ГлавнаяПрозаКрупные формыПовести → Глава пятая. Святочные гулянья

Глава пятая. Святочные гулянья

23 апреля 2017 - Александр Данилов
article383255.jpg



Нерадивая жизнь раздирала душу Сёмушки, он понимал, что погибает. В Филиппов пост он хотел причаститься, но так и не решился пойти на исповедь: боялся порицания от священника. Боль свою пытался заглушить он водкою, но тщетно: от выпитой треклятой становилось токмо тяжелее. «От правды не уйдёшь и горя не зальёшь», – говорил он себе не раз по пьяни.  
В Рождество Христово Сёмушки на зависть народ потёк молиться в храм – Христос «родилси», «Бог стал человеком, чтобы человек стал богом»[1]. Сёмушка смотрел, с какой неподдельной неизбывной радостью люди возжигают свечи, лампады, светильники. Ярко вспыхивает паникадило, и становится в храме светлым светло. Меланья, красивая, нарядная, в шитой зóлотом дéвичьей красе[2], стояла чуть поодаль и на приветствие Семёна даже бровью не повела: стояла недвижимо, как царица: бледная, с гордо поднятой головою.
«Сердится на меня дурёха», – подумал Сёмушка, но про себя решил побалакать с нею, когда они столкнуться на святочных гуляньях, – мол, жениться хочу и так далее…
Засим отправился домой отсыпаться, а в полдень вдруг ввалился в дом его товарищ, ряженный в кабанье чучело, и с порога заголосил:
 
– Святки-святки,
весёлые колядки!
 
– Чаво трезвонишь-то, Иван? – пожурила Соломонида парня, хлопотавшая у печки. – Спит ишчё[3] Семёнка!
 
– Пришло Рождество,
Начинаем торжество! –
 
снова проголосил паренёк, будто и не расслышал слов матери друга своего.
Неожиданно из горницы высунулась голова Семёна. С весёлою ухмылкою вторил он товарищу:
 
– Коляда, коляда,
Открывай ворота!
Доставай калачи,
Собирай харчи!
 
Мать, увидевши, что сын её «проснулси», уже смягчившись, пригласила Ваньку в дом и помогла ему стянуть с себя кабанье пугало.
– Ух, и страшный хрякушка у табе, с клыками-то огромными! – промолвила она пареньку.
– Татька завалил яго!.. – и Ванька рассказал историю, как его отец выслеживал в лесу мордана[4] и как «старалси» тот перехитрить его: напасть внезапно со спины.
А кабанья морда выглядела всамделишно зловещей: из пасти её торчали острые изогнутые клыки, а сморщенный горбатый нос венчал свинцовый пятачок, леденящий душу. Клоки бурой шерсти и всё кабанье рыло напоминали бесóвское отродье, вызывали ужас. Вырядился Ванька в это чучело в предвкушении народ повеселить и девок погонять, ещё не ведая, что будут не потешки-то у них.
Семён же вырядился в скомороха: на голову надел он тютю[5] разноцветную, с позолоченными бубенцами, хрустально звенящими, как в сказке, взял свою гармонику подмышку, и с товарищем они отправились на улицу, уже кишмя кишмящую народом: и там и сям «чесали языки»[6] мужики и бабы, а детоньки вокруг резвились, играли весело в снежки и догонялки. Семёнка тоже предвкушал веселье.
– Вон, глянь-ка, вон стоять! – воскликнул Ванька, указав на девок, собравшихся кружочком у развилки.  – Айда, Семёнка, с ними помотаем[7]!
Свою Меланью, в синем полушалке с красными цветами и в чёрной меховой овчине, опоясанной тесьмою кумачовой, Семёнка заприметил сразу. С плеча гармонику он скинул и заиграл колядки[8]. А Ванька звонко начал петь:
 
Славити, славити,
Сами люди знаити:
Христос родилси,
Ирод возмутилси,
Иуда удавилси,
Мир возвеселилси.
 
Навстречу им в обнимку шли два брата, сапожники села. Старший, роста царского и силы богатырской, явно под хмельком, насмешливо вдруг начал отнимать у Сёмушки гармонику, но тот успел её товарищу подсунуть.
– Проходь своей дорогой, – сказал он басурману и прикрыл собою ряженного друга.
– Ой, клоун, ты чаво?.. Ты на меня попёр?.. – осклабился, как хряк, сапожник и обхватил ручищами Семёна плечи. – Я всех лужу[9], а ты ишчё молодой, на губах молоко не обсохло!
У Семёнки после крепкой встряски полетел колпак под ноги. Бубенчики на разноцветной тюте хрустально звякнули и навек умолкли – топтать их стали своими ж сапогами. Лантрыга[10] весь напрягся, покраснел, дышал в лицо Семёну винным перегаром – ей Богу, хряк!
– Семён, держись!.. Покажи, Семёнка, превосходство! – со всех сторон сбегаться начали, все «тятюшки желали улядеть»[11].
Семёнка думал уступить сначала – «нехай идё своей дорогой», но стыдно стало вдруг ему – ой, девки засмеют и трусом назовут! И отстранил он басурмана от себя. Ударил в грудь ему он кулачищем, и отлетел сапожник далеко, и повалился навзничь посреди дороги, изо рта ж его потёкла кровь и пена хлынула.
– Ой, Господи, убил! – завопили бабы.
Семён же испугался, думал, что и впрямь убил, и побледнел от страха весь. А в это время младший брат лантрыги с дороги взял булыжник и кинул так в него, что юноша едва успел от камня увернуться. И говорит Семёнка басурману:
– Чаво ты? Хошь, и табе тож было? – и двинулся он всею крепостью своею…
Струхнул парнишка и убёг скорее восвояси, токмо пятки у него сверкали.
Сапожник пролежал, наверное, час битый на дороге, люди омывали его холодною водою, утиркою[12] сушили его лицо и шею, помогали оклематься. Немало времени истёкло прежде, чем он смог подняться. Когда ж он встал и сделал первый шаг, осторожно повели его до хаты.
Семён же опечалился. Он думал, что убил сапожника-лантрыгу. Вон как бывает! На Рождество Христово собирался исповедаться, покаяться, а вышло – с точностью до наоборот. Не токмо бабник он таперича, но ишчё убийца! Кто ж замуж за него пойдёт? Наверняка, он и Меланью потерял – нагнал, наверное, ей страху!
Месяца два примерно проболел сапожник и, к счастью, остался жив. А Сёмушке пришлось держать своё ухо востро: братья и товарищи лантрыги с дубинами, ножами подстерегали в закоулках его, но Бог почему-то Семёна миловал.
Однажды, хорошо повеселившись, вернулся пьяным он домой и кое-как залез на печь и задремал. Но то ли наяву, а то ли он во сне вдруг видит, как змея проникла внутрь его, холодная и слизкая, – такое омерзенье ощутил, что, очухавшись, чуть не блеванул, но слышит чудный голос:
«Ты проглотил змею во сне, и тебе противно: так тошно Мне смотреть, что вытворяешь ты».
Как бы с Небес он слышал нежный голос и твёрдо был уверен, что это – голос Богородицы, такой красивый, неземной, возвышенный!
«О, Пресвятая Богородица, прости… Явилась Ты Сама, чтоб вразумить меня! Сама благоволила посетить меня…», – всю ночь Семён слезами обливался, а под утро уснул он безмятежным сном.
Рано утром тятенька не стал его будить: слышал он, как Сёмушка всю ночь ворочается, глубоко вздыхает, плачет… «Страдает мой сердечный», – думал про себя Иван Петрович, но глубоко же в сердце радовался тому, что молитвы, наконец, его услышаны – блудный сын «был мёртв и ожил, пропадал и нашёлся»[13].

Примечания:
[1] Слова святителя Иринея Лионского.
[2] Девичья краса – девичий головной убор из широкой повязки.
[3] Ишчё – ещё.
[4] Мордан – прост. кабан.
[5] Тютя – колпак.
[6] Чесать языки – болтать, разговаривать попусту, мирно беседовать.
[7] Мотать – болтать.
[8] Колядки – рождественские обрядовые песни.
[9] Лудить – здесь  жарг., пренебр. делать.                  
[10] Лантрыга – шалопай, озорник.
[11] Тятюшки улядеть – смотреть что-то забавное, смешное.
[12] Утирка – полотенце.
[13] Лк. 15, 24.



 

© Copyright: Александр Данилов, 2017

Регистрационный номер №0383255

от 23 апреля 2017

[Скрыть] Регистрационный номер 0383255 выдан для произведения:
Нерадивая жизнь раздирала душу Сёмушки, он понимал, что погибает. В Филиппов пост он хотел причаститься, но так и не решился пойти на исповедь: боялся порицания от священника. Боль свою пытался заглушить он водкою, но тщетно: от выпитой треклятой становилось токмо тяжелее. «От правды не уйдёшь и горя не зальёшь», – говорил он себе не раз по пьяни.  
В Рождество Христово Сёмушки на зависть народ потёк молиться в храм – Христос «родилси», «Бог стал человеком, чтобы человек стал богом»[1]. Сёмушка смотрел, с какой неподдельной неизбывной радостью люди возжигают свечи, лампады, светильники. Ярко вспыхивает паникадило, и становится в храме светлым светло. Меланья, красивая, нарядная, в шитой зóлотом дéвичьей красе[2], стояла чуть поодаль и на приветствие Семёна даже бровью не повела: стояла недвижимо, как царица: бледная, с гордо поднятой головою.
«Сердится на меня дурёха», – подумал Сёмушка, но про себя решил побалакать с нею, когда они столкнуться на святочных гуляньях, – мол, жениться хочу и так далее…
Засим отправился домой отсыпаться, а в полдень вдруг ввалился в дом его товарищ, ряженный в кабанье чучело, и с порога заголосил:
 
– Святки-святки,
весёлые колядки!
 
– Чаво трезвонишь-то, Иван? – пожурила Серафима парня, хлопотавшая у печки. – Спит ишчё[3] Семёнка!
 
– Пришло Рождество,
Начинаем торжество! –
 
снова проголосил паренёк, будто и не расслышал слов Серафимы.
Неожиданно из горницы высунулась голова Семёна. С весёлою ухмылкою вторил он товарищу:
 
– Коляда, коляда,
Открывай ворота!
Доставай калачи,
Собирай харчи!
 
Мать, увидевши, что сын её «проснулси», уже смягчившись, пригласила Ваньку в дом и помогла ему стянуть с себя кабанье пугало.
– Ух, и страшный хрякушка у табе, с клыками-то огромными! – промолвила она пареньку.
– Татька завалил яго!.. – и Ванька рассказал историю, как его отец выслеживал в лесу мордана[4] и как «старалси» тот перехитрить его: напасть внезапно со спины.
А кабанья морда выглядела всамделишно зловещей: из пасти её торчали острые изогнутые клыки, а сморщенный горбатый нос венчал свинцовый пятачок, леденящий душу. Клоки бурой шерсти и всё кабанье рыло напоминали бесóвское отродье, вызывали ужас. Вырядился Ванька в это чучело в предвкушении народ повеселить и девок погонять, ещё не ведая, что будут не потешки-то у них, а случится нечто из ряда вон выходящее.
Семён же вырядился в скомороха: на голову надел он тютю[5] разноцветную, с позолоченными бубенцами, хрустально звенящими, как в сказке, взял свою гармонику подмышку, и с товарищем они отправились на улицу, уже кишмя кишмящую нардом: и там и сям «чесали языки»[6] мужики и бабы, а детоньки вокруг резвились, играли весело в снежки и догонялки. Семёнка тоже предвкушал веселье.
– Вон, глянь-ка, вон стоять! – воскликнул Ванька, указав на девок, собравшихся кружочком у развилки.  – Айда, Семёнка, с ними помотаем[7]!
Свою Меланью, в синем полушалке с красными цветами и в чёрной меховой овчине, опоясанной тесьмою кумачовой, Семёнка заприметил сразу. С плеча гармонику он скинул и заиграл колядки[8]. А Ванька звонко начал петь:
 
Славити, славити,
Сами люди знаити:
Христос родилси,
Ирод возмутилси,
Иуда удавилси,
Мир возвеселилси.
 
Навстречу им в обнимку шли два брата, сапожники села. Старший, роста царского и силы богатырской, явно под хмельком, насмешливо вдруг начал отнимать у Сёмушки гармонику, но тот успел её товарищу подсунуть.
– Проходь своей дорогой, – сказал он басурману и прикрыл собою ряженного друга.
– Ой, клоун, ты чаво?.. Ты на меня попёр?.. – осклабился, как хряк, сапожник и обхватил ручищами Семёна плечи. – Я всех лужу[9], а ты ишчё молодой, на губах молоко не обсохло!
У Семёнки после крепкой встряски полетел колпак под ноги. Бубенчики на разноцветной тюте хрустально звякнули и навек умолкли – топтать их стали своими ж сапогами. Лантрыга[10] весь напрягся, покраснел, дышал в лицо Семёну винным перегаром – ей Богу, хряк!
– Семён, держись!.. Покажи, Семёнка, превосходство! – со всех сторон сбегаться начали, все «тятюшки желали улядеть»[11].
Семёнка думал уступить сначала – «нехай идё своей дорогой», но стыдно стало вдруг ему – ой, девки засмеют и трусом назовут! И отстранил он басурмана от себя. Ударил в грудь ему он кулачищем, и отлетел сапожник далеко, и повалился навзничь посреди дороги, изо рта ж его потёкла кровь и пена хлынула.
– Ой, Господи, убил! – завопили бабы.
Семён же испугался, думал, что и впрямь убил, и побледнел от страха весь. А в это время младший брат лантрыги с дороги взял булыжник и кинул так в него, что юноша едва успел от камня увернуться. И говорит Семёнка басурману:
– Чаво ты? Хошь, и табе тож было? – и двинулся он всею крепостью своею…
Струхнул парнишка и убёг скорее восвояси, токмо пятки у него сверкали.
Сапожник пролежал, наверное, час битый на дороге, люди омывали его холодною водою, утиркою[12] сушили лицо его и шею, помогали оклематься. Немало времени истёкло прежде, чем он смог подняться. Когда ж он встал и сделал первый шаг, осторожно повели его до хаты.
Семён же опечалился. Он думал, что убил сапожника-лантрыгу. Вон как бывает! На Рождество Христово собирался исповедаться, покаяться, а вышло – с точностью до наоборот. Не токмо бабник он таперича, но ишчё убийца! Кто ж замуж за него пойдёт? Наверняка, он и Меланью потерял – нагнал, наверное, ей страху!
Месяца два примерно проболел сапожник и, к счастью, остался жив. А Сёмушке пришлось держать своё ухо востро: братья и товарищи лантрыги с дубинами, ножами подстерегали в закоулках его, но Бог почему-то Семёна миловал.
Однажды, хорошо повеселившись, вернулся пьяным он домой и кое-как залез на печь и задремал. Но то ли наяву, а то ли он во сне вдруг видит, как змея проникла внутрь его, холодная и слизкая, – такое омерзенье ощутил, что, очухавшись, чуть не блеванул, но слышит сладкий голос:
«Ты проглотил змею во сне, и тебе противно: так тошно Мне смотреть, что вытворяешь ты».
Как бы с Небес он слышал нежный голос и твёрдо был уверен, что это – голос Богородицы, такой красивый, неземной, возвышенный!
«О, Пресвятая Богородица, прости… Явилась Ты Сама, чтоб вразумить меня! Сама благоволила посетить меня…», – всю ночь Семён слезами обливался, а под утро уснул он безмятежным сладким сном.
Рано утром тятенька не стал его будить: слышал он, как Сёмушка всю ночь ворочается, глубоко вздыхает, плачет… «Страдает мой сердечный», – думал про себя Иван Петрович, но глубоко же в сердце радовался тому, что молитвы, наконец, его услышаны – блудный сын «был мёртв и ожил, пропадал и нашёлся»[13].

Примечания:
[1] Слова святителя Иринея Лионского.
[2] Девичья краса – девичий головной убор из широкой повязки.
[3] Ишчё – ещё.
[4] Мордан – прост. кабан.
[5] Тютя – колпак.
[6] Чесать языки – болтать, разговаривать попусту, мирно беседовать.
[7] Мотать – болтать.
[8] Колядки – рождественские обрядовые песни.
[9] Лудить – здесь  жарг., пренебр. делать.                  
[10] Лантрыга – шалопай, озорник.
[11] Татюшки улядеть – смотреть что-то забавное, смешное.
[12] Утикра – полотенце.
[13] Лк. 15, 24.



 
 
Рейтинг: +1 2751 просмотр
Комментарии (1)
Татьяна Петухова # 25 апреля 2017 в 19:54 0
очень понравилось.спасибо,Александр!