На целых два месяца меня увлекает переписка со всеми теми, кто уже благополучно существует и без меня. Мои стихотворения обрели чёткие контуры – абрис страдания по отсутствующим адресатам. Когда мне нужно поговорить с Арменом, то просто достаю «Книгу скорбных песнопений» Грегора Нарекаци и читаю с того места в тексте, где открывается. Наброски всех прежних «действующих лиц» в отдалении теряют свои недостатки – идеализируются. Мне пишет Саид из армии и шлёт поклоны моим близким – после школы ушёл с осенним призывом, почему это с влюблённым мальчиком невозможно было ничего, а с чуждым проходимцем – всё? Где логика? И не стану же перед чужим мальчиком самобичеваться: «Саид, опомнись, ты даже не знаешь, какая я…» А какая? Мне явно нужен Армен не как мужчина, а как психолог, который владеет методом директивной терапии – ведь у невротика что главное – запретить ему выбирать – и он успокоится! Сразу все тревоги исчезнут – как ему велят – так он и поступит. Да у нас же вся страна такой была! А дессидентов поимённо все знают. С упоением прочла «Заводной апельсин» Бёрджеса, где Бог предоставляет даже отморозку свободу выбора, и идея: «Человек, сознательно избравший зло, лучше всё-таки того, кто принудительно выбрал добро!» не кажется мне абсурдной. При встрече Армен мне скажет: «Не думай, что именно с тобой произошло, загадка в другом – почему это произошло именно с тобой?» Его упор на мою уникальность и индивидуальность носит явно положительную окраску, он меня будет хвалить за принятые решения свободного человека, но сокрушаться о моей женской неопытности. Но про нашу будущую встречу с ним пока нет ни намёка, а я так представляю наш диалог: «Армен, я не достойна даже стоять рядом с тобой!» И мне как-то не по себе.
Больше всего хочу говорить со Светило – мне не в чем его обвинить, но теперь благодаря всем событиям я узнала, что можно остаться влюблённой, даже показательно расправившись с собой, мой удар, рассчитанный на него, пришёлся по мне самой, и я с трудом оправилась после такой контузии. Произношу про себя, что мне ничего от него не надо – только бы увидеть хоть раз, как и Армена, впрочем.
Могу же я быть подругой, в конце-то концов. И тут же ехидно вопрошаю: «А ему зачем?» Или умные мужчины закончились для компании – по поводу чего дружить-то будем?
Вот с Алёшей мы остались друзьями. Поэтому каждый живёт сам по себе. Мы ни разу не искали встречи друг с другом за всю оставшуюся жизнь, понимая, что нельзя войти в одну и ту же реку дважды. До сих пор, когда я вспоминаю друга добрым словом, мне хочется быть услышанной – вдруг это как раз то, что поддержит в трудную минуту?
И я пишу свои тексты в никуда. Кто-то иронично замечает, что это «саги».
ВОТ ТАК, ПРИМЕРНО: С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, ЛЁХА!
Сегодня Алёше Кузнецову 43!
Алёша, друг, привет!
Позволь, как в детстве,
С тобой поговорить
В твой День Рожденья!
Парадоксально –
Хочется – о смерти
Не так, чтобы «любимого созданья»,
Не про любовь, что долго умирает
В моей душе с закрытыми глазами,
В агонии цепляется за сердце.
Она – внутри. Вцепилась бы и в горло,
Да больше уж её не выпускаю...
А помнишь, нет глупее проявлений
И розовеет вся картинка мира?
Её любимый складывает в пазлы,
Где всё моё значенье минимально.
Он уверял: где для меня лишь плоскость,
Объёмно многомерное пространство.
И не был никогда согласен с жанром,
Как если бы шекспировских трагедий
В быту и вовсе не существовало.
Как не было совместного с ним быта.
А если что и было между нами
На плоскости, что занимает тело,
Во мне одной в «3 - Д» запечатлелось.
Но и тогда была твоим клиентом,
О, старый друг,
Кто есть сексопатолог
По выбору,
Как стал нейрохирургом!
Звучит ведь, - «Кузнецов!»
Как там Казарин?
Не выбыл вслед за мной?
И много позже?
Подумать только!
Боже! Век знакомы!
С шестнадцати! А всё не замолкаю...
Спасибо за письмо.
Моя заслуга,
Что к двадцати сподобилась признанья.
Далась мне эта Пиррова победа!
Недолго же судьба торжествовала!
Ведь было ни к чему уже – так поздно...
Да и за то безмерно благодарна,
Что дружбу никогда не предавала,
Раз не было любовных прецедентов
И наложений в области пространства
За временной отрезок в четверть века,
Где про отсутствие не доложился.
Мне не пришлось делить тебя, всецело
В синхрон вписавшись первым поцелуем.
Небывшее не подлежит сравненью!
Пошли подальше антропометрию
И всё, чему научен в Медицинском!
С тебя отсчёт был интеллектуалов,
Хватающихся дерзко за живое.
Науку эту проходила позже.
И умолчу по поводу открытий.
Да здравствует здоровая невинность!
Прости, что пафос мой не разделяешь.
Любовь такими крохами питалась –
Событьями, подобранными птичкой.
Не то, что нет истории – историй!
Как не было у нас с тобой Парижа,
Моих французов – Бреля и Превера,
Сколь красочно рифмуют «Снег над Льежем»,
В то время, где ещё и не мужчина, не женщина,
Зато мы вместе оба!
Потом и восхищал один Подгорский –
Матёрый сам насквозь преподаватель,
И всё, что было ценным, полюбилось,
Не меряясь силой,
Несоизмеримым,
Смирившись, подчинилась превосходству.
Мы, кстати, с ним
И встретились недавно,
Чтоб невзначай сказать о сокровенном.
И вот, что странно –
Как родню целуешь: бесстрастно
И ни капли не смущаясь,
И кто бы думать мог,
Насколько дорог
За крошечный отрезок
Общей жизни
«Учитель – ученик»
Диполь, диада
(Всё термины других головоломок)!
Ещё б не больно –
Проломить коробку!
Кто не новатор – пусть починит крышу!
Как много расширявших горизонты
Прогрессоров
Летать меня учило!
А мой Прекрасный Принц –
Художник Чарсов?
Вот где привет Петрарки для Лауры
С отключкой измененного сознанья!
Иконописен образ современный,
И тысячи эпитетов вдогонку,
И поцелуй руки... на ценном фото –
Непаханное поле экзальтаций!
Прельщенье красотой – не интеллектом!
Последний вздох
Перед броском на выстрел.
Хотела говорить с тобой о смерти,
О чём с Подгорским оба промолчали.
Нет слов таких, чтоб выразить потерю,
При этом не затёрто, не банально.
Ушла от нас Великая Петрова,
И трон императрицы опустелый
Не состраданья молит, а почтенья
И возложенья дани классицизму.
Найти, Алёша, верных интонаций
Не так-то просто...
Имя Тютчеведа и Фетоведа
Там, в шестидесятых,
Крамолой отдаёт непонарошку!
Неконъюктурно искреннее слово.
Поляк учёный на семейном фото – один.
И в мантии, и в головном уборе,
Как будто бы в церковном званье ксендза –
Экзотика в эпоху ускоренья
И ретро под эгидой перестройки.
О, штампы заскорузлого сознанья!
О, эхо ученических конспектов!
А скажет так: «Кто смолоду был молод...», цитируя,
Помочь сайту
Поздравления
