КУРГУТУМ

 
 
КУРГУТУМ
 
Глава 1.
 
- Деда! Опять ты за дрова! Я вечером сама наколю! – заругалась Настя, выскочив на крыльцо в одном платьице и шерстяных носках.
- Да будет тебе, дочка! Мне ещё не в тягость, а то совсем разомлею с вашей заботой. Ступай домой, простудишься. Я немножко потюкаю, да и сети сходим проверим, – сказал Иван Степанович, подобрал чурку, поставил на пенёк, взял топор и с забавным выкриком «и-и-их», сделал из неё две половинки.
- Мне бы сейчас вторую руку… Я бы тогда и сени новые сделал… - говорил он сам с собой – вечером она поколет! Вечером непогода будет. Суставы то уже ломят…
- Ваня! Иди завтракать! Картошка стынет! Настёна позжее поколет, только топор в дом занеси, а то рассохнется на морозе – позвала своего мужа Василиса Николаевна.
- Вот не пойму я – заходя в избу, молвил дед Иван – вроде, когда в жёны тебя брал, то ты и премудрая и прекрасная была, как Василисе и полагалось…
- Это ты к чему? – встревожилась Николавна.
- Ты ничего дурного не подумай! Я не о красоте твоей. Ты как была прекрасная, так и осталась!
- Ой, да ладно тебе! Старая бабка, уж как второй десяток червей кормить должна, а всё как Настёна волчком верчусь, спокою не найду… Погоди! Уж не хочешь ли ты сказать, что умом я тронулась?
- Что ты! Просто раньше ты премудрая была, а нынче больно мудрёная стала. Я всё жду, когда ко мне мудрость придёть, а она, вона к тебе вся сбежала! Видать опять я где-то пропадал…
- Я никак в толк не возьму, что я опять не так сделала? – Взволнованно спросила Николавна.
- Почему рассохнется?
- Кто?
- Топор!
- Какой?
- Да наш.
- А что с ним?
- Вот и я думаю, что ему было, если б я его в сенях оставил?
- Тьфу ты! Насть, ну вот чего он меня с утра пораньше! А?
- Лю-ю-юбит он тебя, ба! – заливаясь весёлым девчачьим смехом, ответила Настя.
- Лю-юбит! Он всю жизнь надо мной издевается! И ведь, глянь, с каким сурьёзным видом то!
- Полно вам! Дедуля пошутил, настроение нам поднял! Да, дедуль?
- А то! – скидывая телогрейку, пробормотал Иван.
- Кому поднял, а у кого теперь всё из рук валится! Ну-ка, Настюш, глянь под лавку, вон, луковица укатилась.
- Хи-хи. Смешные вы у меня! Сперва один шутит, другая сердится, потом наоборот…
- Так это, дочка, и есть любовь! – задумчиво произнёс дед.
- Ой, философ! Тебе руку то помочь помыть?
- Не особо-то я запачкался, сам справлюсь. Ты не смотри, что я однорукий, зато духом сильный.
- Я, поди, уже тридцать лет не смотрю. Кабы я на это только смотрела, то развелась бы ещё тогда, а ведь не бросила, выхаживала.
- Из жалости, что ли живёшь со мной?
- Ну, что вы за мужики такие дурные, к словам цепляетесь!
- И много ли мужиков на своём веку ты знала? Уж теперь-то можно, рассказывай как на духу! Чай до земли не долго нам осталось!
- Нет! Ну что мелит то! Что мелит! Настёна, не слушай его! Никого у меня не было! Сам лучше меня знаешь! Целёхонькую меня взял и не отпускал никуда. И чего удумал, до земли недолго! Шиш тебе! Я ещё поживу! Настьку надо в люди вывести, замуж выдать, тогда и помирать можно с покоем!
- Во, раздухарилась! Как «Вихрь» мой, с пол оборота!
- Вы чего! Ругаетесь что ли? – глядя испуганными глазами воскликнула Настя.
- Что ты, доченька! Это мы так разминаемся перед завтраком! – поспешил успокоить дед.
- Да уж! Какой теперь завтрак! Кусок в горло не полезет! Давление, поди, подскочило! – схватившись за голову, причитала бабушка.
- Ладно, ладно. Всё хорошо, доченька. Мы же всегда так, сперва попререкаемся, потом душа в душу живём цельный день. Ты мне лучше вот что скажи, как у тебя с учёбой? Скоро же Валентина Ивановна заедет, контрольные задаст, диктант писать будешь… - уже спокойным голосом спросил дед Настю.
- А у меня всё в порядке. Я даже с опережением программы иду, – гордо ответила Настя.
- Умница ты у нас! Вот бы сейчас радовались твои родители! – молвил дед.
- Да, не тереби ты душу! Ничего, Настён, они радуются, и мы вместе с ними! Хорошая ты у нас. Умная, смышлёная и, главное, добрая. Тебе к людям то и нельзя, злые они стали, обманут, запутают, в беду вовлекут, – запричитала Николавна.
- А я от вас и не уеду! Зачем мне к людям, мне и здесь хорошо! – искренне улыбаясь утвердили Настенька.
- Так-то оно так, да не так! Жизнь, штука сложная… - задумчиво протянул дед. – Это ты сейчас так говоришь, а через год, через два, когда природа начнёт брать своё, вот тогда поглядим…
- Хватит тебе девчонке голову глумить! Ешьте! Для кого я готовила! – отрубила бабушка.
- Слушаем, товарищ командир! Есть, приступить к потреблению пищи! – подмигивая Насте, подшутил дед, а Настя залилась своим звонким смехом.
Стол был по-деревенски прост: варёная картошка, строганина тайменя, жареная стерлядка, солёные огурцы, домашний хлеб и кругляками нарезанный репчатый лук. Возле русской печки на табуретке, накрытый меховым колпаком настаивался чай на лесных травах и ягодах, собранных прошлым летом, высушенных и бережно хранящихся в холщовых мешочках. Вообще, всё в этом доме было просто и добротно. Сруб был из толстенного, тщательно подобранного и подогнанного кругляка, крыша покрыта железом, над которой возвышались три кирпичные печные трубы. Внутренняя обстановка под стать дому: огромный дубовый стол, за которым в былые времена усаживались почти все деревенские мужики на мощные и тяжеленные лавки вдоль него. Высокий резной буфет выглядел как кто-то живой и важный, благодаря стеклянным дверкам наподобие глаз, нескольким небольшим ящичкам по центру за место носа и большому выдвижному ящику под столешницей, словно рот, ниже которого располагались дверцы с резьбой, издалека похожей на бороду. Всё это массивное сооружение опиралось на не менее массивные кривые ноги. В детстве Настя его немного побаивалась, особенно по вечерам, когда он подсвечивался причудливыми красками закатного солнца. Возле окна сиротливо стоял разделочный стол, за которым, стряпая с любовью, провела большую часть своей жизни Василиса Николаевна, только с мая по сентябрь приоритетно отвлекаясь на огород. На стенах висели многочисленные длинные и малые полки, на которых  стояли стеклянные и долблёные деревянные банки и берестяные туески, наполненные крупами, травами и специями. Под полками висели плетёные косички лука и чеснока. В углу, накрытый вязанным пледом, стоял огромный сундук, на котором любил лежать кот Тимофей. На подоконнике красовалась старинная медная вазочка и в зависимости от времени года, Настя ставила в неё, то цветы, то симпатичную композицию из сухих трав, а то и просто еловую или кедровую веточку. Возле выкрашенной синькой русской печки возвышалась этажерка с чугунками, кастрюлями и сковородками. С потолка на трёх медных цепочках  свешивалась керосиновая лампа. Вот и всё богатство. В доме было ещё две спальни и одна большая светлая комната, которую называли гостиной. Главной достопримечательностью в ней была ламповая радиола на старинном комоде. Последний раз её слушали лет десять назад, когда ещё работал деревенский дизельный генератор. Напротив, стоял не менее старинный широкий диван с высокой спинкой и массивными подлокотниками. Над ним висели огромные рога сохатого. В углу на толстых квадратных ногах накрытый белой скатертью с кружевными оборками отгородившись шестью стульями и вспоминая былые празднества, покоился стол. Оберегая его покой, величественно смотрели два благородных оленя искусно вышитых на висящем ковре. Вдоль противоположной стены уместились четыре бывших школьных книжных шкафа, три из которых были заставлены книгами, преимущественно из той же школьной библиотеки. Сверху стоял глобус и полные собрания сочинений Ленина, Маркса и Энгельса. Перед их красивыми переплётами красовалась «Целина» Брежнева. Один из центральных шкафов в былые времена с боем отобрала под посуду и дешёвый хрусталь Василиса Николаевна. И что-то в этом было, особенно когда утреннее солнце играло зайчиками с салатницей и конфетницей. На полу были постелены рукодельные плетёные половики, поверх которых лежала медвежья шкура.
В Настиной спальне был свой удивительный девчачий мир. Возле окна с видом на реку находился письменный стол, на котором непременно топорщась самодельными кисточками из белки и соболя стояла стеклянная баночка из-под майонеза, рядом была такая же для воды. Стопки книг и тетрадей окружали альбом для рисования. Здесь же лежала тряпичная кукла и гребешок. Вдоль правой стены встали два шкафа, ближний, такой же, из школы, а дальний, платяной трёхдверный с зеркалом в средней. Напротив, рядом с печкой стояла большая двуспальная металлическая кровать родителей Насти. Но уже более двенадцати лет на ней спала сама Настя. Далёким и загадочным миром казались заснеженные горы Кавказа изображённые на тканевом панно на стене возле кровати. В «Красном уголке» висела единственная чёрно-белая фотография её родителей, где они были вместе. Тогда их запечатлел какой-то залётный корреспондент районной газеты. Тогда никто не думал о славе и уж тем более запечатлевать себя на память. Они были молоды и красивы, и казалось, что вся жизнь впереди, но судьба распорядилась иначе. Настиного отца через неделю придавило деревом на рубке просеки, а мама, спустя три месяца перевозя дрова на санках с другого берега, провалилась под коварный весенний лёд. Все бросились её спасать, но слишком много времени она провела в ледяной воде и от переохлаждения вскоре умерла. Насте было всего три года. Только смутные воспоминания посещали её по вечерам, но она привыкла жить с этим. Всё же не одна, родители её отца были всегда рядом и не отдали в приют. А когда из деревни все уехали, то решили остаться, да и деваться было некуда. Тогда районная администрация выделила им лодку «Казанку», мотор «Ветерок», корову, которую в первую же весну порвал медведь, две козы и козла, да с десяток племенных кур с петухом. Рассчитали пенсию и дотацию на ребёнка. В торжественной обстановке вручили рацию и транзисторный приёмник. С тех пор сюда никто не заглядывал, акромя учительницы, местного лесника и фельдшера. За всем необходимым для жизни два раза за сезон Иван Степанович ездил на «Казанке» сам в райцентр за три сотни километров. На это мероприятие уходила неделя, а то и две. Иногда удавалось договориться привезти какую мелочь оказией с учительницей или лесником. Потеряв единственного сына, а впослед и невестку, единственным лучиком света и радостью стала Настя.
- Ты собралась? – крикнул дед, одевая телогрейку.
- Ещё минуточку – откликнулась Настя.
- Ох уж эти женщины! Собираются вечно по полдня! Ладно, я тебя на берегу подожду.
- Хорошо, я уже бегу.
- Аккуратно там! И недолго! Смотри, девчонку не заморозь! – повелела Василиса Николаевна. – Настя, сани возьми, а то дед опять забудет! – добавила она, как только за ним захлопнулась дверь.
- Хорошо!
Яркое солнце слепило глаза, отражаясь в искрящихся сугробах. Яркое синее небо к горизонту белело морозной дымкой. Каждый звук казался громче в промороженном воздухе. Взобравшись на лыжах на небольшой холм, Настя оглянулась в сторону дома, над которым дым из трёх печных труб метался, то переплетаясь друг с другом, то пытаясь найти свой путь к небу, а порой казалось, что не хочет он покидать свой дымоход.
- Дедуль! А уютно наш дом смотрится! Жаль, что больше здесь никто не живёт…
- А может оно и к лучшему, что никто… - задумчиво ответил дед.
- И совсем не холодно!
- Погоди! Сейчас голыми ручонками рыбку повытаскиваешь, узнаешь! Да, а погодка сюрприз готовит. Видишь, с дымом чего твориться…
- А я что, впервой что ли? – возмутилась Настя. – Каждый день ходим и каждый день ты меня пугаешь! Зачем?
- Не пугаю, а принимаю меры предосторожности! Знаешь, что такое техника безопасности?
- А что это такое?
- Вот видишь, руки у меня нет, вот я не соблюдал технику безопасности… - задумался немного и добавил – а как там было её соблюдать, когда баржу оторвало! Здоровенные тросы полопались! А мне куда было деваться? Я пытался спасти ситуацию… Кто бы мог подумать, что и новый трос окажется сыромятным. Да и думать было некогда… Э-эх! Один чёрт, всё прахом пошло… Баржу тогда на камни бросило, начало мять и ломать, техника в воду попадала. Хорошо, что только я один и пострадал… Мне ещё повезло, что с нами ветеринар ехал к оленеводам. Руку он мне, конечно, обратно не привязал, но хоть помереть не дал, от потери крови спас и заразу не пустил, а все испугались. Кровище так и хлестало. Рука на палубе валяется, а я за плечо держусь и понять не могу. Боли не чувствовал. Шок – говорит - у тебя. Надо быстро зашивать, пока не очухался. Я как услыхал это, вмиг сознание потерял. А когда очнулся, боль адская. Лежу в каюте у старпома на койке. Я заорал. Ко мне тут же прибежали. Спирту налили живого. Я прямо стакан и хлобыстнул. А на голодный желудок! Обожгло всё, дыхание спёрло, а как отходить стало, так и вырубилсь вновь… Видать, надо мне было живым остаться… И на том, спасибо!
- Какой ужас! А почему ты мне раньше не рассказывал? Я думала, это тебя на войне так…
- Приятного мало, согласен. А почему раньше не рассказывал, так берегли тебя от всяких ужасов. Теперь ты во взрослую жизнь входишь, а она, жизнь та эта, намного страшнее рассказанного. А войну я помню. Пацаном к партизанам прибился, когда деревню нашу со всеми жителями спалили. Я тогда по грибы по ягоды пошёл, а когда из лесу выходил, так зарево такое увидел, что казалось, вот она гиена огненная о которой мне мамка рассказывала в детстве. Вокруг деревни фашисты на мотоциклах и бронетранспортёрах ездят. Поначалу хотел бросится и задушить гадов своими же руками… Но куда мне парнишке щуплому и безоружному супротив такой силы дьявольской… Рыдать начал, в лес вернулся. На пятые сутки на наших партизан нарвался. Чуть свои же и не расстреляли…
- Почему?
- Как почему? Немцы уже под Москвой были, по пути всё уничтожали, сжигали деревни вместе с людьми, брали в плен трудоспособных на рабские работы. А партизаны в тылу у них получились, а тут я… Тяжёлые времена были. В разведку ходил. Таким парнишкой деревенским прикидывался, мол, мамку потерял, ищу. А фашисты сперва снисходительные были, даже есть давали, только издевались при этом, но уходить давали. А я тем временем всё рассмотрю хорошенько и к своим. А когда гадов погнали от Москвы, вот тогда озверели черти. Никого жалеть не стали. На очередном задании меня ранило и я в плен попал. Но что-то у них не складывалось, никак не могли нас в Германию отправить. Гнали пешком с собаками и под автоматы. Кто без сил по дороге умирал, кого расстреливали за шаг в сторону. То держали по месяцу в бараках, то окопы заставляли рыть. Спустя почти полгода на очередном переходе нарвались на наших. Больше половины погибло, а мне удалось сбежать. Когда в очередной раз попал к партизанам, там командир злой был. Начал докапываться, откуда я, с кем я, почему в плен попал, почему раньше не бежал. Потом НКВДэшники приехали. Таких как я оказалось семь человек. Нас под конвоем привезли в какой-то мрачный каменный дом. Держали в подвале. Допрашивали каждый день по нескольку раз и днём и ночью. Не знаю точно, но кто-то вступился за меня и в тот же день я был посажен в эшелон идущий на Урал с предписанием работать на заводе. Начал учеником, потом точил снаряды для танков. Когда война кончилась, радость была такая, что словами не передать. Всем заводом слушали обращение Сталина, обнимали друг друга, целовали, самогон рекой лился, но пьяных не было. Везде гармонь играла, люди пели и танцевали. И так несколько дней подряд. Мастер мне тогда сказал, езжай в Челябинск и учись. Я так и сделал.
- А дальше…
- Погоди, дальше. Возьми пешню и лунку дальнюю освежи. Только не утопи!
Солнце скрылось за свинцовой тучей. Поднялся ветер.
- Дочка, давай быстрее! А то сейчас завьюжит. То-то я думаю, что у меня голова трещать начала ещё с вечера. Отвяжи верёвку, я сейчас травить буду, а ты быстренько сеть вытаскивай и не путай как в прошлый раз!
- Хорошо, дедушка. А сеть то тяжело идёт. Наверное, много рыбы попалось.
- Ты её сразу вызволяй и в корзинку, а то спутается.- Дед немного понаблюдал и добавил – пошёл процесс. Вроде и вправду улов хороший нынче.
- Деда, смотри! Чир попался! – радостно крикнула Настя.- И налима много, и щуки, и ленка. Нам теперь надолго хватит.
Повалил снег. Сразу потемнело. С холма ветер срывал сугроб, это было похоже на коптящий вулкан, шлейф от которого разносило на большое расстояние.
- Настюш, сеть ставить не будем – кричал дед – во-первых, не успеваем уже, а во-вторых, неизвестно как надолго непогода пришла. Сами не сможем прийти и рыбу погубим. Давай сеть прямо с рыбой ложи в корзину, дома разберёмся.
Сугробы росли на глазах. Лыжню замело совсем. С большим трудом добрались они до дома.
- Я уже места себе не находила! Хотела за ружьё браться! – размахивая руками и причитая, выскочила в сени бабушка.
- Это ещё зачем? – спросил дед.
- Так чтобы на выстрел шли.
- Негоже патроны переводить на ерунду. Мы что, дороги не знаем? А, Настюш! – подмигивая Насте, воскликнул дед.
- Да, бабуль. Здесь же всё рядом. – поддержала Настя.
- А как в восьмидесятом Григорьевы в такую же пургу в тайгу ушли замест деревни! Благо народу много было, и то только на второй день нашли! – причитала Николавна.
- Так они лыком не вязали, как они ещё мимо реки не промахнулись. Хм. Два брата-акробата. Ведь не просыхали никогда…  Ну да ладно. Ступай в дом, а мы с Настюшей сейчас с рыбой разберёмся и придём.
Когда бабушка ушла в дом, Настя решила вернуться к дедову рассказу. Она знала его как доброго и заботливого дедушку, догадывалась о непростой судьбе, но только сейчас, повзрослев и поумнев, с большой жадностью слушала историю своего предка.
- Дедуль, расскажи, что дальше было – попросила Настя.
- Дальше? А дальше всё хорошо было. На завод пошёл работать. Окончил школу рабочей молодёжи. Комсоргом стал. В институт поступил на вечерний. В партию приняли. На заводе выбился в передовики производства. А как диплом получил, то попросился в бригады.
- Какие бригады?
- Романтик я был. Да что там был, и сейчас романтиком остался. Потянуло на неизведанное, на ударные стройки, на освоение крайнего севера. Вместе геологами отыскивали руду разную, нефть, газ. Потом разрабатывали месторождения. Бригадиром меня выбрали, ребята меня все уважали и слушались. Условий для жизни почти никаких, техника на морозе ломалась. Там ещё хлеще чем здесь. А летом гнуса в разы больше. Так и работал, пока с Васькой не встретился в отпуске.
- Кто такой Васька?
- Хэ-хэ. Это я так твою бабушку звал. Она очень на пацана похожа была и внешне и поведением. Может, за то и полюбил. Это сейчас кудахчет, бабья натура вылезает, а тогда лишнего слова не обронит. Железная женщина. Мне все завидовали! Ведь краше неё никого на свете не было. Супротив всем канонам обрюхатил её уже на третий день знакомства. Я тогда тоже гарный парень был, жгучий брюнет. Девки на абордаж меня брали, а я как скала. Никого не допускал к себе, а с Васькой устоять не смог. Ага…. Ой, что-то я тебе лишнего наболтал. Старе-е-ю. Расслабился. Ну, ты, если что, ничего не слышала! Добро?
- Хорошо, дедушка. – хихикнула Настя.
-  А я же не знал, а через три месяца мне телеграмма, мол, встречай, я еду. Меня чуть «Кондратий» не схватил. Я же с мужиками в бараке общем жил. Не удобств, не перегородок. Доски и той нет, тундра. Хорошо, путь к нам не близкий, замутили мужики с начальником тогда такую кашу, что чуть не расстреляли его. Короче, материал с материка к нам пришёл. Почти две недели все только стройкой и занимались. Мне стыдно было перед товарищами. С Москвы план спускали, требовали досрочного окончания работ, а мы тут хоромы строим. Но меня же толком и не спрашивали, помогай, или не мешай – вот и весь ответ. Успели. Домик сказочный получился. Маленький, правда, всего три на четыре, зато тёплый. В нём одна комната была, крохотная кухонька, да прихожая. Когда новоселье справляли, то поместиться все не могли разом, порционно справляли. А когда узнали, что невеста моя беременная, чуть дар речи не потерял от радости. Здесь же и свадьбу сыграли. Рожать Ваську отправляли в город, тоже целая история… Санька, батя твой смышлёным мальчиком был, добрый, покладистый и любознательный. Когда в школу надо было идти, перебрались поближе к цивилизации. Тогда меня сделали главным по снабжению. Много чего требовалось на север. Приходилось немало поездить, порогов по обивать, бывало, и взятку давал, лишь бы не срывать работы мужикам. Сопровождал грузы с техникой и оборудованием. Работа нервная была, но интересная. Деньги хорошие платили. Василиса в школе работала в столовой. Санька всегда под присмотром был. После уроков приходил маме помогать на кухне. Когда школу окончил, решил учиться не идти, сперва хотел в армии отслужить. Не успел он вернуться с армии, как я руку потерял. Ну, это ты уже знаешь. Тогда нам один хороший человек порекомендовал в Кургутум поехать. Мол, люди там нужны, а с моими знаниями и опытом и с одной рукой возьмут. Так мы здесь и оказались. Деревня большая была, добрая. Местные «аборигены» жили в чумах на опушке. Много полезного делали для нас. На охоту ходили, рыбу ловили, одежду шили, нарты и лыжи мастерили, да такие, одним пальцем поднять можно было, но очень крепкие. Наши тоже их не обижали. Помогали, чем могли. Дружно жили, весело. Всем работа нашлась. Как раз дизельную электростанцию привезли. Никто не знал, что это за чудо. Прислали вместе с ней парнишку молодого для наладки и пуска. Он как электрик грамотный был. Провода развёл по домам. Мужики помогали, конечно, но шустрый был. А когда дизель не захотел запускаться, сдался на третий день. Сказал, что другой надо заказывать. С тем и уехал. А мы с Макарием, был тут один Кулибин, неспеша во всём разобрались и запустили. Ох, непривычно было. Работала станция два раза в день, утром и вечером, а по продолжительности в зависимости от времени года. Топливо привозили по реке. А речка, как ты знаешь у нас каменистая, только по ранней весне и был завоз, пока снега таяли. Три буксира тащили баржу с цистерной, такой бочкой большой. Два сзади толкали, а один спереди на тросу тащил. Иначе не пробиться было, течение сильное. Мы всегда смеялись, мол, пока вы до нас доедете, всю бочку спалите, а они отвечали – это точно! Зато обратно с ветерком пойдём! Как-то само собой получилось, что сделали меня что-то вроде старостой деревни. По любым вопросам все ко мне шли. Порой до смешного доходило. Жили у нас тут близняшки, Верка и Шурка. Они сперва в одних парней влюбились, а после нового года одна передумала, а вторая к обоим на свидания бегала, только платья меняла. Когда вскрылось, парни чуть друг друга не порезали за предательство, а потом хотели Шурку проучить. Верка прознала и ко мне прибежала за помощью. Пришлось вмешаться. Я пристыдил её, потом сестру, а потом разом две свадьбы сыграли… Ты, это, ленков сразу в дом занеси.
- Хорошо, дедуль. А дальше…
- А что дальше? После армии Санька вернулся. Возмужал, остепенился, дурь подвыбили, дисциплину привили. Помогать стал активно. На работу устроился. Очень переживал, что не увидит больше родного дома… Как провидец какой… А тут девчонка жила. Ох, и симпатичная деваха. Стройная, с длинными волосьями, то в косу сплетёт, а то распустит, когда идёт на своих ножках-пружинках, так они подпрыгивают и на ветру развиваются. Вся деревня за ней приударяла, а выбрала Саньку. Но и Санька не Квазимодо, прям друг для друга созданы были. Ага, он весной из армии пришёл, а осенью уже свадьбу сыграли. Многие тогда завидовали. А кто и за спинами проклинали,  всякие разговоры вели, пытались поссорить, а они так любили и доверяли друг дружке, что не обращали внимание на сплетни и наговоры и только радовались каждому дню. Катюшка нам как дочь стала. Мать её Анна Васильевна, нас не жаловала. Работала главбухом в конторе. Вечно нафуфырится, намалюется и идет по деревне, благовониями воздух отравляя. Но денег подкидывала молодым. Зимой лес заготовили, а летом строиться начали. Мы же раньше в другом доме ютились, но дружно жили. А ещё через год ты родилась. И казалось, вся жизнь только начинается, ан нет. Толи наговоры сработали, толи судьба такая… Пришла беда – отворяй ворота. Думали, Анна Васильевна заберёт тебя у нас, а она погоревала немного, потом мужа похоронила – алкаша конченного, в райцентре познакомилась с каким-то полковником и уехала в Красноярск. Так мы её и не видели более. Даже на могилку к дочери не ездила. Витька тут вертелся, бывший ухажер твоей мамки. Смех и грех. Он моложе её был лет на десять, а туда же. Всё порывался тебя удочерить. Говорил – подрасту ещё чуток, тогда документы подам… Смешной был, но добрый парень.
- А где он сейчас?
- А шут его знает. Когда проклятая перестройка началась, всё кувырком пошло. Контора закрылась, промысловики подались ещё дальше на север. Кто спился, кто уехал. А нам деваться некуда было. Родни в городах у нас не было, состояния мы не нажили. Когда уезжал директор школы, говорил,  мол когда подрастёшь, то в интернат он тебя устроит. Я против был с самого начала. Васька меня пилила. Говорил супротив закону иду, все дети учиться в школах должны. Тогда я поехал в райцентр и договорился с Валентиной Ивановной. Спасибо ей. Золотой человек. Много ей пришлось повоевать с бюрократией. Если б не она, то не виделись бы месяцами…
- Вы чего тут, жить собираетесь? – выскочила в сени возмущённая Николавна, пустив облака белого пара из тёплого дома.
- Мы уже всё разобрали. Сейчас идём. – Оправдалась Настя.
- Вот и идите в дом! Хватит мёрзнуть! Тебе ещё заниматься надо! – причитала Николавна.
А на улице, тем временем разыгралась настоящая пурга. Снег летел почти горизонтально. Ветер завывал в дверных проёмах, под крышей, выбирая щели с мелодичным и тревожным звучанием. На опушке зловеще завывала ржавая труба над заброшенной электростанцией.
- Надо будет по весне трубу эту демонтировать, а то всю душу на жилы наматывает, – с досадой произнёс дед.
В доме пахло свежеиспечённым хлебом и рыбой. Трещали поленья в печи. На фоне вьюги приглушённо тикали ходики. Настя скинула фуфайку, валенки и шапку, прошла в свою комнату и усевшись на кровати долго смотрела в окно, в котором нескончаемым потоком неслись снежинки набиваясь в уголках оконной рамы и думала, как бы всё могло быть иначе, если бы родители были живы, как было бы весело в деревне, если бы не эта неизвестная ей перестройка. И никак не могла понять, зачем она была нужна, если все жили хорошо, дружно и весело. Что это за чудо-юдо такое, из-за которого все сбежали из деревни. Ведь здесь всё осталось как прежде, та же река, та же тайга, то же небо. Тщетно пыталась вспомнить папу и маму, но только черно-белая фотография смотрела на неё родными, но такими чужими глазами её родителей, где они счастливо улыбаются. Будто не её это родители, а просто красивые люди, а её родители, это бабушка и дедушка. И она благодарила судьбу, что оставила хотя бы их. Ей очень хотелось заплакать, когда в комнату вошла Василиса Николаевна.
- Что с тобой, солнышко? Болит что? – ласково спросила бабушка.
- Нет. Что-то печально мне. Как жалко, что я не помню своих родителей! – произнесла тихо Настя и слеза предательски вырвалась наружу.
- Ну, будет тебе, детка. Мы твои родители. Тебе разве с нами плохо?
- Что ты! Вы у меня самые лучшие!
Бабушка присела рядом на кровать и обняла Настю, поглаживая её по голове, плечу и спине.
- Полно тебе. Дедушка душу то разбередил? Вот, сколько раз его просила не разговаривать с тобой на эти темы, а он нет, упёртый, всё по-своему делает.
- Не ругай дедушку, я его сама попросила. Ведь рано или поздно я должна была узнать всё.
- Взрослеешь… А психика ещё не окрепшая. Всё одно, рано тебе знать всё.
- Нет, бабуль. Не могу я больше жить в неведение. И ты мне расскажи, ведь не должно так быть, чтобы не знать о своём прошлом. Какое бы горькое оно не было.
- Да, доченька. И как же я прозевала, что ты такая взрослая стала. Прямо не нарадуюсь на тебя. А может блинчиков с вареньем и чайку? А? Пойдём. Пока хлеб пекла, руки-крюки, муку просыпала, негоже обратно засыпать, так я блинчиков пожарила немного. Дедушку позовём. А? Ну, всё, слёзки вытираем, пойдём умываться и к столу. Потом ты мне почитаешь.
За чаепитием Настя отвлеклась от своих тяжких мыслей. Василиса Николаевна всем своим видом показывала Ивану Степановичу своё недовольство от их бесед с Настей. Ивана Степановича обуяла смута. С одной стороны, он делал всё правильно, ведь кто-то должен был начать Насте рассказывать правду, с другой, он понимал правоту супруги, которая оберегала внучку от трагических фактов её биографии. Но он тоже очень любил Настю, и малая убеждённость в правоте каждого из них выводила его из себя, расшатывало ту твердь, которая позволяла ему держаться всю жизнь. Он вдруг сам начал задавать себе вопросы, о которых раньше не задумывался. Настина любознательность, стремление узнать как можно больше о себе, своих родителях, дедушке и бабушке, о более ранних предках, каким-то невообразимым образом вызывало сметенное чувство непознанного. Непознанного себя, непознанных жены, сына, внучки, своих родителей, смену эпох. А где была правда, кто олицетворял правду, что правильнее, тогда или сейчас, а была ли эта правда вообще? Как он жил, какую позицию занимал и почему так всё заканчивается? В советские годы жилось не легко, но было всё понятно, была уверенность в завтрашнем дне, дружба и чувство локтя. Перестройка… Что это за слово-то такое? Перестроить, это значит опять сломать, а затем?!... И вроде всё понятно, что нельзя так было жить, так править страной, накрывшись колпаком ото всех, но что сделали со страной теперь! Почему надо было разорять предприятия, своими решениями доводить деревню до нищеты и заставлять молодёжь перебираться в города? Почему патриотизм сменился на стремление хапнуть много денег любой ценой не жалея никого и ничего? Почему нравственный уровень упал так, что стыдно уже на людей смотреть? Законы, поправки, думы, депутаты и чего удумали, губернаторы! А к чему это всё, если Родину перестали любить, если никто не пытается эту любовь прививать, а если и пытается, то о таких долго не говорят и пропадают они в пучине равнодушия корыстолюбия. Ведь своими ушами всё слышал по радио и читал в редких газетах, ничего плохого не говориться, так почему так всё делается? А как Насте всё объяснить? Ведь, поди, так и задаст вопрос о коммунизме, перестройке и демократии, а что отвечать-то? Манифест читал, Ленина читал, Маркса и Энгельса тоже, Брежнева, Андропова слышал, обещания Горбачёва тоже слышал, удивлялся на Ельцина, восторгался Путиным, не понял Медведева, а как колол дрова одной рукой, так и колю по-прежнему, пока сам в райцентр за крупой и мукой не съезжу, она у меня не появится, товар сплошь китайским стал…
- Да уж! – неожиданно для всех вслух произнёс дед.
- Ты это о чём? – поинтересовалась Николавна.
- Не знаю я. Ничего не знаю. Понимаешь! Запутался я! – Его голос был тревожным и будто долго томящийся вулкан вырвался наружу.
- Да, что с тобой? Болит что?
- Да, Васька, болит! Ещё как болит! Душа болит! – И Иван Степанович прикрыл наполнившиеся слезами глаза.
- Ну, полно тебе! Да что с вами сегодня? То одна рыдает, то другой! Может день сегодня такой. Давайте, я тоже заплачу! – сменив добродушный тон на холодный, бабушка продолжила – Ты мужик! Хватит!
- Вот! Узнаю свою жёнушку! – размазывая слёзы по щекам, Иван Степанович встрепенулся. – Всё! Закончил! Больше не буду! – и улыбнулся, только взгляд был полон печали и растерянности.
Настя подошла к дедушке, обняла и спросила – Деда, а почему наша деревня Кургутум называется?
- Эх-х. Хрен редьки не слаще, – отреагировал дед.
- В смысле? – переспросила Настя.
- Видишь ли, - в глубине души он обрадовался, что внучка поинтересовалась не историей страны, а только названием деревни, и глубоко вздохнув, продолжил – когда я сюда приехал, меня сразу заинтересовало это название, но никто мне толком не мог объяснить. Когда бывал в городе, ходил к одному краеведу, который поведал мне следующее, скорее всего это составное слово, а вот что означают его части и как разделить это слово на эти части, он ответа тогда не нашёл, а высказал только предположения. Принеси-ка мне из спальни чёрную тетрадь, толстую с закладками, на тумбочке возле кровати.
- Ну, всё, научная конференция начинается! Мне тут делать нечего… - С удовлетворением заметила Николавна. – пойду рыбу чистить, пока свежая.
- И то дело. Ступай. Настя, нашла? – Крикнул дед.
- Да. Уже бегу… Вот. Она?
- Она родимая. Так, где наша зелёненькая закладочка?
Вся тетрадь пухла от исписанных страниц, из неё торчали разноцветные закладки, так было легче Ивану Степановичу найти нужные страницы одной рукой.
- Ага, вот оно. Начну издалека! Так интереснее будет. – Повисла пауза и дед добавил -  Наверное. Итак, есть округ в индийском штате Карнатака. Он находится на восточном склоне западных Гхатов и называется он Кур или Кодагу. В Узбекистане в пятидесяти километрах от Самарканда есть райцентр Ургут. Чувствуешь?
- Ага. Кур, Ургут. Уже Кургут получается. А Тум есть?
- Не спеши. Значит, был такой военачальник викингов-данов, участник датского вторжения в Англию. Было это в 865-878 годах. Он стал первым королём Восточной Англии после её завоевания норманнами. И звали его Гутрум. Вот. Дальше - больше. В Пакистане, где западные Гималаи есть одна из многочисленных вершин под названием Гутум Сагар, высота её три с половиной тысячи метров. В Каспийском море водится такая рыба, Кутум называется. Из семейства карповых. А через Астрахань протекает один из бесчисленных притоков Волги и тоже называется Кутум. И что интересно, достоверно неизвестно, откуда сие название. Возможно, от имени татарского князя Кутума, а может и наоборот.
- То есть? – спросила Настя.
- Так ведь и он мог получить это имя в честь реки. Можно и дальше пойти. Курга. Есть такая река в Мурманской области, правда у неё ещё одно название имеется – Леньявр.
- Хи-хи.- Засмеялась Настя.
- Ты чего? – Спросил дед.
-  Смешное название. Может её название идёт оттого, что явр, это течение, тогда Леньявр, ни что иное, как ленивое течение, или как сейчас бы сказали, тихая река.
- Ну, ты даёшь! Тебе уже в институты пора, а ты никак школу не закончишь… Хм. Нет, ну надо же! Молодец дочка! Не знаю, насколько это верно, но красиво и логично… Ага. Так, идём дальше?
- Идём, деда.
- Кстати, а ты знаешь, что река с таким же названием протекает в Тверской и Ярославской областях? Во! Но и это не всё. Есть совсем иная точка зрения. Пошли в Древний Египет?
- Пошли! Хи-хи.
- Ты же читала про древний Египет? Бога Солнца как звали?
- Ра.
- Правильно, но это не вся правда. Оказывается, Солнце зарождающееся сегодня на Востоке, тоже самое, которое светило вчера, но вместе с тем оно уже новое. Так вот, Ра – одновременно и отец, и сын. Ра – это название полуденного Солнца. А знаешь, как звали утреннее?
- Нет.
- Утреннее Солнце звали – Хепера. Скрывшееся за горизонтом, вроде как умершее, звали Озирис. А как звали вечернее? А вечернее звали – Тум. Из чего следует, что под названием Тум может скрываться как Солнце на закате, или западное Солнце, так и упрощённое понимание, типа просто запад или западный, а может угасающий. Да, кто его знает, но предположить можно… Кстати, в Удмуртии есть река с таким же названием. А вообще, как самобытно и красиво называются там реки. Суди сама: Вятка, Чепца, Лекма, Пудемка, Моя, Чура, Сада и, естественно, Тум.
- Мне Пудёмка больше нравится, – смеясь, сказала Настя.
- А я и не знаю, толи Пу`демка, толи Пудё`мка, но всё равно красиво. А вот теперь я тебя совсем с толку собью. Гутурал, или Гуттурал. Первый вариант из испанского языка, второй из английского, но оба означают буквально – горловой, гортанный, задненёбный. Это такая манера пения, когда звук получается от вибрации напряжённых связок на вдохе. И заметь, хоть слова европейские, но в Европе этого пения никогда не было. Только в конце двадцатого века в каких-то музыкальных группах это начали использовать. Может, и название было несколько иным и пошло оно от здешних местных жителей, которые пели на закате Солнца…
- Да-а, деда, – задумчиво протянула Настя.
- Может собака и не там зарыта, а здесь. Может, это местные народы дали такое название. А знаешь, как по-кетски будет щука?
- Не-а.
- Курь. А «чёрный» на ихнем будет тумсь или тум. И если сложить, то получается что-то вроде чёрной щуки. В любом случае, мне это название нравится. Я так думаю, раз у деревни и реки название одинаковое, значит это первое поселение на этой реке… И похоже последнее…
Они долго сидели молча. Каждый думал о своём. Иван Степанович перелистывал страницы своей тетради и радовался за Настю, за себя и Василису, что, не смотря ни на что, им удалось вырастить такую замечательную внучку. А Настя представляла себе чумы вместо этой деревни, где возле костра на закате пели таинственные песни под шаманский бубен, одетые в оленьи шкуры представителе северных народов, а Солнце светило им так же, как и ей.
- Симпозиум закончился? – ехидно поинтересовалась Николавна, входя в избу с тазом начищенной рыбы. – Уж скоро обедать, а Настя так и не позанималась.
- Иду, бабуль, – ответила Настя, легко вскочив со стула и словно мотылек упархала в свою комнату.
- Ну, что? Рассказал ей про Кургутум? – между делом спросила Николавна.
- Рассказал, только сам ничего не понял. Чем больше об этом думаю, тем больше в тупик захожу, – задумчиво и степенно ответил Иван Степанович. – Васька, а что у нас на обед будет?
- Как что? Тоже, что и на завтрак, только рыбу сейчас пожарю, да суп разогрею. А тебе как в ресторане, разносолы подавай? Меню принести?
- Язва ты! – обидевшись, ответил дед.
- Так ведь учитель рядом сидит – улыбалась Николавна.
- Нет, ну язва, точно, язва, – помолчав немного, дед позвал Настю – Настюш, поди сюда.
- Что ты девчонку отвлекаешь? Ведь только села! – возмущалась бабушка.
- Ничего. Доча, зажги люстру, пожалуйста, а то темно-то как стало.
Люстрой Иван Степанович называл подвешенную над столом керосиновую лампу.
- Ей то что, она вспархнула и побежала дальше, а у тебя, поди, ещё голова закружится, да свалишься, потом костей не соберём, – оправдывался дед. – Пойду-ка я полежу немного.
- Пойди. Я сейчас рыбку пожарю и тоже прилягу, а то что-то я сегодня уже навозилась. С самого утра с курями разобралась, козу подоила, покормила, у парасей Борьки с Анфисой убралась. Борька совсем здоровый стал, а Анфиска похоже скоро приплод принесёт. Через пару недель надо будет для Борьки Валерку вызывать. Тушёнки наделаю на лето, а пока мясо поедим хоть. Только ведь одна проблема его вызвать то. Он или пьяный, или по гостям болтается. Опять аккумуляторы на рации все посадим, пока его отловим.
- А надо будет Петровича попросить, он его в миг найдёть и на «Хивусе» привезёть и отвезёть. Он мне по жизни должен.
- Тебе многие должны, только никого не допросишься, пока им самим что-нибудь от тебя не понадобится. Вот тебе и «найдёть», и «привезёть»…
- Не-е. Петрович не такой. Он не откажет, – успокаивал себя дед. – Всё, я пошёл, прилягу.
За окном не унималась метель. Сугробы уже подступили к окнам, а ветер продолжал завывать, находя щемящие душу нотки. Иван Степанович, лежа на спине, смотрел на красивый спил сучка на потолочной доске с удивительными обводами, словно не в доске он, а плывёт по тихой реке супротив течения, и это течение не даёт расходиться волнам, а собирает их в одну струнку. Так и жизнь его текла, собирая все горести и радости в одну тонкую струнку, отсеивая из памяти всё лишнее и ненужное. И тональность этой струны была минорная, и казалось, что вот-вот лопнет от напряжения, но потом долго успокаивалась, радуя людей обертонами. Он никогда не боялся ответственности, и когда в разведку ходил, и когда на заводе работал,  и когда семью заводил, а нынче тревога была. И никак не мог он понять, почему такая мощная и дружная страна в кратчайшее время превратилась в сборище проходимцев и ворюг, а те, кто таковыми не стали по разным причинам, стали почти изгоями или рабами тех, кто успел наворовать. И ведь при царе тоже были богатые, но многие из них занимались меценатством, помогали детям, собирали коллекции картин для будущих поколений, строили красивые дома, думая об общем архитектурном ансамбле городов. А что сейчас? Он был убеждённым коммунистом, но понимал это по-своему. Живи по совести и будут тебя уважать, не жалей себя, работай, и будет хорошо и себе и Родине. В памяти неожиданно всплыли отрывки разговоров с его отцом, который был крестьянином. Степан Порфирьевич был вынужден признать советскую власть и в тридцать четвёртом году стал коммунистом, но был обижен этой властью так, что не мог им простить разграбленное хозяйство, и только затаил обиду. Так с ней и помер. Какая-то фатальная несправедливость, преследующая страну, не давала покоя Ивану Степановичу. Ведь сам он делал всё, чтобы жизнь была лучше, если не у него, то у детей и внуков…
Заныло плечо. «Видать, к перемене погоды» - подумал Иван. Надел очки, и с трудом разбирая буквы в темноте, принялся читать Хемингуэя. Уже четвёртый раз в жизни он перечитывал «Старик и море», и каждый раз восхищался упорству и мужеству Старика и доброте и заботе мальчика. И каждый раз негодовал на людскую зависть и ханжество. «Как похоже на судьбу нашей страны» - думал Иван – « мучаешься, стараешься, не жалеешь себя, со смертью играешь, потом появляется одна акула, потом другие, и вот ты вроде победитель, но остаёшься опять ни с чем, при этом весь покалеченный и уставший … Почему так?...»
- Ты чего в темноте глаза портишь? – спросила неожиданно вошедшая Николавна. Иван аж дёрнулся от испуга. – Я тебя испугала? Извини! Вот уж совсем не хотела…
- Так и инфаркт недолго получить! В следующий раз хоть пошоркай ногами то, а то так и вдовой недолго стать, или ты этого добиваешься? Ведь не впервой уже!
- Ну, что ты опять? Намаялась я, сил нет уже шоркать то. Давай, лучше лампу зажгу.
- Настя занимается, или тоже завалилась?
- Да нет, занимается. Пишет что-то, я не стала беспокоить, одним глазком только глянула. А ты опять Кубинца читаешь?
- Какая разница, кубинец он, или неандерталец, главное, что он пишет про жизнь, про нашу жизнь!
- Да, где уж про нашу! Там тепло, море, ром и вообще…
- Да, море, да, тепло, но от себя не убежишь. Если ты с характером родился, то где бы ты не был, он всегда с тобой, а с ними и трудности, здесь такие, а там этакие. Ты когда последний раз классику читала? Тебе всё романы любовные подавай, чтобы полегче было, чтобы сразу в сказку, где принц на белом коне.
- Ты чего раздухарился опять? Уж и сказать ничего нельзя. В романах люди тоже переживают и ещё как! Только переживания там иного плана, но тебе это неведомо.
- Эх, Васька. Хорошая ты баба, но такая глупая! Всё мне ведомо и поболее чем тебе. Вот, коли ты такая умная, то объясни, почему из деревни все уехали?
- Так ведь работы нет, денег тоже, да и молодёжи некуда податься было, клуб то сгорел, забыл?
- А почему работы нет? Почему денег нет? Ведь мы всю жизнь работали! На совесть работали! Клуб у них сгорел! А что, построить новый слабо? Вспомни! Как наши ребята в тундре дом для нас с тобой построили!
- Так то другое время было и люди другие.
- Время, оно всегда одно, а вот люди, это ты верно подметила, совсем другие стали. Только не понятно мне, откуда они взялись другие, если это наши дети, наши внуки! Значит, мы что-то не так делали…
- Не убивайся ты так. Посмотри, Настя хорошая растёт, значит, мы всё правильно делали.
- Вот только и что! Одна радость, это Настя. А остальные?
- А что остальные? Вспомни, нормальных мужиков было всего пятеро, остальные спились, как ты говоришь, ещё при хорошей власти. Кто им в глотку заливал?
- Да, они пили, но при этом были хорошими работниками и весьма порядочными людьми!
- Согласна, но эти все их достоинства, ни что иное, как заслуга их родителей, тяжёлого послевоенного времени, но они не посвящали себя детям в должной мере, а у детей какой пример перед глазами ходил? Отец-алкоголик! А Метрофаниху возьми, она похлеще мужика за воротник закладывала. Витьку, её сына жалко. Хороший парнишка рос, потом воровать пристрастился. Небось, сидит сейчас где-нибудь неподалече на зоне.
- Может ты и права, но что-то мы упустили, а что, всё равно понять не могу. Ладно, належался я. Пойду, гляну, может Насте помочь надо.
- Иди, помощник, я хоть спокойно полежу полчасика.
- Ну, как тут у тебя? Всё успеваешь? – поинтересовался дед у Насти.
- Ага. Пол странички осталось дочитать параграф и всё, – радостно ответила Настя.
- Хорошо. А я пока пойду, посмотрю, как там на улице.
Иван крехтя вставил свои ноги в валенки, накинул телогрейку и шапку. В сенях было так темно, что дед чуть не спотыкнулся. Дверь на улицу поддалась с трудом и то, не полностью. Снегом завалило. Он нащупал совок и, просунув руку за дверь, стал откидывать снег. Когда стало возможным протиснуться на улицу, появилась Настя.
- Всё, деда. О как, завалило! Давай я пролезу и расчищу.
- Оделась нормально? А то бабушка заругает.
- Нормально. Я полезла.
Небо было закрыто плотными серыми облаками. Ветер стих, а снег не унимался, так и сыпал большими хлопьями. Настя привычными движениями расчистила крыльцо, на которое тут же вышел дедушка.
- Добрая нынче зима. Значит лето урожайное будет. Но завалило отменно.
- А сколько ещё навалит к завтрашнему, – радуясь стихии, Настя лихо раскидывала снег, прокладывая путь к калитке, которая на зиму была открыта.
- Не думаю. Наверху ветер сильный, разгонит, а под утро мороз крепкий будет. Брось ты сейчас чистить. Завтра почистишь. Пойдём лучше дров в избу занесём. На вечер надо, а к утру опять все три печки топить придётся. Спасибо Колумбу, хоть мороки с дровами нет. Не забывает он меня. Бичей возьмёт с собой и зимы на две дров заготавливает, и так каждый год. Да ты и сама всё знаешь.
- А почему он Колумб?
- Хм, – дед улыбнулся, – В то время мы ещё молодыми были, по батюшке друг дружку не называли. Тогда его Афоней звали. Потом он уехал третье образование получать, лесное. А когда вернулся, его лесничим назначили в деревне. Но тут уже Афоней не будешь называть. Прознал я, что отчество у него Христофорович. А как Колумба звали?
- Христофор.
- Ну и мы его так же звать стали между собой, Колумбом. А так, Афанасий Христофорович Андреев. Он и поныне главный лесник, только теперь целого района нашего. Большой человек, но не испортился. Такой же справедливый и принципиальный. Его все боятся, кроме меня. Хе-хе, – засмеялся дед.
- А действительно, зачем ты с утра дрова колол, если у нас их на две зимы?
- Хм. Зарядкой я не занимаюсь, не приучен с детства, а это что-то вроде неё. Всё же хочется ещё себя чувствовать сильным и молодым.
- Так ты и так сильный и молодой, а ещё, самый лучший на свете дедушка.
- Спасибо тебе, Настенька, но надо эту форму поддерживать, иначе очень быстро можно превратиться в дряхлого старика.
- Ой, как завалило! Батюшки! – запричитала появившаяся на крыльце бабушка. – Хватит. Пойдёмте обедать.
- С удовольствием – поддержала Настя.
После обеда решили поиграть в лото.
- Чур, я кричать буду, – попросила Настя.
- Хорошо, только посуду сперва вместе помоем, – согласилась бабушка.
И понеслось. Тридцать семь, стульчики, восемнадцать, барабанные палочки, дедушка, бабушка, три, туда-сюда и возглас Насти – Дедушка, так не честно! Ты опять выиграл! Давайте, ещё раз! – И так было раз за разом, даже когда выигрывала Настя.
Незаметно день подошёл к концу. По стакану козьего молока с горбушкой ароматного домашнего хлеба и пожелания покойной ночи. Так шли день за днём. В обычных деревенских заботах, учёбе, беседах и играх по вечерам.
В назначенный день и час Василиса Николаевна связалась по рации с Валентиной Ивановной. Учительница поинтересовалась здоровьем, погодой, Настиными успехами и готовностью к контрольным, а так же, чем она может им помочь, привезти, может лекарства или продукты. А ещё добавила, что если не будет расчищена площадка под посадку вертолёта, то лётчики откажутся сажать машину. Прилететь обещала дня через два-три в зависимости от погоды. Следующие два дня Настя и Василиса Николаевна разгребали сугробы на месте бывшего аэродрома. Задача оказалась не из лёгких, учитывая размер площадки и высоту сугробов почти в два метра. Иван Степанович чувствовал себя крайне неуютно глядя на хрупкую Настю и сильно пожилую Василису Николаевну, кидавшие снег в разные стороны. Настоящий русский мужик без смекалки, всё равно, что слон без хобота. Быстро пришла мысль, как приспособить хомут на черенок лопаты, чтобы она держалась возле локтя, тогда можно будет обхватить пониже ладонью и работать наравне со всеми.
Может, потому и не вымерла Сибирь-Матушка, покуда сердоболье осталось и лень не в почёте, а уж помощь – это вообще святое.
В день прилёта Валентины Ивановны было солнечно, тихо и очень холодно. В морозном воздухе каждый звук будто усиливался стократно. Ещё задолго до появления был слышен бухтящий рокот Ми-восьмого. А когда он появился над тайгой, усилившийся рокот стал метаться между сопками, по руслу и обратно, и казалось, будто летит он с другой стороны, а явь, это всего лишь отражение в огромном зеркале. Мощные воздушные потоки от лопастей оголили заснеженные ели и пихты, закрутили в тор сугробы, вздымая над собой. Всё произошло быстро. Едва коснулись шасси тверди, отрылась дверь, повисли ступеньки, и вышла Валентина Ивановна. Кто-то подал ей сумку и коробку. Пригибаясь под вращающимися лопастями, она вошла в узкий коридор, прокопанный в сугробе и ведущий к дому. Вновь подняв снежную пургу и натужно грохоча из выхлопной трубы железная «стрекоза» лихо заложив вираж полетела дальше.
- Здравствуйте, Иван Степанович и Василиса Николаевна – поставленным голосом поприветствовала Валентина Ивановна. – Ну, здравствуй, Настя. Как вы тут? А я с гостинцами.
- Здрасьте. Хорошо, – со смущённой улыбкой сказала Настя.
- Здравствуйте, – улыбаясь, произнёс дед.
- Милости просим. Поди, устали лететь то к нам? Настя, помогай, – защебетала Николавна.
- Не сколько устала, сколько замёрзла. Холодно было в вертолёте. Ещё бы не много, так и околела бы, – сказала учительница и рассмеялась.
- Ничего, сейчас накормим, напоим и полегчает. Печки топленные. У нас тепло. Проходите, пожалуйста, – суетилась бабушка. – Раздевайтесь, шапку давайте. Вот тапочки.
- Спасибо, – поблагодарила Валентина Ивановна и остановилась возле зеркала прихорашиваться.
- Как там в городе? – деловито спросил дед.
- Всё так же. Мужики спиваются, ДОК закрыли.
- Да ну! – удивился Иван Степанович. – Так больше то и предприятий нет. Где работать?
- О том и речь. Кочегарка, лесопилка, пять магазинов, метеостанция, школа и одно название от поликлиники. Садик тоже закрыли. Нерентабельно! Никифоров, вы должны знать, он из вашей деревни.
- Да. Через три дома жил. И как он?
- Вот только он и жирует. Мехбазу за копейки скупил, теперь он повелитель техники. Набрал себе самых сквалыжных мужиков и лупит цены такие, что его чуть не побили.
- В смысле?
- Так ведь начальник ЖКХ ему приплачивает. Когда снег, так он ему дни закрывает, типа убрали всё, а на самом деле не пройти, не проехать. Ходили к нему жители с поклоном, мол, почисти. А он им и говорит, платите, тогда чистить буду. Уж куда только не жаловались, так ведь у него везде свои. Всех подкупил, подлюка. Ой, Насть, ты нас пока не слушай, а то чего лишнего в сердцах брякну, потом мне же стыдно будет. Однажды, депутат к нам должен был заехать, так Никифоров всю технику выгнал, цельную ночь тарахтели, спать не давали. Утром вышли, будто и зимы не было. Всё чисто, даже вдоль заборов всё вычистили. А депутат так и не приехал. Вот он матерился на председателя… Кстати, представляете, почту с метеостанцией объединили, вроде как ничего они там не делают, а деньги получают. Хоть бы постыдились! Валька с Гришкой там сейчас, так у них оклад тысяча триста. Разве можно на это прожить? А нам подняли. Теперь я три шестьсот получаю, – ехидно улыбаясь, сказала учительница.
- Во, дела! У меня пенсия больше! – возмутился дед.
- Так у вас стаж какой, потом, вы же ветеран, плюс инвалидность, плюс дотация на ребёнка… Вот, ей Богу, кирпич бы на голову, но чтоб не пришибло совсем, может тогда больше платить будут? – задумчиво произнесла Валентина Ивановна.
Иван Степанович от таких слов даже в лице поменялся. Никогда его ещё так не унижали. Ведь не по его вине война началась, инвалидность не по собственной воли получил, а упрекать в том, что внучку теперь воспитывают сами, так то вообще кощунство. Но он сдержался ради Насти и ничего не ответил.
- А я смотрю, у вас всё так же… - продолжила учительница, но дед перебил её.
- Да, всё те же сугробы, река та же и тайга тоже. Хоромы новые не отстроили, вертолёт собственный не прикупили. Не хватат немного…
- Шутник вы, Иван Степанович. Я не про это. Хорошо у вас. Тихо и уютно, – с тоской в голосе произнесла Валентина.
- Так переезжайте! Вон, в Никифоровский и переезжайте. Немного подремонтировать и жить можно. Печка там знатная, – улыбаясь предложил дед.
- Что вы! Я уже городская. Так и что мне тут делать? Школы нет, детей нет, работы нет, мужиков и тех нет. Ха-ха-ха.
- А вы так замуж и не вышли? – поинтересовалась Василиса Николаевна.
- А за кого? Был там у меня один отставной, так его дочка в Питер забрала. Говорят, на Фонтанке у неё квартира элитная, пятикомнатная, а муженёк её какой-то банкир известный.
- Да-а, сейчас только деньги правят, – протяжно заметил Иван Степанович. – А мы раньше за идею, во имя счастья всех. Всё же, хорошо мы жили, бедно, зато счастливо. Бывало, купим какую обновку раз в год, так счастья столько, будто мильён выиграли, привезут нам с оказией пару палок сырокопчёной, так у нас праздник. А сейчас что? В любом магазине этого добра завались, только не добро оно вовсе, а химия триклятая.
- Верно всё говорите, Иван Степанович, только нынче время уже другое, – поддержала Валентина Ивановна.
- Какое оно, к сохатому,  другое! Люди циниками и ханжами стали, культуру свою теряют, облик человеческий, спиваются, наркоманят… Река, она тоже течёт себе чистая, как слеза, а начни в неё помои сливать, так все скажут, будто река вонючая. А кто её такой сделал? Сами же и сделали!
- Ой, верно всё! Ох, как верно! – усаживаясь за стол, соглашалась учительница.
- Кушайте, хватит уже митинговать! – ставя на стол котелок с борщём, убедительно порекомендовала бабушка.
- Приятного аппетита! – сказала Настя.
- Спасибо тебе, дорогая! И вам, приятного аппетита, – поблагодарила учительница.
- Спасибо! – буркнул дед, ловко черпая деревянной ложкой. Он всегда  и всё ел только деревянной ложкой. Василиса Николаевна долго пыталась его переучить на мельхиоровые ложку и вилку с ножом, которые им подарили в наборе на первый юбилей свадьбы, но когда отняли руку, она смирилась. Дед так ловко ей орудовал, что и спагетти съедал быстрее обладателей вилок, и делал это так красиво и непринуждённо, что порой завораживало. Это определённо производило большее впечатление, чем японская трапеза с палочками, пусть даже в руках «профессионала».
- Николавна, а может нам усугубить по маленькой? – потирая рукой свой нос, спросил дед.
- А чего ж не усугубить то, когда гость такой добрый, – ответила Василиса Николаевна.
- Тогда неси на чаге настоянную, – обрадовался Иван Степанович.
Василиса Николаевна принесла из спальни красивую по форме бутылку из-под старого французского коньяка. На её выцветшей и потёртой этикетке сохранилось част названия «MARTE…», когда-то это действительно был «Мартель», лет тридцать назад, сорокалетней выдержки. До сих пор остаётся загадкой тот факт, как эта бутылка попала не только в хозяйство Василисы Николаевны, но и вообще, сюда, в эту отрезанную от цивилизации деревню. Откупорив бутылку и поставив её возле деда, бабушка поспешила достать рюмки из буфета. И как уж так вышло, но Николавна задела рукой конфетницу, потом попыталась её поймать, чем только сделала хуже, так как на пол полетели сразу и конфетница, и один из трёх оставшихся «в живых» фужер. Естественно, всё вдребезги.
- Ну, что ты? Совсем тебе хрусталь житья не даёть? – ехидно воскликнул дед. Обычно, он разговаривал нормально, но ему не давала покоя манера разговора одного его старинного приятеля, который в конце любого дела говорил: «Пойдёть? – делал паузу, качал головой, прищуривая глаз и как бы проверяя свою работу на качество, продолжал – Конечно, пойдёть, а кудыж ему денется?». Никто не мог понять, о чём он, да и сам он не знал, но присказка привязалась к Ивану Степановичу. Много времени прошло, чтобы избавиться от этого штампа в речи, но мягкий знак в конце глагола оказался твёрже твёрдого в былом написании существительных.
- Ох, что же я наделала! Руки-крюки. Бабка я старая, неуклюжая!
- Не убивайтесь вы так! – попыталась успокоить Валентина Ивановна. – Это же, как говорят, к счастью!
- Чтобы вы понимали в счастье то! Может оно уже есть, моё счастье, а двух предметов теперь нет. Где я возьму теперь конфетницу? А фужер? – Василиса Николаевна склонилась дабы подобрать осколки. Настя принесла веник и совок. – Бабуль, а ты действительно не расстраивайся! Подумаешь, беда какая!
- Нет! Нельзя так с вещами! Они олицетворение нашей жизни, вехи, если можно так выразиться. Каждая вещь живая, пока ты к ней с уважением и заботой относишься. Не веришь? У деда спроси, как он с мотором разговаривает…
- Что верно, то верно! Разговариваю. Это я ещё с детства усвоил. Когда помогал раненных перевозить в госпиталь, под бомбёжку попали, полуторка заглохла в самый неподходящий момент. Фашист бомбы сбрасывал, на наше счастье мазал, а Фомич сидит за рулём и с мотором разговаривает. Тут уж бежать надо врассыпную, вот-вот бомба цель найдёт, а он всё уговаривает. Так ведь что интересно, уговорил, не с того не с сего, зафыркал движок-то и удрали мы в лес из-под Мессеров триклятых. А когда у партизан был, так командир говаривал: «Не кидай ломаного шкворня: на чеку пригодится». Что такое шкворень, я тогда не знал, а чека ассоциировалась только с гранатой, но смысл этих слов я тогда понял. У каждой вещицы душа есть, пока с ней по-человечески, то и она тебе добром отплачивает. Помню, мотор был, «Москва», ох, хандрил частенько, а поговоришь с ним по душам, объяснишь, что тебе ещё туже чем ему-то, глядишь, и заработает пуще прежнего. Ведь каждая безделушка людьми сделана, а значит с душой. Усекла?
- Да, дедуль, – задумчиво протянула Настя, помогая бабушке собирать осколки.
- А я с вами не согласна! – вдруг вмешалась Валентина Ивановна. – У меня стиральная машинка есть, ломается регулярно, сколько мастеров её ремонтировало, а всё одно, не хочет работать.
- Так и здесь никаких противоречий! Видать, на конвейере собирали, вот и некому было душу вложить, а ремонтники только из-за денег её ремонтировали.
- Надо вас позвать! Вы бы её мигом в порядок привели.
- А вот это как сказать! Иногда долго душу механическую приходится лечить. Это ж как у людей, кто быстро в себя приходит, а кому годы нужны.
- Вы прямо такую теорию тут развели…
- Валентина Ивановна! Кабы вы не были учительницей, обиделся бы я на вас крепко! Ведь если не дано понять, то и отвергать не надо! – сказал дед и сам осёкся, подумав слишком поздно о сказанном.
- Давайте так, я сделаю вид, что ничего такого не слышала… - предложила учительница.
- Спасибо! Хотя жаль, ведь я ничего такого не сказал… - смущённо произнёс дед.
- Ну да, дурой несмышленой меня обозвали перед ученицей, а так всё нормально! – нервно ответила Валентина Ивановна.
- Простите, но это вы уж сами домыслили…
- Да, знаете что!
- Что?!
- Жаль, что деваться мне некуда, а вертолёт не раньше чем через пару дней будет…
- Дорогая Валентина Ивановна! Не слушайте вы его! Он сам уже из ума выжил! Городит чёрти что, а отступиться гордость мужицкая не позволяет… Будем снисходительны, он и мне тут порой такое наговорит, что сама не знаю куда деваться. Не обижайтесь, прошу вас! – вмешалась бабушка.
- Ну вот, перевернули всё с больной на здоровую, и радоваться будут… - буркнул дед, встал и пошёл в спальню.
- Я вас очень прошу, не обращайте на него внимание! Это он оттого, что не с кем ему поговорить… Нас-то он давно раскусил и наперёд знает, что мы ему ответить можем, а вы для него человек-загадка, вот он и тужится, а разумения уже не хватает, старому, – успокаивала учительницу бабушка.
- Да что вы, я всё понимаю… На самом деле, это я у вас должна прощения просить. То же мне, городская нашлась, учить деревню приехала! Вы сами кого угодно научите, да так, что мы, учителя только руками разведём, покуда знаний у вас больше и жизненного опыта не занимать, а что вам пережить пришлось, так то… - и Валентина Ивановна расплакалась.
- Что вы! Полно! – успокаивала Бабушка.
- Вы не понимаете! Он абсолютно прав! Это я уже гордая стала… А он настоящий! – Валентина Ивановна вскочила и бросилась к спальне. – Иван Степанович! Миленький! Простите меня, пожалуйста! Я вам в дочери гожусь, а перечить пытаюсь… Вернитесь! Я знаю, вы великодушны!
- Ну, хватит тут нюни распускать! – смущённо крехтя из спальни вышел дед. – Поняли, и то дело! И прощать вас мне не за что, так как не меня вы обидели, а себя опростоволосили.
- Верно говорите, Иван Степанович… Снова, верно! – растягивая, как бы осознавая глубину каждого слова, шептала учительница, вытирая слёзы.
- Я вам вот что скажу. Спасибо вам за этот урок для нашей доченьки! Вы смогли перебороть свою гордыню. Это дорогого стоит! – Иван Степанович выждал паузу и продолжил, - Вот Настенька, тебе урок, как надо не бояться признавать свои ошибки. Вот теперь можно и настоечки выпить за ликвидацию непонимания и полное единодушие! Прошу вас, Валентина Ивановна.
Бабушка и Настя открыв рты смотрели на происходящее.
- Что как просватанные? Садимся! Ну, за Победу! – Иван Степанович каждое застолье начинал с этого тоста, ибо не было для него более дорогих слов чем «Победа», «Родина», «Работа» и «Семья», поэтому, вторым, неизменно было «За Родину», третьим за ремёсла и знания, и уж когда душа размякала, вспоминались родители, сын с невесткой и друзья. Никому было непозволительно тостовать кроме деда или гостей залётных, но никогда он не пил за здоровье и счастье, говоря, что пьют не за здоровье, а вопреки ему, а счастье, это дело эфемерное и ему неведомое…
Настя радовала Валентину Ивановну своими знаниями и усердием, что очень нравилось деду, который гордился за внучку чуть ли не больше, чем за свои медали и грамоты.
Только к концу третьего дня прилетел вертолёт, оставил почту, портреты сбежавших заключённых и забрал учительницу.
- Вот тебе и на! – удивлялся дед, глядя на жуткие физиономии ещё более жуткого качества копии фотографий. – Интересно, а зачем они нам дали? До той зоны отсюда километров пятьсот будет, так и не по пути им… Вот, кабы мы южнее жили, тогда конечно, а то к чему же?...
 
В этом году весна наступила поздно, но резво, обильно поливая дождями днём и съедая морозом сугробы ночью. В редкие прояснения припекали солнечные лучи, оголяя корни деревьев, старые сани во дворе, перевёрнутые лодки, образовывая вокруг них снежные рвы. С каждым днём снега становилось всё меньше, появлялись проталины. И уж когда казалось, что вот-вот появится зелёная трава, пришёл колючий снежный северный ветер и за одну ночь вернул зиму. Весь следующий день бушевала пурга, сводя на нет все весенние старания. А спустя ещё день всё стихло, небо очистилось и в глубокой сочной синеве сияло щедрое и ласковое солнце, с ещё большей силой растапливая следы непокорной зимы. Дружно зажурчали ручьи. Воздух наполнился долгожданным ароматом талой земли. Только река не хотела просыпаться от зимней спячки и скидывать ледяное одеяло. С каждым часом всё вокруг преображалось и стремилось вздохнуть полной грудью.
- Пора! – как-то утром сказал Иван Степанович. – Настя, пойдём, сети выбирать, а то к обеду уже поздно будет. – Он знал, что говорит. Уж лучше пару недель без свежей рыбы посидеть, зато не подвергать свою и Настину жизнь опасности. Лёд уже пропитался водой, только натоптанная тропа как хребет доисторического ящера белым изгибом возвышалась над позеленевшим рыхлым льдом. На сей раз, река так щедро поделилась рыбой, что Насте пришлось два раза отвозить полные санки улова. Спустя почти неделю под утро, грохоча ломающимся льдом, река решила проснуться. Настя первая подскочила с кровати и подбежала к окну.
- Ложись. Там ещё темно, всё равно ничего не увидишь, - сонным голосом сказала бабушка.
- Почему? Там месяц подсвечивает… - трепетно ответила Настя.
- Ну и как? Хорошо пошло? – прохрипел дед.
- Впечатляет… - не отрываясь от окна, протянула Настя.
- Ты всё равно, ложись. Рассветёт, тогда поглядим, – советовал дед.
- Ага, – отвечала Настя и продолжала смотреть в окно.
Утро река встретила обездвиженной тишиной и щетиной смерзшегося ломанного и вздыбленного льда, выбросив на песчаный берег разновеликие и причудливые ледяные глыбы. Они искрились в лучах солнца. Эта первая подвижка означала намного больше, чем просто скорое начало ледохода, открывалась новая страница жизни.
Настя стояла на берегу, внимательно разглядывая «беспорядок», устроенный подвижкой. Прохладный ветерок румянил щёки, а в груди всё трепетало от радости и ощущения неимоверного счастья. Она очень любила весну: её пробуждение и запахи, прилёт птиц с их пением и постоянной заботой, пугливо вылезающих из нор мышей, величаво проходящих мимо деревни стада лосей по веками набитой тропе. Каждый раз, с опаской посматривая на деревню, они неторопливо проходили по опушке и спускались к реке, немного выжидали, прислушивались, а потом по одному или группой преодолевали водное препятствие. Когда деревня была жилая, местные ребятишки, наблюдая спорили, как сохатые будут переплывать реку.
- Так! И что тут у нас? – деловито произнёс дед, выйдя на берег к Насте.
- Опять речка безобразничает, – весело ответила Настя.
- Ничего, дней пять ещё. Я так думаю! – подражая Фрунзику Мкртчану из фильма «Мимино», сказал дед. Этот фильм они смотрели очень давно ещё в клубе вместе с женой и сыном. Смеялись от души и так же от души переживали за героев. После просмотра многие цитировали нетленные фразы, особенно мужикам понравилась фраза: «Ларису Ивановну хочу…». За что незамедлительно получали нагоняй от своих жён – «Я тебе дам, Ларису Ивановну! А дрова поколоть не хочешь? А крыша прохудилась, отремонтировать не хочешь? А с ребёнком позаниматься? Ларису Ивановну он хочет!...»
Ровно через пять суток, точно в полдень лёд пошёл. Мощно, сильно и с грохотом. В прибрежных деревьях волновались сороки, а вороны напротив, тихо пролетали с берега на берег. Настя отложила книгу, накинула фуфайку, шапку, ноги всунула в валенки и бегом побежала на берег. Искрящейся и живой лавой текла река. Это было завораживающее зрелище. Льдины лопались, вздымались, наползали друг на друга, а потом с грохотом рушились обратно, переворачиваясь и раскалываясь, вздымая водяные брызги.
 
Всю ночь Иван Степанович ворочался и не мог сомкнуть веки. В голову лезли разные мысли и на душе становилось неспокойно.
- Ты что крехтишь? – спросила Николавна.
- Не знаю. Что-то не спится мне. Буд-то что-то происходит, а я понять не могу что.
- Чего это с тобой? Не захворал ли?
- Вроде нет, а уснуть не могу.
- Может тебе травку успокоительную заварить, или настоечки?
- Спасибо. Не надо. Да и рассвет вот-вот будет. Я лучше пойду на улицу. Подышу свежим воздухом.
- Только оденься теплее, а то застудишься.
- Не волнуйся. Спи.
Иван Степанович вышел на крыльцо и сразу попал в объятия тумана утренних сумерек. Тишина пронзала уши свистом и пульсировала в такт сердца. Он присел на ступеньки, поправил телогрейку и прижался плёчом к косяку. Неожиданно из утренней мглы, громко мурлыкая прыгнул на колени кот.
- Только тебя здесь не хватало, – тихо произнёс дед и принялся гладить кота.
Рассвет незаметно набирал силу, нежно подсвечивая пастельными тонами восточный небосвод. Чёрные пятна деревьев и кустов начинали принимать свои привычные очертания и расцветки.
- Что-то я с тобой немного озяб, – сказал дед коту, который не желал слезать с тёплой ноги Ивана Степановича – Слезай. Надо косточки размять.
Дед встал, прошёл несколько шагов, осторожно потянулся и повернув голову в сторону деревни чуть не остался в таком положении парализованный от  увиденного. Над самым дальним домом Глафиры Порфирьевны из печной трубы шёл еле заметный дымок.
- Вот тебе и денёк разгорается! Что за невидаль! Уж не призрак ли Глафиры вернулся? Так… А что делать? – Иван Степанович стоял как изваяние и никак не мог понять, мерещится ему это, или взаправду из трубы дым идёт. Говорил он тихо сам с собой, пытаясь осмыслить сложившуюся ситуацию. – Что делать? Идти надобно на разведку как в добрые времена. Только нельзя напрямки, надо с лесу обойти. Чёрт, и обувка на мне не подходящая. Может ружьё захватить? Нет, нельзя! Васька сразу прочухает что-то неладное, да шум поднимет, а мне всё по-тихому разузнать надо. Тогда вперёд! Ага. Тогда я пошёл… Правильно, иди. Уже иду. Вот, дед старый, кто бы со стороны услыхал сейчас, точно бы в психушку определили. Да и чёрт с ними. А как-то всё же боязно, однако.
Ноги его тряслись от напряжения и становились ватными.
- Может топор взять? Ах да, он же тоже в избе – раздосадовано бурчал себе под нос дед. – О! Возле Петькиного дома ржавый серп валяется, вот его-то я и возьму, какое-никакое, а всё же оружие. Хоть не с пустой рукой пойду, а там, будь что будет. И страх долой! Я в тыл к фашистам ходил, а тут призрак какой-то. Кстати, у меня с Глафирой отношения были хорошие, так что может, пронесёт? – спросил он сам у себя и ответил – может и пронесёт, а может и нет. – И чуть в полный голос не запел «Врагу не сдаётся наш гордый Варяг…» - Нет, ну совсем от страха разум растерял! Ага, ещё запой мне тут! А ещё лучше «Вставай, проклятьем заклеймённый…» - это в самый раз будет. – И чуть сам не рассмеялся над собой. – Так, собрался! Взял себя в руки и без глупостей! Главное – не шуметь и быть на чеку!
Тем временем, Иван Степанович уже подходил через лес к дому. « Хорошо, что сейчас весна и туман. Трава мокрая и не хрустит под ногами» - думал дед. Подойдя к опушке, он начал внимательно наблюдать за домом и прислушиваться. «Как хорошо, что ещё слух есть и глаза только вблизи подводят, а то какой бы из меня разведчик…» - не успев докончить мысль, дед тихонько присел из-за внезапно открывшейся двери в доме. На крыльце появился мужик, долго стоял и прислушивался, потом осторожно сошёл по ступенькам и направился в лес прямо к деду. «Вот те на! Кто это?! Откуда он здесь? Так, а что это он ко мне идёт? И что теперь делать? Так, главное не паниковать! Пока он меня ещё не заметил. А если заметит? А если нет? Да что я как баба? Заметит – не заметит! Как меня учили – по обстоятельствам! Хорошо! Так и будем действовать!» - уже про себя разговаривал дед. Мужик прошёл в пяти метрах от деда и скрылся за кустами. Дед продолжал сидеть в засаде. Спустя минут десять сорока предательски выдала местоположение незнакомца. «Вот умница! Всю жизнь терпеть их не мог, а тут во как, помогать начала и меня не засветила раньше времени. Ага, тогда надо в дом наведаться, посмотреть, что он там делает». Иван Степанович выверяя каждый шаг, чтобы никакая веточка не хрустнула под его ногами, подкрался к дому. Дверь в сени была немного приоткрыта. Придерживая кованный запорный крюк, дед ещё немного приоткрыл дверь и вошёл. Глаза никак не могли сориентироваться в темноте, дыхание сбивалось, а сердце колотилось так, будто бьют литавры, заглушая всё вокруг. Мелкой поступью, пытаясь дотронуться до стены рукой и тем самым получить нужное направление ко входу в избу, Иван Степанович приближался к двери обитой рваным дермантином из которого клоками свисала вата. Когда он уже коснулся ручки, нога предательски задела стоящее подле ведро. «Это провал» - подумал про себя Иван Степанович – «А вдруг в доме ещё кто-то есть?». Ужас охвативший деда сковал его движения, в какой-то момент он даже зажмурил глаза, но всё было тихо. «Я никогда не бросал начатых дел, всегда шёл до конца. Именно поэтому меня все уважали и сейчас я должен зайти и расставить все точки над «и»» - уговаривал сам себя дед и рванул ручку двери. Его взору открылась комната. Посреди неё стоял большой деревянный ящик, на котором лежала ободранная краюха хлеба, несколько кругляков репчатого лука и три отварные картофелины. Возле ящика стояли две старые табуретки. В печи потрескивали горящие дрова.
- Ну, здравствуй, дед! – сказал вышедший из-за печи мужик, больше похожий на былинного витязя из русских народных сказок, широкоплечий и высокий. Дед замер в оцепенении. Он никак не мог предположить увидеть пред собой такого великана в полном расцвете сил.
- Не тушуйся! Заходи. Я тебя давно жду. Думаю, когда же это ты нас заприметишь? Знаю, если бы не дым из трубы, то жили бы мы тут ещё очень долго. Холодно, однако, да и кушать очень хотелось. Не будем же мы картошку сырую жрать. Ну, что стоишь? Заходи, присаживайся. Гостем будешь.
- Ну, если гостем, тогда, пожалуй зайду – с трудом произнёс дед. В горле всё пересохло так, что язык прилипал к нёбу.
- Не бойся, дед. Мы тут проездом. Ни тебя, ни супругу твою, ни внучку мы не тронем, но только при одном условии, если нас не выдашь! – Мужик так грозно посмотрел на деда, что ему ничего не оставалось, как кивнуть в знак согласия головой. – Вот и славненько! Вот и ладненько… Тогда давайте знакомиться. Меня зовут Пётр Ильич. На зоне мне дали кликуху Академик, потому как я учитель, но в данный момент я беглый зэк. Скоро приятель мой придёт, его Лёшкой зовут, вернее, это его имя, а зовут его Шнек – кличка такая. Он нервный и вспыльчивый, но без него я бы сбежать не смог. Не удивляйся, что я тебе всё рассказываю, я считаю так, что если ты мужик нормальный, то будешь вести себя благоразумно, а если нет, то Шнек всё равно опередит тебя и тогда вам всем будет худо. Я надеюсь, что ты понимаешь, что это не угроза, а самое настоящее предупреждение, которое повторять никто не будет. Усёк?
- Да. – Иван Степанович чувствовал себя таким униженным и беззащитным, всё его нутро хотело вскочить и навалиться на этого бугая, связать и передать соответствующим органам, но в реалии он был уже слишком немощен, чтобы совершать подобные подвиги. Никогда ещё ему не приходилось прогибаться перед лицом врага. Даже во время войны он не допускал, чтобы страх овладевал им как сейчас. «Конечно, тогда я рисковал только своей жизнью ради жизни соотечественников, а сейчас я уже рискую жизнями жены и внучки и ради чего? Только бы не наделать глупостей. Надо во всём разобраться, расспросить и сделать нужные выводы» - думал Иван Степанович.
- Чего такой грустный? Жизнь прекрасна во всех своих проявлениях! Вот смотри, жили вы здесь, жили. Скукатища! А так хоть какое-то разнообразие. – Мужик расхохотался. – Шучу! Жизнь – дрянь! Вернее так, это разве жизнь? Бегать по тайге и трястись как заяц…
- Так зачем тогда бежал? И вообще, как ты за решётку попал? – осмелел дед и пошёл в наступление.
- Во-первых, бать, тебя как звать то?
- Иван Степанович, – гордо ответил дед.
- Великое русское имя! Ты прости меня, что я на ты и так сразу накатил на тебя, но после общения с урками я уже русский язык забывать стал. Там же всё по-фени, а я литературу преподавал и русский язык. Пять лет назад признали меня учителем года! А спустя всего год в выпускной класс пришла новенькая девица. Папа её оказался каким-то депутатишкой. Дура-дурой, для неё А.С. Пушкин был лётчиком, Лев Николаевич Толстой – не иначе как родственник Робина Бобина Барабека, «Му-му» написал Достоевский, а Пьер Безухов – это персонаж «Ревизора» Гоголя, «…златая цепь на дубе том…» - это новый русский. Зато последняя модель телефона, мини-юбка, да такая, что едва срамоту прикрывает, каблуки на туфлях больше чем Шуховская башня и полупрозрачный топик из которого перезрелые титьки торчали. На голове чёрт знает что, вся намалёваная, зато карманных денег тысячи три долларов. Вот такое «чудо» появилось, понимаешь? Только, то не чудо было, а пришествие сатаны. Меня, да что там меня, директора посылала на три весёлых даже не краснея, а батя её приезжал с охраной и требовал, чтобы мы его нерадивую дочку уму-разуму научили. А как её научишь, если он сам ничего для этого не делает, не воспитывает, не сдерживает, не усмиряет. Короче, на выпускном экзамене она у меня неуд и всхлопотала. Батя примчался, угрожал, но за меня тогда вступились все. С директором он договрился и ей четвёрку поставили. Понимаешь? Четвёрку! Так что он потом выдумал, на выпускном вечере мне подсыпали снотворное, отвезли в номер гостиницы, раздели, подложил рядом свою дочь, сделал фотографии, уж не знаю как, но добыли из меня сперму и отвезли на анализы. А на следующий день меня арестовали за растление малолетних, изнасилование ученицы, лишили званий и возможности преподавать. Впаяли… Лучше не говорить, в общем, по полной программе. Так я оказался в тюрьме. Но и здесь он меня в покое не оставил. Подстроили драку, кого-то там пырнули, а нож мне всучили насильно в том момент, когда охрана пожаловала. Тут ещё и убийство на меня повесили. Так что сидеть мне не пересидеть до конца дней моих. А я не могу, понимаешь?! – Вскрикнул он. – Я заслуженный учитель! У меня два высших образования! Учёная степень! Двадцать пять лет стажа преподавателя! У меня жена есть, дочь, сын! Хорошо, что хоть мама не увидела всего этого кошмара! Умерла за два года до этого. Так почему я должен сидеть с этими уголовниками, если я ничего не делал?!
Он присел на табурет и его глаза стали влажными. Только теперь Иван Степанович узнал в нём, обросшим бородой, усами и копной волос по плечи того самого уголовника с той ужасной распечатки.
- А Петром Ильичом назвали в честь Чайковского? – поинтересовался дед.
- Да. Папа у меня музыкантом был. Великолепно играл на фортепиано и замечательно пел басом, как Шаляпин, только и у него судьба не сложилась – вдруг Пётр замолчал, притих и задумался.
- Ладно, Пётр Ильич, не выдам я тебя. Много я пожил на свете и в людях разбираюсь. Похоже, ты и впрямь не врёшь. Но дай мне слово, что ничего дурного с моими не сделаете, а я помогу, чем смогу. Об одном прошу, ведите себя тихо. То, что по ночам печь топите, то правильно, но будьте аккуратны, дом не спалите.
- Прости меня, отец! По новой привычке наехал на тебя… Я обещаю, что в обиду вас не дам.
Не успел Пётр закончить своё обещание, как в сенях скрипнула половица.
- Ба-а! А у нас гости! Здрасьте вам! И что ты тут с ним тёрки трёшь, Хаммер? – спросил Шнек.
- А Хаммер, это… - попытался спросить дед.
- Я Хаммер – ответил Пётр. – Это моя кликуха.
- Так, я не понял? Чё за дела? Нахрена он нам нужен? Давай кончим их, раз выследили! – начал заводиться Шнек.
- Остынь, Шнек! Никого мочить мы здесь не будем. Дед не выдаст, если сами не лоханёмся, понял? Он нам хавчик подгонит и буфером от мусоров послужит, а если что, то и в заложники будет кого взять, а если всех мочить, тогда мы долго не протянем. Врубаешься, Шнек?
- За что ты у меня в авторитетах, Хаммер, так это за твою сообразительность. Но учти, если что, то я и тебя порешу, мне терять нечего. Если б иные времена, то уже бы и черви с голодухи подохли, как давно меня должны были порешить…
- Ладно. А сейчас пускай уходит. Ступай, дед и помни, о чём мы договорились! – сказал Пётр и подгоняющим жестом махнул в сторону деда.
Иван Степанович вышел на улицу. Солнце уже поднималось над тайгой. Туман густой пеленой ложился на землю, прячась от солнечных лучей. Он шёл по некогда главной улице деревни. Природа брала своё. То там, то здесь росли кустарники и молодые сосны и ели. «Как же давно я здесь не хаживал» - подумал дед. «А что же мне теперь делать? Я никогда никого не обманывал. Кабы я не знал ничего, то и жил бы спокойно, а теперь во какая петрушка получается. А если участковый наведается и спросит, мол, не видал ли я чего подозрительного, тогда что? Врать властям не хорошо! С другой стороны, я дал уже честное слово не сдавать их. Вообще-то, этот «Чайковский» мне даже понравился, есть что-то в нём такое… Такое… А какое? Ладно, сейчас не об этом. А второй мне не нравится. Очень скользкий и опасный сосед получается. Как бы так сделать, чтобы только его отловили? А с Петром я сам разберусь. Так, а если этот Пётр хороший артист и разыграл меня, на жалость надавил, а я и уши развесил. Эх, заехал бы сейчас Максим Егорыч, я б его попытал с пристрастием за этих двух, а дальше решили бы, что делать.»
- Ты где бродишь? Я уже бегаю тут везде, к реке сходила, нет тебя там. Что молчишь? – взволнованно закричала Василиса Николавна.
- Не шуми! Тут я. По деревне ходил, гулял. Давненько я туда не хаживал. Дома смотрел, какой ещё крепкий, а какой уже на дрова пускать можно. – Спокойным тоном ответил дед.
- И чего ты туда попёрся? Хоть бы ружьё взял, а то вдруг мишка выйдет!
- Ну, с мишкой я бы договорился – засмеялся дед.
- И договаривал уже у него в животе. Не нервируй меня больше! Ты как вышел, я так и сон и покой потеряла, будто что-то случиться должно. Когда в следующий раз надумаешь вот так уходить, хоть предупреждай и ружьё бери!
- Хорошо, Васька. Ступай в дом. Я сейчас. Настёна ещё спит?
- Она то, да.
- Ну и хорошо. А я здесь немного ещё посижу. Прости, Вась, но мне действительно надо немного побыть наедине.
- Не пугай меня. Что это ты надумал? Может, болит чего?
- Нет, нет. Всё нормально. Честно. Просто мне надо побыть одному.
- Ну, как знаешь. Скотину покормишь?
- Конечно, покормлю. Иди в дом.
Иван Степанович уселся на крыльцо и прищурив глаз посмотрел на солнце.
«Вот, всё ему нипочем. Светит себе и светит, а тут не знаешь, как поступить. Первый раз в жизни наврал жене. Ну, хорошо, не наврал, так утаил, не поделился. Какая разница? Главное, что начало положено порочному пути. Ладно, с женой я ещё разберусь, а что с этими делать? Может по рации связаться с Василичем и всё ему объяснить, так тогда все услышат. Василича никогда подле рации не бывает, значит говорить дежурному… А если его позвать? Так всё одно, дежурный рядом будет, а может и ещё кто. Нет. Нельзя. Надо ждать. Может, они сами по-тихому свалят. Надо к ним сегодня в гости наведаться, но как бы это сделать незаметно? Настёна обязательно увяжется со мной, да и Васька шум поднимет. Хорошо, что она поздно вышла на поиски, дым из трубы уже не шёл, а если бы заметила! Ладно, пойду накормлю животину, потом дальше думать буду.» - решил Иван Степанович, тяжело поднялся  и пошёл в хлев.
Покормив скотину, Иван Степанович вернулся в дом. Василиса Николавна уже состряпала завтрак, Настя прихорашивалась у себя в комнате.
- Ты ничего не хочешь мне сказать? – поинтересовалась Николавна.
- О чём? – растерянно переспросил дед.
- Ты врать не умеешь! На тебе лица нет. Что случилось? Зачем ты туда ходил?
«Не сказать, так всю душу вымотает» - думал дед – «а сказать, так как бы не разнервничалась до припадку какого. А сказать всё же надо, вдруг они сами наведаются, тогда ещё хуже будет, Ваську точно «Кондратий» схватит и Настю напужают так, что заикой останется. Будь что будет, расскажу. Вот только, как бы это поделикатнее сделать то…»
- Что молчишь? – не унималась Николавна.
- Хорошо. Только дай мне слово, что, во-первых, молчать будешь, во-вторых, не принимать всё близко к сердцу.
- А если без торгов?
Иван Степанович знал, что Николавне выставлять условия – дело бесполезное, но с пониманием у неё всегда было всё в порядке, и он решился.
- Дом Глафиры помнишь?
- Как же не помнить! Последний он по главной.
- В нём беглецы поселились.
- Батюшки! И что же теперь с нами будет? Ведь поубивают нас! Знаю я этих беглых, им терять нечего. Ой, что будет то, что будет… - как и ожидалось разнервничалась Николавна.
- Погоди! Один там действительно свихнутый на всю голову, но он не опасен, покуда второй у него в авторитете. А второй, никто иной, как учитель. Нам удалось поговорить наедине, пока этот бешенный не пришёл.
- Так ты с ними уже и пообщаться успел?! – Воскликнула Николавна. – Зачем? Зачем ты туда полез? Может, пожили бы они немного, да и побежали дальше, коли беглые! А теперь они знают, что их видели! Что же ты наделал! Партизан фигов! В войну не наигрался? Хоть бы о нас подумал!
- А ну, циц! Раскудахталась! Они всё равно к нам придут! Идти им некуда! Реки вскрылись! Жрать им что-то надо! Они по дороге избушки промысловиков обчищали и в деревни тайком наведывались, лабазы опустошали. Я видел у них и хлеб и картошку и лук! Откуда у них это? Начинай соображать! Лучше по-доброму всё решить. Мы молчим и кормим их, а они нас не трогают. Понимаешь?!
- Понимаю. Понимаю, что конец нам пришёл… - и Николавна заплакала.
- Хрен редьки не слаще! То кричит, то плачет. Я же просил! Ты обещала!
- Ничего я тебе не обещала!
- У-у-уй! Нет ничего хуже бабьей глупости!
- Больно вы все умные! Так что же так горя много?
- Какое горе! Что ты молотишь! Никакого горя нет и не будет! Я ситуацию под контролем держу.
- Держит. Как же. Убьют нас, тогда будешь знать, как с беглыми дружбу водить!
- Да, ну тебя! Что с тобой разговаривать. Настя, иди сюда.
Настя с испуганным видом вышла из своей комнаты.
- Настя, девочка моя! Я прошу тебя, никуда одна не ходи! Со двора ни шагу! А лучше и из дому! Ты ведь всё слышала? Гости у нас, да не самые желанные.
- Да, деда, – тихо сказала Настя и присела за стол, потупив взгляд.
- Значит так, завтракайте без меня. Вась, собери-ка еду и настойку дай. Я к ним пойду. Уж лучше я к ним, чем они к нам. Насть, сними ружья со стен, и спрячь в сенях под пол. Ты знаешь. У них, вроде оружия нет и не нужно им. Ну что, собрала? – обратился дед к Николавне.
- Я не метеор! Рыбу жаренную класть?
- Не. Не надо, а то подумают, что вы в курсе. Давай так, отварной картохи насыпь, огурцов банку, пару банок тушёнки и хлеб. Хватит им. Дальше поглядим.
- Деда, а они страшные?
- Нет, дочка. Один даже ничего, а второй – дед сделал паузу – не очень. Ладно. Рот на замок. Разговоры на эту тему даже не начинать. Жизнь продолжается. А я пошёл.
- Береги себя, Ваня! – утирая слёзы, почти рыдая промолвила Николавна.
- Настя! Ты за старшую! Успокой бабушку и занимайтесь своими делами, как и прежде. Поняла?
- Да, деда.
- Ну, всё! – сказал дед и взяв узелок вышел из избы.
- Господи! Храни его! – прошептала Николавна.
Настя первый раз услышала, чтобы бабушка взывала к Богу.
- Бабуль! А ты что, в Бога веришь? – изумлённо спросила Настя.
- Ой, доченька. А кто его знает… Нам говорили, что его нет, а вдруг есть?… А, коли есть, тогда пускай помогает, а на кой он нужен, если помогать не станет?... – Николавна уселась на табурет возле печки и теребя фартук морщинистыми руками промолвила – Господи! Если ты есть, то прости меня дуру старую… - и из глаз вновь брызнули слёзы.
 
 
 
- Глянь, Академик! К нам опять этот старый чешет, – почти шёпотом произнёс Шнек.
- Это хорошо, что сам чешет. Иди на шухер, вдруг за ним хвост. Пока он здесь, будь на чеку. Если что, вали вдоль реки против течения, а я что-нибудь придумаю, на крайняк он заложником будет. Всё. Метнись незаметно. – Таким тихим, но уверенным голосом сказал Академик, что Шнек не стал ему возражать и незаметно проскочил в лес.
Иван Степанович подошёл к дому Глафиры, остановился, перевёл дух и решительно постучал в дверь.
- Не шуми, дед, заходи – еле слышно ответил Академик.
- Прошу прощения! Я чего подумал то, вы ж, наверное, голодные. Я тут втихаря по сусекам поскрёб. Еды вам принёс, – робко произнёс дед.
- Спасибо, Иван Степанович! С едой ты угодил. Своим не рассказывал?
- Не-ет! – быстро ответил дед.
- А врать ты так и не научился…
- А с чего ты решил, что я вру?
- Детишек поучишь с моё, узнаешь… Ладно. Твои не сдадут?
- Обещали, что нет, – виновато опустив голову, промолвил Иван Степанович.
- Да-а. – протянул Академик, и в доме воцарилась гробовая тишина.
- Дед, вот ты человек поживший, умудрённый жизнью, – прервал молчание Академик – скажи, что мне делать? Была б на мне какая вина, веришь, я бы сам сдался, мужества у меня хватило бы, но я не виноват! Понимаешь?! Не виноват! С другой стороны, я понимаю, что коли посадили, то ничего не докажешь, а это бегство только усугубило моё положение. Умом то я всё понимаю, но как выбраться из этой трясины, не понимаю, хоть тресни!
- Погодь, в отчаяние впадать. Тут подумать хорошенько надо. Вы сколько в бегах то?
- Скоро три недели будет.
- Ого! Неужто на след не напали?
- Да, чуть было не попались мы на третий день. Хорошо, что много читал разных книг, в том числе про разведчиков настоящих, про подготовку спецназа, дневники бывших военных, про выживание в экстремальных условиях и подобное. Раньше всегда в походы ходили и с семьёй и с учениками. А пригодились эти знания вот когда. Никогда бы не подумал… Короче, запутали мы следы так, что чуть сами не запутались и не растерялись. Специально сперва в одну сторону пошли, по идее, нас там должны искать, а потом резко поменяли курс почти на противоположный. Но они там тоже не дураки, скоро нас и здесь вычислят. Куда идти, не знаю. Хочу жену увидеть, детей. На работу хочу. С друзьями на рыбалку. Только меня там в первую очередь примут.
- Это точно. Как вы не замёрзли то?
- Тоже книжки помогли. Но это всё не важно. Что делать дальше?
- А этот, второй тебе нужен?
- Упаси! Он настоящий преступник. Хотя, пока бежали, я вроде в нём что-то человеческое начал находить. Мне бы его на воспитание взять лет на пять, глядишь, человеком стал, – и он рассмеялся. – Нет уж. Мне ещё этого геморроя не хватает. Мы с ним в одной упряжке пока, но в разные стороны ориентированы.
- Понятно. Может мне с нашим участковым поговорить?
- О чём?!
- Да, это я так… Как предположение… - стушевался дед.
- От тюрьмы и от сумы не зарекайся! Точно сказано! Второго я правда не видал, а первое, на тебе, во всей красе!
- Ты знаешь, есть у меня одна мысль. Сможешь убедить этого Шприца…
- Не Шприца, а Шнека.
- Не важно!
- Ну-ну.
- Убеди этого Шнека, чтобы вы разделились.
- Это невозможно! Он теперь от меня и на шаг не отойдёт. Он бы не выжил в тайге и суток без меня. – Академик задумался и продолжил – Да и я без него не смог бы бежать…
В этот момент издалека послышался вой лодочного мотора.
- Дед! Ведь ты мне обещал! Ты же клялся, что никому! Небось, твоя благоверная уже сообщила! Сдал, значит!
- Что ты! Пётр Ильич! Никак нет! Если б даже моя супруга и сообщила, то они бы здесь появились не раньше, чем через часов шесть! Подумай сам!
- Тоже верно. А кто это? Ты ждёшь гостей?
- Понятия не имею!
В этот момент в дом вбежал Шнек и с диким рёвом набросился на деда.- Что, падла! Сдал нас? Да? Академик, я тебе сразу сказал, что их мочить надо! Гнида! Порешу, тварь! – Орал Шнек.
- Остынь! Это не он! – вступился Пётр Ильич.
- А кто? – не унимался Шнек.
- Сейчас и узнаем. Значит так. Дед, ступай на берег и встречай гостей. Что хочешь делай, но гостей выпроводи. Если это менты, то ты труп и все твои туда же. Ты понял? Теперь, ступай. – Академик отодвинул нависшего над дедом Шнека и проводил до двери. – Ступай. И без глупостей…
Дед быстрым шагом пошёл на берег. «Кого же несёт то сюда! Как не вовремя!» - сокрушался Иван Степанович. «Главное, не нервничать! Не показывать вида, что что-то у нас происходит!» - уговаривал он сам себя.
- Что? Всё? Приплыли? Говорил тебе, мочить их надо было сразу! – Шнек метался от окна к окну.
- Сядь. Не дёргайся. Давай поедим. Дед тут хавчик притаранил, – спокойным тоном произнёс Академик.
- Поедим? Ты чо! Валить надо! А если это менты с собаками?
- Тем более. Далеко не убежишь. А пожрать, неизвестно когда обломится. Угощайся.
- Да, пошёл ты! Какой ты, на хрен, Академик! Лошара ты! Дед тебя развёл, а ты повёлся!
- За базаром следи! Сядь!
- А то что?
- Абсолютно ничего! Даже пальцем не пошевельну. Если дурак, то это на всю жизнь!
- Не понял!
- А тебе и не надо! Пар спустил, теперь садись жрать.
- Не, я на тебя фигею, как ты можешь? С минуты на минуту сюда менты ввалятся, а он жрёт!
- Не ввалятся. Дед прав. Если бы он даже сообщил сразу, то они только после обеда будут. Вот если бы на вертаке, тогда да. Но вертака же нет, значит это какой-то залётный фраер.
- А если это плановое патрулирование?
- И тогда ничего страшного. Дед не подведёт.
- Всё равно, я не понимаю, как можно верить этому мутному деду.
- А ты мне верь!
 Дед, почти бегом добрался до берега и с трудом отдышавшись, стал вглядываться вдаль реки.  Из-за поворота появилась лодка с высоко задранным носом. «Да, кто же это?» - задавал себе только один вопрос Иван Степанович. Незваный гость шёл курсом прямо на деда. Уже издалека он начал махать рукой и что-то выкрикивать, но на таком расстоянии невозможно было понять, кто это и что он кричит. Когда лодка подошла ближе к берегу, дед  с удивлением увидел сидящего за румпелем священника. «Во, только попа здесь не хватало!» - подумал Иван Степанович. Вой мотора стих, лодка опустила нос и плавно врезалась в песчаный берег.
- Слава Богу! Добрался! – во весь голос произнёс священник, выбираясь из лодки. – Мир вашему дому! Здравствуйте, Иван Степанович!
- Стой! Как там тебя, поп или святой отец? Какого чёрта припёрся? Садись в свою посудину и чеши дальше! Понял!
- Иван Степанович! Вы меня не узнаёте? Это же я, Виктор! Вернее, я теперь Игумен Севастьян.
- Не понял! Витька, это разве ты? Надо же! – Иван Степанович похлопал его по плечу как давнишнего приятеля. Севастьян немного смутился, а затем обнял деда и расцеловал трижды.
- Ну, надо же! Витёк приехал! Кого угодно ждал, но только не тебя, оторву! Вся деревня от тебя на ушах стояла! Сколько раз и я порывался тебе уши надрать, только больно ты шустрый был… А теперь, вона какой! А бородёнка жиденькая и патлы как у бабы!
- Прошу вас, Иван Степанович, не серчайте на меня и не придирайтесь… Я свой выбор уже сделал, – речь Севастьяна была отрывисто-импульсивная от переизбытка чувств.
- Знал бы ты, Витёк, как не вовремя тебя принесло! – сокрушался дед.
- Да, что же такого случилось у вас?
- Кабы не знал я тебя, ни за что не рассказал! В деревне то мы нонче не одни! Богом своим клянись, что не проболтаешься никому и виду не подашь, коли что! – Иван Степанович так грозно посмотрел на Севастьяна, что тот чуть дара речи не потерял, только и промолвил – Свят, свят, свят! Клянусь! Только не Богом, а совестью своею! Богохульно Бога всуе упоминать, Иван Степанович!
- Ты попререкайся со мной, святой отец! – и грозное лицо деда превратилось в лучезарную улыбку. – Ой! Нет, ну!... Витёк – Батюшка! Кто бы мог подумать! – дед засмеялся.
- Иван Степанович! Не томите! Кто здесь?
Дед снова посмурнел и продолжил: - Беглые тут поселились. Двое. Один из них добрый малый. Говорит, учёный, педагог, а осудили его по напраслине человеческой, но я почему-то, верю ему. Сердце и глаза меня никогда не подводили. А вот второй, страшный тип. Настоящий бандит, отвязный. Велели они мне никого не принимать и под любым предлогом выпроводить. Сечёшь, святой отец! Если б не они, разве ж принял я так гостя дорогого? Мы нонче каждому рады, кто с миром к нам. И что теперь делать, ума не приложу!
- А знаете что, давайте я сам к ним схожу! Неужто они Батюшку тронут?
- Дурья твоя башка! Они кого хош тронут и на чин твой одному из них точно наплевать!
- Не согласен я! В колонии и тюрьмы ездил! Заключённые – тоже люди! Оступившиеся просто, но и их Господь примет, если покаются!
- Откуда же ты свалился, Витенька? Не иначе как с неба! От него самого! Это когда они там, под присмотром, то все хорошие, а здесь, как волки загнанные! Огрызаются! Уж какая я им угроза, так на меня этот отвязный так нападал… Ладно, сделаем вот что. Ты бери поклажу и пошли в дом! Там Василиса Николавна моя и внученька Настёна. Пока суть да дело, я сам к ним схожу и объясню всё, мол, не говорил я тебе ничего, а прогонять коренного жителя, это уж слишком. Ну и попробую твою причастность к Боженьке, как смягчающее приплести, может, не разгневаются шибко!
- Нет, Иван Степанович! Давайте ка я отплыву пониже, километров на десять, шалаш построю и поживу там пока. Не могу я допустить, что бы из-за меня люди страдали!
- Не дури! Ты что? Забыл? Весна! Медведь голодный шастает! Он на твою рясу смотреть не будет! Схавает, и крестом не подавится! А ну, пошли в дом! И хватит сопли жевать!
- На всё Воля Божья! Прости Господи душу мою грешную!
- Да, хватит тебе тут причитать! С фашистами воевали и победили! А тут полтора урода! Разберёмся!
Севастьян взял свои пожитки из лодки, закинул один мешок на плечо, второй, еле отрывая от земли, потащил вслед за дедом.
 
- Вот, гнида! Говорил я Академику, мочить их надо было сразу! Ладно. Раз так, то и мы по-другому будем. – Бурчал себе под нос Шнек, пригнувшись и короткими перебежками возвращаясь в дом Глафиры.
- Ну что? – спросил Академик ввалившегося в дом Шнека.
- Что? Ты ещё спрашиваешь, что? Да, козёл твой дед! Мочить их надо было! Всё ему разболтал!
- Остынь! Кто это?
- Священник!
- Я и сам видел, что не мент! Откуда он здесь?
- Как я въехал, он тут жил когда-то, и звали его Витьком. Теперь он вернулся восвояси Севастьяном. Но нахрена?! И нахрена его дед не прогнал? А самое главное, зачем он всё ему рассказал? Гнида!
- А ты знаешь, дед вовсе не дурак! Он всё правильно сделал!
- Это как?!
- А вот так! Врубайся, Шнек! Так как этот Витёк здешний, то чтобы он мог подумать, коли дед его выпроводил? А? Теперь, врубайся дальше! То, что он ему рассказал, нам только на руку!
- Это почему же?
- Он сюда не полезет – за базар отвечаю! Я так думаю, ему дед всё правильно рассказал! А теперь смотри, у нас лодка появилась фартовая! Врубаешься?!
- Нет! Не врубаюсь! Эта гнида только на порог появится, я его сразу порешу!
- И не вздумай! Он нам ещё пригодится! Пускай хавчик носит. А ещё, можно будет у него рясу стребовать! Лодка его приметная, наверняка уже менты пробивали его и тюки видели. Тебя в попа можно будет одеть, ты на него похож больше, а я в тюке спрячусь. Так мы сможем отсюда далеко свалить! Теперь врубился!?
- Так он хай поднимет! Шухер наведёт за свою лодку!
- А я договорюсь с дедом, а он попа уболтает! Ну что, теперь врубился?!
- Это ты у нас врубной, Академик! А я на измене пока!
- Не пукай! Прорвёмся!
 
- Здравствуйте, Батюшка! – Поздоровалась с поклоном Василиса Николавна.
- Мир вашему дому! Да благословит Господь…
- Хорош тебе тут! Василиса! А знаешь, кто это? Нука, глянь на него получше! – перебил дед.
- Ба-а! Не может быть! Витюш, неужто ты! – Николавна всплеснула вверх руками и уселась на лавку. Потом снова вскочила и подошла к нему. – Здравствуй, Витенька! Проходи, милый! Как же это ты к нам попал то? Вот уж не ждали кого!
- Я, Василиса Николаевна, теперь Игумен Севастьян, Храм приехал сюда строить. Благословение уже получил!
- Иди ты! Да, на кой нам тут Храм то твой. Людей то нет. Нас трое и всё! К чему церква, коли прихода нету? – интересовалась Николавна.
- А мы деревеньку нашу освятим, Храм построим и жизнь сюда вернётся! Вот увидите!
- А кто же строить будет? – не унималась Николавна.
- Через пару недель сюда рабочие приедут, послушники и волонтёры.
- Эко слово неведомое!
- Простите, добровольцы. На общественных началах. А за это время я должен всё подготовить к их приезду. Осмотреть дома для проживания, что-то подремонтировать, а если всё в негодность пришло, то площадку под палаточный лагерь найти. На теплоходе приплывут. Патриархия продуктами помогла и проезд оплатила. С ними же и строительные материалы прибудут. Лес свой будем использовать. Скоро и Афонасий Кристофорович пожалует. Место под церковь подберём - это дело непростое, крест установим, потом малую часовню поставим, затем на фундамент камней соберём по округе, зимой лес заготовим, а весной строить начнём.
- А что же ты мне раньше не сказал? Вот те раз! Так, Васька, собирай на стол, корми Витька! Дай мне ещё еды для этих. Надо их в курс дела поставить. О как всё, серьёзно-то! – Взбудоражился дед. – Всё. Я ушёл! Когда вернусь, не знаю!
Дед схватил кулёк с едой и почти бегом выскочил из избы.
- Вы, Василиса Николаевна, не волнуйтесь. Я уже всё знаю. Я предлагал Ивану Степановичу своё отступление на время, но он великодушно попросил меня остаться. Господь посылает нам испытания по силам нашим и во искупление грехов наших.
- Да, не убивайся, Витенька. Ой! Простите, Батюшка! Себастьян? Да?
Игумен улыбнулся и ответил: - Себастьян, это у Католической церкви, а у Православных – Севастьян. Это греческое имя и означает оно – высокочтимый, священный, досточтимый, почитаемый. Я сам попросил для себя это имя в честь Настоятеля Монастыря, в котором я потом служил, но который был мне духовным отцом и практически заменил мне родителей.
- Как так, заменил?
-  Так ведь мои батюшка и матушка водочкой злоупотребляли ещё будучи здесь, а в городе, тем более. Пытался вразумить, но ничто так и не помогло. Батюшка мой от цирроза печени усоп. Матушку я в клинику определил, но она сбежала оттуда. Искали её долго. А потом выяснилось, что у подруги она жила и жизнь совсем распутную стала вести. Я тогда в архитектурном учился. Пример не лучший для меня был. Чуть было и сам по наклонной не покатился. В группе со мной девушка училась. Она мне очень нравилась. Мы дружили. Иногда я к ней домой захаживал на чай. Мама у неё была верующая. Вот она меня к Отцу Севастьяну и отвела. И после института я сразу пошёл к нему с серьёзным намерением. Он меня долго испытывал, а потом велел мне пойти учиться, что я и сделал. Учился, как и полагается. От простого прихожанина путём не лёгким дорос до Игумена, – и он улыбнулся, но с такой тоской в глазах, что Василисе Николаевне стало не по себе от своих вопросов.
Из своей комнаты робко вышла Настя.
- Здравствуйте! – сказала она, опустив глаза.
- Здравствуй! Игумен Севастьян. А тебя Анастасией зовут, верно?
- Да.
- Батюшка. Мойте руки и пожалуйте к столу, - предложила Николавна.
Севастьян помыл руки, развязал самый большой тюк и извлёк из него икону с образом Богородицы. Прошёл в угол кухни и поставил её на полку. Сразу будто всё преобразилось и обрело законченный вид. Он отступил на несколько шагов, припал на колени и прочитал молитву, которую с большим интересом слушали и Настя, и бабушка. Когда Василиса Николаевна услышала знакомую из детства молитву «Отче Наш…», которую каждые утро и вечер произносила её мать, она невольно стала вторить Игумену.
- А теперь, с благоговением вкушаем пищу, – произнёс Севастьян и перекрестил трапезу.
- Как это у вас всё так ладно получается! Аж завораживает! – неожиданно для себя сказала Николавна. Севастьян промолчал.
- А ты, Анастасия, как к относишься к тому, что Бог есть? – ласково спросил Севастьян.
- А я об этом никогда не думала… - Растерянно ответила Настя. – Нет, ну мне, конечно, кажется, что кто-то должен быть. Вселенная бесконечна, и мне хочется верить в то, что мы не одни. Но пока, никаких доказательств тому нет. А жаль.
- Понятно… - задумчиво протянул Севастьян.  – А вы, Василиса Николаевна?
- Ой, Батюшка. Не знаю я. В детстве мама меня в церкву водила, учила креститься, объясняла, кто на иконах изображён, свечки ставила. Но времена то были какие! Украдкой в церкву то ходили! И просила она меня никому не рассказывать! Ведь я даже и не знаю, крещёная я, или так. Вроде и чувствовала, что в Храме мне сперва как-то тягостно, потом плакать хотелось, бывало, и плакала, а потом  вроде легче становилось. Значит,  есть там что-то такое, что не понять умом то. Так ведь, если бы он ещё был, ум то, – и она рассмеялась.
- А Иван Степанович всё по-прежнему в советскую власть верит?
- Да, он уже никому не верит. Только все обещают, что жизнь лучше будет, а где это лучше, никто не знает. Есть кучка олигархов в ентой Москве, вот им хорошо, на Канары ездиют. Видать, для самих себя всё и делали. А Москва, это ещё не вся Россия-Матушка. У нас тут в Сибири давно разговаривают об отделении её по самый Урал. А что? Может оно и правильно. Сколько можно наши недра выкапывать и лес за бесценок за бугор отправлять! А деньги все в Москве оседают, нам-то ничего не дают! – Николавна призадумалась и продолжила. -  Хотя, могло бы быть и хуже. Как в детстве мамином: коллективизация, НЭП, раскулачивание сельчан, голод, репрессии. Ой, уж лучше пускай так будет. Хоть нас не трогают. И на том спасибо!
- Удручающая картина получается, но во всём есть Промысел Божий…
- Не надо, Батюшка! Был бы Бог на самом деле, разве он допустил такие страдания, которые выпали нашему народу! Ой, что же это я старая на вас набросилась! Кушайте, кушайте! Поговорить то не с кем на такие темы. С Ваней если и начнёшь, то сама пожалеешь, он быстро на место ставит, а с Настёной ещё рановато.
- Не стоит волноваться. Мы обязательно с вами поговорим обо всём, ведь я к вам теперь насовсем. Как это по-советски, будем поднимать духовный уровень населения. – пошутил Севастьян.
- Только где ж это население то! Нас трое и этих нелёгкая принесла. Как он с ними ладит, ума не приложу. Он ведь правильный такой, кабы беды не было…
- Уймите свои терзания, Василиса Николаевна. Грех это, такие дурные мысли в голове держать.
- Вот точно, дурные! Они и есть, дурные! Правильно, Батюшка!
 
Тем временем, Иван Степанович пришёл к беглым зэкам.
- Ну что, гнида, опять по-своему всё сделал! – сразу набросился на него Шнек.
- Хавальник заткни! Я сам с дедом поговорю! Иди, следи, как бы какой сюрприз пострашнее не нарисовался! – обрубил Академик.
- Смотри! Доцацкаешься с ним! – огрызнулся Шнек.
- Иди, я сказал! – и Академик грозно посмотрел на Шнека.
- Ладно! Иду уже…
- Проходи, дед. Рассказывай, что это у нас за священник объявился? О чём говорили? Почему не послушал меня и пригласил в дом? Когда уедет?
- Я тут еды принёс… - робко начал Иван Степанович.
- Дед! Я тебя прошу! Не компостируй мне мозги! Отвечай на мои вопросы!
- Так я и говорю, значит. Это нашенский, Кургутумский. Они в начале девяностых в город подались. Он мне как родной. Не могу же я своего так! Прости меня, Пётр Ильич! Только, видишь ли, какая петрушка то, он сюда насовсем приехал. Храм, говорит, строить будет. Скоро и рабочие приедут, недели через две. Говорит, по благословению чьему-то приехал. Деревню, говорит, возрождать будет. Как же я его при таком раскладе то? Ведь о нём и в районе знают, и в городе, и даже в Москве. Он нонче оттуда.
- Я так и знал. – академик задумался. -  Ты ему про нас зачем рассказал?
- А откуда вы… - совсем растерялся Иван Степанович.
- А как ты думал? Доверяй, но проверяй! И что он?
- Обещал не соваться и никому не рассказывать.
- Так я ему и поверил. Сдаст ведь!
- Не сдаст! Я за него ручаюсь!
- Как ты можешь за него ручаться, если даже своего слова сдержать не смог! То же мне, защитничек нашёлся! Ладно, слушай сюда. Как хочешь, но одолжи у него рясу поповскую, найди пару-тройку мешков здоровых, лучше три, два из них набей чем хочешь, хоть мусором, один пустой оставь, и отнеси всё в его лодку. Положи туда еды и пополни горючку. Мы сегодня ночью уйдём на его лодке, будто течением лодку подмыло и унесло. Что хочешь делай, но если не выполнишь моей просьбы, пеняй на себя. Шнек в этот раз я сдержать не смогу! Понял!
- Понял. – Опустив голову, молвил дед.
- Вот и хорошо. Теперь давай хавчик и ступай, пока Шнек не очухался.
- Пётр Ильич!
- Что ещё?
- Не ходи с ним!
- Что за новость? Неужто задумал чего?
- Не по пути тебе с ним, понимаешь? Ты ведь другой!
- Допустим, а что ты предлагаешь?
- Я для него всё приготовлю, как ты велел, и пускай он катится на все четыре стороны!
- А я что?
- Оставайся! Мы тебя в обиду не дадим!
- Свежо питание…
- Что?
- Да, это я так. И что я тут делать буду? Ты мне предлагаешь в этой избушке гнить до конца дней моих? Значит, я так и не увижу своих? Ты что, дед!
- Петр Ильич, ты же умный. Сообрази сам. Вас всё одно поймают. Только здесь ты под прикрытием моим будешь, с рабочими смешаешься приезжими, жизнь новую начнёшь, а с твоими мы что-нибудь придумаем.
- Ты сам-то понял, что сказал? Сам себе противоречишь! Всё одно поймают, и новую жизнь начнёшь! Врубаешься?
- Может, я и не совсем ясно излагаю, но мне так кажется, что недурно я придумал.
- Да, понял я. Может ты и прав. Подумать надо. А главное, как Шнека одного отправить? Он же сразу заподозрит что-то.
- В общем, мне больше нечего сказать. Думай, Пётр Ильич. А что ты попросил, я сделаю. Ну, я пошёл?
- Ступай.
Иван Степанович шёл домой и какая-то лёгкость появилась. «Видать, хорошее я дело придумал. Хороший он, этот «Чайковский», только как загнанный в угол зверь огрызается. Но ничего, приручим, отогреем. Витёк поможет. А всё же, с участковым по душам поговорить придётся. Он хоть и редкостный законопослушник, но с совестью в ладах, да и связи у него хорошие, может получится помочь…» - думал дед.
- Проводил деда? – спросил Шнека Академик.
- Скользкий он какой-то! Не нравится он мне.
- Ты ему тоже. Ладно, слушай сюда. Проблема у нас серьёзная. Это священник не просто приехал, через несколько дней сюда рабочие приедут, будут обживаться и церковь строить. Сечёшь! Валить отсюда надо! Я договорился с дедом, что он нам обеспечит путь к отступлению. На поповской лодке уйдём сегодня же ночью. Только сделаем так. Я ему сказал, что уйдём мы вместе. Но не могу я доверять ему на все сто. Поэтому пойдёшь один. Я здесь останусь. Проконтролирую.
- А как ты потом?
- Ты спускаешься по течению километров на десять вниз. Найдёшь подходящий затон, загони лодку под какие-нибудь деревья, что бы с вертака не было видно, закидай ветками, ну, сообразишь. Ждёшь ровно сутки, если меня нет, значит садишься в лодку и чешешь дальше сам. Но, я думаю, мы пойдём до устья вместе, дальше всё равно надо будет разбегаться. Только не вздумай сразу мотор заводить! И вот ещё что, оставь мне какой-нибудь ориентир на берегу. Во, хотя бы эту занавеску на ветку повесь.
- Не дебил я! Только одного понять не могу, как ты до меня доберёшься?
- Видел там, на берегу две бочки?
- Да.
- А вот верёвка. Я их свяжу и как на плоту спущусь. Сам понимаешь, на бочках мы вдвоём не свалим далеко!
- И всё же, почему ты не хочешь вместе и сразу? На мне эксперимент решил поставить?
- Да ты не дебил! Ты хуже! Я же за ними следить буду!
- До утра они на берег не пойдут, значит ночью всё спокойно будет, а утром я сам нарисуюсь перед дедом, мол, куда падла лодку дел?
- Так они сразу искать станут.
- Не станут. Дед с пониманием, шуметь не будет, да и я не дам.
- Что-то как-то сырыми нитками всё. А может и прокатит.
- Должно прокатить! Иначе нам отсюда не выбраться. Когда мужики приедут, нас точно повяжут, а нам надо успеть реку пройти до их приезда. Времени на раздумья у нас нет.
- А другого варианта нет?
- А ты подумай!
- А чё я? Ты Академик, ты и думай!
- Вот я и придумал. Походу, другой альтернативы нет. Дед сегодня вечером придёт, всё доложит. Если он не подготовил, то я тебе его отдам, но если он всё сделает, то ты его пальцем не тронешь! Понял!
- На кой он мне сдался! Я бы лучше его внучку оприходовал. Хорошая тёлка.
- И не вздумай! Малолетку не тронь! Скоро у тебя всё будет! Только доберись до своих!
- И доберусь! Назло всем козлам и сукам!
- Вот это правильно. А теперь, давай жрать и пошли следить.
- Нет! Не правильно! Во-первых, надо идти к ним и чтобы они под присмотром всё сделали. Во-вторых, надо стволы у деда взять, рацию из строя вывести. И, в-третьих, уходим вместе.
- Опять, двадцать пять! На кой тебе светиться? Мало ли, что дед видел, так ещё всем показаться хочешь. Может ты свою рожу на доску почёта повесишь и подпишешь: «Здесь был Шнек»? Не надо туда ходить, а проследить надо. Ружьё у деда одно. Я узнавал, – соврал не моргнув Академик. – И патронам лет двадцать, может и ствол разорвать. А потом, грех это в тайге убогих без ствола оставлять!
- Не, я не понял, Академик! Ты чё! С каких это пор ты гуманистом стал? Нам шкуру свою спасть надо, а ты про деда втираешь! С одним могу согласиться, пускай всё соберут, а потом я к ним в гости нагряну. Рацию нахрен заберу и ствол. И ты мне не указ!
Пётр Ильич понял, что вся стратегия, которую он на скорую руку придумал развалилась как карточный домик. Он никак не мог допустить, чтобы пострадали дед и его семейство. Тогда он решился на отчаянный ход.
- Ладно, будь по-твоему. Только к ним первым пойду я. Если через пять минут меня не будет, заходишь, а там по обстоятельствам.
- Это другое дело. Но уходим вместе и точка!
 
Иван Степанович вернулся домой весь взволнованный.
- Ну что? Они тебя не тронули? – спросила Николавна.
- Так, все вопросы потом. Витёк, ну-ка, пошли, поговорим, – серьёзно сказал Иван Степанович.
- Да-да, конечно, – отец Севастьян вскочил и последовал за дедом на улицу.
- Значит так. Есть две новости, плохая и хорошая. Хорошая, то, что они испугались приезда рабочих и хотят отсюда сбежать. А плохая, то, что тебе придётся отдать им свою лодку и балахон твой поповский.
- Так разве это плохая новость? Мне ничего не жалко! Во имя Отца и Сына и Святаго Духа! Господи, прости им их прегрешения! Ведь не ведают, что творят…
- Да, хватит тебе тут проповедовать! Отдаёшь – молодец! Узнаю Витька. Ты всегда был шабутной, но добрый парень. Тогда так, пошли, всё в лодку положим, надо им ещё бак заправить. У тебя, видать и капли не осталось, на парах приплыл…
- Ну, почему же, литра три осталось.
- Именно! А у тебя ряса то одна, или ещё есть?
- Есть. И для праздников тоже есть.
- До праздников нам ещё дожить надо! Пошли.
Серая туча заволокла полнеба и начала плакать мелкой моросью. Но не Иван Степанович, не Отец Севастьян не обращали внимания на непогоду, и только изредка протирая лицо рукавом, разгоняли по щекам зависшие на бровях и ресницах капли. Отец Севастьян забрал из лодки оставшиеся вещи и столярный инструмент, аккуратно запакованный в целлофан. Вместе с Иваном Степановичем наполнили в сарае бензобак, там же набили один из мешков старой соломой, а в освободившийся целлофан Севастьян сложил свою черную рясу. Дождь разошёлся не на шутку и хлестал уже толстыми струями, подгоняемыми порывами ветра. Отнеся всё в лодку, они вернулись домой.
- Так можно в конце концов рассказать, что происходит! – набросилась на них Василиса Николавна.
- Вася! Ты меня знаешь! Не приставай сейчас! Дай лучше сухую одёжу.
- Ага! Значит, не приставай! А я тут с ума схожу!
- А ты не сходи! – резко отрезал дед.
Время тянулось. Каждая минута казалась вечностью. Плотные серые тучи сократили день. Вдруг в сенях скрипнула половица. Дверь открылась и на пороге появился Пётр Ильич.
- Я сразу к делу, – тяжело дыша сказал Академик – Шнек что-то заподозрил. Хочет забрать рацию и ружьё. Если я через пять минут не выйду с этим на улицу, то он придёт сюда сам и церемониться не будет. У него есть нож, которым он виртуозно владеет. С момента, как он надумал им воспользоваться до смертельной раны проходит не более двух секунд. Что делать будем?
- Да уж. И что вы сюда препёрлись! – вымолвил дед.
- Господи Иисусе Христе, отведи от этого дома горе, не дай погибнуть в руках злодея… - тихо молился Отец Севастьян.
- Я хоть мужик и сильный, но нет у меня такой реакции. Если он поймёт, что я против него, то несдобровать нам всем. – продолжал Академик.
- Да что же это теперь с нами будет-то! – запричитала Василиса Николавна.
Настины глаза налились слезами и она прижалась к бабушке.
- Хватит сопли жевать! Настя, ты стволы спрятала, как я велел?
- Да, деда.
- Хорошо! Но у меня ещё одно ружьё есть за третьей доской над кроватью. Там ещё дырка от сучка есть. Настя. Хватит реветь! Ступай, дёрни на себя эту доску, она едва прибита, и принеси ружьё. Быстро! Теперь так, все уходят в спальню, мы с Петром остаёмся.
- Не по-человечески это! Я тоже останусь! – отвлёкшись от молитвы промолвил Севастьян.
- Не надо это! – ответил дед.
- А я всё равно останусь! – спокойно и уверенно сказал Севастьян.
- Да, чёрт с тобой! Некогда сейчас пререкаться. Настя! Ну, где ты?
- Не чёрт, а Господь наш! – тихо поправил Севастьян.
- Хоть Бог, хоть чёрт, лишь бы уцелеть! – огрызнулся дед.
- С Богом уцелеем, а с чёртом пропадём, – опять тихо сказал Севастьян.
- Послушай, Витёк! Не доводи до греха! А то я тебя…
В этот момент появилась Настя с ружьём. Её заплаканное лицо, испуганные глаза и худые трясущиеся руки подействовали на всех магическим образом. Замолчали все и разом. Только дед ещё больше посерьёзнел и велел исчезнуть Насте и Василисе Николавне. Он проверил ружьё, лихо обходясь одной рукой, снял с предохранителя и опустил стволом вниз, держа палец на спусковом крючке.
- Две секунды, говоришь… Посмотрим, кто из нас ловчее… - загадочным тоном произнёс дед.
- Прямо, вестерн какой-то, – вырвалось из уст Академика.
- А ты не ругайся! Встань слева от двери за занавеской и полено возьми на всякий случай. Усёк!
- А мне что лучше делать? – спросил Севастьян.
- А хрен тебя знает… Молись, чёрт с тобой…
- Не чёрт, а Господь наш Спаси… - не успел он продолжить, как дверь резко открылась и в избу молнией ворвался Шнек.
- Что, сука! Я так и знал, что ты предатель. Жаль, что поздно врубился, – прохрипел Шнек, выхватил нож и с разворота, даже не глядя на Академика, вонзил в него свой нож. В тот же миг раздался выстрел. Оба беглых ещё мгновение стояли и смотрели на деда ошеломлёнными глазами, потом разом рухнули на пол друг на друга. Всё стихло. Дед и Севастьян стояли в немом оцепенении, оглушённые выстрелом и поражённые случившимся.
- Они что, мертвы? – спросила появившаяся в дверном проёме Василиса Николавна.
- Ещё не знаю, – обречённо ответил дед.
Отец Севастьян бросился к лежащим на полу, припал на колени и стал прислушиваться.
- Кто-то из них живой, – радостно воскликнул Севастьян. Он осторожно стащил Шнека с Академика.
- Этот агрессивный человек мёртв, – констатировал Севастьян, – а второй без сознания, но ему срочно требуется медицинская помощь. Рана открытая и кровь хлещет сильно.
- Ой, батюшки! Сейчас принесу воду и бинты, – тихо произнесла Николавна и поторопилась на кухню. Уже через полминуты Николавна была уже возле Академика и занималась его раной.
- Ну, что, Пётр Ильич, очнулся? – спросил дед у зашевелившегося Академика.
- Вроде, да, – простонал он. – Только уж очень больно.
- Терпи, боец. Рана глубокая, но несерьёзная. Скажи спасибо моему мужу, что вовремя подстрелил этого гада и не промахнулся, – не отвлекаясь от дела, сказала Николавна.
- Спасибо вам, Иван Степанович! Я вам теперь жизнью обязан! И как это вы так, не целясь?! – благодарил Пётр Ильич.
- Да уж, прям… Ладно, ладно. Ты давай, держись, – произнёс дед задумчиво, и добавил, – А что же теперь делать то? Надо Владленычу сообщить. Всё тайное рано или поздно станет явным, поэтому считаю нецелесообразным скрывать данный инцидент.
- Николай Степанович! Постой! Может не надо! Они же вас загребут за убийство и меня снова посадят. Ой-ёй-ёй… - застонал Пётр Ильич от боли.
- В чём-то он прав, – добавил Севастьян.
- Значит так, Петра мы сейчас отвезём к остякам к Прасковье. Она его на ноги быстро поднимет, да и спрячут они его так, что мать родная не найдёть. Севастьян, поможешь мне. Николавна, а ты прибери здесь всё за Петром, а этого гада даже не трогай, пускай лежит. Настя, помоги бабушке. Нечего мёртвого бояться, живой он был куда страшнее… А я пошёл вызывать Владленыча. Пока они доберутся, мы успеем Петра увезти, – серьёзно произнёс дед.
- Иван Степанович, я так думаю, у нас проблемы будут, – неожиданно произнёс Севастьян.
- Почём знаешь? – спросил дед.
- Сами посудите, на ноже кровь Петра, на полу тоже, – пытался вразумить Севастьян.
- Смоем, – непреклонно отвечал дед.
- Не-а, не получится! Нынче такие технологии, что они мигом вычислят.
- Хорошо, скажем – сбежал.
- Куда сбежал?! А следы где?  Да ещё с ранением! Подождите, давайте подумаем.
- А ведь дело говоришь, святой отец. Что же это я сразу не додумался. Вот старый осёл! И что теперь делать? – растерялся дед.
- Вы говорили, что ваш этот участковый… Почему я его не помню? Но это не важно. Человек с пониманием и с глубоким уважением к вам, – продолжил Севастьян.
- Допустим, – согласился дед.
- Мы сейчас Петра увозим для оказания медицинской помощи, – даже и не лукавим.
- Так, и что?
- Как что? Участковый приезжает, осматривает место, вы его в сторонку отводите и всё ему объясняете, может он как-нибудь расследование своё пустит по иному направлению…
- Хотелось бы верить… Но он знаешь какой?! Анискин отдыхает, всю душу вымотает, а честь мундира не посрамит… Да уж. А ведь другого варианта похоже и нет. Ладно, будь по-твоему, а там поглядим. Иду сообщать, а ты лодку готовь, – распорядился дед.
«Кургутум вызывает участкового. Кургутум вызывает участкового» - из комнаты доносился голос Ивана Степановича. «Да. Феликс Владленович, я тут за тебя работу сделал. Приезжай срочно. Что говоришь? Не понял. Повтори. Что? А-а, беглого на тот свет отправил, окаянного. Жду! Конец связи.»
- Так, одно дело сделано, – сказал дед, возвращаясь к Петру. – Ну, как? Переезд осилишь?
- Попробую, – хрипло ответил Пётр.
- Тогда в путь. Всё, девчонки, ждите. Мы скоро. Давай помогу встать.
- Я пока и сам справляюсь.
- Добре, пошли скорее.
Севастьян приготовил в лодке лежанку для Петра. Пётр улёгся. Его лицо дёргалось и перекашивалось от боли, но он терпел и не издавал не звука.
- Поехали, – сказал дед, оттолкнув лодку от берега и ловко, но неспешно запрыгнув в неё.
- С Богом! – прошептал Севастьян, завёл мотор и помчались они, взрезая водную гладь.
 
- Чую, беда будет. Ой, чую… - говорила себе под нос Николавна, нервно подметая в прихожей песок с обуви Петра, – А возле этого окаянного подметать не буду. Пущай лежит в грязи.
- Бабуль, не пугай меня. Я и так себе места не нахожу, – всхлипывая и размазывая слёзы по щекам, просила Настя.
- А ты не слушай. Иди вон лучше, картоху почисти, а то мужики вернуться, а мы тут в соплях все, – строго приказала Николавна. Настя от испуга перестала плакать и скрылась на кухне.
 
Остяки встретили деда с радостью. Пытались пригласить в чум и соблюсти все церемонии по случаю появления дорогого гостя. Его все знали и уважали. На Севастьяна же смотрели искоса и настороженно, но дружелюбно. Иван Степанович с большим трудом смог прервать столь назойливое гостеприимство и объяснил причину визита. Надо отдать должное остякам, они тут же запрягли оленей, аккуратно перенесли на нарты Петра и тотчас увезли его к шаманке-знахарке, которая жила отдельно от поселения в нескольких километрах на берегу какого-то священного ручья. Напоследок Петр ещё раз поблагодарил деда и напутствовал: - Дорогой Иван Степанович, спасибо Вам! Но, если что, нигде и ничего не подписывайте! Не повторяйте мои ошибки! Может ещё и свидимся…
   Коли не удалось усадить деда возле костра, остяки решили одарить его в дорогу подарками, положив в лодку солонины, вяленой рыбы и стопку свежих лепёшек.
 
Вернулись они в аккурат. Только и успели вылезти из лодки, как послышался вдалеке натужный рёв глиссера на воздушной подушке.
- Молодцы мы с тобой, успели, – удовлетворённо произнёс Иван Степанович.
- Слава Богу! Господи, Милостивый, прости нам все наши прегрешения, -  тихо произнёс Севастьян.
Из-за поворота появился белый «Хивус» с синей полосой.
- Никогда раньше не видел такое чудо-технику, – сказал Севастьян.
- Техника и впрямь чудо, только жрёть много, – с усмешкой прокомментировал дед.
«Хивус» на полном ходу залетел на берег, развернулся и, опустившись на брюхо, стих. Из открывшейся дверцы вышел коренастый пожилой человек в милицейской форме и папкой под мышкой. Это был Феликс Владленович собственной персоны. Следом появились два сержанта с автоматами наперевес, молодая симпатичная барышня в серой юбки до колен и накинутой поверх белой блузки ярко-красной куртке. Её крашенные под блондинку распущенные волосы шаловливо теребил лёгкий ветерок. В правой руке она несла какой-то чёрный чемоданчик. За ней вышел бородатый человек в свитере крупной вязки с рисунком, напоминающим несуществующую в мире цветную корову, так велики и аморфны были разноцветные кляксы на бежевом фоне.
- Здравствуй, Иван Степанович. Что у тебя тут стряслось? Имей ввиду, если вызвал не по делу, будешь штраф платить. Видишь, сколько я сразу народу привёз. Кстати, познакомься. Это Володя и Сергей, а это наша несравненная Аллочка – криминалист, а это Борис Иосифович. Как ты догадался по отчеству, он у нас по медицинской части. – Улыбаясь, произнёс участковый.
- Здравствуй, «Анискин». И вам всем доброго здоровечка. Помнишь Витька? Так вон он каким стал. Нынче отец Севастьян, – поддерживая общее настроение, приветствовал дед, еле сдерживая волнение.
Обмен рукопожатиями оказался каким-то формальным.
- Помню его. Много кровушки попил у нас всех. Хорошо одумался, – не особо обращая на Севастьяна внимание, продолжил, - Ну, торжественная часть окончена. Теперь к делу. У нас мало времени. Скоро сюда вертолёт прилетит с представителями колонии, следователем и всякой шушерой, – резко изменившись в лице на серьёзный и строгий лад, сказал «Анискин».
- Пойдёмте в дом, там и поговорим. – Ответил дед.
«Как же я мог забыть Феликса?» - думал Севастьян, - «Хотя, что удивительного, я же от него бегал, а не к нему, вот и запамятовал. Он мне тогда не нравился, да и сейчас не вызывает симпатии. Господи, прости меня!»
- Добегался, – тихо промолвил Феликс, не обращая внимания на испуганных Настю с бабушкой, и только разглядывал труп «Шнека». – С ним всё ясно. Теперь рассказывай, как дело было. Чья кровь на ноже? Кто из вас ранен? А где второй? – начал сыпать вопросами «Анискин».
- Это кровь второго. Его нет, – робко ответил дед.
- Как нет? Убёг что ли? – доставая бумаги из папки, поинтересовался Феликс.
- Давай, отойдём на свежий воздух. Я тебе всё расскажу без свидетелей, а там решай, как знаешь, – предложил Иван Степанович.
- Любишь ты всё усложнять. Ладно. Будь по-твоему. Алла, Борис! Приступайте. Мы скоро, – скомандовал Феликс.
Дед предложил расположиться на лавке за околицей.
- Ну, давай, рассказывай, – усаживаясь сказал Феликс.
Иван Степанович рассказал, всё как было. Единственно, в чём он не собирался сознаваться, так это куда подевался Пётр.
- А знаешь что? А ведь ты легко можешь пойти по статье… - неожиданно произнёс Феликс.
- Это за что, интересно? – удивился Иван Степанович.
- Я, конечно не следователь, ему виднее, но за убийство у нас статью не отменяли, это раз, а во-вторых, за укрывательство преступника. Понял? – стальным голосом ответил Феликс.
- Как же так! Ты же меня знаешь! Я никогда супротив закону! Этот бешенный зэк с ножом чуть своего напарника на тот свет не отправил, а я что по-твоему, должен был смотреть, как человека на наших глазах убивают, а потом нас как поросят?!...  А спрятал я второго потому как не виноват он вовсе! Нечего невинному за колючей проволокой делать! Он спас нас от этого гада, – нервничал дед.
- Это ему зачтётся, если доказать сможем. Для меня твой спаситель – обычный преступник и мне нет никакого дела до него, кроме как поймать и сдать куда следует, а ты мне, друг мой ситный, мешаешь! Я ещё не знаю, как тебя от тюрьмы отвести, а он мне тут в благородного играет! Хороший ты человек, но такой дурак! Что ты мне раньше не сообщил, когда они только появились?! Мы бы спецов подтянули и по-тихому взяли бы, так нет. Всё норовишь по-своему сделать. Когда все уезжали в город, не поехал. У всех дети в школу ходят, а он заочно внучку обучает. Да, как это вообще возможно в наше-то время! Хватит уже самовольничать! Допрыгался! Тебя в тюрьму, этого в крематорий, второго обратно на зону с почти пожизненным, Настьку твою в интернат, а бабка будет передачки носить любимому мужу. Только, долго ли ты в тюрьме протянешь? – Феликс немного помолчал и продолжил. - Ну, хорошо. Ты сам вызвал нас, вроде как явка с повинной, при хорошем адвокате, может условно дадут с учётом опекунства и безупречной жизни. Но укрывательство преступника тебе никто не простит. Рассказывай, где он сейчас.
- А я тебя своим другом считал… - задумчиво произнёс дед.
- Вот только не надо! Не путай дружбу и службу! Ты меня тоже знаешь! Долг для меня превыше всего! И точка!
- А раз точка, тогда сажай! И не глуми мне голову!
- Ох-ох-ох! Раздухарился. Тебе проще, чем мне. Ты сам посуди, как поступать то? Я присягу давал? Давал. Дружбой дорожу? Дорожу. Но государственный долг выше личных отношений. У нас, поэтому и страна по швам трещит, что все друг друга покрывают. Вот бы сюда Ёсю Сталина, да Феликса…
- Ну, Феликс уже здесь, так что Сталин отдыхать может, – ехидно промолвил дед.
- А ты не ёрничай! Ишь, врага народа из меня сделать хочет.
- А что делать то? Вот он, рядом сидит!
- Ах ты, контра недорезанная! Ладно. Поговорим позже. Вот и следователь с товарищами летят. А ты подумай, подумай…
- Нечего думать. Пойду сдаваться, раз всё против меня. Но Петра не сдам, так и знай.
- А, ну тебя.
Вертолёт неумолимо приближался, натужно пыхтя выхлопом и посвистывая лопастями. Приземляясь, он разметал всю прошлогоднюю листву и поднял песчаную бурю. Едва вращающийся винт принялся провисать под собственной тяжестью, как на землю ступил невысокого роста, коренастый и спортивного телосложения молодой человек в джинсах, свитере поверх рубашки и спортивных кроссовках.
- Здорово, Владленыч, – поздоровался он, подойдя поближе. – Докладывай, что у тебя и как.
- Здравствуй, Фомич. А что докладывать? Труп в доме. Им уже занимаются мои ребята. Вот наш герой, Иван Степанович Волгин. Он то и помешал, по крайней мере, одному из беглых скрыться от правосудия. Защитил родных своих. Всё в рамках самообороны, – докладывал Феликс Владленович.
- А ты, как всегда в адвокаты играешь, – усмехнулся следователь. – Разберёмся. Надо место осмотреть, допросить. Сколько здесь народу?
- Ваня, жена его, да внучка. И ещё священник.
- Священник? Чего это он здесь делает? Покойника уже отпевает? – снова усмехнулся следователь. – А твоих сколько?
- Криминалист, медик и два сержанта.
- Они у тебя тут маршировали, что ли туда-сюда? Смотри, всё затоптали, – раздражённо рявкнул Фомич. – А где твой дед?
- Да, вон он идёт, – ответил Феликс.
- Давай его в дом. Разбираться будем, пока «колонисты» не приехали.
- Хорошо.
Следователь прошёл в дом.
- Здравствуйте. Я следователь районной прокуратуры Филонов Сергей Фомич. Так-так, – не дожидаясь ответа от домочадцев, он склонился над трупом. – Медицина, что скажешь?
- Обычный огнестрел из охотничьего ружья калибра двенадцать, дробь четыре нуля. Выстрел произведён с трёх метров, приблизительно четыре часа назад, – вальяжно отрапортовал Борис Иосифович.
- Алла, привет. Что ты нарыла?
- Привет, Серёж. Нож тут. Отпечатки на рукоятке покойного, а вот чья кровь на лезвии и на полу с этой стороны, – она указала место, -  это уж ты сам разбирайся.
- Ясно всё с тобой. Дактилоскопию у всех сделала?
- Ещё нет.
- Так делай, чего ждёшь?
- Ну, где наш герой? Алла, иди сюда, начни с деда. Хозяйка, где можно расположиться?
- Проходите на кухню, там вам удобно будет, – предложила Николавна.
- Спасибо. Пойдёмте со мной, –  и он поманил рукой деда. – Присаживайтесь. Рассказывайте всё по порядку.
- А что рассказывать то? Пришли беглые, значит. Кроме нас тут нет никого. Как я понял, лодку у нас хотели отобрать, только бензин то я храню в сенях, а без него никак, понимаете? Так и провиантом разжиться, видать хотели, – начал рассказывать дед.
- Стоп! Давайте так. Во-первых, как вас зовут, дата и место рождения, судимы ли ранее? Во-вторых, что значит пришли беглые? Когда они пришли? Откуда? Как поняли, что они беглые? Сколько их было?
- Помилуйте, товарищ следователь, будто вы не знаете! Вам же Феликс при мне говаривал.
- Положено! – твёрдо произнёс Фомич.
- А-а! Так бы сразу и сказали… Нет, ну коли положено, это тогда всегда пожалуйста…
Дед намеренно тянул время, ибо только сейчас пришло к нему понимание случившегося. «Ведь сейчас всех допрашивать начнёт. Ладно, Вася ему мозги запутает, ссылаясь на старость и склероз, а вот Настя! Она же чистая дитя и лукавить не умеет. Расскажет, всё как было. Не намеренно, конечно, но может и Петра выдать. Как же мне всех сберечь то?» - думал Иван Степанович, и решил говорить громко, в надежде, что его будут слышать все.
- Значит так, зовут меня Иван Степанович Волгин, родился в деревне Вельяминово, что под Москвой в одна тысяча девятьсот тридцать втором годе, месяце мае, не то тринадцатого, не то двадцать третьего. Раньше-то в деревнях документов не у всех имелось, но вам то откуда знать, вы ж молодой ишо, - явно гордясь своей неспешной речью, Иван Степанович посмотрел на следователя.
- Хорошо, продолжайте гражданин Волгин, - не отрывая взгляд от заполняемого протокола, произнёс Филонов.
Иван Степанович явно опешил от фразы «гражданин Волгин». Он вдруг почувствовал свою беспомощность, как тогда в сорок первом, когда вышел из леса к оккупированной и подожженной фашистами родной деревне.
- А что продолжать? – робко спросил Иван Степанович.
- Ранее судимы? – не поднимая головы, железным тоном спросил Филонов.
- А-а. Не-е. Не был, - нервно ответил дед.
- Дальше.
- А что дальше?
- Мне что, каждое слово из вас клещами вытаскивать? – наконец оторвавшись от бумаг и злобно посмотрев на деда, рявкнул Филонов. – Вы тратите моё и своё время! Сейчас быстро рассказываем, что и как и всё!
«Да, как же, всё!» - подумал Иван Степанович, - «Это тебе всё, а мне в тюрьму? Ну, нет! Я тебя замучаю сейчас, сосунок. Я думал, ты человек, а ты в начальника поиграть со мной захотел. Ладно. Сейчас ты у меня сполна наиграешься!»
- Я так понимаю, что я вас величать товарищем следователем более не имею права? – спросил Иван Степанович.
- Совершенно верно, нынче товарищей нет, кончились все.
- Значит, как в старые добрые времена – гражданин начальник!
- Прекратите ёрничать! – заорал Филонов, - Здесь вопросы задаю только я! Понятно?
- Понятнее не бывает, гражданин начальник.
- Ну, так что у нас по существу вопроса?
- Гражданин начальник, прошу великодушно извинить меня, но память у меня уже немолодая и я совсем запамятовал последовательность ваших вопросов, а спросить более, как вы сами сказали, я уже и прав не имею.
- Когда вы первый раз увидели преступников? – еле сдерживая свои эмоции, сухо спросил Филонов.
- И снова, прошу великодушно простить меня, но не могу я ответить на этот вопрос.
- Почему?
- Ну, судите сами… - начал было Иван Степанович, но Филонов перебил его: - Судит суд, а я веду допрос.
- Кого? Ой, что же это я? Как  я посмел задать вопрос! Простите меня, гражданин начальник. Я не хотел. Честное слово!
На лбу Филонова проступил пот, по земляного цвета щекам пошли розовые пятна, ходуном заходили желваки. Следователь достал из кармана платок и протёр лоб.
- У вас вода есть? – спросил Филонов.
- Это тоже для протокола? – вырвалось у деда, - Ах, простите. Да! Конечно! Целая река.
- Ну, всё! С меня хватит! – тихо сказал Филонов, сложил бумаги в папку и быстро вышел из кухни.
Иван Степанович весь светился от радости молниеносной победы. «Слабак!» - подумал Иван, - «Раньше следаки были крепче нервами, что у фашистов, что в НКВД».
- Ну что, дочка, - обратился Иван Степанович к Аллочке. - Немного со мной возни, с одноруким то?
Аллочка засмущалась, но ничего не ответила, собрала свой черный чемоданчик и так же стремительно покинула кухню, оставив деда одного.
- Тебе помочь? – спросил Феликс у проходящего на улицу Филонова. Лицо Феликса не было сострадальческим, наоборот, оно выражало радостное ехидство и гордость за старого друга.
- Если сможешь вправить мозги этому маразматику, я буду весьма благодарен, - не останавливаясь, буркнул Филонов.
Феликс расправил плечи, отчего стал на пол головы выше своего стандартного сутулого состояния и решительно двинулся на кухню.
- Вань, ты чего творишь? Зачем ты довёл человека? – улыбаясь во весь рот, спросил Феликс.
- А чё он? – сквозь смех, молвил Иван, - Как ребёнок, фильмов насмотрелся и давай корчить из себя начальника. А если честно, то, как это всё неприятно! Ведь он со мной разговаривает, будто он меня уже посадил, причём надолго, а если выживу, то он меня всё равно расстреляет, причём саморучно!
- Честно, говоришь? Зачем ты так? Он же вроде поначалу нейтральный был. И знаешь, что страшно? Твои фантазии могут осуществиться! Расстрела нынче нет, а вот пожизненно, с учётом твоего возраста – это вполне возможно. Ладно, давай сделаем так, допрос буду вести я, а он пускай протокол свой пишет. Вопросы буду задавать простые, ответы на них должны быть односложные. Но думай головой, только очень думай. Если он начнёт задавать вопросы, то делай вид, будто не понял вопроса, а я буду как бы переводить тебе их на русский язык. Понял?
- Да.
- Вот и хорошо. Пошёл его уговаривать, - Феликс посерьёзнел и вышел из кухни.
- Фомич, я тут знаешь что подумал, - начал издалека Феликс, - давай-ка я допрошу деда, а ты протоколируй. Пойми, он же войну прошёл, сына похоронил, невестку, тут такое событие, а ты к нему по штампу, как к какой-то заурядной урке. Тем более я его хорошо знаю. Давай, а?
- Нет, ну обидно, понимаешь? Я вроде с ним нормально, а он в дурь попёр. Хочет меня из себя вывести. Понимаю я, что дед нормальный, но ты же сам принципиальный, - сетовал следователь, - хорошо, давай попробуем, но если он и при тебе дурковать будет, то извини, я сделаю всё, чтобы он настоящим дуриком стал, но уже не здесь, а у нас в сизо.
- Не серчай. Всё сейчас будет нормально.
- Ну-ну. Тогда пошли?
- Пошли.
Иван Степанович сидел на табурете, поникнув головой. Жалкий, старый и растерянный. Он никак не мог понять, чему он только что радовался, изводя следователя, какая собака укусила его?
- Иван Степанович, допрос буду вести я. По протоколу положено – участковый Феликс Владленович Прохов. Так как допрос уже был начат, то нет необходимости испрашивать у вас фамилию, имя, отчество и сведения о рождении. В данный момент вы находитесь на пенсии?
- Да, - однозначно ответил Иван Степанович.
- Отлично, вот так мы и построим наш допрос, - удовлетворённо произнёс Феликс и уселся на табурет напротив.
- У вас на иждивении находится несовершеннолетняя внучка. Так?
- Так точно.
- Имеется инвалидность.
- Совершенно верно.
- Государственные награды.
- Имеются. Даже две боевые медали, хотя давать не хотели, так как я тогда сам малолеткой был, но генерал один настоял. Жалко, что под бомбёжку попал, а так бы больше было.
- Хорошо. О трудовых подвигах мы поговорим позже, а теперь к сегодняшним и предшествующим этому событиям. Итак, когда вы узнали о беглых заключённых? Вернее так, вы получили фотографии преступников?
- Да.
- Когда?
- А вот когда учительница, Валентина Ивановна улетала, нам с почтой передали. Дней десять назад, или больше. Нет, больше. Недели две назад. Я уж и запамятовал, супруга точнее скажеть.
- Вы хорошо запомнили лица на фотографиях?
- По правде говоря, качество этих фотографий было весьма негодное для восприятия, но какие-то черты усвоить удалось.
- То есть, вы хотите сказать, что при сравнении фотографии с реальным персонажем у вас могли возникнуть сомнения, так?
- Ну, в общем-то, да. Могли.
- Когда вы первый раз увидели беглых преступников?
- А вот, сегодня и увидел, когда вломились в мой дом. Хорошо, что я  как раз собирался идти пугануть ворон и у меня в руке оказалось ружьё. Ещё хорошо, что рядом со мной никого из родных и близких не было, а то ведь и они могли пострадать, - разошёлся Иван Степанович.
- То есть, вы хотите сказать, что вы встретили преступников на пороге собственного дома один?
- Ну, да. Настя и супруга моя были в комнате.
Феликс незаметно для следователя начал качать головой, всем своим видом показывая, что Иван Степанович уже сделал что-то не так. Но что?
Не давая опомниться присутствующим, Филонов задал вопрос: - Значит, угрозы жизни родным не было? Я правильно вас понял?
- То есть, как не было? Они же находились в доме! – нервно замямлил дед.
Феликс опустил голову и принялся интенсивно тереть затылок рукой.
- Феликс Владленович, - обратилась к участковому вошедшая на кухню Аллочка, - Тут у меня предварительное заключение.
- Давайте сюда, - Филонов вырвал из рук Аллочки бумаги.
- Дура крашенная! – вырвалось из уст Феликса.
- Ну, что вы так нервничаете, Феликс Владленович, будто вы герой сегодняшнего дня? – спокойно произнёс Филонов. – Ой, как интересно! Так- так- так, - изменяясь в лице, бормотал себе под нос Филонов. – Отлично! Аллочка, я ваш должник! Вы свободны.
На кухне повисла гробовая тишина. Первым не выдержал Феликс: - Не томи!
- Да уж! Поверьте, даже не знаю с чего начинать. Хоть и не положено, но я зачитаю кое-что. Итак, установлена разница между температурой окружающего воздуха и температурой лодочного мотора, таким образом можно сделать вывод, что лодкой пользовались сравнительно недавно, не более двух часов назад. Значит, ездили куда! Если восстановить хронологию, то это случилось уже после убийства беглого зэка. Пошли дальше. А дальше совсем всё интересно! Возле последнего дома по главной улице обнаружены следы трёх человек, причём ваши, дорогой наш дедуля, неоднократно тянутся от того дома до вашего и обратно. Что-то можете по этому поводу сказать? Нет? А и не надо! В доме также обнаружены следы пребывания трёх человек. Вы там ещё серп оставили со своими отпечатками пальцев. Серпик, правда стареньки, ржавенький, но это же холодное оружие! Значит вы туда приходили с недоброй волей, но ушли оттуда без боя, значит был между вами сговор. Так, дедуля? – Филонов нервно улыбался.
Иван Степанович опустил голову и потупив взгляд молча смотрел на сучок в половице. Феликс опёрся локтем о стол и подпёр ладонью подбородок, прикрыв пальцами рот, его глаза хаотично что-то искали, левое веко начало дергаться.
- А ещё в лодке обнаружены: вяленая рыба, солонина и совсем ещё свежие лепёшки, - продолжил Филонов. – Ну что, помолчим, или всё сами расскажем? Только из-за уважения к вашему возрасту и заслугам перед родиной, предлагаю вам рассказать всё добровольно и я зачту это как явка с повинной и полное раскаяние в содеянном, но при одном условии, что вы сейчас расскажете сами всё так, как было в мельчайших подробностях и расскажете, куда вы отправили второго, хотя, это для меня уже не загадка. К остякам отправили, да так торопились, что даже не посидели с ними. Вы думаете, что если я молодой, так значит глупый? Ошибаетесь! Я бывал у остяков. Последний, года два назад, у них десять оленей браконьеры убили, я знаю их гостеприимство, когда к ним с миром приходишь. Дары эти от них, значит, и зэк второй у них спрятан. Найти его - вопрос времени, тем более, он ранен. Так как?
- Послушай, Фомич, - не выдержал Феликс, - зачем ты так? Я ж тебя по-человечески попросил.
- Что? Послушай, участковый, может и тебя в это дело вплести? Я это лихо раскручу. Суди сам, пособничество преступникам на лицо, попытка направить следствие по ложному руслу тоже имеется. Ты чего добиваешься? Хочешь служебную проверку? Лишение всех званий и наград? Позорное увольнение? А может, срок хочешь, посидеть с корешем своим на пару? – взорвался Филонов.
- Хватит! – прервал Иван Степанович. – Я полностью сознаюсь в содеянном. Я укрывал беглецов, я их кормил, я убил одного из них, я же спрятал второго, но где, я вам никогда не скажу. Найдёте, значит так должно случиться, но я никогда не нарушу обещание, данное другу. Догадываюсь, что вы мне начнёте сейчас говорить, мол, то не друг, а преступник и нечего его жалеть. Но я уверен в его невиновности, поэтому ему нет места за решёткой, а мне есть, так как я, хоть и преступника убил, но ведь убил! И давайте на этом закончим.
- Эх ты, дед. Ты думаешь, на этом всё закончится? Ошибаешься. Всё только начинается, - устало произнёс Филонов. – Ладно, подписывай здесь и здесь.
В это мгновение в памяти деда вспомнилась фраза Петра: «Дорогой Иван Степанович, спасибо Вам! Но, если что, нигде и ничего не подписывайте! Не повторяйте мои ошибки! Может ещё и свидимся…» Он подержал ручку в пальцах, покрутил её и положил аккуратно на стол. Сел на табурет.
- Ничего я подписывать не буду. Это моё окончательное слово, - выдохнул Иван Степанович.
- Дело хозяйское. Володя, Сергей! Забирайте его как положено, - скомандовал Филонов.
- Встать! Руки! – Володя по привычке достал наручники, но увидев деда с одной рукой, растерялся.
- Не надо никаких наручников. Он и так никуда не сбежит. Просто уведите его, - с некоторым смущением произнёс Филонов.
Деда увели. В прихожей раздались причитания и плач Василисы Николавны. – Деда! Куда ты? А мы? Я с тобой, - кричала Настя.
- Настюша, береги бабушку. Севастьян, я рассчитываю на тебя! -  обречённо обратился к ним дед. – Вася, я люблю тебя и всегда любил! Может, свидимся ещё.
Николавна хотела что-то ответить, но спазм в горле сковал речь. Она бездвижно смотрела ему в след, а из глаз текли слёзы. Она понимала, что больше никогда не увидит своего родного и единственного человека на свете.
- Одного понять не могу, откуда в тебе столько жестокости, - тихо произнёс Феликс.
- Ой, кто бы говорил. Я ж у вас учился. Не надо мне на жалость давить, - Филонов потянулся, откинувшись на спинку стула. Устало зевнул и продолжил, - Я просто выполняю свои обязанности, возложенные на меня государством. Ничего личного, хотя, зря он надо мной принялся издеваться.
- Плохо кончишь, Фомич.
- Не угрожай. Я это слышу каждый раз, но как видишь, сижу перед тобой в добром здравии.
- Недолго тебе осталось, поверь мне. И это не угроза, а предостережение!
Феликс встал из-за стола и стремительно вышел на улицу. Он видел, как бесцеремонно «погрузили» Ивана Степановича в Хивус и заперли за ним дверь на ключ.
Минут через пять приземлился вертолёт с начальником зоны, представителями СКР и прокуратуры, криминалистами, судмедэкспертами, журналистами, телевизионщиками и ещё какими-то людьми в штатском.
Феликс подошёл к Севастьяну.
- Что, приехал возрождать село? Церкву строить? Ну-ну. А для кого? Кому нужна твоя церква здесь? – с отчаянием в голосе выдал Феликс.
- Пока здесь живёт хоть один человек, Храм Божий должен быть! Только Господь поможет пережить все тяготы Василисе Николаевне, Насте и мне. А там, может, и ещё кто присоединиться, - невозмутимо произнёс Севастьян.
- Твои бы слова, да Богу в уши, - решительно сказал Феликс, потом помолчал и добавил, - А может ты и прав.
Севастьян стоял молча и перебирал в руках четки. Его глаза были наполнены скорбью и какой-то неведомой мирному человеку надеждой. Феликс посмотрел на него и будто сознание помутилось в его голове. «А ведь и вправду он человек Божий. Какой глубокий взгляд, пронзительный, как рентген. Не хотел бы я, чтобы он на меня сейчас посмотрел. Да что это со мной? Старею, наверное».
- Знаешь что, Севастьян, - стараясь не смотреть в его сторону, продолжил Феликс, - Пока не поздно, нам надо разработать стратегию спасения Ивана Степановича.
Севастьян тут же как бы встрепенулся, взгляд стал более человечный и на лице появилось что-то отдалённо напоминающее улыбку.
- Ты отвозил с Иваном этого, как его?...
- Петра.
- Именно. К остякам отвозил?
- Да.
- Вот, старый! Мне не хотел говорить, - он помолчал, - А ты почему мне сказал?
- Так ведь вы уже сами обо всём догадались, неправда ли? – загадочно произнёс Севастьян.
- Это ты верно подметил. Прозорливый, стало быть ты у нас... Если честно, я только догадывался, но факты появились подтверждающие. С другой стороны, куда бы вы его ещё дели?
Феликс задумался.
- А у остяков ты из лодки выходил?
- Конечно, я же помогал.
- Чёрт!
- А может не надо его упоминать? С Богом то оно как-то поспокойнее, - сказал Севастьян.
- Знаешь что, святой папаша! Не до Бога сейчас!
- Игумен я, это раз. Во-вторых, Бог всегда с нами! Господи, прости этому человеку его прегрешения…
- Ты что, издеваешься?
- Никак нет, господин участковый.
- Да вы тут все чокнутые! Что дед с придурью, что ты тут в балахоне стоишь. Это не Кургутум, а Канатчикова дача! Дурдом, короче.
- У вас всё ко мне?
- Нет! Не всё! Извольте слушать дальше.
- Если без богохульства, то сколь угодно.
- Ну, спасибо!
Феликс снова задумался.
- Да что же это такое! Не одной умной мысли! Как же всё плохо! Я не знаю, как помочь Ивану! Хорошо, предположим, Ивану мы помочь уже не сможем, но ведь и над тобой угроза зависла, Божий человек!
- На всё воля Божья.
- Я тебя сейчас задушу голыми руками, - возопил Феликс.
- Грех это. Большой грех!
- А доведение до убийства, то не грех?
- А вы успокойтесь. Давайте поговорим спокойно. Что вы как бесноватый?
- Да я. Я сейчас… Я не знаю, что я сейчас с тобой сделаю!
- Давайте я лучше пойду, а вы как успокоитесь, подходите, я не кусаюсь, - спокойно молвил Севастьян.
- Стоять! Я сейчас дух переведу и мы продолжим.
- Хорошо. Стою.
Феликс сделал несколько глубоких вздохов, покрутил немного головой, как бы вправляя шейные позвонки, ещё раз глубоко вздохнул и начал:
- Давай так, я постараюсь не сквернословить и не богохульничать, а ты перестанешь меня поучать и наставлять на «путь истинный». Договорились?
- Давайте попробуем.
- Смотри какая картина вырисовывается, ты приехал незадолго до преступления, ведь так?
- Так точно, - по-военному ответил Севастьян.
- Ты ничего не знал. Так?
- Допустим.
- Что значит, допустим?
- А то, что прямо на берегу мне Иван Степанович всё рассказал.
- Зачем он это сделал?
- Я так понимаю, у него не было другого выхода.
- Возможно. Но, давай предположим, что ты ничего не знал. Ну, для них, - и Феликс мотнул головой в сторону следственной группы, стоящей возле дома, видимо, вышедшей на перекур. – Понимаешь?
- Хорошо.
- Уже лучше.
- Когда бандиты ворвались в дом ты где был?
- Рядом с Иваном Степановичем.
- Очень хорошо!
- Теперь объясни мне, почему Шнек пырнул Петра, а не кого-нибудь из вас?
- Пётр пришёл предупредить нас об опасности, а Шнек проследовал тайком за ним, всё подслушал и его, Петра то бишь, пытался убить как предателя, в этот момент Иван Степанович и выстрелил.
- Вот оно как! Так-так. Погоди! Надо подумать.
Феликс зачесал затылок, поправил сползшую на лоб шапку.
- Слушай, а вот и легенда! Запоминай! Только очень внимательно! Понял?
- На память не жалуюсь.
- Значит так. Ты прибыл, но ничего не знал. В доме у Ивана увидел ружьё и решил вспомнить молодость.
- Хм. Я вроде ещё не старый.
- Ну, подожди! Ну, детство решил вспомнить. Не важно! Короче, дед решил тебе похвастаться, что не разучился ещё метко стрелять. Зарядил ружьё. В доме однорукому это делать сподручнее. Верно? Логично?
- Логично.
- Вы прошли в прихожую, а тут появился Пётр, который в нескольких словах поведал вам, что он не враг вам, а вот его напарник хочет вас всех убить.
- Приблизительно так оно и было, только догадывались мы об этом несколько раньше.
- Вот это ты забудь! Да. И когда ворвался Шнек и нанёс удар ножом Петру, Иван выстрелил в душегуба.
- Именно так.
- У вас у всех состояние аффекта. Мертвый убийца и раненный спаситель, пожертвовавший своей жизнью ради вас. Теряя сознание он убеждает вас в том, что в тюрьму попал несправедливо, его оговорили. Вы поверили и, опять же, не выходя из состояния аффекта, решаете спасти ему жизнь. Как здесь дожидаться медицинской помощи, можно двадцать раз помереть, поэтому вы принимаете единственное верное на ваш взгляд решение, отвезти раненного спасителя к шаманам. Но, как сознательные граждане вы вызываете участкового и докладываете о случившемся практически сразу после случившегося. О том есть запись в журнале у дежурного с указанием времени сообщения. В таком случае, уж ты то точно не становишься соучастником Ивану. Значит, сговора нет. Это уже хорошо! И ты проходишь как свидетель. Сечёшь?
- Секу.
- Молодец! Ведь умеешь разговаривать нормально, когда надо, святой отец! – и Феликс рассмеялся. Он чувствовал какое-то неимоверное облегчение.
- Значит так, сейчас идёшь в дом и прорываешься на допрос, но по дороге позови мне Василису Николаевну.
- Хорошо, я пошёл.
Спустя пару минут Севастьян вернулся с встревоженным лицом.
- Её уже допрашивают, - выпалил он.
- Зачем ты пришёл? Надо было постоять там и послушать, что она говорит, а там уже по обстоятельствам действовать.
- Об этом я не догадался.
- А жаль! Ступай обратно и позови сюда Настю.
- Бегу.
 
- Василиса Николаевна, расскажите нам всё, что вы знаете о случившемся. Имейте ввиду, что мы уже всё знаем, - вёл допрос Филонов в присутствии двух штатских, которые сидели молча и внимательно слушали.
- А что рассказывать, коль вы всё знаете? – начала было Николавна.
- Простая формальность, мы обязаны опросить всех свидетелей происшествия, не более того, - спокойным тоном продолжал Филонов.
- Я была с Настей в комнате, помогала с уроками. Вдруг какой-то шум в прихожей, какие-то голоса, а потом выстрел. Мы с Настей выбежали и увидели двух лежащих друг на друге незнакомых доселе мужчин. Я и не поняла, что случилось. Потом отец Севастьян сказал, что один из них мёртв, а второй сильно ранен. Я перевязала рану и мой муж по рации сообщил участковому. Раненому было сильно худо. Медиков у нас не дождёшься, поэтому решили отвезти раненного людям, более разбирающимся в медицинском деле. А вот куда, к кому, этого я знать не могу. Мне об этом не докладывали. Но, пока я рану перевязывала, у меня сложилось впечатление, что раненный очень хороший человек. Мне больше нечего сказать.
- Предположим, что всё так. Но вот скажите мне, почему вы в течении нескольких дней собирали еду для бандитов, скрывающихся в вашей деревне и не сообщили правоохранительным органам? – не унимался Филонов.
- Как это я им собирала еду? – воскликнула Николавна.
- А вот так! У нас есть все доказательства тому!
- Не правда! Мне, конечно, показалось подозрительным поведение мужа в последние дни…
- Так-так. В чём это выражалось?
- Как-то он мне говорит, собери-ка мне еду в дорогу, хочу белок пострелять, или птицу какую. Такое и раньше бывало, поэтому на первый раз я не предала этому большого значения, но спустя пару часов он вернулся и сказал, что где-то в лесу поставил кулёк с едой, увлёкся охотой, ничего не подбил, а где оставил еду, запамятовал. На следующий день он снова попросил собрать его. Опять, через пару часов возвращается и говорит, что обронил еду в ручей. Ну, что возьмёшь, человек пожилой, с одной рукой, ловкости то уже никакой. А сказать в упрёк не могу, люблю его сильно, да и обижать ущербного человека негоже.
- И что? Разве вы не заметили какие-нибудь изменения в его поведении? Может, нервозность какая появилась?
- Может и появилась. Только он всегда нервничает, когда с охоты пустой приходит. Мужику поперёк лучше ничего не говорить. Меня так мама моя учила, вот я и молчала.
- И сколько он так ходил на охоту неудачно?
- Дня два, аль три, я уже и запамятовала, чай тоже старая уже. Склероз процветает, мозги сохнуть, - ехидно, подражая деду, ответила Николавна.
- Вы что-нибудь ещё можете добавить по существу вопроса?
- Да. Когда моего мужа отпустят? – серьёзно спросила Николавна.
- О-о-о. Это теперь не скоро! Так что привыкайте жить без благоверного, - явно садистским тоном произнёс Филонов.
- Вы очень жестокий человек! Как вас земля терпит!
- Нормально терпит. Если бы не я, то преступность захлестнула всю планету. Поэтому приходится всякую падаль собирать по всей земле и сажать за решётку. Вот здесь и здесь распишитесь и может быть пока свободны. Да, и позовите мне вашего святого отца, - надменно попросил Филонов.
- Чтоб тебе пусто было и земля не приняла, - прошептала себе под нос Николавна.
- Что вы там сказали? – поинтересовался Филонов.
- Восхищаюсь вашим профессионализмом, гражданин начальник, - не моргнув глазом ответила Николавна.
- Это всегда пожалуйста!
 
- Настя, я понимаю, как тебе сейчас тяжело, но это жизнь. Страшная жизнь. Жизнь – это извечная борьба за выживание, за справедливость, за спасение родных и близких, - начал было Феликс.
- Не успокаивайте меня. Я уже взрослая, - серьёзно перебила его Настя.
- А раз так, то слушай внимательно.
Феликс рассказал придуманную с Севастьяном легенду.
- Но лучше, если ты откажешься от дачи показаний, - продолжал Феликс.
- А разве так можно?
- Ты имеешь на это полное право! Во-первых, ты ещё несовершеннолетняя и не можешь допрашиваться без опекуна. В твоём случае это бабушка. Во-вторых, ты имеешь полное право не давать никаких показаний по отношению к родному человеку. Лучше, если ты не поддашься на уловки этого Швондера.
- Кого?
- Прости. Филонова, или ещё кого из них. Только не обзови его Швондером!
- А кто такой Швондер?
- Я тебе потом расскажу, обещаю. А сейчас ступай и позови мне бабушку, если она освободилась.
- Хорошо, - сказала Настя и побежала в дом.
 
В это время полным ходом шёл допрос отца Севастьяна. Филонов открыто издевался над ним.
- Может вам боженька не велит тайну раскрыть? – язвил Филонов. – А может вас бесы обуяли? Говорят, такое со священниками случается. А, нет. Как это у вас? Ложь во благо. Во! – изгалялся Филонов, но Севастьян был невозмутим.
- Слышь, поп, мне до лампочки, что ты в рясе и с крестом! Я знаешь, сколько ваших посадил уже? Прикидываются праведниками, а сами деньги народные приходские на мерседесы и особняки тратите, девок совращаете. Не по Настину ли ты душу, вернее тело, сюда приехал, извращенец в рясе? – расплываясь в зверской улыбке, допытывался Филонов до Севастьяна. А игумен стойко игнорировал любые нападки, твердил заученную легенду и молился, в том числе и за этого «Ирода».
 
- Как, сильно Фомич злодействовал, - спросил Феликс Николавну.
- Терпимо, - местами даже старался быть галантным.
- Вот это ему совсем не свойственно. Ну, да ладно. Что вы ему рассказали?
Николавна слово в слово воспроизвела свой допрос.
- Я ничего не напортила? – с тревогой в голосе спросила Николавна.
- Вы удивительно мудрая женщина! Восхищаюсь вами! Если честно, я не ожидал, что вы так правильно сориентируетесь по обстоятельствам, - высказал своё восхищение Феликс. Николавна поначалу было засмущалась, а потом добавила:
- Разве ж была бы я тогда женой Ване, если б дурой заурядной была?
- И то верно, - только смог вымолвить Феликс.       
 
Доселе тихий Кургутум стал весьма оживлённым местом. Везде сновали блюстители порядка, специалисты, корреспонденты, какие-то в штатском. Неожиданно к Феликсу подошла молоденькая девица с микрофоном в руке, позади неё пристроился парень с видеокамерой.
- Здравствуйте. Телеканал «Сибирь в законе». Представьтесь пожалуйста. Что вы можете сказать об убийстве беглого заключённого?
Далее посыпались вопросы один за одним, но Феликс их уже не слышал, он хотел взорваться от такой бесцеремонности и это ему, можно сказать, удалось.
- Как канал называется? Вы кто такие? Вы в своём уме? Вы хоть знаете, что значит «в законе»? Вы что, из жёлтой прессы? Пошли вон отсюда! Стервятники! – орал во весь голос Феликс.
- Мы не жёлтая! Нас поддерживает местная администрация…- пыталась оправдаться журналистка.
- Пошли вон от меня вместе со своей администрацией в законе!
- Вы понимаете, что вы делаете? Ведь это выйдет в эфир! – продолжала бороться журналистка.
- Навозные, назойливые мухи вы, а не журналисты! Здесь трагедия, а вы бабки прилетели отрабатывать! В законе они! Ишь! Аморальные выродки вы!
- Вы ещё пожалеете об этом, - провизжала журналистка.
- Всё! С меня хватит! Боец! – обратился Феликс к лейтенанту. – Конфисковать камеру и принести её мне, только не дай им кассету вытащить!
Дальше слышалась стандартная для такой ситуации перебранка, типа: «Вы не имеете права!», «У нас журналистская неприкосновенность!» и так далее и тому подобное.
«А боец – молодец. Недаром, хоть и невеликие, погоны носит. Камеру отобрал, из девкиных грудей вырвал диктофон, увернулся от её когтей. А микрофончиком то она побоялась его огреть. Видать, дорогой, потом не расплатится» - говорил сам с собой Феликс.
- Вот. Принёс, - доложил боец.
- А ты молодец! Смышлёный!
- Не, просто это моя сестра старшая, но мы договорились никому об этом не говорить. Только не выдавайте меня, - тихо пролепетал боец.
- Так вот оно что! А я то думаю, как это ты догадался к ней в титьки залезть, - и Феликс расхохотался.
- Я же ей сам советовал диктофон на всякий случай туда прятать, - смущённо признавался боец.
- Ай, молодца! Ладно, повеселил старика от души. Как здесь кассета вытаскивается?
- А вот, на эту кнопочку нажать надо.
- Спасибо. Отдай им аппараты. Пускай не плачут, но предупреди, чтобы ко мне больше не подходили и если чего замышлять надумают через СМИ своё, то я им тоже надумаю, через своё…, - Феликс замешкался не зная, что же такое выдумать равнозначное этой СМИ, но так ничего и не придумав, сказал, - В общем, ты меня понял, боец? Так и передай, что у нас тоже есть три буквы, через которые мы со всеми можем сделать что угодно, даже со СМИ.
Только спустя минуту до него дошло, что он сказал, но было уже поздно. Боец отдавал аппаратуру журналистам и что-то говорил им, после чего Феликс их больше не видел. Зато на свою беду появилась Аллочка.
- А ну, иди сюда! – крикнул Феликс криминалистке.
- Что это вы мне, как собачонке какой? – возмутилась Алла.
- Это я ещё ласково, - негодующе начал Феликс. – Ты совсем свои мозги растеряла? Ты что наделала?
- Что я опять сделала не так? Я же старалась! Ничего не упустила. Вы мною гордиться должны! А вы меня дурой крашеной обозвали! – дрожащим голосом, чуть не плача, но одновременно гордо заявила Аллочка.
- Ты и есть дура! О-хо-хо. Что же это сегодня за день такой?
- Какой?
- Объясни мне, почему ты не позвала меня и не доложила сначала мне о предварительных заключениях? Почему ты припёрлась сразу на кухню и при Фомиче рассказала всё? Ты не понимаешь, что вот этому человеку, замечательному человеку, прошедшему войну, не берёгшему свою жизнь и в мирное время, ударнику комсомольских строек, коммунисту, человеку, похоронившему сына и невестку, воспитывающего внучку в нечеловеческих условиях, ты, дура крашеная, жизнь загубила всего одним неверным поступком! Когда же вы думать-то начнёте не только о себе? Эгоистичное поколение гордецов и плебеев. Старалась она! Выслужиться она хотела! Душегубка! Сгинь с глаз моих на веки! Из-за тебя мой товарищ в тюрьму сядет. А ты иди, выслуживайся, может тебя Фомич к себе в прокуратуру заберёт? Так и то лучше будет, хоть рожу твою смазливую видеть больше не буду! Убирайся!
Аллочка вся в слезах стремительно пошла прочь. Феликс продолжал стоять как изваяние, всматриваясь в плывущие причудливые облака над тайгой и непереставая думал, как ему помочь Степанычу. В какой-то момент он посмотрел в сторону Хивуса, в котором сидел Иван и с удивлением принялся наблюдать за происходящим на берегу. А происходило следующее: сквозь зарешетчатые окна Хивуса можно было разглядеть, как Иван Степанович метался от окна к окну, что-то явно нецензурно кричал и был похож на разъярённого тигра в клетке. Вокруг Хивуса с невозмутимым видом, размахивая кадилом ходил Севастьян и читал какие-то молитвы, стараясь заглушить Иванову брань.
- Что за невидаль? – спросил во весь голос Феликс у самого себя. – Надо пойти разобраться.
Участковый неторопливо спустился на берег и не обращая внимание на Севастьяна обратился к Ивану Степановичу:
- Что это он с тобой делает? Никак злых духов отгоняет, - с некоторой иронией спросил Феликс.
- Хуже! Этот ненормальный решил меня крестить! Меня! До мозга и костей, коммуниста! – возмущался не на шутку дед.
- Сейчас разберёмся, - протяжно молвил Феликс. – Святой отец, не соблаговолите  объяснить, что здесь происходит?
- Не мешайте! Провожу обряд крещения раба Божьего и нарекаю оного, Иоанном.
- Батюшка, а вам не кажется, что вы делаете это вопреки доброй воли подозреваемого, ой, простите, ну, как там у вас это называется?
- Я же просил, не мешайте.
- Боюсь, что без вмешательства правоохранительных органов этот беспредел прекратить не получится, - обратился Феликс к Ивану.
- Так обратись! – взмолился Иван.
- А вы что скажете на такой расклад, святой отец?
- Хорошо, я отвлекусь на минуту, чтобы вы всё поняли, но дайте мне слово, что более не помешаете мне, - обратился Севастьян к Феликсу.
- Валяй, но я не торгуюсь. Сможешь убедить – мешать не буду, не сможешь – пеняй на себя.
- У вас в районе хорошие адвокаты есть? – начал Севастьян.
- Есть пара неплохих?
- А хорошие? Нет, отличные? Которые за последние несколько лет ни одного дела не проиграли?
- Таких, пожалуй, нет. А какое отношение имеет сие действо к адвокатам?
- Самое, что ни на есть прямое. У нас в патриархии тоже юристы и адвокаты имеются. Я в хороших отношениях с одним очень грамотным адвокатом. Его можно было бы привлечь в защиту Ивана Степановича.
- Ой, ли?
- Дело я говорю, Феликс Владленович!
- А чем наши хуже?
- А сколько стоят ваши?
- Мда, об этом  я как-то позабыл, что у нас всё за деньги, причём большие.
- Вот! И я об этом!
- А причём тут кадило твоё?
- Так ведь не будет наш адвокат нехристю помогать.
- Разве? А я думал православие велит всем помогать. Не так, что ли?
- Так-то оно так, но не совсем так.
- То есть?
- Сейчас не время. Просто поверьте, что с помощью нашего адвоката, шансы на освобождение из зала суда возрастают многократно, но мне надо его сперва крестить, иначе помочь ему будет некому.
- Понял твой замысел! А ты вовсе не глуп, хоть и молодой ишо. А правильно ли ты его крестишь? Я вроде слыхал, в купель его надо, да в алтарь завести.
- Купель я ему устрою, а всё остальное не важно, так как случай не терпит отлагательств и он исключительный.
- Ну, тебе виднее. Продолжай! – разрешил Феликс.
- Что? Почему он опять машет кадилом подле меня? – возмущался Иван Степанович.
- Извини, дорогой мой. Так надо! Ради твоего же спасения надо! Так что смирись и терпи! Я  ещё подойду, - произнёс Феликс и с еле удерживаемой улыбкой пошёл в сторону дома. «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.» - доносилось вслед. Но не успел Феликс дойти до дома, как с реки послышались истошные вопли, межующиеся деревенским красноречием. Он обернулся и застыл на месте от увиденного. Севастьян черпал ведром холодную воду из реки и выплёскивал её в открытое окно Хивуса прямо на деда.
- Придурошный! Ты что делаешь, изверг? Карбышева из меня сделать хочешь? Выйду из тюрьмы, я тебя первого порешу, Витёк, - кричал не своим голосом дед.
- Во имя Отца и Сына и Святаго Духа… - не обращая внимание на Ивана Степановича и заглушая его, повторял Севастьян и неустанно заливал в окно воду, стараясь окатить деда целиком. Отсек для заключённых, как и положено любому водному транспорту, был герметичным и вода из него не вытекала, а только накапливалась. Феликсу стало так интересно, что он остановил рванувших на помощь деду сержантов.
- Погодите, ребятки. Давайте посмотрим, что дальше будет, - предложил Феликс. Сержанты недоверчиво посмотрели на участкового, а потом и сами, хихикая стали наблюдать за происходящим.
А Севастьян не унимался. Таскал и таскал вёдра с водой.
- Это ж надо, сколько силы и усердия! – восклицал Феликс.
- Ага, я б уже сдох, а этот всё таскает и таскает, - сказал один сержант.
- А мне деда жалко! Вода то холодная! – молвил второй.
- Ничего, дед крепкий. Сколько раз под лёд проваливался и в жуткую стужу домой шёл мокрый, а сегодня однозначно денёк тёплый. Да и от сизо до лазарета недалеко, - философствовал Феликс.
- И то верно, - подметил первый сержант.
Тем временем вода в отсеке подобралась к окнам и от действий беснующегося деда она стала выплёскиваться уже наружу.
- Да, такого я ещё не видел! – воскликнул Феликс. – А теперь, сержант, беги-ка ты к Филонову. Будем смотреть продолжение спектакля. А ты, - обращаясь ко второму, - Беги к Хивусу и убери священника нафиг оттуда.
- Слушаюсь!
- Сейчас что-то будет! – затаив дыхание ждал Феликс.
Пока сержант бежал к Хивусу, Севастьян снял с себя крест, поцеловал его и поймав сквозь решётку голову Ивана Степановича, ловко надел на него крест.
- Да, благословит тебя Господь! Господи, отведи от раба твоего Иоанна всякую скверну, хвори, душевные и телесные страдания. Помоги ему не погибнуть в злословии, людской злобе, пережить унижения и потерю свободы. Уйми гордыню его. Даруй смирение и просветление. Прости все его прегрешения…
Он не успел закончить молитву, как на вид щуплый сержант обхватил Севастьяна за талию, стащил с Хивуса, приподнял над землёй и потащил к ближайшему кустарнику.
- Тебе лечиться надо! Псих! Ненормальный! – орал сквозь решётку Иван Степанович, выплёскивая ладонью воду через решётку.
- Что там происходит? А вы зачем здесь стояли? – ругался Филонов, выходя со двора. К Хивусу сбежались все.
- Ванечка, что случилось? – кричала Николавна. – Тебя нельзя оставлять одного! Я хотела прийти к тебе, но меня не пускали.
«Почему дедушка в воде?» – недоумевала Настя.
 – Откуда у вас столько воды? – холодно спросил Филонов.
- Недержание у меня, гражданин начальник, - ехидно ответил Иван Степанович.
- Кто что видел? – спросил у собравшихся следователь.
Сержант посмотрел на Феликса, но он показал ему кулак. Сержант кивнул и поник головой.
- Ясно. Никто ничего не видел. Где была охрана? Я спрашиваю, где была охрана? – допытывался Филонов.
Из кустов вышел второй сержант.
- Ты что там делал? – поинтересовался Филонов.
- Виноват. Приспичило, - четко отрапортовал сержант.
- А ты где был? – обратился Филонов ко второму сержанту.
- Виноват. Тоже приспичило, но я в туалет ходил, - не моргнув глазом ответил второй сержант.
- Дети! Нет, дебилы! Какие вы после этого сотрудники внутренних дел? Вы и есть внутренние дела, аж здесь воняет. А сотрудников я не вижу!  Напишите рапорты, почему оставили ответственный пост без разрешения и одновременно! Ясно?
- Так точно, - ответили сержанты хором.
- Я так понимаю, что у вас, подозреваемый Волгин и спрашивать бесполезно?
- Правильно понимаете, - в очередной раз омывая лицо святой водой ответил Иван.
- Понятно. Как вы мне все надоели! – Филонов помассировал лоб ладонью. – Заведите подозреваемого в дом. Пускай переоденется. Один с ним, второй, чтобы здесь всё убрал и вытер насухо. Я ясно излагаю свои приказы?
- Так точно, - опять хором ответили сержанты. Когда один из них открыл дверь, то его чуть не смыло хлынувшей наружу водой. Иван Степанович вышел степенно. Вода текла с его одежды ручьями. И тут все увидели на его груди большой золотой крест.
- Что, Иван Степанович, теперь и вы святой отец? Или эти олухи пропустили, как вы по дороге замочили попа и крест с него сняли? – с явным удивлением поинтересовался Филонов. – А где поп?
Повисла тишина.
- Я спрашиваю, где поп?
Тем временем Севастьян крадучись обошёл стороной «основную сцену», зашёл в дом, надел другой крест, положил в карман маленький серебряный крестильный крест на тесёмочке и с невозмутимым видом вышел на берег.
- Во, чудеса! Живой и с крестом! – воскликнул кто-то из толпы.
- Загадывай желание, Фомич! Чай между двумя батюшками стоишь! – съехидничал Феликс, проходя за спиной следователя.
Участковый подошёл к Насте.
- Ну что? Уже допросили? – спросил он.
- Пытались, но я, как вы мне сказали, отказалась от дачи показаний и сказала, что всё равно ничего не знаю. Двух лежащих мужчин видела, а потом меня в комнату отправили. Так я там и сидела, боясь выйти. Всё.
- Молодчина! Так держать. Ну, иди деду помоги, - по-отечески сказал Феликс.
- Погоди Витёк, я тебе устрою, когда вернусь, – сквозь зубы шептал Севастьяну Иван Степанович.
- Теперь точно вернётесь, - радостно отвечал так же тихо Севастьян. – А там, делайте со мной что хотите.
- Обязательно сделаю, не сумлевайся! Крест свой забери! На посмешище меня выставил. Ведь жалко, крест-то поди золотой и дорогой. У меня ж его там сразу отнимут.
- Не переживайте, я вам уже другой приготовил.
- Ты не святой отец, ты змей наглый.
- Говорите что хотите, но теперь вы у меня крещёный, а это, может, самое главное в моей жизни, да и в вашей, тоже.
- Если заболею, это будет главное в твоей жизни и последнее, потому как Васька тебя собственноручно убьёт за меня.
- Не убьёт, она великодушная.
- Вот стервец!
 
- Лавриненко, спроси у летунов, хватит им горючки слетать тут недалеко? – обратился Филонов к одному в штатском. – Хорошо было бы сразу второго взять. Неохота сюда ещё раз возвращаться.
- Сейчас узнаю.
Филонов уселся на лавочку возле изгороди.
- Что, даже не присядешь теперь рядом? – обратился Филонов к проходящему мимо Феликсу.
- Так к тебе присаживаться опасно, сразу сесть можно, - язвительно произнёс Феликс.
- Что ты злой такой? У меня уже сил нет злиться, а ты, хоть и старый, на тебе пахать можно. Не виноват я, что масть козырная мне попёрла. Сказал спасибо своей Аллочке?
- Не переживай. Я думаю, она теперь уволится.
- А я её с удовольствием к себе возьму.
- В этом я и не сомневался. Я даже ей об этом сказал, что может сразу к тебе идти. Ты таких исполнительных и безмозглых дур любишь.
- А она ничего так, симпотная, - Филонов помолчал. – А у неё муж есть?
- Кузнец у неё муж.
- А зачем нам кузнец. Нет, нам кузнец не нужен, - и Филонов рассмеялся.
- Ты ещё и бабник? Не ожидал от тебя! – воскликнул Феликс, вскочил и пошёл в дом.
- У них горючки туда, а потом сразу на базу хватит. Сюда возвратиться уже не хватит, - доложил Лавриненко.
- Добро. Скажи всем, чтобы заканчивали. И пускай внимательно, ничего чтобы не забыли! А то как в прошлый раз, вещьдоки оставили и хватились только в день суда! Проверь там всё за всеми. Деда с собой в вертак возьмём. Не доверяю я Прохову. А то возьмёт и побег ему устроит. Потом ищи свищи обоих. Сбор через пятнадцать минут у машины. И пускай забирают труп Шнека, хватит ему там разлагаться.
- Понял. Разрешите выполнять.
- Выполняйте, - Филонов откинулся на изгородь. – Ещё один исполнительный дебил, - тихо произнёс Филонов и закрыл глаза.
Мимо него пронесли на носилках труп Шнека. Прошла группа во главе с начальником колонии, но никто не стал беспокоить Филонова. Один вертолёт затарахтел и довольно быстро улетел.
- Я решил остаться с вами, чтобы вместе взять второго, - произнёс начальник колонии.
- Надо было лучше охранять, а не мешаться нам теперь, - открывая глаза сказал Филонов.
- Ну, что уж теперь…
- Теперь уж ничего. Это точно.
 
- Как же так вышло, Ванечка? – помогая раздеваться деду спросила Николавна.
- Промысел Божий. Правильно говорю, святой отец? – отвечал Иван Степанович.
- Да. На то он и Промысел Божий, - улыбаясь вторил Севастьян.
- И всё же? – не унималась Николавна.
- Представляешь, сижу значит. Думу думаю. А тут туча налетела и как начала поливать как из ведра, но не вокруг, а прямо в открытое окно. В завершении крест на мне повис. Прямо с неба. Правда глас был, что крест надобно обменять на более скромный у батюшки. Правильно рассказываю, святой отец?
- Воистину, ни одного лукавого слова, - и они оба рассмеялись.
- Ничего не понимаю, - сокрушалась Николавна. – Какая туча? Откуда? Почему только в окно? Как на тебе крест оказался?
- Да крестил меня этот олух супротив моей воли, - выдал Иван. – А из темницы моей купель сделал. Паразит!
- Слава Богу! Наконец-то ты крещёный. Теперь моя душенька спокойна будет за тебя, - на одном дыхании выдала Николавна.
- И ты туда же, - пристыдил Иван.
- Ничего, шея под крестом не отвиснет, а всё ж под опекой будешь в казённом доме, - бурчала Николавна. Севастьян светился от счастья.
- Всё! Прощайтесь. Нам пора, - испугал всех своим появлением Филонов.
- Ванечка, береги себя! На рожон не лезь. Помни, я тебя жду, любимый мой, - она обняла Ивана, расцеловала всё лицо.
- Полно тебе, - смутился Иван. Николавна заплакала, утирая слёзы и нос кончиком платка, повязанного на голове.
- Дедушка, я буду тебя ждать очень-очень. Я тоже тебя люблю, - сквозь слёзы, всхлипывая прошептала Настя. Дед обнял внучку, а она его. Он погладил Настю по голове.
- Береги бабушку. Теперь ты тут за старшую. Ты знаешь, что значит «за старшую»? Правильно, - не дожидаясь ответа молвил дед, - это когда ты в ответе не только за себя, но и за всех, кто рядом с тобой.
 - Я не подведу тебя, дедушка.
- Всё, пошли. Не рвите мне сердце.
- Витёк. Присмотри за моими. Только на тебя вся надежда. И купель я выдержал только ради тебя и их. Ты понял? – серьёзно сказал Иван Степанович.
- Я всё понимаю. Я помогу всем и вам тоже. Давайте я вам одену крест крестильный, - Севастьян достал из кармана серебряный крест и одел на деда. – Да хранит вас Господь!
- И тебе не хворать, - ответил дед и вышел из комнаты.
Возле калитки его поджидал Феликс.
- Держись Ваня. Я обязательно что-нибудь придумаю и вытащу тебя оттуда. Я обещаю! – сказал Феликс. Иван молча пожал ему руку и в сопровождении Филонова и его команды направился к уже работающему вертолёту. Василиса Николаевн, обняв перед собой Настю, стояли возле калитки рядом с Феликсом и обе плакали. Позади всех возвышался игумен Севастьян и тихонько крестил вслед Ивана Степановича. Поднимаясь по ступенькам вертолёта Иван в последний раз посмотрел на своих родных и единственных людей на всём земном шаре. У него защемило сердце и он впервые сказал: «Господи, дай силы выдержать всё и вернуться как можно скорее! Сбереги моих!»
Дверь захлопнулась и вертолёт стремительно взмыл в небо и очень скоро скрылся за лесом. Вскоре всё затихло.
- Вот мы и осиротели, - тихо сказала Василиса Николаевна.
- Господь с вами! Разве ж можно так говорить? С Божьей помощью всё вернётся на круги своя и Иван Степанович тоже вернётся, даже глазом не успеете моргнуть, - попытался утешить Севастьян.
- И правда, что это вы такое говорите, - вмешался Феликс. – Да, не получилось сразу всё разрулить как надо, но нельзя сдаваться!
- Верить нужно! Тогда всё получится, - поддержал Севастьян.
- Ох, ребятки. Он же ведь уже не мальчик. У него сердце больное, да и изведёт он там сам себя, - сокрушалась Николавна.
- А я верю, что дедушку скоро отпустят, - уверенно сказала Настя. – Дня два-три, и он вернётся.
- Устами младенца глаголит истина! Молодец Настёна! – возрадовался Севастьян.
- Пойдёмте в дом, что здесь стоять, - предложила Николавна.
- Идите, мы сейчас с Феликсом Владленовичем подойдём, - сказал Севастьян.
Бабушка с внучкой ушли в дом.
- Ну, говори, что хотел и что это за спектакль ты тут устроил? – прищурившись спросил Феликс.
- Мне срочно надо с вами в район. Возьмёте меня? – сразу по делу начал Севастьян.
- А зачем тебе в район? Ты здесь нужнее, - протянул Феликс.
- Мне срочно надо связаться с одним человеком, чтобы помочь Иван Степановичу.
- А он что, в районе у нас?
- Нет. Что вы. Он в Москве.
- А в район тогда зачем?
- Так мне позвонить надо ему. Здесь же только рация, а по рации не дозвониться. Понимаете?
- А ты уверен, что этот человек поможет?
- Он не может не помочь! А то зачем я тогда Ивана Степановича крестил в авральном режиме?
- А я почём знаю! А что за человек?
- Адвокат. Очень известный и уважаемый. От Патриархии.
- Ну, если очень известный и уважаемый, тем более, от Патриархии, тогда надо, конечно позвонить то.
- Не понял я. Вы сейчас издеваетесь надо мной? – не выдержал Севастьян.
- А как ты надо мной? – ответил Феликс.
- Но не время сейчас счёты сводить, товарищ участковый!
- Вот в этом ты прав. Сейчас. Погоди. Борис! Ты где моя еврейская морда?
Неторопливо накидывая на себя дедову телогрейку, которая была ему явно мала и что-то дожёвывая, Борис Иосифович подошёл к калитке.
- Слушаю, мой повелитель,- и не дожидаясь реплики сказал, - Как надоело быть Джином и исполнять все прихоти хозяина.
- Слышь ты, еврейская морда! Ты там случайно не белену дожёвываешь? А то что-то крыша у тебя поехала! И вообще, тебе не стыдно объедать сирот?
- А кто объедает? Таки меня пригласили за стол, предложили слегка перекусить. Таки вы знаете, иногда человеку надо кушать.
- Куда тебе кушать? Тебе худеть пора, а ты всё жрёшь!
- Таки зачем вы так говорите? Если я отношусь к самому великому народу на свете, но здесь нахожусь в меньшинстве, то это не значит, что мой народ можно унижать в моём лице. Вы же не убеждённый антисемит?
- Послушай Борис, хватит играть на моих нервах! Ты сейчас допрыгаешься, что к своим скальпелям и трупикам ты у меня отправишься своим ходом, вплавь.
- Отец Севастьян, я понимаю, что и вы не испытываете ко мне симпатий ввиду наших религиозных разногласий, но согласитесь, что здесь процветает геноцид еврейского народа, опять таки в моём лице.
Севастьян с трудом сдерживал смех, глядя, как серьёзен Феликс и насколько изощрённо ведёт себя Борис.
- Всё! Хватит с меня! Дай телефон, - серьёзно произнёс Феликс.
- Так ведь здесь связи нет! – возразил Борис.
- Я говорю, дай мне спутниковый, - настаивал Феликс.
- Хоррошо-хоррошо, но это очень дорогая связь! Вы отдаёте себе отчёт в трате государственных средств? Вы кому хотите звонить?
- Севастьян, читай заупокойную, я его сейчас убивать буду, - взорвался Феликс.
- Да что вы так нервничаете. Я сейчас принесу это чудо техники и даже научу таки вас ею пользоваться.
- А ну быстро давай, - рявкнул Феликс. – Ну как с такими людьми работать? Одна дура крашенная, второй еврей и эти два оболтуса, правда крепкие ребята.
- Вы просто очень близко к сердцу всё принимаете, - попытался успокоить Севастьян.
- Когда нет никаких дел, тогда пожалуйста, но… Я ж его хотел попросить только телефон принести, а он что устроил? Демагог фигов!
- А вот и я. И зачем надо было столько нервов тратить. Нельзя было просто попросить у меня телефон.
- У-у-у-ууу, - загудел Феликс. Севастьян не выдержал и расхохотался.
- Я таки ничего не могу понять, вы звонить будете, или вам доставляет удовольствие издеваться над старым евреем?
- Будем, - срочно включился в диалог Севастьян, - что тут нажимать?
- Всё очень просто, нажимаем сюда, ждём. Ещё ждём. Если не все спутники упали, то скоро появится с ними связь. Вот, смотрите, вроде что-то стало появляться. Говорите номер, я за вас наберу. Что вы так быстро! Я опять к своей Софочке попаду.
- И часто ты к ней попадаешь? – поинтересовался Феликс.
- Что вы, очень редко. Я же не каждый день так далеко от дома езжу.
- Понятно, куда деньги со счёта утекают. Вернёмся, потребую детализацию разговоров и докладную напишу на имя твоего начальника, отдашь всё до копеечки, тогда посмотрим, как ты будешь своей Софочке звонить за государственный счёт.
- Нет, я одного понять не могу, почему вы так ненавидите евреев? Таки если я люблю свою жену, то это уже преступление? Я же не рассказываю ей по телефону, как я её люблю, я просто сообщаю ей, что я далеко и люблю её, а то вдруг она будет думать, что я рядом и по робости своей не позовёт в гости Абрама. А когда я уже направляюсь в сторону дома, я ей звоню, чтобы она успела отправить Абрама домой, всё убрать и приготовиться к приходу мужа. Если я этого не сделаю, то я могу застать у себя дома Абрама, таким образом, я потеряю лучшего друга и развалится ещё одна ячейка общества. Скажите, вам оно надо, чтобы моя семья развалилась?
Севастьян уже не мог сдерживать смех, он сгибался, держался то за живот, то тёр щёки и скулы. Феликс же стоял с невозмутимым лицом, а Борис делал вид, что он вообще не при делах.
- Всё. Связь установлена, пошли гудки. Будете говорить, или продолжать смеяться над бедным евреем?
- Прекратите, иначе я никогда не успокоюсь! – взмолился Севастьян.
- Глотните воды, - Борис вытащил из кармана пластиковую бутылочку и отвинтил пробку.
- Спасибо, - успокаиваясь, сказал Севастьян. – Да, алло! Сергей Николаевич! Не отвлекаю? Да, это я, Севастьян из Кургутума. Сергей Николаевич, тут такое дело… - и Севастьян отошёл подальше, чтобы его было неслышно.
- Я смотрю вы тут впрягаетесь за этого гражданина? А ведь он явно из наших.
- В каком смысле? – поинтересовался Феликс.
- Фамилия Волгин явно не русская, у нас много таких фамилий. А отчество, то прямо к бендеровцам можно без стука заходить, - начал было Борис.
- Послушай ты, еврейская морда. Много ты знаешь? Его отца, Степана, нашли грудного на берегу Волги недалеко от Астрахани. Никто не знал, как его зовут, как он там очутился, чьи его родители. Раз нашли в степи, то и назвали по благозвучию Степаном, а раз на берегу Волги, то и дали фамилию Волгин, а отчество от нашедшего его некоего Митрофана, вот и получился он, Волгин Степан Митрофанович. И никакого отношения к еврейскому народу у него нет.
- Вопрос спорный. Раз неизвестно, кто его родители, то вполне можно предположить, что в его венах течёт еврейская кровь.
- Как ты меня достал, Борис! Сам подумай, какая еврейская мать бросит своего ребёнка?
- Я всегда восхищался вашим аналитическим умом. Вы меня убедили.
- Фу. Наконец-то.
- Ой, что-то долго ваш священник разговаривает. Как бы деньги на счёте не кончились.
- Так мы же ложили, через бухгалтерию. А ну, погоди! Ты что, опять все деньги проговорил?
- Что-то зябко тут у вас стоять, пойду я лучше в дом, - делая вид, что ничего не слышал, Борис шустро удалился.
- Ну, морда еврейская! Берегись!
Тем временем вернулся Севастьян.
- Договорился. Всё ему объяснил и рассказал. Ну, так, конечно не всё, но в общих чертах. Обещал завтра вылететь из Москвы.
- Это хорошо, - задумчиво протянул Феликс. – Значит тебе в район уже не надо?
- Как же не надо! А кто ж его встретит, устроит, введёт в курс дела?
- Послушай, Севастьян. А здесь кто останется? Я не могу, мне работать надо. Рассказывай, как с ним связаться, как он выглядит. Я его сам встречу, устрою и ввиду в курс дела. А ты тут оставайся, нельзя их одних без мужика оставлять. Понимаешь? А ты больше чем мужик, ты ещё и душу им облегчишь.
- Да, вы правы. Что-то я как-то растерялся.
- В конце концов, ты же тоже человек, в первую очередь, а людям свойственно это.
- Да, наверное.
Они уселись на лавку, на которой не так давно сидел Филонов.
- Интересно, нашли они Петра? – спросил Севастьян.
- Мне тоже интересно. Даже и не знаю, что лучше.
- В смысле?
- Если Петра не найдут, то трудно ему будет помочь, с другой стороны, вроде как человек на свободе, а как, если всё иначе пойдёт, по-филоновски.
Они сидели молча и созерцали природную красоту.
- А вы знаете что, попросите Сергея взять под защиту ещё и Петра. Он сдюжит, я знаю его, - перебил тишину Севастьян.
- Хорошо, попробую. Ладно, нам тоже надо уже ехать. Пойдём, я попрощаюсь с хозяйкой и внучкой и заберу эту лахудру с еврейским обжорой, пока он все запасы не уничтожил. Не видел, а Володя с Сергеем тоже в доме?
- Вроде были там.
- Тогда пойдём.
Сборы и прощания были недолгими. Феликс подробно записал про адвоката из Патриархии. Глиссер загудел, приподнялся и аки посуху  помчался по водной ряби.
 
 
Глава 2.
 
- Подозреваемый Волгин! На допрос! – невозмутимо и громко скомандовал сотрудник СИЗО, - Лицом к стене! Руки за спи… - он осёкся, когда увидел, что у Ивана Степановича только одна рука, - Идёмте! – уже смягчив тон сказал конвоир.
- Разрешите! Подозреваемый Волгин доставлен!
- Да, давай. Сам свободен, - встав из-за стола Филонов потёр затылок и включил чайник.
Иван Степанович вошёл в кабинет и встал посредине.
- Присаживайтесь, Иван Степанович. Чай будете?
- Не откажусь.
- Уже хорошо. А я уж было подумал, что вы на меня в обиде.
- Чего ж мне на вас обижаться? У вас работа такая.
- Да, работа у нас такая. Ничего личного. Вам с сахаром? – между делом поинтересовался Филонов.
- Если можно, то три ложки.
- Пока можно.
Филонов поставил чашку горячего чая перед Иваном Степановичем, из старого потрёпанного портфеля достал бутерброды и разложил их на столе.
- Угощайтесь.
- Спасибо! – поблагодарил Волгин и громко хлебнул чай.
 
 
Продолжение следует.

© Copyright: Святослав Кудрявцев, 2018

Регистрационный номер №0421038

от 19 июля 2018

[Скрыть] Регистрационный номер 0421038 выдан для произведения:  
 
КУРГУТУМ
 
Глава 1.
 
- Деда! Опять ты за дрова! Я вечером сама наколю! – заругалась Настя, выскочив на крыльцо в одном платьице и шерстяных носках.
- Да будет тебе, дочка! Мне ещё не в тягость, а то совсем разомлею с вашей заботой. Ступай домой, простудишься. Я немножко потюкаю, да и сети сходим проверим, – сказал Иван Степанович, подобрал чурку, поставил на пенёк, взял топор и с забавным выкриком «и-и-их», сделал из неё две половинки.
- Мне бы сейчас вторую руку… Я бы тогда и сени новые сделал… - говорил он сам с собой – вечером она поколет! Вечером непогода будет. Суставы то уже ломят…
- Ваня! Иди завтракать! Картошка стынет! Настёна позжее поколет, только топор в дом занеси, а то рассохнется на морозе – позвала своего мужа Василиса Николаевна.
- Вот не пойму я – заходя в избу, молвил дед Иван – вроде, когда в жёны тебя брал, то ты и премудрая и прекрасная была, как Василисе и полагалось…
- Это ты к чему? – встревожилась Николавна.
- Ты ничего дурного не подумай! Я не о красоте твоей. Ты как была прекрасная, так и осталась!
- Ой, да ладно тебе! Старая бабка, уж как второй десяток червей кормить должна, а всё как Настёна волчком верчусь, спокою не найду… Погоди! Уж не хочешь ли ты сказать, что умом я тронулась?
- Что ты! Просто раньше ты премудрая была, а нынче больно мудрёная стала. Я всё жду, когда ко мне мудрость придёть, а она, вона к тебе вся сбежала! Видать опять я где-то пропадал…
- Я никак в толк не возьму, что я опять не так сделала? – Взволнованно спросила Николавна.
- Почему рассохнется?
- Кто?
- Топор!
- Какой?
- Да наш.
- А что с ним?
- Вот и я думаю, что ему было, если б я его в сенях оставил?
- Тьфу ты! Насть, ну вот чего он меня с утра пораньше! А?
- Лю-ю-юбит он тебя, ба! – заливаясь весёлым девчачьим смехом, ответила Настя.
- Лю-юбит! Он всю жизнь надо мной издевается! И ведь, глянь, с каким сурьёзным видом то!
- Полно вам! Дедуля пошутил, настроение нам поднял! Да, дедуль?
- А то! – скидывая телогрейку, пробормотал Иван.
- Кому поднял, а у кого теперь всё из рук валится! Ну-ка, Настюш, глянь под лавку, вон, луковица укатилась.
- Хи-хи. Смешные вы у меня! Сперва один шутит, другая сердится, потом наоборот…
- Так это, дочка, и есть любовь! – задумчиво произнёс дед.
- Ой, философ! Тебе руку то помочь помыть?
- Не особо-то я запачкался, сам справлюсь. Ты не смотри, что я однорукий, зато духом сильный.
- Я, поди, уже тридцать лет не смотрю. Кабы я на это только смотрела, то развелась бы ещё тогда, а ведь не бросила, выхаживала.
- Из жалости, что ли живёшь со мной?
- Ну, что вы за мужики такие дурные, к словам цепляетесь!
- И много ли мужиков на своём веку ты знала? Уж теперь-то можно, рассказывай как на духу! Чай до земли не долго нам осталось!
- Нет! Ну что мелит то! Что мелит! Настёна, не слушай его! Никого у меня не было! Сам лучше меня знаешь! Целёхонькую меня взял и не отпускал никуда. И чего удумал, до земли недолго! Шиш тебе! Я ещё поживу! Настьку надо в люди вывести, замуж выдать, тогда и помирать можно с покоем!
- Во, раздухарилась! Как «Вихрь» мой, с пол оборота!
- Вы чего! Ругаетесь что ли? – глядя испуганными глазами воскликнула Настя.
- Что ты, доченька! Это мы так разминаемся перед завтраком! – поспешил успокоить дед.
- Да уж! Какой теперь завтрак! Кусок в горло не полезет! Давление, поди, подскочило! – схватившись за голову, причитала бабушка.
- Ладно, ладно. Всё хорошо, доченька. Мы же всегда так, сперва попререкаемся, потом душа в душу живём цельный день. Ты мне лучше вот что скажи, как у тебя с учёбой? Скоро же Валентина Ивановна заедет, контрольные задаст, диктант писать будешь… - уже спокойным голосом спросил дед Настю.
- А у меня всё в порядке. Я даже с опережением программы иду, – гордо ответила Настя.
- Умница ты у нас! Вот бы сейчас радовались твои родители! – молвил дед.
- Да, не тереби ты душу! Ничего, Настён, они радуются, и мы вместе с ними! Хорошая ты у нас. Умная, смышлёная и, главное, добрая. Тебе к людям то и нельзя, злые они стали, обманут, запутают, в беду вовлекут, – запричитала Николавна.
- А я от вас и не уеду! Зачем мне к людям, мне и здесь хорошо! – искренне улыбаясь утвердили Настенька.
- Так-то оно так, да не так! Жизнь, штука сложная… - задумчиво протянул дед. – Это ты сейчас так говоришь, а через год, через два, когда природа начнёт брать своё, вот тогда поглядим…
- Хватит тебе девчонке голову глумить! Ешьте! Для кого я готовила! – отрубила бабушка.
- Слушаем, товарищ командир! Есть, приступить к потреблению пищи! – подмигивая Насте, подшутил дед, а Настя залилась своим звонким смехом.
Стол был по-деревенски прост: варёная картошка, строганина тайменя, жареная стерлядка, солёные огурцы, домашний хлеб и кругляками нарезанный репчатый лук. Возле русской печки на табуретке, накрытый меховым колпаком настаивался чай на лесных травах и ягодах, собранных прошлым летом, высушенных и бережно хранящихся в холщовых мешочках. Вообще, всё в этом доме было просто и добротно. Сруб был из толстенного, тщательно подобранного и подогнанного кругляка, крыша покрыта железом, над которой возвышались три кирпичные печные трубы. Внутренняя обстановка под стать дому: огромный дубовый стол, за которым в былые времена усаживались почти все деревенские мужики на мощные и тяжеленные лавки вдоль него. Высокий резной буфет выглядел как кто-то живой и важный, благодаря стеклянным дверкам наподобие глаз, нескольким небольшим ящичкам по центру за место носа и большому выдвижному ящику под столешницей, словно рот, ниже которого располагались дверцы с резьбой, издалека похожей на бороду. Всё это массивное сооружение опиралось на не менее массивные кривые ноги. В детстве Настя его немного побаивалась, особенно по вечерам, когда он подсвечивался причудливыми красками закатного солнца. Возле окна сиротливо стоял разделочный стол, за которым, стряпая с любовью, провела большую часть своей жизни Василиса Николаевна, только с мая по сентябрь приоритетно отвлекаясь на огород. На стенах висели многочисленные длинные и малые полки, на которых  стояли стеклянные и долблёные деревянные банки и берестяные туески, наполненные крупами, травами и специями. Под полками висели плетёные косички лука и чеснока. В углу, накрытый вязанным пледом, стоял огромный сундук, на котором любил лежать кот Тимофей. На подоконнике красовалась старинная медная вазочка и в зависимости от времени года, Настя ставила в неё, то цветы, то симпатичную композицию из сухих трав, а то и просто еловую или кедровую веточку. Возле выкрашенной синькой русской печки возвышалась этажерка с чугунками, кастрюлями и сковородками. С потолка на трёх медных цепочках  свешивалась керосиновая лампа. Вот и всё богатство. В доме было ещё две спальни и одна большая светлая комната, которую называли гостиной. Главной достопримечательностью в ней была ламповая радиола на старинном комоде. Последний раз её слушали лет десять назад, когда ещё работал деревенский дизельный генератор. Напротив, стоял не менее старинный широкий диван с высокой спинкой и массивными подлокотниками. Над ним висели огромные рога сохатого. В углу на толстых квадратных ногах накрытый белой скатертью с кружевными оборками отгородившись шестью стульями и вспоминая былые празднества, покоился стол. Оберегая его покой, величественно смотрели два благородных оленя искусно вышитых на висящем ковре. Вдоль противоположной стены уместились четыре бывших школьных книжных шкафа, три из которых были заставлены книгами, преимущественно из той же школьной библиотеки. Сверху стоял глобус и полные собрания сочинений Ленина, Маркса и Энгельса. Перед их красивыми переплётами красовалась «Целина» Брежнева. Один из центральных шкафов в былые времена с боем отобрала под посуду и дешёвый хрусталь Василиса Николаевна. И что-то в этом было, особенно когда утреннее солнце играло зайчиками с салатницей и конфетницей. На полу были постелены рукодельные плетёные половики, поверх которых лежала медвежья шкура.
В Настиной спальне был свой удивительный девчачий мир. Возле окна с видом на реку находился письменный стол, на котором непременно топорщась самодельными кисточками из белки и соболя стояла стеклянная баночка из-под майонеза, рядом была такая же для воды. Стопки книг и тетрадей окружали альбом для рисования. Здесь же лежала тряпичная кукла и гребешок. Вдоль правой стены встали два шкафа, ближний, такой же, из школы, а дальний, платяной трёхдверный с зеркалом в средней. Напротив, рядом с печкой стояла большая двуспальная металлическая кровать родителей Насти. Но уже более двенадцати лет на ней спала сама Настя. Далёким и загадочным миром казались заснеженные горы Кавказа изображённые на тканевом панно на стене возле кровати. В «Красном уголке» висела единственная чёрно-белая фотография её родителей, где они были вместе. Тогда их запечатлел какой-то залётный корреспондент районной газеты. Тогда никто не думал о славе и уж тем более запечатлевать себя на память. Они были молоды и красивы, и казалось, что вся жизнь впереди, но судьба распорядилась иначе. Настиного отца через неделю придавило деревом на рубке просеки, а мама, спустя три месяца перевозя дрова на санках с другого берега, провалилась под коварный весенний лёд. Все бросились её спасать, но слишком много времени она провела в ледяной воде и от переохлаждения вскоре умерла. Насте было всего три года. Только смутные воспоминания посещали её по вечерам, но она привыкла жить с этим. Всё же не одна, родители её отца были всегда рядом и не отдали в приют. А когда из деревни все уехали, то решили остаться, да и деваться было некуда. Тогда районная администрация выделила им лодку «Казанку», мотор «Ветерок», корову, которую в первую же весну порвал медведь, две козы и козла, да с десяток племенных кур с петухом. Рассчитали пенсию и дотацию на ребёнка. В торжественной обстановке вручили рацию и транзисторный приёмник. С тех пор сюда никто не заглядывал, акромя учительницы, местного лесника и фельдшера. За всем необходимым для жизни два раза за сезон Иван Степанович ездил на «Казанке» сам в райцентр за три сотни километров. На это мероприятие уходила неделя, а то и две. Иногда удавалось договориться привезти какую мелочь оказией с учительницей или лесником. Потеряв единственного сына, а впослед и невестку, единственным лучиком света и радостью стала Настя.
- Ты собралась? – крикнул дед, одевая телогрейку.
- Ещё минуточку – откликнулась Настя.
- Ох уж эти женщины! Собираются вечно по полдня! Ладно, я тебя на берегу подожду.
- Хорошо, я уже бегу.
- Аккуратно там! И недолго! Смотри, девчонку не заморозь! – повелела Василиса Николаевна. – Настя, сани возьми, а то дед опять забудет! – добавила она, как только за ним захлопнулась дверь.
- Хорошо!
Яркое солнце слепило глаза, отражаясь в искрящихся сугробах. Яркое синее небо к горизонту белело морозной дымкой. Каждый звук казался громче в промороженном воздухе. Взобравшись на лыжах на небольшой холм, Настя оглянулась в сторону дома, над которым дым из трёх печных труб метался, то переплетаясь друг с другом, то пытаясь найти свой путь к небу, а порой казалось, что не хочет он покидать свой дымоход.
- Дедуль! А уютно наш дом смотрится! Жаль, что больше здесь никто не живёт…
- А может оно и к лучшему, что никто… - задумчиво ответил дед.
- И совсем не холодно!
- Погоди! Сейчас голыми ручонками рыбку повытаскиваешь, узнаешь! Да, а погодка сюрприз готовит. Видишь, с дымом чего твориться…
- А я что, впервой что ли? – возмутилась Настя. – Каждый день ходим и каждый день ты меня пугаешь! Зачем?
- Не пугаю, а принимаю меры предосторожности! Знаешь, что такое техника безопасности?
- А что это такое?
- Вот видишь, руки у меня нет, вот я не соблюдал технику безопасности… - задумался немного и добавил – а как там было её соблюдать, когда баржу оторвало! Здоровенные тросы полопались! А мне куда было деваться? Я пытался спасти ситуацию… Кто бы мог подумать, что и новый трос окажется сыромятным. Да и думать было некогда… Э-эх! Один чёрт, всё прахом пошло… Баржу тогда на камни бросило, начало мять и ломать, техника в воду попадала. Хорошо, что только я один и пострадал… Мне ещё повезло, что с нами ветеринар ехал к оленеводам. Руку он мне, конечно, обратно не привязал, но хоть помереть не дал, от потери крови спас и заразу не пустил, а все испугались. Кровище так и хлестало. Рука на палубе валяется, а я за плечо держусь и понять не могу. Боли не чувствовал. Шок – говорит - у тебя. Надо быстро зашивать, пока не очухался. Я как услыхал это, вмиг сознание потерял. А когда очнулся, боль адская. Лежу в каюте у старпома на койке. Я заорал. Ко мне тут же прибежали. Спирту налили живого. Я прямо стакан и хлобыстнул. А на голодный желудок! Обожгло всё, дыхание спёрло, а как отходить стало, так и вырубилсь вновь… Видать, надо мне было живым остаться… И на том, спасибо!
- Какой ужас! А почему ты мне раньше не рассказывал? Я думала, это тебя на войне так…
- Приятного мало, согласен. А почему раньше не рассказывал, так берегли тебя от всяких ужасов. Теперь ты во взрослую жизнь входишь, а она, жизнь та эта, намного страшнее рассказанного. А войну я помню. Пацаном к партизанам прибился, когда деревню нашу со всеми жителями спалили. Я тогда по грибы по ягоды пошёл, а когда из лесу выходил, так зарево такое увидел, что казалось, вот она гиена огненная о которой мне мамка рассказывала в детстве. Вокруг деревни фашисты на мотоциклах и бронетранспортёрах ездят. Поначалу хотел бросится и задушить гадов своими же руками… Но куда мне парнишке щуплому и безоружному супротив такой силы дьявольской… Рыдать начал, в лес вернулся. На пятые сутки на наших партизан нарвался. Чуть свои же и не расстреляли…
- Почему?
- Как почему? Немцы уже под Москвой были, по пути всё уничтожали, сжигали деревни вместе с людьми, брали в плен трудоспособных на рабские работы. А партизаны в тылу у них получились, а тут я… Тяжёлые времена были. В разведку ходил. Таким парнишкой деревенским прикидывался, мол, мамку потерял, ищу. А фашисты сперва снисходительные были, даже есть давали, только издевались при этом, но уходить давали. А я тем временем всё рассмотрю хорошенько и к своим. А когда гадов погнали от Москвы, вот тогда озверели черти. Никого жалеть не стали. На очередном задании меня ранило и я в плен попал. Но что-то у них не складывалось, никак не могли нас в Германию отправить. Гнали пешком с собаками и под автоматы. Кто без сил по дороге умирал, кого расстреливали за шаг в сторону. То держали по месяцу в бараках, то окопы заставляли рыть. Спустя почти полгода на очередном переходе нарвались на наших. Больше половины погибло, а мне удалось сбежать. Когда в очередной раз попал к партизанам, там командир злой был. Начал докапываться, откуда я, с кем я, почему в плен попал, почему раньше не бежал. Потом НКВДэшники приехали. Таких как я оказалось семь человек. Нас под конвоем привезли в какой-то мрачный каменный дом. Держали в подвале. Допрашивали каждый день по нескольку раз и днём и ночью. Не знаю точно, но кто-то вступился за меня и в тот же день я был посажен в эшелон идущий на Урал с предписанием работать на заводе. Начал учеником, потом точил снаряды для танков. Когда война кончилась, радость была такая, что словами не передать. Всем заводом слушали обращение Сталина, обнимали друг друга, целовали, самогон рекой лился, но пьяных не было. Везде гармонь играла, люди пели и танцевали. И так несколько дней подряд. Мастер мне тогда сказал, езжай в Челябинск и учись. Я так и сделал.
- А дальше…
- Погоди, дальше. Возьми пешню и лунку дальнюю освежи. Только не утопи!
Солнце скрылось за свинцовой тучей. Поднялся ветер.
- Дочка, давай быстрее! А то сейчас завьюжит. То-то я думаю, что у меня голова трещать начала ещё с вечера. Отвяжи верёвку, я сейчас травить буду, а ты быстренько сеть вытаскивай и не путай как в прошлый раз!
- Хорошо, дедушка. А сеть то тяжело идёт. Наверное, много рыбы попалось.
- Ты её сразу вызволяй и в корзинку, а то спутается.- Дед немного понаблюдал и добавил – пошёл процесс. Вроде и вправду улов хороший нынче.
- Деда, смотри! Чир попался! – радостно крикнула Настя.- И налима много, и щуки, и ленка. Нам теперь надолго хватит.
Повалил снег. Сразу потемнело. С холма ветер срывал сугроб, это было похоже на коптящий вулкан, шлейф от которого разносило на большое расстояние.
- Настюш, сеть ставить не будем – кричал дед – во-первых, не успеваем уже, а во-вторых, неизвестно как надолго непогода пришла. Сами не сможем прийти и рыбу погубим. Давай сеть прямо с рыбой ложи в корзину, дома разберёмся.
Сугробы росли на глазах. Лыжню замело совсем. С большим трудом добрались они до дома.
- Я уже места себе не находила! Хотела за ружьё браться! – размахивая руками и причитая, выскочила в сени бабушка.
- Это ещё зачем? – спросил дед.
- Так чтобы на выстрел шли.
- Негоже патроны переводить на ерунду. Мы что, дороги не знаем? А, Настюш! – подмигивая Насте, воскликнул дед.
- Да, бабуль. Здесь же всё рядом. – поддержала Настя.
- А как в восьмидесятом Григорьевы в такую же пургу в тайгу ушли замест деревни! Благо народу много было, и то только на второй день нашли! – причитала Николавна.
- Так они лыком не вязали, как они ещё мимо реки не промахнулись. Хм. Два брата-акробата. Ведь не просыхали никогда…  Ну да ладно. Ступай в дом, а мы с Настюшей сейчас с рыбой разберёмся и придём.
Когда бабушка ушла в дом, Настя решила вернуться к дедову рассказу. Она знала его как доброго и заботливого дедушку, догадывалась о непростой судьбе, но только сейчас, повзрослев и поумнев, с большой жадностью слушала историю своего предка.
- Дедуль, расскажи, что дальше было – попросила Настя.
- Дальше? А дальше всё хорошо было. На завод пошёл работать. Окончил школу рабочей молодёжи. Комсоргом стал. В институт поступил на вечерний. В партию приняли. На заводе выбился в передовики производства. А как диплом получил, то попросился в бригады.
- Какие бригады?
- Романтик я был. Да что там был, и сейчас романтиком остался. Потянуло на неизведанное, на ударные стройки, на освоение крайнего севера. Вместе геологами отыскивали руду разную, нефть, газ. Потом разрабатывали месторождения. Бригадиром меня выбрали, ребята меня все уважали и слушались. Условий для жизни почти никаких, техника на морозе ломалась. Там ещё хлеще чем здесь. А летом гнуса в разы больше. Так и работал, пока с Васькой не встретился в отпуске.
- Кто такой Васька?
- Хэ-хэ. Это я так твою бабушку звал. Она очень на пацана похожа была и внешне и поведением. Может, за то и полюбил. Это сейчас кудахчет, бабья натура вылезает, а тогда лишнего слова не обронит. Железная женщина. Мне все завидовали! Ведь краше неё никого на свете не было. Супротив всем канонам обрюхатил её уже на третий день знакомства. Я тогда тоже гарный парень был, жгучий брюнет. Девки на абордаж меня брали, а я как скала. Никого не допускал к себе, а с Васькой устоять не смог. Ага…. Ой, что-то я тебе лишнего наболтал. Старе-е-ю. Расслабился. Ну, ты, если что, ничего не слышала! Добро?
- Хорошо, дедушка. – хихикнула Настя.
-  А я же не знал, а через три месяца мне телеграмма, мол, встречай, я еду. Меня чуть «Кондратий» не схватил. Я же с мужиками в бараке общем жил. Не удобств, не перегородок. Доски и той нет, тундра. Хорошо, путь к нам не близкий, замутили мужики с начальником тогда такую кашу, что чуть не расстреляли его. Короче, материал с материка к нам пришёл. Почти две недели все только стройкой и занимались. Мне стыдно было перед товарищами. С Москвы план спускали, требовали досрочного окончания работ, а мы тут хоромы строим. Но меня же толком и не спрашивали, помогай, или не мешай – вот и весь ответ. Успели. Домик сказочный получился. Маленький, правда, всего три на четыре, зато тёплый. В нём одна комната была, крохотная кухонька, да прихожая. Когда новоселье справляли, то поместиться все не могли разом, порционно справляли. А когда узнали, что невеста моя беременная, чуть дар речи не потерял от радости. Здесь же и свадьбу сыграли. Рожать Ваську отправляли в город, тоже целая история… Санька, батя твой смышлёным мальчиком был, добрый, покладистый и любознательный. Когда в школу надо было идти, перебрались поближе к цивилизации. Тогда меня сделали главным по снабжению. Много чего требовалось на север. Приходилось немало поездить, порогов по обивать, бывало, и взятку давал, лишь бы не срывать работы мужикам. Сопровождал грузы с техникой и оборудованием. Работа нервная была, но интересная. Деньги хорошие платили. Василиса в школе работала в столовой. Санька всегда под присмотром был. После уроков приходил маме помогать на кухне. Когда школу окончил, решил учиться не идти, сперва хотел в армии отслужить. Не успел он вернуться с армии, как я руку потерял. Ну, это ты уже знаешь. Тогда нам один хороший человек порекомендовал в Кургутум поехать. Мол, люди там нужны, а с моими знаниями и опытом и с одной рукой возьмут. Так мы здесь и оказались. Деревня большая была, добрая. Местные «аборигены» жили в чумах на опушке. Много полезного делали для нас. На охоту ходили, рыбу ловили, одежду шили, нарты и лыжи мастерили, да такие, одним пальцем поднять можно было, но очень крепкие. Наши тоже их не обижали. Помогали, чем могли. Дружно жили, весело. Всем работа нашлась. Как раз дизельную электростанцию привезли. Никто не знал, что это за чудо. Прислали вместе с ней парнишку молодого для наладки и пуска. Он как электрик грамотный был. Провода развёл по домам. Мужики помогали, конечно, но шустрый был. А когда дизель не захотел запускаться, сдался на третий день. Сказал, что другой надо заказывать. С тем и уехал. А мы с Макарием, был тут один Кулибин, неспеша во всём разобрались и запустили. Ох, непривычно было. Работала станция два раза в день, утром и вечером, а по продолжительности в зависимости от времени года. Топливо привозили по реке. А речка, как ты знаешь у нас каменистая, только по ранней весне и был завоз, пока снега таяли. Три буксира тащили баржу с цистерной, такой бочкой большой. Два сзади толкали, а один спереди на тросу тащил. Иначе не пробиться было, течение сильное. Мы всегда смеялись, мол, пока вы до нас доедете, всю бочку спалите, а они отвечали – это точно! Зато обратно с ветерком пойдём! Как-то само собой получилось, что сделали меня что-то вроде старостой деревни. По любым вопросам все ко мне шли. Порой до смешного доходило. Жили у нас тут близняшки, Верка и Шурка. Они сперва в одних парней влюбились, а после нового года одна передумала, а вторая к обоим на свидания бегала, только платья меняла. Когда вскрылось, парни чуть друг друга не порезали за предательство, а потом хотели Шурку проучить. Верка прознала и ко мне прибежала за помощью. Пришлось вмешаться. Я пристыдил её, потом сестру, а потом разом две свадьбы сыграли… Ты, это, ленков сразу в дом занеси.
- Хорошо, дедуль. А дальше…
- А что дальше? После армии Санька вернулся. Возмужал, остепенился, дурь подвыбили, дисциплину привили. Помогать стал активно. На работу устроился. Очень переживал, что не увидит больше родного дома… Как провидец какой… А тут девчонка жила. Ох, и симпатичная деваха. Стройная, с длинными волосьями, то в косу сплетёт, а то распустит, когда идёт на своих ножках-пружинках, так они подпрыгивают и на ветру развиваются. Вся деревня за ней приударяла, а выбрала Саньку. Но и Санька не Квазимодо, прям друг для друга созданы были. Ага, он весной из армии пришёл, а осенью уже свадьбу сыграли. Многие тогда завидовали. А кто и за спинами проклинали,  всякие разговоры вели, пытались поссорить, а они так любили и доверяли друг дружке, что не обращали внимание на сплетни и наговоры и только радовались каждому дню. Катюшка нам как дочь стала. Мать её Анна Васильевна, нас не жаловала. Работала главбухом в конторе. Вечно нафуфырится, намалюется и идет по деревне, благовониями воздух отравляя. Но денег подкидывала молодым. Зимой лес заготовили, а летом строиться начали. Мы же раньше в другом доме ютились, но дружно жили. А ещё через год ты родилась. И казалось, вся жизнь только начинается, ан нет. Толи наговоры сработали, толи судьба такая… Пришла беда – отворяй ворота. Думали, Анна Васильевна заберёт тебя у нас, а она погоревала немного, потом мужа похоронила – алкаша конченного, в райцентре познакомилась с каким-то полковником и уехала в Красноярск. Так мы её и не видели более. Даже на могилку к дочери не ездила. Витька тут вертелся, бывший ухажер твоей мамки. Смех и грех. Он моложе её был лет на десять, а туда же. Всё порывался тебя удочерить. Говорил – подрасту ещё чуток, тогда документы подам… Смешной был, но добрый парень.
- А где он сейчас?
- А шут его знает. Когда проклятая перестройка началась, всё кувырком пошло. Контора закрылась, промысловики подались ещё дальше на север. Кто спился, кто уехал. А нам деваться некуда было. Родни в городах у нас не было, состояния мы не нажили. Когда уезжал директор школы, говорил,  мол когда подрастёшь, то в интернат он тебя устроит. Я против был с самого начала. Васька меня пилила. Говорил супротив закону иду, все дети учиться в школах должны. Тогда я поехал в райцентр и договорился с Валентиной Ивановной. Спасибо ей. Золотой человек. Много ей пришлось повоевать с бюрократией. Если б не она, то не виделись бы месяцами…
- Вы чего тут, жить собираетесь? – выскочила в сени возмущённая Николавна, пустив облака белого пара из тёплого дома.
- Мы уже всё разобрали. Сейчас идём. – Оправдалась Настя.
- Вот и идите в дом! Хватит мёрзнуть! Тебе ещё заниматься надо! – причитала Николавна.
А на улице, тем временем разыгралась настоящая пурга. Снег летел почти горизонтально. Ветер завывал в дверных проёмах, под крышей, выбирая щели с мелодичным и тревожным звучанием. На опушке зловеще завывала ржавая труба над заброшенной электростанцией.
- Надо будет по весне трубу эту демонтировать, а то всю душу на жилы наматывает, – с досадой произнёс дед.
В доме пахло свежеиспечённым хлебом и рыбой. Трещали поленья в печи. На фоне вьюги приглушённо тикали ходики. Настя скинула фуфайку, валенки и шапку, прошла в свою комнату и усевшись на кровати долго смотрела в окно, в котором нескончаемым потоком неслись снежинки набиваясь в уголках оконной рамы и думала, как бы всё могло быть иначе, если бы родители были живы, как было бы весело в деревне, если бы не эта неизвестная ей перестройка. И никак не могла понять, зачем она была нужна, если все жили хорошо, дружно и весело. Что это за чудо-юдо такое, из-за которого все сбежали из деревни. Ведь здесь всё осталось как прежде, та же река, та же тайга, то же небо. Тщетно пыталась вспомнить папу и маму, но только черно-белая фотография смотрела на неё родными, но такими чужими глазами её родителей, где они счастливо улыбаются. Будто не её это родители, а просто красивые люди, а её родители, это бабушка и дедушка. И она благодарила судьбу, что оставила хотя бы их. Ей очень хотелось заплакать, когда в комнату вошла Василиса Николаевна.
- Что с тобой, солнышко? Болит что? – ласково спросила бабушка.
- Нет. Что-то печально мне. Как жалко, что я не помню своих родителей! – произнесла тихо Настя и слеза предательски вырвалась наружу.
- Ну, будет тебе, детка. Мы твои родители. Тебе разве с нами плохо?
- Что ты! Вы у меня самые лучшие!
Бабушка присела рядом на кровать и обняла Настю, поглаживая её по голове, плечу и спине.
- Полно тебе. Дедушка душу то разбередил? Вот, сколько раз его просила не разговаривать с тобой на эти темы, а он нет, упёртый, всё по-своему делает.
- Не ругай дедушку, я его сама попросила. Ведь рано или поздно я должна была узнать всё.
- Взрослеешь… А психика ещё не окрепшая. Всё одно, рано тебе знать всё.
- Нет, бабуль. Не могу я больше жить в неведение. И ты мне расскажи, ведь не должно так быть, чтобы не знать о своём прошлом. Какое бы горькое оно не было.
- Да, доченька. И как же я прозевала, что ты такая взрослая стала. Прямо не нарадуюсь на тебя. А может блинчиков с вареньем и чайку? А? Пойдём. Пока хлеб пекла, руки-крюки, муку просыпала, негоже обратно засыпать, так я блинчиков пожарила немного. Дедушку позовём. А? Ну, всё, слёзки вытираем, пойдём умываться и к столу. Потом ты мне почитаешь.
За чаепитием Настя отвлеклась от своих тяжких мыслей. Василиса Николаевна всем своим видом показывала Ивану Степановичу своё недовольство от их бесед с Настей. Ивана Степановича обуяла смута. С одной стороны, он делал всё правильно, ведь кто-то должен был начать Насте рассказывать правду, с другой, он понимал правоту супруги, которая оберегала внучку от трагических фактов её биографии. Но он тоже очень любил Настю, и малая убеждённость в правоте каждого из них выводила его из себя, расшатывало ту твердь, которая позволяла ему держаться всю жизнь. Он вдруг сам начал задавать себе вопросы, о которых раньше не задумывался. Настина любознательность, стремление узнать как можно больше о себе, своих родителях, дедушке и бабушке, о более ранних предках, каким-то невообразимым образом вызывало сметенное чувство непознанного. Непознанного себя, непознанных жены, сына, внучки, своих родителей, смену эпох. А где была правда, кто олицетворял правду, что правильнее, тогда или сейчас, а была ли эта правда вообще? Как он жил, какую позицию занимал и почему так всё заканчивается? В советские годы жилось не легко, но было всё понятно, была уверенность в завтрашнем дне, дружба и чувство локтя. Перестройка… Что это за слово-то такое? Перестроить, это значит опять сломать, а затем?!... И вроде всё понятно, что нельзя так было жить, так править страной, накрывшись колпаком ото всех, но что сделали со страной теперь! Почему надо было разорять предприятия, своими решениями доводить деревню до нищеты и заставлять молодёжь перебираться в города? Почему патриотизм сменился на стремление хапнуть много денег любой ценой не жалея никого и ничего? Почему нравственный уровень упал так, что стыдно уже на людей смотреть? Законы, поправки, думы, депутаты и чего удумали, губернаторы! А к чему это всё, если Родину перестали любить, если никто не пытается эту любовь прививать, а если и пытается, то о таких долго не говорят и пропадают они в пучине равнодушия корыстолюбия. Ведь своими ушами всё слышал по радио и читал в редких газетах, ничего плохого не говориться, так почему так всё делается? А как Насте всё объяснить? Ведь, поди, так и задаст вопрос о коммунизме, перестройке и демократии, а что отвечать-то? Манифест читал, Ленина читал, Маркса и Энгельса тоже, Брежнева, Андропова слышал, обещания Горбачёва тоже слышал, удивлялся на Ельцина, восторгался Путиным, не понял Медведева, а как колол дрова одной рукой, так и колю по-прежнему, пока сам в райцентр за крупой и мукой не съезжу, она у меня не появится, товар сплошь китайским стал…
- Да уж! – неожиданно для всех вслух произнёс дед.
- Ты это о чём? – поинтересовалась Николавна.
- Не знаю я. Ничего не знаю. Понимаешь! Запутался я! – Его голос был тревожным и будто долго томящийся вулкан вырвался наружу.
- Да, что с тобой? Болит что?
- Да, Васька, болит! Ещё как болит! Душа болит! – И Иван Степанович прикрыл наполнившиеся слезами глаза.
- Ну, полно тебе! Да что с вами сегодня? То одна рыдает, то другой! Может день сегодня такой. Давайте, я тоже заплачу! – сменив добродушный тон на холодный, бабушка продолжила – Ты мужик! Хватит!
- Вот! Узнаю свою жёнушку! – размазывая слёзы по щекам, Иван Степанович встрепенулся. – Всё! Закончил! Больше не буду! – и улыбнулся, только взгляд был полон печали и растерянности.
Настя подошла к дедушке, обняла и спросила – Деда, а почему наша деревня Кургутум называется?
- Эх-х. Хрен редьки не слаще, – отреагировал дед.
- В смысле? – переспросила Настя.
- Видишь ли, - в глубине души он обрадовался, что внучка поинтересовалась не историей страны, а только названием деревни, и глубоко вздохнув, продолжил – когда я сюда приехал, меня сразу заинтересовало это название, но никто мне толком не мог объяснить. Когда бывал в городе, ходил к одному краеведу, который поведал мне следующее, скорее всего это составное слово, а вот что означают его части и как разделить это слово на эти части, он ответа тогда не нашёл, а высказал только предположения. Принеси-ка мне из спальни чёрную тетрадь, толстую с закладками, на тумбочке возле кровати.
- Ну, всё, научная конференция начинается! Мне тут делать нечего… - С удовлетворением заметила Николавна. – пойду рыбу чистить, пока свежая.
- И то дело. Ступай. Настя, нашла? – Крикнул дед.
- Да. Уже бегу… Вот. Она?
- Она родимая. Так, где наша зелёненькая закладочка?
Вся тетрадь пухла от исписанных страниц, из неё торчали разноцветные закладки, так было легче Ивану Степановичу найти нужные страницы одной рукой.
- Ага, вот оно. Начну издалека! Так интереснее будет. – Повисла пауза и дед добавил -  Наверное. Итак, есть округ в индийском штате Карнатака. Он находится на восточном склоне западных Гхатов и называется он Кур или Кодагу. В Узбекистане в пятидесяти километрах от Самарканда есть райцентр Ургут. Чувствуешь?
- Ага. Кур, Ургут. Уже Кургут получается. А Тум есть?
- Не спеши. Значит, был такой военачальник викингов-данов, участник датского вторжения в Англию. Было это в 865-878 годах. Он стал первым королём Восточной Англии после её завоевания норманнами. И звали его Гутрум. Вот. Дальше - больше. В Пакистане, где западные Гималаи есть одна из многочисленных вершин под названием Гутум Сагар, высота её три с половиной тысячи метров. В Каспийском море водится такая рыба, Кутум называется. Из семейства карповых. А через Астрахань протекает один из бесчисленных притоков Волги и тоже называется Кутум. И что интересно, достоверно неизвестно, откуда сие название. Возможно, от имени татарского князя Кутума, а может и наоборот.
- То есть? – спросила Настя.
- Так ведь и он мог получить это имя в честь реки. Можно и дальше пойти. Курга. Есть такая река в Мурманской области, правда у неё ещё одно название имеется – Леньявр.
- Хи-хи.- Засмеялась Настя.
- Ты чего? – Спросил дед.
-  Смешное название. Может её название идёт оттого, что явр, это течение, тогда Леньявр, ни что иное, как ленивое течение, или как сейчас бы сказали, тихая река.
- Ну, ты даёшь! Тебе уже в институты пора, а ты никак школу не закончишь… Хм. Нет, ну надо же! Молодец дочка! Не знаю, насколько это верно, но красиво и логично… Ага. Так, идём дальше?
- Идём, деда.
- Кстати, а ты знаешь, что река с таким же названием протекает в Тверской и Ярославской областях? Во! Но и это не всё. Есть совсем иная точка зрения. Пошли в Древний Египет?
- Пошли! Хи-хи.
- Ты же читала про древний Египет? Бога Солнца как звали?
- Ра.
- Правильно, но это не вся правда. Оказывается, Солнце зарождающееся сегодня на Востоке, тоже самое, которое светило вчера, но вместе с тем оно уже новое. Так вот, Ра – одновременно и отец, и сын. Ра – это название полуденного Солнца. А знаешь, как звали утреннее?
- Нет.
- Утреннее Солнце звали – Хепера. Скрывшееся за горизонтом, вроде как умершее, звали Озирис. А как звали вечернее? А вечернее звали – Тум. Из чего следует, что под названием Тум может скрываться как Солнце на закате, или западное Солнце, так и упрощённое понимание, типа просто запад или западный, а может угасающий. Да, кто его знает, но предположить можно… Кстати, в Удмуртии есть река с таким же названием. А вообще, как самобытно и красиво называются там реки. Суди сама: Вятка, Чепца, Лекма, Пудемка, Моя, Чура, Сада и, естественно, Тум.
- Мне Пудёмка больше нравится, – смеясь, сказала Настя.
- А я и не знаю, толи Пу`демка, толи Пудё`мка, но всё равно красиво. А вот теперь я тебя совсем с толку собью. Гутурал, или Гуттурал. Первый вариант из испанского языка, второй из английского, но оба означают буквально – горловой, гортанный, задненёбный. Это такая манера пения, когда звук получается от вибрации напряжённых связок на вдохе. И заметь, хоть слова европейские, но в Европе этого пения никогда не было. Только в конце двадцатого века в каких-то музыкальных группах это начали использовать. Может, и название было несколько иным и пошло оно от здешних местных жителей, которые пели на закате Солнца…
- Да-а, деда, – задумчиво протянула Настя.
- Может собака и не там зарыта, а здесь. Может, это местные народы дали такое название. А знаешь, как по-кетски будет щука?
- Не-а.
- Курь. А «чёрный» на ихнем будет тумсь или тум. И если сложить, то получается что-то вроде чёрной щуки. В любом случае, мне это название нравится. Я так думаю, раз у деревни и реки название одинаковое, значит это первое поселение на этой реке… И похоже последнее…
Они долго сидели молча. Каждый думал о своём. Иван Степанович перелистывал страницы своей тетради и радовался за Настю, за себя и Василису, что, не смотря ни на что, им удалось вырастить такую замечательную внучку. А Настя представляла себе чумы вместо этой деревни, где возле костра на закате пели таинственные песни под шаманский бубен, одетые в оленьи шкуры представителе северных народов, а Солнце светило им так же, как и ей.
- Симпозиум закончился? – ехидно поинтересовалась Николавна, входя в избу с тазом начищенной рыбы. – Уж скоро обедать, а Настя так и не позанималась.
- Иду, бабуль, – ответила Настя, легко вскочив со стула и словно мотылек упархала в свою комнату.
- Ну, что? Рассказал ей про Кургутум? – между делом спросила Николавна.
- Рассказал, только сам ничего не понял. Чем больше об этом думаю, тем больше в тупик захожу, – задумчиво и степенно ответил Иван Степанович. – Васька, а что у нас на обед будет?
- Как что? Тоже, что и на завтрак, только рыбу сейчас пожарю, да суп разогрею. А тебе как в ресторане, разносолы подавай? Меню принести?
- Язва ты! – обидевшись, ответил дед.
- Так ведь учитель рядом сидит – улыбалась Николавна.
- Нет, ну язва, точно, язва, – помолчав немного, дед позвал Настю – Настюш, поди сюда.
- Что ты девчонку отвлекаешь? Ведь только села! – возмущалась бабушка.
- Ничего. Доча, зажги люстру, пожалуйста, а то темно-то как стало.
Люстрой Иван Степанович называл подвешенную над столом керосиновую лампу.
- Ей то что, она вспархнула и побежала дальше, а у тебя, поди, ещё голова закружится, да свалишься, потом костей не соберём, – оправдывался дед. – Пойду-ка я полежу немного.
- Пойди. Я сейчас рыбку пожарю и тоже прилягу, а то что-то я сегодня уже навозилась. С самого утра с курями разобралась, козу подоила, покормила, у парасей Борьки с Анфисой убралась. Борька совсем здоровый стал, а Анфиска похоже скоро приплод принесёт. Через пару недель надо будет для Борьки Валерку вызывать. Тушёнки наделаю на лето, а пока мясо поедим хоть. Только ведь одна проблема его вызвать то. Он или пьяный, или по гостям болтается. Опять аккумуляторы на рации все посадим, пока его отловим.
- А надо будет Петровича попросить, он его в миг найдёть и на «Хивусе» привезёть и отвезёть. Он мне по жизни должен.
- Тебе многие должны, только никого не допросишься, пока им самим что-нибудь от тебя не понадобится. Вот тебе и «найдёть», и «привезёть»…
- Не-е. Петрович не такой. Он не откажет, – успокаивал себя дед. – Всё, я пошёл, прилягу.
За окном не унималась метель. Сугробы уже подступили к окнам, а ветер продолжал завывать, находя щемящие душу нотки. Иван Степанович, лежа на спине, смотрел на красивый спил сучка на потолочной доске с удивительными обводами, словно не в доске он, а плывёт по тихой реке супротив течения, и это течение не даёт расходиться волнам, а собирает их в одну струнку. Так и жизнь его текла, собирая все горести и радости в одну тонкую струнку, отсеивая из памяти всё лишнее и ненужное. И тональность этой струны была минорная, и казалось, что вот-вот лопнет от напряжения, но потом долго успокаивалась, радуя людей обертонами. Он никогда не боялся ответственности, и когда в разведку ходил, и когда на заводе работал,  и когда семью заводил, а нынче тревога была. И никак не мог он понять, почему такая мощная и дружная страна в кратчайшее время превратилась в сборище проходимцев и ворюг, а те, кто таковыми не стали по разным причинам, стали почти изгоями или рабами тех, кто успел наворовать. И ведь при царе тоже были богатые, но многие из них занимались меценатством, помогали детям, собирали коллекции картин для будущих поколений, строили красивые дома, думая об общем архитектурном ансамбле городов. А что сейчас? Он был убеждённым коммунистом, но понимал это по-своему. Живи по совести и будут тебя уважать, не жалей себя, работай, и будет хорошо и себе и Родине. В памяти неожиданно всплыли отрывки разговоров с его отцом, который был крестьянином. Степан Порфирьевич был вынужден признать советскую власть и в тридцать четвёртом году стал коммунистом, но был обижен этой властью так, что не мог им простить разграбленное хозяйство, и только затаил обиду. Так с ней и помер. Какая-то фатальная несправедливость, преследующая страну, не давала покоя Ивану Степановичу. Ведь сам он делал всё, чтобы жизнь была лучше, если не у него, то у детей и внуков…
Заныло плечо. «Видать, к перемене погоды» - подумал Иван. Надел очки, и с трудом разбирая буквы в темноте, принялся читать Хемингуэя. Уже четвёртый раз в жизни он перечитывал «Старик и море», и каждый раз восхищался упорству и мужеству Старика и доброте и заботе мальчика. И каждый раз негодовал на людскую зависть и ханжество. «Как похоже на судьбу нашей страны» - думал Иван – « мучаешься, стараешься, не жалеешь себя, со смертью играешь, потом появляется одна акула, потом другие, и вот ты вроде победитель, но остаёшься опять ни с чем, при этом весь покалеченный и уставший … Почему так?...»
- Ты чего в темноте глаза портишь? – спросила неожиданно вошедшая Николавна. Иван аж дёрнулся от испуга. – Я тебя испугала? Извини! Вот уж совсем не хотела…
- Так и инфаркт недолго получить! В следующий раз хоть пошоркай ногами то, а то так и вдовой недолго стать, или ты этого добиваешься? Ведь не впервой уже!
- Ну, что ты опять? Намаялась я, сил нет уже шоркать то. Давай, лучше лампу зажгу.
- Настя занимается, или тоже завалилась?
- Да нет, занимается. Пишет что-то, я не стала беспокоить, одним глазком только глянула. А ты опять Кубинца читаешь?
- Какая разница, кубинец он, или неандерталец, главное, что он пишет про жизнь, про нашу жизнь!
- Да, где уж про нашу! Там тепло, море, ром и вообще…
- Да, море, да, тепло, но от себя не убежишь. Если ты с характером родился, то где бы ты не был, он всегда с тобой, а с ними и трудности, здесь такие, а там этакие. Ты когда последний раз классику читала? Тебе всё романы любовные подавай, чтобы полегче было, чтобы сразу в сказку, где принц на белом коне.
- Ты чего раздухарился опять? Уж и сказать ничего нельзя. В романах люди тоже переживают и ещё как! Только переживания там иного плана, но тебе это неведомо.
- Эх, Васька. Хорошая ты баба, но такая глупая! Всё мне ведомо и поболее чем тебе. Вот, коли ты такая умная, то объясни, почему из деревни все уехали?
- Так ведь работы нет, денег тоже, да и молодёжи некуда податься было, клуб то сгорел, забыл?
- А почему работы нет? Почему денег нет? Ведь мы всю жизнь работали! На совесть работали! Клуб у них сгорел! А что, построить новый слабо? Вспомни! Как наши ребята в тундре дом для нас с тобой построили!
- Так то другое время было и люди другие.
- Время, оно всегда одно, а вот люди, это ты верно подметила, совсем другие стали. Только не понятно мне, откуда они взялись другие, если это наши дети, наши внуки! Значит, мы что-то не так делали…
- Не убивайся ты так. Посмотри, Настя хорошая растёт, значит, мы всё правильно делали.
- Вот только и что! Одна радость, это Настя. А остальные?
- А что остальные? Вспомни, нормальных мужиков было всего пятеро, остальные спились, как ты говоришь, ещё при хорошей власти. Кто им в глотку заливал?
- Да, они пили, но при этом были хорошими работниками и весьма порядочными людьми!
- Согласна, но эти все их достоинства, ни что иное, как заслуга их родителей, тяжёлого послевоенного времени, но они не посвящали себя детям в должной мере, а у детей какой пример перед глазами ходил? Отец-алкоголик! А Метрофаниху возьми, она похлеще мужика за воротник закладывала. Витьку, её сына жалко. Хороший парнишка рос, потом воровать пристрастился. Небось, сидит сейчас где-нибудь неподалече на зоне.
- Может ты и права, но что-то мы упустили, а что, всё равно понять не могу. Ладно, належался я. Пойду, гляну, может Насте помочь надо.
- Иди, помощник, я хоть спокойно полежу полчасика.
- Ну, как тут у тебя? Всё успеваешь? – поинтересовался дед у Насти.
- Ага. Пол странички осталось дочитать параграф и всё, – радостно ответила Настя.
- Хорошо. А я пока пойду, посмотрю, как там на улице.
Иван крехтя вставил свои ноги в валенки, накинул телогрейку и шапку. В сенях было так темно, что дед чуть не спотыкнулся. Дверь на улицу поддалась с трудом и то, не полностью. Снегом завалило. Он нащупал совок и, просунув руку за дверь, стал откидывать снег. Когда стало возможным протиснуться на улицу, появилась Настя.
- Всё, деда. О как, завалило! Давай я пролезу и расчищу.
- Оделась нормально? А то бабушка заругает.
- Нормально. Я полезла.
Небо было закрыто плотными серыми облаками. Ветер стих, а снег не унимался, так и сыпал большими хлопьями. Настя привычными движениями расчистила крыльцо, на которое тут же вышел дедушка.
- Добрая нынче зима. Значит лето урожайное будет. Но завалило отменно.
- А сколько ещё навалит к завтрашнему, – радуясь стихии, Настя лихо раскидывала снег, прокладывая путь к калитке, которая на зиму была открыта.
- Не думаю. Наверху ветер сильный, разгонит, а под утро мороз крепкий будет. Брось ты сейчас чистить. Завтра почистишь. Пойдём лучше дров в избу занесём. На вечер надо, а к утру опять все три печки топить придётся. Спасибо Колумбу, хоть мороки с дровами нет. Не забывает он меня. Бичей возьмёт с собой и зимы на две дров заготавливает, и так каждый год. Да ты и сама всё знаешь.
- А почему он Колумб?
- Хм, – дед улыбнулся, – В то время мы ещё молодыми были, по батюшке друг дружку не называли. Тогда его Афоней звали. Потом он уехал третье образование получать, лесное. А когда вернулся, его лесничим назначили в деревне. Но тут уже Афоней не будешь называть. Прознал я, что отчество у него Христофорович. А как Колумба звали?
- Христофор.
- Ну и мы его так же звать стали между собой, Колумбом. А так, Афанасий Христофорович Андреев. Он и поныне главный лесник, только теперь целого района нашего. Большой человек, но не испортился. Такой же справедливый и принципиальный. Его все боятся, кроме меня. Хе-хе, – засмеялся дед.
- А действительно, зачем ты с утра дрова колол, если у нас их на две зимы?
- Хм. Зарядкой я не занимаюсь, не приучен с детства, а это что-то вроде неё. Всё же хочется ещё себя чувствовать сильным и молодым.
- Так ты и так сильный и молодой, а ещё, самый лучший на свете дедушка.
- Спасибо тебе, Настенька, но надо эту форму поддерживать, иначе очень быстро можно превратиться в дряхлого старика.
- Ой, как завалило! Батюшки! – запричитала появившаяся на крыльце бабушка. – Хватит. Пойдёмте обедать.
- С удовольствием – поддержала Настя.
После обеда решили поиграть в лото.
- Чур, я кричать буду, – попросила Настя.
- Хорошо, только посуду сперва вместе помоем, – согласилась бабушка.
И понеслось. Тридцать семь, стульчики, восемнадцать, барабанные палочки, дедушка, бабушка, три, туда-сюда и возглас Насти – Дедушка, так не честно! Ты опять выиграл! Давайте, ещё раз! – И так было раз за разом, даже когда выигрывала Настя.
Незаметно день подошёл к концу. По стакану козьего молока с горбушкой ароматного домашнего хлеба и пожелания покойной ночи. Так шли день за днём. В обычных деревенских заботах, учёбе, беседах и играх по вечерам.
В назначенный день и час Василиса Николаевна связалась по рации с Валентиной Ивановной. Учительница поинтересовалась здоровьем, погодой, Настиными успехами и готовностью к контрольным, а так же, чем она может им помочь, привезти, может лекарства или продукты. А ещё добавила, что если не будет расчищена площадка под посадку вертолёта, то лётчики откажутся сажать машину. Прилететь обещала дня через два-три в зависимости от погоды. Следующие два дня Настя и Василиса Николаевна разгребали сугробы на месте бывшего аэродрома. Задача оказалась не из лёгких, учитывая размер площадки и высоту сугробов почти в два метра. Иван Степанович чувствовал себя крайне неуютно глядя на хрупкую Настю и сильно пожилую Василису Николаевну, кидавшие снег в разные стороны. Настоящий русский мужик без смекалки, всё равно, что слон без хобота. Быстро пришла мысль, как приспособить хомут на черенок лопаты, чтобы она держалась возле локтя, тогда можно будет обхватить пониже ладонью и работать наравне со всеми.
Может, потому и не вымерла Сибирь-Матушка, покуда сердоболье осталось и лень не в почёте, а уж помощь – это вообще святое.
В день прилёта Валентины Ивановны было солнечно, тихо и очень холодно. В морозном воздухе каждый звук будто усиливался стократно. Ещё задолго до появления был слышен бухтящий рокот Ми-восьмого. А когда он появился над тайгой, усилившийся рокот стал метаться между сопками, по руслу и обратно, и казалось, будто летит он с другой стороны, а явь, это всего лишь отражение в огромном зеркале. Мощные воздушные потоки от лопастей оголили заснеженные ели и пихты, закрутили в тор сугробы, вздымая над собой. Всё произошло быстро. Едва коснулись шасси тверди, отрылась дверь, повисли ступеньки, и вышла Валентина Ивановна. Кто-то подал ей сумку и коробку. Пригибаясь под вращающимися лопастями, она вошла в узкий коридор, прокопанный в сугробе и ведущий к дому. Вновь подняв снежную пургу и натужно грохоча из выхлопной трубы железная «стрекоза» лихо заложив вираж полетела дальше.
- Здравствуйте, Иван Степанович и Василиса Николаевна – поставленным голосом поприветствовала Валентина Ивановна. – Ну, здравствуй, Настя. Как вы тут? А я с гостинцами.
- Здрасьте. Хорошо, – со смущённой улыбкой сказала Настя.
- Здравствуйте, – улыбаясь, произнёс дед.
- Милости просим. Поди, устали лететь то к нам? Настя, помогай, – защебетала Николавна.
- Не сколько устала, сколько замёрзла. Холодно было в вертолёте. Ещё бы не много, так и околела бы, – сказала учительница и рассмеялась.
- Ничего, сейчас накормим, напоим и полегчает. Печки топленные. У нас тепло. Проходите, пожалуйста, – суетилась бабушка. – Раздевайтесь, шапку давайте. Вот тапочки.
- Спасибо, – поблагодарила Валентина Ивановна и остановилась возле зеркала прихорашиваться.
- Как там в городе? – деловито спросил дед.
- Всё так же. Мужики спиваются, ДОК закрыли.
- Да ну! – удивился Иван Степанович. – Так больше то и предприятий нет. Где работать?
- О том и речь. Кочегарка, лесопилка, пять магазинов, метеостанция, школа и одно название от поликлиники. Садик тоже закрыли. Нерентабельно! Никифоров, вы должны знать, он из вашей деревни.
- Да. Через три дома жил. И как он?
- Вот только он и жирует. Мехбазу за копейки скупил, теперь он повелитель техники. Набрал себе самых сквалыжных мужиков и лупит цены такие, что его чуть не побили.
- В смысле?
- Так ведь начальник ЖКХ ему приплачивает. Когда снег, так он ему дни закрывает, типа убрали всё, а на самом деле не пройти, не проехать. Ходили к нему жители с поклоном, мол, почисти. А он им и говорит, платите, тогда чистить буду. Уж куда только не жаловались, так ведь у него везде свои. Всех подкупил, подлюка. Ой, Насть, ты нас пока не слушай, а то чего лишнего в сердцах брякну, потом мне же стыдно будет. Однажды, депутат к нам должен был заехать, так Никифоров всю технику выгнал, цельную ночь тарахтели, спать не давали. Утром вышли, будто и зимы не было. Всё чисто, даже вдоль заборов всё вычистили. А депутат так и не приехал. Вот он матерился на председателя… Кстати, представляете, почту с метеостанцией объединили, вроде как ничего они там не делают, а деньги получают. Хоть бы постыдились! Валька с Гришкой там сейчас, так у них оклад тысяча триста. Разве можно на это прожить? А нам подняли. Теперь я три шестьсот получаю, – ехидно улыбаясь, сказала учительница.
- Во, дела! У меня пенсия больше! – возмутился дед.
- Так у вас стаж какой, потом, вы же ветеран, плюс инвалидность, плюс дотация на ребёнка… Вот, ей Богу, кирпич бы на голову, но чтоб не пришибло совсем, может тогда больше платить будут? – задумчиво произнесла Валентина Ивановна.
Иван Степанович от таких слов даже в лице поменялся. Никогда его ещё так не унижали. Ведь не по его вине война началась, инвалидность не по собственной воли получил, а упрекать в том, что внучку теперь воспитывают сами, так то вообще кощунство. Но он сдержался ради Насти и ничего не ответил.
- А я смотрю, у вас всё так же… - продолжила учительница, но дед перебил её.
- Да, всё те же сугробы, река та же и тайга тоже. Хоромы новые не отстроили, вертолёт собственный не прикупили. Не хватат немного…
- Шутник вы, Иван Степанович. Я не про это. Хорошо у вас. Тихо и уютно, – с тоской в голосе произнесла Валентина.
- Так переезжайте! Вон, в Никифоровский и переезжайте. Немного подремонтировать и жить можно. Печка там знатная, – улыбаясь предложил дед.
- Что вы! Я уже городская. Так и что мне тут делать? Школы нет, детей нет, работы нет, мужиков и тех нет. Ха-ха-ха.
- А вы так замуж и не вышли? – поинтересовалась Василиса Николаевна.
- А за кого? Был там у меня один отставной, так его дочка в Питер забрала. Говорят, на Фонтанке у неё квартира элитная, пятикомнатная, а муженёк её какой-то банкир известный.
- Да-а, сейчас только деньги правят, – протяжно заметил Иван Степанович. – А мы раньше за идею, во имя счастья всех. Всё же, хорошо мы жили, бедно, зато счастливо. Бывало, купим какую обновку раз в год, так счастья столько, будто мильён выиграли, привезут нам с оказией пару палок сырокопчёной, так у нас праздник. А сейчас что? В любом магазине этого добра завались, только не добро оно вовсе, а химия триклятая.
- Верно всё говорите, Иван Степанович, только нынче время уже другое, – поддержала Валентина Ивановна.
- Какое оно, к сохатому,  другое! Люди циниками и ханжами стали, культуру свою теряют, облик человеческий, спиваются, наркоманят… Река, она тоже течёт себе чистая, как слеза, а начни в неё помои сливать, так все скажут, будто река вонючая. А кто её такой сделал? Сами же и сделали!
- Ой, верно всё! Ох, как верно! – усаживаясь за стол, соглашалась учительница.
- Кушайте, хватит уже митинговать! – ставя на стол котелок с борщём, убедительно порекомендовала бабушка.
- Приятного аппетита! – сказала Настя.
- Спасибо тебе, дорогая! И вам, приятного аппетита, – поблагодарила учительница.
- Спасибо! – буркнул дед, ловко черпая деревянной ложкой. Он всегда  и всё ел только деревянной ложкой. Василиса Николаевна долго пыталась его переучить на мельхиоровые ложку и вилку с ножом, которые им подарили в наборе на первый юбилей свадьбы, но когда отняли руку, она смирилась. Дед так ловко ей орудовал, что и спагетти съедал быстрее обладателей вилок, и делал это так красиво и непринуждённо, что порой завораживало. Это определённо производило большее впечатление, чем японская трапеза с палочками, пусть даже в руках «профессионала».
- Николавна, а может нам усугубить по маленькой? – потирая рукой свой нос, спросил дед.
- А чего ж не усугубить то, когда гость такой добрый, – ответила Василиса Николаевна.
- Тогда неси на чаге настоянную, – обрадовался Иван Степанович.
Василиса Николаевна принесла из спальни красивую по форме бутылку из-под старого французского коньяка. На её выцветшей и потёртой этикетке сохранилось част названия «MARTE…», когда-то это действительно был «Мартель», лет тридцать назад, сорокалетней выдержки. До сих пор остаётся загадкой тот факт, как эта бутылка попала не только в хозяйство Василисы Николаевны, но и вообще, сюда, в эту отрезанную от цивилизации деревню. Откупорив бутылку и поставив её возле деда, бабушка поспешила достать рюмки из буфета. И как уж так вышло, но Николавна задела рукой конфетницу, потом попыталась её поймать, чем только сделала хуже, так как на пол полетели сразу и конфетница, и один из трёх оставшихся «в живых» фужер. Естественно, всё вдребезги.
- Ну, что ты? Совсем тебе хрусталь житья не даёть? – ехидно воскликнул дед. Обычно, он разговаривал нормально, но ему не давала покоя манера разговора одного его старинного приятеля, который в конце любого дела говорил: «Пойдёть? – делал паузу, качал головой, прищуривая глаз и как бы проверяя свою работу на качество, продолжал – Конечно, пойдёть, а кудыж ему денется?». Никто не мог понять, о чём он, да и сам он не знал, но присказка привязалась к Ивану Степановичу. Много времени прошло, чтобы избавиться от этого штампа в речи, но мягкий знак в конце глагола оказался твёрже твёрдого в былом написании существительных.
- Ох, что же я наделала! Руки-крюки. Бабка я старая, неуклюжая!
- Не убивайтесь вы так! – попыталась успокоить Валентина Ивановна. – Это же, как говорят, к счастью!
- Чтобы вы понимали в счастье то! Может оно уже есть, моё счастье, а двух предметов теперь нет. Где я возьму теперь конфетницу? А фужер? – Василиса Николаевна склонилась дабы подобрать осколки. Настя принесла веник и совок. – Бабуль, а ты действительно не расстраивайся! Подумаешь, беда какая!
- Нет! Нельзя так с вещами! Они олицетворение нашей жизни, вехи, если можно так выразиться. Каждая вещь живая, пока ты к ней с уважением и заботой относишься. Не веришь? У деда спроси, как он с мотором разговаривает…
- Что верно, то верно! Разговариваю. Это я ещё с детства усвоил. Когда помогал раненных перевозить в госпиталь, под бомбёжку попали, полуторка заглохла в самый неподходящий момент. Фашист бомбы сбрасывал, на наше счастье мазал, а Фомич сидит за рулём и с мотором разговаривает. Тут уж бежать надо врассыпную, вот-вот бомба цель найдёт, а он всё уговаривает. Так ведь что интересно, уговорил, не с того не с сего, зафыркал движок-то и удрали мы в лес из-под Мессеров триклятых. А когда у партизан был, так командир говаривал: «Не кидай ломаного шкворня: на чеку пригодится». Что такое шкворень, я тогда не знал, а чека ассоциировалась только с гранатой, но смысл этих слов я тогда понял. У каждой вещицы душа есть, пока с ней по-человечески, то и она тебе добром отплачивает. Помню, мотор был, «Москва», ох, хандрил частенько, а поговоришь с ним по душам, объяснишь, что тебе ещё туже чем ему-то, глядишь, и заработает пуще прежнего. Ведь каждая безделушка людьми сделана, а значит с душой. Усекла?
- Да, дедуль, – задумчиво протянула Настя, помогая бабушке собирать осколки.
- А я с вами не согласна! – вдруг вмешалась Валентина Ивановна. – У меня стиральная машинка есть, ломается регулярно, сколько мастеров её ремонтировало, а всё одно, не хочет работать.
- Так и здесь никаких противоречий! Видать, на конвейере собирали, вот и некому было душу вложить, а ремонтники только из-за денег её ремонтировали.
- Надо вас позвать! Вы бы её мигом в порядок привели.
- А вот это как сказать! Иногда долго душу механическую приходится лечить. Это ж как у людей, кто быстро в себя приходит, а кому годы нужны.
- Вы прямо такую теорию тут развели…
- Валентина Ивановна! Кабы вы не были учительницей, обиделся бы я на вас крепко! Ведь если не дано понять, то и отвергать не надо! – сказал дед и сам осёкся, подумав слишком поздно о сказанном.
- Давайте так, я сделаю вид, что ничего такого не слышала… - предложила учительница.
- Спасибо! Хотя жаль, ведь я ничего такого не сказал… - смущённо произнёс дед.
- Ну да, дурой несмышленой меня обозвали перед ученицей, а так всё нормально! – нервно ответила Валентина Ивановна.
- Простите, но это вы уж сами домыслили…
- Да, знаете что!
- Что?!
- Жаль, что деваться мне некуда, а вертолёт не раньше чем через пару дней будет…
- Дорогая Валентина Ивановна! Не слушайте вы его! Он сам уже из ума выжил! Городит чёрти что, а отступиться гордость мужицкая не позволяет… Будем снисходительны, он и мне тут порой такое наговорит, что сама не знаю куда деваться. Не обижайтесь, прошу вас! – вмешалась бабушка.
- Ну вот, перевернули всё с больной на здоровую, и радоваться будут… - буркнул дед, встал и пошёл в спальню.
- Я вас очень прошу, не обращайте на него внимание! Это он оттого, что не с кем ему поговорить… Нас-то он давно раскусил и наперёд знает, что мы ему ответить можем, а вы для него человек-загадка, вот он и тужится, а разумения уже не хватает, старому, – успокаивала учительницу бабушка.
- Да что вы, я всё понимаю… На самом деле, это я у вас должна прощения просить. То же мне, городская нашлась, учить деревню приехала! Вы сами кого угодно научите, да так, что мы, учителя только руками разведём, покуда знаний у вас больше и жизненного опыта не занимать, а что вам пережить пришлось, так то… - и Валентина Ивановна расплакалась.
- Что вы! Полно! – успокаивала Бабушка.
- Вы не понимаете! Он абсолютно прав! Это я уже гордая стала… А он настоящий! – Валентина Ивановна вскочила и бросилась к спальне. – Иван Степанович! Миленький! Простите меня, пожалуйста! Я вам в дочери гожусь, а перечить пытаюсь… Вернитесь! Я знаю, вы великодушны!
- Ну, хватит тут нюни распускать! – смущённо крехтя из спальни вышел дед. – Поняли, и то дело! И прощать вас мне не за что, так как не меня вы обидели, а себя опростоволосили.
- Верно говорите, Иван Степанович… Снова, верно! – растягивая, как бы осознавая глубину каждого слова, шептала учительница, вытирая слёзы.
- Я вам вот что скажу. Спасибо вам за этот урок для нашей доченьки! Вы смогли перебороть свою гордыню. Это дорогого стоит! – Иван Степанович выждал паузу и продолжил, - Вот Настенька, тебе урок, как надо не бояться признавать свои ошибки. Вот теперь можно и настоечки выпить за ликвидацию непонимания и полное единодушие! Прошу вас, Валентина Ивановна.
Бабушка и Настя открыв рты смотрели на происходящее.
- Что как просватанные? Садимся! Ну, за Победу! – Иван Степанович каждое застолье начинал с этого тоста, ибо не было для него более дорогих слов чем «Победа», «Родина», «Работа» и «Семья», поэтому, вторым, неизменно было «За Родину», третьим за ремёсла и знания, и уж когда душа размякала, вспоминались родители, сын с невесткой и друзья. Никому было непозволительно тостовать кроме деда или гостей залётных, но никогда он не пил за здоровье и счастье, говоря, что пьют не за здоровье, а вопреки ему, а счастье, это дело эфемерное и ему неведомое…
Настя радовала Валентину Ивановну своими знаниями и усердием, что очень нравилось деду, который гордился за внучку чуть ли не больше, чем за свои медали и грамоты.
Только к концу третьего дня прилетел вертолёт, оставил почту, портреты сбежавших заключённых и забрал учительницу.
- Вот тебе и на! – удивлялся дед, глядя на жуткие физиономии ещё более жуткого качества копии фотографий. – Интересно, а зачем они нам дали? До той зоны отсюда километров пятьсот будет, так и не по пути им… Вот, кабы мы южнее жили, тогда конечно, а то к чему же?...
 
В этом году весна наступила поздно, но резво, обильно поливая дождями днём и съедая морозом сугробы ночью. В редкие прояснения припекали солнечные лучи, оголяя корни деревьев, старые сани во дворе, перевёрнутые лодки, образовывая вокруг них снежные рвы. С каждым днём снега становилось всё меньше, появлялись проталины. И уж когда казалось, что вот-вот появится зелёная трава, пришёл колючий снежный северный ветер и за одну ночь вернул зиму. Весь следующий день бушевала пурга, сводя на нет все весенние старания. А спустя ещё день всё стихло, небо очистилось и в глубокой сочной синеве сияло щедрое и ласковое солнце, с ещё большей силой растапливая следы непокорной зимы. Дружно зажурчали ручьи. Воздух наполнился долгожданным ароматом талой земли. Только река не хотела просыпаться от зимней спячки и скидывать ледяное одеяло. С каждым часом всё вокруг преображалось и стремилось вздохнуть полной грудью.
- Пора! – как-то утром сказал Иван Степанович. – Настя, пойдём, сети выбирать, а то к обеду уже поздно будет. – Он знал, что говорит. Уж лучше пару недель без свежей рыбы посидеть, зато не подвергать свою и Настину жизнь опасности. Лёд уже пропитался водой, только натоптанная тропа как хребет доисторического ящера белым изгибом возвышалась над позеленевшим рыхлым льдом. На сей раз, река так щедро поделилась рыбой, что Насте пришлось два раза отвозить полные санки улова. Спустя почти неделю под утро, грохоча ломающимся льдом, река решила проснуться. Настя первая подскочила с кровати и подбежала к окну.
- Ложись. Там ещё темно, всё равно ничего не увидишь, - сонным голосом сказала бабушка.
- Почему? Там месяц подсвечивает… - трепетно ответила Настя.
- Ну и как? Хорошо пошло? – прохрипел дед.
- Впечатляет… - не отрываясь от окна, протянула Настя.
- Ты всё равно, ложись. Рассветёт, тогда поглядим, – советовал дед.
- Ага, – отвечала Настя и продолжала смотреть в окно.
Утро река встретила обездвиженной тишиной и щетиной смерзшегося ломанного и вздыбленного льда, выбросив на песчаный берег разновеликие и причудливые ледяные глыбы. Они искрились в лучах солнца. Эта первая подвижка означала намного больше, чем просто скорое начало ледохода, открывалась новая страница жизни.
Настя стояла на берегу, внимательно разглядывая «беспорядок», устроенный подвижкой. Прохладный ветерок румянил щёки, а в груди всё трепетало от радости и ощущения неимоверного счастья. Она очень любила весну: её пробуждение и запахи, прилёт птиц с их пением и постоянной заботой, пугливо вылезающих из нор мышей, величаво проходящих мимо деревни стада лосей по веками набитой тропе. Каждый раз, с опаской посматривая на деревню, они неторопливо проходили по опушке и спускались к реке, немного выжидали, прислушивались, а потом по одному или группой преодолевали водное препятствие. Когда деревня была жилая, местные ребятишки, наблюдая спорили, как сохатые будут переплывать реку.
- Так! И что тут у нас? – деловито произнёс дед, выйдя на берег к Насте.
- Опять речка безобразничает, – весело ответила Настя.
- Ничего, дней пять ещё. Я так думаю! – подражая Фрунзику Мкртчану из фильма «Мимино», сказал дед. Этот фильм они смотрели очень давно ещё в клубе вместе с женой и сыном. Смеялись от души и так же от души переживали за героев. После просмотра многие цитировали нетленные фразы, особенно мужикам понравилась фраза: «Ларису Ивановну хочу…». За что незамедлительно получали нагоняй от своих жён – «Я тебе дам, Ларису Ивановну! А дрова поколоть не хочешь? А крыша прохудилась, отремонтировать не хочешь? А с ребёнком позаниматься? Ларису Ивановну он хочет!...»
Ровно через пять суток, точно в полдень лёд пошёл. Мощно, сильно и с грохотом. В прибрежных деревьях волновались сороки, а вороны напротив, тихо пролетали с берега на берег. Настя отложила книгу, накинула фуфайку, шапку, ноги всунула в валенки и бегом побежала на берег. Искрящейся и живой лавой текла река. Это было завораживающее зрелище. Льдины лопались, вздымались, наползали друг на друга, а потом с грохотом рушились обратно, переворачиваясь и раскалываясь, вздымая водяные брызги.
 
Всю ночь Иван Степанович ворочался и не мог сомкнуть веки. В голову лезли разные мысли и на душе становилось неспокойно.
- Ты что крехтишь? – спросила Николавна.
- Не знаю. Что-то не спится мне. Буд-то что-то происходит, а я понять не могу что.
- Чего это с тобой? Не захворал ли?
- Вроде нет, а уснуть не могу.
- Может тебе травку успокоительную заварить, или настоечки?
- Спасибо. Не надо. Да и рассвет вот-вот будет. Я лучше пойду на улицу. Подышу свежим воздухом.
- Только оденься теплее, а то застудишься.
- Не волнуйся. Спи.
Иван Степанович вышел на крыльцо и сразу попал в объятия тумана утренних сумерек. Тишина пронзала уши свистом и пульсировала в такт сердца. Он присел на ступеньки, поправил телогрейку и прижался плёчом к косяку. Неожиданно из утренней мглы, громко мурлыкая прыгнул на колени кот.
- Только тебя здесь не хватало, – тихо произнёс дед и принялся гладить кота.
Рассвет незаметно набирал силу, нежно подсвечивая пастельными тонами восточный небосвод. Чёрные пятна деревьев и кустов начинали принимать свои привычные очертания и расцветки.
- Что-то я с тобой немного озяб, – сказал дед коту, который не желал слезать с тёплой ноги Ивана Степановича – Слезай. Надо косточки размять.
Дед встал, прошёл несколько шагов, осторожно потянулся и повернув голову в сторону деревни чуть не остался в таком положении парализованный от  увиденного. Над самым дальним домом Глафиры Порфирьевны из печной трубы шёл еле заметный дымок.
- Вот тебе и денёк разгорается! Что за невидаль! Уж не призрак ли Глафиры вернулся? Так… А что делать? – Иван Степанович стоял как изваяние и никак не мог понять, мерещится ему это, или взаправду из трубы дым идёт. Говорил он тихо сам с собой, пытаясь осмыслить сложившуюся ситуацию. – Что делать? Идти надобно на разведку как в добрые времена. Только нельзя напрямки, надо с лесу обойти. Чёрт, и обувка на мне не подходящая. Может ружьё захватить? Нет, нельзя! Васька сразу прочухает что-то неладное, да шум поднимет, а мне всё по-тихому разузнать надо. Тогда вперёд! Ага. Тогда я пошёл… Правильно, иди. Уже иду. Вот, дед старый, кто бы со стороны услыхал сейчас, точно бы в психушку определили. Да и чёрт с ними. А как-то всё же боязно, однако.
Ноги его тряслись от напряжения и становились ватными.
- Может топор взять? Ах да, он же тоже в избе – раздосадовано бурчал себе под нос дед. – О! Возле Петькиного дома ржавый серп валяется, вот его-то я и возьму, какое-никакое, а всё же оружие. Хоть не с пустой рукой пойду, а там, будь что будет. И страх долой! Я в тыл к фашистам ходил, а тут призрак какой-то. Кстати, у меня с Глафирой отношения были хорошие, так что может, пронесёт? – спросил он сам у себя и ответил – может и пронесёт, а может и нет. – И чуть в полный голос не запел «Врагу не сдаётся наш гордый Варяг…» - Нет, ну совсем от страха разум растерял! Ага, ещё запой мне тут! А ещё лучше «Вставай, проклятьем заклеймённый…» - это в самый раз будет. – И чуть сам не рассмеялся над собой. – Так, собрался! Взял себя в руки и без глупостей! Главное – не шуметь и быть на чеку!
Тем временем, Иван Степанович уже подходил через лес к дому. « Хорошо, что сейчас весна и туман. Трава мокрая и не хрустит под ногами» - думал дед. Подойдя к опушке, он начал внимательно наблюдать за домом и прислушиваться. «Как хорошо, что ещё слух есть и глаза только вблизи подводят, а то какой бы из меня разведчик…» - не успев докончить мысль, дед тихонько присел из-за внезапно открывшейся двери в доме. На крыльце появился мужик, долго стоял и прислушивался, потом осторожно сошёл по ступенькам и направился в лес прямо к деду. «Вот те на! Кто это?! Откуда он здесь? Так, а что это он ко мне идёт? И что теперь делать? Так, главное не паниковать! Пока он меня ещё не заметил. А если заметит? А если нет? Да что я как баба? Заметит – не заметит! Как меня учили – по обстоятельствам! Хорошо! Так и будем действовать!» - уже про себя разговаривал дед. Мужик прошёл в пяти метрах от деда и скрылся за кустами. Дед продолжал сидеть в засаде. Спустя минут десять сорока предательски выдала местоположение незнакомца. «Вот умница! Всю жизнь терпеть их не мог, а тут во как, помогать начала и меня не засветила раньше времени. Ага, тогда надо в дом наведаться, посмотреть, что он там делает». Иван Степанович выверяя каждый шаг, чтобы никакая веточка не хрустнула под его ногами, подкрался к дому. Дверь в сени была немного приоткрыта. Придерживая кованный запорный крюк, дед ещё немного приоткрыл дверь и вошёл. Глаза никак не могли сориентироваться в темноте, дыхание сбивалось, а сердце колотилось так, будто бьют литавры, заглушая всё вокруг. Мелкой поступью, пытаясь дотронуться до стены рукой и тем самым получить нужное направление ко входу в избу, Иван Степанович приближался к двери обитой рваным дермантином из которого клоками свисала вата. Когда он уже коснулся ручки, нога предательски задела стоящее подле ведро. «Это провал» - подумал про себя Иван Степанович – «А вдруг в доме ещё кто-то есть?». Ужас охвативший деда сковал его движения, в какой-то момент он даже зажмурил глаза, но всё было тихо. «Я никогда не бросал начатых дел, всегда шёл до конца. Именно поэтому меня все уважали и сейчас я должен зайти и расставить все точки над «и»» - уговаривал сам себя дед и рванул ручку двери. Его взору открылась комната. Посреди неё стоял большой деревянный ящик, на котором лежала ободранная краюха хлеба, несколько кругляков репчатого лука и три отварные картофелины. Возле ящика стояли две старые табуретки. В печи потрескивали горящие дрова.
- Ну, здравствуй, дед! – сказал вышедший из-за печи мужик, больше похожий на былинного витязя из русских народных сказок, широкоплечий и высокий. Дед замер в оцепенении. Он никак не мог предположить увидеть пред собой такого великана в полном расцвете сил.
- Не тушуйся! Заходи. Я тебя давно жду. Думаю, когда же это ты нас заприметишь? Знаю, если бы не дым из трубы, то жили бы мы тут ещё очень долго. Холодно, однако, да и кушать очень хотелось. Не будем же мы картошку сырую жрать. Ну, что стоишь? Заходи, присаживайся. Гостем будешь.
- Ну, если гостем, тогда, пожалуй зайду – с трудом произнёс дед. В горле всё пересохло так, что язык прилипал к нёбу.
- Не бойся, дед. Мы тут проездом. Ни тебя, ни супругу твою, ни внучку мы не тронем, но только при одном условии, если нас не выдашь! – Мужик так грозно посмотрел на деда, что ему ничего не оставалось, как кивнуть в знак согласия головой. – Вот и славненько! Вот и ладненько… Тогда давайте знакомиться. Меня зовут Пётр Ильич. На зоне мне дали кликуху Академик, потому как я учитель, но в данный момент я беглый зэк. Скоро приятель мой придёт, его Лёшкой зовут, вернее, это его имя, а зовут его Шнек – кличка такая. Он нервный и вспыльчивый, но без него я бы сбежать не смог. Не удивляйся, что я тебе всё рассказываю, я считаю так, что если ты мужик нормальный, то будешь вести себя благоразумно, а если нет, то Шнек всё равно опередит тебя и тогда вам всем будет худо. Я надеюсь, что ты понимаешь, что это не угроза, а самое настоящее предупреждение, которое повторять никто не будет. Усёк?
- Да. – Иван Степанович чувствовал себя таким униженным и беззащитным, всё его нутро хотело вскочить и навалиться на этого бугая, связать и передать соответствующим органам, но в реалии он был уже слишком немощен, чтобы совершать подобные подвиги. Никогда ещё ему не приходилось прогибаться перед лицом врага. Даже во время войны он не допускал, чтобы страх овладевал им как сейчас. «Конечно, тогда я рисковал только своей жизнью ради жизни соотечественников, а сейчас я уже рискую жизнями жены и внучки и ради чего? Только бы не наделать глупостей. Надо во всём разобраться, расспросить и сделать нужные выводы» - думал Иван Степанович.
- Чего такой грустный? Жизнь прекрасна во всех своих проявлениях! Вот смотри, жили вы здесь, жили. Скукатища! А так хоть какое-то разнообразие. – Мужик расхохотался. – Шучу! Жизнь – дрянь! Вернее так, это разве жизнь? Бегать по тайге и трястись как заяц…
- Так зачем тогда бежал? И вообще, как ты за решётку попал? – осмелел дед и пошёл в наступление.
- Во-первых, бать, тебя как звать то?
- Иван Степанович, – гордо ответил дед.
- Великое русское имя! Ты прости меня, что я на ты и так сразу накатил на тебя, но после общения с урками я уже русский язык забывать стал. Там же всё по-фени, а я литературу преподавал и русский язык. Пять лет назад признали меня учителем года! А спустя всего год в выпускной класс пришла новенькая девица. Папа её оказался каким-то депутатишкой. Дура-дурой, для неё А.С. Пушкин был лётчиком, Лев Николаевич Толстой – не иначе как родственник Робина Бобина Барабека, «Му-му» написал Достоевский, а Пьер Безухов – это персонаж «Ревизора» Гоголя, «…златая цепь на дубе том…» - это новый русский. Зато последняя модель телефона, мини-юбка, да такая, что едва срамоту прикрывает, каблуки на туфлях больше чем Шуховская башня и полупрозрачный топик из которого перезрелые титьки торчали. На голове чёрт знает что, вся намалёваная, зато карманных денег тысячи три долларов. Вот такое «чудо» появилось, понимаешь? Только, то не чудо было, а пришествие сатаны. Меня, да что там меня, директора посылала на три весёлых даже не краснея, а батя её приезжал с охраной и требовал, чтобы мы его нерадивую дочку уму-разуму научили. А как её научишь, если он сам ничего для этого не делает, не воспитывает, не сдерживает, не усмиряет. Короче, на выпускном экзамене она у меня неуд и всхлопотала. Батя примчался, угрожал, но за меня тогда вступились все. С директором он договрился и ей четвёрку поставили. Понимаешь? Четвёрку! Так что он потом выдумал, на выпускном вечере мне подсыпали снотворное, отвезли в номер гостиницы, раздели, подложил рядом свою дочь, сделал фотографии, уж не знаю как, но добыли из меня сперму и отвезли на анализы. А на следующий день меня арестовали за растление малолетних, изнасилование ученицы, лишили званий и возможности преподавать. Впаяли… Лучше не говорить, в общем, по полной программе. Так я оказался в тюрьме. Но и здесь он меня в покое не оставил. Подстроили драку, кого-то там пырнули, а нож мне всучили насильно в том момент, когда охрана пожаловала. Тут ещё и убийство на меня повесили. Так что сидеть мне не пересидеть до конца дней моих. А я не могу, понимаешь?! – Вскрикнул он. – Я заслуженный учитель! У меня два высших образования! Учёная степень! Двадцать пять лет стажа преподавателя! У меня жена есть, дочь, сын! Хорошо, что хоть мама не увидела всего этого кошмара! Умерла за два года до этого. Так почему я должен сидеть с этими уголовниками, если я ничего не делал?!
Он присел на табурет и его глаза стали влажными. Только теперь Иван Степанович узнал в нём, обросшим бородой, усами и копной волос по плечи того самого уголовника с той ужасной распечатки.
- А Петром Ильичом назвали в честь Чайковского? – поинтересовался дед.
- Да. Папа у меня музыкантом был. Великолепно играл на фортепиано и замечательно пел басом, как Шаляпин, только и у него судьба не сложилась – вдруг Пётр замолчал, притих и задумался.
- Ладно, Пётр Ильич, не выдам я тебя. Много я пожил на свете и в людях разбираюсь. Похоже, ты и впрямь не врёшь. Но дай мне слово, что ничего дурного с моими не сделаете, а я помогу, чем смогу. Об одном прошу, ведите себя тихо. То, что по ночам печь топите, то правильно, но будьте аккуратны, дом не спалите.
- Прости меня, отец! По новой привычке наехал на тебя… Я обещаю, что в обиду вас не дам.
Не успел Пётр закончить своё обещание, как в сенях скрипнула половица.
- Ба-а! А у нас гости! Здрасьте вам! И что ты тут с ним тёрки трёшь, Хаммер? – спросил Шнек.
- А Хаммер, это… - попытался спросить дед.
- Я Хаммер – ответил Пётр. – Это моя кликуха.
- Так, я не понял? Чё за дела? Нахрена он нам нужен? Давай кончим их, раз выследили! – начал заводиться Шнек.
- Остынь, Шнек! Никого мочить мы здесь не будем. Дед не выдаст, если сами не лоханёмся, понял? Он нам хавчик подгонит и буфером от мусоров послужит, а если что, то и в заложники будет кого взять, а если всех мочить, тогда мы долго не протянем. Врубаешься, Шнек?
- За что ты у меня в авторитетах, Хаммер, так это за твою сообразительность. Но учти, если что, то я и тебя порешу, мне терять нечего. Если б иные времена, то уже бы и черви с голодухи подохли, как давно меня должны были порешить…
- Ладно. А сейчас пускай уходит. Ступай, дед и помни, о чём мы договорились! – сказал Пётр и подгоняющим жестом махнул в сторону деда.
Иван Степанович вышел на улицу. Солнце уже поднималось над тайгой. Туман густой пеленой ложился на землю, прячась от солнечных лучей. Он шёл по некогда главной улице деревни. Природа брала своё. То там, то здесь росли кустарники и молодые сосны и ели. «Как же давно я здесь не хаживал» - подумал дед. «А что же мне теперь делать? Я никогда никого не обманывал. Кабы я не знал ничего, то и жил бы спокойно, а теперь во какая петрушка получается. А если участковый наведается и спросит, мол, не видал ли я чего подозрительного, тогда что? Врать властям не хорошо! С другой стороны, я дал уже честное слово не сдавать их. Вообще-то, этот «Чайковский» мне даже понравился, есть что-то в нём такое… Такое… А какое? Ладно, сейчас не об этом. А второй мне не нравится. Очень скользкий и опасный сосед получается. Как бы так сделать, чтобы только его отловили? А с Петром я сам разберусь. Так, а если этот Пётр хороший артист и разыграл меня, на жалость надавил, а я и уши развесил. Эх, заехал бы сейчас Максим Егорыч, я б его попытал с пристрастием за этих двух, а дальше решили бы, что делать.»
- Ты где бродишь? Я уже бегаю тут везде, к реке сходила, нет тебя там. Что молчишь? – взволнованно закричала Василиса Николавна.
- Не шуми! Тут я. По деревне ходил, гулял. Давненько я туда не хаживал. Дома смотрел, какой ещё крепкий, а какой уже на дрова пускать можно. – Спокойным тоном ответил дед.
- И чего ты туда попёрся? Хоть бы ружьё взял, а то вдруг мишка выйдет!
- Ну, с мишкой я бы договорился – засмеялся дед.
- И договаривал уже у него в животе. Не нервируй меня больше! Ты как вышел, я так и сон и покой потеряла, будто что-то случиться должно. Когда в следующий раз надумаешь вот так уходить, хоть предупреждай и ружьё бери!
- Хорошо, Васька. Ступай в дом. Я сейчас. Настёна ещё спит?
- Она то, да.
- Ну и хорошо. А я здесь немного ещё посижу. Прости, Вась, но мне действительно надо немного побыть наедине.
- Не пугай меня. Что это ты надумал? Может, болит чего?
- Нет, нет. Всё нормально. Честно. Просто мне надо побыть одному.
- Ну, как знаешь. Скотину покормишь?
- Конечно, покормлю. Иди в дом.
Иван Степанович уселся на крыльцо и прищурив глаз посмотрел на солнце.
«Вот, всё ему нипочем. Светит себе и светит, а тут не знаешь, как поступить. Первый раз в жизни наврал жене. Ну, хорошо, не наврал, так утаил, не поделился. Какая разница? Главное, что начало положено порочному пути. Ладно, с женой я ещё разберусь, а что с этими делать? Может по рации связаться с Василичем и всё ему объяснить, так тогда все услышат. Василича никогда подле рации не бывает, значит говорить дежурному… А если его позвать? Так всё одно, дежурный рядом будет, а может и ещё кто. Нет. Нельзя. Надо ждать. Может, они сами по-тихому свалят. Надо к ним сегодня в гости наведаться, но как бы это сделать незаметно? Настёна обязательно увяжется со мной, да и Васька шум поднимет. Хорошо, что она поздно вышла на поиски, дым из трубы уже не шёл, а если бы заметила! Ладно, пойду накормлю животину, потом дальше думать буду.» - решил Иван Степанович, тяжело поднялся  и пошёл в хлев.
Покормив скотину, Иван Степанович вернулся в дом. Василиса Николавна уже состряпала завтрак, Настя прихорашивалась у себя в комнате.
- Ты ничего не хочешь мне сказать? – поинтересовалась Николавна.
- О чём? – растерянно переспросил дед.
- Ты врать не умеешь! На тебе лица нет. Что случилось? Зачем ты туда ходил?
«Не сказать, так всю душу вымотает» - думал дед – «а сказать, так как бы не разнервничалась до припадку какого. А сказать всё же надо, вдруг они сами наведаются, тогда ещё хуже будет, Ваську точно «Кондратий» схватит и Настю напужают так, что заикой останется. Будь что будет, расскажу. Вот только, как бы это поделикатнее сделать то…»
- Что молчишь? – не унималась Николавна.
- Хорошо. Только дай мне слово, что, во-первых, молчать будешь, во-вторых, не принимать всё близко к сердцу.
- А если без торгов?
Иван Степанович знал, что Николавне выставлять условия – дело бесполезное, но с пониманием у неё всегда было всё в порядке, и он решился.
- Дом Глафиры помнишь?
- Как же не помнить! Последний он по главной.
- В нём беглецы поселились.
- Батюшки! И что же теперь с нами будет? Ведь поубивают нас! Знаю я этих беглых, им терять нечего. Ой, что будет то, что будет… - как и ожидалось разнервничалась Николавна.
- Погоди! Один там действительно свихнутый на всю голову, но он не опасен, покуда второй у него в авторитете. А второй, никто иной, как учитель. Нам удалось поговорить наедине, пока этот бешенный не пришёл.
- Так ты с ними уже и пообщаться успел?! – Воскликнула Николавна. – Зачем? Зачем ты туда полез? Может, пожили бы они немного, да и побежали дальше, коли беглые! А теперь они знают, что их видели! Что же ты наделал! Партизан фигов! В войну не наигрался? Хоть бы о нас подумал!
- А ну, циц! Раскудахталась! Они всё равно к нам придут! Идти им некуда! Реки вскрылись! Жрать им что-то надо! Они по дороге избушки промысловиков обчищали и в деревни тайком наведывались, лабазы опустошали. Я видел у них и хлеб и картошку и лук! Откуда у них это? Начинай соображать! Лучше по-доброму всё решить. Мы молчим и кормим их, а они нас не трогают. Понимаешь?!
- Понимаю. Понимаю, что конец нам пришёл… - и Николавна заплакала.
- Хрен редьки не слаще! То кричит, то плачет. Я же просил! Ты обещала!
- Ничего я тебе не обещала!
- У-у-уй! Нет ничего хуже бабьей глупости!
- Больно вы все умные! Так что же так горя много?
- Какое горе! Что ты молотишь! Никакого горя нет и не будет! Я ситуацию под контролем держу.
- Держит. Как же. Убьют нас, тогда будешь знать, как с беглыми дружбу водить!
- Да, ну тебя! Что с тобой разговаривать. Настя, иди сюда.
Настя с испуганным видом вышла из своей комнаты.
- Настя, девочка моя! Я прошу тебя, никуда одна не ходи! Со двора ни шагу! А лучше и из дому! Ты ведь всё слышала? Гости у нас, да не самые желанные.
- Да, деда, – тихо сказала Настя и присела за стол, потупив взгляд.
- Значит так, завтракайте без меня. Вась, собери-ка еду и настойку дай. Я к ним пойду. Уж лучше я к ним, чем они к нам. Насть, сними ружья со стен, и спрячь в сенях под пол. Ты знаешь. У них, вроде оружия нет и не нужно им. Ну что, собрала? – обратился дед к Николавне.
- Я не метеор! Рыбу жаренную класть?
- Не. Не надо, а то подумают, что вы в курсе. Давай так, отварной картохи насыпь, огурцов банку, пару банок тушёнки и хлеб. Хватит им. Дальше поглядим.
- Деда, а они страшные?
- Нет, дочка. Один даже ничего, а второй – дед сделал паузу – не очень. Ладно. Рот на замок. Разговоры на эту тему даже не начинать. Жизнь продолжается. А я пошёл.
- Береги себя, Ваня! – утирая слёзы, почти рыдая промолвила Николавна.
- Настя! Ты за старшую! Успокой бабушку и занимайтесь своими делами, как и прежде. Поняла?
- Да, деда.
- Ну, всё! – сказал дед и взяв узелок вышел из избы.
- Господи! Храни его! – прошептала Николавна.
Настя первый раз услышала, чтобы бабушка взывала к Богу.
- Бабуль! А ты что, в Бога веришь? – изумлённо спросила Настя.
- Ой, доченька. А кто его знает… Нам говорили, что его нет, а вдруг есть?… А, коли есть, тогда пускай помогает, а на кой он нужен, если помогать не станет?... – Николавна уселась на табурет возле печки и теребя фартук морщинистыми руками промолвила – Господи! Если ты есть, то прости меня дуру старую… - и из глаз вновь брызнули слёзы.
 
 
 
- Глянь, Академик! К нам опять этот старый чешет, – почти шёпотом произнёс Шнек.
- Это хорошо, что сам чешет. Иди на шухер, вдруг за ним хвост. Пока он здесь, будь на чеку. Если что, вали вдоль реки против течения, а я что-нибудь придумаю, на крайняк он заложником будет. Всё. Метнись незаметно. – Таким тихим, но уверенным голосом сказал Академик, что Шнек не стал ему возражать и незаметно проскочил в лес.
Иван Степанович подошёл к дому Глафиры, остановился, перевёл дух и решительно постучал в дверь.
- Не шуми, дед, заходи – еле слышно ответил Академик.
- Прошу прощения! Я чего подумал то, вы ж, наверное, голодные. Я тут втихаря по сусекам поскрёб. Еды вам принёс, – робко произнёс дед.
- Спасибо, Иван Степанович! С едой ты угодил. Своим не рассказывал?
- Не-ет! – быстро ответил дед.
- А врать ты так и не научился…
- А с чего ты решил, что я вру?
- Детишек поучишь с моё, узнаешь… Ладно. Твои не сдадут?
- Обещали, что нет, – виновато опустив голову, промолвил Иван Степанович.
- Да-а. – протянул Академик, и в доме воцарилась гробовая тишина.
- Дед, вот ты человек поживший, умудрённый жизнью, – прервал молчание Академик – скажи, что мне делать? Была б на мне какая вина, веришь, я бы сам сдался, мужества у меня хватило бы, но я не виноват! Понимаешь?! Не виноват! С другой стороны, я понимаю, что коли посадили, то ничего не докажешь, а это бегство только усугубило моё положение. Умом то я всё понимаю, но как выбраться из этой трясины, не понимаю, хоть тресни!
- Погодь, в отчаяние впадать. Тут подумать хорошенько надо. Вы сколько в бегах то?
- Скоро три недели будет.
- Ого! Неужто на след не напали?
- Да, чуть было не попались мы на третий день. Хорошо, что много читал разных книг, в том числе про разведчиков настоящих, про подготовку спецназа, дневники бывших военных, про выживание в экстремальных условиях и подобное. Раньше всегда в походы ходили и с семьёй и с учениками. А пригодились эти знания вот когда. Никогда бы не подумал… Короче, запутали мы следы так, что чуть сами не запутались и не растерялись. Специально сперва в одну сторону пошли, по идее, нас там должны искать, а потом резко поменяли курс почти на противоположный. Но они там тоже не дураки, скоро нас и здесь вычислят. Куда идти, не знаю. Хочу жену увидеть, детей. На работу хочу. С друзьями на рыбалку. Только меня там в первую очередь примут.
- Это точно. Как вы не замёрзли то?
- Тоже книжки помогли. Но это всё не важно. Что делать дальше?
- А этот, второй тебе нужен?
- Упаси! Он настоящий преступник. Хотя, пока бежали, я вроде в нём что-то человеческое начал находить. Мне бы его на воспитание взять лет на пять, глядишь, человеком стал, – и он рассмеялся. – Нет уж. Мне ещё этого геморроя не хватает. Мы с ним в одной упряжке пока, но в разные стороны ориентированы.
- Понятно. Может мне с нашим участковым поговорить?
- О чём?!
- Да, это я так… Как предположение… - стушевался дед.
- От тюрьмы и от сумы не зарекайся! Точно сказано! Второго я правда не видал, а первое, на тебе, во всей красе!
- Ты знаешь, есть у меня одна мысль. Сможешь убедить этого Шприца…
- Не Шприца, а Шнека.
- Не важно!
- Ну-ну.
- Убеди этого Шнека, чтобы вы разделились.
- Это невозможно! Он теперь от меня и на шаг не отойдёт. Он бы не выжил в тайге и суток без меня. – Академик задумался и продолжил – Да и я без него не смог бы бежать…
В этот момент издалека послышался вой лодочного мотора.
- Дед! Ведь ты мне обещал! Ты же клялся, что никому! Небось, твоя благоверная уже сообщила! Сдал, значит!
- Что ты! Пётр Ильич! Никак нет! Если б даже моя супруга и сообщила, то они бы здесь появились не раньше, чем через часов шесть! Подумай сам!
- Тоже верно. А кто это? Ты ждёшь гостей?
- Понятия не имею!
В этот момент в дом вбежал Шнек и с диким рёвом набросился на деда.- Что, падла! Сдал нас? Да? Академик, я тебе сразу сказал, что их мочить надо! Гнида! Порешу, тварь! – Орал Шнек.
- Остынь! Это не он! – вступился Пётр Ильич.
- А кто? – не унимался Шнек.
- Сейчас и узнаем. Значит так. Дед, ступай на берег и встречай гостей. Что хочешь делай, но гостей выпроводи. Если это менты, то ты труп и все твои туда же. Ты понял? Теперь, ступай. – Академик отодвинул нависшего над дедом Шнека и проводил до двери. – Ступай. И без глупостей…
Дед быстрым шагом пошёл на берег. «Кого же несёт то сюда! Как не вовремя!» - сокрушался Иван Степанович. «Главное, не нервничать! Не показывать вида, что что-то у нас происходит!» - уговаривал он сам себя.
- Что? Всё? Приплыли? Говорил тебе, мочить их надо было сразу! – Шнек метался от окна к окну.
- Сядь. Не дёргайся. Давай поедим. Дед тут хавчик притаранил, – спокойным тоном произнёс Академик.
- Поедим? Ты чо! Валить надо! А если это менты с собаками?
- Тем более. Далеко не убежишь. А пожрать, неизвестно когда обломится. Угощайся.
- Да, пошёл ты! Какой ты, на хрен, Академик! Лошара ты! Дед тебя развёл, а ты повёлся!
- За базаром следи! Сядь!
- А то что?
- Абсолютно ничего! Даже пальцем не пошевельну. Если дурак, то это на всю жизнь!
- Не понял!
- А тебе и не надо! Пар спустил, теперь садись жрать.
- Не, я на тебя фигею, как ты можешь? С минуты на минуту сюда менты ввалятся, а он жрёт!
- Не ввалятся. Дед прав. Если бы он даже сообщил сразу, то они только после обеда будут. Вот если бы на вертаке, тогда да. Но вертака же нет, значит это какой-то залётный фраер.
- А если это плановое патрулирование?
- И тогда ничего страшного. Дед не подведёт.
- Всё равно, я не понимаю, как можно верить этому мутному деду.
- А ты мне верь!
 Дед, почти бегом добрался до берега и с трудом отдышавшись, стал вглядываться вдаль реки.  Из-за поворота появилась лодка с высоко задранным носом. «Да, кто же это?» - задавал себе только один вопрос Иван Степанович. Незваный гость шёл курсом прямо на деда. Уже издалека он начал махать рукой и что-то выкрикивать, но на таком расстоянии невозможно было понять, кто это и что он кричит. Когда лодка подошла ближе к берегу, дед  с удивлением увидел сидящего за румпелем священника. «Во, только попа здесь не хватало!» - подумал Иван Степанович. Вой мотора стих, лодка опустила нос и плавно врезалась в песчаный берег.
- Слава Богу! Добрался! – во весь голос произнёс священник, выбираясь из лодки. – Мир вашему дому! Здравствуйте, Иван Степанович!
- Стой! Как там тебя, поп или святой отец? Какого чёрта припёрся? Садись в свою посудину и чеши дальше! Понял!
- Иван Степанович! Вы меня не узнаёте? Это же я, Виктор! Вернее, я теперь Игумен Севастьян.
- Не понял! Витька, это разве ты? Надо же! – Иван Степанович похлопал его по плечу как давнишнего приятеля. Севастьян немного смутился, а затем обнял деда и расцеловал трижды.
- Ну, надо же! Витёк приехал! Кого угодно ждал, но только не тебя, оторву! Вся деревня от тебя на ушах стояла! Сколько раз и я порывался тебе уши надрать, только больно ты шустрый был… А теперь, вона какой! А бородёнка жиденькая и патлы как у бабы!
- Прошу вас, Иван Степанович, не серчайте на меня и не придирайтесь… Я свой выбор уже сделал, – речь Севастьяна была отрывисто-импульсивная от переизбытка чувств.
- Знал бы ты, Витёк, как не вовремя тебя принесло! – сокрушался дед.
- Да, что же такого случилось у вас?
- Кабы не знал я тебя, ни за что не рассказал! В деревне то мы нонче не одни! Богом своим клянись, что не проболтаешься никому и виду не подашь, коли что! – Иван Степанович так грозно посмотрел на Севастьяна, что тот чуть дара речи не потерял, только и промолвил – Свят, свят, свят! Клянусь! Только не Богом, а совестью своею! Богохульно Бога всуе упоминать, Иван Степанович!
- Ты попререкайся со мной, святой отец! – и грозное лицо деда превратилось в лучезарную улыбку. – Ой! Нет, ну!... Витёк – Батюшка! Кто бы мог подумать! – дед засмеялся.
- Иван Степанович! Не томите! Кто здесь?
Дед снова посмурнел и продолжил: - Беглые тут поселились. Двое. Один из них добрый малый. Говорит, учёный, педагог, а осудили его по напраслине человеческой, но я почему-то, верю ему. Сердце и глаза меня никогда не подводили. А вот второй, страшный тип. Настоящий бандит, отвязный. Велели они мне никого не принимать и под любым предлогом выпроводить. Сечёшь, святой отец! Если б не они, разве ж принял я так гостя дорогого? Мы нонче каждому рады, кто с миром к нам. И что теперь делать, ума не приложу!
- А знаете что, давайте я сам к ним схожу! Неужто они Батюшку тронут?
- Дурья твоя башка! Они кого хош тронут и на чин твой одному из них точно наплевать!
- Не согласен я! В колонии и тюрьмы ездил! Заключённые – тоже люди! Оступившиеся просто, но и их Господь примет, если покаются!
- Откуда же ты свалился, Витенька? Не иначе как с неба! От него самого! Это когда они там, под присмотром, то все хорошие, а здесь, как волки загнанные! Огрызаются! Уж какая я им угроза, так на меня этот отвязный так нападал… Ладно, сделаем вот что. Ты бери поклажу и пошли в дом! Там Василиса Николавна моя и внученька Настёна. Пока суть да дело, я сам к ним схожу и объясню всё, мол, не говорил я тебе ничего, а прогонять коренного жителя, это уж слишком. Ну и попробую твою причастность к Боженьке, как смягчающее приплести, может, не разгневаются шибко!
- Нет, Иван Степанович! Давайте ка я отплыву пониже, километров на десять, шалаш построю и поживу там пока. Не могу я допустить, что бы из-за меня люди страдали!
- Не дури! Ты что? Забыл? Весна! Медведь голодный шастает! Он на твою рясу смотреть не будет! Схавает, и крестом не подавится! А ну, пошли в дом! И хватит сопли жевать!
- На всё Воля Божья! Прости Господи душу мою грешную!
- Да, хватит тебе тут причитать! С фашистами воевали и победили! А тут полтора урода! Разберёмся!
Севастьян взял свои пожитки из лодки, закинул один мешок на плечо, второй, еле отрывая от земли, потащил вслед за дедом.
 
- Вот, гнида! Говорил я Академику, мочить их надо было сразу! Ладно. Раз так, то и мы по-другому будем. – Бурчал себе под нос Шнек, пригнувшись и короткими перебежками возвращаясь в дом Глафиры.
- Ну что? – спросил Академик ввалившегося в дом Шнека.
- Что? Ты ещё спрашиваешь, что? Да, козёл твой дед! Мочить их надо было! Всё ему разболтал!
- Остынь! Кто это?
- Священник!
- Я и сам видел, что не мент! Откуда он здесь?
- Как я въехал, он тут жил когда-то, и звали его Витьком. Теперь он вернулся восвояси Севастьяном. Но нахрена?! И нахрена его дед не прогнал? А самое главное, зачем он всё ему рассказал? Гнида!
- А ты знаешь, дед вовсе не дурак! Он всё правильно сделал!
- Это как?!
- А вот так! Врубайся, Шнек! Так как этот Витёк здешний, то чтобы он мог подумать, коли дед его выпроводил? А? Теперь, врубайся дальше! То, что он ему рассказал, нам только на руку!
- Это почему же?
- Он сюда не полезет – за базар отвечаю! Я так думаю, ему дед всё правильно рассказал! А теперь смотри, у нас лодка появилась фартовая! Врубаешься?!
- Нет! Не врубаюсь! Эта гнида только на порог появится, я его сразу порешу!
- И не вздумай! Он нам ещё пригодится! Пускай хавчик носит. А ещё, можно будет у него рясу стребовать! Лодка его приметная, наверняка уже менты пробивали его и тюки видели. Тебя в попа можно будет одеть, ты на него похож больше, а я в тюке спрячусь. Так мы сможем отсюда далеко свалить! Теперь врубился!?
- Так он хай поднимет! Шухер наведёт за свою лодку!
- А я договорюсь с дедом, а он попа уболтает! Ну что, теперь врубился?!
- Это ты у нас врубной, Академик! А я на измене пока!
- Не пукай! Прорвёмся!
 
- Здравствуйте, Батюшка! – Поздоровалась с поклоном Василиса Николавна.
- Мир вашему дому! Да благословит Господь…
- Хорош тебе тут! Василиса! А знаешь, кто это? Нука, глянь на него получше! – перебил дед.
- Ба-а! Не может быть! Витюш, неужто ты! – Николавна всплеснула вверх руками и уселась на лавку. Потом снова вскочила и подошла к нему. – Здравствуй, Витенька! Проходи, милый! Как же это ты к нам попал то? Вот уж не ждали кого!
- Я, Василиса Николаевна, теперь Игумен Севастьян, Храм приехал сюда строить. Благословение уже получил!
- Иди ты! Да, на кой нам тут Храм то твой. Людей то нет. Нас трое и всё! К чему церква, коли прихода нету? – интересовалась Николавна.
- А мы деревеньку нашу освятим, Храм построим и жизнь сюда вернётся! Вот увидите!
- А кто же строить будет? – не унималась Николавна.
- Через пару недель сюда рабочие приедут, послушники и волонтёры.
- Эко слово неведомое!
- Простите, добровольцы. На общественных началах. А за это время я должен всё подготовить к их приезду. Осмотреть дома для проживания, что-то подремонтировать, а если всё в негодность пришло, то площадку под палаточный лагерь найти. На теплоходе приплывут. Патриархия продуктами помогла и проезд оплатила. С ними же и строительные материалы прибудут. Лес свой будем использовать. Скоро и Афонасий Кристофорович пожалует. Место под церковь подберём - это дело непростое, крест установим, потом малую часовню поставим, затем на фундамент камней соберём по округе, зимой лес заготовим, а весной строить начнём.
- А что же ты мне раньше не сказал? Вот те раз! Так, Васька, собирай на стол, корми Витька! Дай мне ещё еды для этих. Надо их в курс дела поставить. О как всё, серьёзно-то! – Взбудоражился дед. – Всё. Я ушёл! Когда вернусь, не знаю!
Дед схватил кулёк с едой и почти бегом выскочил из избы.
- Вы, Василиса Николаевна, не волнуйтесь. Я уже всё знаю. Я предлагал Ивану Степановичу своё отступление на время, но он великодушно попросил меня остаться. Господь посылает нам испытания по силам нашим и во искупление грехов наших.
- Да, не убивайся, Витенька. Ой! Простите, Батюшка! Себастьян? Да?
Игумен улыбнулся и ответил: - Себастьян, это у Католической церкви, а у Православных – Севастьян. Это греческое имя и означает оно – высокочтимый, священный, досточтимый, почитаемый. Я сам попросил для себя это имя в честь Настоятеля Монастыря, в котором я потом служил, но который был мне духовным отцом и практически заменил мне родителей.
- Как так, заменил?
-  Так ведь мои батюшка и матушка водочкой злоупотребляли ещё будучи здесь, а в городе, тем более. Пытался вразумить, но ничто так и не помогло. Батюшка мой от цирроза печени усоп. Матушку я в клинику определил, но она сбежала оттуда. Искали её долго. А потом выяснилось, что у подруги она жила и жизнь совсем распутную стала вести. Я тогда в архитектурном учился. Пример не лучший для меня был. Чуть было и сам по наклонной не покатился. В группе со мной девушка училась. Она мне очень нравилась. Мы дружили. Иногда я к ней домой захаживал на чай. Мама у неё была верующая. Вот она меня к Отцу Севастьяну и отвела. И после института я сразу пошёл к нему с серьёзным намерением. Он меня долго испытывал, а потом велел мне пойти учиться, что я и сделал. Учился, как и полагается. От простого прихожанина путём не лёгким дорос до Игумена, – и он улыбнулся, но с такой тоской в глазах, что Василисе Николаевне стало не по себе от своих вопросов.
Из своей комнаты робко вышла Настя.
- Здравствуйте! – сказала она, опустив глаза.
- Здравствуй! Игумен Севастьян. А тебя Анастасией зовут, верно?
- Да.
- Батюшка. Мойте руки и пожалуйте к столу, - предложила Николавна.
Севастьян помыл руки, развязал самый большой тюк и извлёк из него икону с образом Богородицы. Прошёл в угол кухни и поставил её на полку. Сразу будто всё преобразилось и обрело законченный вид. Он отступил на несколько шагов, припал на колени и прочитал молитву, которую с большим интересом слушали и Настя, и бабушка. Когда Василиса Николаевна услышала знакомую из детства молитву «Отче Наш…», которую каждые утро и вечер произносила её мать, она невольно стала вторить Игумену.
- А теперь, с благоговением вкушаем пищу, – произнёс Севастьян и перекрестил трапезу.
- Как это у вас всё так ладно получается! Аж завораживает! – неожиданно для себя сказала Николавна. Севастьян промолчал.
- А ты, Анастасия, как к относишься к тому, что Бог есть? – ласково спросил Севастьян.
- А я об этом никогда не думала… - Растерянно ответила Настя. – Нет, ну мне, конечно, кажется, что кто-то должен быть. Вселенная бесконечна, и мне хочется верить в то, что мы не одни. Но пока, никаких доказательств тому нет. А жаль.
- Понятно… - задумчиво протянул Севастьян.  – А вы, Василиса Николаевна?
- Ой, Батюшка. Не знаю я. В детстве мама меня в церкву водила, учила креститься, объясняла, кто на иконах изображён, свечки ставила. Но времена то были какие! Украдкой в церкву то ходили! И просила она меня никому не рассказывать! Ведь я даже и не знаю, крещёная я, или так. Вроде и чувствовала, что в Храме мне сперва как-то тягостно, потом плакать хотелось, бывало, и плакала, а потом  вроде легче становилось. Значит,  есть там что-то такое, что не понять умом то. Так ведь, если бы он ещё был, ум то, – и она рассмеялась.
- А Иван Степанович всё по-прежнему в советскую власть верит?
- Да, он уже никому не верит. Только все обещают, что жизнь лучше будет, а где это лучше, никто не знает. Есть кучка олигархов в ентой Москве, вот им хорошо, на Канары ездиют. Видать, для самих себя всё и делали. А Москва, это ещё не вся Россия-Матушка. У нас тут в Сибири давно разговаривают об отделении её по самый Урал. А что? Может оно и правильно. Сколько можно наши недра выкапывать и лес за бесценок за бугор отправлять! А деньги все в Москве оседают, нам-то ничего не дают! – Николавна призадумалась и продолжила. -  Хотя, могло бы быть и хуже. Как в детстве мамином: коллективизация, НЭП, раскулачивание сельчан, голод, репрессии. Ой, уж лучше пускай так будет. Хоть нас не трогают. И на том спасибо!
- Удручающая картина получается, но во всём есть Промысел Божий…
- Не надо, Батюшка! Был бы Бог на самом деле, разве он допустил такие страдания, которые выпали нашему народу! Ой, что же это я старая на вас набросилась! Кушайте, кушайте! Поговорить то не с кем на такие темы. С Ваней если и начнёшь, то сама пожалеешь, он быстро на место ставит, а с Настёной ещё рановато.
- Не стоит волноваться. Мы обязательно с вами поговорим обо всём, ведь я к вам теперь насовсем. Как это по-советски, будем поднимать духовный уровень населения. – пошутил Севастьян.
- Только где ж это население то! Нас трое и этих нелёгкая принесла. Как он с ними ладит, ума не приложу. Он ведь правильный такой, кабы беды не было…
- Уймите свои терзания, Василиса Николаевна. Грех это, такие дурные мысли в голове держать.
- Вот точно, дурные! Они и есть, дурные! Правильно, Батюшка!
 
Тем временем, Иван Степанович пришёл к беглым зэкам.
- Ну что, гнида, опять по-своему всё сделал! – сразу набросился на него Шнек.
- Хавальник заткни! Я сам с дедом поговорю! Иди, следи, как бы какой сюрприз пострашнее не нарисовался! – обрубил Академик.
- Смотри! Доцацкаешься с ним! – огрызнулся Шнек.
- Иди, я сказал! – и Академик грозно посмотрел на Шнека.
- Ладно! Иду уже…
- Проходи, дед. Рассказывай, что это у нас за священник объявился? О чём говорили? Почему не послушал меня и пригласил в дом? Когда уедет?
- Я тут еды принёс… - робко начал Иван Степанович.
- Дед! Я тебя прошу! Не компостируй мне мозги! Отвечай на мои вопросы!
- Так я и говорю, значит. Это нашенский, Кургутумский. Они в начале девяностых в город подались. Он мне как родной. Не могу же я своего так! Прости меня, Пётр Ильич! Только, видишь ли, какая петрушка то, он сюда насовсем приехал. Храм, говорит, строить будет. Скоро и рабочие приедут, недели через две. Говорит, по благословению чьему-то приехал. Деревню, говорит, возрождать будет. Как же я его при таком раскладе то? Ведь о нём и в районе знают, и в городе, и даже в Москве. Он нонче оттуда.
- Я так и знал. – академик задумался. -  Ты ему про нас зачем рассказал?
- А откуда вы… - совсем растерялся Иван Степанович.
- А как ты думал? Доверяй, но проверяй! И что он?
- Обещал не соваться и никому не рассказывать.
- Так я ему и поверил. Сдаст ведь!
- Не сдаст! Я за него ручаюсь!
- Как ты можешь за него ручаться, если даже своего слова сдержать не смог! То же мне, защитничек нашёлся! Ладно, слушай сюда. Как хочешь, но одолжи у него рясу поповскую, найди пару-тройку мешков здоровых, лучше три, два из них набей чем хочешь, хоть мусором, один пустой оставь, и отнеси всё в его лодку. Положи туда еды и пополни горючку. Мы сегодня ночью уйдём на его лодке, будто течением лодку подмыло и унесло. Что хочешь делай, но если не выполнишь моей просьбы, пеняй на себя. Шнек в этот раз я сдержать не смогу! Понял!
- Понял. – Опустив голову, молвил дед.
- Вот и хорошо. Теперь давай хавчик и ступай, пока Шнек не очухался.
- Пётр Ильич!
- Что ещё?
- Не ходи с ним!
- Что за новость? Неужто задумал чего?
- Не по пути тебе с ним, понимаешь? Ты ведь другой!
- Допустим, а что ты предлагаешь?
- Я для него всё приготовлю, как ты велел, и пускай он катится на все четыре стороны!
- А я что?
- Оставайся! Мы тебя в обиду не дадим!
- Свежо питание…
- Что?
- Да, это я так. И что я тут делать буду? Ты мне предлагаешь в этой избушке гнить до конца дней моих? Значит, я так и не увижу своих? Ты что, дед!
- Петр Ильич, ты же умный. Сообрази сам. Вас всё одно поймают. Только здесь ты под прикрытием моим будешь, с рабочими смешаешься приезжими, жизнь новую начнёшь, а с твоими мы что-нибудь придумаем.
- Ты сам-то понял, что сказал? Сам себе противоречишь! Всё одно поймают, и новую жизнь начнёшь! Врубаешься?
- Может, я и не совсем ясно излагаю, но мне так кажется, что недурно я придумал.
- Да, понял я. Может ты и прав. Подумать надо. А главное, как Шнека одного отправить? Он же сразу заподозрит что-то.
- В общем, мне больше нечего сказать. Думай, Пётр Ильич. А что ты попросил, я сделаю. Ну, я пошёл?
- Ступай.
Иван Степанович шёл домой и какая-то лёгкость появилась. «Видать, хорошее я дело придумал. Хороший он, этот «Чайковский», только как загнанный в угол зверь огрызается. Но ничего, приручим, отогреем. Витёк поможет. А всё же, с участковым по душам поговорить придётся. Он хоть и редкостный законопослушник, но с совестью в ладах, да и связи у него хорошие, может получится помочь…» - думал дед.
- Проводил деда? – спросил Шнека Академик.
- Скользкий он какой-то! Не нравится он мне.
- Ты ему тоже. Ладно, слушай сюда. Проблема у нас серьёзная. Это священник не просто приехал, через несколько дней сюда рабочие приедут, будут обживаться и церковь строить. Сечёшь! Валить отсюда надо! Я договорился с дедом, что он нам обеспечит путь к отступлению. На поповской лодке уйдём сегодня же ночью. Только сделаем так. Я ему сказал, что уйдём мы вместе. Но не могу я доверять ему на все сто. Поэтому пойдёшь один. Я здесь останусь. Проконтролирую.
- А как ты потом?
- Ты спускаешься по течению километров на десять вниз. Найдёшь подходящий затон, загони лодку под какие-нибудь деревья, что бы с вертака не было видно, закидай ветками, ну, сообразишь. Ждёшь ровно сутки, если меня нет, значит садишься в лодку и чешешь дальше сам. Но, я думаю, мы пойдём до устья вместе, дальше всё равно надо будет разбегаться. Только не вздумай сразу мотор заводить! И вот ещё что, оставь мне какой-нибудь ориентир на берегу. Во, хотя бы эту занавеску на ветку повесь.
- Не дебил я! Только одного понять не могу, как ты до меня доберёшься?
- Видел там, на берегу две бочки?
- Да.
- А вот верёвка. Я их свяжу и как на плоту спущусь. Сам понимаешь, на бочках мы вдвоём не свалим далеко!
- И всё же, почему ты не хочешь вместе и сразу? На мне эксперимент решил поставить?
- Да ты не дебил! Ты хуже! Я же за ними следить буду!
- До утра они на берег не пойдут, значит ночью всё спокойно будет, а утром я сам нарисуюсь перед дедом, мол, куда падла лодку дел?
- Так они сразу искать станут.
- Не станут. Дед с пониманием, шуметь не будет, да и я не дам.
- Что-то как-то сырыми нитками всё. А может и прокатит.
- Должно прокатить! Иначе нам отсюда не выбраться. Когда мужики приедут, нас точно повяжут, а нам надо успеть реку пройти до их приезда. Времени на раздумья у нас нет.
- А другого варианта нет?
- А ты подумай!
- А чё я? Ты Академик, ты и думай!
- Вот я и придумал. Походу, другой альтернативы нет. Дед сегодня вечером придёт, всё доложит. Если он не подготовил, то я тебе его отдам, но если он всё сделает, то ты его пальцем не тронешь! Понял!
- На кой он мне сдался! Я бы лучше его внучку оприходовал. Хорошая тёлка.
- И не вздумай! Малолетку не тронь! Скоро у тебя всё будет! Только доберись до своих!
- И доберусь! Назло всем козлам и сукам!
- Вот это правильно. А теперь, давай жрать и пошли следить.
- Нет! Не правильно! Во-первых, надо идти к ним и чтобы они под присмотром всё сделали. Во-вторых, надо стволы у деда взять, рацию из строя вывести. И, в-третьих, уходим вместе.
- Опять, двадцать пять! На кой тебе светиться? Мало ли, что дед видел, так ещё всем показаться хочешь. Может ты свою рожу на доску почёта повесишь и подпишешь: «Здесь был Шнек»? Не надо туда ходить, а проследить надо. Ружьё у деда одно. Я узнавал, – соврал не моргнув Академик. – И патронам лет двадцать, может и ствол разорвать. А потом, грех это в тайге убогих без ствола оставлять!
- Не, я не понял, Академик! Ты чё! С каких это пор ты гуманистом стал? Нам шкуру свою спасть надо, а ты про деда втираешь! С одним могу согласиться, пускай всё соберут, а потом я к ним в гости нагряну. Рацию нахрен заберу и ствол. И ты мне не указ!
Пётр Ильич понял, что вся стратегия, которую он на скорую руку придумал развалилась как карточный домик. Он никак не мог допустить, чтобы пострадали дед и его семейство. Тогда он решился на отчаянный ход.
- Ладно, будь по-твоему. Только к ним первым пойду я. Если через пять минут меня не будет, заходишь, а там по обстоятельствам.
- Это другое дело. Но уходим вместе и точка!
 
Иван Степанович вернулся домой весь взволнованный.
- Ну что? Они тебя не тронули? – спросила Николавна.
- Так, все вопросы потом. Витёк, ну-ка, пошли, поговорим, – серьёзно сказал Иван Степанович.
- Да-да, конечно, – отец Севастьян вскочил и последовал за дедом на улицу.
- Значит так. Есть две новости, плохая и хорошая. Хорошая, то, что они испугались приезда рабочих и хотят отсюда сбежать. А плохая, то, что тебе придётся отдать им свою лодку и балахон твой поповский.
- Так разве это плохая новость? Мне ничего не жалко! Во имя Отца и Сына и Святаго Духа! Господи, прости им их прегрешения! Ведь не ведают, что творят…
- Да, хватит тебе тут проповедовать! Отдаёшь – молодец! Узнаю Витька. Ты всегда был шабутной, но добрый парень. Тогда так, пошли, всё в лодку положим, надо им ещё бак заправить. У тебя, видать и капли не осталось, на парах приплыл…
- Ну, почему же, литра три осталось.
- Именно! А у тебя ряса то одна, или ещё есть?
- Есть. И для праздников тоже есть.
- До праздников нам ещё дожить надо! Пошли.
Серая туча заволокла полнеба и начала плакать мелкой моросью. Но не Иван Степанович, не Отец Севастьян не обращали внимания на непогоду, и только изредка протирая лицо рукавом, разгоняли по щекам зависшие на бровях и ресницах капли. Отец Севастьян забрал из лодки оставшиеся вещи и столярный инструмент, аккуратно запакованный в целлофан. Вместе с Иваном Степановичем наполнили в сарае бензобак, там же набили один из мешков старой соломой, а в освободившийся целлофан Севастьян сложил свою черную рясу. Дождь разошёлся не на шутку и хлестал уже толстыми струями, подгоняемыми порывами ветра. Отнеся всё в лодку, они вернулись домой.
- Так можно в конце концов рассказать, что происходит! – набросилась на них Василиса Николавна.
- Вася! Ты меня знаешь! Не приставай сейчас! Дай лучше сухую одёжу.
- Ага! Значит, не приставай! А я тут с ума схожу!
- А ты не сходи! – резко отрезал дед.
Время тянулось. Каждая минута казалась вечностью. Плотные серые тучи сократили день. Вдруг в сенях скрипнула половица. Дверь открылась и на пороге появился Пётр Ильич.
- Я сразу к делу, – тяжело дыша сказал Академик – Шнек что-то заподозрил. Хочет забрать рацию и ружьё. Если я через пять минут не выйду с этим на улицу, то он придёт сюда сам и церемониться не будет. У него есть нож, которым он виртуозно владеет. С момента, как он надумал им воспользоваться до смертельной раны проходит не более двух секунд. Что делать будем?
- Да уж. И что вы сюда препёрлись! – вымолвил дед.
- Господи Иисусе Христе, отведи от этого дома горе, не дай погибнуть в руках злодея… - тихо молился Отец Севастьян.
- Я хоть мужик и сильный, но нет у меня такой реакции. Если он поймёт, что я против него, то несдобровать нам всем. – продолжал Академик.
- Да что же это теперь с нами будет-то! – запричитала Василиса Николавна.
Настины глаза налились слезами и она прижалась к бабушке.
- Хватит сопли жевать! Настя, ты стволы спрятала, как я велел?
- Да, деда.
- Хорошо! Но у меня ещё одно ружьё есть за третьей доской над кроватью. Там ещё дырка от сучка есть. Настя. Хватит реветь! Ступай, дёрни на себя эту доску, она едва прибита, и принеси ружьё. Быстро! Теперь так, все уходят в спальню, мы с Петром остаёмся.
- Не по-человечески это! Я тоже останусь! – отвлёкшись от молитвы промолвил Севастьян.
- Не надо это! – ответил дед.
- А я всё равно останусь! – спокойно и уверенно сказал Севастьян.
- Да, чёрт с тобой! Некогда сейчас пререкаться. Настя! Ну, где ты?
- Не чёрт, а Господь наш! – тихо поправил Севастьян.
- Хоть Бог, хоть чёрт, лишь бы уцелеть! – огрызнулся дед.
- С Богом уцелеем, а с чёртом пропадём, – опять тихо сказал Севастьян.
- Послушай, Витёк! Не доводи до греха! А то я тебя…
В этот момент появилась Настя с ружьём. Её заплаканное лицо, испуганные глаза и худые трясущиеся руки подействовали на всех магическим образом. Замолчали все и разом. Только дед ещё больше посерьёзнел и велел исчезнуть Насте и Василисе Николавне. Он проверил ружьё, лихо обходясь одной рукой, снял с предохранителя и опустил стволом вниз, держа палец на спусковом крючке.
- Две секунды, говоришь… Посмотрим, кто из нас ловчее… - загадочным тоном произнёс дед.
- Прямо, вестерн какой-то, – вырвалось из уст Академика.
- А ты не ругайся! Встань слева от двери за занавеской и полено возьми на всякий случай. Усёк!
- А мне что лучше делать? – спросил Севастьян.
- А хрен тебя знает… Молись, чёрт с тобой…
- Не чёрт, а Господь наш Спаси… - не успел он продолжить, как дверь резко открылась и в избу молнией ворвался Шнек.
- Что, сука! Я так и знал, что ты предатель. Жаль, что поздно врубился, – прохрипел Шнек, выхватил нож и с разворота, даже не глядя на Академика, вонзил в него свой нож. В тот же миг раздался выстрел. Оба беглых ещё мгновение стояли и смотрели на деда ошеломлёнными глазами, потом разом рухнули на пол друг на друга. Всё стихло. Дед и Севастьян стояли в немом оцепенении, оглушённые выстрелом и поражённые случившимся.
- Они что, мертвы? – спросила появившаяся в дверном проёме Василиса Николавна.
- Ещё не знаю, – обречённо ответил дед.
Отец Севастьян бросился к лежащим на полу, припал на колени и стал прислушиваться.
- Кто-то из них живой, – радостно воскликнул Севастьян. Он осторожно стащил Шнека с Академика.
- Этот агрессивный человек мёртв, – констатировал Севастьян, – а второй без сознания, но ему срочно требуется медицинская помощь. Рана открытая и кровь хлещет сильно.
- Ой, батюшки! Сейчас принесу воду и бинты, – тихо произнесла Николавна и поторопилась на кухню. Уже через полминуты Николавна была уже возле Академика и занималась его раной.
- Ну, что, Пётр Ильич, очнулся? – спросил дед у зашевелившегося Академика.
- Вроде, да, – простонал он. – Только уж очень больно.
- Терпи, боец. Рана глубокая, но несерьёзная. Скажи спасибо моему мужу, что вовремя подстрелил этого гада и не промахнулся, – не отвлекаясь от дела, сказала Николавна.
- Спасибо вам, Иван Степанович! Я вам теперь жизнью обязан! И как это вы так, не целясь?! – благодарил Пётр Ильич.
- Да уж, прям… Ладно, ладно. Ты давай, держись, – произнёс дед задумчиво, и добавил, – А что же теперь делать то? Надо Владленычу сообщить. Всё тайное рано или поздно станет явным, поэтому считаю нецелесообразным скрывать данный инцидент.
- Николай Степанович! Постой! Может не надо! Они же вас загребут за убийство и меня снова посадят. Ой-ёй-ёй… - застонал Пётр Ильич от боли.
- В чём-то он прав, – добавил Севастьян.
- Значит так, Петра мы сейчас отвезём к остякам к Прасковье. Она его на ноги быстро поднимет, да и спрячут они его так, что мать родная не найдёть. Севастьян, поможешь мне. Николавна, а ты прибери здесь всё за Петром, а этого гада даже не трогай, пускай лежит. Настя, помоги бабушке. Нечего мёртвого бояться, живой он был куда страшнее… А я пошёл вызывать Владленыча. Пока они доберутся, мы успеем Петра увезти, – серьёзно произнёс дед.
- Иван Степанович, я так думаю, у нас проблемы будут, – неожиданно произнёс Севастьян.
- Почём знаешь? – спросил дед.
- Сами посудите, на ноже кровь Петра, на полу тоже, – пытался вразумить Севастьян.
- Смоем, – непреклонно отвечал дед.
- Не-а, не получится! Нынче такие технологии, что они мигом вычислят.
- Хорошо, скажем – сбежал.
- Куда сбежал?! А следы где?  Да ещё с ранением! Подождите, давайте подумаем.
- А ведь дело говоришь, святой отец. Что же это я сразу не додумался. Вот старый осёл! И что теперь делать? – растерялся дед.
- Вы говорили, что ваш этот участковый… Почему я его не помню? Но это не важно. Человек с пониманием и с глубоким уважением к вам, – продолжил Севастьян.
- Допустим, – согласился дед.
- Мы сейчас Петра увозим для оказания медицинской помощи, – даже и не лукавим.
- Так, и что?
- Как что? Участковый приезжает, осматривает место, вы его в сторонку отводите и всё ему объясняете, может он как-нибудь расследование своё пустит по иному направлению…
- Хотелось бы верить… Но он знаешь какой?! Анискин отдыхает, всю душу вымотает, а честь мундира не посрамит… Да уж. А ведь другого варианта похоже и нет. Ладно, будь по-твоему, а там поглядим. Иду сообщать, а ты лодку готовь, – распорядился дед.
«Кургутум вызывает участкового. Кургутум вызывает участкового» - из комнаты доносился голос Ивана Степановича. «Да. Феликс Владленович, я тут за тебя работу сделал. Приезжай срочно. Что говоришь? Не понял. Повтори. Что? А-а, беглого на тот свет отправил, окаянного. Жду! Конец связи.»
- Так, одно дело сделано, – сказал дед, возвращаясь к Петру. – Ну, как? Переезд осилишь?
- Попробую, – хрипло ответил Пётр.
- Тогда в путь. Всё, девчонки, ждите. Мы скоро. Давай помогу встать.
- Я пока и сам справляюсь.
- Добре, пошли скорее.
Севастьян приготовил в лодке лежанку для Петра. Пётр улёгся. Его лицо дёргалось и перекашивалось от боли, но он терпел и не издавал не звука.
- Поехали, – сказал дед, оттолкнув лодку от берега и ловко, но неспешно запрыгнув в неё.
- С Богом! – прошептал Севастьян, завёл мотор и помчались они, взрезая водную гладь.
 
- Чую, беда будет. Ой, чую… - говорила себе под нос Николавна, нервно подметая в прихожей песок с обуви Петра, – А возле этого окаянного подметать не буду. Пущай лежит в грязи.
- Бабуль, не пугай меня. Я и так себе места не нахожу, – всхлипывая и размазывая слёзы по щекам, просила Настя.
- А ты не слушай. Иди вон лучше, картоху почисти, а то мужики вернуться, а мы тут в соплях все, – строго приказала Николавна. Настя от испуга перестала плакать и скрылась на кухне.
 
Остяки встретили деда с радостью. Пытались пригласить в чум и соблюсти все церемонии по случаю появления дорогого гостя. Его все знали и уважали. На Севастьяна же смотрели искоса и настороженно, но дружелюбно. Иван Степанович с большим трудом смог прервать столь назойливое гостеприимство и объяснил причину визита. Надо отдать должное остякам, они тут же запрягли оленей, аккуратно перенесли на нарты Петра и тотчас увезли его к шаманке-знахарке, которая жила отдельно от поселения в нескольких километрах на берегу какого-то священного ручья. Напоследок Петр ещё раз поблагодарил деда и напутствовал: - Дорогой Иван Степанович, спасибо Вам! Но, если что, нигде и ничего не подписывайте! Не повторяйте мои ошибки! Может ещё и свидимся…
   Коли не удалось усадить деда возле костра, остяки решили одарить его в дорогу подарками, положив в лодку солонины, вяленой рыбы и стопку свежих лепёшек.
 
Вернулись они в аккурат. Только и успели вылезти из лодки, как послышался вдалеке натужный рёв глиссера на воздушной подушке.
- Молодцы мы с тобой, успели, – удовлетворённо произнёс Иван Степанович.
- Слава Богу! Господи, Милостивый, прости нам все наши прегрешения, -  тихо произнёс Севастьян.
Из-за поворота появился белый «Хивус» с синей полосой.
- Никогда раньше не видел такое чудо-технику, – сказал Севастьян.
- Техника и впрямь чудо, только жрёть много, – с усмешкой прокомментировал дед.
«Хивус» на полном ходу залетел на берег, развернулся и, опустившись на брюхо, стих. Из открывшейся дверцы вышел коренастый пожилой человек в милицейской форме и папкой под мышкой. Это был Феликс Владленович собственной персоны. Следом появились два сержанта с автоматами наперевес, молодая симпатичная барышня в серой юбки до колен и накинутой поверх белой блузки ярко-красной куртке. Её крашенные под блондинку распущенные волосы шаловливо теребил лёгкий ветерок. В правой руке она несла какой-то чёрный чемоданчик. За ней вышел бородатый человек в свитере крупной вязки с рисунком, напоминающим несуществующую в мире цветную корову, так велики и аморфны были разноцветные кляксы на бежевом фоне.
- Здравствуй, Иван Степанович. Что у тебя тут стряслось? Имей ввиду, если вызвал не по делу, будешь штраф платить. Видишь, сколько я сразу народу привёз. Кстати, познакомься. Это Володя и Сергей, а это наша несравненная Аллочка – криминалист, а это Борис Иосифович. Как ты догадался по отчеству, он у нас по медицинской части. – Улыбаясь, произнёс участковый.
- Здравствуй, «Анискин». И вам всем доброго здоровечка. Помнишь Витька? Так вон он каким стал. Нынче отец Севастьян, – поддерживая общее настроение, приветствовал дед, еле сдерживая волнение.
Обмен рукопожатиями оказался каким-то формальным.
- Помню его. Много кровушки попил у нас всех. Хорошо одумался, – не особо обращая на Севастьяна внимание, продолжил, - Ну, торжественная часть окончена. Теперь к делу. У нас мало времени. Скоро сюда вертолёт прилетит с представителями колонии, следователем и всякой шушерой, – резко изменившись в лице на серьёзный и строгий лад, сказал «Анискин».
- Пойдёмте в дом, там и поговорим. – Ответил дед.
«Как же я мог забыть Феликса?» - думал Севастьян, - «Хотя, что удивительного, я же от него бегал, а не к нему, вот и запамятовал. Он мне тогда не нравился, да и сейчас не вызывает симпатии. Господи, прости меня!»
- Добегался, – тихо промолвил Феликс, не обращая внимания на испуганных Настю с бабушкой, и только разглядывал труп «Шнека». – С ним всё ясно. Теперь рассказывай, как дело было. Чья кровь на ноже? Кто из вас ранен? А где второй? – начал сыпать вопросами «Анискин».
- Это кровь второго. Его нет, – робко ответил дед.
- Как нет? Убёг что ли? – доставая бумаги из папки, поинтересовался Феликс.
- Давай, отойдём на свежий воздух. Я тебе всё расскажу без свидетелей, а там решай, как знаешь, – предложил Иван Степанович.
- Любишь ты всё усложнять. Ладно. Будь по-твоему. Алла, Борис! Приступайте. Мы скоро, – скомандовал Феликс.
Дед предложил расположиться на лавке за околицей.
- Ну, давай, рассказывай, – усаживаясь сказал Феликс.
Иван Степанович рассказал, всё как было. Единственно, в чём он не собирался сознаваться, так это куда подевался Пётр.
- А знаешь что? А ведь ты легко можешь пойти по статье… - неожиданно произнёс Феликс.
- Это за что, интересно? – удивился Иван Степанович.
- Я, конечно не следователь, ему виднее, но за убийство у нас статью не отменяли, это раз, а во-вторых, за укрывательство преступника. Понял? – стальным голосом ответил Феликс.
- Как же так! Ты же меня знаешь! Я никогда супротив закону! Этот бешенный зэк с ножом чуть своего напарника на тот свет не отправил, а я что по-твоему, должен был смотреть, как человека на наших глазах убивают, а потом нас как поросят?!...  А спрятал я второго потому как не виноват он вовсе! Нечего невинному за колючей проволокой делать! Он спас нас от этого гада, – нервничал дед.
- Это ему зачтётся, если доказать сможем. Для меня твой спаситель – обычный преступник и мне нет никакого дела до него, кроме как поймать и сдать куда следует, а ты мне, друг мой ситный, мешаешь! Я ещё не знаю, как тебя от тюрьмы отвести, а он мне тут в благородного играет! Хороший ты человек, но такой дурак! Что ты мне раньше не сообщил, когда они только появились?! Мы бы спецов подтянули и по-тихому взяли бы, так нет. Всё норовишь по-своему сделать. Когда все уезжали в город, не поехал. У всех дети в школу ходят, а он заочно внучку обучает. Да, как это вообще возможно в наше-то время! Хватит уже самовольничать! Допрыгался! Тебя в тюрьму, этого в крематорий, второго обратно на зону с почти пожизненным, Настьку твою в интернат, а бабка будет передачки носить любимому мужу. Только, долго ли ты в тюрьме протянешь? – Феликс немного помолчал и продолжил. - Ну, хорошо. Ты сам вызвал нас, вроде как явка с повинной, при хорошем адвокате, может условно дадут с учётом опекунства и безупречной жизни. Но укрывательство преступника тебе никто не простит. Рассказывай, где он сейчас.
- А я тебя своим другом считал… - задумчиво произнёс дед.
- Вот только не надо! Не путай дружбу и службу! Ты меня тоже знаешь! Долг для меня превыше всего! И точка!
- А раз точка, тогда сажай! И не глуми мне голову!
- Ох-ох-ох! Раздухарился. Тебе проще, чем мне. Ты сам посуди, как поступать то? Я присягу давал? Давал. Дружбой дорожу? Дорожу. Но государственный долг выше личных отношений. У нас, поэтому и страна по швам трещит, что все друг друга покрывают. Вот бы сюда Ёсю Сталина, да Феликса…
- Ну, Феликс уже здесь, так что Сталин отдыхать может, – ехидно промолвил дед.
- А ты не ёрничай! Ишь, врага народа из меня сделать хочет.
- А что делать то? Вот он, рядом сидит!
- Ах ты, контра недорезанная! Ладно. Поговорим позже. Вот и следователь с товарищами летят. А ты подумай, подумай…
- Нечего думать. Пойду сдаваться, раз всё против меня. Но Петра не сдам, так и знай.
- А, ну тебя.
Вертолёт неумолимо приближался, натужно пыхтя выхлопом и посвистывая лопастями. Приземляясь, он разметал всю прошлогоднюю листву и поднял песчаную бурю. Едва вращающийся винт принялся провисать под собственной тяжестью, как на землю ступил невысокого роста, коренастый и спортивного телосложения молодой человек в джинсах, свитере поверх рубашки и спортивных кроссовках.
- Здорово, Владленыч, – поздоровался он, подойдя поближе. – Докладывай, что у тебя и как.
- Здравствуй, Фомич. А что докладывать? Труп в доме. Им уже занимаются мои ребята. Вот наш герой, Иван Степанович Волгин. Он то и помешал, по крайней мере, одному из беглых скрыться от правосудия. Защитил родных своих. Всё в рамках самообороны, – докладывал Феликс Владленович.
- А ты, как всегда в адвокаты играешь, – усмехнулся следователь. – Разберёмся. Надо место осмотреть, допросить. Сколько здесь народу?
- Ваня, жена его, да внучка. И ещё священник.
- Священник? Чего это он здесь делает? Покойника уже отпевает? – снова усмехнулся следователь. – А твоих сколько?
- Криминалист, медик и два сержанта.
- Они у тебя тут маршировали, что ли туда-сюда? Смотри, всё затоптали, – раздражённо рявкнул Фомич. – А где твой дед?
- Да, вон он идёт, – ответил Феликс.
- Давай его в дом. Разбираться будем, пока «колонисты» не приехали.
- Хорошо.
Следователь прошёл в дом.
- Здравствуйте. Я следователь районной прокуратуры Филонов Сергей Фомич. Так-так, – не дожидаясь ответа от домочадцев, он склонился над трупом. – Медицина, что скажешь?
- Обычный огнестрел из охотничьего ружья калибра двенадцать, дробь четыре нуля. Выстрел произведён с трёх метров, приблизительно четыре часа назад, – вальяжно отрапортовал Борис Иосифович.
- Алла, привет. Что ты нарыла?
- Привет, Серёж. Нож тут. Отпечатки на рукоятке покойного, а вот чья кровь на лезвии и на полу с этой стороны, – она указала место, -  это уж ты сам разбирайся.
- Ясно всё с тобой. Дактилоскопию у всех сделала?
- Ещё нет.
- Так делай, чего ждёшь?
- Ну, где наш герой? Алла, иди сюда, начни с деда. Хозяйка, где можно расположиться?
- Проходите на кухню, там вам удобно будет, – предложила Николавна.
- Спасибо. Пойдёмте со мной, –  и он поманил рукой деда. – Присаживайтесь. Рассказывайте всё по порядку.
- А что рассказывать то? Пришли беглые, значит. Кроме нас тут нет никого. Как я понял, лодку у нас хотели отобрать, только бензин то я храню в сенях, а без него никак, понимаете? Так и провиантом разжиться, видать хотели, – начал рассказывать дед.
- Стоп! Давайте так. Во-первых, как вас зовут, дата и место рождения, судимы ли ранее? Во-вторых, что значит пришли беглые? Когда они пришли? Откуда? Как поняли, что они беглые? Сколько их было?
- Помилуйте, товарищ следователь, будто вы не знаете! Вам же Феликс при мне говаривал.
- Положено! – твёрдо произнёс Фомич.
- А-а! Так бы сразу и сказали… Нет, ну коли положено, это тогда всегда пожалуйста…
Дед намеренно тянул время, ибо только сейчас пришло к нему понимание случившегося. «Ведь сейчас всех допрашивать начнёт. Ладно, Вася ему мозги запутает, ссылаясь на старость и склероз, а вот Настя! Она же чистая дитя и лукавить не умеет. Расскажет, всё как было. Не намеренно, конечно, но может и Петра выдать. Как же мне всех сберечь то?» - думал Иван Степанович, и решил говорить громко, в надежде, что его будут слышать все.
- Значит так, зовут меня Иван Степанович Волгин, родился в деревне Вельяминово, что под Москвой в одна тысяча девятьсот тридцать втором годе, месяце мае, не то тринадцатого, не то двадцать третьего. Раньше-то в деревнях документов не у всех имелось, но вам то откуда знать, вы ж молодой ишо, - явно гордясь своей неспешной речью, Иван Степанович посмотрел на следователя.
- Хорошо, продолжайте гражданин Волгин, - не отрывая взгляд от заполняемого протокола, произнёс Филонов.
Иван Степанович явно опешил от фразы «гражданин Волгин». Он вдруг почувствовал свою беспомощность, как тогда в сорок первом, когда вышел из леса к оккупированной и подожженной фашистами родной деревне.
- А что продолжать? – робко спросил Иван Степанович.
- Ранее судимы? – не поднимая головы, железным тоном спросил Филонов.
- А-а. Не-е. Не был, - нервно ответил дед.
- Дальше.
- А что дальше?
- Мне что, каждое слово из вас клещами вытаскивать? – наконец оторвавшись от бумаг и злобно посмотрев на деда, рявкнул Филонов. – Вы тратите моё и своё время! Сейчас быстро рассказываем, что и как и всё!
«Да, как же, всё!» - подумал Иван Степанович, - «Это тебе всё, а мне в тюрьму? Ну, нет! Я тебя замучаю сейчас, сосунок. Я думал, ты человек, а ты в начальника поиграть со мной захотел. Ладно. Сейчас ты у меня сполна наиграешься!»
- Я так понимаю, что я вас величать товарищем следователем более не имею права? – спросил Иван Степанович.
- Совершенно верно, нынче товарищей нет, кончились все.
- Значит, как в старые добрые времена – гражданин начальник!
- Прекратите ёрничать! – заорал Филонов, - Здесь вопросы задаю только я! Понятно?
- Понятнее не бывает, гражданин начальник.
- Ну, так что у нас по существу вопроса?
- Гражданин начальник, прошу великодушно извинить меня, но память у меня уже немолодая и я совсем запамятовал последовательность ваших вопросов, а спросить более, как вы сами сказали, я уже и прав не имею.
- Когда вы первый раз увидели преступников? – еле сдерживая свои эмоции, сухо спросил Филонов.
- И снова, прошу великодушно простить меня, но не могу я ответить на этот вопрос.
- Почему?
- Ну, судите сами… - начал было Иван Степанович, но Филонов перебил его: - Судит суд, а я веду допрос.
- Кого? Ой, что же это я? Как  я посмел задать вопрос! Простите меня, гражданин начальник. Я не хотел. Честное слово!
На лбу Филонова проступил пот, по земляного цвета щекам пошли розовые пятна, ходуном заходили желваки. Следователь достал из кармана платок и протёр лоб.
- У вас вода есть? – спросил Филонов.
- Это тоже для протокола? – вырвалось у деда, - Ах, простите. Да! Конечно! Целая река.
- Ну, всё! С меня хватит! – тихо сказал Филонов, сложил бумаги в папку и быстро вышел из кухни.
Иван Степанович весь светился от радости молниеносной победы. «Слабак!» - подумал Иван, - «Раньше следаки были крепче нервами, что у фашистов, что в НКВД».
- Ну что, дочка, - обратился Иван Степанович к Аллочке. - Немного со мной возни, с одноруким то?
Аллочка засмущалась, но ничего не ответила, собрала свой черный чемоданчик и так же стремительно покинула кухню, оставив деда одного.
- Тебе помочь? – спросил Феликс у проходящего на улицу Филонова. Лицо Феликса не было сострадальческим, наоборот, оно выражало радостное ехидство и гордость за старого друга.
- Если сможешь вправить мозги этому маразматику, я буду весьма благодарен, - не останавливаясь, буркнул Филонов.
Феликс расправил плечи, отчего стал на пол головы выше своего стандартного сутулого состояния и решительно двинулся на кухню.
- Вань, ты чего творишь? Зачем ты довёл человека? – улыбаясь во весь рот, спросил Феликс.
- А чё он? – сквозь смех, молвил Иван, - Как ребёнок, фильмов насмотрелся и давай корчить из себя начальника. А если честно, то, как это всё неприятно! Ведь он со мной разговаривает, будто он меня уже посадил, причём надолго, а если выживу, то он меня всё равно расстреляет, причём саморучно!
- Честно, говоришь? Зачем ты так? Он же вроде поначалу нейтральный был. И знаешь, что страшно? Твои фантазии могут осуществиться! Расстрела нынче нет, а вот пожизненно, с учётом твоего возраста – это вполне возможно. Ладно, давай сделаем так, допрос буду вести я, а он пускай протокол свой пишет. Вопросы буду задавать простые, ответы на них должны быть односложные. Но думай головой, только очень думай. Если он начнёт задавать вопросы, то делай вид, будто не понял вопроса, а я буду как бы переводить тебе их на русский язык. Понял?
- Да.
- Вот и хорошо. Пошёл его уговаривать, - Феликс посерьёзнел и вышел из кухни.
- Фомич, я тут знаешь что подумал, - начал издалека Феликс, - давай-ка я допрошу деда, а ты протоколируй. Пойми, он же войну прошёл, сына похоронил, невестку, тут такое событие, а ты к нему по штампу, как к какой-то заурядной урке. Тем более я его хорошо знаю. Давай, а?
- Нет, ну обидно, понимаешь? Я вроде с ним нормально, а он в дурь попёр. Хочет меня из себя вывести. Понимаю я, что дед нормальный, но ты же сам принципиальный, - сетовал следователь, - хорошо, давай попробуем, но если он и при тебе дурковать будет, то извини, я сделаю всё, чтобы он настоящим дуриком стал, но уже не здесь, а у нас в сизо.
- Не серчай. Всё сейчас будет нормально.
- Ну-ну. Тогда пошли?
- Пошли.
Иван Степанович сидел на табурете, поникнув головой. Жалкий, старый и растерянный. Он никак не мог понять, чему он только что радовался, изводя следователя, какая собака укусила его?
- Иван Степанович, допрос буду вести я. По протоколу положено – участковый Феликс Владленович Прохов. Так как допрос уже был начат, то нет необходимости испрашивать у вас фамилию, имя, отчество и сведения о рождении. В данный момент вы находитесь на пенсии?
- Да, - однозначно ответил Иван Степанович.
- Отлично, вот так мы и построим наш допрос, - удовлетворённо произнёс Феликс и уселся на табурет напротив.
- У вас на иждивении находится несовершеннолетняя внучка. Так?
- Так точно.
- Имеется инвалидность.
- Совершенно верно.
- Государственные награды.
- Имеются. Даже две боевые медали, хотя давать не хотели, так как я тогда сам малолеткой был, но генерал один настоял. Жалко, что под бомбёжку попал, а так бы больше было.
- Хорошо. О трудовых подвигах мы поговорим позже, а теперь к сегодняшним и предшествующим этому событиям. Итак, когда вы узнали о беглых заключённых? Вернее так, вы получили фотографии преступников?
- Да.
- Когда?
- А вот когда учительница, Валентина Ивановна улетала, нам с почтой передали. Дней десять назад, или больше. Нет, больше. Недели две назад. Я уж и запамятовал, супруга точнее скажеть.
- Вы хорошо запомнили лица на фотографиях?
- По правде говоря, качество этих фотографий было весьма негодное для восприятия, но какие-то черты усвоить удалось.
- То есть, вы хотите сказать, что при сравнении фотографии с реальным персонажем у вас могли возникнуть сомнения, так?
- Ну, в общем-то, да. Могли.
- Когда вы первый раз увидели беглых преступников?
- А вот, сегодня и увидел, когда вломились в мой дом. Хорошо, что я  как раз собирался идти пугануть ворон и у меня в руке оказалось ружьё. Ещё хорошо, что рядом со мной никого из родных и близких не было, а то ведь и они могли пострадать, - разошёлся Иван Степанович.
- То есть, вы хотите сказать, что вы встретили преступников на пороге собственного дома один?
- Ну, да. Настя и супруга моя были в комнате.
Феликс незаметно для следователя начал качать головой, всем своим видом показывая, что Иван Степанович уже сделал что-то не так. Но что?
Не давая опомниться присутствующим, Филонов задал вопрос: - Значит, угрозы жизни родным не было? Я правильно вас понял?
- То есть, как не было? Они же находились в доме! – нервно замямлил дед.
Феликс опустил голову и принялся интенсивно тереть затылок рукой.
- Феликс Владленович, - обратилась к участковому вошедшая на кухню Аллочка, - Тут у меня предварительное заключение.
- Давайте сюда, - Филонов вырвал из рук Аллочки бумаги.
- Дура крашенная! – вырвалось из уст Феликса.
- Ну, что вы так нервничаете, Феликс Владленович, будто вы герой сегодняшнего дня? – спокойно произнёс Филонов. – Ой, как интересно! Так- так- так, - изменяясь в лице, бормотал себе под нос Филонов. – Отлично! Аллочка, я ваш должник! Вы свободны.
На кухне повисла гробовая тишина. Первым не выдержал Феликс: - Не томи!
- Да уж! Поверьте, даже не знаю с чего начинать. Хоть и не положено, но я зачитаю кое-что. Итак, установлена разница между температурой окружающего воздуха и температурой лодочного мотора, таким образом можно сделать вывод, что лодкой пользовались сравнительно недавно, не более двух часов назад. Значит, ездили куда! Если восстановить хронологию, то это случилось уже после убийства беглого зэка. Пошли дальше. А дальше совсем всё интересно! Возле последнего дома по главной улице обнаружены следы трёх человек, причём ваши, дорогой наш дедуля, неоднократно тянутся от того дома до вашего и обратно. Что-то можете по этому поводу сказать? Нет? А и не надо! В доме также обнаружены следы пребывания трёх человек. Вы там ещё серп оставили со своими отпечатками пальцев. Серпик, правда стареньки, ржавенький, но это же холодное оружие! Значит вы туда приходили с недоброй волей, но ушли оттуда без боя, значит был между вами сговор. Так, дедуля? – Филонов нервно улыбался.
Иван Степанович опустил голову и потупив взгляд молча смотрел на сучок в половице. Феликс опёрся локтем о стол и подпёр ладонью подбородок, прикрыв пальцами рот, его глаза хаотично что-то искали, левое веко начало дергаться.
- А ещё в лодке обнаружены: вяленая рыба, солонина и совсем ещё свежие лепёшки, - продолжил Филонов. – Ну что, помолчим, или всё сами расскажем? Только из-за уважения к вашему возрасту и заслугам перед родиной, предлагаю вам рассказать всё добровольно и я зачту это как явка с повинной и полное раскаяние в содеянном, но при одном условии, что вы сейчас расскажете сами всё так, как было в мельчайших подробностях и расскажете, куда вы отправили второго, хотя, это для меня уже не загадка. К остякам отправили, да так торопились, что даже не посидели с ними. Вы думаете, что если я молодой, так значит глупый? Ошибаетесь! Я бывал у остяков. Последний, года два назад, у них десять оленей браконьеры убили, я знаю их гостеприимство, когда к ним с миром приходишь. Дары эти от них, значит, и зэк второй у них спрятан. Найти его - вопрос времени, тем более, он ранен. Так как?
- Послушай, Фомич, - не выдержал Феликс, - зачем ты так? Я ж тебя по-человечески попросил.
- Что? Послушай, участковый, может и тебя в это дело вплести? Я это лихо раскручу. Суди сам, пособничество преступникам на лицо, попытка направить следствие по ложному руслу тоже имеется. Ты чего добиваешься? Хочешь служебную проверку? Лишение всех званий и наград? Позорное увольнение? А может, срок хочешь, посидеть с корешем своим на пару? – взорвался Филонов.
- Хватит! – прервал Иван Степанович. – Я полностью сознаюсь в содеянном. Я укрывал беглецов, я их кормил, я убил одного из них, я же спрятал второго, но где, я вам никогда не скажу. Найдёте, значит так должно случиться, но я никогда не нарушу обещание, данное другу. Догадываюсь, что вы мне начнёте сейчас говорить, мол, то не друг, а преступник и нечего его жалеть. Но я уверен в его невиновности, поэтому ему нет места за решёткой, а мне есть, так как я, хоть и преступника убил, но ведь убил! И давайте на этом закончим.
- Эх ты, дед. Ты думаешь, на этом всё закончится? Ошибаешься. Всё только начинается, - устало произнёс Филонов. – Ладно, подписывай здесь и здесь.
В это мгновение в памяти деда вспомнилась фраза Петра: «Дорогой Иван Степанович, спасибо Вам! Но, если что, нигде и ничего не подписывайте! Не повторяйте мои ошибки! Может ещё и свидимся…» Он подержал ручку в пальцах, покрутил её и положил аккуратно на стол. Сел на табурет.
- Ничего я подписывать не буду. Это моё окончательное слово, - выдохнул Иван Степанович.
- Дело хозяйское. Володя, Сергей! Забирайте его как положено, - скомандовал Филонов.
- Встать! Руки! – Володя по привычке достал наручники, но увидев деда с одной рукой, растерялся.
- Не надо никаких наручников. Он и так никуда не сбежит. Просто уведите его, - с некоторым смущением произнёс Филонов.
Деда увели. В прихожей раздались причитания и плач Василисы Николавны. – Деда! Куда ты? А мы? Я с тобой, - кричала Настя.
- Настюша, береги бабушку. Севастьян, я рассчитываю на тебя! -  обречённо обратился к ним дед. – Вася, я люблю тебя и всегда любил! Может, свидимся ещё.
Николавна хотела что-то ответить, но спазм в горле сковал речь. Она бездвижно смотрела ему в след, а из глаз текли слёзы. Она понимала, что больше никогда не увидит своего родного и единственного человека на свете.
- Одного понять не могу, откуда в тебе столько жестокости, - тихо произнёс Феликс.
- Ой, кто бы говорил. Я ж у вас учился. Не надо мне на жалость давить, - Филонов потянулся, откинувшись на спинку стула. Устало зевнул и продолжил, - Я просто выполняю свои обязанности, возложенные на меня государством. Ничего личного, хотя, зря он надо мной принялся издеваться.
- Плохо кончишь, Фомич.
- Не угрожай. Я это слышу каждый раз, но как видишь, сижу перед тобой в добром здравии.
- Недолго тебе осталось, поверь мне. И это не угроза, а предостережение!
Феликс встал из-за стола и стремительно вышел на улицу. Он видел, как бесцеремонно «погрузили» Ивана Степановича в Хивус и заперли за ним дверь на ключ.
Минут через пять приземлился вертолёт с начальником зоны, представителями СКР и прокуратуры, криминалистами, судмедэкспертами, журналистами, телевизионщиками и ещё какими-то людьми в штатском.
Феликс подошёл к Севастьяну.
- Что, приехал возрождать село? Церкву строить? Ну-ну. А для кого? Кому нужна твоя церква здесь? – с отчаянием в голосе выдал Феликс.
- Пока здесь живёт хоть один человек, Храм Божий должен быть! Только Господь поможет пережить все тяготы Василисе Николаевне, Насте и мне. А там, может, и ещё кто присоединиться, - невозмутимо произнёс Севастьян.
- Твои бы слова, да Богу в уши, - решительно сказал Феликс, потом помолчал и добавил, - А может ты и прав.
Севастьян стоял молча и перебирал в руках четки. Его глаза были наполнены скорбью и какой-то неведомой мирному человеку надеждой. Феликс посмотрел на него и будто сознание помутилось в его голове. «А ведь и вправду он человек Божий. Какой глубокий взгляд, пронзительный, как рентген. Не хотел бы я, чтобы он на меня сейчас посмотрел. Да что это со мной? Старею, наверное».
- Знаешь что, Севастьян, - стараясь не смотреть в его сторону, продолжил Феликс, - Пока не поздно, нам надо разработать стратегию спасения Ивана Степановича.
Севастьян тут же как бы встрепенулся, взгляд стал более человечный и на лице появилось что-то отдалённо напоминающее улыбку.
- Ты отвозил с Иваном этого, как его?...
- Петра.
- Именно. К остякам отвозил?
- Да.
- Вот, старый! Мне не хотел говорить, - он помолчал, - А ты почему мне сказал?
- Так ведь вы уже сами обо всём догадались, неправда ли? – загадочно произнёс Севастьян.
- Это ты верно подметил. Прозорливый, стало быть ты у нас... Если честно, я только догадывался, но факты появились подтверждающие. С другой стороны, куда бы вы его ещё дели?
Феликс задумался.
- А у остяков ты из лодки выходил?
- Конечно, я же помогал.
- Чёрт!
- А может не надо его упоминать? С Богом то оно как-то поспокойнее, - сказал Севастьян.
- Знаешь что, святой папаша! Не до Бога сейчас!
- Игумен я, это раз. Во-вторых, Бог всегда с нами! Господи, прости этому человеку его прегрешения…
- Ты что, издеваешься?
- Никак нет, господин участковый.
- Да вы тут все чокнутые! Что дед с придурью, что ты тут в балахоне стоишь. Это не Кургутум, а Канатчикова дача! Дурдом, короче.
- У вас всё ко мне?
- Нет! Не всё! Извольте слушать дальше.
- Если без богохульства, то сколь угодно.
- Ну, спасибо!
Феликс снова задумался.
- Да что же это такое! Не одной умной мысли! Как же всё плохо! Я не знаю, как помочь Ивану! Хорошо, предположим, Ивану мы помочь уже не сможем, но ведь и над тобой угроза зависла, Божий человек!
- На всё воля Божья.
- Я тебя сейчас задушу голыми руками, - возопил Феликс.
- Грех это. Большой грех!
- А доведение до убийства, то не грех?
- А вы успокойтесь. Давайте поговорим спокойно. Что вы как бесноватый?
- Да я. Я сейчас… Я не знаю, что я сейчас с тобой сделаю!
- Давайте я лучше пойду, а вы как успокоитесь, подходите, я не кусаюсь, - спокойно молвил Севастьян.
- Стоять! Я сейчас дух переведу и мы продолжим.
- Хорошо. Стою.
Феликс сделал несколько глубоких вздохов, покрутил немного головой, как бы вправляя шейные позвонки, ещё раз глубоко вздохнул и начал:
- Давай так, я постараюсь не сквернословить и не богохульничать, а ты перестанешь меня поучать и наставлять на «путь истинный». Договорились?
- Давайте попробуем.
- Смотри какая картина вырисовывается, ты приехал незадолго до преступления, ведь так?
- Так точно, - по-военному ответил Севастьян.
- Ты ничего не знал. Так?
- Допустим.
- Что значит, допустим?
- А то, что прямо на берегу мне Иван Степанович всё рассказал.
- Зачем он это сделал?
- Я так понимаю, у него не было другого выхода.
- Возможно. Но, давай предположим, что ты ничего не знал. Ну, для них, - и Феликс мотнул головой в сторону следственной группы, стоящей возле дома, видимо, вышедшей на перекур. – Понимаешь?
- Хорошо.
- Уже лучше.
- Когда бандиты ворвались в дом ты где был?
- Рядом с Иваном Степановичем.
- Очень хорошо!
- Теперь объясни мне, почему Шнек пырнул Петра, а не кого-нибудь из вас?
- Пётр пришёл предупредить нас об опасности, а Шнек проследовал тайком за ним, всё подслушал и его, Петра то бишь, пытался убить как предателя, в этот момент Иван Степанович и выстрелил.
- Вот оно как! Так-так. Погоди! Надо подумать.
Феликс зачесал затылок, поправил сползшую на лоб шапку.
- Слушай, а вот и легенда! Запоминай! Только очень внимательно! Понял?
- На память не жалуюсь.
- Значит так. Ты прибыл, но ничего не знал. В доме у Ивана увидел ружьё и решил вспомнить молодость.
- Хм. Я вроде ещё не старый.
- Ну, подожди! Ну, детство решил вспомнить. Не важно! Короче, дед решил тебе похвастаться, что не разучился ещё метко стрелять. Зарядил ружьё. В доме однорукому это делать сподручнее. Верно? Логично?
- Логично.
- Вы прошли в прихожую, а тут появился Пётр, который в нескольких словах поведал вам, что он не враг вам, а вот его напарник хочет вас всех убить.
- Приблизительно так оно и было, только догадывались мы об этом несколько раньше.
- Вот это ты забудь! Да. И когда ворвался Шнек и нанёс удар ножом Петру, Иван выстрелил в душегуба.
- Именно так.
- У вас у всех состояние аффекта. Мертвый убийца и раненный спаситель, пожертвовавший своей жизнью ради вас. Теряя сознание он убеждает вас в том, что в тюрьму попал несправедливо, его оговорили. Вы поверили и, опять же, не выходя из состояния аффекта, решаете спасти ему жизнь. Как здесь дожидаться медицинской помощи, можно двадцать раз помереть, поэтому вы принимаете единственное верное на ваш взгляд решение, отвезти раненного спасителя к шаманам. Но, как сознательные граждане вы вызываете участкового и докладываете о случившемся практически сразу после случившегося. О том есть запись в журнале у дежурного с указанием времени сообщения. В таком случае, уж ты то точно не становишься соучастником Ивану. Значит, сговора нет. Это уже хорошо! И ты проходишь как свидетель. Сечёшь?
- Секу.
- Молодец! Ведь умеешь разговаривать нормально, когда надо, святой отец! – и Феликс рассмеялся. Он чувствовал какое-то неимоверное облегчение.
- Значит так, сейчас идёшь в дом и прорываешься на допрос, но по дороге позови мне Василису Николаевну.
- Хорошо, я пошёл.
Спустя пару минут Севастьян вернулся с встревоженным лицом.
- Её уже допрашивают, - выпалил он.
- Зачем ты пришёл? Надо было постоять там и послушать, что она говорит, а там уже по обстоятельствам действовать.
- Об этом я не догадался.
- А жаль! Ступай обратно и позови сюда Настю.
- Бегу.
 
- Василиса Николаевна, расскажите нам всё, что вы знаете о случившемся. Имейте ввиду, что мы уже всё знаем, - вёл допрос Филонов в присутствии двух штатских, которые сидели молча и внимательно слушали.
- А что рассказывать, коль вы всё знаете? – начала было Николавна.
- Простая формальность, мы обязаны опросить всех свидетелей происшествия, не более того, - спокойным тоном продолжал Филонов.
- Я была с Настей в комнате, помогала с уроками. Вдруг какой-то шум в прихожей, какие-то голоса, а потом выстрел. Мы с Настей выбежали и увидели двух лежащих друг на друге незнакомых доселе мужчин. Я и не поняла, что случилось. Потом отец Севастьян сказал, что один из них мёртв, а второй сильно ранен. Я перевязала рану и мой муж по рации сообщил участковому. Раненому было сильно худо. Медиков у нас не дождёшься, поэтому решили отвезти раненного людям, более разбирающимся в медицинском деле. А вот куда, к кому, этого я знать не могу. Мне об этом не докладывали. Но, пока я рану перевязывала, у меня сложилось впечатление, что раненный очень хороший человек. Мне больше нечего сказать.
- Предположим, что всё так. Но вот скажите мне, почему вы в течении нескольких дней собирали еду для бандитов, скрывающихся в вашей деревне и не сообщили правоохранительным органам? – не унимался Филонов.
- Как это я им собирала еду? – воскликнула Николавна.
- А вот так! У нас есть все доказательства тому!
- Не правда! Мне, конечно, показалось подозрительным поведение мужа в последние дни…
- Так-так. В чём это выражалось?
- Как-то он мне говорит, собери-ка мне еду в дорогу, хочу белок пострелять, или птицу какую. Такое и раньше бывало, поэтому на первый раз я не предала этому большого значения, но спустя пару часов он вернулся и сказал, что где-то в лесу поставил кулёк с едой, увлёкся охотой, ничего не подбил, а где оставил еду, запамятовал. На следующий день он снова попросил собрать его. Опять, через пару часов возвращается и говорит, что обронил еду в ручей. Ну, что возьмёшь, человек пожилой, с одной рукой, ловкости то уже никакой. А сказать в упрёк не могу, люблю его сильно, да и обижать ущербного человека негоже.
- И что? Разве вы не заметили какие-нибудь изменения в его поведении? Может, нервозность какая появилась?
- Может и появилась. Только он всегда нервничает, когда с охоты пустой приходит. Мужику поперёк лучше ничего не говорить. Меня так мама моя учила, вот я и молчала.
- И сколько он так ходил на охоту неудачно?
- Дня два, аль три, я уже и запамятовала, чай тоже старая уже. Склероз процветает, мозги сохнуть, - ехидно, подражая деду, ответила Николавна.
- Вы что-нибудь ещё можете добавить по существу вопроса?
- Да. Когда моего мужа отпустят? – серьёзно спросила Николавна.
- О-о-о. Это теперь не скоро! Так что привыкайте жить без благоверного, - явно садистским тоном произнёс Филонов.
- Вы очень жестокий человек! Как вас земля терпит!
- Нормально терпит. Если бы не я, то преступность захлестнула всю планету. Поэтому приходится всякую падаль собирать по всей земле и сажать за решётку. Вот здесь и здесь распишитесь и может быть пока свободны. Да, и позовите мне вашего святого отца, - надменно попросил Филонов.
- Чтоб тебе пусто было и земля не приняла, - прошептала себе под нос Николавна.
- Что вы там сказали? – поинтересовался Филонов.
- Восхищаюсь вашим профессионализмом, гражданин начальник, - не моргнув глазом ответила Николавна.
- Это всегда пожалуйста!
 
- Настя, я понимаю, как тебе сейчас тяжело, но это жизнь. Страшная жизнь. Жизнь – это извечная борьба за выживание, за справедливость, за спасение родных и близких, - начал было Феликс.
- Не успокаивайте меня. Я уже взрослая, - серьёзно перебила его Настя.
- А раз так, то слушай внимательно.
Феликс рассказал придуманную с Севастьяном легенду.
- Но лучше, если ты откажешься от дачи показаний, - продолжал Феликс.
- А разве так можно?
- Ты имеешь на это полное право! Во-первых, ты ещё несовершеннолетняя и не можешь допрашиваться без опекуна. В твоём случае это бабушка. Во-вторых, ты имеешь полное право не давать никаких показаний по отношению к родному человеку. Лучше, если ты не поддашься на уловки этого Швондера.
- Кого?
- Прости. Филонова, или ещё кого из них. Только не обзови его Швондером!
- А кто такой Швондер?
- Я тебе потом расскажу, обещаю. А сейчас ступай и позови мне бабушку, если она освободилась.
- Хорошо, - сказала Настя и побежала в дом.
 
В это время полным ходом шёл допрос отца Севастьяна. Филонов открыто издевался над ним.
- Может вам боженька не велит тайну раскрыть? – язвил Филонов. – А может вас бесы обуяли? Говорят, такое со священниками случается. А, нет. Как это у вас? Ложь во благо. Во! – изгалялся Филонов, но Севастьян был невозмутим.
- Слышь, поп, мне до лампочки, что ты в рясе и с крестом! Я знаешь, сколько ваших посадил уже? Прикидываются праведниками, а сами деньги народные приходские на мерседесы и особняки тратите, девок совращаете. Не по Настину ли ты душу, вернее тело, сюда приехал, извращенец в рясе? – расплываясь в зверской улыбке, допытывался Филонов до Севастьяна. А игумен стойко игнорировал любые нападки, твердил заученную легенду и молился, в том числе и за этого «Ирода».
 
- Как, сильно Фомич злодействовал, - спросил Феликс Николавну.
- Терпимо, - местами даже старался быть галантным.
- Вот это ему совсем не свойственно. Ну, да ладно. Что вы ему рассказали?
Николавна слово в слово воспроизвела свой допрос.
- Я ничего не напортила? – с тревогой в голосе спросила Николавна.
- Вы удивительно мудрая женщина! Восхищаюсь вами! Если честно, я не ожидал, что вы так правильно сориентируетесь по обстоятельствам, - высказал своё восхищение Феликс. Николавна поначалу было засмущалась, а потом добавила:
- Разве ж была бы я тогда женой Ване, если б дурой заурядной была?
- И то верно, - только смог вымолвить Феликс.       
 
Доселе тихий Кургутум стал весьма оживлённым местом. Везде сновали блюстители порядка, специалисты, корреспонденты, какие-то в штатском. Неожиданно к Феликсу подошла молоденькая девица с микрофоном в руке, позади неё пристроился парень с видеокамерой.
- Здравствуйте. Телеканал «Сибирь в законе». Представьтесь пожалуйста. Что вы можете сказать об убийстве беглого заключённого?
Далее посыпались вопросы один за одним, но Феликс их уже не слышал, он хотел взорваться от такой бесцеремонности и это ему, можно сказать, удалось.
- Как канал называется? Вы кто такие? Вы в своём уме? Вы хоть знаете, что значит «в законе»? Вы что, из жёлтой прессы? Пошли вон отсюда! Стервятники! – орал во весь голос Феликс.
- Мы не жёлтая! Нас поддерживает местная администрация…- пыталась оправдаться журналистка.
- Пошли вон от меня вместе со своей администрацией в законе!
- Вы понимаете, что вы делаете? Ведь это выйдет в эфир! – продолжала бороться журналистка.
- Навозные, назойливые мухи вы, а не журналисты! Здесь трагедия, а вы бабки прилетели отрабатывать! В законе они! Ишь! Аморальные выродки вы!
- Вы ещё пожалеете об этом, - провизжала журналистка.
- Всё! С меня хватит! Боец! – обратился Феликс к лейтенанту. – Конфисковать камеру и принести её мне, только не дай им кассету вытащить!
Дальше слышалась стандартная для такой ситуации перебранка, типа: «Вы не имеете права!», «У нас журналистская неприкосновенность!» и так далее и тому подобное.
«А боец – молодец. Недаром, хоть и невеликие, погоны носит. Камеру отобрал, из девкиных грудей вырвал диктофон, увернулся от её когтей. А микрофончиком то она побоялась его огреть. Видать, дорогой, потом не расплатится» - говорил сам с собой Феликс.
- Вот. Принёс, - доложил боец.
- А ты молодец! Смышлёный!
- Не, просто это моя сестра старшая, но мы договорились никому об этом не говорить. Только не выдавайте меня, - тихо пролепетал боец.
- Так вот оно что! А я то думаю, как это ты догадался к ней в титьки залезть, - и Феликс расхохотался.
- Я же ей сам советовал диктофон на всякий случай туда прятать, - смущённо признавался боец.
- Ай, молодца! Ладно, повеселил старика от души. Как здесь кассета вытаскивается?
- А вот, на эту кнопочку нажать надо.
- Спасибо. Отдай им аппараты. Пускай не плачут, но предупреди, чтобы ко мне больше не подходили и если чего замышлять надумают через СМИ своё, то я им тоже надумаю, через своё…, - Феликс замешкался не зная, что же такое выдумать равнозначное этой СМИ, но так ничего и не придумав, сказал, - В общем, ты меня понял, боец? Так и передай, что у нас тоже есть три буквы, через которые мы со всеми можем сделать что угодно, даже со СМИ.
Только спустя минуту до него дошло, что он сказал, но было уже поздно. Боец отдавал аппаратуру журналистам и что-то говорил им, после чего Феликс их больше не видел. Зато на свою беду появилась Аллочка.
- А ну, иди сюда! – крикнул Феликс криминалистке.
- Что это вы мне, как собачонке какой? – возмутилась Алла.
- Это я ещё ласково, - негодующе начал Феликс. – Ты совсем свои мозги растеряла? Ты что наделала?
- Что я опять сделала не так? Я же старалась! Ничего не упустила. Вы мною гордиться должны! А вы меня дурой крашеной обозвали! – дрожащим голосом, чуть не плача, но одновременно гордо заявила Аллочка.
- Ты и есть дура! О-хо-хо. Что же это сегодня за день такой?
- Какой?
- Объясни мне, почему ты не позвала меня и не доложила сначала мне о предварительных заключениях? Почему ты припёрлась сразу на кухню и при Фомиче рассказала всё? Ты не понимаешь, что вот этому человеку, замечательному человеку, прошедшему войну, не берёгшему свою жизнь и в мирное время, ударнику комсомольских строек, коммунисту, человеку, похоронившему сына и невестку, воспитывающего внучку в нечеловеческих условиях, ты, дура крашеная, жизнь загубила всего одним неверным поступком! Когда же вы думать-то начнёте не только о себе? Эгоистичное поколение гордецов и плебеев. Старалась она! Выслужиться она хотела! Душегубка! Сгинь с глаз моих на веки! Из-за тебя мой товарищ в тюрьму сядет. А ты иди, выслуживайся, может тебя Фомич к себе в прокуратуру заберёт? Так и то лучше будет, хоть рожу твою смазливую видеть больше не буду! Убирайся!
Аллочка вся в слезах стремительно пошла прочь. Феликс продолжал стоять как изваяние, всматриваясь в плывущие причудливые облака над тайгой и непереставая думал, как ему помочь Степанычу. В какой-то момент он посмотрел в сторону Хивуса, в котором сидел Иван и с удивлением принялся наблюдать за происходящим на берегу. А происходило следующее: сквозь зарешетчатые окна Хивуса можно было разглядеть, как Иван Степанович метался от окна к окну, что-то явно нецензурно кричал и был похож на разъярённого тигра в клетке. Вокруг Хивуса с невозмутимым видом, размахивая кадилом ходил Севастьян и читал какие-то молитвы, стараясь заглушить Иванову брань.
- Что за невидаль? – спросил во весь голос Феликс у самого себя. – Надо пойти разобраться.
Участковый неторопливо спустился на берег и не обращая внимание на Севастьяна обратился к Ивану Степановичу:
- Что это он с тобой делает? Никак злых духов отгоняет, - с некоторой иронией спросил Феликс.
- Хуже! Этот ненормальный решил меня крестить! Меня! До мозга и костей, коммуниста! – возмущался не на шутку дед.
- Сейчас разберёмся, - протяжно молвил Феликс. – Святой отец, не соблаговолите  объяснить, что здесь происходит?
- Не мешайте! Провожу обряд крещения раба Божьего и нарекаю оного, Иоанном.
- Батюшка, а вам не кажется, что вы делаете это вопреки доброй воли подозреваемого, ой, простите, ну, как там у вас это называется?
- Я же просил, не мешайте.
- Боюсь, что без вмешательства правоохранительных органов этот беспредел прекратить не получится, - обратился Феликс к Ивану.
- Так обратись! – взмолился Иван.
- А вы что скажете на такой расклад, святой отец?
- Хорошо, я отвлекусь на минуту, чтобы вы всё поняли, но дайте мне слово, что более не помешаете мне, - обратился Севастьян к Феликсу.
- Валяй, но я не торгуюсь. Сможешь убедить – мешать не буду, не сможешь – пеняй на себя.
- У вас в районе хорошие адвокаты есть? – начал Севастьян.
- Есть пара неплохих?
- А хорошие? Нет, отличные? Которые за последние несколько лет ни одного дела не проиграли?
- Таких, пожалуй, нет. А какое отношение имеет сие действо к адвокатам?
- Самое, что ни на есть прямое. У нас в патриархии тоже юристы и адвокаты имеются. Я в хороших отношениях с одним очень грамотным адвокатом. Его можно было бы привлечь в защиту Ивана Степановича.
- Ой, ли?
- Дело я говорю, Феликс Владленович!
- А чем наши хуже?
- А сколько стоят ваши?
- Мда, об этом  я как-то позабыл, что у нас всё за деньги, причём большие.
- Вот! И я об этом!
- А причём тут кадило твоё?
- Так ведь не будет наш адвокат нехристю помогать.
- Разве? А я думал православие велит всем помогать. Не так, что ли?
- Так-то оно так, но не совсем так.
- То есть?
- Сейчас не время. Просто поверьте, что с помощью нашего адвоката, шансы на освобождение из зала суда возрастают многократно, но мне надо его сперва крестить, иначе помочь ему будет некому.
- Понял твой замысел! А ты вовсе не глуп, хоть и молодой ишо. А правильно ли ты его крестишь? Я вроде слыхал, в купель его надо, да в алтарь завести.
- Купель я ему устрою, а всё остальное не важно, так как случай не терпит отлагательств и он исключительный.
- Ну, тебе виднее. Продолжай! – разрешил Феликс.
- Что? Почему он опять машет кадилом подле меня? – возмущался Иван Степанович.
- Извини, дорогой мой. Так надо! Ради твоего же спасения надо! Так что смирись и терпи! Я  ещё подойду, - произнёс Феликс и с еле удерживаемой улыбкой пошёл в сторону дома. «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.» - доносилось вслед. Но не успел Феликс дойти до дома, как с реки послышались истошные вопли, межующиеся деревенским красноречием. Он обернулся и застыл на месте от увиденного. Севастьян черпал ведром холодную воду из реки и выплёскивал её в открытое окно Хивуса прямо на деда.
- Придурошный! Ты что делаешь, изверг? Карбышева из меня сделать хочешь? Выйду из тюрьмы, я тебя первого порешу, Витёк, - кричал не своим голосом дед.
- Во имя Отца и Сына и Святаго Духа… - не обращая внимание на Ивана Степановича и заглушая его, повторял Севастьян и неустанно заливал в окно воду, стараясь окатить деда целиком. Отсек для заключённых, как и положено любому водному транспорту, был герметичным и вода из него не вытекала, а только накапливалась. Феликсу стало так интересно, что он остановил рванувших на помощь деду сержантов.
- Погодите, ребятки. Давайте посмотрим, что дальше будет, - предложил Феликс. Сержанты недоверчиво посмотрели на участкового, а потом и сами, хихикая стали наблюдать за происходящим.
А Севастьян не унимался. Таскал и таскал вёдра с водой.
- Это ж надо, сколько силы и усердия! – восклицал Феликс.
- Ага, я б уже сдох, а этот всё таскает и таскает, - сказал один сержант.
- А мне деда жалко! Вода то холодная! – молвил второй.
- Ничего, дед крепкий. Сколько раз под лёд проваливался и в жуткую стужу домой шёл мокрый, а сегодня однозначно денёк тёплый. Да и от сизо до лазарета недалеко, - философствовал Феликс.
- И то верно, - подметил первый сержант.
Тем временем вода в отсеке подобралась к окнам и от действий беснующегося деда она стала выплёскиваться уже наружу.
- Да, такого я ещё не видел! – воскликнул Феликс. – А теперь, сержант, беги-ка ты к Филонову. Будем смотреть продолжение спектакля. А ты, - обращаясь ко второму, - Беги к Хивусу и убери священника нафиг оттуда.
- Слушаюсь!
- Сейчас что-то будет! – затаив дыхание ждал Феликс.
Пока сержант бежал к Хивусу, Севастьян снял с себя крест, поцеловал его и поймав сквозь решётку голову Ивана Степановича, ловко надел на него крест.
- Да, благословит тебя Господь! Господи, отведи от раба твоего Иоанна всякую скверну, хвори, душевные и телесные страдания. Помоги ему не погибнуть в злословии, людской злобе, пережить унижения и потерю свободы. Уйми гордыню его. Даруй смирение и просветление. Прости все его прегрешения…
Он не успел закончить молитву, как на вид щуплый сержант обхватил Севастьяна за талию, стащил с Хивуса, приподнял над землёй и потащил к ближайшему кустарнику.
- Тебе лечиться надо! Псих! Ненормальный! – орал сквозь решётку Иван Степанович, выплёскивая ладонью воду через решётку.
- Что там происходит? А вы зачем здесь стояли? – ругался Филонов, выходя со двора. К Хивусу сбежались все.
- Ванечка, что случилось? – кричала Николавна. – Тебя нельзя оставлять одного! Я хотела прийти к тебе, но меня не пускали.
«Почему дедушка в воде?» – недоумевала Настя.
 – Откуда у вас столько воды? – холодно спросил Филонов.
- Недержание у меня, гражданин начальник, - ехидно ответил Иван Степанович.
- Кто что видел? – спросил у собравшихся следователь.
Сержант посмотрел на Феликса, но он показал ему кулак. Сержант кивнул и поник головой.
- Ясно. Никто ничего не видел. Где была охрана? Я спрашиваю, где была охрана? – допытывался Филонов.
Из кустов вышел второй сержант.
- Ты что там делал? – поинтересовался Филонов.
- Виноват. Приспичило, - четко отрапортовал сержант.
- А ты где был? – обратился Филонов ко второму сержанту.
- Виноват. Тоже приспичило, но я в туалет ходил, - не моргнув глазом ответил второй сержант.
- Дети! Нет, дебилы! Какие вы после этого сотрудники внутренних дел? Вы и есть внутренние дела, аж здесь воняет. А сотрудников я не вижу!  Напишите рапорты, почему оставили ответственный пост без разрешения и одновременно! Ясно?
- Так точно, - ответили сержанты хором.
- Я так понимаю, что у вас, подозреваемый Волгин и спрашивать бесполезно?
- Правильно понимаете, - в очередной раз омывая лицо святой водой ответил Иван.
- Понятно. Как вы мне все надоели! – Филонов помассировал лоб ладонью. – Заведите подозреваемого в дом. Пускай переоденется. Один с ним, второй, чтобы здесь всё убрал и вытер насухо. Я ясно излагаю свои приказы?
- Так точно, - опять хором ответили сержанты. Когда один из них открыл дверь, то его чуть не смыло хлынувшей наружу водой. Иван Степанович вышел степенно. Вода текла с его одежды ручьями. И тут все увидели на его груди большой золотой крест.
- Что, Иван Степанович, теперь и вы святой отец? Или эти олухи пропустили, как вы по дороге замочили попа и крест с него сняли? – с явным удивлением поинтересовался Филонов. – А где поп?
Повисла тишина.
- Я спрашиваю, где поп?
Тем временем Севастьян крадучись обошёл стороной «основную сцену», зашёл в дом, надел другой крест, положил в карман маленький серебряный крестильный крест на тесёмочке и с невозмутимым видом вышел на берег.
- Во, чудеса! Живой и с крестом! – воскликнул кто-то из толпы.
- Загадывай желание, Фомич! Чай между двумя батюшками стоишь! – съехидничал Феликс, проходя за спиной следователя.
Участковый подошёл к Насте.
- Ну что? Уже допросили? – спросил он.
- Пытались, но я, как вы мне сказали, отказалась от дачи показаний и сказала, что всё равно ничего не знаю. Двух лежащих мужчин видела, а потом меня в комнату отправили. Так я там и сидела, боясь выйти. Всё.
- Молодчина! Так держать. Ну, иди деду помоги, - по-отечески сказал Феликс.
- Погоди Витёк, я тебе устрою, когда вернусь, – сквозь зубы шептал Севастьяну Иван Степанович.
- Теперь точно вернётесь, - радостно отвечал так же тихо Севастьян. – А там, делайте со мной что хотите.
- Обязательно сделаю, не сумлевайся! Крест свой забери! На посмешище меня выставил. Ведь жалко, крест-то поди золотой и дорогой. У меня ж его там сразу отнимут.
- Не переживайте, я вам уже другой приготовил.
- Ты не святой отец, ты змей наглый.
- Говорите что хотите, но теперь вы у меня крещёный, а это, может, самое главное в моей жизни, да и в вашей, тоже.
- Если заболею, это будет главное в твоей жизни и последнее, потому как Васька тебя собственноручно убьёт за меня.
- Не убьёт, она великодушная.
- Вот стервец!
 
- Лавриненко, спроси у летунов, хватит им горючки слетать тут недалеко? – обратился Филонов к одному в штатском. – Хорошо было бы сразу второго взять. Неохота сюда ещё раз возвращаться.
- Сейчас узнаю.
Филонов уселся на лавочку возле изгороди.
- Что, даже не присядешь теперь рядом? – обратился Филонов к проходящему мимо Феликсу.
- Так к тебе присаживаться опасно, сразу сесть можно, - язвительно произнёс Феликс.
- Что ты злой такой? У меня уже сил нет злиться, а ты, хоть и старый, на тебе пахать можно. Не виноват я, что масть козырная мне попёрла. Сказал спасибо своей Аллочке?
- Не переживай. Я думаю, она теперь уволится.
- А я её с удовольствием к себе возьму.
- В этом я и не сомневался. Я даже ей об этом сказал, что может сразу к тебе идти. Ты таких исполнительных и безмозглых дур любишь.
- А она ничего так, симпотная, - Филонов помолчал. – А у неё муж есть?
- Кузнец у неё муж.
- А зачем нам кузнец. Нет, нам кузнец не нужен, - и Филонов рассмеялся.
- Ты ещё и бабник? Не ожидал от тебя! – воскликнул Феликс, вскочил и пошёл в дом.
- У них горючки туда, а потом сразу на базу хватит. Сюда возвратиться уже не хватит, - доложил Лавриненко.
- Добро. Скажи всем, чтобы заканчивали. И пускай внимательно, ничего чтобы не забыли! А то как в прошлый раз, вещьдоки оставили и хватились только в день суда! Проверь там всё за всеми. Деда с собой в вертак возьмём. Не доверяю я Прохову. А то возьмёт и побег ему устроит. Потом ищи свищи обоих. Сбор через пятнадцать минут у машины. И пускай забирают труп Шнека, хватит ему там разлагаться.
- Понял. Разрешите выполнять.
- Выполняйте, - Филонов откинулся на изгородь. – Ещё один исполнительный дебил, - тихо произнёс Филонов и закрыл глаза.
Мимо него пронесли на носилках труп Шнека. Прошла группа во главе с начальником колонии, но никто не стал беспокоить Филонова. Один вертолёт затарахтел и довольно быстро улетел.
- Я решил остаться с вами, чтобы вместе взять второго, - произнёс начальник колонии.
- Надо было лучше охранять, а не мешаться нам теперь, - открывая глаза сказал Филонов.
- Ну, что уж теперь…
- Теперь уж ничего. Это точно.
 
- Как же так вышло, Ванечка? – помогая раздеваться деду спросила Николавна.
- Промысел Божий. Правильно говорю, святой отец? – отвечал Иван Степанович.
- Да. На то он и Промысел Божий, - улыбаясь вторил Севастьян.
- И всё же? – не унималась Николавна.
- Представляешь, сижу значит. Думу думаю. А тут туча налетела и как начала поливать как из ведра, но не вокруг, а прямо в открытое окно. В завершении крест на мне повис. Прямо с неба. Правда глас был, что крест надобно обменять на более скромный у батюшки. Правильно рассказываю, святой отец?
- Воистину, ни одного лукавого слова, - и они оба рассмеялись.
- Ничего не понимаю, - сокрушалась Николавна. – Какая туча? Откуда? Почему только в окно? Как на тебе крест оказался?
- Да крестил меня этот олух супротив моей воли, - выдал Иван. – А из темницы моей купель сделал. Паразит!
- Слава Богу! Наконец-то ты крещёный. Теперь моя душенька спокойна будет за тебя, - на одном дыхании выдала Николавна.
- И ты туда же, - пристыдил Иван.
- Ничего, шея под крестом не отвиснет, а всё ж под опекой будешь в казённом доме, - бурчала Николавна. Севастьян светился от счастья.
- Всё! Прощайтесь. Нам пора, - испугал всех своим появлением Филонов.
- Ванечка, береги себя! На рожон не лезь. Помни, я тебя жду, любимый мой, - она обняла Ивана, расцеловала всё лицо.
- Полно тебе, - смутился Иван. Николавна заплакала, утирая слёзы и нос кончиком платка, повязанного на голове.
- Дедушка, я буду тебя ждать очень-очень. Я тоже тебя люблю, - сквозь слёзы, всхлипывая прошептала Настя. Дед обнял внучку, а она его. Он погладил Настю по голове.
- Береги бабушку. Теперь ты тут за старшую. Ты знаешь, что значит «за старшую»? Правильно, - не дожидаясь ответа молвил дед, - это когда ты в ответе не только за себя, но и за всех, кто рядом с тобой.
 - Я не подведу тебя, дедушка.
- Всё, пошли. Не рвите мне сердце.
- Витёк. Присмотри за моими. Только на тебя вся надежда. И купель я выдержал только ради тебя и их. Ты понял? – серьёзно сказал Иван Степанович.
- Я всё понимаю. Я помогу всем и вам тоже. Давайте я вам одену крест крестильный, - Севастьян достал из кармана серебряный крест и одел на деда. – Да хранит вас Господь!
- И тебе не хворать, - ответил дед и вышел из комнаты.
Возле калитки его поджидал Феликс.
- Держись Ваня. Я обязательно что-нибудь придумаю и вытащу тебя оттуда. Я обещаю! – сказал Феликс. Иван молча пожал ему руку и в сопровождении Филонова и его команды направился к уже работающему вертолёту. Василиса Николаевн, обняв перед собой Настю, стояли возле калитки рядом с Феликсом и обе плакали. Позади всех возвышался игумен Севастьян и тихонько крестил вслед Ивана Степановича. Поднимаясь по ступенькам вертолёта Иван в последний раз посмотрел на своих родных и единственных людей на всём земном шаре. У него защемило сердце и он впервые сказал: «Господи, дай силы выдержать всё и вернуться как можно скорее! Сбереги моих!»
Дверь захлопнулась и вертолёт стремительно взмыл в небо и очень скоро скрылся за лесом. Вскоре всё затихло.
- Вот мы и осиротели, - тихо сказала Василиса Николаевна.
- Господь с вами! Разве ж можно так говорить? С Божьей помощью всё вернётся на круги своя и Иван Степанович тоже вернётся, даже глазом не успеете моргнуть, - попытался утешить Севастьян.
- И правда, что это вы такое говорите, - вмешался Феликс. – Да, не получилось сразу всё разрулить как надо, но нельзя сдаваться!
- Верить нужно! Тогда всё получится, - поддержал Севастьян.
- Ох, ребятки. Он же ведь уже не мальчик. У него сердце больное, да и изведёт он там сам себя, - сокрушалась Николавна.
- А я верю, что дедушку скоро отпустят, - уверенно сказала Настя. – Дня два-три, и он вернётся.
- Устами младенца глаголит истина! Молодец Настёна! – возрадовался Севастьян.
- Пойдёмте в дом, что здесь стоять, - предложила Николавна.
- Идите, мы сейчас с Феликсом Владленовичем подойдём, - сказал Севастьян.
Бабушка с внучкой ушли в дом.
- Ну, говори, что хотел и что это за спектакль ты тут устроил? – прищурившись спросил Феликс.
- Мне срочно надо с вами в район. Возьмёте меня? – сразу по делу начал Севастьян.
- А зачем тебе в район? Ты здесь нужнее, - протянул Феликс.
- Мне срочно надо связаться с одним человеком, чтобы помочь Иван Степановичу.
- А он что, в районе у нас?
- Нет. Что вы. Он в Москве.
- А в район тогда зачем?
- Так мне позвонить надо ему. Здесь же только рация, а по рации не дозвониться. Понимаете?
- А ты уверен, что этот человек поможет?
- Он не может не помочь! А то зачем я тогда Ивана Степановича крестил в авральном режиме?
- А я почём знаю! А что за человек?
- Адвокат. Очень известный и уважаемый. От Патриархии.
- Ну, если очень известный и уважаемый, тем более, от Патриархии, тогда надо, конечно позвонить то.
- Не понял я. Вы сейчас издеваетесь надо мной? – не выдержал Севастьян.
- А как ты надо мной? – ответил Феликс.
- Но не время сейчас счёты сводить, товарищ участковый!
- Вот в этом ты прав. Сейчас. Погоди. Борис! Ты где моя еврейская морда?
Неторопливо накидывая на себя дедову телогрейку, которая была ему явно мала и что-то дожёвывая, Борис Иосифович подошёл к калитке.
- Слушаю, мой повелитель,- и не дожидаясь реплики сказал, - Как надоело быть Джином и исполнять все прихоти хозяина.
- Слышь ты, еврейская морда! Ты там случайно не белену дожёвываешь? А то что-то крыша у тебя поехала! И вообще, тебе не стыдно объедать сирот?
- А кто объедает? Таки меня пригласили за стол, предложили слегка перекусить. Таки вы знаете, иногда человеку надо кушать.
- Куда тебе кушать? Тебе худеть пора, а ты всё жрёшь!
- Таки зачем вы так говорите? Если я отношусь к самому великому народу на свете, но здесь нахожусь в меньшинстве, то это не значит, что мой народ можно унижать в моём лице. Вы же не убеждённый антисемит?
- Послушай Борис, хватит играть на моих нервах! Ты сейчас допрыгаешься, что к своим скальпелям и трупикам ты у меня отправишься своим ходом, вплавь.
- Отец Севастьян, я понимаю, что и вы не испытываете ко мне симпатий ввиду наших религиозных разногласий, но согласитесь, что здесь процветает геноцид еврейского народа, опять таки в моём лице.
Севастьян с трудом сдерживал смех, глядя, как серьёзен Феликс и насколько изощрённо ведёт себя Борис.
- Всё! Хватит с меня! Дай телефон, - серьёзно произнёс Феликс.
- Так ведь здесь связи нет! – возразил Борис.
- Я говорю, дай мне спутниковый, - настаивал Феликс.
- Хоррошо-хоррошо, но это очень дорогая связь! Вы отдаёте себе отчёт в трате государственных средств? Вы кому хотите звонить?
- Севастьян, читай заупокойную, я его сейчас убивать буду, - взорвался Феликс.
- Да что вы так нервничаете. Я сейчас принесу это чудо техники и даже научу таки вас ею пользоваться.
- А ну быстро давай, - рявкнул Феликс. – Ну как с такими людьми работать? Одна дура крашенная, второй еврей и эти два оболтуса, правда крепкие ребята.
- Вы просто очень близко к сердцу всё принимаете, - попытался успокоить Севастьян.
- Когда нет никаких дел, тогда пожалуйста, но… Я ж его хотел попросить только телефон принести, а он что устроил? Демагог фигов!
- А вот и я. И зачем надо было столько нервов тратить. Нельзя было просто попросить у меня телефон.
- У-у-у-ууу, - загудел Феликс. Севастьян не выдержал и расхохотался.
- Я таки ничего не могу понять, вы звонить будете, или вам доставляет удовольствие издеваться над старым евреем?
- Будем, - срочно включился в диалог Севастьян, - что тут нажимать?
- Всё очень просто, нажимаем сюда, ждём. Ещё ждём. Если не все спутники упали, то скоро появится с ними связь. Вот, смотрите, вроде что-то стало появляться. Говорите номер, я за вас наберу. Что вы так быстро! Я опять к своей Софочке попаду.
- И часто ты к ней попадаешь? – поинтересовался Феликс.
- Что вы, очень редко. Я же не каждый день так далеко от дома езжу.
- Понятно, куда деньги со счёта утекают. Вернёмся, потребую детализацию разговоров и докладную напишу на имя твоего начальника, отдашь всё до копеечки, тогда посмотрим, как ты будешь своей Софочке звонить за государственный счёт.
- Нет, я одного понять не могу, почему вы так ненавидите евреев? Таки если я люблю свою жену, то это уже преступление? Я же не рассказываю ей по телефону, как я её люблю, я просто сообщаю ей, что я далеко и люблю её, а то вдруг она будет думать, что я рядом и по робости своей не позовёт в гости Абрама. А когда я уже направляюсь в сторону дома, я ей звоню, чтобы она успела отправить Абрама домой, всё убрать и приготовиться к приходу мужа. Если я этого не сделаю, то я могу застать у себя дома Абрама, таким образом, я потеряю лучшего друга и развалится ещё одна ячейка общества. Скажите, вам оно надо, чтобы моя семья развалилась?
Севастьян уже не мог сдерживать смех, он сгибался, держался то за живот, то тёр щёки и скулы. Феликс же стоял с невозмутимым лицом, а Борис делал вид, что он вообще не при делах.
- Всё. Связь установлена, пошли гудки. Будете говорить, или продолжать смеяться над бедным евреем?
- Прекратите, иначе я никогда не успокоюсь! – взмолился Севастьян.
- Глотните воды, - Борис вытащил из кармана пластиковую бутылочку и отвинтил пробку.
- Спасибо, - успокаиваясь, сказал Севастьян. – Да, алло! Сергей Николаевич! Не отвлекаю? Да, это я, Севастьян из Кургутума. Сергей Николаевич, тут такое дело… - и Севастьян отошёл подальше, чтобы его было неслышно.
- Я смотрю вы тут впрягаетесь за этого гражданина? А ведь он явно из наших.
- В каком смысле? – поинтересовался Феликс.
- Фамилия Волгин явно не русская, у нас много таких фамилий. А отчество, то прямо к бендеровцам можно без стука заходить, - начал было Борис.
- Послушай ты, еврейская морда. Много ты знаешь? Его отца, Степана, нашли грудного на берегу Волги недалеко от Астрахани. Никто не знал, как его зовут, как он там очутился, чьи его родители. Раз нашли в степи, то и назвали по благозвучию Степаном, а раз на берегу Волги, то и дали фамилию Волгин, а отчество от нашедшего его некоего Митрофана, вот и получился он, Волгин Степан Митрофанович. И никакого отношения к еврейскому народу у него нет.
- Вопрос спорный. Раз неизвестно, кто его родители, то вполне можно предположить, что в его венах течёт еврейская кровь.
- Как ты меня достал, Борис! Сам подумай, какая еврейская мать бросит своего ребёнка?
- Я всегда восхищался вашим аналитическим умом. Вы меня убедили.
- Фу. Наконец-то.
- Ой, что-то долго ваш священник разговаривает. Как бы деньги на счёте не кончились.
- Так мы же ложили, через бухгалтерию. А ну, погоди! Ты что, опять все деньги проговорил?
- Что-то зябко тут у вас стоять, пойду я лучше в дом, - делая вид, что ничего не слышал, Борис шустро удалился.
- Ну, морда еврейская! Берегись!
Тем временем вернулся Севастьян.
- Договорился. Всё ему объяснил и рассказал. Ну, так, конечно не всё, но в общих чертах. Обещал завтра вылететь из Москвы.
- Это хорошо, - задумчиво протянул Феликс. – Значит тебе в район уже не надо?
- Как же не надо! А кто ж его встретит, устроит, введёт в курс дела?
- Послушай, Севастьян. А здесь кто останется? Я не могу, мне работать надо. Рассказывай, как с ним связаться, как он выглядит. Я его сам встречу, устрою и ввиду в курс дела. А ты тут оставайся, нельзя их одних без мужика оставлять. Понимаешь? А ты больше чем мужик, ты ещё и душу им облегчишь.
- Да, вы правы. Что-то я как-то растерялся.
- В конце концов, ты же тоже человек, в первую очередь, а людям свойственно это.
- Да, наверное.
Они уселись на лавку, на которой не так давно сидел Филонов.
- Интересно, нашли они Петра? – спросил Севастьян.
- Мне тоже интересно. Даже и не знаю, что лучше.
- В смысле?
- Если Петра не найдут, то трудно ему будет помочь, с другой стороны, вроде как человек на свободе, а как, если всё иначе пойдёт, по-филоновски.
Они сидели молча и созерцали природную красоту.
- А вы знаете что, попросите Сергея взять под защиту ещё и Петра. Он сдюжит, я знаю его, - перебил тишину Севастьян.
- Хорошо, попробую. Ладно, нам тоже надо уже ехать. Пойдём, я попрощаюсь с хозяйкой и внучкой и заберу эту лахудру с еврейским обжорой, пока он все запасы не уничтожил. Не видел, а Володя с Сергеем тоже в доме?
- Вроде были там.
- Тогда пойдём.
Сборы и прощания были недолгими. Феликс подробно записал про адвоката из Патриархии. Глиссер загудел, приподнялся и аки посуху  помчался по водной ряби.
 
 
Глава 2.
 
- Подозреваемый Волгин! На допрос! – невозмутимо и громко скомандовал сотрудник СИЗО, - Лицом к стене! Руки за спи… - он осёкся, когда увидел, что у Ивана Степановича только одна рука, - Идёмте! – уже смягчив тон сказал конвоир.
- Разрешите! Подозреваемый Волгин доставлен!
- Да, давай. Сам свободен, - встав из-за стола Филонов потёр затылок и включил чайник.
Иван Степанович вошёл в кабинет и встал посредине.
- Присаживайтесь, Иван Степанович. Чай будете?
- Не откажусь.
- Уже хорошо. А я уж было подумал, что вы на меня в обиде.
- Чего ж мне на вас обижаться? У вас работа такая.
- Да, работа у нас такая. Ничего личного. Вам с сахаром? – между делом поинтересовался Филонов.
- Если можно, то три ложки.
- Пока можно.
Филонов поставил чашку горячего чая перед Иваном Степановичем, из старого потрёпанного портфеля достал бутерброды и разложил их на столе.
- Угощайтесь.
- Спасибо! – поблагодарил Волгин и громко хлебнул чай.
 
 
Продолжение следует.

 

Однажды утром.

Кошка.