Максимилиан Робеспьер маленькими глотками пил успевший уже остыть кофе, который предусмотрительно принесла в его комнату Элеонора Дюпле.
Рядом на блюдце лежало его любимое миндальное печенье, также заботливо положенное Элеонорой. Робеспьер взял печенье и машинально откусил его, продолжая думать о своём. Мысли Неподкупного были невесёлыми. Он всё ещё не решался арестовать Камилла Демулена с его призывами к милосердию, которые звучали в каждом выпуске "Старого Кордельера". Этим Робеспьер даже вызвал недовольство у части депутатов Конвента и у почти всего Комитета общественного спасения.
Особенно возмущался, конечно, Сен-Жюст, обвинив его, принципиального и идейного Робеспьера, в "пристрастности".
- Всему своё время, - бросил ему в очередной раз Робеспьер. - Рано или поздно, но Камилл за всё ответит.
- Смотри, чтобы не оказалось слишком поздно, - отпарировал Сен-Жюст.
Демулен... да, что-то до сих пор не давало Неподкупному подписать ордер на его арест. Но сейчас, в последние дни, даже и Камилл немного отошёл на второй план. Мысли Робеспьера полностью занимала ещё одна, лежащая перед ним на столе газета. Называлась она довольно простонародно "Папаша Дюшен".
И номера её были написаны таким же простонародным языком, порой сдобренным нецензурными словами и крепкими выражениями. Рассчитана газета была на самых простых людей - жителей предместий, санкюлотов. Если газету Демулена читали в основном довольно образованные и интеллигентные люди, а последнее время ею особенно зачитывались "бывшие" ( что особенно возмущало идейные чувства Робеспьера), то "Папаша Дюшен" была газетой для самых низов. Издававший её Жак-Рене Эбер возглавлял последние годы Парижскую Коммуну и придерживался крайне радикальных взглядов. Именно Эбером было спровоцировано парижское восстание 31-го мая 1793-го года, в результате которого жирондисты были арестованы, и к власти пришёл он, Робеспьер, и его партия. Конечно, Неподкупный был благодарен Эберу за это в той степени, в которой он вообще мог испытывать это чувство. Довольно длительное время их взгляды совпадали, и газета Эбера не вызывала нареканий у Неподкупного. Но вот эти последние номера... это был уже явный перебор.
"Такие же крайности, как у Демулена, только в обратную сторону", - думал Робеспьер, пробегая глазами по строчкам "Папаши Дюшена".
Эбер действительно не стеснялся в выражениях.
"Пора уже разобраться с этими чёртовыми буржуа", - писал он, - "с этими кровопийцами честного трудового народа. Пришло время ликвидировать частную собственность, отнять излишки земли и разделить всё это между простыми людьми. Да, чёрт побери, пришло это время! Народ должен взять власть, настоящую власть в свои натруженные руки.
Чем буржуа лучше тех же аристократов?! Пожалуй, только тем, что первым богатство перешло по наследству, а буржуа научились ловко воровать. Значит, они ещё хуже! Да и в какую масть лошадку не крась, она всё равно останется прежней. И долго ли ещё простой народ будет терпеть Комитет общественного спасения, потакающий этим кровопийцам? Для этого ли мы устраивали революцию, чтобы остаться нищими?"
Прошёлся в последнем номере Эбер и по Камиллу Демулену, причём, в самых жёстких выражениях:
"Жалкий интриган Демулен, льющий теперь на всю страну слёзы по богачам и аристо! Не потому ли теперь он делает это, что в своё время выгодно женился на смазливой богатой аристократке?! Демулен, где же твоя прежняя революционность? Ты давно потерял её и продался за эти тысячи ливров, уютную богатую квартирку и поместье, полученное от жёнушки. Вполне возможно, что ты вообще состоишь на жаловании и у Английского правительства, нашего заклятого врага! Только заговорщик может предлагать открыть все тюрьмы, чтобы выпустить на свободу контрреволюционеров и устроить таким образом новую Вандею.
Демулена давно пора отправить на эшафот вместе с теми, кого он так рьяно защищает! Только террор, и ещё более решительный, может спасти Францию!"
Будучи атеистом, Эбер яростно выступал и за дехристианизацию, призывал закрывать все церкви, сажать священников и принуждать их отречься от сана.
"В противном случае, всех этих зажравшихся служак санкюлота Иисуса ожидает только одно - гильотина".
"О, святая бритва равенства, только ты одна спасёшь Францию!" - пафосно восклицал Эбер.
Робеспьер дочитал "Папашу Дюшена" до конца, допил уже полностью остывший кофе и потёр виски пальцами. Похоже, у него начинался очередной приступ мигрени.
Даже он, со всей его радикальностью и идейностью не мог полностью согласиться с тем, к чему последнее время призывал Эбер.
"Более того..."- подумал Робеспьер, задумчиво жуя печенье, - "Эбер сейчас стал очень опасен. Если все эти низы из предместий поднимутся и устроят восстание, нам конец.
Сейчас он, пожалуй, даже опаснее Демулена", - подумал Робеспьер, подходя к окну и приоткрывая его. В душную комнату ворвался свежий, уже совсем весенний ветерок.
Мельком он глянул на улицу. Улица Сент-Оноре, печально известная тем, что именно по ней, мимо дома, где жил Робеспьер, провозили тележки с осуждёнными, следующими на площадь Революции. На гильотину. Как раз именно сейчас проезжала очередная партия. Целых три телеги, до упора набитые связанными людьми. Воротники их рубашек и волосы сзади, на шее, были обрезаны, чтобы ничто не мешало молниеносному падению ножа.
"Сходить в парикмахерскую перед свиданием с Луизеттой", - так иронично назвали этот страшный ритуал парижане. Но за этим внешним юмором и бравадой,
на самом деле, скрывался ужас. От встречи с гильотиной теперь не был застрахован никто.
Робеспьер равнодушно скользнул взглядом по осужденным, он заметил, что на второй телеге были две женщины, пожилая и молодая, возможно мать и дочь.
Они стояли, тесно прижавшись друг к другу. А может быть, они и не были родными. Последние минуты обычно сближают людей.
Неожиданно, Неподкупный заметил, как один из стоящих на телеге людей, поднял голову вверх, его взгляд уперся в окна... Робеспьер быстро отошёл от окна,
Но всё-таки успел услышать громкое ругательство, которое, скорее всего, предназначалось именно в его адрес. Люди знали, что он живёт в этом доме.
Внезапно, мигрень усилилась. В голове запульсировала боль, и Робеспьер устало сел за стол, закрыв глаза.
- Ты же простудишься, Максимилиан! - услышал он взволнованный голос.
На пороге стояла Элеонора.
- Прости, что я зашла без разрешения, - продолжила она, - я стучала, но никто не отвечал.
- Я не слышал, - сухо ответил Робеспьер, - отвлёкся...
Он кивнул в сторону открытого окна.
Элеонора подошла к нему, выглянула и тут же стала быстро задергивать тяжёлые бархатные шторы.
- Максимилиан, зачем ты смотришь на всё это? Я же тебя просила...
- Захотел подышать свежим воздухом, - ответил Робеспьер.
- Ты такой бледный, - с волнением сказала Элеонора, глядя на его лицо, - может быть, сделать ещё кофе?
- Нет, спасибо, - Робеспьер покачал головой.
- Даже не знаю, приглашать ли... К тебе посетитель.
- Кто он?
- Там внизу Сен-Жюст. Но если тебе плохо, я могу сказать, что ты заболел или что тебя нет дома.
- Перестань, Элеонора, - слегка раздражённо проговорил Робеспьер, потерев рукой лоб, - мне уже лучше. Это была минутная слабость.
Сен-Жюсту я всегда рад, ты же знаешь. Пусть заходит, позови его.
- Сейчас, Максимилиан, - Элеонора торопливо вышла за дверь.
- Здравствуй, Максимилиан! - Сен-Жюст вошёл в комнату и пожал Робеспьеру руку.
- Здравствуй, Антуан, - усталым голосом отозвался Неподкупный, - у тебя какая-то новость? Или я ошибаюсь?
- Увы, нет.
Сен-Жюст сел напротив него и резким жестом поправил свои длинные темные волосы.
- Дантон вернулся в Париж. Вчера вечером.
- Дьявол, - пробормотал Робеспьер, почему-то чувствуя, что на него накатывается какая-то смертельная усталость. - Час от часу не легче.
***
- Я не узнаю это место! - голос Дантона гремел, подобно грому.
От него невольно просыпались даже те депутаты, которые привыкли дремать на заседаниях.
Выступление Дантона в Конвенте на следующий день после его приезда в Париж, было действительно жарким.
- Меня не было всего лишь семь месяцев! - продолжал Дантон, - и что же я вижу! Конвент превратился в место интриг, где одна фракция сживает со света другую. - Он иронично кивнул на опустевшие места в зале заседаний.
Все знали, что ещё не так давно сидевшие там депутаты были теперь или арестованы или уже казнены.
- Конвент превратился в клубок змей! - продолжал Дантон, - а город... я не узнал его, когда проезжал по улицам! Всюду - разрушенные церкви и переполненные тюрьмы. Ах да, забыл... ещё тележки, везущие людей на казнь!
Он сделал многозначительную паузу, окинув зал взглядом.
Большинство депутатов слушало его с плохо замаскированным страхом. При этом они периодически поглядывали в сторону Неподкупного, который сидел выпрямившись, с совершенно непроницаемым лицом. Сидевший рядом Сен-Жюст внешне тоже казался спокойным. Но только внешне...
Робеспьер сидел как обычно, сложив руки на коленях. Дантон заметил, что его пенсне на этот раз было не обычным, а с затемненными стеклами.
"Хитрая лиса, узурпировавшая власть", - с горечью подумал Дантон, - " и как же все теперь его боятся".
- Я предлагаю! - возвысил он голос после паузы, - я предлагаю необходимые оздоровительные меры! Первое - создать ещё один Комитет. Комитет Справедливости.
Пусть он за установленные сроки пересмотрит все дела людей, арестованных по закону "О подозрительных". И пусть невиновные будут освобождены в ближайшее время.
Второе - необходимо пересмотреть сам этот закон. По-моему практика уже показала, что он приводит не к борьбе с контрреволюцией, а к необоснованным репрессиям!
Дантон уверенным взглядом осмотрел притихших депутатов.
- Третье. Я думаю, наступило время для упразднения революционного трибунала! Пора заменить его обычными судами.
- Последнее - слишком радикальная мера! - выкрикнул из зала чей-то визгливый голос. - Так мы потеряем всё, чего достигли!
Приглядевшись, Жорж узнал этого человека, - это был Кутон, член Комитета общественного спасения.
- Трибунал нужно оставить! - поддержали Кутона ещё несколько человек.
- Хорошо! - кивнул головой Дантон. Пусть этот вопрос не ближайшего будущего, но его нельзя оставлять без внимания. Иначе, наоборот, погибнет всё.
"Если уже не погибло", - подумал он.
Он замолчал, переводя дыхание.
- Что он несёт? - наклонившись к Робеспьеру, прошептал Сен-Жюст. - Это же прямой призыв к контрреволюции. Как и у Демулена.
- Тихо, Антуан, - приглушённо ответил Робеспьер. - Сейчас мы вынуждены проявить дипломатичность. Дантон имеет очень большую популярность в народе.
Сен-Жюст раздраженно сцепил пальцы в замок, но промолчал.
- Всему своё время, мой мальчик, - тихо прошептал ему Робеспьер, - не всё сразу. А Демулен... я думаю, он ещё, сам того не ведая, поможет нам в борьбе с Эбером.
- Эбер? - переспросил Сен-Жюст.
- Да. Сейчас Эбер гораздо более опасен. Разберёмся с ним, а потом...
Дантон тем временем закончил выступление, и в зале повисла тишина. Большинство депутатов поглядывало на Неподкупного, пытаясь определить его реакцию.
Но за непроницаемой маской и темными стеклами не было заметно ни одной эмоции.
Неожиданно раздались одинокие аплодисменты, и чей-то голос выкрикнул:
- Браво, Дантон!
Это был никто иной, как сидящий в правом крыле Конвента, Эро де Сешель.
- Браво! - поддержал его ещё один голос.
Это был Демулен.
И почти сразу же за ним Дантону зааплодировал ещё один депутат, потом другой...
Постепенно аплодировать стало уже всё правое крыло Конвента. Только члены Комитета общественного спасения продолжали сидеть неподвижно и с непроницаемыми лицами.
Неожиданно, Сен-Жюст с удивлением заметил, как сам Робеспьер поднял руки и сдержанно зааплодировал своему оппоненту.
Помочь сайту
Поздравления
