Сага о чертополохе (предв. название) - 28

Еремины

Еремины приняли супругу Владимира Казанцева у себя радушно и без колебаний, как настоящие родственники. Они с Антошкой приехали к ним темной ночью, худые и голодные, как бродячие кошки, но живые и здоровые. Прошло лишь несколько дней, а они уже отъелись и отдохнули, стали быстро набираться сил и по-настоящему влились в семью. Лена помогала на кухне и давала уроки русского и арифметики детям, оставившим школу. Антошка быстро освоился в окружении детей и научился беззаботно играть, а нередко и драться с Ванюшкой и Дашенькой. Они сражались на саблях в коридоре и пускали по детской деревянный поезд. Антошка почему-то сразу-же проникся беззаветной любовью к Полине, твердой и строгой в отношениях с детьми, и несмотря на ее холодность и отстраненность, бесстрашно лез к ней на колени, и даже – о, ужас – безнаказанно перебивал ее на полуслове, на что ни один из детей никогда бы не отважился. "Тетя Поля, ты у меня королева”, - провозглашал торжественно мальчик, беря ее ладонями за обе щеки и нежно прижимаясь к ее пышной груди. Полина поначалу смущалась, смотрела растерянно на собеседника, но опустив глаза на ребенка, забывала обо всем и осыпала его легкими поцелуями, обнимала и начинала покачивать его на коленях как младенца. "Если я – твоя королева, кто тогда твоя матушка?”, - расстроганно шутила она и Антошка серьезно отвечал: " Она – моя мама.”

Лена, очень полюбившая в свое время Сонечку, теперь привязалась к Марии и Тоне, с которыми проводила едва ли не все свое время. Няня командовала на кухне, но руки ее выполняли всю самую неблагодарную работу: мытье посуды, чистку картошки и разделку рыбы. С кухни доносилась веселая девичья болтовня, восклицания и зрывы звонкого смеха. Услышав его даже Василий Иванович не мог удержаться и оборвав себя на полуслове слегка улыбался с некой долей изумления во взгляде. Иногда туда заглядывала Полина, но останавливалась у двери, чувствуя себя здесь немного лишней. Лена, не знавшая, что Полины надо было опасаться, немедленно обращалась к ней за поддержкой или подтверждением со словами вроде "правда-же, Полина Никаноровна?”, или, "не правда-ли это глупо?”. Полина переводила глаза с одной на другую, снисходительно улыбалась и замечала:
- Ну и расшумелись вы! Языки бойчее работают, чем руки, - и удалялась.

Василий Иванович, верный своему обыкновению, после утреннего туалета и раннего завтрака тщательнейшим образом одевался, надевал дорогое пальто, проверял, на месте-ли его часы и выходил в город за новостями. Газеты он больше не покупал, пробегал равнодушными глазами по заголовкам на первых страницах и шел дальше. Заглядывал к сестре-попадье, обеспокоенной открытым пренебрежением властей к священнослужителям и грозными слухами о многочисленных расправах с ними по всему региону. Нежно здоровался с племянницами, восхищаясь их примерному поведению и красоте, награждал каждую какой-либо приятной безделицей и уединялся с батюшкой для разговора. Разговоры у них были серьезными, не для женских ушей. Отец Михаил как всегда был против войны и против любого насилия, совершенно не считаясь с политическим положением. Даже при конфискации ценностей из его церкви он не сопротивлялся, со спокойствием выдержал и насмешки и угрозы красных, повторяя: "Как богу будет угодно”. Василий Иванович в глубине души склонялся к тому, чтобы считать его трусом, но, зная его сильный характер, все-же сомневался.
- Что уж тут добро, будь оно хоть сто раз священным. Тут люди гибнут, вот беда. Слыхал, опять говорят расстреляли кой кого из бывших, за контрреволюцию. И то слава богу, что не как в Саратове: там, сказывают, купеческие семьи с детьми и няньками на пароход посадили да в Волге и потопили. Ваша-то родня, Сапожниковы, тоже были там, на том пароходе. Да благодарность еще у людей осталась, его-то с семьей бывшим его работникам вызволить удалось. Приехали, говорят ночью на лодке, да вывезли, спрятали где-то. А других так и пустили ко дну, царствие им небесное.
- Да за что же их так? Детишек опять-же...
- Детей, женщин, прислугу! Они -то при чем? Нет пределу злобе людской. Скоро, наверное, и до нас доберутся.

А тут снова с утра Василий Иванович поспешил к сестрину мужу- попу для разговору. Накануне, третьего марта был подписан позорный брестский мир на совершенно бессовестных условиях. Всеобщему возмущению и ропоту не было предела. Германия прибрала к рукам огромные российские территории, в Прибалтике, в Белоруссии, на Закавказье. Да еще и денежную контрибуцию. К чему столько лет войны, столько жертв и смертей! Он считал Россию осрамленной.

После горьких разговоров и прогулки по грязному, неопрятному городу Василий Иванович с удовольствием возвращался домой, где в его маленьком закрытом мирке царили мир и спокойствие. А с приездом жены Владимира Казанцева, брата его покойной жены, и вовсе стало веселей. Она на Полину волком не зыркала, казалась веселой и смешила весь дом. А уж у нее-то положеньице – не приведи господь. А ну узнают, что мол офицерская жена, могут и в расход пустить вместе с дитем, запросто. И он, Еремин, ничего не сможет сделать для ее спасения. Ну, да до сих пор бог миловал. Он с удовольствием запирал за собой калитку и отгораживал свое семейство от угрожающего мира.

Даже няня казалась моложе и веселее в присутствии Лены. Нечто в ней сильно напоминало ей ее любимую Катерину Антоновну, ее манера поведения, ее говор, пересыпанный короткими французскими фразами. Порой ее пробирала такая тоска по старым добрым времнам, когда были живы и хозяюшка, и язвительный Иван Васильевич, что она неожиданно пускала слезу и девушки со смехом бросались утешать ее, подозревая в скрываемом ею безответном чувстве. Няня смущенно отмахивалась, деланно сердилась, обзывая их бессовестными болтушками и все становилось на свои места.

- Что там за шум такой в детской! Пойди, Паня, посмотри, - сказала как-то няне Полина, появившись на кухне.
Няня бросилась в детскую, а за ней и все остальные. Там стоял невообразимый беспорядок, все вещи кучами разбросаны по комнате, а связанная шелковым кашне Дашенька покорно готовилась принять смерть от двух вооруженных деревянными саблями революционеров.
- Это чёво это вы тута делаете, негодники! - воскликнула няня и бросилась вызволять Дашеньку.
- У-у! - протянула удрученно Маня, глядя на устроенный в комнате беспорядок.
- Безобразие, - как говаривала покойница ваша маменька, - сказала няня, - Un vrais bordel !'
На минуту в комнате установилась тишина, а затем грянул взрыв хохота. Лена и Маня смеялись, держась за животы и приговаривая:
- Ой, не могу! Бо...бордель! Нет, ты слыхала?

_____________________________
' Un vrais bordel ! (фр.) - настоящий бардак

Только Тоня, не поняв по-французски, ошарашенно переводила глаза от одной к другой.
- Ну чёво вы. Чёво? - улыбалась довольная произведенным эффектом няня, - Чать я не дура какая. Сто раз услышишь, и по-басурмански залопочешь!
- А что ты еще знаешь? - с любопытством спросила ее Лена.
- Мало-ли чего. Ну... Je suis épuisée !' Али там: Viens là, ma douce !''
- Ну и что это по-твоему значит?
- "Устала я тута с вами” и "Подь сюды моя лапушка”, - гордо ответила няня.
- Вот вам и Паня! - восхитилась Леночка, - вы слышали? Все! С сегодняшнего дня будем заниматься французским.

_________________________________

' Je suis épuisée (фр.) - я утомилась

'' Viens là, ma douce ! (фр.) - иди сюда, милая

Пока наводили порядок в детской, вернулся Василий Иванович, ходивший в город за новостями. А новости были славные. Василий Иванович находился в приподнятом настроении и сняв с себя в прихожей пальто, заглянул на кухню, удовлетворенно потирая руки.
- Ну-с, дамочки, вот что я вам скажу. Добрые новости у меня сегодня! Девятого числа англичане высадились в Мурманске!
- Девятого чего? - растерянно спросила Полина, не совсем уверенная, что эта новость должна быть причислена к добрым.
- Этого самого, марта-месяца. И другие державы тоже скоро подоспеют нам на помощь. Опять-же сказали мне, что в Сибири и на Украине казаки наши и верные России офицеры собирают силы для защиты отечества от большевиков. Так что недолго нам осталось терпеть.
Женщины слушали его, открыв рты.
- Есть у меня и еще одна удивительная новость! Вы знаете, кого я только-что встретил? Молодого Крюкова! Да, да. Он пока еще скрывается, но успел мне все-же шепнуть, что и у нас тут кой-чего делается.
Василий Иванович потребовал себе чаю и обернулся к Лене:
- Оставь свою картошку и следуй за мной в гостинную.
Лена побледнела, поднялась с лавки и отряхнула с подола картофельные очистки. Василий Иванович смотрел на нее и улыбался. Она облегченно вздохнула и засеменила следом за ним.

- Мужа твоего видели, говорят, в Самаре. Тю-тю-тю! Никаких волнений! - он жестом дирижера закрыл ей рот и с загаворщицким видом добавил:
- Мы немедленно отпишем письмо моему шурину, чтобы от все как следует разузнал и сообшил ему о вашем местонахождении.
- Я еду! Я немедленно еду сама! - воскликнула Лена, проглатывая слезы.
- Никуда ты не едешь! Мы письмом его предупредим, мол тут она, у нас.
-Василий Иванович, миленький, не спорьте, прошу вас. Бог знает, что мне в вашем доме так хорошо, так уютно, что без настоящей надобности я бы никогда его не покинула! Но у меня есть адрес Володиного сослуживца в Самаре, они меня примут.
- Так ведь нет никакой уверенности в том, что они все еще в Самаре!
- Там они, там. Мне о них Ходимцев, царство ему небесное, рассказывал.
На шум прибежала Полина и, поняв в чем дело, тоже попыталась убедить Лену остаться.
- Мила моя, красные в Самаре-то! Новости эти небось уже бородой обросли. Никак Володя не может там сейчас находиться. Зачем ехать к волку в пасть?
Но Лена уперлась на своем. Поняв, что ее не переубедить, Полина стала ее уговаривать, чтобы она оставила у них хотя-бы Антона.
- Дитятко-то оставь тут в тепле. Чай не весна. Опять дорога, холод. Не мучай мальчонку, оставь у нас пока.
В глубине души Лена сознавала, что предложение это вполне разумно, но теплющаяся в ней малюсенькая надежда не позволяла ей оставить сына родственникам. Это была надежда уговорить мужа уехать из страны всем вместе, всей семьей, и присоединиться к родителям во Франции. И какие бы дороги не лежали перед ней, какие бы трудности не ожидали, главное было в том, чтобы собраться всем вместе. И она увезла Антошку с собой.

В доме снова стало тихо и скучно. Василий Иванович пожал плечами: что за родня – семья брата покойной жены? А сердце болит. Что с ними станется? Но недолго горевал он о чужой беде. Крепко застучала калитка в чугунной решетке и он выглянул в окно. За калиткой стоял незнакомый человек, потрясая бумажкой.
- Кого сюда черт несет! - изругался он, но вышел во двор.
- Кто тут! - грозно спросил он.
- Гражданин Еремин? Василий Иваныч?
- Ну я, чего надо?
Открывай давай! Тебе повестка!
- Какая еще повестка?
- От городского Совета оабочих, крестьянских и солдатских депутатов.
- Ну так я ни тот, ни другой и не третий.
- Иди распишись в получении. Сам не придешь – под дулом приведем!
Василий Иванович умерил пыл и взял из рук рассыльного повестку между прутьями калитки.
- Чего тут? Приказом...ды-ды-ды, явка обязательна.
Он повертел бумажку в руках и расписался в толстом купеческом регистре рассыльного.
- Когда велено?
- Там все прописано, чай грамотный, - ответил сердито тот и пошел вон.

Василий Иванович перекрестился, остановившись перед входом шикарного особняка, в котором располагался совет, и вошел в двойные широкие двери не без содрогания. Ему еще не приходилось иметь дела с новыми властями. Он прошел по коридору, тычась то в одну, то в другую дверь, пока один из проходивших мимо не указал ему на лестницу. Василий Иванович поднялся и оказался у двери с надписью: "комиссар по жилищным вопросам”. У двери уже стоял насупленный мужичок и увидев, что Василий Иванович рвется войти без очереди, злобно бросил:
- Давай-давай, поторопись, не терпится тебе из дому вон?
Василий Иванович отдернул руку от дверной ручки и задумчиво отошел к подоконнику.
- Ничего, подожду.
В это время из дверей выглянула лысая голова в очках и спросила:
- Есть тут Еремин?
- Ну я Еремин.
- Заходи.
- А как же я!, - спросил сердитый мужик.
- Тебе ясно было сказано: решение отмене не подлежит. Нечего тут стоять.

Василий Иванович вошел в просторный кабинет, еще хранивший следы роскоши. За рабочим столом сидел человек в гимнастерке с усталым лицом. Он вздохнул и указал посетителю на стул.
- Здравия желаю, - сказал наивненько Василий Иванович.
- Еремин? Василий Иванович?
- Я самый.
- В вашей собственности в настоящее время находится два особняка, если не ошибаюсь.
- Не ошибаетесь. Два особняка и магазин на Никитской.
- Про магазин речи не ведем, он вам уже не принадлежит.
- Это как это?
- А вот так. По постановлению от..., - он приподнял какую-то бумажку и продолжил, - шестого февраля все частные предприятия конфискованы в пользу Советского правительства.
Мы сейчас говорим с вами о жилом фонде.
- Я ничего не говорю, это вы говорите, - ядовито ответил купец.
Комиссар снял очки и стал задумчиво их протирать чистым госовым платком.
- М-м. Вот я вам и говорю, что согласно нашим сведениям в вашей собственности находятся два особняка: один на Заречной, а другой здесь, в городе, на... в Малом Никольском тупике. Правильно я говорю?
Василий Иванович кивнул.
- Так вот: постановлением под номером... от вчерашнего числа, и по приказу... Вы по какому адресу проживаете?
- Сам-то?
- Да, да, сами.
- В тупике.
- Семья имеется?
- А как же! Нас... я с женой, четверо детей, Паня, сноха с ребенком, всего девять человек, - слукавил он, - сноха на сносях, так что скоро будем вдесятером.
- Грамотный? Впишите мне вот сюда имена и фамилии всех членов семьи.
Василий Иванович пододвинул к себе бумажку и стал писать дрожащим почерком. Затем положил ручку и отодвинул листок. Человек в гимнастерке рассеянно пробежал по нему глазами и продолжил:
- А на Заречной кто у вас проживает?
- Жильцы. Уж пятый год, как живут.
- Тогда пусть будет так: дом по улице Заречной конфискован в пользу советского правительства...
Василий Иванович нахмурился и отркрыл было рот, чтобы возмутиться, но комиссар торопливо отчеканил:
- В случае любого сопротивления вы будете подвержены аресту за неподчинение приказам советской власти.
Василий Иванович осторожно покашлял и закрыл рот.
- Подпишитесь, что ознакомлены и так далее. Вот здесь.
Василий Иванович поставил корявую подпись, брызгая чернилами и обиженно сел.
- Вы свободны.
Голос комиссара прозвучал, как ему показалось, с заметным сожалением.
Он встал и неспеша зашагал к двери, размахивая полами пальто, но на полпути голос комиссара окликнул его:
- Гражданин Еремин!
Он встревоженно обернулся.
- Громова Софья Васильевна, в девичестве Еремина, не ваша дочь, случайно?
Василий Иванович чуть вздрогнул, но спокойно ответил:
- Нет, не моя.
- А! Значит однофамилица.
Не ответив, Василий Иванович вышел из кабинета, переполняясь злостью.

С отъездом Антошки Иван все чаще стал пропадать на улице. Василий Иванович уже как то раз отшлепал его, но его все тянуло из дому вон. Привычные забавы с приемной Дашуткой перестали его занимать и он все время норовил выскользнуть за ворота. Высокая чугунная ограда не слишком затрудняла его, он умудрился найти лазейку в заднем дворе и оттуда через забор бежал по своим делам.

В самом конце Никольской, в большом, запущенном дворе стояли красногвардейские лошади, а при них старый добродушный конюх в шинели и задрипанных сапогах. Ванюшка, всегда горевший страстью к лошадям, стал помогать ему ухаживать за коняшками, не гнушался чистить стойло и во всем этом показывал удивительную сноровку. Как то старый Анисим-конюх стаол-было чистить только-что распряженного коня, как Ванюшка вскрикнул и сказал ему с упреком:
- Постой, дед, ты не так!
Он взял клок соломы и тщательно размял ее в умелых руках, и только после этого стал аккуратно шаркать по конской спине.
- Вон ты как!, - удивился Анисим, кто это тебя научил?
- На заводе, - деловито ответил Иван, - вы бы лучше щетку у хозяв попросили, лошадь-то, ее беречь надобно!
- Нету щетки. Да ты прав, пожалуй. Надо попросить. А то вот уедем из города, где там щетки искать.
- Подкова-то совсем поизносилась, пора бы и перековать, - опять с упреком сказал ему мальчик.
- Все-то ты знаешь, все замечаешь! - похвалил его конюх.
- Лошадь – она животная тонкая, к ней внимание надо иметь, - продолжил Иван явно с чужих слов.

Сноровка Ивана к лошадям не осталась незамеченной. Скоро все красногвардейцы полюбили его и каждый требовал, чтобы именно он, а не кто другой, ухаживал за его скакуном. За это его баловали, приносили горячее довольствие в котелке и угощали сахаром, когда был. Иван был счастлив до невозможности и когда зашла речь об отходе отряда в распоряжение Василь Иваныча Чепаева, он забеспокоился.
- Дядя Анисим, возьмите и меня с собой! Я за коняшками ухаживать стану.
- Рано тебе еще. Тятька вот жопу напорет, будешь знать.
- А чего мне тятька! Я сам по себе. Возьмите, все равно сбегу. Муторно мне дома с бабами.
- Но-но, не балуй. Чай лошадей-то кругом навалом, а мы воевать.
- Значит не возьмете?
- Домой ступай вон и мамку слушай.
- Нет у меня мамки, одна только мачеха.
- Ишь ты, болезный. Все равно рано. Нет, и никаких гвоздей.
Но Иван уже замыслил ехать на войну со своими новыми друзьями. Собрал он в дорогу старую назаркину котомку, что пылилась на гвозде на конюшне, положил в нее свои новые ботинки, пару рубашек, штанов и затаил все это в соломе. Решил он ехать за отрядом скрытно и без спросу, а там, когда отъедут от города, чай сжалятся, да и возьмут.

Все так и произошло. Пропал он однажды утром и больше не вернулся. Василий Иванович сбился с ног, разыскивая его, узнавал его в силуэте каждого второго беспризорника, ездил к Романовым на конный завод, где мальчик привык торчать неделями. Ивана он не нашел, но Михаил Романов со своими странностями скосил глаза вбок, покряхтел и сказал:
- Вернется твой Ванька, искать бесполезно. Сам придет. Ты его только не брани, когда появится, не то уйдет навсегда.
- И откуда ты все это знаешь?
- Вижу я, Василий Иванович.
- Как видишь-то?
- Сам не знаю. Вижу, и все.
- А чего же ты дом мой отобранный не видел?
- Я видел.
- А чего же не сказал тогда?
- А зачем? Дом все равно бы отобрали, в любом случае, а если бы ты заартачился, и себя бы сгубил. Вон, свой-то дом я скорешенько к рукам прибрал. Жильцов выселил, а сам живу.
- А как же тут?
- А тут у меня сын мой Иван с Акулиной да с конюхом. Да и сам я чуть не все время тут торчу. Недолго мне с лошадьми возиться осталось. Две из лучших я продал потихоньку. Остался у меня один жеребчик – страсть моя и радость. Его то я никому не отдам. Отберут ведь! Скоро, придет время – все отберут.
- Тьфу, ты, господи, твоя воля! Сам не знаешь, о чем толкуешь.
- Знать-то знаю, да не всегда болтаю, - холодно сказал Романов и сплюнул в снег.
Василий Иванович вовремя вспомнил, что шутить с Романовым нельзя и добродушно хлопнул его по плечу.

Он вернулся домой так и не найдя сына, но все-же немного успокоился. Придет – так придет.