Помочь сайту
Поздравления
Печать Каина. Глава первая
17 августа 2012 -
Денис Маркелов
Глава первая
В уютной, обставленной с неким провинциальным шиком, гостиной сидели два молодых человека. Им обоим было лет 16-17. Один из них темноволосый и темноглазый сидел в кресле, развалясь и, то и дело, присасываясь к яркой жестяной баночке с логотипом известного американского напитка.
Его товарищ был слегка напряжён и был точно прикноплен к стулу. Он смотрел то на экран телевизора, то назад, прислушиваясь к звукам, доносящимся сзади.
На экране разворачивалась очередная рисованная оргия. Темноволосый парень с каким-то странным восторгом оглядывал стройные ряды обнаженных бритоголовых служительниц непонятного культа. Ему было приятно, и свободная от банки рука, невольно тянулась к уже порядку встревоженному гульфику.
Светловолосый парнишка смотрел на экран, словно нервная барышня на заспиртованного уродца. Он был чем-то очень похож на автора «Анны Снегиной» - есенинские черты замечали и учителя, и относились к нему скорее как смазливому пастушонку, которому так легко удаётся быть милым, как знаменитый Фалалей Достоевского.
Ермолаю было не по себе. С минуты на минуту должен был вернуться домой отец. Он даже и не догадывался, что его сын смотрит такое мерзкое кино, даже не кино, а мультфильм, от которого у нормальных людей должен был возникать спазм омерзения.
Ермолай был зависим от более сильного и смелого Артура. Тот вёл себя, как маленький царёк. Учителя относились к нему, как будто только притворялись взрослыми, а сами зависели от этого обаятельного наглеца.
Не слишком многочисленные одноклассницы также старались держаться от Артура подальше. Они догадывались, что очень интересуют этого парня. Артур любил, когда его называли Фараоном.
Девушки были самым главным объектом внимания Артура. Он находил в них некую тайну, тайна, свойственную скорее дорогим конфетам в ярких обёртках, ему хотелось сорвать с них эти обёртки и попробовать на вкус то, что было до поры до времени скрыто.
Ермолай привык подчиняться его желаниям. Он был, как глуповатый младший брат, брат, которому нравится подчиняться. Он никогда не спорил с учителями и старался вести себя, как вёл бы человек-невидимка, проявляясь лишь тогда, когда его о чём-нибудь спрашивали.
Отец Ермолая относился к сыну с юмором. Он был доволен, что тот не пьёт и не курит, что его лицо украшает собой школьную доску почёта, а дома в специальной папке лежат парочка Почётных грамот, но одно лишь теперь волновало его – дальнейшая судьба. Ермолай всерьёз готовился к службе, втайне от старших накачивая мускулатуру.
Он стеснялся и этой гири, и того, что делает по утрам. Делает из страха показаться слишком мягкотелым. Девчонки смотрели на него свысока, а сами вились вокруг старших ребят, которые уже устали от навязчивого внимания малолетних «невест».
В этой толпе не было лишь старшей сестры Артура. Во-первых, она уже окончила школу, во-вторых, работая в небольшом бакалейном магазинчике, была всегда на виду, словно единственный в городе манекен в местном бутике «Алиса». На этого пластмассового трансвестита натягивали разнообразные шмотки – в основном довольно блёклые унисексные брюки и довольно яркие для такого места свитера. Казалось, что в этом магазине продают униформу для модных клоунов.
И вот теперь он, подчиняясь Артуру, смотрел на то, что вызывало у него брезгливую тошноту. Казалось, что его заперли в зоосаде, и показывают фильм ужасов. То, что и он тоже может также наслаждаться чужим унижением пугало Ермолая, он старательно прятал взгляд и смотрел больше в угол, чем на экран портативного телевизора.
Артур принимал все эти басни за чистую монету. Он чувствовал, как его организм реагирует на эту дикую возню, казалось, что он когда-то всё это уже видел и знал, что делать. Ермолай глубоко зевнул.
«Сейчас блеванёт!», - со скукой подумал Артур.
Он считал Ермолая слабаком. Тот действительно походил на женоподобного ангел, ангела, чью принадлежность к сильному полу можно было только придумывать, как придумывается всё остальное относящееся к ангелам.
Ермолай, действительно, вскочил с кресла и побежал прочь из комнаты, зажимая рот ладонью. Артур небрежно нажал кнопку с надписью пауза и стал любоваться тем, как выглядит стоящая в унизительной позе молодая интеллигентная девушка.
Ему не было даль этих кем-то придуманных кукол. Он вообще мало кого жалел. Напротив, ему хотелось мстить, мстить за своё исковерканное детство.
Ему часто казалось, что его обделили, что это убогое поселение ему только снится, что он вновь окажется в радостном радужном прошлом, где будет всё то, что он видел на экране.
Иногда он пытался рассказывать о своих воспоминаниях. Но ему не верили, а Артур верил, что всё, что он говорил, было правдой, правдой, от которой у его слушателей должны были покраснеть лица и громко забиться сердца…
Ермолай тоже ему не верил…
- Ты - дурак… Такого быть не может…
- А вот и может: она и впрямь была голая…
Он слишком чётко видел эту бледнокожую, оголенную от макушки до пяток девушку. Видел её внимательные глаза, слегка вздёрнутый нос, всё то, что так крепко засело у него в памяти, как какой-нибудь ржавый гвоздь застревает в доске.
Становясь взрослее, он начал обращать внимание на подрастающих девчонок и не слишком на первый взгляд учительниц. Было бы приятно считать за парики их кокетливые причёски, считать, что всё, что он помнил, может вернуться вновь, как возвращается случайно увиденный сон, если, конечно, очень этого захотеть…
Ермолай смотрел на то, что осталось от его полдника. Он поспешил вернуться обратно. Было глупо разыгрывать из себя кисейную барышню, его и так подозревали в самом страшном для мужчины грехе.
Девственность угнетала Ермолая. Она была тяжким довеском, лишним кульком, что висел на пуговице, грозясь оборвать её. Он видел, что смешон, как приготовленный к закланию барашек, что именно его внешний вид вызывает улыбки на напомаженных девичьих губках на какой-нибудь разудалой дискотеке.
Девушки старались лишь прикидываться падшими. Они относились к жизни, как к карнавалу, стремясь завлечь в свой круг больше охочих до лёгкой победы существ противоположного пола.
Ермолай был одним из множества мотыльков, что вертелись у этих весело горящих электролампочек. Он подлетал то к одной, то к другой, но все были слишком горячи. Он только обжигал свои крылышки и ретировался во тьму к насмешливым друзьям.
Он хорошо знал, что и Артуру, и другим эти девочки не отказали, они сами превращались в забавных насекомых, и теперь уже темноволосый Артур играл роль всех собирающего фонаря.
Ермолай вспомнил сцену в спальне настоятеля монастыря. Вспомнил оголенных от макушки до пяток пленниц. В их классе нашлось немало таких же жалких существ, которые бы согласились также бездумно ублажать чужое наглое и вполне презирающее их всех тело.
Артур недолюбливал отца Ермолая. Тот откровенно считал его поддонком. Нельзя было сказать, что Иван Дмитриевич был расистом, но он отчего-то сторонился смуглокожих парней, особенно опасаясь, что его родной сын пойдёт по кривой дорожке.
Ермолая претила отцовская опёка. Он с радостью уехал из родного дома, но страх перед огромной и совершенно незнакомой страной заставлял его пасовать – нигде кроме этой станицы у него не было родных.
Иван Дмитриевич не спешил возвращаться домой. Он устал от своего положение провинциального интеллигента, когда-то ему нравилось, что он живёт в глуши, на этой такой древней земле, живёт, перебиваясь с воды на квас, но всё-таки оставаясь подвижником духа.
Но с годами это впечатление становилось слабее. Подрастающий сын видел всю ту убогость, которая их окружала, да и сам Иван Дмитриевич был не в силах бороться с потоком жизни, влекущим его к смерти.
Достичь этого желанного для многих конца было легко. Достаточно было выйти на трассу и шагнуть под первую попавшуюся фуру. Но он не спешил поступать столь радикально. Проще было ожидать конца пассивно – просто проклиная тот час, когда неведомые силы вытолкнули его из материнской утробы.
В небольшом кафе соединенном с магазином было уютно. Иван Дмитриевич подошёл к стойке и заказал кружку пива. Девушка, что обслуживала его, была молода, но отчего-то не походила на несовершеннолетнюю.
В её чертах было мало кукольной привлекательности. Иная, более весомая красота скрывалась в этих чертах. На груди девушки висела бумажная табличка с именем и фамилией. Иван Дмитриевич присмотрелся и с ужасом прочитал: Керимова Ксения Мустафовна.
Ивану Дмитриевичу стало не по себе. Он слышал, что его сын влюблён в какую-то Ксению, но неужели. Неужели эта девушка имеет что-то общее с этим мерзким парнем, от которого стонут все учителя в их поселковой школе.
Желание пить пиво резко пропало. Он обожал этот живой напиток, но теперь чтото гадкое было в этом, словно бы он боялся ударить лицом в грязь перед будущей снохой.
« А что вполне приличная барышня», - думал он, разглядывая Ксению. – Красивая и ловкая. Ведь не женится мой парень сейчас – ну пусть не сегодня, ни завтра, то не женится уже никогда. Слишком робок, подлец.
Он вновь почувствовал злость на рохлю-сына. Тот словно бы издевался над ним, старательно болтаясь в безвоздушном пространстве, словно дерьмо в проруби – иногда Ивану Дмитриевичу казалось, что Ермолай слишком похож на его школьного друга Максима.
Максим всегда нравился поселковым девчонкам. Он умел обворожить их голливудской улыбкой и подаренным на 16-летие мотоциклом марки «Иж-Юпитер»
То одна то другая комсомольская богиня оказывалась в ярко-красной коляске, со знанием дела натягивала защитный шлем. Ивану это не нравилось – он был слишком ревнив, и всё надеялся на решение отца, который прочил ему в жёны какую-то малолетнюю дочь соседа.
Ермолай, по мнению деда Дмитрия, получился не очень. Он был какой-то чужой, словно бы его и впрямь принёс залётный аист.
Галка всё время была на глазах, и от того казалась наиболее глупой. Иван был уверен, что отец только шутит, но тот был серьёзен, как никогда – вероятно, ему нравилось слишком крепкое хозяйство Мелёшкиных.
А когда, спустя пять лет он присмотрелся к некогда нелепой девчушке, жизнь заиграла новыми красками, она заискрилась, словно хрустальный бокал, распространяя вокруг себя все цвета радужного спектра.
Свадьба была не слишком шумной – было бы нелепо дразнить гусей, да и достать все необходимое для полноценного стола уже было сложно.
Появление в марте 1995 года сына было для Ивана Дмитриевича открытием.… И жена, ставшая к тому времени Савраскиной, была удивлена не меньше – вероятно, также удивляется и раковина, рожая жемчужину.
Ермолай не доставлял особых хлопот. Он был чист, аккуратен и вполне предсказуем. Ивану Дмитриевичу это нравилось. Нравилось настолько, что он ощущал себя счастливым.
Только, когда сын получил, наконец, паспорт и стал мужать, он почувствовал себя неуверенно. Особенно его волновало одно обстоятельство – дружба Ермолая с темноволосым парнем по имени Артур. Артур считался не то чтобы отпетым хулиганом, но мальчиком со странностями. Кто-то поговаривал, что тот слишком развит для своих лет, понимая под развитием готовность к половому соитию. Даже то, что у Артура была старшая сестра, не заставляло людей прикусить языки – они продолжали фантазировать и уводить своих детей прочь от Артура, как владельцы породистых собак поступают при встрече с активным половозрелым дворовым кобелём.
«Интересно, как эта скромная девушка живёт бок-о- бок с таким чудовищем?» - думал Иван Дмитриевич. – Это же вполне мерзко, глупо и пошло. Да и вообще.
Он попытался нарисовать фигуру Артура в пустом воздухе, но у него ничего не получилось, тот распадался на части и тотчас становился невидимым…
Когда Артур вернулся домой, вся семья рассаживалась за обеденным столом.
Пришедшая с работы Ксения раскладывала всем по тарелкам нехитрый ужин. В этой семье давно привыкли к экономии, и этой своей привычкой доводили Артура до огромного раздражения – он постоянно был на взводе, словно бы вечно был пьян и от того недоволен жизнью.
Вот теперь, слегка смочив кисти рук, он сел за стол, ощущая непреодолимое желание нагрубить деду Арону. Он с трудом называл этого человека дедом. Между ними не было ничего общего, даже женщина что так деловито хлопотала над соседней тарелкой, была ему чужой.
Конечно, ни будь этих людей рядом, он бы угодил в детдом. Артур не забыл своего позора – сначала страшные чёрные люди, затем полная неизвестность. Он хотел остаться в своём маленьком царстве, вновь наслаждаться видом оголенных девичьих тел, но его мир разрушили, очень просто, как впрочем, разрушают любой – карточный или песочный домик.
- Боже, какая убогость!
Он в сотый раз взглянул на, висевшие на стене, ходики, на то, как нелепо выглядит на столе графин, как вообще здесь всё скучно, как на бездарно построенной сцене, где декорации и реквизит прямо-таки задыхаются от крика.
Да и та убогая еда, что была у него в тарелке. Он мог бы есть и более вкусные вещи. Но ведь эти люди.
Он засмеялся, представив, как они все превращаются в ящериц, выползают из-под смятого платья и забиваются в щели. Он был бы рад избавиться от них всех, особенно от такой правильной и всеми любимой сестры. Избавиться раз и навсегда.
Арон Моисеевич внимательно наблюдал за павнуком[1]. Когда-то он жалел Артура и даже находил причины его раздражения, но теперь. Артур просто отбился от рук, он стал неуправляем и довольно опасен.
Ксения, как могла, защищала брата. Она помнила его растерянным дошкольником. Когда её саму сослали сюда, на юг, она также куксилась и злилась, не понимая, чем могла досадить родителям.
Вот и теперь она решила не вспоминать о дважды предавшей её матери. Та сейчас по её расчетам должна была гнить в тюрьме. Ксения удивлялась – она не имела ни малейшего желания напомнить о себе, как-то скрасить положение узницы, да и вообще быть чем-то связанной с той, кого она лет до трёх считала самым дорогим человеком…
«А что, если её выпустят, и она придёт сюда? Больше ведь ей некуда идти…».
От таких мыслей по спине пробежал холодок. Словно бы кто-то провёл быстро тающей ледышкой по позвонкам. Ксения содрогнулась. Она не была готова ни к принятию этой на 95% чужой женщины, ни тем более к примирению, к примирению, которое было нужно только матери.
Артур раздражал её своей жадностью. Он ел, словно маленький поросёнок, старательно выискивая самые съедобные куски и делая вид, что ему плевать на окружающих.
«Какой он мерзкий. Не удивлюсь, если он уже испортил пару девиц из своего класса. Правда, сейчас почти все девушки знают, как пользоваться презервативами…»
Ксения всегда вставала сразу вслед за бабушкой и дедушкой. И хотя эти люди не были её кровными родственниками, она почитала их. Почитала и даже слегка любила. Арон Моисеевич был вполне адекватным человеком – он не был слишком заметным, даже не заикался о каком-нибудь далёком путешествии, словно бы и не было той ближневосточной страны, в которой у него было множество друзей…
Зато родной братец вызывал у неё тошноту. В детстве он был то плаксив, то агрессивен, а войдя в школу начал вести себя совсем по-хамски, задевая особенно красивых и безобидных одноклассниц.
Ксения даже думала, что Арон Моисеевич ошибся и привёз не того мальчика. Но Артур был слишком похож на неё, и многие признавали в нём её родственника.
Теперь он стал вальяжным и наглым тинэйджером. Ксения бы не удивилась бы, если бы узнала, что он уже сотворил какую-нибудь гадость. Парни частенько хвастались своими победами над глуповатыми сверстницами, им хотелось подражать телевизионным мачо. Тем, что так легко и просто заставляли любую женщину предавать свою чистоту.
Сестра Артура очень досадовала на себя – она ненавидела свою так рано наступившую взрослость, необходимость быть на виду и как можно незаметнее проживать каждый из дней. Зарплату ей платили в конце каждой недели – Ксения боялась спросить, а отправляет ли Вера Даниловна какие-то суммы в обязательные фонды. Это было не принято.
Рейтинг: 0
530 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
