Главная → Проза → Крупные формы → Романы → Печать Каина. Глава сороковая

Печать Каина. Глава сороковая

6 июня 2013 - Денис Маркелов
ГЛАВА СОРОКОВАЯ
 
                Катя медленно отходила от одуряющего, почти смертного сна.
                Так уже раз было в её короткой жизни – в районной больнице, где ей вырезали аппендицит.
                Тогда, наевшись недозрелых, слегка прокаленных зёрен подсолнечника, она тоже думала, что умрёт, когда её везли сначала в старой на ладан дышащей «Волге», а затем, раздев догола, положили на холодную эмалированную каталку.
                Вот и теперь эта комната походила на палату больничного изолятора.
                Катя попыталась освободиться от тяжести, но скоро поняла, что ей холодно, и что она связана по ногам и рукам, словно бы почтовая бандероль. Те, кто похитили её явно не шутили, и девушка, едва попытавшись позвать на помощь, тотчас благоразумно прикусила язычок.
                В воздухе был разлит покой. Он был незаметен, как, впрочем, незаметен и кислород, да и другие бесцветные газы. Но этот покой делал всё таким ненужным – даже мысли о матери и отце ушли разом на задний план.
                «А что, если это всё шутки Артура?! Если он тоже захочет расправиться со мной?
                Предавая свою подругу, она как-то запамятовала об этом. То что правдорубка Настя наверняка где-то тупо и согласно претерпевает, она была уверена на все сто. Но отчего она должна быть второй жертвой этого станичного ловеласа?
                Ответа не было. Она мысленно попрощалась со всеми и беспокоилась только о том, что будет, если она захочет по большой или малой нужде.
                Ходить под себя она пока не привыкла. В душе Кати была ещё кое-какая брезгливость, и не ко времени случившееся мочеиспускание или дефекация заставляли её морщиться и закатывать глаза от дурноты.
                Именно поэтому она не хотела быть ни нянечкой в детском саду, ни санитаркой в больнице.
                Может, они уже попользовались её телом в виду его полной беспомощности?
                Но следов насилия не было видно. Катя не видела ничего кроме своих грудей, опоясанных бельевой верёвкой, как в тех дурацких мультфильмах, которыми Артур собирался угощать поповскую дочку.
                «А может это дело рук самой Насти!»
                Катя вся задрожала от ужаса. Она вдруг припомнила все самые мерзкие статьи о преступниках. Мысли о паяльнике и прочих инструментах современных палачей заскакали, как бешенные под знаменитый троллевский напев Эдварда Грига.
                Она теперь бы согласилась бы заняться с Настей постыдным лесбийским сексом. Желание, как-то выторговать для себя минуты свободы стало сильнее чувства брезгливости и стыда.
                «Не может же она быть сильнее меня? Наверняка также исходила соплями и потом от одной мысли о том, что над ней будет «отжиматься» очередной мужлан.
                Теперь Катя жалела, что не зашла в церковь. Точнее в храм. Ей стало не по себе от одной мысли, что отец Кати узнает о судьбе дочери из её уст, что это она похитила чужой телефон и затеяла эту грязную игру.
                Она боялась, что он накричит на неё, оттолкнёт или ударит. Или, что ещё хуже проклянёт прокричав непонятное греческое слово, после которого любой, даже очень богатый человек становится изгоем.
                «Отвяжите меня, я всё расскажу!» - взмолилась она мысленно!
 
                Кто-то услышал её беззвучные вопли.
                Катя не верила в Бога. Но дверь заскрипела. Она была невидима из-за краски. А в дверном проеме показалась женская фигура.
                Руфина Ростиславовна усмехнулась.
                Эта предательница очень походила на поруганную дочь партийного секретаря из кинофильма одного скандального кинорежиссёра.
                Она лежала и тупо ёрзала по уже давно просящемуся на помойку матрасу.
                - Тётенька, отпустите меня к маме! – донеслось до ушей безжалостной сиделицы.
                Руфина понимала, что совершает ошибку. В конце концов быть неисправимой рецидивисткой лучше, чем зависеть от снисходительности Шабанова, и любви беспаспортного мужлана.
                Она любила и ненавидела Евсея одновременно. Её тело ещё было способно испытывать радость от близости с мужчиной, но уже остывало, как выключенный из сети электрочайник.
                Их союз был похож на комедию. В сущности, с милым рай и в шалаше. Но она не собиралась оставаться на помойке. Да и Евсей был уязвлён своим положением.
                Когда-то она также брезговала его тезкой. Но тогда связь с шофёром была бы только капризом – но менять шило на мыло?
 
                Катя не знала, на что надеялась. Когда-то такая же строгая женщина в белом халате делала её очень болючую клизму, от которой лицо становилось красным, как помидор, а глаза лезли на лоб.
                Она охотно бы вернулась в прошлое, когда так старательно наряжалась для того чтобы соблазнить этого недотёпу Ермолая. Этот тёзка купца Лопахина был противен, как раздавленный червяк.
                Наверняка, это он заложил её. Рассказал всё попу, а тот натравил на неё своих дружков. И кто эта дама, которая так внимательно разглядывает её своими холодными, как сталь глазами.
                - Нет, я скорее твоя мама, чем тётя… Вторая мама.
                Катя задрожала. Она вдруг подумала, что всю жизнь была подкидышем. Ведь могло так быть, что её попросту взяли из детдома, не зря мать врала ей про магазин, где детей продают, словно игрушки для взрослых.
                Мама! – тупо, как говорящая кукла проговорила Катя.
                - Да, мама. Я твоя будущая свекровь, милочка.
                Глаза у женщины были слегка знакомы. Такие же чёрные она видела совсем недавно! Неужели, это мать Артура…
                Рассказы этого парня о лысых голеньких служанках взбудоражили мозг Кати. Она не могла посмотреться в зеркало, не провести по голове рукой. А что, пока она спала, её уже оболванили.
                Быть лысой не входило в её планы. Катя радовалась, что ей не придётся служить в армии. А тем более бликовать на солнце своей свежеприобретенной лысиной.
                - Тётя, Вы убьёте меня?
                - Зачем? Вижу, у моего сына есть вкус. Ты вполне годишься для первой пробы. А что будет потом – это зависит от тебя. В сущности я могу помочь тебе.
                - Как?
                - Например, сделать женщиной. Я не уверена, что тот мальчик был настолько умел, чтобы…
 
                Катя тупо смотрела, как на маленьком экране претерпевает муки девушка из далёкого 1984 года.
                Тогда её не было даже в планах матери – которая была всего лишь прилежной школьницей.
                «Зачем вы мне всё это показываете? Вы думаете, что я буду такой, как эта Анжелика?»
                Она вдруг поняла самое главное, за боль Насти она заплатит своей такой острой и живой болью, что наверняка придётся открыть этой женщине все свои потаенные входы.
                - Тетя, а у вас и впрямь были голые служанки? – пролепетала она, облизывая сухие от ужаса губы.
                - Были… Только это в прошлом. Я тогда тоже думала, что всё это только игра…
 
                Перепуганная насмерть Катя стояла на четвереньках и уныло улыбалась. Она не знала, какую из её ещё никем не опробованных дырок предпочтёт безжалостная «свекровь».
                Боль и стыд смешивались в страшный коктейль из чувств. И если боль только предвкушалась, то стыд царил в её душе полноправным хозяином.
                Воспоминания о той первой в её жизни клизмы вновь проявились, как неудачный позорящий снимок. Катя боялась привыкнуть получать кайф от испуга и боли. Её только грозились выдрать, как сидоровую козу – но никогда не трогали и пальцем – позволяя безнаказанно наглеть.
                «Тётя, не надо…»
                Но тётя уже не слышала её.
                Она старательно, словно кому-то мстя, вставила своё тщательно отмытое и продефинцированное орудие в анус предательницы – и задвигалась, задвигалась, ловя привычный для себя темп.
                Катя сначала открывала рот, но потом старательно прикусила язык. Ей вдруг показалось, что это не мать Артура, но сам Артур измывается над ней, радуясь тому, что она безмолвна и покорна, как кукла.
                Руфина Ростиславовна уже не боялась нового срока. Она даже жаждала его. Здесь на воле всё было таким зыбким, словно бы она шла по болоту и не знала, когда именно провалится по самую шейку. А вот этой откормленной барышне было страшно. Она тупо дёргалась, пытаясь освободить своё верхнее дупло от назойливого сучка, ёрзала и этим ещё больше раззадоривала бывшую зечку.
                «Ну, что не нравится? Другой раз подумаешь, как моему сыночку глазки строить, блядь станичная.
                Руфина знала, что очень скоро приучит эту гордячку – посадит её на цепь и будет кормить дурно пахнущей кашей. Кормить, как кормила когда-то своих безотказных рабынь.
                Ум Кати мешался с безумием. Она уже не знала человек она или уже только животное. Комната вращалась, как затейливая карусель, казалось, что это она кувыркается в невесомости, как какая-нибудь отважная астронавтка. Кувыркается и старательно выполняет работу.
                Катя вдруг почувствовала себя тупой резиновой куклой. Куклой, которую так легко сделать плоской и безмолвной, стоит только вытащить едва заметную заглушку и выпустить воздух.
                Она уже не помнила, когда избавилась от анального кляпа.
                Руфина чувствовала, что довольно сильно замарала эту девицу, что теперь та предпочтёт держать язык за зубами, чем доносить на неё, опасаясь оказаться в ещё худшем положении. А в сущности, она всё сделал очень ловко.
 
                Катя пыталась стать прежней. Она, если бы хотела, могла встать с кровати и походить по комнате, но боль в анусе заставляла думать только об одном – спасительном сне.
                Она боялась спросить, а куда же подевалась поповская дочь Настасья. В сущности, если бы её отдали ей она была бы рада. Стыд разъедал тело изнутри, словно проглоченная второпях кислота. Казалось, что у неё уже нет ни желудка, ни кишечника, ни даже сердца.
                Сон не принёс облегчения. В заднице уже был настоящий ад. Наверняка эта женщина занесла туда какую-то заразу.
                Дверь скрипнула. Но вместо страшной «свекрови» в комнату молчаливые, словно запрограммированные биороботы, девочки. Они принесли таз с горячей водой сердечкообразную губку розового цвета и большой кусок туалетного мыла.
                - Нет, только не это! Я не хочу, не хочу.
В детстве она уже видела один страшный фильм про то, как красивых и довольных жизнью молодых людей превращали в боящихся окрика скотов. Мать боялась, что она позарится на дурманящие леденцы, от которых сразу теряешь восприятие мира, и становишься то лилипуткой, то великаншей, а в конце концов просыпаешься в луже собственной блевотины.
                Катя знала, что никогда не будет той, кого называют лохушкой. Вот и теперь она прикидывала, как справиться с этими двумя малолетками.
                - Девочки, что вам надо? – плаксиво, словно бы их сверстница, спросила Катя.
                 Девочки молчали.
                «Наверное, я очень грязная! - подумала Катя, и преодолевая боль в анусе, сползла с кровати.
                Девочки стали её протирать в меру намыленной губкой, отжимая её в тазу и вновь касаясь настороженного, словно у раненой газели тела пленницы.
                На головах девочек были какие-то мерзкие шляпы. От их вида хотелось закрыть глаза и испуганно сжаться в комок.
                «Неужели и я стану такой? – подумала Катя. – За что?
                Она попыталась припомнить какую-нибудь молитву, но её мозг был отчего-то забит чем угодно, кроме так необходимых вещей.
                - Девочки, а вы меня брить наголо не будете? – жалобно пролепетала она, касаясь настороженных сосков, словно бы проверяя, на месте ли они.
                «Вот ещё, на это Незнайка с Пьеро есть!» - долетел до ушей ответ одной из близняшек.
                - Мы ещё маленькие, - добавила другая девочка, краснея как рак, и отводя взгляд в сторону.
 
                - Ну, что, сынок, твою кралю я проинспектировала. Правда пока поинтересовалась её задницей. Впрочем, её передом лучше побрезговать. Береженного Бог бережёт…
                Руфина приобретала былой лоск. Сын, её сын был внимателен, как школьник или преступник на скамье подсудимых.
                - Не бойся, она нас закладывать не станет. Не в тему это ей. А родокам её быстро хлебало захлопнут. Помни, сынок, что ты ведь тоже соучастник.
                Артур помнил. Он вдруг вспомнил, как в детстве любил исподтишка подкрадываться к родительским служанкам и шлёпать их по попам, взвизгивая от восторга.
                - Мама, а что с Настей?
                - С Настей? Ты разве влюблён в неё?
                - Но она всё-таки дочь попа…
                Артур вдруг испугался по-настоящему. Пытку хентаем эта молчаливая девочка прошла со смирением. Она даже удивлялась, глядя на экран, не пытаясь как-то обозначить свой испуг или иное какое-либо сильное чувство.
                - Так, будешь умницей, всё образуется. Но  Настю, и близняшек придётся отпустить.
                - Опустить? – уточнил пылающий, как уголь, Артур.
                - Нет – от-пус-тить. На все четыре стороны
                - Как отпустить? Они же нас заложат?!
                В глазах у начинающего  шаха потемнело. Он задрожал, мерзко и противно, словно слизень под нависшим над ним человеческим пальцем. Он вовсе не хотел попадать в тот ад, что зовётся тюрьмой. Ему была страшна и такая близкая, и почти неотвратимая казарма.
 
                Катя тупо рыдала, словно только что обесчещенная отличница. Девочки отмыли её почти добела, словно парковую скульптуру. Отмыли и теперь тихо исчезли, словно бы и впрямь были только привидениями.
                Только теперь Катя поняла, что сглупила. Ей совсем не хотелось играть в любовь, а тем более ею «заниматься». Секс был бессмысленен, как фильм без звука. Он лишь раздражал, раздражал и заставлял сердце тупо стучать в грудную клетку, как нищий калека стучит в закрытую наглухо дверь.
                - Хотите, я буду делать, делать всё. Даже лаять собакой. всё-всё… Но не убивайте. Прошу, - заливался внутри неё чей-то противный мяукающий голосок. – Я всё сделаю, сделаю…
                Из глаз Кати покатились одинокие слезинки. Они стекали по щекам, она машинально сглатывала их и продолжала упрашивать кого-то неведомого сжалиться над ней.
 
 
.2
 
Катю, как нашкодившую кошку, просто выставили за ворота.
Ей было не по себе от взглядов чистого неба, казалось, что оттуда сверху кто-то разглядывает её как в микроскоп, словно бы она была просто мухой или засушенным для опытов кузнечиком. Никто теперь не восхищался ею, никто не видел красоты в её теле. Это тело было противно и самой Кате – она охотно сменила бы его на другое. Но тело не одежда, его нельзя поменять.
«Сейчас пойду, найду речку и утоплюсь!» - решила оплеванная сама собой преступница.
Она даже не вспоминала о Насте – образ поповской дочки стёрся из памяти, словно неудачно загруженный файл – и теперь в мозгу были совсем другие образы.
Катя до сих пор чувствовала, как двигается в её попе искусственный фаллос – будущая свекровь не жалела ни её стыдливость, ни её организм. Она мстила ей за свою неустроенность – страх оказаться там, откуда совсем недавно выбралась эта гражданка заставлял Катю идти быстрее. Но эта быстрота была мнимой.
Катина душа рвалась наружу. Она охотно покинула это оскорбленное тело – её больше не хотелось ни видеть Артура, ни ходить в драмкружок, и вообще поскорее уйти отсюда в тот мир, где о её преступлениях мало кто догадывается.
Она ужасно испугалась, когда эти двое вошли в её комнату, даже инстинктивно потянулась ртом к их едва видимым бугоркам. Но её попросту освободили от уз и чуть не пинками выгнали за ворота, не дав даже одеться.
Но теперь Катя стыдилась модничать. Ей казалось, что любая, даже самая модная одежда просто растворится на её загаженном теле. Стыд, кислотой выжигал все жерзкие мысли – от него нельзя было «ни спрятаться, ни скрыться».
Она шла просто смотря себе под ноги, боясь подвернуть ногу, или упасть от усталости от страза. Ей чудилось, что она идёт на невидимых коньках, которые вот-вот подведут её – заставят потерять равновесие и упасть.
Ноги сами вели её к лиману. Свежий морской воздух давал надежду справиться с горем, забыть весь жгучий позор – было неважно, куда она выйдет, эта земля обжигала ей пятки, как горячая сковородка.
 
Артур боялся сдвинуться с места, клоуны отъехали явно недалеко, они обещали вернуться, как Карлсон.
Девушки на крестах – всё это походило на сон. Он вдруг испугался. испугался по-настоящему, до дрожи в коленях и противной, почти предсмертной сухости во рту.
Страх выедал у него клетку за клеткой, словно раковая опухоль, заполняя его тело собой. Артур то собирался отпустить девчонок восвояси, но понимал, что вряд ли распутает довольно хитро наверченную им на запястья проволоку.
Настя смотрела словно сквозь него. Так смотрят на нелюбимое фото, не решаясь ни порвать, ни выбросить. Артур отводил глаза и вновь чувствовал этот взгляд. Он прожигал его до внутренностей и заставлял вновь пугливо оглядываться на дорогу.
«Какой же ты – трус!» - шелестящим шёпотом донеслось до него.
«Это-ветер!», - зябко подумал Артур, поводя плечами, словно после долгого купания. – Это ветер. Она не может так думать. Ведь это не я её…».
Ни Пьеро, ни Незнайка не тронули гениталий этой девушки. Они отказались от бесплатного развлечения, словно бы боялись попасть в капкан. А вот он.
 
Настя была благодарна этим людям.
Они не ведали, что творили – желая унизить и растоптать – они возвышали её.
Больше всего она боялась, что ей придётся вставать на четвереньки и касаться губами того, чем она по своей природе брезговала – тем боле, она была самой старшей в этой троице. «Троица» - повторила она с придыханием, словно бы касаясь языком брикета из самого лучшего в мире пломбира.
Сёстры не желали быть пугалами. Они боялись зноя, голодных чаек, смерти от страха и всего того, что они больше никогда не испытают. Даже то, что эту девушку зовут Настя пугало их.
Она была похожа и не похожа на их старшую сестру – похожа и в то же время была иной, как бывает иной копия сделанная более талантливым мастером,
Напоследок эти уроды водрузили на головы несчастных девчонок войлочные шапки из бани.
Артур был безмолвен, словно измазанная дерьмом гипсовая статуя. Его загар попахивал чем-то очень дрянным, словно бы и впрямь был сооружён от застывших на солнце испражнений.
Он боялся помешать, но и помочь этим двум существам – Паук и Незнайка всегда вызывали у него страх – он боялся их, словно несуществующего Бабая или сонных грёз…
«Вот они уедут, и я сниму их с крестов, я обязательно так и сделаю. Я сделаю так! – пульс в его голове вызванивал в её эту фразу, словно дорогой пушкинский брегет.
Но вот машина мучителей скрылась из поля видимости, о он оставался на месте. Солнце надвигалось на это место – а он молчал и смотрел. Он боялся что-либо сделать не так, не знал, кого из этих троих надо снимать первой – Настю, или двух близняшек.
И он просто боялся, боялся быть смелым…
 
 
 
Теперь это был не сон.
Катя боялась попасть в зыбучий песок. Она слепо верила в свой сон, стараясь идти осторожно, выверяя каждый следующий шаг.
Ей уже не стыдно было быть голой – она словно бы в кино играла, предвкушая большой гонорар – главное, что тут не надо было никому ничего лизать или сосать.
Даже домой ей совсем не хотелось – наверняка родители давно уже признали её в какой-нибудь утопленнице, выброшенной на берег, словно дохлый дельфин – и оживать для того, чтобы вновь слушать ворчание матери ей не хотелось.
Даже Ермолай её больше не интересовал. Он был трусом, иначе давно бы поставил её на колени и заставил присосаться к своему пенису, словно бы к литьевому фонтанчику в школе.
- Все они трусы – хотят, но не могут – как Николай Второй.
 
Только теперь она заметила гору.
Она показалась ей огромной.
А там у подножия этого географического объекта угадывались какие-то предметы.
Катя вдруг стала идти быстрее – видимо, обожженные стопы не могли дольше соприкасаться с дорогой. И она поскакала, как коза.
 
Артур был в недоумении. Он вдруг понял, что должен что-то делать.
Он попытался приблизиться к среднему кресту с Настей.
«Нет не могу… Не могу… Они же убьют меня!»
Продолжительный и нудный вздох ануса подтвердил его печальные мысли. Этот вздох выдал самый грустный минорный аккорд – от которого вся решимость Артура тотчас растаяла.
Настя удивлялась, отчего ещё до сих пор видит этого голого мальчишку.
Её зрение стало необычайно острым, оно вспаривало пространство, словно хорошо отточенные ножницы ткань. Артур то распадался на атомы, то собирался вновь – пугая её, как нелепая голограмма из фантастического фильма

© Copyright: Денис Маркелов, 2013

Регистрационный номер №0140712

от 6 июня 2013

[Скрыть] Регистрационный номер 0140712 выдан для произведения:
ГЛАВА СОРОКОВАЯ
 
                Катя медленно отходила от одуряющего, почти смертного сна.
                Так уже раз было в её короткой жизни – в районной больнице, где ей вырезали аппендицит.
                Тогда, наевшись недозрелых, слегка прокаленных зёрен подсолнечника, она тоже думала, что умрёт, когда её везли сначала в старой на ладан дышащей «Волге», а затем, раздев догола, положили на холодную эмалированную каталку.
                Вот и теперь эта комната походила на палату больничного изолятора.
                Катя попыталась освободиться от тяжести, но скоро поняла, что ей холодно, и что она связана по ногам и рукам, словно бы почтовая бандероль. Те, кто похитили её явно не шутили, и девушка, едва попытавшись позвать на помощь, тотчас благоразумно прикусила язычок.
                В воздухе был разлит покой. Он был незаметен, как, впрочем, незаметен и кислород, да и другие бесцветные газы. Но этот покой делал всё таким ненужным – даже мысли о матери и отце ушли разом на задний план.
                «А что, если это всё шутки Артура?! Если он тоже захочет расправиться со мной?
                Предавая свою подругу, она как-то запамятовала об этом. То что правдорубка Настя наверняка где-то тупо и согласно претерпевает, она была уверена на все сто. Но отчего она должна быть второй жертвой этого станичного ловеласа?
                Ответа не было. Она мысленно попрощалась со всеми и беспокоилась только о том, что будет, если она захочет по большой или малой нужде.
                Ходить под себя она пока не привыкла. В душе Кати была ещё кое-какая брезгливость, и не ко времени случившееся мочеиспускание или дефекация заставляли её морщиться и закатывать глаза от дурноты.
                Именно поэтому она не хотела быть ни нянечкой в детском саду, ни санитаркой в больнице.
                Может, они уже попользовались её телом в виду его полной беспомощности?
                Но следов насилия не было видно. Катя не видела ничего кроме своих грудей, опоясанных бельевой верёвкой, как в тех дурацких мультфильмах, которыми Артур собирался угощать поповскую дочку.
                «А может это дело рук самой Насти!»
                Катя вся задрожала от ужаса. Она вдруг припомнила все самые мерзкие статьи о преступниках. Мысли о паяльнике и прочих инструментах современных палачей заскакали, как бешенные под знаменитый троллевский напев Эдварда Грига.
                Она теперь бы согласилась бы заняться с Настей постыдным лесбийским сексом. Желание, как-то выторговать для себя минуты свободы стало сильнее чувства брезгливости и стыда.
                «Не может же она быть сильнее меня? Наверняка также исходила соплями и потом от одной мысли о том, что над ней будет «отжиматься» очередной мужлан.
                Теперь Катя жалела, что не зашла в церковь. Точнее в храм. Ей стало не по себе от одной мысли, что отец Кати узнает о судьбе дочери из её уст, что это она похитила чужой телефон и затеяла эту грязную игру.
                Она боялась, что он накричит на неё, оттолкнёт или ударит. Или, что ещё хуже проклянёт прокричав непонятное греческое слово, после которого любой, даже очень богатый человек становится изгоем.
                «Отвяжите меня, я всё расскажу!» - взмолилась она мысленно!
 
                Кто-то услышал её беззвучные вопли.
                Катя не верила в Бога. Но дверь заскрипела. Она была невидима из-за краски. А в дверном проеме показалась женская фигура.
                Руфина Ростиславовна усмехнулась.
                Эта предательница очень походила на поруганную дочь партийного секретаря из кинофильма одного скандального кинорежиссёра.
                Она лежала и тупо ёрзала по уже давно просящемуся на помойку матрасу.
                - Тётенька, отпустите меня к маме! – донеслось до ушей безжалостной сиделицы.
                Руфина понимала, что совершает ошибку. В конце концов быть неисправимой рецидивисткой лучше, чем зависеть от снисходительности Шабанова, и любви беспаспортного мужлана.
                Она любила и ненавидела Евсея одновременно. Её тело ещё было способно испытывать радость от близости с мужчиной, но уже остывало, как выключенный из сети электрочайник.
                Их союз был похож на комедию. В сущности, с милым рай и в шалаше. Но она не собиралась оставаться на помойке. Да и Евсей был уязвлён своим положением.
                Когда-то она также брезговала его тезкой. Но тогда связь с шофёром была бы только капризом – но менять шило на мыло?
 
                Катя не знала, на что надеялась. Когда-то такая же строгая женщина в белом халате делала её очень болючую клизму, от которой лицо становилось красным, как помидор, а глаза лезли на лоб.
                Она охотно бы вернулась в прошлое, когда так старательно наряжалась для того чтобы соблазнить этого недотёпу Ермолая. Этот тёзка купца Лопахина был противен, как раздавленный червяк.
                Наверняка, это он заложил её. Рассказал всё попу, а тот натравил на неё своих дружков. И кто эта дама, которая так внимательно разглядывает её своими холодными, как сталь глазами.
                - Нет, я скорее твоя мама, чем тётя… Вторая мама.
                Катя задрожала. Она вдруг подумала, что всю жизнь была подкидышем. Ведь могло так быть, что её попросту взяли из детдома, не зря мать врала ей про магазин, где детей продают, словно игрушки для взрослых.
                Мама! – тупо, как говорящая кукла проговорила Катя.
                - Да, мама. Я твоя будущая свекровь, милочка.
                Глаза у женщины были слегка знакомы. Такие же чёрные она видела совсем недавно! Неужели, это мать Артура…
                Рассказы этого парня о лысых голеньких служанках взбудоражили мозг Кати. Она не могла посмотреться в зеркало, не провести по голове рукой. А что, пока она спала, её уже оболванили.
                Быть лысой не входило в её планы. Катя радовалась, что ей не придётся служить в армии. А тем более бликовать на солнце своей свежеприобретенной лысиной.
                - Тётя, Вы убьёте меня?
                - Зачем? Вижу, у моего сына есть вкус. Ты вполне годишься для первой пробы. А что будет потом – это зависит от тебя. В сущности я могу помочь тебе.
                - Как?
                - Например, сделать женщиной. Я не уверена, что тот мальчик был настолько умел, чтобы…
 
                Катя тупо смотрела, как на маленьком экране претерпевает муки девушка из далёкого 1984 года.
                Тогда её не было даже в планах матери – которая была всего лишь прилежной школьницей.
                «Зачем вы мне всё это показываете? Вы думаете, что я буду такой, как эта Анжелика?»
                Она вдруг поняла самое главное, за боль Насти она заплатит своей такой острой и живой болью, что наверняка придётся открыть этой женщине все свои потаенные входы.
                - Тетя, а у вас и впрямь были голые служанки? – пролепетала она, облизывая сухие от ужаса губы.
                - Были… Только это в прошлом. Я тогда тоже думала, что всё это только игра…
 
                Перепуганная насмерть Катя стояла на четвереньках и уныло улыбалась. Она не знала, какую из её ещё никем не опробованных дырок предпочтёт безжалостная «свекровь».
                Боль и стыд смешивались в страшный коктейль из чувств. И если боль только предвкушалась, то стыд царил в её душе полноправным хозяином.
                Воспоминания о той первой в её жизни клизмы вновь проявились, как неудачный позорящий снимок. Катя боялась привыкнуть получать кайф от испуга и боли. Её только грозились выдрать, как сидоровую козу – но никогда не трогали и пальцем – позволяя безнаказанно наглеть.
                «Тётя, не надо…»
                Но тётя уже не слышала её.
                Она старательно, словно кому-то мстя, вставила своё тщательно отмытое и продефинцированное орудие в анус предательницы – и задвигалась, задвигалась, ловя привычный для себя темп.
                Катя сначала открывала рот, но потом старательно прикусила язык. Ей вдруг показалось, что это не мать Артура, но сам Артур измывается над ней, радуясь тому, что она безмолвна и покорна, как кукла.
                Руфина Ростиславовна уже не боялась нового срока. Она даже жаждала его. Здесь на воле всё было таким зыбким, словно бы она шла по болоту и не знала, когда именно провалится по самую шейку. А вот этой откормленной барышне было страшно. Она тупо дёргалась, пытаясь освободить своё верхнее дупло от назойливого сучка, ёрзала и этим ещё больше раззадоривала бывшую зечку.
                «Ну, что не нравится? Другой раз подумаешь, как моему сыночку глазки строить, блядь станичная.
                Руфина знала, что очень скоро приучит эту гордячку – посадит её на цепь и будет кормить дурно пахнущей кашей. Кормить, как кормила когда-то своих безотказных рабынь.
                Ум Кати мешался с безумием. Она уже не знала человек она или уже только животное. Комната вращалась, как затейливая карусель, казалось, что это она кувыркается в невесомости, как какая-нибудь отважная астронавтка. Кувыркается и старательно выполняет работу.
                Катя вдруг почувствовала себя тупой резиновой куклой. Куклой, которую так легко сделать плоской и безмолвной, стоит только вытащить едва заметную заглушку и выпустить воздух.
                Она уже не помнила, когда избавилась от анального кляпа.
                Руфина чувствовала, что довольно сильно замарала эту девицу, что теперь та предпочтёт держать язык за зубами, чем доносить на неё, опасаясь оказаться в ещё худшем положении. А в сущности, она всё сделал очень ловко.
 
                Катя пыталась стать прежней. Она, если бы хотела, могла встать с кровати и походить по комнате, но боль в анусе заставляла думать только об одном – спасительном сне.
                Она боялась спросить, а куда же подевалась поповская дочь Настасья. В сущности, если бы её отдали ей она была бы рада. Стыд разъедал тело изнутри, словно проглоченная второпях кислота. Казалось, что у неё уже нет ни желудка, ни кишечника, ни даже сердца.
                Сон не принёс облегчения. В заднице уже был настоящий ад. Наверняка эта женщина занесла туда какую-то заразу.
                Дверь скрипнула. Но вместо страшной «свекрови» в комнату молчаливые, словно запрограммированные биороботы, девочки. Они принесли таз с горячей водой сердечкообразную губку розового цвета и большой кусок туалетного мыла.
                - Нет, только не это! Я не хочу, не хочу.
В детстве она уже видела один страшный фильм про то, как красивых и довольных жизнью молодых людей превращали в боящихся окрика скотов. Мать боялась, что она позарится на дурманящие леденцы, от которых сразу теряешь восприятие мира, и становишься то лилипуткой, то великаншей, а в конце концов просыпаешься в луже собственной блевотины.
                Катя знала, что никогда не будет той, кого называют лохушкой. Вот и теперь она прикидывала, как справиться с этими двумя малолетками.
                - Девочки, что вам надо? – плаксиво, словно бы их сверстница, спросила Катя.
                 Девочки молчали.
                «Наверное, я очень грязная! - подумала Катя, и преодолевая боль в анусе, сползла с кровати.
                Девочки стали её протирать в меру намыленной губкой, отжимая её в тазу и вновь касаясь настороженного, словно у раненой газели тела пленницы.
                На головах девочек были какие-то мерзкие шляпы. От их вида хотелось закрыть глаза и испуганно сжаться в комок.
                «Неужели и я стану такой? – подумала Катя. – За что?
                Она попыталась припомнить какую-нибудь молитву, но её мозг был отчего-то забит чем угодно, кроме так необходимых вещей.
                - Девочки, а вы меня брить наголо не будете? – жалобно пролепетала она, касаясь настороженных сосков, словно бы проверяя, на месте ли они.
                «Вот ещё, на это Незнайка с Пьеро есть!» - долетел до ушей ответ одной из близняшек.
                - Мы ещё маленькие, - добавила другая девочка, краснея как рак, и отводя взгляд в сторону.
 
                - Ну, что, сынок, твою кралю я проинспектировала. Правда пока поинтересовалась её задницей. Впрочем, её передом лучше побрезговать. Береженного Бог бережёт…
                Руфина приобретала былой лоск. Сын, её сын был внимателен, как школьник или преступник на скамье подсудимых.
                - Не бойся, она нас закладывать не станет. Не в тему это ей. А родокам её быстро хлебало захлопнут. Помни, сынок, что ты ведь тоже соучастник.
                Артур помнил. Он вдруг вспомнил, как в детстве любил исподтишка подкрадываться к родительским служанкам и шлёпать их по попам, взвизгивая от восторга.
                - Мама, а что с Настей?
                - С Настей? Ты разве влюблён в неё?
                - Но она всё-таки дочь попа…
                Артур вдруг испугался по-настоящему. Пытку хентаем эта молчаливая девочка прошла со смирением. Она даже удивлялась, глядя на экран, не пытаясь как-то обозначить свой испуг или иное какое-либо сильное чувство.
                - Так, будешь умницей, всё образуется. Но  Настю, и близняшек придётся отпустить.
                - Опустить? – уточнил пылающий, как уголь, Артур.
                - Нет – от-пус-тить. На все четыре стороны
                - Как отпустить? Они же нас заложат?!
                В глазах у начинающего  шаха потемнело. Он задрожал, мерзко и противно, словно слизень под нависшим над ним человеческим пальцем. Он вовсе не хотел попадать в тот ад, что зовётся тюрьмой. Ему была страшна и такая близкая, и почти неотвратимая казарма.
 
                Катя тупо рыдала, словно только что обесчещенная отличница. Девочки отмыли её почти добела, словно парковую скульптуру. Отмыли и теперь тихо исчезли, словно бы и впрямь были только привидениями.
                Только теперь Катя поняла, что сглупила. Ей совсем не хотелось играть в любовь, а тем более ею «заниматься». Секс был бессмысленен, как фильм без звука. Он лишь раздражал, раздражал и заставлял сердце тупо стучать в грудную клетку, как нищий калека стучит в закрытую наглухо дверь.
                - Хотите, я буду делать, делать всё. Даже лаять собакой. всё-всё… Но не убивайте. Прошу, - заливался внутри неё чей-то противный мяукающий голосок. – Я всё сделаю, сделаю…
                Из глаз Кати покатились одинокие слезинки. Они стекали по щекам, она машинально сглатывала их и продолжала упрашивать кого-то неведомого сжалиться над ней.
 
 
.2
 
Катю, как нашкодившую кошку, просто выставили за ворота.
Ей было не по себе от взглядов чистого неба, казалось, что оттуда сверху кто-то разглядывает её как в микроскоп, словно бы она была просто мухой или засушенным для опытов кузнечиком. Никто теперь не восхищался ею, никто не видел красоты в её теле. Это тело было противно и самой Кате – она охотно сменила бы его на другое. Но тело не одежда, его нельзя поменять.
«Сейчас пойду, найду речку и утоплюсь!» - решила оплеванная сама собой преступница.
Она даже не вспоминала о Насте – образ поповской дочки стёрся из памяти, словно неудачно загруженный файл – и теперь в мозгу были совсем другие образы.
Катя до сих пор чувствовала, как двигается в её попе искусственный фаллос – будущая свекровь не жалела ни её стыдливость, ни её организм. Она мстила ей за свою неустроенность – страх оказаться там, откуда совсем недавно выбралась эта гражданка заставлял Катю идти быстрее. Но эта быстрота была мнимой.
Катина душа рвалась наружу. Она охотно покинула это оскорбленное тело – её больше не хотелось ни видеть Артура, ни ходить в драмкружок, и вообще поскорее уйти отсюда в тот мир, где о её преступлениях мало кто догадывается.
Она ужасно испугалась, когда эти двое вошли в её комнату, даже инстинктивно потянулась ртом к их едва видимым бугоркам. Но её попросту освободили от уз и чуть не пинками выгнали за ворота, не дав даже одеться.
Но теперь Катя стыдилась модничать. Ей казалось, что любая, даже самая модная одежда просто растворится на её загаженном теле. Стыд, кислотой выжигал все жерзкие мысли – от него нельзя было «ни спрятаться, ни скрыться».
Она шла просто смотря себе под ноги, боясь подвернуть ногу, или упасть от усталости от страза. Ей чудилось, что она идёт на невидимых коньках, которые вот-вот подведут её – заставят потерять равновесие и упасть.
Ноги сами вели её к лиману. Свежий морской воздух давал надежду справиться с горем, забыть весь жгучий позор – было неважно, куда она выйдет, эта земля обжигала ей пятки, как горячая сковородка.
 
Артур боялся сдвинуться с места, клоуны отъехали явно недалеко, они обещали вернуться, как Карлсон.
Девушки на крестах – всё это походило на сон. Он вдруг испугался. испугался по-настоящему, до дрожи в коленях и противной, почти предсмертной сухости во рту.
Страх выедал у него клетку за клеткой, словно раковая опухоль, заполняя его тело собой. Артур то собирался отпустить девчонок восвояси, но понимал, что вряд ли распутает довольно хитро наверченную им на запястья проволоку.
Настя смотрела словно сквозь него. Так смотрят на нелюбимое фото, не решаясь ни порвать, ни выбросить. Артур отводил глаза и вновь чувствовал этот взгляд. Он прожигал его до внутренностей и заставлял вновь пугливо оглядываться на дорогу.
«Какой же ты – трус!» - шелестящим шёпотом донеслось до него.
«Это-ветер!», - зябко подумал Артур, поводя плечами, словно после долгого купания. – Это ветер. Она не может так думать. Ведь это не я её…».
Ни Пьеро, ни Незнайка не тронули гениталий этой девушки. Они отказались от бесплатного развлечения, словно бы боялись попасть в капкан. А вот он.
 
Настя была благодарна этим людям.
Они не ведали, что творили – желая унизить и растоптать – они возвышали её.
Больше всего она боялась, что ей придётся вставать на четвереньки и касаться губами того, чем она по своей природе брезговала – тем боле, она была самой старшей в этой троице. «Троица» - повторила она с придыханием, словно бы касаясь языком брикета из самого лучшего в мире пломбира.
Сёстры не желали быть пугалами. Они боялись зноя, голодных чаек, смерти от страха и всего того, что они больше никогда не испытают. Даже то, что эту девушку зовут Настя пугало их.
Она была похожа и не похожа на их старшую сестру – похожа и в то же время была иной, как бывает иной копия сделанная более талантливым мастером,
Напоследок эти уроды водрузили на головы несчастных девчонок войлочные шапки из бани.
Артур был безмолвен, словно измазанная дерьмом гипсовая статуя. Его загар попахивал чем-то очень дрянным, словно бы и впрямь был сооружён от застывших на солнце испражнений.
Он боялся помешать, но и помочь этим двум существам – Паук и Незнайка всегда вызывали у него страх – он боялся их, словно несуществующего Бабая или сонных грёз…
«Вот они уедут, и я сниму их с крестов, я обязательно так и сделаю. Я сделаю так! – пульс в его голове вызванивал в её эту фразу, словно дорогой пушкинский брегет.
Но вот машина мучителей скрылась из поля видимости, о он оставался на месте. Солнце надвигалось на это место – а он молчал и смотрел. Он боялся что-либо сделать не так, не знал, кого из этих троих надо снимать первой – Настю, или двух близняшек.
И он просто боялся, боялся быть смелым…
 
 
 
 
Теперь это был не сон.
Катя боялась попасть в зыбучий песок. Она слепо верила в свой сон, стараясь идти осторожно, выверяя каждый следующий шаг.
Ей уже не стыдно было быть голой – она словно бы в кино играла, предвкушая большой гонорар – главное, что тут не надо было никому ничего лизать или сосать.
Даже домой ей совсем не хотелось – наверняка родители давно уже признали её в какой-нибудь утопленнице, выброшенной на берег, словно дохлый дельфин – и оживать для того, чтобы вновь слушать ворчание матери ей не хотелось.
Даже Ермолай её больше не интересовал. Он был трусом, иначе давно бы поставил её на колени и заставил присосаться к своему пенису, словно бы к литьевому фонтанчику в школе.
- Все они трусы – хотят, но не могут – как Николай Второй.
 
Только теперь она заметила гору.
Она показалась ей огромной.
А там у подножия этого географического объекта угадывались какие-то предметы.
Катя вдруг стала идти быстрее – видимо, обожженные стопы не могли дольше соприкасаться с дорогой. И она поскакала, как коза.
 
Артур был в недоумении. Он вдруг понял, что должен что-то делать.
Он попытался приблизиться к среднему кресту с Настей.
«Нет не могу… Не могу… Они же убьют меня!»
Продолжительный и нудный вздох ануса подтвердил его печальные мысли. Этот вздох выдал самый грустный минорный аккорд – от которого вся решимость Артура тотчас растаяла.
Настя удивлялась, отчего ещё до сих пор видит этого голого мальчишку.
Её зрение стало необычайно острым, оно вспаривало пространство, словно хорошо отточенные ножницы ткань. Артур то распадался на атомы, то собирался вновь – пугая её, как нелепая голограмма из фантастического фильма
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
                                           
 
 


 
 
 
 
 
 
 
 
Печать Каина. Глава тридцать девятая
Печать Каина. Глава сорок первая
Рейтинг: +1 478 просмотров
Комментарии (0)

Нет комментариев. Ваш будет первым!