Весь день прошёл как будто во сне. Виолетте ужасно хотелось подняться на этаж к Станиславу и всё ему высказать, а, возможно, и отдаться ему. Не спать же вновь в любящих объятиях матери. Та относилась к ней, как к детсадовскому пупсу, от которого пахнет хлоркой.
Виолетта очень сожалела, что в глазах взрослых она всё ещё ребёнок, ребенок, который только разучивает свою будущую взрослость, как трудную пьесу с множеством пассажей, сменой темпа и всем прочим, что придет жизни игривость. Отец мог бы научить её кокетничать. Пока что она научилась только бесстыдно демонстрировать бёдра, совсем не желая того, и улыбаться от одного только взгляда своего сопартника.
Ближе к вечеру она не выдержала. Отец с матерью уединились в гостиной, в той самой гостиной, где всё ещё оставался аромат старушечьих духов. Он был ужасно однообразен и от того неприятен, словно бы они были ужасным четырёхголовым змеем, который жаждал получить в жертву разом и королеву, и королевскую дочь.
Станислав чувствовал себя виноватым. Ведь именно он проговорился матери о Виолетте. Проговорился случайно, так же как Ираиде Михайловне, не сдержав робкое движение языка.
И вот теперь. Он не видел, как приезжал милицейский автомобиль. Но чувство вины не проходило. Мать могла бы помешать их встречам, она вообще относилась к современным девушкам с предубеждением. Но это не мешало ей мечтать о будущих внуках.
Станислав не хотел становиться быком-производителем. Ему хватало лёгких грёз о будущих натурщицах от которых будет пахнуть мылом «Камей» и «Шанелью номер 5». Он не был парфюмером и плохо представлял, как будут сочетаться эти букеты запахов, возможно, что вместе они станут отвращать его нюх от обнажённого тела. Ведь никто не стал бы писать девушку, пахнущую протухшей селёдкой. Поэтому мы и любим живопись, что от неё не пахнет жизнью.
Разглядывая время от времени репродукции картин в альбомах, он ловил себя на мысли, что те должны пахнуть – лошадиным потом, кровью, всем тем о чём так старательно рассказывает художник. Возможно эта стерильность и губит души. Мы привыкаем к войне без запахов, затем мы перестаём отличать кровь от вишнёвого сока.
«Если я нарисую Виолетту, она разом станет не живой. Она потеряет свой запах. Она станет очередным растением в божьем гербарии. Плоской и неинтересной, как всё мёртвое» Ведь любят мальчишки ублажать себя, глядя на мёртвые фотографии.
Ему становилось не по себе от этой душевной некрофилии... Мальчишки боялись живых женщин, они стыдились ярко размалёванных проституток, те напоминали им злых клоунесс. Эти женщины напоминали собой странных существ, для которых любовь давно уже стала понятна, словно давно уже заученная пьеса, даже не любовь, а скорее её постлюдия, когда плоть берёт верх над душой и гонит ту в плен соблазна.
В комнате у Станислава было в меру уютно. Он слегка волновался, что мать спит в гостиной, но та говорила, что она уже жалеет, что развелась с мужем, и что когда он станет совершеннолетним они опять обязательно сойдутся – а Станислав будет жить в отдельной квартире.
«Здорово, тогда мы с Виолеттой обязательно поженимся…»
Он тщательно представил свою будущую жизнь, как будет приходить домой, как станет ублажать свою подругу. Это было здорово и красиво, не надо было искать кого-нибудь на стороне, искать задыхаясь одновременно от восторга и страха слишком дорого заплатить за этот щенячий восторг…
Звонок в дверь пробудил его от милых сердцу фантазий. Это была не мать, у той всегда с собой была связка ключей, да и она не предпочитала напоминать о своём появлении. «Виолетта. Она пришла ко мне. А вдруг её просто попросили спросить соли или муки?
Он не ошибся. Это, действительно, была Виолетта. Она смотрела на него с таким напрягом, что казалось, сейчас распадётся на части.
Рука Виолетты не решалась коснуться щеки Станислава. Это было глупо награждать его пощечиной, ведь они даже толком и не спали друг с другом. Зато поцеловать, поцеловать по-взрослому, без вопросов, как целуются только француженки. Она досадовала на свой не слишком большой рост.
И всё же их губы встретились. Этот поцелуй ошарашил обоих. Его трудно было выдержать, но боязно было и прекратить. Губы были словно клеем намазаны, они то и дело прилипали друг к другу…
«Стасик, я люблю тебя!», - в коротком перерыве выдохнула из себя Виолетта.
Из прихожей они переместились в комнату Станислава. Всё то, что теперь окружало их было непрочно, недолговечно, словно бы театральная декорация. И им хотелось играть, перевоплощаться во взрослых, всё знающих людей. Первой потянулась к пуговицам на фланелевой рубашке Станислава Виолетта.
- Давай раздевайся. Снимай всё-всё… Тут так жарко.
- А ты? – содрогаясь от приятной щекотки, спросил Станислав.
- Я тоже, тоже… Не веришь?
Она уже сожалела, что оделась, как для выхода в театр. Проще было припорхнуть в таком же фланелевом халатике с большими сиреневыми пуговицами. В халатике, под которым будет одно её тело. А не изображать из себя карнавальную марионетку.
«Боже. И зачем я трусы надевала. Ведь у меня пока не было месячных. Господи, как глупо. Зачем было одеваться, когда я хотела только этого…»
Всё закружилось в памяти, словно забавный зонтик Оле-Лукойе. Ночёвка у Светки, вчерашняя порка, затем объятия матери. Всё было ново, необычно и пугающе реально.
…Они очнулись только почти ночью, в темноте. Было глупо разыгрывать невинность и бежать прочь. Но и лежать рядом, словно бы после законного свадебного пира, было нелепо.
Станислав отправился отлить. Виолетту ужасно напрягала эта преступная тьма, но она всё не решалась щёлкнуть выключателем и пробудить ото сна электрическую спираль в стоваттной лампочке.
«А если я уж, уже залетела. Но мне было совсем не больно…»
Станислав вернулся. Он был невидим в темноте, но вёл отчего очень странно, подошёл к темнеющему на столе предмету и щелкнул кнопкой на его панели. «Ах, это же телевизор. Как же я позабыла!?».
На экране возникла какая-то странная заставка. Виолетте было всё равно, чем занять свои глаза, только бы не думать о том, что произошло между ними. А на экране стали появляться кадры странного, никогда ранее не виданного фильма.
«Чекист», - прочитала она, садясь на постели и поёживаясь от бегущего по позвонкам пота.
Станислав был рядом, он, также сидел, как мальчишка и с каким-то странным равнодушием смотрел на то, что показывал ему телеэкран.
«Что это? Тюрьма? И что они делают? Молятся… Какие непонятные слова, как всё странно. Неужели их всех убьют…»
Каждый из кадров бил по глазам, словно мамин ремень по попе. Виолетта никогда раньше не умирала, даже понарошку. И даже когда её пороли, она не думала о смерти. Эти мысли избегали её мозг, как мухи чистую комнату.
Расстрел напоминал нелепую медицинскую процедуру. Люди раздевались и шли к висевшим на стене дверям, шли. Как будто им обещали обычную процедуру, они не были похожи на тех дореволюционных людей – их спины, ягодицы, ноги были слишком советскими.
Выстрелы были похожи на разрывы новогодних хлопушек. Они трещали сердито и скучно, Виолетта вдруг представила, что и они со Станиславом сейчас мысленно войдут в этот грязный и мерзкий подвал.
«Мы ведь и так голые, нам даже не надо раздеваться. А он бы смог, неужели он бы валялся в ногах и плакал, или относился ко всему спокойно, как эти люди. Ведь привыкла же я, что меня порют каждую субботу…»
Станислав не знал, как ему поступить. Он боялся спросить разрешения у Виолетты. Но та ничего у него не спрашивала, только тихо дышала, прижимаясь к нему неестественно горячим телом.
Ей только показалось странным поведение той странно взволнованной женщины, что торопливо, словно в кабинете врача оголяла свою неожиданно заторможенную дочь, снимая всё до нитки с этого неподвижного тела, старательно тараторя, как сорока.
«А могла бы я так? Или не я, но моя мать. Но за кого? Я ведь совершенно одинока, у меня нет даже сестры, не то, что брата. И я бы не смогла… И сейчас, зачем я сделала это сейчас – разве ради опыта только?»
Станислав был рядом, как и то, что он теперь старательно прятал меж бёдер, словно юный курильщик сигарету в своём дрожащем от стыда кулаке было нелепо, как сдувшийся праздничный шарик.
Они заснули только в третьем часу. Суровая ноябрьская ночь бесновалась там за окном словно бесстыжая ведьма. Ей хотелось проглотить и этот дом, и эту пару, в которой было так много светлой и непонятной ей жизни…
Мать Станислава всё поняла без слов. Она была рада, что не ошиблась в своих предчувствиях. Её сын уже сделал свой выбор и пошёл в этом выборе до конца.
«Вот и прекрасно. Не будет этой страшной неопределенности. И лучше разом всё пережить, чем тянуть, словно кота из-под дивана...»
Она пару раз подходила к двери комнаты сына. Наверняка, они с этой девочкой уже сделали самое главное в своей недолгой жизни – познали друг друга. И это не было противно, напротив, она прокляла бы сына если бы он побрезговал этой девушкой, которая была по-своему дорога ей словно многоюродная племянница.
Утром она встала раньше обычного срока и стала привычно хлопотать на кухне. Хотелось, как-то удивить этих детей, как-то дать им понять, что она любит их, и что совершенно не против даже таких слишком откровенных отношений.
Виолетта сразу ей глянулась. Она видала эту девушку мельком. Но всё же чувствовала к ней какое-то странное притяжение, словно бы кто-то специально выдвигал её на глаза, как самую красивую и желанную куклу в игрушечном магазине.
Виолетта проснулась от пугающей и странно напряженной тишины. На мгновение ей показалось, что она оглохла. Её одежда была разбросана по полу, словно оперение диковинной птицы. Но ей не хотелось вновь становиться красивой, мнимая куриная ощипанность была милее любого даже самого вызывающего наряда.
Виолетта решила прошмыгнуть в ванную, словно бы солдат в спасительный окоп. Она пригнулась и побежала, стараясь не думать, как выглядят её груд или попа, как вообще выглядит и она вся…
Но чья-то странно спокойная фигура мелькнула в кухонном пространстве, мелькнула и стала особенно заметной.
«Боже, это его мать. А я, я совсем голая…»
Бесстыдство жертвы разом спорхнуло с её худощавого тела. Теперь перед ней была не мать с её казенным равнодушием, или превращенный в восковую куклу отец, который писал и смотрел в бок, словно бы провинившийся мальчишка. Виолетта глубоко вздохнула и стала разглядывать своё лицо в большом овальном зеркале.
Неужели это я? Нет, это всё только сон. Я не могу быть такой, я совсем другая. Или же нет. Ведь он выбрал именно меня. Правда, он мог делать это и сам, просто сжимая рукой член, как эспандер. Я где-то это уже видела, или слышала.
Виолетта взглянула на своё покрасневшее лицо и закусила губу. Не мешало бы освежить своё дыхание, она привыкла содержать рот в чистоте, брезгуя питаться в школьной столовой. После бездарно приготовленных блюд во рту оставался лишь скучный запах, который тотчас хотелось заесть мятной пластинкой.
«А что, если я уже беременна? Если у меня начнёт расти живот, меня станет тошнить… и что потом? Для чего женщины впускают в себя мужчин? Чтобы получались новые мужчины и женщины, как скучно. Но ведь на яблоне яблоки появляются почти каждый год. Значит, это хорошо, и человек тоже…
Виолетта почувствовала себя приблудной квартиранткой. Она со слов матери знала, что существуют такие девушки, что живут за плату в чужих квартирах. Она всегда боялась быть просто чьей-то квартиранткой, жить, как на сцене, зная наперёд все реплики и мизансцены.
«Но если я выйду замуж за Станислава, мне придётся так жить…»
Она мельком взглянула на будущую свекровь. Та отчего-то не слишком баловала её взглядами, словно бы боялась смутить или напугать. Зато Станислав не сводил с неё глаз, словно бы влюбленный в неё дальний родственник.
«А твоя мама не будет тебя ругать?».
Виолетта смутилась. Она не знала, что ответить той женщине. Ведь она пока ещё не ведала даже её имени и отчества.
Помочь сайту
Поздравления
