Собираясь
на день рождения к сослуживцу, Константин Иванович долго брился, брызгался
одеколоном, а затем ожидал, когда Калерия и Виолетта, наконец, празднично нарядятся.
Профессор
Смеляков – от этого моложавого, но очень умного человека зависело его будущее.
Константин Иванович хорошо помнил, как после шумного завода оказался в кругу
учёных. Точнее преподавателей, которые заинтересовались его инженерным дневником
и довольно ободряюще заявили: «Да, тут, дорогой коллега, диссертацией пахнет!»
От тетради пахло прелой бумагой.
Некогда идеально ровные буквы слегка расплывались от времени. Но в этих
заметках доктор технических наук Смеляков обнаружил второе дно.
- Это не отец ли этой новенькой
Смеляковой? – думала Калерия, отважно молодя свои губы помадным карандашом.
Виолетта также была не в восторге
от того, что ей придётся играть роль благовоспитанной барышни. Она охотно бы
попозировала бы художнице Оболенской, или подарила бы своё тело своему соседу
сверху, чем вновь и вновь разыгрывать роль вежливой, но совершенно холодной
куклы.
- Костя. Ты опять в своём
репертуаре. Опять этот чёртов «рогатый».
Троллейбус был не худшим
вариантом передвижения. В салоне было неожиданно пустынно – люди, сидящие на
стареньких креслицах, то дремали, то безразлично смотрели в пятнистые от мелкой
грязи стёкла окон.
Усадив своих дам, Константин
Иванович остался стоять. Ему нравилось быть галантным, тем более в его семье,
наконец, воцарились лад и покой.
Надя Смелякова также досадовала
на шумный вечер.
Ей было немного неуютно в
праздничном платье.
Конечно, можно было забиться в
дальнюю комнату и не выходить к гостям. Но что-то подсказывало ей, что нужно
быть гостеприимной.
- Папа, а что к тебе много людей
придёт?
- Ну, во-первых, супруги
Крестовские с дочерью.
- Крестовские? Папа. А это не
Калерия ли Романовна?
Отец погладил дочь по голове.
- Папа, ты представляешь, как это
глупо. Я не хочу.
- Надя, но это ведь смешно. Ты
разве плохо успеваешь по истории?
- Нет,… но всё-таки.
Надя посмотрела на отца взглядом
преданной собаки. Она знала, что может играть этим человеком, словно забавной
бумажной марионеткой. Отец не умел быть долго строгим – он тотчас оттаивал,
словно бы и не умел быть настоящим отцом, а только играл его роль, словно бы
начинающий актёр-любитель.
Наде ужасно шло узкое трикотажное
платье цвета мышиной шерсти. Оно отлично гармонировало с модными
тёмно-коричневыми колготками цвета тропического загара, как любила выражаться
мама Нади – довольно полная и от того казавшаяся такой представительной
женщина.
В гостиную сносились праздничные
блюда. Надя тайком облизывалась, предвкушая, как будет пить что-нибудь
прохладительное, но внешне очень похожее на шампанское. От вывитого алкоголя ей
становилось как-то не по себе – она
могла то мирно заснуть, а то быть на взводе, готовясь в любой момент совершить
что-то ужасное.
- А еще. Неужели ты будешь пить
водку с этими Крестовскими?
- Будет ещё один адвокат. Дочка,
смотри не урони в грязь лицо.
Степан Акимович уже сожалел, что
согласился пойти в гости.
Он представлял, как будет играть
роль беззаботного человека, боясь показаться Смеляковым несчастным. Тем более
что их дочь училась в том классе, откуда он был вынужден забрать свою дочь.
После вынужденной трудотерапии Людмила стала совершенно не такой
как была. Она словно бы слегка одичала, и вела себя, словно Маугли, стараясь за
грубость и резкостью манер скрыть свой страх.
Временами она напоминала случайно
одичавшую кошку. Он немало видел подобных существ и в зверином, и в человечьем
обличии. Обычно они, то старались лизать руки, а то дерзко и в то же время
трусливо нападали в самый неподходящий момент.
Профессор Смеляков был довольно
моложав для своих предпенсионных лет. Он был словно герой оперетты – корректен
и выдержан. В его манерах сквозило нечто английское, словно бы он и впрямь был стойким и вежливым поданным Елизаветы
Второй.
- О. чудесно. Мне как раз надо с
тобой посоветоваться. Как ты смотришь, если моя дочь будет учиться на юриста.
- Твоя дочь?
- Ну, да… Наденька ещё не
определилась, но надо же чем-то заниматься. А быть юристом. Я не имею права
взять её к себе…
Вид Наденьки был довольно
счастливым. Она была свежа, молода и совершенно не боялась быть такой. Степан
Акимович вспомнил, как белозубо улыбалась его девочка, когда ещё была белокурой
и совершенно невинной Принцессой.
Калерия Романовна сделала вид,
что не удивлена. Она помнила Людмилу Головину только ниже пояса, у этой
пай-девочки были идеальные ягодицы. Такой красивый зад всегда хочется
исхлестать хлыстом.
Степан Акимович старался не
выдать своей брезгливости. Он отчего-то жалел эту вздорную женщину, она часто
заговаривала на щекотливые темы, особенно часто бродя возле темы флагелляции.
Попка дочери хозяина дома ничуть
не уступала седалищу самозваной Принцессы. Но Смелякова пока ещё не успела
достать Калерию Романовну. Она вновь ощущала позыв к жестокости.
Надя это чувствовала. Она
невольно робела перед этой неулыбчивой женщиной. Робела и боялась случайно,
совершенно того не желая, пустить струю. Страх мешался с предвкушением
удовольствия, родители так и не сумели напугать её поркой – Надя скучала без
такой долгожданной боли, скучала и превращалась в маленькую позабытую всеми
куклу.
Она ожидала того мгновения, когда сможет распоряжаться
своим телом, сможет быть свободной от оков детства. Нагота была желанна и
страшна одновременно. Наде хотелось дразнить, волновать, но в то же время
оставаться чистой и не тронутой. Страх грязи и стыдных болезней порой окрашивал
её щёки цветом румянца, но от красных щёк сердце билось быстрее.
Теперь одетая почти как взрослая
она ощущала, что пьянеет. Хотя в её фужере плескался безобидный лимонад,
девушка не по-детски веселела и готова была скакать и радоваться жизни.
Красивые бутылки со спиртным,
милые глазу и языку салатики. Надя чувствовала, как становится милой для всех
этих взрослых мужчин, как они смотрят на неё, мысленно соблазняя.
Седовласый адвокат был особенно
красив. От него пахло дорогим одеколоном, и он был похож на одного
классического писателя. Надя не могла вспомнить фамилию этого писателя. Она
затерялась в памяти, словно какая-нибудь мелкая вещь в тёмном чулане…
В комнате было слегка жарковато. Мужчины выходили курить на кухню, а Надя
старательно делала вид, что также гостеприимна, как и её родители.
Крестовские сидели, словно на
горячих углях. Особенно неловко чувствовала себя Виолетта – она понимала, что
невольно конкурирует с этой чистенькой барышней с слегка развратной улыбочкой
латентной шлюшки.
Она легко раздела Наденьку
догола. Раздела пока в мыслях. Понимая, что эта девчонка могла составить им
компанию с её парнем в постели. Что это красивое тело само напрашивается на
приключения, притворяясь развратной. Такая вот детская мимикрия вызывала
улыбку, Наденька явно переигрывала, она была пай-девочкой для одних и начинающая
стерва для других – этакий черно-белый ангелочек с тщательно промытыми мозгами.
Только ближе к полуночи гости
вспомнили о времени.
Крестовские поспешили на
последний троллейбус, а Степан Акимович вызвал такси.
Наденька с сожалением проводила
красивую и милую Виолетту. Ей не терпелось увидеть эту красотку в одеянии Евы.
Чувства зависти и восторга мешались в душе, как водка с томатным соком в
стакане с «Кровавой Мэри».
- Почему я не такая? Ну, почему?
Меня просто боятся развратить. Просто думают, что я буду ябедничать родителям.
Родители поспешили запереться в
спальне. А Наденька, устав от своего праздничного оперения, поспешила скинуть
его и шаловливо зарозоветь возле настенного зеркала, подражая той невинной на
вид, но такой развратной Елене.
Она никак не могла понять, кто
она – тело или душа. Тело было красиво, а душа. Души она почти не чувствовала.
Именно это красивое тело теперь было фаворитом судьбы: все замечали его, все
уважали именно его, говоря, что Надя красива и привлекательна.
- А я и впрямь ничего! – подумала
Надя, поигрывая своими в меру полновесными грудями.
Наконец, усладившись своим
вызывающим видом, она нырнула в дверь ванной комнаты.
Надя потеряла счёт минутам. На крючке
весело желтела её пижамка, но девушка не спешила облачаться в неё. Гораздо интереснее
было подставлять нагое тело шаловливым струйкам – искусственный дождик
старательно орошал её созревающее тело, а сама Надя находила всё более
отзывчивые точки на своём юном теле.
Глаза её были крепко зажмурены и
перед ними возникали приятные образы. Неизвестные ранее мужчины взирали на неё –
седовласый адвокат и этот странный и молчаливый муж исторички. Они смотрели и
старательно подбадривали её, словно бы она была стриптизёршей из ночного клуба.
Родители были маленькой помехой.
Они могли поломать ей кайф. Например, мать, которая имела привычку часто
вставать среди ночи и подглядывать в щёлку за спящей дочерью.
Надя очнулась от того, что
заслышала, как по коридору идёт отец. Он не мог не заметить свет в ванной, и
теперь явно боролся с искусом прочитать нотацию нагой дочери. Надя затаила
дыхание, она поспешила выключить душ и тотчас присела на корточки, подобно согрешившей
Еве пряча своё встревоженное грехом тело.
Сердце юной шкодницы встревожено трепетало.
Она вновь коснулась того странного нелепого органа и стиснула зубы, едва не
прикусив язык.
Отец отправился в уборную.
Надя представляла, как её
родитель устраивается на неудобном, знавшем лучшие времена унитазе, как
сосредоточенно тужится, выманивая из своего нутра не ко времени задремавшего
змия.
Эти обычные для других действия
вызывали у неё скуку и отвращение. Тогда она могла думать только о том, а не
видит ли её кто-либо со стороны. Наде было стыдно за то, что столь вкусные
продукты, умерев в её животе, превратились в такую малосъедобную массу. Массу,
которая слившись в едином потоке с другими подобными массами, обречена на смерть.
Она всегда боялась не до конца выманить
этого зловредного змея. Из газет она знала, что некоторые мужчины любят
запускать в нору этого чудовища своих межножных червей.
«Неужели этого нельзя избежать. И
кто, кто будет первым, кто посмеет сломить меня.
Она поспешно вылезла из ванны, натянула
своё ночное одеяние и поспешила в свою комнату.
Помочь сайту
Поздравления
