Армен не успел осчастливить меня обещанным браком, а больше – свадебными хлопотами. Я не была его невестой, потому что ничего позже не случилось. Ни белого платья, ни фаты, и уже во втором поколении женщин рода.
Мама совсем изуверски выходила замуж за папу по милости победителя, и с девочкиным страхом, который я видела и ощущала, уверяла меня дрожащим голосом, что никакой свадьбы не надо, ведь это таинство для двоих – можно и на кухне тайно перед тем, как… посидеть – никто и не узнает, чтобы позже прилюдно не разводиться так же публично. Мама всю жизнь боялась, что папа при ней понарошку, и папе сразу можно было всё – любых женщин в любом количестве, только по – тихому. А она имитировала неведение. Так папе было спокойнее. А я вообще всё понимала без слов, что мама без папы – никто, что она перед ним унижается, а он постоянно переигрывает, набрасываясь на неё утрами в коридоре с жаркими и пылкими поцелуями. Мама замирала стыдливой девочкой и успокаивалась в утренних объятиях наспех. Меня ждало со Светило повторение истории в 100% случаях, но Бог именно этого и не допустил, лишив меня смирения перед возлюбленным с будущим ненужным мужчине жертвенным самозабвением. В душе я упрекала маму, за то, что она, красавица и умница, настолько не на равных с мужем. Папа был деспот. Мама это позволяла. Он не пил и не бил, но он диктовал всем, как жить, и был при этом всегда прав. Во мне очень этого много – папиного. Я это хотя бы в себе отслеживаю и как-то регистрирую. Чтобы искоренять.
Так вот. У меня при отсутствии нормального белого свадебного платья уже как-то состоялся договор с собой, что мне достаточно увидеться с возлюбленным даже и в мечтах – наяву не претендую – в белом. Что это будет? Заход в магазин при зарплате решил эту проблему. Мне встретилось трикотажное вязаное белое платье с серебряным люриксом с жилетом из того же материала. Главным его достоинством было то, что оно не напоминало облако тюли, было даже строгим, и при этом его изготовили в Астрахани, а это – родина возлюбленного – оберег для меня. Оно мне верой-правдой служит уже не одно десятилетие, иногда я допридумываю детали, но его основа в моём гардеробе всё та же. Я в нём венчалась с мужем, а потом мама его облюбовала, как платье «на смерть», но мы не выполнили эту её волю, потому что платье так и оставалось в моём активе, и было не новое, а изрядно ношеное.
Зачем-то я всё-таки купила белое платье. И беспомощно на него глядела, понимая, что главный женский гештальт «выйти замуж по любви» остаётся нереализованным.
Если бы я хотела что-то организовать показное для других, я бы и Дракона убедила в необходимости представления. Мне важнее было нечто ожидаемое для себя самой.
И вот случай вроде бы подвернулся. Можно сколько угодно льстить себе, что ты выше условностей, но в душе ждать именно того, который захочет на тебе жениться со всеми обязательствами, в которых клянутся у алтаря…
Недавно Светило написал чёрным по белому, что оба его официальных брака были по любви. Слова «по любви» настолько не вязались с тем, что обычно произносил независимый мужчина в эпоху нашего знакомства (напрашивается эпитет «поверхностного»), что вызвали во мне приятный рокот. Душа психолога во мне возрадовалась, что и Его Величество завершает гештальты, признаваясь себе в правильности испытанного, а не революционности отказанного. Дело за малым, осознать, что и сближение со случайными – это тоже «по любви», если женщины внутри процесса не заподозрили, что это не так. Сколько пройдёт до откровения десятилетий? Возлюбленный ещё всё так же швыряется «левым» и неосознанным. И не принимает моей любви, которая во мне к нему абсолютно напрасна.
«Мы выбираем, нас выбирают»…
А пока влюблённый по моим последним данным Француз очень хотел познакомиться с моими детьми, а я этот шаг всё оттягивала.
Мы почти закончили спектакль, где Француз играл взрослого в «Маленьком Принце» Экзюпери. Парни 11 класса были одновременно планетами и сами же путешественниками. После генерального показа некоторые настолько расчувствовались, что плакали в туалете. Но мне кто-то из доброжелателей сказал, что это от спиртного, а не из-за творческого инсайда.
Директриса во время представления заснула в своём кресле и пеняла на то, что всё было слишком долго и скучно. Нам так не показалось, разумеется. Француз на репетиции пел под караоке в не отключенный микрофон по-французски, изрядно своей открытостью изумив выпускников. Ещё он на моих уроках прочёл Жака Бреля, любимого барда из Франции со времён четвёртого курса у нашего Подгорского, который передал своё ощущение некоторым неравнодушным студенткам: верить в смысл всего того, что было так дорого ему.
Ещё мы с Французом гуляли после школы, держась за ручки, что было не совсем законно и прилично, потому что фактически жить я продолжала с Виктором, не в постели, но на одной территории.
Именно после спектакля мы вместе отправились за детьми в садик, который переехал от моего места работы, но я ещё держалась за место в нём, несмотря на дороговизну, потому что берегла мальчиков от лишнего стресса. Через три месяца близнецам исполняется по четыре годика. Ходят слухи, что они обожают Виктора… Господи, помоги и защити детей!
Мальчишки радостно выбежали нам навстречу в матросских футболках – тоже изготовленных машинной вязкой в Астрахани, на родине их заочного отца, и в смешных комбинезончиках из яркого китайского микровельвета – на Ванечке – красный с мухомором на груди – вышитой аппликацией, на Стасике – зелёный с жёлтым зайчиком нагрудного кармана. Их смущение продлилось недолго:
- Дядя, а ты нашим папой будешь?
Для меня их вопрос звучал более, чем странно, ведь дети никогда с этим не приставали к посторонним мужчинам…
- Дети! Познакомьтесь, это мамин коллега – Анатолий Трифонович! – старалась произнести очень строго и официально, но мужчина громко и чётко перебил меня:
- Может быть, дети как раз и правы?
Сердце рванулось радостно, но все условности были соблюдены.
Вечером я впервые нагло отпросилась у Виктора на ночь, придумав несуществующую причину о сценарии для выпускного, перецеловав на радости засыпающих детей. Как преступнице мне было жутковато убегать на любовное свидание от полного состава «семьи», но Виктор не проявил ни малейшего интереса, куда это я на всю ночь собралась.
Француз встретил меня под прикрытием темноты, и его поцелуи были не менее страстными уже после свидания с моими сыновьями. Он первым заговорил о том, что скучает по собственным детям. И хочет со мной как раз полноценную семью с малышами, что всю жизнь мечтал о близнецах, а имя «Иван» ему особо дорого, так как это имя и его родного по отцу брата, которого расстреляли недавно в Риге националисты при мутных временах передела собственности.
Мы гуляли по ночному городу, обнявшись, целуясь, как неприкаянные подростки, которым некуда пойти.
К Французу было нельзя. И не потому, что мы были вне закона. У него дома очень опасная мама. Её лёгкий «неадекват» усиливается временами. Будущая свекровь проживёт после нашей свадьбы с её сыном ещё пять лет, но всё останется столь же непредсказуемым, как и в этот первый день моего вторжения на территорию будущего мужа. Француз не мог меня просто отпустить, а «охота пуще неволи», как известно, поэтому он предупреждал меня о последствиях с вытаращенными от страха глазами: «Мы с тобой сейчас займёмся любовью на моём диване, но если нас застанет за этим моя мать, которая крепко спит, и по идее не должна бы проснуться, прошу тебя не произносить ни единого слова, потому что это очень властная женщина и ей ничего не стоит броситься на тебя с кулаками. Я этого постараюсь не допустить, но я сам в зависимом от неё положении. Когда я вернулся, она произнесла только одну фразу: «Вот ты и приполз ко мне, как собака!»
Это говорящее отношение к сыну. Но это её территория. Её квартира. Она полноправная тут хозяйка, и пока жива, она её без боя не сдаст. Слава Богу, что нам и не надо.
Нам нужен диван. Толик действует, как заправский подпольщик. Я всем происходящим и так запугана до основания. Опасная мамаша крепко спит, а её сын простаивает на коленях в моих ногах, лаская меня так, как никогда Дракон и единожды из-за дани своему эмпирическому со мной Светило. Я не могу расслабиться, но из-за страсти напряжение нарастает само – всё нервное и тайное – в нашу пользу. И вот оно – долгожданное – получилось, почти синхронно, довольно-таки бесшумно… Из крепкого объятия мне привычно встать и уйти, но мы до утра вместе в истоме и неге, потому что никто и ничто не помешало нам быть сегодня любовниками и выбить у этого мира себе совместный ночлег и эту плотскую радость, как будто бы сближающую людей.
Я убегаю в школу на экзамены с заходом домой, собирая мальчишек в детский сад, и срывающимся голосом щебечу для Дракона о несуществующих трудностях сценария, но он не вслушивается, ведь наша ссора длится лишь месяц, а бывали времена и покруче…
Минуту я раздумываю, надо ли признаваться теперь, когда Виктор так спокоен по моему поводу. Но принимаю решение помолчать до определённости.
И на этот раз оказываюсь права.
В школе любимая ученица делает снимок, где мы вместе впервые. Отсчёт пошёл.
Помочь сайту
Поздравления
