда он уставал. В ванную вела земляная дорожка, которую расчистили прямо в грязи – собака нарыла ям под ванной, никто с этой земляной горой не боролся, а просто проложили тропку. Из-за брезгливости, я не могла опустить ребёнка на  загаженный кошками пол – родители уже не мыли полов, а ходили по дому в галошах. Одна комната была занята бывшим уголовником Сашей, который что-то мастерил на верстаке и смолил «козьи ножки». В  другой жил и рисовал чертежи новых глобальных проектов дома отец. Ещё в одной ютилась  мама с кошками, кроликами и дворовой собакой, которая укладывалась с ней спать прямо под одеяло, забегая  с улицы мокрой и грязной.  В потолке зияли дыры от протянутых на второй этаж коммуникаций, кухня разваливалась, так как провисший от дождей потолок, падал прямо на сваи.  Брата со второго "благополучного" этажа  видно не было. Он потом будет  являться по особым случаям.  Особенно, когда отец сляжет.  И не чтобы ухаживать, как выяснилось, а за имущество побороться. Честь и хвала отцу, что так и не поддался тогда на сыновние уговоры оставить меня без ничего. А что до продуктов, Герман всё потом вычтет «из меня», что на отца потратил – это подлинная правда!
Уложив малышей, мы бросились отдраивать квартиру с зала, где нам предстояло разместиться всем: двухъярусная  кровать пацанов встала   во всю стену, нам с мужем достался диванчик без  ножек, завалявшийся в дедушкином «дровянике»,  пропахший котами, а  Василиса с Глебом  поместились на сдвинутых креслах. Мы отодвигали шкафы, за которыми был свален строительный мусор двадцатилетней давности. Дом строили аккуратные немцы – пленные в 1947 году, с того времени старики делали только косметический ремонт, и дом служил исправно – был чистым и тёплым. Отец всё разворошил и попортил – жить внизу стало нельзя, он убрал окна – в потёмках требовалось дополнительное освещение, как в подвале. От стройки стены пропылились и были грязными и уродливо-неровными. И, конечно, из-за наспех проведённого отопления в доме стоял лютый холод, как в погребе. У моих детей открылся артрит и кашель, потому что жить в  каменной «подсобке», во что отец превратил первый этаж, было нельзя. Я про себя только и повторяла строчку Бродского: «… Как есть, безумен!» Отец всегда был деспотом, а к старости стал невыносим. Вскоре у него открылась астма на пыль и грязь, которую он сам и развёл. Я разговаривала с Германом и предлагала начать срочный ремонт у стариков – родителей, но брат равнодушно ответил, что им так лучше, что они всё это выбрали сами. Демагогия брата была неуместна – родителей нужно было спасать. Я убедила отца, что с мамой не всё в порядке и попросила хотя бы собаку держать на привязи в будке, а не в постели. Все кролики умерли уже в комнате своей смертью, один,  как в ужастике, перегрыз провода – огрызок торчал в черепушке  зверька и бил током. Мама всё больше впадала в детство, память у неё осталась только краткосрочная, но отца она продолжала любить и только с ним хоть как-то внятно общалась. Иногда только она узнавала нас, но тяготилась народом и норовила уединиться с кошками. Мы раз девять поменяли воду, первый раз  отдраивая полы, но вскоре поняли, что нужно как-то освобождаться от кошек. Эти гнусные твари чувствовали свою неприкасаемость,  избранность и безнаказанность и смели шипеть на меня и детей,  как только мы заходили на их территорию. Они хозяйничали везде – мама кормила их уже прямо на столе и из своей тарелки, умиляясь им и сюсюкая, как маленькая девочка. Она ничего не могла готовить, но кошкам покупались куриные лапы и рыбьи головы. Однажды моё терпение исчерпала выходка здоровенного бандитского кота, пометившего территорию стола в районе сахарницы. Я взывала к разуму папы, но он, хоть и был великим талантом в строительстве, шёл на поводу мамы. Мне пришлось привести аргумент, что мы не можем в таких условиях уберечь детей от заразы и инвазивных инфекций, и привела в пример строгого деда Михаила Михайловича – маминого отца, который незамедлительно действовал именно так, чтобы с его внуков волосок не упал. Папа это ещё помнил. Он даже на этот раз не впал в гнев и не кричал, чтобы мы убирались прочь. Пару кошек я спровадила  по соседям.   Ощенившуюся дворовую псину с двенадцатью щенками разместили в котельной, мама таскала на себе щенков, не спуская с рук. Потом всех животных мне пришлось пристраивать на рынке за огромные деньги – лишь бы взяли.  Родители были заодно и "счастливы вместе".  Зато мы с малышами разделились – я осталась с близнецами, пока  стоял  лютый  мороз,  и температура еле подбиралась к пятнадцати градусам  тепла, а Толик забрал малышей и поехал к друзьям, прихватив только постельное белье.
Мне было негде готовиться к урокам, а в школе наступила сумасшедшая пора аттестации – со всех затребовали компьютерный вариант программ, я тогда не умела ни набирать тексты, ни создавать таблицы – меня дети за "комп" не пускали. Даже методички были где-то в коробках. Стало понятно, что я опять накануне  важной отчётности школы «слабое звено». На этот раз меня не простят.
 Отец со второго дня переезда стал тяготиться большим семейством и психовать, хотя меня почти и видно не было на двойной работе.  Он подсчитал, что на двоих с мамой у них выходило трат пять тысяч, а на нас, учитывая краски и белила к ремонту, он потратил аж пятнадцать.  Отец настолько  изменился в лице, подсчитав «деньги на ветер», то есть на нас всех,  что залез на кровать, обхватив колени, раскачиваясь, как ребёнок,  и только повторял: «Как мне это всё надоело! Как же теперь экономить?!»  Отец с пенсионных денег писал книги.  Сам и издавал.  Целых пять, не отрываясь! Все о стройотрядах, комсомоле, обществе. У него был дар рассказчика и желание  передать опыт. Он был увлечён. Книги были важнее нас. Мы только мешали. Отец по инерции любви к близнецам ещё проверял их устные уроки. Я старалась приготовить что-то на всю семью повкуснее, но отец ворчал, что  мы не умеем экономить,  и демонстративно перешёл на бич-пакеты.    И потребовал разделения столов и бюджетов.  У Глеба туб. проба превысила норму, и его попросили из садика. Временно он сидел дома. Однажды я принимала товар и вернулась поздно – к десяти вечера. Муж с Василисой задержался у неё на собрании. Четырёхлетнему внуку мои родители даже за всё время не налили чаю! Меня это не взбесило, а подкосило. Они вели себя отстранёно, как ни в чём не  бывало.  Наутро я устроила Глеба в специализированный детский сад – контролировать  болезнь и  не допустить развитие туберкулёза. Я старалась избежать прямых стычек с родителями в оппозиции, но перешла на отборный мат, выражаясь наедине достаточно громко. Кто бы мне сказал, что  всё это происходит со мной? Я материлась, как сапожник, потому что родительский театр, как будто бы они добропорядочные люди, потерпел крах. Отец боролся с нами за территорию, демонстрировал, как мы его стесняем, разбил пару чайников, швыряясь ими за завтраками, если Саша или я смели сказать хоть что-то крамольное. Отец требовал, чтобы я его не критиковала. И при удобном случае вздыхал – вот на Западе счастливые родители отделяют детей по совершеннолетию – и никогда потом не помогают материально. Его пафос при этом всё усиливался,  и  это было мне прямым указанием  убираться восвояси. Первым террора не вынес Саша. Он иногда подворовывал, вынося старые припасы варенья и солений из погреба, чтобы купить себе пиво. Отец морально устраивал ему выволочку за это. Отцу нравилось всех учить жизни и держать в ежовых рукавицах. Он не любил брата. Не слушал его, не шёл на компромиссы. Отец считал себя коммунистической закалки, требовал  от всякой контры  безоговорочного повиновения.  Однажды Саша пропал на месяц. Потом явился и поднял бунт, что имеет право. Потом попросил денег до монастыря и исчез окончательно, заселив в дом вшей. Педикулёз у папы не проходил уже до самой смерти. Горячей воды в доме не было, отец кипятил одежду и постельное бельё, но ничего не помогало. Однажды он обварил себя кипятком и попал в сосудистую хирургию. Туда к нему могла ходить только я несколько раз на дню, и после выписки отец немного смягчился и изменил ко мне отношение. Он критиковал мужа и старших детей,  и подозревал всех нас во все  смертных грехах: то дети пропускают школу – ночью компьютерный клуб, а днём спят, «как воры», добавлял папа обидное. То я пью. Это по сравнению с братом Герой "с больной головы на здоровую" – мы иногда вечерами ходили в гости к супругам Орловым, которые нас подкармливали и наливали вина из коробок. Я была не любитель спиртного, но с конфетами это было лакомство. Иногда Ольга  сама предлагала что-то и детям поесть, передавала с собой снедь. Иногда я прятала пару конфеток по карманам, грешна, каюсь. Дома этому были рады все.  Старушка-мама чудила, хотя и была беззлобной. У неё случались опасные истории: «Меня пугают близнецы!» В это время внуки «глючущую»   бабушку  сами боялись и обходили стороной. «Ко мне под дверь прибегают мальчишки! Это они сорят. Они с пятого участка». То есть маме уже  к 70 – и , а её   ровесники, с которыми она проживала в детстве в бараке,  всё ещё малолетние дети! Она стала заговариваться, явь и вымысел мешались в её сознании.  Так мы и жили адаптационный период до января 2007 года. В  Рождество я одна пешком дошла до Храма, стерев ноги в кровь. Я молилась, чтобы Бог послал мне встречу с ВИРом – моё второе дыхание иссякло!