Болидор (повесть, фантастика) глава1

Последний приступ повышенной чувствительности, случившийся неделю назад, закончился без «призрачных появлений». Он лежал, поджав к животу колени. Телевизор, тихо и неразборчиво бубнивший за стеной у соседей, шуршание шин за окном обрели болезненную ясность, резонирующую в голове с неведомыми доселе оттенками. Жёсткий электрический свет бил из коридора сквозь закрытую дверь и плотно сжатые веки. Сколько это продолжалась – неизвестно. Потом пришла слабость и опустошённость. Без сна и мыслей…

«Скверная поездка. Зря согласился».Александр взглянул на низкое серое и мохнатое небо, на крупные капли, летящие из синюшной тучи в глаза. Дождевые потоки продвигались подобно гвардии – плотными шеренгами, с громким шипением омывая асфальтовое покрытие, изрезанное чёрными зигзагами трещин; покрытое вулканическими вздутиями– из-за прорывающихся к свету упрямых ростков.

Пассажиров, ожидающих на посадочной площадке, вместе с суммарным багажом, хватило бы на два плацкартных вагона. Автобус до отдалённого таёжного посёлка Белогорск из районного центра шёл только раз в два дня…

Без особого энтузиазма Коренев втёрся во влажную людскую массу, взволнованно бьющуюся в автобусный бок. Двери ПАЗика со скрипом и визгом распахнулись, впуская истомлённыхожиданием пассажиров. Мотор протестующевзревел, громко хлопнул, чихнул и затих. Он завелся с четвертого раза, зашвырнув в салон порцию удушающей гари. Окна и люки были наглухо запечатаны. Вместо воздуха в просветах колыхался липкий и влажный безкислородный коктейль.

Автобус деловито, вразвалку подкатил к краю площадки и, припадая на все четыре колеса, засеменил по дороге. За окном промелькнули кирпичные двухэтажки районного центра и лоскутное одеяльце овощных полей.Дорога после этого как таковая скончалась. Трясло и мотало так, что обмылку на стиральной доске можно было только позавидовать.

Первые полчаса пути лес за окнами постепенно менялся: любвеобильный, льнущий ко всему растущему, клен перерастал в замкнутых хвойных исполинов. Приветливо машущая светлыми ладонями листва сменялась неувядающей скрытностью хвойных игл.

Понемногу ландшафт подравнялся. Справа потянулись таежные горы. Слева – глубокий овраг, крутые склоны которого были завалены лесом. Скорее всего, этот чудовищный лесоповал устроила природа: подмытые талыми водами деревья сами валились на дно.

На этом дорожные причуды не закончились. Густая зелень позднего лета скрылась под зимней пургой. Мела поземка, осыпая застывшую придорожную траву. Из облаков, ползущих по дороге, слетали пушистые хлопья снега. Окна запотели и покрылись бороздками стекающей влаги.

ПАЗик то поднимался в гору, то окунался; в ложбину. Изредка притормаживал. Справа появлялся угрюмый водитель с ломиком в руке – отпирая двери, выпускал пассажиров или стягивал цепи, намотанные наколеса для лучшей проходимости…

После трехчасового ныряния по горам предстояло преодолеть около шестидесяти километров на попутке. Проголосовав, Александр остановил железный фургон. Сидеть пришлось на узенькой скамье, в полумраке, по соседству с бачками, в которых плескались пищевые отходы.

Ямы, повороты… Их можно было только почувствовать. Долгая дорога за три часа прочно отпечаталось в мозгу, и проступала через полудрёму неясными, ползущими в разные стороны фрагментами, из-за чего терялось чувство направления. Временами казалось, что вместо непроницаемой стены перед глазами большое окно, в котором, покачиваясь, движется тёмно-зелёная тайга…

Искажая действительность, в берёзовых ветвях катилось яркое зубчатое солнце. Затем «окно» внезапно подёрнулось изморозью, потемнело…

Резко потянуло вбок, скрипнули тормоза, со стороны кабины постучали в стену – водитель давал понять, что к месту назначения они прибыли.

Александр спрыгнул на обочину, вытащил из фургона рюкзак и две большие сумки. Истёртая надпись на ржавом придорожном щите гласила: «Лес...во, Уч...к № 47». Перешагнув через покрытый упругим мхом земляной валик, он ступил на тропинку, заслонённую густыми хвойными лапами, и углубился в заросли. Протиснувшись через ягодный кустарник, он неожиданно вышел на просторную и светлую земляную дорожку, усыпанную порыжевшей хвоёй и сосновыми шишками

Насыщенный грозою воздух, прохладные запахи влажного леса. И странная какая-то тишина – живая и ждущая, словно до появления человека тайга была наполнена движением и тайными разговорами, а потом вдруг замерла, с любопытством изучая незнакомца.

Буквально через сотню шагов появились первые надворные постройки. Потянулась длиннаяполенница, настолько плотно сбитая, что казалась естественным продолжением аккуратной и ладной с виду лесной избушки.

Сумки соскользнули с натертых плеч и глухо бухнулись на мокрые доски крыльца. Отдышавшись, Александр замахнулся, намереваясь стукнуть в дверь, как из-за угла вышел сам хозяин избы.

Повернувшись к лесу сутулой спиной, он сурово воззрилсяиз-под густых, нависших бровей. Угрюмый взгляд красноречиво свидетельствовал, что люди добрые в такую пору по лесу не шастают. А сам хозяин крайне редко бывает на миру и к мимической фальши не приучен. Несколько необычным выглядело сочетание морщинистого лица и молодой смолистой шевелюры.

– Добрый вечер. Владимир Ерофеевич?

– Я и есть, – ответствовал лесничий мягким баритоном. – А ты, стало быть, Александр, моей, моей покойной бабке... – и дальше последовал протяжённый перечень наименований, определяющий степень кумовства, сватовства и братства.

– Вот, привёз гостинцев от Марфа Дмитриевны. Вам…– усталость брала своё. Голос у гостя сел окончательно и для ведения беседы не годился.

Ерофеич, как его называли дальние родственники, солидно, по-медвежьи, склонил голову набок. В глазах мелькнуло какое-то подобие усмешки.

– Заходи, чего уж там, разберемся, – буркнул он. Затем непринужденно подхватил всю поклажу и без особого труда забросил ее за плечо.

– Проходи, и давай сразу за стол…

Александру впервые довелось увидеть настоящего лесничего, и он продолжал украдкой, с любопытством поглядывать на таёжного жителя. Ерофеич втиснул рюкзак между ящиками и, подхватив ведро с картошкой, вернулся во двор.

Наблюдая за ним, невозможно было не восхититься его несуетным проворством; упругостью, присущей скорее молодому хищнику, нежели старому егерю. При видимой неуклюжести, кисти его рук обладали артистической ловкостью. В них в полной мере воплотился характер лесничего – настоящего деревенского мастера, умеющего абсолютно все. Кряжистые пальцы без напряжения, плотно захватывали предмет любой формы, словно обтекали, затем быстро и точно перемещали в нужное место.

Сноровка Ерофеича отразилась на многих деталях кордонного убранства. Единственная комната являлась одновременно прихожей, залом и кухней. Обширность её и не захламленность позволяли без помех, напрямик пройти в любой угол. Миниатюрная спаленка располагалась справа от входа и, вероятно, для лучшего обогрева – выше кухни-прихожей на три ступеньки. Половину ее площади занимала массивная железная кровать.

Окно у изголовья давало возможность, слегка приподнявшись, обозревать окрестности. Печка, сложенная искусно, без прикрас, примыкала к смежной со спальней стенке. Круглый столик, приходившийся, наверное, Ерофеичу ровесником по-отечески нависал над свежевыструганным табуреточным молодняком. Александр присел и с наслаждением вытянул гудевшие от усталости ноги.

Поразительней всего было то, как ненашенская деловитость и продуманность

в середине дома уживалась с дремучей оболочкой. Бревна стен дышали стариной, создавая густую атмосферу знахарства и ведовства. Из них торчали устрашающего вида крючья, украшенные стихийными гирляндами из цепей, веревок и всевозможных охотничьих причиндалов. Словно под напором тайги, потолок буквально сочился пучками трав и сажистой паутиной.

Иногда в избу наведывался дымоходный сквознячок. Срывая тускнеющие ароматы, прогонял их по кругу – вдоль стен. Запахи душицы, мяты, белоголовника, еще чего-то таежного, незнакомого, невесомо касаясь ноздрей, проплывали по кругу. Ветерок выбивался из сил и падал, поднимая с пола керосиново-махорочный дух.

Прошло около часа. В сенях скрипнула половица. На пороге возник лесничий с внушительным чугунком в руках. В комнату плеснулось облако сладковатого картофельного пара, щедро напитанное запахами тушеной птицы и хвойного дыма. Над столом закружился густой туман. Когда он рассеялся, на столе уже стояла тарелка с горкой маслят и штабелем толстых солёных огурцов.

Пока гость с преогромным аппетитом уплетал мясо дикой утки, Ерофеич копался в старинном комоде, доставая постельное белье.

– Ляжешь вон там. – Кивнул он в сторону железной кровати. – Мерзнуть будешь, говори, не стесняйся. Печку растоплю.

Выдав все необходимое, он взял лопату и отправился обратно во двор.

– Погребом заняться, пока не стемнело… – пробормотал он уже в сенях...

Покончив с трапезой, Александр сидел, ослабив брючный ремень. Ощущая умиротворяющую тяжесть в желудке, легонько подремывал. Сама мысль о передвижении через добрую половину комнаты и восхождении по ступеням в спальню казалась уже кощунственной.

Постель пришлось разбирать уже с закрытыми глазами, на ощупь, расправляя складки в одном месте и делая их в другом. В конце концов, Кореневу это надоело. Прекратив сражаться с простыней, он погрузился в морщины...

…чтобы пробудиться среди ночи с ломотой в спине и болью во всех мышцах. Поворочавшись, он вновь попытался уснуть. Не получилось.

Где-то в районе печки, причмокивая во сне, зычно храпел Ерофеич.

Заявили о себенеслышимые днем настенные часы. Словно знаменуя второе пришествие, их зловещее чаканье с каждой секундой становилось громче и увесистей. Иногда их запыленные потроха задумчиво щелкали, и шепелявый скрежет облетал комнатенку – не поймешь, то ли по углам шарахались мыши, то ли жаловались на беззубую старость шестеренки.

Под кроватью пронзительно верещал сверчок

«Встать, да изловить паршивца… Аутотренинг – лечь на правый бок и досчитать до ста»…

Он досчитал до четырёхсот, приподнялся и посмотрел в окно. Глянул – и, очарованный бездонной ночью, замер, любуясь открывшейся панорамой.

Черная поверхность тайги вздымалась застывшими волнами. Бесшумно и неподвижно, гонимые десятилетиями, они уходили куда-то вдаль. У окна росла высокая ель, всем естеством – стволом, ветвями и иглами тянувшаяся к сверкающим звездам; готовая, кажется, сорваться с места и умчаться в ночное небо.

Вот, над ее верхушкой запульсировал крохотный огонек. Едва обозначившись в сумеречной глубине, он быстро разгорелся и, брызнул тремя метеорами.

Небесные странники существовали недолго. В одно мгновение они прожгли свою жизнь – прочертив три белые дуги, погасли. Но впечатление от быстротечной небесной феерии было ошеломляющее.

Внезапно, тишина за окном была нарушена. Возрастающее шипение...и режущий,

Свист как будто продралсясквозь уши. Он доносился невесть откуда– словно кто-то расставил в лесу мощные динамики и, подключив их к трансиверу, крутил ручку настройки диапазонов. «Радиопомеха» зависла на тонкой, звенящей ноте. Переламываясь и дрожа, размахнулась многоголосым эхом и, понизившись до низкого утробного гула, оборвалась. Возникшая пауза, сменилась сиплым буханьем, отдаленно напоминающим собачий лай.

И вновь наступила тишина.

Александр присел, покачиваясь под гулкими ударами сердца.

Подавив внезапное желание отодвинуть кровать как можно дальше и вообще забиться под неё, посмотрел вниз. В какой-то момент, разозлившись на себя, даже хотел выйти из избы, но, увидев дикую темень, у подножья леса, передумал. Там было настолько темно, словно нижнюю половину окна заклеили плотной черной бумагой.

Стараясь не скрипеть пружинами, он опустился на бок и плотно прижался к стенке. Вспомнилось, вдруг, что Ерофеич – лесной житель, и должен чутко реагировать на чужеродные звуки. Лесничий не реагировал. Он продолжал храпеть в той же тональности, ни разу не сбившись с ритма.

Скрипы и свисты за окном больше не повторялись. Усталость вернулась в милосердном обличие. С удесятеренной силой вдавила Александра в матрац, притупив остроту восприятия. По ее благословенной милости он впал в зыбкую дремоту, забитую краткими, быстротечными видениями.

* * *

…видел яркий свет, слышал легкую поступь... его брали за руку и ласково шептали: «Не бойся! Открой глаза и смотри! Видишь, нет ничего!»… Ведомый неопознанной волей, но поднялся, сладко потянулся и, охваченный ясной радостью пробудившегося ребенка, выглянул в окно. В перекрестии рамы развернулось ошеломляющее полевое раздолье, подёрнутое нежно-розовой ромашковой пенкой. Свет угас...

…кружились над головой еловые ветви, сквозь иглы сверкали звезды...

…стартовали ракеты, вздрагивала земля...

…он шел по авиационному ангару, залитому сверчковым дребезгом. Пластиковый комбинезон жал под мышками и затруднял дыхание...

…шёл, пока не застопорился у бревенчатой стены, и долго стоял, не зная, что предпринять. Внезапно стена рухнула. Бревна, подскакивая и, глухо звеня, раскатились

по полу…

…чувство тяжести и скованность движений сразу же пропали. Александр сорвался с места и, ускоряясь, побежал по крючьям, цепям и веревкам. Неожиданно пол под ногами оборвался, бревна иссякли, разбег завершился прыжком в никуда...

* **

Наутро Ерофеича в сторожке не оказалось. Видимо, он вставал очень рано и сразу же уходил по своим делам. Часы «полёт» на руке показывали половину одиннадцатого, а настенные – пять минут десятого Небо за окном было затянуто серой пеленой, но, судя по всему, дождя не намечалось. Не тронутая ветром тайга стояла без движения.

Стол был вытерт, тарелки перемыты. Начищенный до блеска чугунок стоял на

печи. На столе лежали полпалки копченой колбасы, солидный шмат сала и накрытая полотенцем буханка ржаного хлеба.

Позавтракав, Александр вышел из избы. В течение получаса он бродил среди массивных древесных стволов, пытаясь хоть что-нибудь обнаружить. Из бытовой аппаратуры в доме наличествовали часы, да старенький радиоприемник, изготовленный, похоже на то, чуть позже изобретения радио. Вряд ли он являлся источником ночных «радиопомех» так как был покрыт наслоениями паутины.

«Ерофеич ничего не слышал и не проснулся. И ничего эта поездка не даст. Может, следовало, поступись наоборот: ехать туда, где шум и постоянный грохот?»

Размышляя о своих странных приступах (слово «заболевание» он не желал, боялся произносить даже мысленно), которые начались три месяца назад, Александр меланхолично перебирал кипу пожелтевших газет. Мелькали перед глазами рапорты о первых пятилетках, стахановцах и бесконечной борьбе за урожай. Периодика тех лет, старые шрифты – всё это производило странное успокоительное воздействие. Очевидно, из-за отсутствия бурь и катаклизмов – одни лишь успехи и уверенное движение вперёд. А где-то, в середине газетной кипы замелькали первые робкие кроссворды…

Ерофеич вернулся ближе к вечеру.

– Вот ведь какое дело, – забормотал он уже в сенях. – Подзастрянешь ты здесь ненадолго. В посёлок пока никто не собирается.

– У меня отпуск, – Коренев повернулся в сторону печки. Он вдруг осознал, что к разговору о своём пребывании на кордоне совершенно не готов. – Хотел немного пожить в лесу,если вы не против, конечно. По хозяйству помочь…

– Особой нужды нет, – ответствовал лесничий, составляя ящики у стены, друг на друга. – А пожить – это завсегда. Полюбоваться на здешние красоты. А помочь чем?Растопка на зиму есть, хватает. На рыбалку далеко ездить, зато грибы всегда рядышком. Грибник? Вот и хорошо. Тогда и вправду можешь пригодиться.

– А здесь не опасно?

Ерофеич распрямился, переводя дух.

– С чего это ты вдруг забоялся? Ты шёл сюда, сам всё видел. Зверь, конечно, есть, но не так близко, у дороги. Медведи малиной отъедаются и на зиму спать ложатся. Рыси ходят. Лисицы. Волки покинули этот лес…

– Ночью кто-то лаял под окнами, и как-то… подвывал.

Лесничий ссутулился и опустил глаза.

– А как он лаял?

– С натугой, как будто из-под палки.

– Да, это вроде бы моя собака.

«Странно он как-то об этом сказал. Сомневается, что это его собака или неуверен, что онасуществует? Действительно непонятно. Никаких признаков дворовой собаки около дома – ни запаха псины, ни обглоданных костей, ни собачьей конуры» – Александр пристально посмотрел на лесничего. Ерофеичснял со стены ружьё, судя по всему намереваясь его почистить, и уселся рядом с печкой.

– А что ты ещё слышал?

– Вой или не вой. Не знаю, как даже назвать. Радиопомехи: скрипы, свист, шипение.

Лесничий на секунду замер с шомполом и куском тряпки, зажав ружьё между колен.

– Радиопомехи… никогда не слышал. Если только… – пробормотал он, – Саша, там, в рюкзаке должна быть прямо сверху две литровки с настойкой. Дядька Андрей тебе положил. Вот достань-ка их. Выпьем за знакомство.

– Два литра на двоих?

– Ну, не всю, конечно, – усмехнулся Ерофеич. – По маленькой. А то набуцкаешься как тележник. До ближайшего доктора, чай, вёрст семьдесят, и никак не меньше.

Пробка вылезла из горлышка нехотя, со скрипом, вытянув вслед за собой хвойно-смолистый запах. Маленькие стаканчики наполнились жидкостью красивого древесно-коричневого цвета.

После первой Александр сидел как пришпиленный. Если бы не вкус кедровых орехов, пить такое взрывное зелье было бы совершенно невозможно.

К удивлению гостя, Ерофеич зажег керосиновую лампу. Пили молча, закусывая сушёным мясом и солёными рыжиками. Отброшенные ружейным стволом красноватые блики скользили по лицу лесничего, пока он старательно и сосредоточенно накручивал тряпочную полоску на ёршик.

– Два месяца назад…– неожиданно заговорил он глухим голосом. – Я делал обход между картофельными полями «Зари» и хозяйством лесорубов. За этими глаз, да глаз нужен. Стоит отвернуться, как они хватают колотушки, и – в кедрач. От табельщика я узнал, что эта саранча ореховая сделала, наконец, свой треклятый план и перебирается на другую делянку. Значит, уходят из лесу и самые большие заботы. Можно ворочаться домой, и жить спокойно.Топаю по полянке, смотрю на сосёнки, и радуюсь, что они чистенькие, без короедов. И, вдруг, поперёк неба как полыхнёт! Затмило солнце. Громыхнуло, аж вздрогнула земля, хотя погода ясная стояла. Не сразу, но понял, что это взрыв был от метеора.Приблизительно представил себе, куда этот камешек мог угодить. Приметил за рощицей дымок. Стало быть, он на железной свалке или где-то рядышком упал. Через полверсты я увидел это место. Металлолом там взрывом разметало шагов этак на семьдесят. Трава выгорела сразу. Рядом рябина стояла. Потрепало её здорово. А дымом курилась круглая яма в середине этого выгоревшего пятачка. От неё обожженной глиной попахивало. Хотел я заглянуть вовнутрь, да мне подурнело… Сашка, знаешь, на здоровье я особо не жаловался никогда. А тут… Нечисто этоместо. Как у леших на сходке. Ушёл оттуда, ни разу не оглянувшись. Только на обратном пути услышал визг под ржавым кожухом и возню. Ладно, думаю, пойду, гляну. По всему, походило, что деревенскую собачонку взрывом зашибло. Заглянул под железный лист и вижу что собачка в порядке. Три щеночка при ней, такие же рыженькие с чёрными пятнами. Слепые ещё. Собачка приблудная. Я точно помню, что нет такой у заринцев. Может, от лесорубов прибежала. Пока я стоял и размышлял, появился четвёртый щенок. Появился… По другому не скажешь. Уже не слепой и не тычется в мамкино брюхо. Носится вокруг, только уши по ветру развеваются. И не понять ничего, из этого ли он помёта или иного рода-племени. Шерсть на нём длинная, серая, металлом отливает, даже блестит. И чувствую я, что собачонке рыжей он не по нутру. Когда приближается к ней, она вся скукоживается, а щенки шибче визжать начинают. А один раз, прямо скажу – в себе засомневался. Смотрю я на этого серого чёрта, бежит он по траве. Пересёк кустик полыни и исчез. Растаял или как? До кустика он был, потом на него упали полоски теней от стеблей полыни. И всё. Тени остались, полынь на месте, а его как будто и не было… В первый раз я тогда надумал животину к себе взять. Решил, что до бывшей совхозной конторы смотаюсь, а на обратном пути всех к себе и заберу. Когда вернулся, они издохли. Собака и щенки её. А серого и след простыл… Через неделю за кустом калины приметил взрослого волка-одиночку. В заросли прошёл и стоит неподвижно, на меня не обращает внимания, вижу только серый бок. Приближаюсь крадучись, и по мере приближения замечаю, что на нём блестит роса, сделаю ещё с пяток шагов... Шевелится при слабом ветре короткая трава, которая выглядит серой в малом таёжном свете. А он исчез, испарился. Следы есть, но не волчьи это следы. Чует моя пятка, что это тот самый щенок, но разумение противится. Вырос за неделю. Разве такое возможно? А однажды пришёл он прямо сюда, в сторожку. Я на стене зверобой развешивал, поворачиваюсь, а он сидит на пороге. Мне до ружья дотянуться ничего не стояло, но у меня таких мыслей даже не возникло. Вместо этого плеснул в тарелку супа куриного с лапшой и поставил на пол. Почему? Спрашивай, сколько хочешь, ничего объяснить не смогу. Всё как будто, так и надо – пришёл голодный пёс со двора, а я его покормил. Ещё не единожды я натыкался на его следы. Они обрывались и появлялись снова. Но ни разу не замечал каких-то признаков его охоты. Кто он такой и чем живёт в лесу непонятно…

Пробуждение было тяжёлым. Александр выходил из сна как из боя. Проснувшись, он долго не мог понять, почему спал в одежде, и сам ли разулся, прежде чем лечь. Не считая утренней похмельной слабости, нынешнее утро мало, чем отличалось от предыдущего. Небо за окном по-прежнему тихо хмурилось, а лесничий ушёл по своим делам.

На круглом столике его ожидала кастрюлька с чаем из дикорастущих трав и пара бутербродов, сделанных на скорую руку – на толстые ломти традиционного ржаного хлеба были наброшены не менее толстые слои масла, уже подтёкшие по краям.

Обувшись, Александр протопал на кухню, тщательно оберегая голову от встряски и морщась от неприятного привкуса. Осторожно взял бутерброд, подержал на весу и положил на место. Организм отказывался что-либо принимать кроме воды. Кореневу вдруг стало неловко из-за бездарно проведённого времени.

Подхватив в сенях метлу, он вышел из избы и начал мести вокруг крылечка. Бодрые запахи хвои и сосновой смолы настроение не улучшили. Наоборот, вызывали безотчётное раздражение.

Освободив часть тропинки от растительного мусора, он присел на край обширного чурбака, на котором Ерофеич колол дрова. Сколько же лет было этому дереву? Подсчёт по годовым кольцам оказался не таким уж простым занятием. Мешало вялость в мыслях и глубокие борозды, оставленные топором. Одни кольца выделялись отчётливо, другие не очень, а по каким считать она не знал.

За спиной хрустнула ветка. «Раненько вы сегодня отстрелялись» – вымучилось в голове. Но ничего произнести вслух он не сумел. В трёх шагах от него сидел крупный зверь, покрытый серой отливающей металлом шерстью.

Александр медленно поднялся и отступил на шаг. Естественный испуг, вызванный неожиданным появлением, быстро прошёл. Непонятное животное выглядело по-домашнему расслабленным и плотно, неподвижно сидело на земле. Александру даже на миг показалось, что перед ним какой-то куст причудливой собакоподобной формы.

Облик странного визитёра поражал своей расплывчатой неопределённостью. Для наблюдателя, убедившего себя, что он видит перед собой восточно-европейскую овчарку, он не оставил бы сомнений в принадлежности к данной породе, при желании мог сойти и за волка, но было в нём кроме всего прочего и что-то кошачье. В тёмных зрачках неуловимо плескались зелёные и фиолетовые блики, вспыхивающие по краям шестерёнчатыми зубьями. И тени – он не отбрасывал их, казалось, что они ему принадлежали – сгущались, перетекали и рассеивались в густой траве.

–Замерли оба… – после вечерних посиделок Ерофеич выглядел бодрым и пребывал в прекрасном расположении духа. Даже мурлыкал что-то себе под нос. Мотивчик отдалённо напоминал «ой при лужку при лужке». Войдя в один из своих сарайчиков, он погремел железом, пробираясь сквозь завалы, и вышел оттуда с мотком стальной проволоки. – Первое знакомство, как я вижу, состоялось. Сашка, ты уже можешь свободно шевелиться. Он не вредный и не злой.

– Место, где вы его увидели впервые, далеко?

– Недалече. Но тебе лучше туда не соваться. Тем более, одному, леса не знающи. – Усердно сопя, лесничий начал разматывать провод. На секунду, остановившись, он всё же поправился:

– Я, конечно, тебе не указ, взрослый ты уже мужик. Но говорю, что место это не для любопытства. Наверно, тогда ещё следовало сообщить в райцентр, чтобы прислали ответственных людей для расследования и обследования. А кому? Моему начальству? У них один сказ: участок № 47, до противопожарной борозды, а дальше мои полномочия заканчиваются.

– А заринские?

– Их я предупредил, они не полезут.

– А если только издалека посмотреть?

– Конечно, ты только издалека и посмотришь, – Ерофеич сердито тряхнул проволокой, – Знаю я Кореневскую породу. Твой дядька Андрей такой… никто из ваших не останавливается на полпути. Что ж, иди. Смотрю, вон, и провожатый у тебя появился. Теперь уж точно не заблудишься.

За время этого короткого разговора странный пёс совершенно бесшумно и незаметно перебрался на другую сторону двора, и казалось, ожидал –повернув голову в сторону собеседников.

…Маршрут пролегал по полнейшему бездорожью.

Скорей всего, пес вёл лесного гостя не удобными обходными путями, которыми совершал обходы лесничий, а напрямую. Да и вел ли? Может, отправился по своей звериной надобности. Пробираясь через нескончаемый валежник, Александр не переставал думать, как будет искать обратную дорогу.

Под сенью могучих елей и сосен стояли полумрак и мертвая, давящая тишина. Густые ветви плотно переплелись между собой, создавая над головой сплошную душистую кровлю. Казалось, в сумеречное хвойное царство не проникает извне не только свет, даже воздух; что без высочайшего древесного соизволения всякое движение воспрещено. Ничего и не двигалось, кроме тигриных теней на спине провожатого среди папоротников и в зарослях дикой малины.

Всю дорогу Александра не покидало ощущение обездоленности окружающей среды– словно изо всей Вселенной изъяли частичку живого трепета и заменили её суррогатом. И лишь когда деревья поредели – стали попадаться отдельные берёзки, он понял почему: в этом лесу не пели птицы.

Следуя привычкам заядлого грибника, Коренев замедлил шаг и, подобрав высохшую берёзовую ветку, приподнял пласт слежавшихся прошлогодних листьев. И сразу же обнаружил безупречно круглую, белую, чуть розоватую шляпку. Волнушка. Ещё одна, чуть поменьше, а рядом в ложбинке – целое семейство. Через десяток шагов, среди молоденьких пихт стали попадаться рыжики. А в березняке заманчивыми бусинками заалели щедрые россыпи костяники.

Внимательно осмотревшись, стараясь запомнить, особенности урожайного места, Александр решил, что заберёт грибы на обратном пути.

Костяника была необычайно крупной, сочной, с привкусом граната. Александр, собирая ягоду, не переставал следить за серой фигурой маячившей между тонкими осинами.

Сорвав очередной ягодный кустик, он на ощупь почувствовал какое-то несоответствие, а, взглянув на него, испытал неприятное потрясение. Одна из ягод на стебле была размером с хорошую сливу и имела красивыйбирюзовый цвет. Отраженное солнце растекалось по ней, как масло по воде, образуя островки причудливой формы. Трепеща и меняясь, рассыпаясь на блестки архипелагов и сливаясь в континенты, они тихо дрейфовали по поверхности. Перевалив за «горизонт», световые кляксы не исчезали, а продолжали существование в виде тёмно-лиловых облаков. Сквозь прозрачную мякоть отчетливо просматривалась черная косточка, щетинившаяся острыми иглами как булава или морская мина.

Опомнившись, Александр отбросил диковинку в сторону и зачем-то вытер руку об штанину, напряженно пытаясь вспомнить, не съел ли чего-нибудь подобного…

Бирюзовые «сливы» попадались всё чаще и чаще, а в какой-то момент обычная костяника исчезла совсем. В траве засверкали холодным ледяным блеском странные растения, напоминающие перевёрнутые грузди из бесцветного стекла. Мох покрылся очень мелкими рыжими цветами.

В какой-то момент в низкой облачности наметилось солидное оконце, и граница солнечного света быстро двинулось в сторону мрачной на вид поляны. Солнечный свет позолотил травы и завяз внутри стекловидных образований, которые жадно впитывали его, и казалось даже, набухали, затем одновременно ударили в разные стороны тонкими острыми лучами. Земля, покрывшись златотканым сетчатым ковром, пропала из виду. Когда Александр пытался идти, лучи начинали вращаться как спицы в колёсах, а когда он замирал, они тотчас же останавливались.

Попавшие под лучевой обстрел бирюзовые ягоды выбросили огненные клочья, неподвижно зависшие среди ветвей. Но стоило немного шевельнуться, изменить чуток угол зрения, они пускались в пляс, разгорались до боли в глазах и бешено извивались.

Солнце вновь скрылось за облаками и световое лиходейство улеглось, но Александр долго ещё топтался на месте и остервенело тёр глаза, будто пытаясь выжать из сетчатки плавающие перед глазами разноцветные круги.

Ещё на подходе, стало ясно, что Ерофеич был склонен скрывать, нежели приукрашивать. Рябина, пережившая удар, покорёживший стальные коробки, уже мало, чем походила на привычное дерево. Кора на ней мерцала тусклым свинцовым блеском, а лилово-серые ягоды источали резкий эфирный запах.

Вокруг свалки «стеклянные грузди» срослись в сплошную массу. Однако пёс очень быстро нашёл узенькую тропку и уже поджидал Александра на месте.

Трава так и не выросла на сгоревшей земле. Совершенно не походившая на воронку от взрыва, яма имела форму ровного круга. Из неё тянулся едва заметный прозрачный дым. Шаг, ещё шаг…

Мир опрокинулся, меняя цвета и временные масштабы их восприятия. Железо искрилось, разбрасывая желтые спиральные лучи. Солнце пульсировало белым светом и походило на ожоговый волдырь, а небо на изумрудный океан, в пятнах загустевшей зелёнки. Ветерок раскачивал голубоватые волны воздуха, омывающие угольно-черный собачий силуэт.

Внезапно, почва под ногами заволновалась как зыбучие пески. В голове загремела незнакомая мелодия, с неприятными дребезжащими басами.

В три прыжка Александр выскочил за пределы круга, с условной границей в виде железного бруствера. Обернувшись на миг, он увидел, как расправляются, постреливая снопами искр, примятые «грузди».

Он бежал, не чувствуя жгучей крапивы, острых веток и сыпавшихся под воротник сухих игл. Обратная дорога слилась в сплошную тёмно-зелёную массу, не оставившую слуховых и осязательных воспоминаний…