Помочь сайту
Поздравления
Пятый стол. Лада. Пикантно. 5.21.
20 апреля 2015 -
Юлия Кхан
5.21.
Не успели мы выехать за ограждение, как у ворот с визгом припарковался знакомый «гелендваген». Джон буквально выпрыгнул из машины и побежал навстречу нашему движению. Влад исподлобья взглянул на меня и затормозил. Выйти и открыть мне дверь не успел, Джон опередил его.
– Ладушка, дорогая, что произошло?
– Ничего неожиданного. Как ты узнал? – мне не хотелось выходить из салона. Время было еще не слишком позднее, и в наступающих сумерках все же с нашего балкона вполне можно было наблюдать сцену этой встречи, а мне совсем не хотелось давать Вельханову повод позлорадствовать.
– Мне сообщил дежурный, что твоя машина выезжает с парковки. На ночь глядя, куда ты собралась, милая моя?
– К тебе! – соврала я. – Мы прояснили отношения с Алексеем. Я свободна, Женя! Увези меня отсюда, прошу тебя.
– Да, да, конечно же, – засуетился Джон, что было совершенно на него не похоже. – Садись ко мне в машину. Хотя, нет, так будет неправильно. Следуйте за мной, держите небольшую дистанцию, чтобы мой кортеж вас не теснил, но сильно не отставайте, в сумерках заблудитесь еще.
Мы двинулись следом за проблесковым маячком на машине Максимова, хотя в это время суток движение в городе и так не было слишком активным, и такие предосторожности были явно излишни. Видимо Женька просто перестраховывался, чтобы мы не отстали в пути.
Путь наш лежал прочь из города. Мне было все равно. Я так и так бы выехала из «Максимы» с Максимовым или без. Просто сейчас все стало казаться таким простым и естественным: я уезжаю, я не одна, со мной мужчина, который любит меня по-настоящему, а не только делает вид. Мы уедем с ним подальше от господина «все вокруг враги, а я один хороший». Сын сделает карьеру морского офицера. Дочь выйдет замуж, думаю, к тому все идет, и моя личная жизнь ее совершенно перестанет заботить. А Алексей пусть себе играется дальше, со своей новой куклой и ее поскребышем. Желаю ему счастья! Впрочем, как и себе, конечно же…
Мы снова свернули на проселочную дорогу, где, как мне показалось, я уже побывала сегодня. Равнодушно отмечая знакомые детали пейзажа за окном, я уже даже ждала, что мы въедем в тоннель. Так оно и вышло. Оказавшись в почти полной темноте, Влад вдавил педаль газа, чтобы не отставать и не терять из виду проблеск маячка на капоте «гелика». Я лишь мельком успевала замечать, что тоннель имеет по обе стороны массу ответвлений. Мы летели как стрела, и через десять минут въехали на территорию огромного подземного парковочного комплекса.
Джон уже встречал наш автомобиль, идя мне навстречу с распростертыми объятиями.
– Ну, вот, наконец-то ты дома!
– Дома? А где мы?
– В моей личной резиденции, на глубине полутора тысяч метров под землей. Над нами «Максима», только прямого доступа оттуда сюда ни у кого нет. Можешь быть свободен, Влад, ты нам в эту смену больше не нужен. Пойдем, дорогая! – Джон взял меня под руку, и мы проследовали к лифту.
Я оглянулась в последнюю минуту. Влад тихо переговаривался с одним из «незаметных», они весело над чем-то посмеивались (надеюсь, не над нами) и производили впечатление давних приятелей. Или мне это померещилось? Надо же, как заразна паранойя!? Оглянувшись повторно, никакого Влада, стоящего рядом с охранником и в помине не было. Жуть какая, галлюцинации у меня, что ли? Все, надо все выбросить из головы. Начинаю жизнь с чистого листа!
Лифт оказался вместительным, даже более чем (что кардинально отличалось от традиционных архитектурных проектов «Максимы»). В нем запросто могла бы поместиться рота охранников, вызываемых генеральным директором по тревоге. Однако, обстановка выглядела значительно миролюбивее, чем мои неожиданные ассоциации: вдоль стен стояли мягкие диванчики, на стенах были развешаны постмодернисткие акварели. Пахло озоном. Джон осторожно взял меня за руку.
– Я сейчас с таким удовольствием уложил бы тебя на один из этих диванчиков, но не хочу торопиться: ты же знаешь, предвкушение всегда слаще самого действия. Я СТОЛЬКО ждал, потерплю еще… Ты не против?
Не против чего, я не очень поняла, однако кивнула… Лифт начал движение, но по ощущениям нельзя было понять, движемся ли мы наверх, или же, наоборот, погружаемся еще глубже. Наконец, звоночек сообщил нам, что мы прибыли.
Лифт распахнулся в огромный холл. Такого великолепия я себе и не представляла. Безусловно, наивно было предполагать, что отец-основатель и генеральный директор корпорации не имеет своей берлоги, как он чаще всего шутил, и перебивается случайными ночевками, где придется. Конечно же, эта имиджевая легенда не выдерживала никакой критики! Но поскольку ее никто не оспаривал, а свидетелей того, где же на самом деле изволит квартировать господин Максимов, до сих пор не обнаруживалось, то эту тему мусолить с кем-либо не имело смысла…
Но это… Это было подобно сказке: арабской «тысяче и одной ночи», возможно, и не снился масштаб здешней роскоши! Во всем присутствовала изысканность, однако, с некоторой долей апломба: если люстры, то огромных размеров, венецианского стекла, если диваны, то гигантских размеров, мягкие по виду и упругие, скорее всего, как батут, если картины – то полотна размером с простенок; если скульптуры, то в мраморе и в полный рост; если фонтаны, то хрустально искрящиеся чистотой источника; если посуда, то инкрустированная золотом, столовые приборы в патине древнего фамильного серебра… Полы были выложены дорогим паркетом красного дерева, со сложным орнаментом, и надраены до блеска, того и гляди, подскользнешься… Окон только не было. Их заменяли интерактивные панели, сменяющие «картинки» по желанию хозяина.
Вдоволь наглядевшись на это убранство, я обратила внимание, что вся планировка, собственно, представляла собой огромный холл, размером с приличный концертный зал, две неглубоких ниши, в которых пряталась кухня с барной стойкой и гардеробная, со всевозможными одежными и обувными шкафчиками. Еще была одна, почти незаметная дверь, ведущая, видимо, во внутренние покои, куда меня пока никто не приглашал, да, и слава Богу!
В центре холла был сервирован небольшой столик на двоих. Джон помог мне сесть, затем хлопнул в ладоши, заиграла легкая классическая, «барочная» музыка, освещение слегка поубавилось.
– Так комфортнее? Отлично! Давай ужинать, и ты мне все расскажешь!
Мы сидели напротив друг друга, лицом к лицу. Ладонь Евгения время от времени накрывала мою. Постепенно расслабляясь, я стала чувствовать приливы волнения от вот этих легких, дружеских прикосновений поддержки. Я рассказала ему все, что посчитала нужным, не вдаваясь, правда, в подробности Лешкиной паранойи, а так же умолчав о приезде и скоропостижном отъезде сына.
– Что ты решила? – в конце концов, спросил меня Джон, наполняя бокал вином.
– Я больше не хочу туда возвращаться, – уклончиво ответила я, отнимая руку. Я не решила пока идти до конца, разумно предположив, что спонтанное решение может прийти во время этой встречи, или же не прийти вообще, по сему, позволять рассудку руководить, было бы верхом недальновидности. Тем более, что судьбоносных решений на пьяную голову принимать ни в коем случае не стоило, а пьяна я уже была изрядно!
– Хорошо, пусть, но что ты намерена делать? Как поступить? – Джон настойчиво искал в моих глазах хотя бы намек на вожделенное решение, но его там (как я надеялась) прочитать ему не удавалось…
– Ничего, пока, думаю навестить старушку-маму, раз у меня выходные. А ведь у меня выходные, правда? – снова ушла я от прямого ответа.
– Навестить маму – это очень правильно! – поддержал меня Евгений. Вновь завладев моей рукой, он легонько поглаживал тыльную сторону кисти большим пальцем. Его руки были удивительно нежные, словно он полдня только и делает, что ухаживает за ними…
– Не знаю, только вот, как она меня примет. Мы как-то перестали понимать друг друга в последнее время…
– Не думай об этом! Мать – есть мать! Всегда поймет, все простит! Мне вот уже давно некого навещать, хоть и хотелось бы, очень. Я, конечно, тоже порой срываюсь, посидеть на могиле, только это не то, ты же понимаешь…
– Ой, прости, я не хотела тебя расстраивать!
– Да, что ты, брось! Уже переболело! Страшно было только первое время, совесть мучала, что не было меня рядом в их последние годы, носило где-то в чужедальних краях, когда здесь, именно здесь я был так нужен! Думал, что деньги, которые я им регулярно пересылаю, могут заменить мое отсутствие. Нет! Деньги – они ничего заменить не могут! И вернуть утраченное не могут! Деньги – это всего лишь сор из избы, который не выносят на общее обозрение: или зависть человеческая тебя доконает, или просто выплеснешь что-то важное, посчитав это мусором… В общем, не за деньгами счастье людское скачет, за теплотой близкого человека рядом, чтобы был кто-то, кто тебя примет таким, какой ты есть, со всеми твоими заморочками и извращениями, со всеми твоими прихотями и капризами, со всей неоправданной бравадой и немотивированной страстью. Я так хочу, Лада, чтобы стала таким человеком для меня… Может – это пустые мечты? Скажи мне, девочка моя, есть в твоем разбитом сердце местечко для такого выгоревшего дотла морального отщепенца, как я?
Я не находила слов для ответа, которого Джон так ждал.
– Знаешь, я могу тебя понять, наверное. Я тоже долгое время ждал, надеялся, что все вернется, что меня простят, позовут обратно… Лариска же назло мне любовника завела: почувствовала, что я не пылаю к ней страстью, что в душе что-то прячу, что не откровенен с ней до конца, что тело мое на ее ласки не отвечает. Посчитала, что любовницу завел на стороне, называла то кобелем, то импотентом, и пустилась во все тяжкие. Я закрывал глаза на многое, ибо в дочурке своей души не чаял. Странным образом, она родилась невероятно на тебя похожей. Лариска еще и назвала-то ее Владой. Словно в насмешку над моими чувствами, хотя ни о чем таком и подозревать-то не могла… Но я был ей за это благодарен: так я мог шептать почти твое имя, проговаривать ласковые слова, тебе адресованные, как будто бы общаясь с дочерью… Именно поэтому я никогда не прощу свою бывшую жену, никогда не успокоюсь, пока не найду способ достойно ей и всем остальным, кто причастен оказался, отомстить!
– Отомстить? Что же произошло, Жень, я же ничего не знаю?
– Конечно, – в голосе Джона зазвучал металл, и зазвенела желчь. – Откуда? Она же Владу увезла от меня подальше. Когда хахаля своего в интернете подцепила, они укатили к нему, чтобы нас еще и граница разделяла. Едва познакомилась, толком не узнала человека, а вот на тебе – развод, и замуж за этого проходимца, по-быстренькому…
– Ну, Джон, что ты так сразу, почему же – за проходимца… – начала было я.
– Да, потому! – внезапно рявкнул Джон, сверкнув глазами. – Потому, что этот ублюдок, паскудник, девочку мою, мою Владушку изнасиловал в шестилетнем возрасте. Изнасиловал и задушил подушкой…
Я потеряла дар речи: не фига себе, подробности! Мы с Алексеем ничего этого и не знали вовсе…
– Я тогда из Сирии вернулся, в отпуск после очередной командировки. Обнаружил повестку из прокуратуры, двинул туда, а они мне, где, мол, находились, кто может свидетельствовать ваше алиби, представляешь? Полдня меня мурыжили, прежде чем появился адвокат. Он-то мне и рассказал, что случилось, и что моя сука заявила, что я, якобы, имею извращенные наклонности, и что дочурка могла мне сама двери открыть и впустить в квартиру, пока взрослых дома не было…
– Это произошло прямо у них дома?
– Да, ты представь!? Следствие даже нисколько не заинтересовало то странное обстоятельство, что этот «муженек» в тот же день не вернулся с работы, да и вообще, никогда к Лариске больше не вернулся. Страна-то огромная, ищи ветра в поле! Зато я, беспринципный наемник, извращенец, со слов бывшей жены, первый подозреваемый! Долго меня таскали, пока не убедились в моей невиновности. А потом замяли дело. Представляешь? Они ЗАМЯЛИ дело!!! Дело об убийстве моей девочки положили под сукно, как «висяк», как бесперспективное!!!
– Да, как же так? – я была искренне возмущена. – Разве так бывает? А эксперты что, никаких следов?
– Сработано чисто: двери не взломаны, в квартире идеальный порядок, никаких отпечатков, кроме членов семьи не обнаружено, даже следов пота или спермы – ничего не нашли. Как будто он целиком на себя презерватив натянул, сука!!! Но самое страшное, эксперты считают, что девочка умерла гораздо позже. Он над нею над живою надругался, задушил в самом конце. Пока она кровью исходила, она еще живая была… Во все физиологические отверстия насиловал, ублюдок…
Повисла нервная пауза. Джон плеснул себе виски. Я тоже опрокинула бокал вина почти залпом. Подумать только, такие уроды еще живут на белом свете…
– Мне потом, уже позже сказали, что даже если этого, теперь уже бывшего второго мужа Ларисы отыщут, то на период совершения этого преступления у него существует «депутатская неприкосновенность», то есть без санкции прокурора, основанной на абсолютно доказанном обвинении, к нему все равно не подступиться…
– Подожди, так если он был депутатом, то он ведь далеко не мог убежать?
– Так он и не убегал никуда! Да и не убежал вообще! – как-то зловеще ухмыльнулся Джон. – Я поначалу законными методами пытался: там, частного детектива нанял, улики пробовал нарыть, по кабинетам ходил, пороги обивал, даже рычаги влияния на нужных людей найти отваживался. Но никто и палец о палец не ударил. Видно, не было за мной ни силы, ни власти, ни денег, по-настоящему значимых для всех этих воров, коррумпированных чиновников и халдеев от буквы закона. А сволочь эта, даже и скрываться не пыталась: он ведь просто на другую квартиру съехал, которая у него на его сестру была зарегистрирована. Даже город не покинул. Только охраной себя окружил невзъименной, в сплошной тонировке повсюду разъезжал, на людях перестал показываться. Хотя, я уверен, что с Лариской они встречались, это он ее заставлял против меня свидетельствовать. А за то, что хорошо себя вела, и квартиру, и дачу, и машину крутую при разводе на нее переписал. Вот так…
– И что же потом? Так и не наказали? – я была в шоке от всего услышанного.
– А потом – случился суп с котом! То есть, потом случился я: такой вот весь беспринципный наёмник-головорез. Надоела мне вся эта волокита, и я свой суд учинил: скорый и справедливый, – Джон снова опрокинул полстакана виски. – Дождался, когда кортеж его до дому довезет, с крыши противоположного дома аккуратно так прицелился, пиф-паф, две дырочки в черепушке, и отбегался от правосудия, ублюдок!
– Тебя не искали потом? – я не верила своим ушам.
– Искали, как же не искали?! Лариска первая истерила во всех СМИ, что следствие не смогло доказать мою вину, но что именно я во всех этих смертях повинен, и дочь дескать загубил, и мужа ее второго, хоть и бывшего, расстрелял, якобы из-за чувства мести, что жену, дескать увел. Логики ни на грош, но их газетенки с удовольствием эту хрень печатали, а пипл с удовольствием же – хавал. Мне с большим трудом удалось назад через границу перебраться, я потом еще три года в страну носа не показывал, под вымышленным именем воевал, потому что эта сука верещала, что Интерпол подымет, в Гаагский трибунал подаст, в международный розыск объявит. Да, только кому это надо! Было бы у нее денег вагон, а так – поверещала, да и заткнули ей рот. Не было у них на меня никаких доказательств, чего зря воду-то мутить…
Я слушала рассказ Джона, а сама пыталась представить, каково ему было пройти через все это… Спрашивала себя, что должна чувствовать мать, когда с ее ребенком такой ужас произошел. Искала хоть какие-нибудь, ну, хоть мизерные оправдания поведению Ларисы и не находила…
– Я для того тебе, Ладушка, все это рассказываю, чтобы между нами не было никаких тайн. НИКАКИХ! Ты должна узнать меня полностью, понять, отчего я так люто ненавижу коррупцию и взяточников, почему я поклялся создать совершенно другой мир, мир, в котором закон и порядок будут истинными, где наказание не отвратимо, но справедливо и взвешенно, где каждый в отдельности счастлив. Ибо создать счастье всеобщее – невозможно. Многие пытались, да попытки свои оставили. Не реально это: облагодетельствовать всех сразу. Зато дать покой, достаток, чувство уверенности в завтрашнем дне и защищенности каждому – это достижимо. А когда счастлив каждый, когда незачем друг перед другом хером меряться, ибо у всех он одинаков, тогда человеческая натура о пороках своих забывает. Я в этом убедился, теперь и весь мир хочу убедить! Ты как – поможешь мне в этом?
Я смотрела на Джона, и не узнавала его: при мне только что приоткрылась завеса его измученной души, души неисправимого романтика и идеалиста. Я могла бы возразить ему, что общество, которое он строит, далеко от его восторженных идеалов, что люди, попавшие в «Максиму», благополучно находят лазейки обходить закон, что коррупция словно ржавчина уже погрызла мозг большинства местечковых властьимущих и чиновников (сколько раз я уже становилась свидетелем того, как в кабинет того или иного должностного лица входят с «коробочкой», потому как взятки у нас в структуре теперь принято давать в долларах или ювелирными изделиями, которыми потом, ни мало не смущаясь все, кому не лень, приторговывают на интернет-аукционах). Могла бы, но не захотела… В мои глаза сейчас смотрела такая страсть, такая жажда добиться справедливости и процветания, что мне стало совестно разубеждать Женьку в его благих помыслах и намерениях.
Так, наверное, мать смотрит на свое неразумное дитя, строящее замок на песке, не желая сообщать ему жестокую правду своими устами: что волна неизбежна, что замок падет, что красота не вечна, что усилия его, в конечном счете, напрасны… Я только почувствовала, что что-то неуловимое переломилось в эту минуту во мне: я испытала прилив нежности и теплоты; мне захотелось прижаться к груди этого человека, прошептать ему слова ободрения, поддержать как-то, дать ему ту частицу счастья, которую он стремиться размножить для всех, но сам которой лишен…
Я накрыла его ладонь своей…
Не успели мы выехать за ограждение, как у ворот с визгом припарковался знакомый «гелендваген». Джон буквально выпрыгнул из машины и побежал навстречу нашему движению. Влад исподлобья взглянул на меня и затормозил. Выйти и открыть мне дверь не успел, Джон опередил его.
– Ладушка, дорогая, что произошло?
– Ничего неожиданного. Как ты узнал? – мне не хотелось выходить из салона. Время было еще не слишком позднее, и в наступающих сумерках все же с нашего балкона вполне можно было наблюдать сцену этой встречи, а мне совсем не хотелось давать Вельханову повод позлорадствовать.
– Мне сообщил дежурный, что твоя машина выезжает с парковки. На ночь глядя, куда ты собралась, милая моя?
– К тебе! – соврала я. – Мы прояснили отношения с Алексеем. Я свободна, Женя! Увези меня отсюда, прошу тебя.
– Да, да, конечно же, – засуетился Джон, что было совершенно на него не похоже. – Садись ко мне в машину. Хотя, нет, так будет неправильно. Следуйте за мной, держите небольшую дистанцию, чтобы мой кортеж вас не теснил, но сильно не отставайте, в сумерках заблудитесь еще.
Мы двинулись следом за проблесковым маячком на машине Максимова, хотя в это время суток движение в городе и так не было слишком активным, и такие предосторожности были явно излишни. Видимо Женька просто перестраховывался, чтобы мы не отстали в пути.
Путь наш лежал прочь из города. Мне было все равно. Я так и так бы выехала из «Максимы» с Максимовым или без. Просто сейчас все стало казаться таким простым и естественным: я уезжаю, я не одна, со мной мужчина, который любит меня по-настоящему, а не только делает вид. Мы уедем с ним подальше от господина «все вокруг враги, а я один хороший». Сын сделает карьеру морского офицера. Дочь выйдет замуж, думаю, к тому все идет, и моя личная жизнь ее совершенно перестанет заботить. А Алексей пусть себе играется дальше, со своей новой куклой и ее поскребышем. Желаю ему счастья! Впрочем, как и себе, конечно же…
Мы снова свернули на проселочную дорогу, где, как мне показалось, я уже побывала сегодня. Равнодушно отмечая знакомые детали пейзажа за окном, я уже даже ждала, что мы въедем в тоннель. Так оно и вышло. Оказавшись в почти полной темноте, Влад вдавил педаль газа, чтобы не отставать и не терять из виду проблеск маячка на капоте «гелика». Я лишь мельком успевала замечать, что тоннель имеет по обе стороны массу ответвлений. Мы летели как стрела, и через десять минут въехали на территорию огромного подземного парковочного комплекса.
Джон уже встречал наш автомобиль, идя мне навстречу с распростертыми объятиями.
– Ну, вот, наконец-то ты дома!
– Дома? А где мы?
– В моей личной резиденции, на глубине полутора тысяч метров под землей. Над нами «Максима», только прямого доступа оттуда сюда ни у кого нет. Можешь быть свободен, Влад, ты нам в эту смену больше не нужен. Пойдем, дорогая! – Джон взял меня под руку, и мы проследовали к лифту.
Я оглянулась в последнюю минуту. Влад тихо переговаривался с одним из «незаметных», они весело над чем-то посмеивались (надеюсь, не над нами) и производили впечатление давних приятелей. Или мне это померещилось? Надо же, как заразна паранойя!? Оглянувшись повторно, никакого Влада, стоящего рядом с охранником и в помине не было. Жуть какая, галлюцинации у меня, что ли? Все, надо все выбросить из головы. Начинаю жизнь с чистого листа!
Лифт оказался вместительным, даже более чем (что кардинально отличалось от традиционных архитектурных проектов «Максимы»). В нем запросто могла бы поместиться рота охранников, вызываемых генеральным директором по тревоге. Однако, обстановка выглядела значительно миролюбивее, чем мои неожиданные ассоциации: вдоль стен стояли мягкие диванчики, на стенах были развешаны постмодернисткие акварели. Пахло озоном. Джон осторожно взял меня за руку.
– Я сейчас с таким удовольствием уложил бы тебя на один из этих диванчиков, но не хочу торопиться: ты же знаешь, предвкушение всегда слаще самого действия. Я СТОЛЬКО ждал, потерплю еще… Ты не против?
Не против чего, я не очень поняла, однако кивнула… Лифт начал движение, но по ощущениям нельзя было понять, движемся ли мы наверх, или же, наоборот, погружаемся еще глубже. Наконец, звоночек сообщил нам, что мы прибыли.
Лифт распахнулся в огромный холл. Такого великолепия я себе и не представляла. Безусловно, наивно было предполагать, что отец-основатель и генеральный директор корпорации не имеет своей берлоги, как он чаще всего шутил, и перебивается случайными ночевками, где придется. Конечно же, эта имиджевая легенда не выдерживала никакой критики! Но поскольку ее никто не оспаривал, а свидетелей того, где же на самом деле изволит квартировать господин Максимов, до сих пор не обнаруживалось, то эту тему мусолить с кем-либо не имело смысла…
Но это… Это было подобно сказке: арабской «тысяче и одной ночи», возможно, и не снился масштаб здешней роскоши! Во всем присутствовала изысканность, однако, с некоторой долей апломба: если люстры, то огромных размеров, венецианского стекла, если диваны, то гигантских размеров, мягкие по виду и упругие, скорее всего, как батут, если картины – то полотна размером с простенок; если скульптуры, то в мраморе и в полный рост; если фонтаны, то хрустально искрящиеся чистотой источника; если посуда, то инкрустированная золотом, столовые приборы в патине древнего фамильного серебра… Полы были выложены дорогим паркетом красного дерева, со сложным орнаментом, и надраены до блеска, того и гляди, подскользнешься… Окон только не было. Их заменяли интерактивные панели, сменяющие «картинки» по желанию хозяина.
Вдоволь наглядевшись на это убранство, я обратила внимание, что вся планировка, собственно, представляла собой огромный холл, размером с приличный концертный зал, две неглубоких ниши, в которых пряталась кухня с барной стойкой и гардеробная, со всевозможными одежными и обувными шкафчиками. Еще была одна, почти незаметная дверь, ведущая, видимо, во внутренние покои, куда меня пока никто не приглашал, да, и слава Богу!
В центре холла был сервирован небольшой столик на двоих. Джон помог мне сесть, затем хлопнул в ладоши, заиграла легкая классическая, «барочная» музыка, освещение слегка поубавилось.
– Так комфортнее? Отлично! Давай ужинать, и ты мне все расскажешь!
Мы сидели напротив друг друга, лицом к лицу. Ладонь Евгения время от времени накрывала мою. Постепенно расслабляясь, я стала чувствовать приливы волнения от вот этих легких, дружеских прикосновений поддержки. Я рассказала ему все, что посчитала нужным, не вдаваясь, правда, в подробности Лешкиной паранойи, а так же умолчав о приезде и скоропостижном отъезде сына.
– Что ты решила? – в конце концов, спросил меня Джон, наполняя бокал вином.
– Я больше не хочу туда возвращаться, – уклончиво ответила я, отнимая руку. Я не решила пока идти до конца, разумно предположив, что спонтанное решение может прийти во время этой встречи, или же не прийти вообще, по сему, позволять рассудку руководить, было бы верхом недальновидности. Тем более, что судьбоносных решений на пьяную голову принимать ни в коем случае не стоило, а пьяна я уже была изрядно!
– Хорошо, пусть, но что ты намерена делать? Как поступить? – Джон настойчиво искал в моих глазах хотя бы намек на вожделенное решение, но его там (как я надеялась) прочитать ему не удавалось…
– Ничего, пока, думаю навестить старушку-маму, раз у меня выходные. А ведь у меня выходные, правда? – снова ушла я от прямого ответа.
– Навестить маму – это очень правильно! – поддержал меня Евгений. Вновь завладев моей рукой, он легонько поглаживал тыльную сторону кисти большим пальцем. Его руки были удивительно нежные, словно он полдня только и делает, что ухаживает за ними…
– Не знаю, только вот, как она меня примет. Мы как-то перестали понимать друг друга в последнее время…
– Не думай об этом! Мать – есть мать! Всегда поймет, все простит! Мне вот уже давно некого навещать, хоть и хотелось бы, очень. Я, конечно, тоже порой срываюсь, посидеть на могиле, только это не то, ты же понимаешь…
– Ой, прости, я не хотела тебя расстраивать!
– Да, что ты, брось! Уже переболело! Страшно было только первое время, совесть мучала, что не было меня рядом в их последние годы, носило где-то в чужедальних краях, когда здесь, именно здесь я был так нужен! Думал, что деньги, которые я им регулярно пересылаю, могут заменить мое отсутствие. Нет! Деньги – они ничего заменить не могут! И вернуть утраченное не могут! Деньги – это всего лишь сор из избы, который не выносят на общее обозрение: или зависть человеческая тебя доконает, или просто выплеснешь что-то важное, посчитав это мусором… В общем, не за деньгами счастье людское скачет, за теплотой близкого человека рядом, чтобы был кто-то, кто тебя примет таким, какой ты есть, со всеми твоими заморочками и извращениями, со всеми твоими прихотями и капризами, со всей неоправданной бравадой и немотивированной страстью. Я так хочу, Лада, чтобы стала таким человеком для меня… Может – это пустые мечты? Скажи мне, девочка моя, есть в твоем разбитом сердце местечко для такого выгоревшего дотла морального отщепенца, как я?
Я не находила слов для ответа, которого Джон так ждал.
– Знаешь, я могу тебя понять, наверное. Я тоже долгое время ждал, надеялся, что все вернется, что меня простят, позовут обратно… Лариска же назло мне любовника завела: почувствовала, что я не пылаю к ней страстью, что в душе что-то прячу, что не откровенен с ней до конца, что тело мое на ее ласки не отвечает. Посчитала, что любовницу завел на стороне, называла то кобелем, то импотентом, и пустилась во все тяжкие. Я закрывал глаза на многое, ибо в дочурке своей души не чаял. Странным образом, она родилась невероятно на тебя похожей. Лариска еще и назвала-то ее Владой. Словно в насмешку над моими чувствами, хотя ни о чем таком и подозревать-то не могла… Но я был ей за это благодарен: так я мог шептать почти твое имя, проговаривать ласковые слова, тебе адресованные, как будто бы общаясь с дочерью… Именно поэтому я никогда не прощу свою бывшую жену, никогда не успокоюсь, пока не найду способ достойно ей и всем остальным, кто причастен оказался, отомстить!
– Отомстить? Что же произошло, Жень, я же ничего не знаю?
– Конечно, – в голосе Джона зазвучал металл, и зазвенела желчь. – Откуда? Она же Владу увезла от меня подальше. Когда хахаля своего в интернете подцепила, они укатили к нему, чтобы нас еще и граница разделяла. Едва познакомилась, толком не узнала человека, а вот на тебе – развод, и замуж за этого проходимца, по-быстренькому…
– Ну, Джон, что ты так сразу, почему же – за проходимца… – начала было я.
– Да, потому! – внезапно рявкнул Джон, сверкнув глазами. – Потому, что этот ублюдок, паскудник, девочку мою, мою Владушку изнасиловал в шестилетнем возрасте. Изнасиловал и задушил подушкой…
Я потеряла дар речи: не фига себе, подробности! Мы с Алексеем ничего этого и не знали вовсе…
– Я тогда из Сирии вернулся, в отпуск после очередной командировки. Обнаружил повестку из прокуратуры, двинул туда, а они мне, где, мол, находились, кто может свидетельствовать ваше алиби, представляешь? Полдня меня мурыжили, прежде чем появился адвокат. Он-то мне и рассказал, что случилось, и что моя сука заявила, что я, якобы, имею извращенные наклонности, и что дочурка могла мне сама двери открыть и впустить в квартиру, пока взрослых дома не было…
– Это произошло прямо у них дома?
– Да, ты представь!? Следствие даже нисколько не заинтересовало то странное обстоятельство, что этот «муженек» в тот же день не вернулся с работы, да и вообще, никогда к Лариске больше не вернулся. Страна-то огромная, ищи ветра в поле! Зато я, беспринципный наемник, извращенец, со слов бывшей жены, первый подозреваемый! Долго меня таскали, пока не убедились в моей невиновности. А потом замяли дело. Представляешь? Они ЗАМЯЛИ дело!!! Дело об убийстве моей девочки положили под сукно, как «висяк», как бесперспективное!!!
– Да, как же так? – я была искренне возмущена. – Разве так бывает? А эксперты что, никаких следов?
– Сработано чисто: двери не взломаны, в квартире идеальный порядок, никаких отпечатков, кроме членов семьи не обнаружено, даже следов пота или спермы – ничего не нашли. Как будто он целиком на себя презерватив натянул, сука!!! Но самое страшное, эксперты считают, что девочка умерла гораздо позже. Он над нею над живою надругался, задушил в самом конце. Пока она кровью исходила, она еще живая была… Во все физиологические отверстия насиловал, ублюдок…
Повисла нервная пауза. Джон плеснул себе виски. Я тоже опрокинула бокал вина почти залпом. Подумать только, такие уроды еще живут на белом свете…
– Мне потом, уже позже сказали, что даже если этого, теперь уже бывшего второго мужа Ларисы отыщут, то на период совершения этого преступления у него существует «депутатская неприкосновенность», то есть без санкции прокурора, основанной на абсолютно доказанном обвинении, к нему все равно не подступиться…
– Подожди, так если он был депутатом, то он ведь далеко не мог убежать?
– Так он и не убегал никуда! Да и не убежал вообще! – как-то зловеще ухмыльнулся Джон. – Я поначалу законными методами пытался: там, частного детектива нанял, улики пробовал нарыть, по кабинетам ходил, пороги обивал, даже рычаги влияния на нужных людей найти отваживался. Но никто и палец о палец не ударил. Видно, не было за мной ни силы, ни власти, ни денег, по-настоящему значимых для всех этих воров, коррумпированных чиновников и халдеев от буквы закона. А сволочь эта, даже и скрываться не пыталась: он ведь просто на другую квартиру съехал, которая у него на его сестру была зарегистрирована. Даже город не покинул. Только охраной себя окружил невзъименной, в сплошной тонировке повсюду разъезжал, на людях перестал показываться. Хотя, я уверен, что с Лариской они встречались, это он ее заставлял против меня свидетельствовать. А за то, что хорошо себя вела, и квартиру, и дачу, и машину крутую при разводе на нее переписал. Вот так…
– И что же потом? Так и не наказали? – я была в шоке от всего услышанного.
– А потом – случился суп с котом! То есть, потом случился я: такой вот весь беспринципный наёмник-головорез. Надоела мне вся эта волокита, и я свой суд учинил: скорый и справедливый, – Джон снова опрокинул полстакана виски. – Дождался, когда кортеж его до дому довезет, с крыши противоположного дома аккуратно так прицелился, пиф-паф, две дырочки в черепушке, и отбегался от правосудия, ублюдок!
– Тебя не искали потом? – я не верила своим ушам.
– Искали, как же не искали?! Лариска первая истерила во всех СМИ, что следствие не смогло доказать мою вину, но что именно я во всех этих смертях повинен, и дочь дескать загубил, и мужа ее второго, хоть и бывшего, расстрелял, якобы из-за чувства мести, что жену, дескать увел. Логики ни на грош, но их газетенки с удовольствием эту хрень печатали, а пипл с удовольствием же – хавал. Мне с большим трудом удалось назад через границу перебраться, я потом еще три года в страну носа не показывал, под вымышленным именем воевал, потому что эта сука верещала, что Интерпол подымет, в Гаагский трибунал подаст, в международный розыск объявит. Да, только кому это надо! Было бы у нее денег вагон, а так – поверещала, да и заткнули ей рот. Не было у них на меня никаких доказательств, чего зря воду-то мутить…
Я слушала рассказ Джона, а сама пыталась представить, каково ему было пройти через все это… Спрашивала себя, что должна чувствовать мать, когда с ее ребенком такой ужас произошел. Искала хоть какие-нибудь, ну, хоть мизерные оправдания поведению Ларисы и не находила…
– Я для того тебе, Ладушка, все это рассказываю, чтобы между нами не было никаких тайн. НИКАКИХ! Ты должна узнать меня полностью, понять, отчего я так люто ненавижу коррупцию и взяточников, почему я поклялся создать совершенно другой мир, мир, в котором закон и порядок будут истинными, где наказание не отвратимо, но справедливо и взвешенно, где каждый в отдельности счастлив. Ибо создать счастье всеобщее – невозможно. Многие пытались, да попытки свои оставили. Не реально это: облагодетельствовать всех сразу. Зато дать покой, достаток, чувство уверенности в завтрашнем дне и защищенности каждому – это достижимо. А когда счастлив каждый, когда незачем друг перед другом хером меряться, ибо у всех он одинаков, тогда человеческая натура о пороках своих забывает. Я в этом убедился, теперь и весь мир хочу убедить! Ты как – поможешь мне в этом?
Я смотрела на Джона, и не узнавала его: при мне только что приоткрылась завеса его измученной души, души неисправимого романтика и идеалиста. Я могла бы возразить ему, что общество, которое он строит, далеко от его восторженных идеалов, что люди, попавшие в «Максиму», благополучно находят лазейки обходить закон, что коррупция словно ржавчина уже погрызла мозг большинства местечковых властьимущих и чиновников (сколько раз я уже становилась свидетелем того, как в кабинет того или иного должностного лица входят с «коробочкой», потому как взятки у нас в структуре теперь принято давать в долларах или ювелирными изделиями, которыми потом, ни мало не смущаясь все, кому не лень, приторговывают на интернет-аукционах). Могла бы, но не захотела… В мои глаза сейчас смотрела такая страсть, такая жажда добиться справедливости и процветания, что мне стало совестно разубеждать Женьку в его благих помыслах и намерениях.
Так, наверное, мать смотрит на свое неразумное дитя, строящее замок на песке, не желая сообщать ему жестокую правду своими устами: что волна неизбежна, что замок падет, что красота не вечна, что усилия его, в конечном счете, напрасны… Я только почувствовала, что что-то неуловимое переломилось в эту минуту во мне: я испытала прилив нежности и теплоты; мне захотелось прижаться к груди этого человека, прошептать ему слова ободрения, поддержать как-то, дать ему ту частицу счастья, которую он стремиться размножить для всех, но сам которой лишен…
Я накрыла его ладонь своей…
... продолжение следует.
Рейтинг: 0
501 просмотр
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
