ГлавнаяПрозаКрупные формыРоманы → Разговор с батюшкой. Отрывок из романа "Встретимся у Амура или поцелуй судьбы"

Разговор с батюшкой. Отрывок из романа "Встретимся у Амура или поцелуй судьбы"

10 декабря 2013 - Ирина Касаткина
article174233.jpg

        Очнулась она нескоро. Открыв глаза, Настя обнаружила себя в незнакомой комнате с белыми стенами и потолком. Она лежала на кровати, рядом сидела Наталья и с тревогой смотрела на нее. Поймав Настин взгляд, Наташка радостно закричала:

        − Мама, она очнулась! Глаза открыла! Как ты себя чувствуешь? Говорить можешь?

        − Пить хочу. − Настя с трудом разжала слипшиеся губы. Язык во рту еле ворочался, и в горле пересохло, будто она не пила три дня.  − Где я?

        − В больнице, где же еще. Лежи, ты под капельницей.

        Дверь отворилась. В палату вошла Наташкина мама с тонометром в руках. Присев на кровать, она померила Насте давление.

       − Уже лучше, − удовлетворенно кивнула Белла Викторовна, − и пульс почти в норме. Ну и напугала же ты нас. Лежала, как мертвая, ни кровиночки в лице. Пойду, бабушке твоей позвоню, что ты пришла в себя. А то она разрывается между дедом и тобой: у того тоже подозрение на инсульт. Левую часть туловища почти парализовало.

        И Настя разом вспомнила все. − Что было потом? − севшим от страха голосом спросила она. − Где мама? А отец? Она его не убила?

        − Нет, успел отскочить. Уехал на автобусе. А мама твоя уехала к сестре в Назрань.

        − К тете Лизе? Как же она туда доберется? Одна?

       − Села да поехала. Никого не стала слушать. Твоя тетя должна бабушке позвонить, как она доехала.     

      − Я хочу встать.

      − Сейчас, только иголку выну. − Белла Викторовна отсоединила капельницу и помогла ей подняться. Сначала Настя не могла даже стоять. Но потом  стены понемногу перестали кружиться и, наконец, остановились. Она посидела на кровати, затем снова встала. На нетвердых ногах дошла до двери, потом вернулась.

      − Я домой хочу. − Настя просительно посмотрела на Наташкину маму. − Можно мне домой?

      − Может, полежишь до завтра? Ты еще слишком слаба.

      − Нет, мне уже лучше. Дома полежу.

      − Ладно, пойду, попрошу, что тебя отвезли. Наташа с тобой поедет, побудет у тебя, пока в себя не придешь. Хоть поесть тебе приготовит.

       − Да мне неудобно столько хлопот вам доставлять. Наташе ведь к экзаменам надо готовиться. Может, я сама?

      − Нет, нет, и не думай. Одну не пущу. Езжайте вместе.

      Только переступив порог родной квартиры, Настя почувствовала, как Наташкина мама была права. В пыльной квартире держался стойкий дух несчастья. Она с трудом заставила себя войти в комнату родителей. Пузырек из-под но-шпы так и валялся на полу, рядом стоял стакан с недопитой водой. Цветы на подоконнике увяли, и любимый материнский кактус серо-зеленой тряпочкой лежал в своем красивом горшочке. От вида всего этого Насте снова сделалось худо.

      − Ты чего побледнела? − встрепенулась чуткая Наташка. – Опять нехорошо? Может, назад?

      − Нет, ничего. Давай в магазин сходим, купим чего-нибудь. Хоть к чаю.

     − Проголодалась? Какое счастье! Раз есть хочешь, жить будешь. Не надо в магазин: мама дала котлеты и салат, − все в сумке. Даже хлеб есть, и вафли к чаю. Сейчас подогрею.

     Они направились на кухню. Но только Наталья поставила сковороду на огонь, как зазвонил телефон. Настя схватила трубку.

      − Объявилась, наконец! − услышала она Лялькин голос, полный негодования. − Ты знаешь, что отец при смерти? У него инфаркт! Скажи своей идиотке-матери, если он умрет, я вам обеим головы поотрываю! Это ж надо додуматься − машину порубить! Ей надо его в гроб загнать! Чтоб мой ребенок без отца рос! Неужели нельзя вести себя по-человечески?

       Отшвырнув трубку, словно гремучую змею, Настя упала на диван и уткнулась лицом в подушку. − Все, больше не могу, − глухо проговорила она. − Не могу больше.   

        И тяжело зарыдала.

        Брошенная трубка продолжала вопить Лялькиным голосом. Наташа убавила огонь под сковородой и неспешно подняла ее.

      − Слушай ты, блядь! −  Глаза подруги сузились от гнева. − Ты разбила чужую семью и еще смеешь вякать? Да ты знаешь, что Галина Артуровна с горя умом тронулась? Что она руки на себя наложила? Что Настя почти сутки пролежала в больнице без сознания? Если ты, сука, еще посмеешь угрожать моей подруге, я из тебя мартышку сделаю! Уматывай лучше в свою вонючую деревню, и там рожай своего ублюдка. Погоди, тебе еще аукнется твоя подлость.

      И не ожидая ответа, швырнула трубку на аппарат. Потом села на диван и прижалась к подруге:

       − Настюха, ну не реви.  Не реви, а?  А то я тоже сейчас разревусь. Нет, ты скажи, за что нам такое? Мы так старались быть хорошими! Учились, как проклятые, вкалывали с утра до вечера. А жизнь нас мордой об стенку, об стенку! За что, а? Да я помню, помню! − закричала она в заверещавший сотовый − скажи, пусть на завтра перенесет. Придумай что-нибудь.

        − Это биологичка, − пояснила она, − у меня урок через час. Сказала матери, чтоб перенесла.

         − Иди, Наташа. − Настя вытерла глаза. − Иди, тебе надо готовиться к экзамену. Я сама как-нибудь.

         − Не, сегодня одну тебя не оставлю, и не проси. Ночевать здесь буду. Давай, мой руки и ешь, уже котлеты подогрелись. 

       − Слушай, Настя, − обратилась к подруге Наталья, когда они допивали кофе. − Врачиха обеспокоена твоими частыми обмороками. Говорит, тебе надо сделать томограмму головного мозга, вдруг там сужение сосудов или еще что.

        − Ну, сужение, ну и что? − Настя равнодушно пожала плечами. −  Его что, можно расширить? Ты представляешь, сколько это стоит? Обследование на томографе − это же дикие деньги. Пусть уж. Да и не так часто я теряю сознание, только когда очень расстраиваюсь. Может, это такая защитная реакция. Наташа, у меня не выходит из головы, что отец при смерти. Может, уже умер? Боже, как мне больно! Я же его всю жизнь обожала. Как мне теперь жить, скажи?

        − Сам виноват. Получил, что заслужил. И нечего страдать из-за него. Ты бы лучше позвонила бабушке, может, она уже знает, доехала ли Галина Артуровна. И что с дедушкой, − может, его в больницу положить?

       − Доехала, доехала, − успокоила Зарочка внучку, − Лизонька ее встретила. Говорит: лежит и молчит. Ничего, может, смена обстановки на нее подействует. Ох, горе какое! Что теперь на ее кафедре говорить? Она ведь, наверно, работать не сможет. Отец не звонил?

       − Он в больнице с подозрением на инфаркт. Ба, а как дедушка? Может, его тоже в больницу?

       − Нет, он уже подниматься пытается. Он не согласится. Никогда в больницах не лежал. Настенька, как ты, внученька? Может, с нами пока поживешь?

       − Не могу, надо работу искать. Деньги кончатся, и что тогда? Надо же на что-то жить.

       − Ну, смотри, тебе видней. Звони, если что нужно. Дед оклемается, привезем тебе кое-что из запасов, что с зимы остались. Черешня уж совсем поспела. И малина пошла. Будет время, приезжайте с Наташенькой. Только предупредите, чтоб я вкусненького приготовила.

       − Ладно, приедем.

      Утром Наташа убежала в больницу, а Настя долго еще лежала, пытаясь собраться с мыслями. Голова раскалывалась. Почему-то пришла мысль, что с отцовской кафедры никто так и не позвонил, – наверно, уже все знают. И у мамы, конечно, тоже. Неужели она не вернется домой? Как она закричала «нет, ни за что!» Бедная мамочка, как же ей было больно!  Почему она так тяжело все это восприняла? Ведь расходятся же другие люди, − и ничего, никто не сходит с ума. Вон Алевтина: выставила своего пьющего мужа и завела нового. А прежний иногда заходит в гости, хотя у него тоже новая жена. Как хочется повернуть назад, вдруг пришла в голову мысль. Чтоб мы снова были вместе: мама, папа и я. И Вадим. Может, не нужно было идти к нему домой, настоять, что ей надо в магазин. Хотя, что бы это изменило? Он бы все равно улетел, а дальше все было бы, как сейчас.

       Зазвонил телефон, пришлось подняться. Звонил из Мурома дядя Юра. При звуке его голоса Настя растерялась. Как теперь с ним разговаривать? Она так его любила. И тетю Нину. Они всегда были к ней добры.  Но он брат отца, и Лялькин ребенок будет ему племянником. Она, Настя, не должна иметь с ними ничего общего. Но как же это трудно.   

     − Племяшечка, мы все знаем! − сочувственно прокричал дядя, − Знаем, что мой братец натворил. Мы вам не могли дозвониться, позвонили твоей бабушке, она все и рассказала. Ты не подскажешь, как с ним связаться? Уж я ему, старому пню, все выскажу!

      Настя сухо продиктовала номер отцовского сотового и положила трубку. Но через десять минут телефон зазвонил снова. Теперь это была тетя Нина.

      − Настенька, деточка, ты не держи на нас зла. Мы же тебя любим, ты нам навсегда родная. Юрий не может с ним созвониться, его сотовый не отвечает. Как его найти, не подскажешь?

       − Не знаю. − У Насти где-то был записан Лялькин телефон, но сама мысль, что муромские родственники станут звонить туда, была невыносима. Нет, через нее, Настю, они с Лялькой не познакомятся, пусть уж как-нибудь сами. − Он в больнице с подозрением на инфаркт.

        И, не дожидаясь ответа, снова положила трубку. Походила по комнате, оделась, вышла на улицу. Постояла, пытаясь сообразить, куда пойти. Ничего путного в голову не приходило. Схожу в Центр трудоустройства, решила, он где-то возле рынка. Может, там какую работу предложат, хоть временную. И направилась к автобусной остановке.

        Но в Центре трудоустройства ей не повезло. Там нужно было предъявлять паспорт, а она об этом не знала и потому не захватила. Настя вышла на базарную площадь и остановилось в нерешительности. Прямо перед ней ослепительно сиял золотыми куполами огромный, недавно отреставрированный собор. И ее с неожиданной силой потянуло туда.  

      Она поднялась по ступенькам, опустила десять рублей в копилку для пожертвований и прошла в молитвенный зал. Там было тихо и немноголюдно. Настя купила свечку, зажгла и воткнула в подсвечник перед иконой Божьей матери. Но едва она подняла глаза к иконе, как свеча погасла. Настя попыталась зажечь ее от соседней свечки, но загоревшийся фитилек снова потух. Тогда она воткнула незажженную свечу обратно в подсвечник, закрыла лицо ладошками и тихо заплакала.

        Неслышными шагами подошел священник, зажег ее свечу и ласково обратился к Насте со словами утешения. Но от звука его голоса девушка зарыдала в голос. В ее сторону стали оборачиваться прихожане. Взяв Настю за руку, священник повел ее из зала. Они прошли в крошечную комнатку, он усадил ее на лавку, сам сел рядом.

        − Поведай, дочь моя, о своем горе. − В голосе священника было столько участия, что Настя сразу прониклась к нему доверием. −  Я помолюсь о тебе, и, может, Господь смилостивится. Не бойся, я сохраню твою тайну, нас услышит только Всевышний. Облегчи душу.

       И Настя рассказала об ужасном горе, постигшем ее семью. Священник молча выслушал ее  и, потемнев лицом,  долго смотрел на распятого Христа.

      − Ты совершила тяжкий грех, − наконец, сурово промолвил он. − Ты предала отца своего.

      − Как предала? − изумилась Настя. − Это я предала? Это он нас с мамой предал, изменил ей со своей студенткой, которая ему в дочери годится.

      − Ты предала его, − сухо повторил священник. −  Ты уподобилась Хаму, посмевшему лицезреть отца своего в непотребном виде. Это тяжкий грех! Кто ты такая, чтобы судить того, кто дал тебе великое благо − жизнь? Он вырастил тебя, качал на руках, кормил и поил, оберегал от превратностей. За это ты должна вечно благодарить отца своего, что бы он ни совершил. А ты отвернулась от него, отказалась даже выслушать. Грех это, тяжкий грех!

      − Но тогда я предала бы маму! − горячо возразила Настя, − ведь она едва не покончила с собой. Разве можно простить такое?

        − Не тебе судить отца твоего! Отношения твоих родителей касаются только их. А твой долг: любить и почитать обоих и в горе, и в радости. Моли Бога и отца своего, несчастная, чтобы он простил твой тяжкий грех, и чтобы вернулась к тебе любовь родителя твоего. 

      − А мама? Как же быть с ней?

      − За мать свою отдельно молись. Лишать себя жизни − смертный грех, она не должна была такое совершать. В горе должно обращаться к Богу. Но не тебе судить и ее. Молись за них обоих, помогай во всем отцу и матери − и всемилостивейший Бог наш, может быть, простит тебя. Поддержи отца своего в хвори, не отвергай его любви к тебе. Не становись между ним и его избранницей, носящей в чреве брата твоего. Бог им судья, но не ты. Ступай и делай, как велю!

       Он тяжело поднялся и, не оборачиваясь, ушел за ширму. Настя в полной растерянности вышла из собора и остановилась, ослепленная светом дня. В ее душе что-то перевернулось, боль стала иной, не такой режущей − и снова сильно захотелось плакать. Но она не могла себе этого позволить, ведь кругом были люди. В глубокой задумчивости девушка пересекла широкую площадь и поехала домой.

 

© Copyright: Ирина Касаткина, 2013

Регистрационный номер №0174233

от 10 декабря 2013

[Скрыть] Регистрационный номер 0174233 выдан для произведения:

        Очнулась она нескоро. Открыв глаза, Настя обнаружила себя в незнакомой комнате с белыми стенами и потолком. Она лежала на кровати, рядом сидела Наталья и с тревогой смотрела на нее. Поймав Настин взгляд, Наташка радостно закричала:

        − Мама, она очнулась! Глаза открыла! Как ты себя чувствуешь? Говорить можешь?

        − Пить хочу. − Настя с трудом разжала слипшиеся губы. Язык во рту еле ворочался, и в горле пересохло, будто она не пила три дня.  − Где я?

        − В больнице, где же еще. Лежи, ты под капельницей.

        Дверь отворилась. В палату вошла Наташкина мама с тонометром в руках. Присев на кровать, она померила Насте давление.

       − Уже лучше, − удовлетворенно кивнула Белла Викторовна, − и пульс почти в норме. Ну и напугала же ты нас. Лежала, как мертвая, ни кровиночки в лице. Пойду, бабушке твоей позвоню, что ты пришла в себя. А то она разрывается между дедом и тобой: у того тоже подозрение на инсульт. Левую часть туловища почти парализовало.

        И Настя разом вспомнила все. − Что было потом? − севшим от страха голосом спросила она. − Где мама? А отец? Она его не убила?

        − Нет, успел отскочить. Уехал на автобусе. А мама твоя уехала к сестре в Назрань.

        − К тете Лизе? Как же она туда доберется? Одна?

       − Села да поехала. Никого не стала слушать. Твоя тетя должна бабушке позвонить, как она доехала.     

      − Я хочу встать.

      − Сейчас, только иголку выну. − Белла Викторовна отсоединила капельницу и помогла ей подняться. Сначала Настя не могла даже стоять. Но потом  стены понемногу перестали кружиться и, наконец, остановились. Она посидела на кровати, затем снова встала. На нетвердых ногах дошла до двери, потом вернулась.

      − Я домой хочу. − Настя просительно посмотрела на Наташкину маму. − Можно мне домой?

      − Может, полежишь до завтра? Ты еще слишком слаба.

      − Нет, мне уже лучше. Дома полежу.

      − Ладно, пойду, попрошу, что тебя отвезли. Наташа с тобой поедет, побудет у тебя, пока в себя не придешь. Хоть поесть тебе приготовит.

       − Да мне неудобно столько хлопот вам доставлять. Наташе ведь к экзаменам надо готовиться. Может, я сама?

      − Нет, нет, и не думай. Одну не пущу. Езжайте вместе.

      Только переступив порог родной квартиры, Настя почувствовала, как Наташкина мама была права. В пыльной квартире держался стойкий дух несчастья. Она с трудом заставила себя войти в комнату родителей. Пузырек из-под но-шпы так и валялся на полу, рядом стоял стакан с недопитой водой. Цветы на подоконнике увяли, и любимый материнский кактус серо-зеленой тряпочкой лежал в своем красивом горшочке. От вида всего этого Насте снова сделалось худо.

      − Ты чего побледнела? − встрепенулась чуткая Наташка. – Опять нехорошо? Может, назад?

      − Нет, ничего. Давай в магазин сходим, купим чего-нибудь. Хоть к чаю.

     − Проголодалась? Какое счастье! Раз есть хочешь, жить будешь. Не надо в магазин: мама дала котлеты и салат, − все в сумке. Даже хлеб есть, и вафли к чаю. Сейчас подогрею.

     Они направились на кухню. Но только Наталья поставила сковороду на огонь, как зазвонил телефон. Настя схватила трубку.

      − Объявилась, наконец! − услышала она Лялькин голос, полный негодования. − Ты знаешь, что отец при смерти? У него инфаркт! Скажи своей идиотке-матери, если он умрет, я вам обеим головы поотрываю! Это ж надо додуматься − машину порубить! Ей надо его в гроб загнать! Чтоб мой ребенок без отца рос! Неужели нельзя вести себя по-человечески?

       Отшвырнув трубку, словно гремучую змею, Настя упала на диван и уткнулась лицом в подушку. − Все, больше не могу, − глухо проговорила она. − Не могу больше.   

        И тяжело зарыдала.

        Брошенная трубка продолжала вопить Лялькиным голосом. Наташа убавила огонь под сковородой и неспешно подняла ее.

      − Слушай ты, блядь! −  Глаза подруги сузились от гнева. − Ты разбила чужую семью и еще смеешь вякать? Да ты знаешь, что Галина Артуровна с горя умом тронулась? Что она руки на себя наложила? Что Настя почти сутки пролежала в больнице без сознания? Если ты, сука, еще посмеешь угрожать моей подруге, я из тебя мартышку сделаю! Уматывай лучше в свою вонючую деревню, и там рожай своего ублюдка. Погоди, тебе еще аукнется твоя подлость.

      И не ожидая ответа, швырнула трубку на аппарат. Потом села на диван и прижалась к подруге:

       − Настюха, ну не реви.  Не реви, а?  А то я тоже сейчас разревусь. Нет, ты скажи, за что нам такое? Мы так старались быть хорошими! Учились, как проклятые, вкалывали с утра до вечера. А жизнь нас мордой об стенку, об стенку! За что, а? Да я помню, помню! − закричала она в заверещавший сотовый − скажи, пусть на завтра перенесет. Придумай что-нибудь.

        − Это биологичка, − пояснила она, − у меня урок через час. Сказала матери, чтоб перенесла.

         − Иди, Наташа. − Настя вытерла глаза. − Иди, тебе надо готовиться к экзамену. Я сама как-нибудь.

         − Не, сегодня одну тебя не оставлю, и не проси. Ночевать здесь буду. Давай, мой руки и ешь, уже котлеты подогрелись. 

       − Слушай, Настя, − обратилась к подруге Наталья, когда они допивали кофе. − Врачиха обеспокоена твоими частыми обмороками. Говорит, тебе надо сделать томограмму головного мозга, вдруг там сужение сосудов или еще что.

        − Ну, сужение, ну и что? − Настя равнодушно пожала плечами. −  Его что, можно расширить? Ты представляешь, сколько это стоит? Обследование на томографе − это же дикие деньги. Пусть уж. Да и не так часто я теряю сознание, только когда очень расстраиваюсь. Может, это такая защитная реакция. Наташа, у меня не выходит из головы, что отец при смерти. Может, уже умер? Боже, как мне больно! Я же его всю жизнь обожала. Как мне теперь жить, скажи?

        − Сам виноват. Получил, что заслужил. И нечего страдать из-за него. Ты бы лучше позвонила бабушке, может, она уже знает, доехала ли Галина Артуровна. И что с дедушкой, − может, его в больницу положить?

       − Доехала, доехала, − успокоила Зарочка внучку, − Лизонька ее встретила. Говорит: лежит и молчит. Ничего, может, смена обстановки на нее подействует. Ох, горе какое! Что теперь на ее кафедре говорить? Она ведь, наверно, работать не сможет. Отец не звонил?

       − Он в больнице с подозрением на инфаркт. Ба, а как дедушка? Может, его тоже в больницу?

       − Нет, он уже подниматься пытается. Он не согласится. Никогда в больницах не лежал. Настенька, как ты, внученька? Может, с нами пока поживешь?

       − Не могу, надо работу искать. Деньги кончатся, и что тогда? Надо же на что-то жить.

       − Ну, смотри, тебе видней. Звони, если что нужно. Дед оклемается, привезем тебе кое-что из запасов, что с зимы остались. Черешня уж совсем поспела. И малина пошла. Будет время, приезжайте с Наташенькой. Только предупредите, чтоб я вкусненького приготовила.

       − Ладно, приедем.

      Утром Наташа убежала в больницу, а Настя долго еще лежала, пытаясь собраться с мыслями. Голова раскалывалась. Почему-то пришла мысль, что с отцовской кафедры никто так и не позвонил, – наверно, уже все знают. И у мамы, конечно, тоже. Неужели она не вернется домой? Как она закричала «нет, ни за что!» Бедная мамочка, как же ей было больно!  Почему она так тяжело все это восприняла? Ведь расходятся же другие люди, − и ничего, никто не сходит с ума. Вон Алевтина: выставила своего пьющего мужа и завела нового. А прежний иногда заходит в гости, хотя у него тоже новая жена. Как хочется повернуть назад, вдруг пришла в голову мысль. Чтоб мы снова были вместе: мама, папа и я. И Вадим. Может, не нужно было идти к нему домой, настоять, что ей надо в магазин. Хотя, что бы это изменило? Он бы все равно улетел, а дальше все было бы, как сейчас.

       Зазвонил телефон, пришлось подняться. Звонил из Мурома дядя Юра. При звуке его голоса Настя растерялась. Как теперь с ним разговаривать? Она так его любила. И тетю Нину. Они всегда были к ней добры.  Но он брат отца, и Лялькин ребенок будет ему племянником. Она, Настя, не должна иметь с ними ничего общего. Но как же это трудно.   

     − Племяшечка, мы все знаем! − сочувственно прокричал дядя, − Знаем, что мой братец натворил. Мы вам не могли дозвониться, позвонили твоей бабушке, она все и рассказала. Ты не подскажешь, как с ним связаться? Уж я ему, старому пню, все выскажу!

      Настя сухо продиктовала номер отцовского сотового и положила трубку. Но через десять минут телефон зазвонил снова. Теперь это была тетя Нина.

      − Настенька, деточка, ты не держи на нас зла. Мы же тебя любим, ты нам навсегда родная. Юрий не может с ним созвониться, его сотовый не отвечает. Как его найти, не подскажешь?

       − Не знаю. − У Насти где-то был записан Лялькин телефон, но сама мысль, что муромские родственники станут звонить туда, была невыносима. Нет, через нее, Настю, они с Лялькой не познакомятся, пусть уж как-нибудь сами. − Он в больнице с подозрением на инфаркт.

        И, не дожидаясь ответа, снова положила трубку. Походила по комнате, оделась, вышла на улицу. Постояла, пытаясь сообразить, куда пойти. Ничего путного в голову не приходило. Схожу в Центр трудоустройства, решила, он где-то возле рынка. Может, там какую работу предложат, хоть временную. И направилась к автобусной остановке.

        Но в Центре трудоустройства ей не повезло. Там нужно было предъявлять паспорт, а она об этом не знала и потому не захватила. Настя вышла на базарную площадь и остановилось в нерешительности. Прямо перед ней ослепительно сиял золотыми куполами огромный, недавно отреставрированный собор. И ее с неожиданной силой потянуло туда.  

      Она поднялась по ступенькам, опустила десять рублей в копилку для пожертвований и прошла в молитвенный зал. Там было тихо и немноголюдно. Настя купила свечку, зажгла и воткнула в подсвечник перед иконой Божьей матери. Но едва она подняла глаза к иконе, как свеча погасла. Настя попыталась зажечь ее от соседней свечки, но загоревшийся фитилек снова потух. Тогда она воткнула незажженную свечу обратно в подсвечник, закрыла лицо ладошками и тихо заплакала.

        Неслышными шагами подошел священник, зажег ее свечу и ласково обратился к Насте со словами утешения. Но от звука его голоса девушка зарыдала в голос. В ее сторону стали оборачиваться прихожане. Взяв Настю за руку, священник повел ее из зала. Они прошли в крошечную комнатку, он усадил ее на лавку, сам сел рядом.

        − Поведай, дочь моя, о своем горе. − В голосе священника было столько участия, что Настя сразу прониклась к нему доверием. −  Я помолюсь о тебе, и, может, Господь смилостивится. Не бойся, я сохраню твою тайну, нас услышит только Всевышний. Облегчи душу.

       И Настя рассказала об ужасном горе, постигшем ее семью. Священник молча выслушал ее  и, потемнев лицом,  долго смотрел на распятого Христа.

      − Ты совершила тяжкий грех, − наконец, сурово промолвил он. − Ты предала отца своего.

      − Как предала? − изумилась Настя. − Это я предала? Это он нас с мамой предал, изменил ей со своей студенткой, которая ему в дочери годится.

      − Ты предала его, − сухо повторил священник. −  Ты уподобилась Хаму, посмевшему лицезреть отца своего в непотребном виде. Это тяжкий грех! Кто ты такая, чтобы судить того, кто дал тебе великое благо − жизнь? Он вырастил тебя, качал на руках, кормил и поил, оберегал от превратностей. За это ты должна вечно благодарить отца своего, что бы он ни совершил. А ты отвернулась от него, отказалась даже выслушать. Грех это, тяжкий грех!

      − Но тогда я предала бы маму! − горячо возразила Настя, − ведь она едва не покончила с собой. Разве можно простить такое?

        − Не тебе судить отца твоего! Отношения твоих родителей касаются только их. А твой долг: любить и почитать обоих и в горе, и в радости. Моли Бога и отца своего, несчастная, чтобы он простил твой тяжкий грех, и чтобы вернулась к тебе любовь родителя твоего. 

      − А мама? Как же быть с ней?

      − За мать свою отдельно молись. Лишать себя жизни − смертный грех, она не должна была такое совершать. В горе должно обращаться к Богу. Но не тебе судить и ее. Молись за них обоих, помогай во всем отцу и матери − и всемилостивейший Бог наш, может быть, простит тебя. Поддержи отца своего в хвори, не отвергай его любви к тебе. Не становись между ним и его избранницей, носящей в чреве брата твоего. Бог им судья, но не ты. Ступай и делай, как велю!

       Он тяжело поднялся и, не оборачиваясь, ушел за ширму. Настя в полной растерянности вышла из собора и остановилась, ослепленная светом дня. В ее душе что-то перевернулось, боль стала иной, не такой режущей − и снова сильно захотелось плакать. Но она не могла себе этого позволить, ведь кругом были люди. В глубокой задумчивости девушка пересекла широкую площадь и поехала домой.

 

 
Рейтинг: 0 469 просмотров
Комментарии (0)

Нет комментариев. Ваш будет первым!