Кузьма Лукич Бойков пытался забыть про занятного мужичка в райцентре, что так некстати прервал дружескую беседу партизан, и никак не мог. Разведчика Павла, работавшего у немцев и регулярно доставлявшего нашим полезные агентурные сведения, он помнил помимо своей воли. До того много с ним было связано в давней фронтовой юности.
Неужели легендарный Павел и сомнительный человек в доме культуры – одно и то же лицо, думал Бойков. Стараясь оторваться от напряжённых мыслей, бывший партизанский комбриг под завязку нагружал себя работой в обкоме партии. Из своего кабинета заведующего сектором учёта он завёл правило уходить не раньше восьми вечера. И всё равно нет-нет да и возникало однажды из глубины волевое лицо крепкого мужичка, назвавшегося фамилией Черепанов.
Окончательно испортился сон. Давным-давно выстроенное логическое здание пошатнулось. Теперь своё военное прошлое Бойков тщательно переосмысливал через фигуру разведчика Павла. Примеряя на него всё, бывшее до недавнего времени таким ясным и определённым.
Мы разгромили гарнизон фашистов в Пантелеевке, думал Бойков, а ведь арсенал гаубичного батальона поджигал тогда Павел. Или наши пленные солдаты, которые пришли в отряд – ведь их вызволил из жандармерии именно Павел. Чего это ему стоило, какими силами давалось, Бойков только сейчас начинал понимать в полной мере. Тяготил и вопрос: а знает ли про Павла, кроме него самого, достаточное количество людей?
«Я должен во всём разобраться», – твёрдо решил комбриг. Он выпросил у секретаря обкома неделю отпуска за свой счёт и пошёл в местное управление КГБ. Там Бойков рассказал всё, что знал, подтвердил свои слова подробными письменными заметками и попросил помочь. Полковник Туров, которому поручили заниматься делом Павла, ничего не обещал, не спорил, не давил на психику, он просто внимательно слушал, поигрывая карандашиком в руках, изредка задавая наводящие вопросы.
На удивление, от исповеди в КГБ сразу стало легче. Словно второе дыхание открылось. Бойков поблагодарил своего давнего знакомого, генерал-майора Миронова за то, что тот не отказал в содействии и со свежими силами вернулся к своей обычной работе. Ещё через пару недель ему позвонили из комитета. Встречу назначил сам генерал.
Алексей Дорофеевич Миронов был гораздо моложе Бойкова. Ему ещё и до полувекового юбилея оставался без малого год. Однако выглядел генерал благодаря своей обильной седине на все шестьдесят. Только живой цепкий взгляд и железное рукопожатие выдавали в этом человеке среднего роста его истинный возраст да характер, похожий на напряжённую пружину, которая до поры до времени убаюкивает спокойствием, но всегда готова быстро распрямиться и всё вокруг вовлечь в своё уверенное движение.
Весь кабинет Миронова, обстановка, расположение предметов вокруг символизировали эту строгую нацеленность на результат. Не было ничего лишнего, никакой роскоши: стол, простые деревянные стулья, минимум бумаг на столе. Каждая вещь знала своё раз и навсегда отведённое место. Ощущение аскетизма кабинета подчёркивал жирный инвентарный номер, намалёванный масляной краской на торце книжного шкафа с полным собранием сочинений Ленина. На стене висел портрет Дзержинского.
Встретившись взглядом с железным Феликсом, Бойков впервые подумал, что тот ему кого-то напоминает. На мгновение задумался, занятый неожиданной мыслью, перевёл взгляд на Миронова и невольно удивился: а ведь они похожи вот этой общей для них обоих уверенной силой, интеллигентной твёрдостью. Бойков замешкался в дверях. Генерал тепло улыбнулся ему, перевернул листок бумаги, лежащий на столе, написанным текстом вниз, вышел навстречу комбригу, призывно раскрыв руки для объятия:
– Здравствуй, Кузьма Лукич!
Потом ещё более обезоруживающе улыбнулся и присел напротив гостя за столом:
– Не тревожит жара?
– Жара сейчас у нас стоит такая, что навскидку и не вспомнишь похожей. Этот год все рекорды погодные бьёт, – согласился Бойков. – Сейчас только на озере в воде по горло сидеть, на бережку речки в крайнем случае, а не в кабинетах при галстуках киснуть.
– Насчёт озера это ты совершенно прав. Уж не знаю, когда там и бывал в последний раз. Наверное, лет сто назад.
– Сколько ж лет тебе тогда, Алексей Дорофеевич, если озера сто лет не видел? – засмеялся Бойков.
– Лет триста, не меньше. Как черепахе, – Миронов зажёг сигарету и поставил рядом пепельницу, перенеся её с рабочего стола. – Внучка в музыкальную-то ходит?
– Ходит, – подтвердил Бойков. Он гордился своей Ксюшей, хотя пока её игра на скрипке и не доставляла никому особой радости дребезжанием смычка и неловкостью пальцев левой руки. Ведь талант талантом, а умение владеть музыкальным инструментом на дороге не валяется.
– Всегда завидовал тем, кто хоть на чём-то умеет играть, – вздохнул Миронов. – Я если только на нервах. Или на расчёске. Хотя о расчёске скоро, видимо, забыть придётся. – Он с сожалением погладил свою лысину в обрамлении ослепительно белых седых волос.
Миронов звякнул портсигаром, с удовольствием закурил, затянулся дымом, выпустил его через нос двумя сизыми струйками, как бы между прочим добавил:
– Кстати, Черепанов твой на гармошке играть умеет.
– Мой? С чего ты взял? И не мой он совсем, – Бойков не смог удержаться от осторожного разграничения. Так просто, на всякий случай. Кто же знает, что в комитете на Черепанова накопали.
– Чего ты так щетинишься на ровном месте, Кузьма Лукич? Чей же тогда Черепанов, как не твой? То нас всех на уши поставил, а теперь чего-то сомневаешься. Не сомневайся. И бояться его тем более не нужно.
– Вы что-то узнали? – как он ни готовил себя к этой долгожданной встрече, голос Бойкова всё-таки задрожал.
Миронов встал из-за стола, тщательно затушил в пепельнице сигарету, мягко стал прохаживаться по красной ковровой дорожке:
– Я бы сказал, что нам и узнавать ничего не нужно было. Мы всегда всё знали. С самого начала.
– И кто тогда Черепанов? – волнуясь, перебил Бойков, еле удерживаясь, чтобы тотчас же не встать.
Не отвечая на вопрос, словно не расслышав его, генерал деловито предложил:
Бойков на предложение чаю только неопределённо мотнул головой. Традиционное для работников комитета дозирование информации казалось ему в данной ситуации в высшей степени неуместным. Впрочем, Миронов на терзания своего собеседника ровно никакого внимания обращать не спешил. Многозначительный жест головой был им понят, как знак согласия. Распорядившись насчёт чаю, Миронов улыбнулся:
– Не буду тебя мучить больше. Черепанов – это и есть твой разведчик Павел. Как говорится, одно и то же лицо.
- Но почему никто ничего не знает?!
- Я бы не ставил вопрос так категорично – «никто». Знают очень многие, во всяком случае, знает гораздо больше людей, чем ты думаешь.
- Да что толку знать втихаря! – вспыхнул Бойков. – Это как ворованная правда получается. Сыновей Черепанова в школе полицаями дразнят. Ему самому немецкой службой постоянно в нос тычут.
Под таким углом Миронов проблему разведчика Павла не рассматривал и решительно отрезал:
- Дразнят дурни. Им это по их дурости даже положено. Гораздо важнее, что мы же его не трогаем, препятствий не чиним ни в чём. Даже помогаем негласно.
- Во-во, негласно!
- Как нам полагается, так и помогаем, - с чуть заметной ноткой недовольства хмыкнул Миронов. – У каждого свои козыри. Скажу тебе, Кузьма Лукич, по секрету, что год назад мы даже использовали его как свидетеля по делу фашистского преступника Скальченко, найденного в Аргентине.
– Послушай, Алексей Дорофеевич, я понимаю ваши правила игры, ваши особенности, но человек ведь безвинно страдает. Он и сейчас, когда война уже закончилась, живёт чужую жизнь, словно связанный паролями и явками, он постоянно оправдывается, что-то кому-то доказывает. Почему бы, наконец, хоть сейчас не сказать правду всем открыто, все злые языки разом заставить замолчать! У Черепанова, насколько я знаю, даже удостоверения участника Великой Отечественной войны нет.
Секретарша принесла чай на металлическом подносе, расписанном под хохлому. В фаянсовых чашечках янтарным светом светился горячий душистый напиток. Приятно запахло свежим лимоном. Миронов с удовольствием отхлебнул из чашки, выдохнул со светлой улыбкой:
– Хоть червячка сейчас заморю с тобой, Кузьма Лукич. Бывает, что и без обеда весь день просидишь и даже вспомнить некогда. А что до Черепанова, то ты сам постоянно меня перебиваешь и не даёшь всё досказать до конца. Насчёт правды, безвинных страданий – полностью согласен. Ни в чём здесь с тобой не спорю. Вот только есть с ним одна закавыка…
– Нужна рекомендация, так я дам, не сомневайся, – горячо заверил Бойков. – Другие тоже поддержат.
– Погоди ты с рекомендациями, – остановил комбрига Миронов. – Рекомендации, когда нужно, я и сам давать умею.
– Так в чём тогда дело? Он – наш человек и это нужно всем открыто сказать. Рано или поздно, но всё равно сказать.
- Я речь веду не про то, кем был Черепанов в войну, это дело давным-давно ясное, я про его лагерный срок, - объяснил Миронов. – Концовка у него двусмысленная получилась. Он хоть и не как полицай сидел, но скользкое там дело было. Неудобное по ряду моментов. Где-то весной 1944-го деревенские, которые не знали о его сотрудничестве с партизанами, решили «предателя Петьку» убить. Собрались они, на совесть отмутузили Черепанова кулаками и цепями, проломили голову да и бросили помирать на огородах.
Он, однако, оказался крепче, чем о нём подумали односельчане, умирать не стал, к тому же выжил и в немецком госпитале тех, кто его убивал, назвал. Всех назвал по фамилиям. Как только пришёл в сознание, так и обрисовал своих обидчиков до мельчайших деталей. Двоих немцы по горячим следам расстреляли. Заметь, расстреляли по показаниям Черепанова. Это ты как фронтовикам объяснишь, вдовам фронтовиков, школьникам, которые в походы ходят по местам боевой славы?
Бойков попытался спорить. Он был на войне и знал, что на одних красивых теориях далеко не уедешь, иной раз так всё причудливо оборачивается, что и не разберёшься сразу:
– Мало ли, что скажет в бреду человек с проломленным черепом! Может, он попросту не понимал, что говорит. Не отдавал себе до конца отчёта о своих действиях. А если всё понимал, то, как опытный конспиратор, наверняка, он думал, что те, кто его убивали, уже давно ушли к партизанам.
– Да, товарищи поступили тогда крайне непрофессионально, – согласился генерал. – Если убивать, так убивайте наверняка, убедитесь, что всё сделали, как хотели. И на месте оставаться в любом случае было опасно, ведь Черепанов к тому времени уже высокий пост занимал и дослужился до обер-фельдфебеля. Немцы деревню всю прошерстили бы в любом случае.
- Вот именно! Ты сам, Алексей Дорофеевич, со мной соглашаешься.
- Неужели?
- Но выводы же мы одинаковые делаем из одинаковых фактов? – Бойков подумал и уточнил:
- Почти одинаковые.
– Добрый ты человек, Кузьма Лукич, – улыбнулся Миронов. – Добрый и не в меру доверчивый. А мне с доверием надо осторожнее быть. Мне по должности осторожным быть полагается. Простить зазря, как наказать зазря – одинаково вредно.
– Так проверяйте же. У вас все документы есть, все архивы. Молчать зазря в таком случае – тоже вредно.
Генерал с аппетитом допил остывший чай, вспомнил о том, сколько ещё сегодня его ждёт дел, сухо подвёл черту под разговором:
- Вот сколько я всего тебе сегодня наговорил. Как завзятый лектор в деревенском клубе. Картина, надеюсь, ясна?
- Алексей Дорофеевич, могу ли я рассчитывать, что будет сделано всё, что можно? – порывисто уточнил Бойков.
- Всё, что нужно сделать и что мы можем, мы сделаем. Тебе, товарищ Бойков, я лично позвоню о первых конкретных результатах где-то через месяцок. Не позже. Распространяться о том, что здесь услышал, не нужно. Вредно это, – подчеркнул Миронов и опять улыбнулся – открыто, доверчиво.
- Буду очень ждать. Я ведь не только для Павла это всё делаю, но и для себя тоже, чтобы человеком оставаться.
Прощаясь и уже почти дойдя до двери, комбриг Бойков вдруг вспомнил об одной детали, которая показалась очень важной и которая только сейчас вдруг всплыла в памяти:
– Да, чуть не позабыл по старости. Можно, наверное, и особиста того найти, который только начинал работу с Черепановым. Говорят, что самолёт с ранеными партизанами и с ним сбили, когда он летел из партизанского края. Но, может, это просто говорят. Его у нас звали товарищ Мирон.
Генерал на этих словах резко отвернулся к окну. Помедлил немного, отчеканил, глядя прямо в глаза Бойкову:
– Самолёт, действительно, тогда сбили. Не долетел тот самолёт из партизанского края. А товарищ Мирон – это мой отец.
Здесь у меня, Андрей, ощущение такое, будто на свежий воздух вырвалась, если сравнивать с предыдущей главой... Радует, что Бойков оказался неравнодушным человеком, что не забыл про мужичка из райцентра и пытается добиться правды...
Хорошо как-то сказал Л. Каганович: "У каждой аварии есть фамилия, имя и отчество". Думаю, что у каждого зла и каждого добра есть такие же имя и фамилия. Даже Бог действует обычно не напрямую, а через кого-то. Историю тоже творят конкретные люди, а не мифические массы. Егорычу в этом смысле повезло с адресатом своего обращения. С ощущением свежего воздуха, Ольга, полностью согласен! Эти две главы не только расположены рядом, но и были написаны именно в таком порядке.
Настоящий фронтовик подтвердил верность своим идеалам и фронтовому братству. Знаю, что для многих из прошедших войну это было очень важно. Спасибо, Нина!
Помочь сайту
Поздравления
