Печать Каина. Глава сорок восьмая

Глава сорок восьмая

Артуру так же не спалось. Он вновь хотел стать маленьким затворником – тем, кем он был в том огромном дворце, где у него были  его личные живые куклы. Они были слишком напуганы, чтобы противостоять его младенческой наглости, видимо полное отсуствие одежды и волос делали их податливыми.

Он наслаждался их плохо скрыцваемым страхом. И с каким-то не детским трепетом ожидал, когда его надзирательницы подло обмочатся или допустят какую-нибудь иную такую же неприятную и стыдную ощибку.

Он был их повелителем. Был тем, кого они попросту боялись телесно, словно маленькие и неповоротливые травоядные, пасующие перед таким на первый взгляд невзрачным, но удивительно злобным хищником.

Этот «райский мир» был разрушен в один момент. Он оказался просто чужой никому не нужной ношей, врод бездомного, но уже довольно избалованного котёнка. И он решил мстить. Решил вновь стать тем, кем был избалованным и одиноким мальчишкой, наподобие того, о котором писал Юрий Олеша.

Теперь он вновь переживал тот же ужас. Прошлое не возвратилось, напротив оно ушло ещё дальше, маня за собой в неведомую, и от того ещё более страшную пропасть. Артур ненавидел своего деда, ненвиддел сестру, ненавидел девчонок. С которых в детстве желал сорвать колготки и трусики, а сейчас, сейчас превратить в милых, но донельзя запуганных кукол.

Ему  не было жаль Махлакову. Эта модница сама стремилась к погибели, считая всех остальных подружек своими соперницами и тайными врагинями. Она грезила о большом городе вроде Краснодара или Москвы, мечатала модно и красиво одеваться и жить, словно кем-то очень любимая и всегда довольная жизнью игрушка.

Теперь она была обыкновенным животным. Артуру нравилось, что он увидел – именно такую Махлакову он желал видеть подле себя. Такую тупую и на всё готовую скотинку, от которой воротят нос слишком эстетичные любовники.

Но Махлакова не стала его личной рабыней. Напротив он сам мог вот-вот угодить в чмслоо тех, кого презирают и кем откровенно чураются.

Даже то, что он увидел мать, не сделало его душу светлее. Эта озлобленная и всегда такая трусливая дамочка не могла быть его матеоью. Он словно бы только играла роль любящей родительницы, приттворяясь доброй, словно такая колючая и ледяная Снежная Королева.

Артур находился между диким лесом и пропастью. Он не решался прыгнуть в пустьту, но не решался вновь углубиться в чащу собственных страданий. Он понимал, что не может стать вновь избалованным Маленьким Принцем, и что ему не дано то, к чему он так страстно стремился все эти годы.

Нелли также боялась погрузиться в сон. Она вдруг почувствовала себя покорной и трусливой Нефе рядом с самодовольной и такой мерзкой в своей неуёмной похоти Клео. Она помнила, как старательно вспоминала все сцены любви, описывая свои проступки перед напуганной и глубоко засевшей в пятках душой.

Возня двух чужих оголенных тел ради желанного минав разрядки была противна. Она даже не представляла, как легко согласилась на то, отчего раньше легко изошла бы рвотой.

Вместо Клео рядом был её такой избалованный и противный Кондрат. Она вдруг почувствовала ненависть к этому очень уж обычному телу. Голый, муж мало походил на знаменитого пианиста, он был лишь забавным добавлением к постели вроде мякготелого и вечно улыбчивого зайца.

- Какая же дура, что так очаровалась им. Возможно, всё дело было в том, что я вовсе не знала ни его души, ни тела. Что думала, что он станет мне просто братом?

Кондрат страдал от невозможности быть смелее. Он боялся спугнуть супругу. Всё было как-то слишком ответственно. Ему вовсе не хотелось сношаться, а тем более видеть супругу преображенной, благодаря его телесным стараниям.

Неле боялась разочароваться в нём, как она разочароваолась сначала в Людочке, а затем и в Клео. Эта страшная в своей наглости барышня навек поселила робость в её обожженной и от того до сих пор саднящей душе.

Кондрат старался перестать быть ребёнком. Он словно бы не заметил, как стал взрослым, заигравшись в свои особые игры. То, что давали ему уроки музыки, было ничем по сравнению с настоящей взрослой жизнью, которую он считал просто навязанным кем-то видением.

Даже теперь такая близкая Нелли отпугивала его своей беспардонной близостью. Он видел её тело, и понимал, что его притяивает его, как всё ещё свободную от электрическоргно тока металлический брусок притягивает к более мощному магниту.

Он боялся нагло и страстно зарозоветь рядом с телом жены. Каазалось, что истинный Кондрат затерялся в огромном скафандре, а превращенная в бесплотную лилипутку Нелли кочует по своему персональному скафандру, ища спасительный, но, увы, такой не доступный выходиз своего телесного заточения.

Она че-то напоминала беспардонную старшую родственницу. Кондрат чувствовал, как робеет перед ней, как он привык робеть перед более старшими, робеть, наполняясь презрением к самому себе. Их совместное лежание на кровати не вело ни к чему более приятному, как к скуке.

Нелли так ин е смогла переступить через самый главный порог. Их семейная жизнь напоминала обычный сновиденческий соблазн, что-то вроде персонального порнофильма.

…Людмила Степановна боялась слишком ярких и пугающих снов. В них, она оказывалась в том рукотворном аду, оказывалась тем самым несчастным приматом, над которым все потешались, словно бы над ручным зверьком.

Она никак не могла избавиться от этого морока. Страх вновь оказаться голой и лысой, и смотреть на себя со стороны, заставлял её пить кофе и делать вид, что бордствование ей милее самого сладкого сна.

Быть вечным Горлумом не входило в её планы. Даже будучи в форме прокурорского работника она боялась вдруг мысленно преобразиться и стать вновь такой же податливой и слабой, какой была презираемая даже ею самой Какулька.

После смерти мачехи она на мгновение почувствовала свободу от этого липкого страха. Но этот неопрятный и наглый юнец вновь начал пугать её мнимым разоблачением, так меломан может много раз эксплуатировать певца, перенося звукосниматель на начало записи.

- А вдруг, вдруг он вновь сделает меня ею? И что – я напрасно добивалась свободы?

Ккто-то там наверху наблюдал за ней, как за маленьким червячком, выбирая подходящий момент, чтобы опустить ногу на слабое и беспомощное тельце.

- Нет, только не это.

Она вспомнила, как с трудом научилась любить сворё поруганное тело, как смогла найти новую цель – уже не ходотистое платье королевской дочери, но прокурорский мундир и такую, кажущуюся весомой и важной власть.

- Ничего, я до.ьюсь для них больших сроков. Они сшгиют в тюрьме. Никто не будет знать, что я когда-то звалась Какулькой!

Людмиле Степановне было досадно. Она отчего-то стыдилась быть мягкорй и робкой. Но ужасно, до дрожи в коленках, завидовала той, кого по привычке ещё называла подругой.

Те месяцы, когда они не могли узнать друг друга, казались теперь мгновениями подлого и страшного сна. Жа и вообще, были ли они ими – этими голыми и податливыми игрушками – героинями страшной и такой нереальной мистерии?