"Я счастлив был тобой...", акт 1-й, картина 4-я

6 мая 2020 - Борис Аксюзов

Картина четвертая.

Вечер. Гостиная в Тригорском. Во главе стола Прасковья Александровна Осипова, сбоку — Анна, Евпраксия и их приемная сестра Александрина, неприметная девушка, лет девятнадцати.
Словно ей подстать, Пушкин тоже почти незаметен: он одиноко сидит в кресле близ окна, в котором виден свет заходящего солнца.

Осипова (раскладывая пасьянс): Вы, Александр, прямо другой мир перед нами сегодня открыли, о котором мы и не подозревали. Странствия ваши поистине достойны описания. Я очень надеюсь, что мы вскоре прочтем воспоминания о ваших приключениях...

Пушкин: Любезная Прасковья Александровна, нет скучнее литературы, чем воспоминания или, как сейчас стали говорить, мемуары. Я уверен, что вы уснете сразу после того, как прочтете, в каких сервизах подают ужин у графа Воронцова и какие танцы отплясывают бессарабы на пыльной площади. А я обязательно буду писать об этом, потому что меня тогда поразил какой-то рисунок на блюде и захватила эта безумная пляска. Подчас мы пишем только для себя, ибо душе нашей приятно обратиться к высоким и светлым мгновениям нашей жизни. И скорбь, пережитая нами, также просится на бумагу, чтобы быть запечатленной навеки. И если это, все вместе стало кому-то интересно, значит, ты нашел в этом мире единомышленников, братьев своих по уму и душе.

Анна (стараясь задеть Пушкина и отвлечь от его рассудительности): Значит, все, кто читает ваши произведения, это ваши единомышленников и собратья?

Пушкин: Отнюдь. Я знал людей, которые плевались,читая мои стихи, прошу простить меня за грубые слова, сказанные в присутствии прекрасных дам. Еще большее число народу совершенно равнодушно к моему творчеству и читает меня, следуя моде: «Ах, этот Пушкин!» Да и сам я вижу, что порой следую поэзии, способной лишь развлечь. А порой меня привлекает лишь форма стиха или чужая мысль, сходная с твоей. Отсюда подражания и перепевы блестящих вирш инородных поэтов. А ведь у меня есть и самому что сказать! И на каком языке! Вспоминаю свои лицейские опусы на французском, и мне становится смешно и... грустно...

Евпраксия (осторожно придвигая к себе давешнюю книгу, лежащую на столе): А если мне что-то очень нравится в ваших стихах, а кое-что.... (смущенно замолкает).

Пушкин (смеясь): … а кое-что готова в клочья разорвать, чтоб и на а глаза не попадалось. Это превосходно, дорогая Зизи! Отсюда следует, что ты замечаешь слабости моих вирш, а порой и мою неправоту. И еще то, что мы разные с тобою люди и ты свое мнение имеешь...

Осипова: Александрина, вели лакею свет зажечь!

Неприметная девушка встает из-за стола и выходит из комнаты. Пушкин провожает ее каким-то грустным, сожалеющим взглядом.

Пушкин: А грустный вечер нынче получился... Но какой-то родной и теплый для меня...
Даже не верится, что в эти края я по принуждению вернулся...

Входит лакей с лучиной и зажигает свечи в канделябрах, стоящих на столе. Возвращается Александрина, но тут же получает еще один наказ

Осипова: Александрина, передай на кухню, что мы чай вскоре будем пить!

Александрина уходит, и вновь Пушкин провожает ее взглядом.

Анна: Александр Сергеевич, а вы во Псков не намерены ли вскорости поехать?

Пушкин (с улыбкой): Если куда мне и возможно поехать, так это во Псков. Только не вижу особой надобности в этом. На бал в Дворянском собрании меня на пустят, я думаю, да и в карты со мной вряд ли кто сядет там играть...

Осипова: Александр, перестаньте наговаривать на себя! Вас хорошо знают в нашем губернском городе как прекрасного поэта и общительного человека, с которым любой бы имел честь сойтись поближе...

Пушкин: Хочу ли я этого, никто меня не спросит... Имел я честь уже познакомиться с тамошним жандармским офицером... Очень образованный человек. Мои стихи мне наизусть читал... А потом выговаривал младшему чину, что тот позволил мне письмо с оказией в Петербург отправить другу моему, Вяземскому. И слова говорил при том такие, каких вы, милые дамы, не найдете даже .... Да, Бог с ними, со словами! Главное, что он почел меня своим рабом, который шагу без него шагнуть не смеет... Меня, дворянина одного из старейших российских родов... А что ж тогда говорить о простом народе? Что он есть для него? Представить не могу, хоть и повидал немало жестокости и неправедного гнева...

Евпраксия: А у нас как-то проездом гостил офицер из Петербурга, тоже жандарм. Он был настоящий комильфо, говорил, что эта служба его тяготит, но он видит в ней огромную необходимость для государства.

Осипова (строго): Зизи, не суди о том, о чем тебе рано даже слышать! Александр Сергеевич говорит, что встретил он человека двуличного, который может и стихи прекрасные читать, и в то же время неприлично унижать человека. А Петр Ильич, который к нам заезжал, глубоко воспитанный человек, и его слова достойны уважения, поскольку они искренни...

Пушкин: А он, случайно, к батюшке моему не заезжал, сей великодушный и откровенный чин из жандармской управы?

Осипова (нервно и раздраженно): Не знаю, не знаю... Снова у нас разговор пошел не в ту сторону. А так хорошо он поначалу у нас протекал: о море, о Крыму говорили...

Пушкин: Простите меня, это я все испортил своими псковскими воспоминаниями...

Лакей (от порога): Барыня, чай велите подавать?

Осипова: Подавай, Петруша, подавай... (Пушкину) Садитесь, сударь к столу. Сейчас чай попьем, в карты поиграем, а потом я велю вас к себе отвезти...

Пушкин: Ну, куда ж в такую темень коней снаряжать? Я, пожалуй, сей час пешочком в Михайловское и отправлюсь. Извините, что не составлю вам компанию за чаем...

Осипова ( расстроенно, но с затаенным гневом): А вот это, Александр Серьгеич, уже неблагородно с вашей стороны... Мы столько вас ждали...

Пушкин (устало): Я непременно буду у вас на днях, любезная Прасковья Александровна... Сегодня я примчался к вам ни свет, ни заря, чтобы хоть мельком взглянуть на дорогих мне людей... Не обессудьте, родители будут расстроены, что сбежал от них на второй же день по приезду

Встает и подходит к Осиповой, чтобы поцеловать ей на прощанье руку. Но она, не дожидаясь, когда он подойдет к ней вплотную, направляется к двери.

Осипова: (девушке — служанке, стоящей по другую сторону дверей): Аксинья, посвети барину в сенях, они уходят. Да передай Петруше, что чай мы будем пить у себя...

Пушкин кланяется всем присутствующим, сидящим в состоянии какого-то оцепенения, и выходит. Анна, Евпраксия и Александрина, спохватившись идут следом проводить его. Некоторое время сцена пуста. Начинают бить часы, но, пробив три раза, с скрежетом замолкают. С крыльца слышны неясные фразы прощанья. Возвращаются двое: Осипова и Александрина.

Осипова: Вели пока свет здесь не тушить... Все не так ему будет темно да одиноко в пути: оглянется и увидит наши огоньки...

Александрина уходит.

Осипова: Родителей он, вишь, расстроить боится... А то, что я …

Быстро выходит. Часы, словно вспомнив, что они должны бить, издают еще один хрипящий звук. Из-за кулис, там, где заканчивается бутафорная стена, выходят режиссер и художник, и с комнатой происходит какая-то метаморфоза: она теряет черты декорации и становится почти реальной за счет того, что появляется четвертая стена, отделив ее внутренность от зрителей. Но в одно из открытых окон хорошо видна эта парочка и слышен их разговор.

Художник (с удивлением рассматривая комнату): Поразительно, здесь даже запах какой-то не театральный... Пахнет чаем и булочками... И посмотри, как вытерто это кресло... Я бы обязательно приказала убрать его и заменить другим... И, вообще, это не мои декорации....

Режиссер (смеется): Они тоже повели себя, как Наташа Ростова у Толстого?... (Посерьезнев и оглядываясь по сторонам) А ты мне не верила... (Всматривается из-под [/I]ладони в окно) Ну-ка, посмотри: по-моему, там в лесочке что-то белое мелькает...
Художник: (недоверчиво, но стараясь что-то понять): Какой еще лесочек?... Там зрительный зал... И какая-то дама веером обмахивается... Пойдем, сейчас антракт объявят...

Голос в громкоговорителе: Антракт!

Регистрационный номер №0473419

от 6 мая 2020

[Скрыть] Регистрационный номер 0473419 выдан для произведения: Картина четвертая.

Вечер. Гостиная в Тригорском. Во главе стола Прасковья Александровна Осипова, сбоку — Анна, Евпраксия и их приемная сестра Александрина, неприметная девушка, лет девятнадцати.
Словно ей подстать, Пушкин тоже почти незаметен: он одиноко сидит в кресле близ окна, в котором виден свет заходящего солнца.

Осипова (раскладывая пасьянс): Вы, Александр, прямо другой мир перед нами сегодня открыли, о котором мы и не подозревали. Странствия ваши поистине достойны описания. Я очень надеюсь, что мы вскоре прочтем воспоминания о ваших приключениях...

Пушкин: Любезная Прасковья Александровна, нет скучнее литературы, чем воспоминания или, как сейчас стали говорить, мемуары. Я уверен, что вы уснете сразу после того, как прочтете, в каких сервизах подают ужин у графа Воронцова и какие танцы отплясывают бессарабы на пыльной площади. А я обязательно буду писать об этом, потому что меня тогда поразил какой-то рисунок на блюде и захватила эта безумная пляска. Подчас мы пишем только для себя, ибо душе нашей приятно обратиться к высоким и светлым мгновениям нашей жизни. И скорбь, пережитая нами, также просится на бумагу, чтобы быть запечатленной навеки. И если это, все вместе стало кому-то интересно, значит, ты нашел в этом мире единомышленников, братьев своих по уму и душе.

Анна (стараясь задеть Пушкина и отвлечь от его рассудительности): Значит, все, кто читает ваши произведения, это ваши единомышленников и собратья?

Пушкин: Отнюдь. Я знал людей, которые плевались,читая мои стихи, прошу простить меня за грубые слова, сказанные в присутствии прекрасных дам. Еще большее число народу совершенно равнодушно к моему творчеству и читает меня, следуя моде: «Ах, этот Пушкин!» Да и сам я вижу, что порой следую поэзии, способной лишь развлечь. А порой меня привлекает лишь форма стиха или чужая мысль, сходная с твоей. Отсюда подражания и перепевы блестящих вирш инородных поэтов. А ведь у меня есть и самому что сказать! И на каком языке! Вспоминаю свои лицейские опусы на французском, и мне становится смешно и... грустно...

Евпраксия (осторожно придвигая к себе давешнюю книгу, лежащую на столе): А если мне что-то очень нравится в ваших стихах, а кое-что.... (смущенно замолкает).

Пушкин (смеясь): … а кое-что готова в клочья разорвать, чтоб и на а глаза не попадалось. Это превосходно, дорогая Зизи! Отсюда следует, что ты замечаешь слабости моих вирш, а порой и мою неправоту. И еще то, что мы разные с тобою люди и ты свое мнение имеешь...

Осипова: Александрина, вели лакею свет зажечь!

Неприметная девушка встает из-за стола и выходит из комнаты. Пушкин провожает ее каким-то грустным, сожалеющим взглядом.

Пушкин: А грустный вечер нынче получился... Но какой-то родной и теплый для меня...
Даже не верится, что в эти края я по принуждению вернулся...

Входит лакей с лучиной и зажигает свечи в канделябрах, стоящих на столе. Возвращается Александрина, но тут же получает еще один наказ

Осипова: Александрина, передай на кухню, что мы чай вскоре будем пить!

Александрина уходит, и вновь Пушкин провожает ее взглядом.

Анна: Александр Сергеевич, а вы во Псков не намерены ли вскорости поехать?

Пушкин (с улыбкой): Если куда мне и возможно поехать, так это во Псков. Только не вижу особой надобности в этом. На бал в Дворянском собрании меня на пустят, я думаю, да и в карты со мной вряд ли кто сядет там играть...

Осипова: Александр, перестаньте наговаривать на себя! Вас хорошо знают в нашем губернском городе как прекрасного поэта и общительного человека, с которым любой бы имел честь сойтись поближе...

Пушкин: Хочу ли я этого, никто меня не спросит... Имел я честь уже познакомиться с тамошним жандармским офицером... Очень образованный человек. Мои стихи мне наизусть читал... А потом выговаривал младшему чину, что тот позволил мне письмо с оказией в Петербург отправить другу моему, Вяземскому. И слова говорил при том такие, каких вы, милые дамы, не найдете даже .... Да, Бог с ними, со словами! Главное, что он почел меня своим рабом, который шагу без него шагнуть не смеет... Меня, дворянина одного из старейших российских родов... А что ж тогда говорить о простом народе? Что он есть для него? Представить не могу, хоть и повидал немало жестокости и неправедного гнева...

Евпраксия: А у нас как-то проездом гостил офицер из Петербурга, тоже жандарм. Он был настоящий комильфо, говорил, что эта служба его тяготит, но он видит в ней огромную необходимость для государства.

Осипова (строго): Зизи, не суди о том, о чем тебе рано даже слышать! Александр Сергеевич говорит, что встретил он человека двуличного, который может и стихи прекрасные читать, и в то же время неприлично унижать человека. А Петр Ильич, который к нам заезжал, глубоко воспитанный человек, и его слова достойны уважения, поскольку они искренни...

Пушкин: А он, случайно, к батюшке моему не заезжал, сей великодушный и откровенный чин из жандармской управы?

Осипова (нервно и раздраженно): Не знаю, не знаю... Снова у нас разговор пошел не в ту сторону. А так хорошо он поначалу у нас протекал: о море, о Крыму говорили...

Пушкин: Простите меня, это я все испортил своими псковскими воспоминаниями...

Лакей (от порога): Барыня, чай велите подавать?

Осипова: Подавай, Петруша, подавай... (Пушкину) Садитесь, сударь к столу. Сейчас чай попьем, в карты поиграем, а потом я велю вас к себе отвезти...

Пушкин: Ну, куда ж в такую темень коней снаряжать? Я, пожалуй, сей час пешочком в Михайловское и отправлюсь. Извините, что не составлю вам компанию за чаем...

Осипова ( расстроенно, но с затаенным гневом): А вот это, Александр Серьгеич, уже неблагородно с вашей стороны... Мы столько вас ждали...

Пушкин (устало): Я непременно буду у вас на днях, любезная Прасковья Александровна... Сегодня я примчался к вам ни свет, ни заря, чтобы хоть мельком взглянуть на дорогих мне людей... Не обессудьте, родители будут расстроены, что сбежал от них на второй же день по приезду

Встает и подходит к Осиповой, чтобы поцеловать ей на прощанье руку. Но она, не дожидаясь, когда он подойдет к ней вплотную, направляется к двери.

Осипова: (девушке — служанке, стоящей по другую сторону дверей): Аксинья, посвети барину в сенях, они уходят. Да передай Петруше, что чай мы будем пить у себя...

Пушкин кланяется всем присутствующим, сидящим в состоянии какого-то оцепенения, и выходит. Анна, Евпраксия и Александрина, спохватившись идут следом проводить его. Некоторое время сцена пуста. Начинают бить часы, но, пробив три раза, с скрежетом замолкают. С крыльца слышны неясные фразы прощанья. Возвращаются двое: Осипова и Александрина.

Осипова: Вели пока свет здесь не тушить... Все не так ему будет темно да одиноко в пути: оглянется и увидит наши огоньки...

Александрина уходит.

Осипова: Родителей он, вишь, расстроить боится... А то, что я …

Быстро выходит. Часы, словно вспомнив, что они должны бить, издают еще один хрипящий звук. Из-за кулис, там, где заканчивается бутафорная стена, выходят режиссер и художник, и с комнатой происходит какая-то метаморфоза: она теряет черты декорации и становится почти реальной за счет того, что появляется четвертая стена, отделив ее внутренность от зрителей. Но в одно из открытых окон хорошо видна эта парочка и слышен их разговор.

Художник (с удивлением рассматривая комнату): Поразительно, здесь даже запах какой-то не театральный... Пахнет чаем и булочками... И посмотри, как вытерто это кресло... Я бы обязательно приказала убрать его и заменить другим... И, вообще, это не мои декорации....

Режиссер (смеется): Они тоже повели себя, как Наташа Ростова у Толстого?... (Посерьезнев и оглядываясь по сторонам) А ты мне не верила... (Всматривается из-под [/I]ладони в окно) Ну-ка, посмотри: по-моему, там в лесочке что-то белое мелькает...
Художник: (недоверчиво, но стараясь что-то понять): Какой еще лесочек?... Там зрительный зал... И какая-то дама веером обмахивается... Пойдем, сейчас антракт объявят...

Голос в громкоговорителе: Антракт!

Муза по имени Ася ( Глава третья.)

Муза по имени Ася ( Четвёртая глава.)

Рейтинг: 0 322 просмотра

Комментарии (0)

Нет комментариев. Ваш будет первым!