Главная → Проза → Крупные формы → Романы → Тайная вечеря. Глава одиннадцатая

Тайная вечеря. Глава одиннадцатая

3 декабря 2012 - Денис Маркелов
Глава одиннадцатая
                Последняя суббота сентября выпадала на двадцать шестое число.
                Прошедший понедельник был для кого-то праздником, как и грядущее воскресение. Но для Калерии Романовны и её сладострастных гостий это было не важно. Они не задумывались ни о чём другом кроме как о своих желаниях.
                Виолетта старательно готовилась к своему выходу. Она была чиста, свежа и даже благоухала лёгкими духами и дезодорантом, словно бы актриса в сотый раз притворяющаяся жалкой поруганной невольницей. Игра в рабыню слишком затянулась. Она не могла повторяться изо дня в день. Нужно было взбунтоваться. А не подставлять под мамин кушачок попу раз за разом словно бы барабан под барабанные палочки.
                Старухи прибыли на этот раз нагруженные снедью. Им хотелось как-то разнообразить свой праздник. Хотелось, чтобы скучная процедура экзекуции заиграла новыми красками, словно бы потускневшее ожерелье. А та, чьё покорное тело давало им удовольствие была лишь приятным инструментом, обычной куколкой для битья.
                Калерия Романовна была в ударе. Она старательно напомадила губы и достала откуда-то из-под спуда свои самые дорогие чулки. Каштановая поросль на лобке её слегка смущала – гламурные журналы, которые она время от времени читала, советовали избавляться от этого атавизма. Но для этого нужен был опытный и умелый цирюльник. Калерия Романовна боялась крови, она была неожиданно пугливой, и даже в обычной поликлинической лаборатории едва не падала в обморок, когда к подушечке её пальца подносили тщательно проспиртованный инструмент.
                Виолетта в последний раз оглядела себя. Можно было подумать, что она собиралась на контрольную работу, или на сцену играть какую-нибудь принципиальную отличницу. Было бы глупо выходить в таком красивом платье. Чтобы сразу снимать его за не слишком скромной загородкой, слыша, как сопят и сморкаются старухи.
                Она воспринимала их, как завсегдательниц театра. Они мечтали только о хорошем зрелище и вкусных домашних пирожках. Остальное не волновало этих отживших своё время людей. Они мстили Виолетте за красоту, за то, что её уже тянет к мальчикам, и за то, что она не валяется у них в ногах.
                «Мегеры. Настоящие мегеры!» - подумала Виолетта, робко подтягивая правый слегка съёжившийся гольф.
                Мать ждала её посреди комнаты. Она привыкла, что дочь сама встаёт на четвереньки и тупо смотрит на лунообразный циферблат будильника. Но Виолетте начинала опротивлять эта собачья поза. Мысленно она уже давным-давно обзавелась собачьим хвостом и мела им по ворсу паласа.
                Мать стала бить её. Она била, словно упражнялась в меткости, целя своим орудием по ягодицам. А Виолетта старалась молчать и глотать непрошенные слёзы.
                Вдруг какая-то невидимая пружина заставила эту девушку вскочить на ноги. Она сама не понимала, отчего так осмелела, и что будет делать дальше. Вырвать из рук матери кушачок не составляло труда, она была скорее глиняной статуей, чем человеком. Виолетте вдруг опротивело всё это сборище – они словно б для картины позировали. Позировали и гордились этим.
                Она бросилась в прихожую. Так как есть – абсолютно голая. Входная дверь раскрылась как бы сама собой. Виолетта шагнула в пустоту лестничной клетки и с каким-то облегчением услышала, как за её спиной хлопнула дверь.
                Она опасалась лишь одного, что мать придет в себя и бросится за ней.
 
                Калерия Романовна глупо хлопала натушенными ресницами. Она не ожидала от Виолеты такой дикой выходки. «Да и чего она сможет сказать? Что я бью её? Но ведь ей не поверят, не поверят. Какая глупость. Ничего – замёрзнет, проголодается, сама обратно попросится».
                Старухи были похожи на алкоголиков, у которых отняли бутылку с горячительным. Им нужно было зрелище. И они были готовы кататься в истерике, ожидая обещанного сладкого.
                - Плохо, Каля, ты дочь воспитываешь, ой, плохо, - проскрипела Олимпиада Львовна.
                - Да, успокойтесь. Это всё случайность, она сейчас подумает, подумает, и назад придёт.
                - Надо бы и тебя поучить. Где твой муженёк-то? Чай, в свои книжки, что ёж в опавшие листья зарылся. А был бы мужиком, давно по твоей заднице ремешком-то прошёлся. А мы полюбовались бы, порадовались. А то, смотрю, ты борзеть, милая, стала. Выкобениваться. Вот я старуха, а мне и то твоего мужика жалко. Порешь, порешь ты дочку, а она у тебя всё пуще распускается.
                - Вы чего это задумали?
                - Поучить тебя, милая, токмо поучить. Твоей же пользы ради. Вижу, он тебя и не учит, и не топчет почти. А для бабы это смерть. Кому ты больная да недоласканная нужна будешь?
                - Да как вы смеете? Костя, сюда, на помощь!..
 
 
 
 
        Все крики были напрасны. Костя не стал защищать её от старух. Он просто взял кушачок и, засунув её голову между своих дрожащих коленей, стал методично делать то, чего раньше удостаивался только в меру пухленький зад Виолетты.
        Порка была сродни изнасилованию. Но ей отчего-то перестало быть страшно. Она даже не задумывалась о судьбе дочери, которая была там, за дверью, и наверняка уже сожалела о своей выходке.
Константин вдруг почувствовал себя подростком. Напяленная на него взрослость внезапно исчезла и он с деловитостью пай-мальчика делал то, что требовали от него старшие.
        Олимпиада Львовна ловила кайф. Она смотрела, на мучения Калерии Романовны и улыбалась.
        «Хватит. С неё достаточно. Теперь иди, пиши статейки свои. А мы с жёнушкой твоей попируем. Она нам яств разных подаст, самовар, я думаю, догадался поставить?».
 
        Станислав возвращался домой из магазина. Мать попросила купить хлеба и каких-нибудь полуфабрикатов. Он не решился пользоваться лифтом и стал подниматься по лестнице, глядя себе под ноги, не желая наступить в дерьмо бродячих котов.
Квартира, где им предстояло жить требовала ремонта. Она была слишком старой, но в этой дряхлости была своя прелесть.
        Это двухкомнатное жильё было им как раз по вкусу. Одну из комнат мать отдала ему, а сама собиралась спать в гостиной, ведь к ним особенно не кому было ходить.
        Станислав был рад. Он сам был не слишком общительным – интересы сверстников казались ему дикими – они смеялись над его любимым занятием и за глаза называли Рафаэлем.
        У Станислава, действительно, были довольно длинные вьющиеся волосы. Он не хотел бы терять их, оказавшись в казарме – то, что его могут призвать в ряды Вооруженных Сил пугало и мать. Она понимала, что благодаря своему умению рисовать сын сможет как-то прожить эти годы, но ведь всё может случиться.
На площадке одного из этажей он заметил что-то розовое. Сначала ему подумалось, что это мираж, это непонятное голое существо сидело на корточках и смотрело на грязный пол, словно бы желала украсить его своими экскрементами, словно бы бродячая кошка.
        «Эй, ты, что? Ты почему так?».
        Девушка молчала. Станислав стал нервничать. Её вид был так жалок, а он не знал, как поступить. Ведь он не мог, подобно Остапу Бендеру, открывать дверные замки ногтем.
        Виолетта подняла глаза и увидела лицо того самого парня. Тот смотрел куда-то в бок, взгляд девушки упал на мужскую ширинку, но та отчего-то была спокойной.
«Неужели у него не встаёт на меня?», - мелькнула в её голове довольно странная мысль. Она только теперь ощутила свою наготу, ощутила, как проклятье. Никто из квартиры не реагировал на её уход. То ли они боялись выдать себя. То ли ждали, что она первая поскребётся в дверь.
- Послушай, а твои родители дома?
- Нет, а что?
- А ты не мог бы приютить меня до завтра?
- Конечно. Мать сейчас у подруги на даче. И вернётся только завтра к вечеру. Но почему ты… голая?
- Не спрашивай. Просто, я потом всё расскажу.
 
 
Старухи расходились, будучи неудовлетворенными зрелищем. Порка Калерии была похожа на фарс, к тому же эта великовозрастная девочка неловко по-бабьи пукнула, не вынеся даже самого слабого шлепка по своим спелым ягодицам.
Им удалось поймать легковое такси. Олимпиада Львовна села впереди. А трое старух кое-как разместились на заднем сиденье. Они совершенно не думали о Виолетте, хотя и удивились, не найдя её на этаже.
«Наверняка, у этой крошки уже завёлся свой хахаль… Вот принесёт она этой дуре подарочек…»
Заплаканная Калерия молча мыла посуду. Её муж возился с логарифмической линейкой и калькулятором и отточенным почерком вписывал в текст статьи необходимые формулы.
Калерия почувствовала себя униженной. Из неколебимой властительницы за какую-то четверть часа она стала жалкой и поруганной служанкой.
- Ты бы пошел, поискал Виолетту, - прогундосила она, сквозь шум падающей из крана воды.
- Наша дочь достаточно закалена, а на улице сейчас + 15◦ С.
Он вдруг как-то иначе взглянул на свою супругу. Выпоротая, она вновь превратилась в девушку. Было бы интересно потискать её груди, ощутить стыдливый жар ягодиц, да и вообще дать волю своему пенису, который уже звал его на подвиги. Расправляясь под брюками, словно бы росток фасоли под слоем чернозёма.
 
В кухне у Станислава было тепло. Даже жарко. Виолетта смотрела с благодарностью на голубоватые венчики над газовыми горелками и тупо раскачивалась в старом потёртом кресле-качалке. Под её всё ещё ноющими ягодицами лежало что-то мягкое и тёплое, и это давало ощущение покоя.
Станислав был слишком взрослым для своих лет. Он не смеялся, словно опившийся пивом ишак, не пытался искать встречи с её коленями. Было похоже, что но видел в ней надоевшую за долгие годы сестру. Сестру, чьё тело не может вызывать похотливого любопытства.
- А чем ты увлекаешься? – спросила Виолетта, глядя на свой пупок, скрываемый нагловатыми животными складками.
- Я рисовать люблю… Правда, я ещё никогда не рисовал людей с натуры.
- Голых девочек? – усмехнулась Виолетта, чувствуя, как согревшееся тело хочет тотчас шалить.
- Ну да… Ведь нельзя же подойти к человеку и сказать ему: «раздевайся!».
- А тебе кто-то уже говорил это?
- Да в военкомате. И в школе на медосмотре.
- Тебе было стыдно?
- Нет, только не приятно слегка. Ведь и другие парни были голыми. Мы ещё гадали чей член больше.
- Ну, и чей?
- Да у одного дурака.
- А у тебя какой член?
Виолетта слегка смутилась от собственной наглости, но Станислав и сам понимал, что нагота будет приличнее, чем эта зажатость. И он стянул с себя футболку и джинсы вместе с нелепыми тесными плавками.
Теперь они были окончательно равны.
- Слушай, а давай я тебя сейчас нарисую. У меня всё уже готово. Правда я хотел писать натюрморт, но ведь живая природа всегда лучше мёртвой.
 
Виолетта не верила в успех этой затеи, она сидела, как обычно сидят пляжницы в шезлонгах, спустив правую ногу вниз, а левую подтянув коленом к самому подбородку.
- А твоя мама не замёрзнет там, за городом?
- Нет, у её подруги в доме настоящий камин и бревенчатая баня на участке. И вообще там классно. Можно и зимой приезжать. Чтобы на лыжах кататься.
- А ты разве ходишь на лыжах?
- Ну, я ведь нормальный парень. Или ты думаешь, если я люблю рисовать, то я «ботан» какой-то? Просто лучше уметь рисовать, чем убивать людей.
Станислава просто тошнило при виде автомата. Он не любил смотреть на это жестокое оружие. Не любил глупых боевиков, где люди расстаются с жизнью слишком легко. Словно по мановению пера бездарного писаки, который пишет так, как писал бы не умеющий играть в шахматы человек.
Когда за окнами сгустилась осенняя мгла, он показал то, что получилось попунцовевшей от стыда гостье.
- Ну, как?
- Здорово… Слушай, у тебя правда классно получается. И ты добрый. И ещё вежливый.
- Отчего?
- Ты не заметил шрамов на моей попе.
 
 
Они легли спать в его комнате, валетом на старом диване. Станиславу было стыдновато за старомодную мебель, она казалась привезённой с дачи, словно бы они были обкрадены – людьми или огнём – не столь уж важно.
Виолетта вошла в ванную прежде чем лечь рядом со Станиславом.
 Ей очень хотелось почувствовать его руки на своём теле. Сделаться игрушкой ещё для кого-то кроме такой глупой и безжалостной матери. «Да и мать ли она мне? Я же не могу это знать наверняка».
Станислав боялся за корректность своего дружка. Тот впервые так долго был на воле. Обычно он давал ему свободу в туалете или ванной, обмывая его и ту зарождающуюся бородку, что должна была б украшать его в зрелости.
«Стас, а где здесь у вас полотенца?» - донеслось до него…
…Им не было тесно в этой эмалированной лохани. Виолетта сама удивлялась своему бесстыдству – за два дня она уже побывала в двух чужих ванных комнатах, и совершенно не стыдилась наготы. Даже присутствие молодого человека не заставляло её опускать глаза ниц и смотреть на свои ножные пальцы, словно бы на рассыпанные под ногами изумруды.
Станислав был джентльменом до конца. Он обтёр её тело полотенцем, а затем, вылез из ванны, и довольно легко поднял её на руки, как поднимает жених свою разряженную в пух и прах невесту.
Но Виолетте не хотелось наряжаться в белое платье с фатой. Она согласилась бы венчаться обнаженной, только бы не быть лгуньей перед этим красивым мальчиком.
Калерия Романовна не ожидала от своего мужа такой наглости. Он взял её сзади, не разбирая какое из отверстий жены ему подходит больше. Анус терпеливо впустил в себя названного гостя. Боль сменялась каким-то странным ощущением безразличия, словно бы после порки, то, что сейчас копошилось в её заднем проходе было обычным пустяком.
Именно такого секса она и ожидала с самых юных лет. Именно о таком предупреждали её родители, когда тело становится на горло душе и ублажает себя за её счёт.
Он кончил вместе с сигналами точного времени. Сперма побежала по бёдрам, она слегка замарала собой чулки. Но от этого ощущение радости стало только сильнее

© Copyright: Денис Маркелов, 2012

Регистрационный номер №0098773

от 3 декабря 2012

[Скрыть] Регистрационный номер 0098773 выдан для произведения:
Глава одиннадцатая
                Последняя суббота сентября выпадала на двадцать шестое число.
                Прошедший понедельник был для кого-то праздником, как и грядущее воскресение. Но для Калерии Романовны и её сладострастных гостий это было не важно. Они не задумывались ни о чём другом кроме как о своих желаниях.
                Виолетта старательно готовилась к своему выходу. Она была чиста, свежа и даже благоухала лёгкими духами и дезодорантом, словно бы актриса в сотый раз притворяющаяся жалкой поруганной невольницей. Игра в рабыню слишком затянулась. Она не могла повторяться изо дня в день. Нужно было взбунтоваться. А не подставлять под мамин кушачок попу раз за разом словно бы барабан под барабанные палочки.
                Старухи прибыли на этот раз нагруженные снедью. Им хотелось как-то разнообразить свой праздник. Хотелось, чтобы скучная процедура экзекуции заиграла новыми красками, словно бы потускневшее ожерелье. А та, чьё покорное тело давало им удовольствие была лишь приятным инструментом, обычной куколкой для битья.
                Калерия Романовна была в ударе. Она старательно напомадила губы и достала откуда-то из-под спуда свои самые дорогие чулки. Каштановая поросль на лобке её слегка смущала – гламурные журналы, которые она время от времени читала, советовали избавляться от этого атавизма. Но для этого нужен был опытный и умелый цирюльник. Калерия Романовна боялась крови, она была неожиданно пугливой, и даже в обычной поликлинической лаборатории едва не падала в обморок, когда к подушечке её пальца подносили тщательно проспиртованный инструмент.
                Виолетта в последний раз оглядела себя. Можно было подумать, что она собиралась на контрольную работу, или на сцену играть какую-нибудь принципиальную отличницу. Было бы глупо выходить в таком красивом платье. Чтобы сразу снимать его за не слишком скромной загородкой, слыша, как сопят и сморкаются старухи.
                Она воспринимала их, как завсегдательниц театра. Они мечтали только о хорошем зрелище и вкусных домашних пирожках. Остальное не волновало этих отживших своё время людей. Они мстили Виолетте за красоту, за то, что её уже тянет к мальчикам, и за то, что она не валяется у них в ногах.
                «Мегеры. Настоящие мегеры!» - подумала Виолетта, робко подтягивая правый слегка съёжившийся гольф.
                Мать ждала её посреди комнаты. Она привыкла, что дочь сама встаёт на четвереньки и тупо смотрит на лунообразный циферблат будильника. Но Виолетте начинала опротивлять эта собачья поза. Мысленно она уже давным-давно обзавелась собачьим хвостом и мела им по ворсу паласа.
                Мать стала бить её. Она била, словно упражнялась в меткости, целя своим орудием по ягодицам. А Виолетта старалась молчать и глотать непрошенные слёзы.
                Вдруг какая-то невидимая пружина заставила эту девушку вскочить на ноги. Она сама не понимала, отчего так осмелела, и что будет делать дальше. Вырвать из рук матери кушачок не составляло труда, она была скорее глиняной статуей, чем человеком. Виолетте вдруг опротивело всё это сборище – они словно б для картины позировали. Позировали и гордились этим.
                Она бросилась в прихожую. Так как есть – абсолютно голая. Входная дверь раскрылась как бы сама собой. Виолетта шагнула в пустоту лестничной клетки и с каким-то облегчением услышала, как за её спиной хлопнула дверь.
                Она опасалась лишь одного, что мать придет в себя и бросится за ней.
 
                Калерия Романовна глупо хлопала натушенными ресницами. Она не ожидала от Виолеты такой дикой выходки. «Да и чего она сможет сказать? Что я бью её? Но ведь ей не поверят, не поверят. Какая глупость. Ничего – замёрзнет, проголодается, сама обратно попросится».
                Старухи были похожи на алкоголиков, у которых отняли бутылку с горячительным. Им нужно было зрелище. И они были готовы кататься в истерике, ожидая обещанного сладкого.
                - Плохо, Каля, ты дочь воспитываешь, ой, плохо, - проскрипела Олимпиада Львовна.
                - Да, успокойтесь. Это всё случайность, она сейчас подумает, подумает, и назад придёт.
                - Надо бы и тебя поучить. Где твой муженёк-то? Чай, в свои книжки, что ёж в опавшие листья зарылся. А был бы мужиком, давно по твоей заднице ремешком-то прошёлся. А мы полюбовались бы, порадовались. А то, смотрю, ты борзеть, милая, стала. Выкобениваться. Вот я старуха, а мне и то твоего мужика жалко. Порешь, порешь ты дочку, а она у тебя всё пуще распускается.
                - Вы чего это задумали?
                - Поучить тебя, милая, токмо поучить. Твоей же пользы ради. Вижу, он тебя и не учит, и не топчет почти. А для бабы это смерть. Кому ты больная да недоласканная нужна будешь?
                - Да как вы смеете? Костя, сюда, на помощь!..
 
 
 
 
        Все крики были напрасны. Костя не стал защищать её от старух. Он просто взял кушачок и, засунув её голову между своих дрожащих коленей, стал методично делать то, чего раньше удостаивался только в меру пухленький зад Виолетты.
        Порка была сродни изнасилованию. Но ей отчего-то перестало быть страшно. Она даже не задумывалась о судьбе дочери, которая была там, за дверью, и наверняка уже сожалела о своей выходке.
Константин вдруг почувствовал себя подростком. Напяленная на него взрослость внезапно исчезла и он с деловитостью пай-мальчика делал то, что требовали от него старшие.
        Олимпиада Львовна ловила кайф. Она смотрела, на мучения Калерии Романовны и улыбалась.
        «Хватит. С неё достаточно. Теперь иди, пиши статейки свои. А мы с жёнушкой твоей попируем. Она нам яств разных подаст, самовар, я думаю, догадался поставить?».
 
        Станислав возвращался домой из магазина. Мать попросила купить хлеба и каких-нибудь полуфабрикатов. Он не решился пользоваться лифтом и стал подниматься по лестнице, глядя себе под ноги, не желая наступить в дерьмо бродячих котов.
Квартира, где им предстояло жить требовала ремонта. Она была слишком старой, но в этой дряхлости была своя прелесть.
        Это двухкомнатное жильё было им как раз по вкусу. Одну из комнат мать отдала ему, а сама собиралась спать в гостиной, ведь к ним особенно не кому было ходить.
        Станислав был рад. Он сам был не слишком общительным – интересы сверстников казались ему дикими – они смеялись над его любимым занятием и за глаза называли Рафаэлем.
        У Станислава, действительно, были довольно длинные вьющиеся волосы. Он не хотел бы терять их, оказавшись в казарме – то, что его могут призвать в ряды Вооруженных Сил пугало и мать. Она понимала, что благодаря своему умению рисовать сын сможет как-то прожить эти годы, но ведь всё может случиться.
На площадке одного из этажей он заметил что-то розовое. Сначала ему подумалось, что это мираж, это непонятное голое существо сидело на корточках и смотрело на грязный пол, словно бы желала украсить его своими экскрементами, словно бы бродячая кошка.
        «Эй, ты, что? Ты почему так?».
        Девушка молчала. Станислав стал нервничать. Её вид был так жалок, а он не знал, как поступить. Ведь он не мог, подобно Остапу Бендеру, открывать дверные замки ногтем.
        Виолетта подняла глаза и увидела лицо того самого парня. Тот смотрел куда-то в бок, взгляд девушки упал на мужскую ширинку, но та отчего-то была спокойной.
«Неужели у него не встаёт на меня?», - мелькнула в её голове довольно странная мысль. Она только теперь ощутила свою наготу, ощутила, как проклятье. Никто из квартиры не реагировал на её уход. То ли они боялись выдать себя. То ли ждали, что она первая поскребётся в дверь.
- Послушай, а твои родители дома?
- Нет, а что?
- А ты не мог бы приютить меня до завтра?
- Конечно. Мать сейчас у подруги на даче. И вернётся только завтра к вечеру. Но почему ты… голая?
- Не спрашивай. Просто, я потом всё расскажу.
 
 
Старухи расходились, будучи неудовлетворенными зрелищем. Порка Калерии была похожа на фарс, к тому же эта великовозрастная девочка неловко по-бабьи пукнула, не вынеся даже самого слабого шлепка по своим спелым ягодицам.
Им удалось поймать легковое такси. Олимпиада Львовна села впереди. А трое старух кое-как разместились на заднем сиденье. Они совершенно не думали о Виолетте, хотя и удивились, не найдя её на этаже.
«Наверняка, у этой крошки уже завёлся свой хахаль… Вот принесёт она этой дуре подарочек…»
Заплаканная Калерия молча мыла посуду. Её муж возился с логарифмической линейкой и калькулятором и отточенным почерком вписывал в текст статьи необходимые формулы.
Калерия почувствовала себя униженной. Из неколебимой властительницы за какую-то четверть часа она стала жалкой и поруганной служанкой.
- Ты бы пошел, поискал Виолетту, - прогундосила она, сквозь шум падающей из крана воды.
- Наша дочь достаточно закалена, а на улице сейчас + 15◦ С.
Он вдруг как-то иначе взглянул на свою супругу. Выпоротая, она вновь превратилась в девушку. Было бы интересно потискать её груди, ощутить стыдливый жар ягодиц, да и вообще дать волю своему пенису, который уже звал его на подвиги. Расправляясь под брюками, словно бы росток фасоли под слоем чернозёма.
 
В кухне у Станислава было тепло. Даже жарко. Виолетта смотрела с благодарностью на голубоватые венчики над газовыми горелками и тупо раскачивалась в старом потёртом кресле-качалке. Под её всё ещё ноющими ягодицами лежало что-то мягкое и тёплое, и это давало ощущение покоя.
Станислав был слишком взрослым для своих лет. Он не смеялся, словно опившийся пивом ишак, не пытался искать встречи с её коленями. Было похоже, что но видел в ней надоевшую за долгие годы сестру. Сестру, чьё тело не может вызывать похотливого любопытства.
- А чем ты увлекаешься? – спросила Виолетта, глядя на свой пупок, скрываемый нагловатыми животными складками.
- Я рисовать люблю… Правда, я ещё никогда не рисовал людей с натуры.
- Голых девочек? – усмехнулась Виолетта, чувствуя, как согревшееся тело хочет тотчас шалить.
- Ну да… Ведь нельзя же подойти к человеку и сказать ему: «раздевайся!».
- А тебе кто-то уже говорил это?
- Да в военкомате. И в школе на медосмотре.
- Тебе было стыдно?
- Нет, только не приятно слегка. Ведь и другие парни были голыми. Мы ещё гадали чей член больше.
- Ну, и чей?
- Да у одного дурака.
- А у тебя какой член?
Виолетта слегка смутилась от собственной наглости, но Станислав и сам понимал, что нагота будет приличнее, чем эта зажатость. И он стянул с себя футболку и джинсы вместе с нелепыми тесными плавками.
Теперь они были окончательно равны.
- Слушай, а давай я тебя сейчас нарисую. У меня всё уже готово. Правда я хотел писать натюрморт, но ведь живая природа всегда лучше мёртвой.
 
Виолетта не верила в успех этой затеи, она сидела, как обычно сидят пляжницы в шезлонгах, спустив правую ногу вниз, а левую подтянув коленом к самому подбородку.
- А твоя мама не замёрзнет там, за городом?
- Нет, у её подруги в доме настоящий камин и бревенчатая баня на участке. И вообще там классно. Можно и зимой приезжать. Чтобы на лыжах кататься.
- А ты разве ходишь на лыжах?
- Ну, я ведь нормальный парень. Или ты думаешь, если я люблю рисовать, то я «ботан» какой-то? Просто лучше уметь рисовать, чем убивать людей.
Станислава просто тошнило при виде автомата. Он не любил смотреть на это жестокое оружие. Не любил глупых боевиков, где люди расстаются с жизнью слишком легко. Словно по мановению пера бездарного писаки, который пишет так, как писал бы не умеющий играть в шахматы человек.
Когда за окнами сгустилась осенняя мгла, он показал то, что получилось попунцовевшей от стыда гостье.
- Ну, как?
- Здорово… Слушай, у тебя правда классно получается. И ты добрый. И ещё вежливый.
- Отчего?
- Ты не заметил шрамов на моей попе.
 
 
Они легли спать в его комнате, валетом на старом диване. Станиславу было стыдновато за старомодную мебель, она казалась привезённой с дачи, словно бы они были обкрадены – людьми или огнём – не столь уж важно.
Виолетта вошла в ванную прежде чем лечь рядом со Станиславом.
 Ей очень хотелось почувствовать его руки на своём теле. Сделаться игрушкой ещё для кого-то кроме такой глупой и безжалостной матери. «Да и мать ли она мне? Я же не могу это знать наверняка».
Станислав боялся за корректность своего дружка. Тот впервые так долго был на воле. Обычно он давал ему свободу в туалете или ванной, обмывая его и ту зарождающуюся бородку, что должна была б украшать его в зрелости.
«Стас, а где здесь у вас полотенца?» - донеслось до него…
…Им не было тесно в этой эмалированной лохани. Виолетта сама удивлялась своему бесстыдству – за два дня она уже побывала в двух чужих ванных комнатах, и совершенно не стыдилась наготы. Даже присутствие молодого человека не заставляло её опускать глаза ниц и смотреть на свои ножные пальцы, словно бы на рассыпанные под ногами изумруды.
Станислав был джентльменом до конца. Он обтёр её тело полотенцем, а затем, вылез из ванны, и довольно легко поднял её на руки, как поднимает жених свою разряженную в пух и прах невесту.
Но Виолетте не хотелось наряжаться в белое платье с фатой. Она согласилась бы венчаться обнаженной, только бы не быть лгуньей перед этим красивым мальчиком.
Калерия Романовна не ожидала от своего мужа такой наглости. Он взял её сзади, не разбирая какое из отверстий жены ему подходит больше. Анус терпеливо впустил в себя названного гостя. Боль сменялась каким-то странным ощущением безразличия, словно бы после порки, то, что сейчас копошилось в её заднем проходе было обычным пустяком.
Именно такого секса она и ожидала с самых юных лет. Именно о таком предупреждали её родители, когда тело становится на горло душе и ублажает себя за её счёт.

Он кончил вместе с сигналами точного времени. Сперма побежала по бёдрам, она слегка замарала собой чулки. Но от этого ощущение радости стало только сильнее

 
Тайная вечеря Глава десятая
Тайная вечеря. Глава двенадцатая
Рейтинг: +1 409 просмотров
Комментарии (1)
Людмила Пименова # 8 декабря 2012 в 04:00 0
scratch