Сгущались сумерки. Мартовский морозец уже схватил талые лужи. Налетел студёный ветер. По дороге, дзинькая колокольчиком,  мчалась запоздалая карета. Помещица Тучина с сыном-недорослем и его дядькой возвращались из гостей. Они спешили: на дорогах было небезопасно. Тати[1] в округе  развелись в премножестве. Недавно ограбили настоятеля монастыря, который вёз оклады к новым иконам. Он, опасаясь гулящих людей, ехал не один – под охраной пяти солдат и унтер-офицера. Но это не помогло. Хотя солдаты всю дорогу держали пистоли и фузеи[2] с взведёнными курками. Одного шиша[3] даже  подстрелили, и тот пал с древа, будто глухарь битый. Но разбойников было немало – числом они значительно превосходили охрану. И никому, кроме попа, уйти не удалось. Полегли родимые от неправедных рук. А священнослужитель, когда пальба началась, бежал. И к исправнику…. Вызвали подкрепление. Но погоня, осмотр места происшествия ничего не дали – шайки, как не бывало. Передавали и другие слухи о грабежах и убийствах, и, в основном, в вечернее время. Вся округа была поражена татьбой. Даже родилась пословица: «Орел да Кромы — ворам хоромы, Ливны ворами дивны, а Елец — всем ворам отец, да и Карачев на поддачу!» Так что опасения пассажиров кареты были не напрасны.
      Тучина, то и дело, высовывалась из окошка и торопила кучера. Она боялась, что ночь застанет их в пути.
       – Говорила  же, что раньше надо выезжать, а ты всё с барышнями любезничал, ручки им выцеловывал, – ворчала она, обращаясь к сыну,  – «подождите, маменька», вот и подождали. Скоро совсем стемнеет. Что будем делать тогда? Где укрываться от татей? Лучше б дома сидели и сами принимали гостей. Пусть щами и грибами, зато в безопасности.
      – Да, что Вам за охота, маменька, брюзжать, всё равно скоро дома будем. Тут вёрст-то всего осталось…. Митька, сколь вёрст до дому? – высунувшись в окно,  прокричал недоросль кучеру.
Митька ничего не ответил. Его внимание было занято другим. Тройка резво приближалась к лесу, который круто огибала  просёлочная дорога. Неожиданно в том месте, где она подступала близко к деревьям, со старой сосны на облучок кареты спрыгнул мужик с лицом, вымазанным сажей.
      – Вор, – едва успел выдохнуть кучер, как ему в бок уткнулось острие ножа.
      – Пикни только,  кишки выпущу, –  прошипел разбойник и зверски зыркнул очами на несчастного возницу. Перехватив у него вожжи, мужик остановил экипаж и примотал кучера вервью  к облучку.
Тучина выглянула в окно узнать, в чём дело, но разбойники уже бросились к дверцам кареты и предстали перед её испуганным взором. Барыня пронзительно  закричала:
     – Караул, тати!
     Грабитель схватил её за плечи и начал выволакивать из кареты. Она, изловчившись, укусила его за ухо. Тот на мгновение выпустил её из рук, и помещица с воплями бросилась бежать в лес.
      Другой  – с криками: «Держи! Уйдёт!» –  догнал барыню и с силой ударил ребром ладони по шее. Она охнула, обмякла и кулем пала на землю. Он быстренько заломил ей руки за спину и обмотал их верёвкой.
       Тем временем у кареты завязалась настоящая драка. Едва  разбойники вытянули из экипажа дядьку и попытались связать его, как недоросль неожиданно резво  прыгнул на одного из  них и изо всех сил стал сжимать  ему горло руками. Разбойник попытался сбросить надоедливого щенка и вертелся волчком, хрипя от натуги. Но тот вцепился в него, как клещ. Грабитель всё же исхитрился и разжал мальчишке руки, затем, присев, перебросил его через плечо. Отлетев к карете, недоросль ударился головой о колесо и затих. Старик, проклиная негодяев, бросился к воспитаннику, но несколько тел навалились на него, и после недолгого сопротивления дядьки, его тоже связали.
           Кучер сидел на облучке и  следил выпученными от страха глазами за происходящим. Помочь он не мог, убежать тоже.
           –  Обшарьте карету! – резко приказал предводитель шайки, с чёрной повязкой на лице.
          Кривоногий бородатый малый бросился к экипажу и вскоре вынес из него погребок  с серебряными приборами, несколько подушек в вышитых наволочках и корзину с провизией.
          – Негусто, – цокнул языком главарь, – подушки оставь, сие пустое, остальное можешь брать.
Вдруг раздался крик пришедшей в себя  барыни:
        – Кудеяры проклятые, погодите, злодеи,  всех вас переловят. Нашли, кого грабить, беззащитную вдовицу. И тут её взгляд упал на недвижимое тело сына.
        – А-а-а-! Убили! Сыночка убили, изверги! -  истошно завопила мать, пытаясь освободиться от пут. И старик  тоже не молчал. Он кричал,  ругался,  плевался, грозил Божьим судом.
       – Заткни им пасти, а то, не ровен час, кто услышит – велел главарь, обращаясь к юркому, кудрявому    парню, почти мальчишке. И указал также на недоросля:
       – Вишь, шевелится уже, его тоже свяжите, да покрепче. Да к дереву, дереву всех примотайте!
       И строго пригрозил злосчастным путешественникам:
      – Будете плохо себя вести, порешим. А так, если, конечно, не сожрут вас волки, останетесь живы. Ребята, лошадей выпрягите! – продолжал он распоряжаться, –   а ты, – он тихо обратился   к чернявому кудряшу, – отведёшь их к цыганам. Напомни Бейко, что у него должок с того раза, пусть не задерживает.
      Тот, кивнув головой, выпряг  коней и, вскочив на одного из них, погнал добычу к цыганам. Остальные разбойники, гружённые  отъятым добром, через полверсты вышли к замызганной коляске  с впряжённой в неё старой лошадью, которая безмятежно подрёмывала в ожиданье хозяина.
      – Морды вытрите, – приказал подельникам ещё нестарый господин приятной наружности, сняв повязку, – и давайте, что там, кресты, перстни.
      Мужики послушно протянули награбленное.
      – Негусто, – повторил он.
Кривоногий сел на место кучера, а предводитель и другой, довольно субтильный молодец – в экипаж, и коляска бодро двинулась к тракту.
Эту шайку собрал Александр  Петрович Залесский – мелкопоместный дворянин. Всего-то у него семь душ крестьян.  В уездном городе N было много таких бедных дворян  и однодворцев. Ну, конечно, Александр Петрович отличался ото всех прочих. Ведь когда-то он был богат, успешно продвигался по военной службе, имел красавицу жену и малютку-дочь. Но всё  постепенно порушилось.
Со смертью родителей вотчина осталась за старшим братом, остальное одиннадцать страждущих богатства и знатности детей растащили по кускам, и Александру, находившемуся тогда в военной службе в гусарском полку, как многие богатые дворяне, не досталось ничего. Одно было спасенье – выйти в отставку и   жениться на богатой невесте. И это случилось! Однако его жена, урождённая княжна Барятинская, будучи  с детства  слабою здоровьем, тяжело заболела и вскоре умерла, оставив ему малолетнюю дочь Лизоньку.  Ну, надо сказать по чести, досталось Александру Петровичу от жены приличное состояние. Он задался целью  лёгким «гусарским» путём приумножить богатство, –  и проигрался в пух и прах. И теперь он владел кучером Фролкой, цирюльником Авдюшкой и семьёй  дворовых:   работником про всё – Никодимкой, его женой, кухаркой Фимкой, и тремя их детьми, которые путались под ногами в утлом домишке.
      Жилище Залесского состояло из двух половин: барской и людской, впрочем, друг от друга они почти ничем не отличались.  Ещё у него был огород, конюшня для единственной лошади, сарай, где стояла старая облезлая коляска, и жалкий палисадник с резедой.
       По протекции родственника жены, князя Барятинского, Александр Петрович устроил дочь в столичный пансион на казённое обеспечение и теперь спал и видел, что тоже переезжает Санкт-Петербург. Но для этого ему нужны были средства  и немалые. Он долго размышлял, как ему разбогатеть, но честных способов не находил. И тогда, по дурному примеру некоторых обедневших дворян, он стал на   опасный путь.
      Только   дворовые Залесского знали истинное лицо своего барина –  главаря разбойников. Они как подневольные вынуждены участвовать в грабежах. Корысть  в том была небольшая. Много ль рабам надо? Поблажка какая-нить, понюшка табаку, сюртук с барского плеча, штофик вина…. Отказаться от разбоя они не могли, и пожаловаться начальству тоже. Кто им поверит? А барское право – забрить лоб или обуть в кандалы, а то и до смерти розгами уговорить. В уезде были такие случаи. Помещик Миронов забил до смерти кузнеца, который без его ведома, подковал проезжему кобылу. Трое подневольных  младенцев того же  Миронова с голоду умерли: он заставил их матерей выкармливать грудью щенков.  Конечно, Александр Петрович был не таков, и если б не ночной промысел, жили бы его рабы беспечально. Но кто знает, что барам может прийти в голову? Поэтому крепостные Залесского не роптали, а следовали велениям своего господина.
      Фрол – похожий на цыгана, подвижный, сообразительный малый. Он  достался барину по наследству и числился кучером, но выполнял любую работу. Когда Ефимья разрешилась от бремени третьим парнишкой, он несколько дней даже кухарил и довольно хорошо. Свободными вечерами Фрол балагурил с соседями, бренчал на балалайке, заигрывал с девками. Жениться, правда,  он не спешил, так как понимал, что в теперешнем его положении – разбойника, лучше оставаться холостым.
       Смазливого,  разбитного Авдея Александр Петрович выиграл в карты. Прежний барин отправлял парня учиться цирюльному делу в Москву. Оттуда Авдюшка приехал подкованный и развратный. А ещё набрался от мастера куафюр, француза, ужимок и вольностей – вольтерьянства, как тогда говорили. Вольтерьянство Авдея заключалось в пустых разглагольствованиях о вещах, в которых он не смыслил. Зато умел он, благодаря природной хитрости, удобно устраиваться. Вот и для барина Авдей был скорее наперсником, чем цирюльником. Знал все его тайны и пристрастия и, как мог, угождал ему: приводил девок, гадал на картах, чесал пятки. Залесский хоть и обеднел, но сохранил старые замашки до лучших времён – он  грезил о богатой жизни.
       У Авдея была зазноба,  Марфуша,   в селе Слёзки, в котором он родился и жительствовал до того, как прежний барин поставил его на кон и проиграл Залесскому. Но будущего у него с Марфой не было. Её отец «за особые заслуги» получил от помещика вольную на семью, и, конечно, не собирался отдавать девку за крепостного, чтобы закабалить её снова. Да, он и принимал меры, чтобы отвадить Авдея: не пускал  Марфу на улицу, держал наготове у ворот оглоблю….
       Авдей часто наведывался в это сельцо, где, кроме Марфы, остались его родственники и приятели. Он взахлёб рассказывал Фролу о том, как озоровал в детстве, как весело и вольготно жил, пока не взяли его в дворовые, чтобы сделать цирюльником.
      Иногда после обеда барин надевал праздничный сюртук, приказывал Авдюшке завить и напомадить ему волосы и отправлялся «совершать променад», а рабы ждали, пока он вернётся, чтобы пуститься  в разбой. У них были свои места, где  подстерегались одинокие кареты, пролётки, тарантасы. Грабили в повязках, или вымазывали лица сажей, связывали кучера и пассажиров и на своей коляске скрывались.  Добыча обычно была невелика – на богатые обозы они не нападали, по причине малочисленности шайки, смертоубийством тоже не занимались. Но, несмотря на  эти ограничения, кошель барина постепенно полнился монетами, ассигнациями, камешками. И он всё реже участвовал со своими холопами в грабежах.
        Сегодня, расфрантившись, Александр Петрович отправился в дворянское собрание. Городок был небольшой, так что для прогулок собственным выездом Александр Петрович пользовался редко. И, слава Богу! Его транспортное средство, гордо именуемое  «экипажем», в пору было выбросить.
      Как только барин вышел за ворота, Фрол, заговорщицки подмигнув, позвал Авдея на чистую половину и обеспокоенно зашептал:
      – Авдюшка, ведь мы когда-нибудь попадёмся и не отвертимся. А барин выйдет сухим из воды.
      – Эге  ж, я тоже всё время об этом думаю, – отозвался Авдей и,  актёрствуя, добавил:
      – Но мы люди подневольные, что поделаешь.
          – А давай уйдём от него,  – предложил Фрол.
          – Ты что? – возмутился Авдей. - Поймают, высекут, а то и на каторгу. Сейчас с беглыми строго.
          – С умом надо бежать. Всё продумать…  – серьёзно произнес Фрол,  – и будем не подневольные, а вольные. Сами себе баре.
– Боязно всё же, Фролка, да и опасно.
– Не трусь!
– Да я не трушу, а раздумываяю. Нам ведь и так живётся неплохо….  – вздохнул Авдей. –  Нет, беги один.
– Продашь, –  убеждённо сказал Фрол и поморщился.
– Ей Богу, буду нем, как рыба. Ничего не знаю, не ведаю. А я ведь и, правда, не знаю, куда ты побежишь.
– Значит, не хочешь со мной?
– Хотеть-то хочу, только хотелку отобьют.
Авдей лукавил. Он давно задумал побег, только брать с собой подельников он не предполагал вовсе. Но Фрол такие и похожие разговоры затевал последнее время часто. Даже барин заметил, что приятели секретничают, и пригрозил им поркой.
Последний раз они, по настоянию Александра Петровича, попытались взять почтовую карету с большими деньгами. Однако нарвались на усиленную охрану и еле унесли ноги. Заведя коляску, нарочито заляпанную грязью,  в сарай и отмывая её бока, Фрол пыхтел и злился, потом, в сердцах бросив тряпку на землю,  сказал твёрдо:
      – На Дон побежим. Там всех беглых принимают  на службу, в казаки берут и землю дают. Мне офеня[4] намедни[5] рассказывал.
      На этот раз Авдей не столь рьяно возражал и даже многозначительно  произнёс: «Там посмотрим».
      Несколько дней после неудавшегося налёта барин им ничего не говорил. Приятели   подумали, что всё прекратилось. Авдей пополудни   отпросился в Слёзки.  Явился он оттуда довольно скоро, сердитый, и сразу вызвал Фрола на улицу.
– Я согласен – надо уходить.
– А что, что-то случилось!
– Случилось, Фролка. Собираются Александр Петрович нас всех продавать. Теперь, благодаря нам, оне богатые и уезжают в Петербург на постоянное жительство.
Фрол недоверчиво посмотрел на Авдея:
– Откуда знаешь?
– Неважно, но точно.
– А кому продавать? – продолжал допытываться кучер.
         Авдей скривил губы и со злостью прошипел:
– В том-то и дело, что Миронову, – он яростно сплюнул, – люди слышали, как он с ним сговаривался.
– Ми-ро-онову? – Фрол представил, что его барином станет проклятый  душегубец, и его прошиб пот.
– Ну, да. Иисусе Христе, он трёх жён в гроб вогнал, крестьяне у него мрут от побоев, как мухи.   Да и люди его говорят, что скупенный[6] страсть: за пашеничный сноп удушит.
– Ай, не робей, воробей! – Фрол был готов бежать прямо сейчас. – Только Никодима не возьмём. Куда ему с таким хвостом – жена, трое детей.
Авдей согласился, и заявил как дело решённое:
– Заберём у барина деньги и камешки. Нам пригодятся.
– Не всё возьмём, только свою долю, – поправил его Фрол.
         – Будь, по-твоему. Я ведаю, где они прячут богатство. Как повезёшь  в гости, я знаю – они собираются, получили приглашение, задержишься в дороге как можно дольше. Я, тем временем, соберу добро в мешок и побегу в Слёзки, где и буду тебя  ждать на заброшенной пасеке. Знаешь, где это? Помнишь, девок водили туда?
Фрол кивнул головой и спросил:
– А мне ж, когда бежать?
– А ты уйдёшь, как только уснут барин. Я думаю, они будут выпивши и не станут проверять свои сокровища, – ухмыльнулся Авдей.
– А ежели кого-то из нас поймают, как выручать будем? Надо всё сейчас решить….
– Не поймают, – уверенно проговорил Авдей. –  Ну, а как встретимся, вместе пойдём на твой вольный Дон.
Вскоре барин отправился на именины. Фрол запряг лошадь, и они поехали на другой конец города. На обратном пути у коляски отлетело колесо, и кучер часа два надевал его на ось. Домой прибыли поздно. Александр Петрович лёг спать, а Фрол поспешил в Слёзки. На пасеке Авдея не было. «Наверное, у Марфушки, прощается», – сразу подумал Фрол.
        Уже светало. Избу девки нашёл он нескоро, был всего-то здесь  один раз и то давно. На робкий стук в оконце светёлки почему-то вышел её отец, высокий, плечистый старик. Остро глянул на Фрола. Одновременно приоткрыла окно  заспанная Марфа. Увидев Фрола, вскрикнула:
– Что с Авдеем?
Фрол понял, что Авдея у неё не было, ничего не ответив, развернулся и бросился прочь. «Может быть, Авдей где-то задержался и придёт позже?» – чаял Фрол. Ему не хотелось верить в предательство товарища, но сомнение уже закралось. И голову сверлила мысль: «Дурак я. Что наделал, а? Зачем пошёл к Марфе? Ведь её отец был целых два срока десятским. Беглых переловил без счёту….».
А тот действительно, недолго думая, запряг лошадку и отправился прямо к сотскому, хорошо ему знакомому по прежней службе. Старик не сомневался, что Авдей  ударился в бега. Надобно его  поймать и наказать. Он надеялся, что таким образом избавится от прилипчивого ухажёра.
Быстро холодало. Через крышу ветхого строения, бывшего когда-то барской пасекой, проглядывали звёзды. «Эх, не догадался прихватить зипун», - сокрушался Фрол. Прилёг на шаткие полати, кулак под голову. Но уснуть не мог. Невесёлые мысли овладевали им: «А если всё же Авдей обманул его? Куда бежать? Или вернуться? Будут спрашивать про Авдея…. Сказать, что ни о чём не ведаю. А если Авдей всё выскреб, а вину свалят на него, Фрола? Запорют до смерти. Сколько крепостных под плетьми испустило дух! Несть числа им. Что делать? Думай, Фролка, думай!».                                        
Но додумать ему не дали. Сорвав хлипкую дверь пасечного домика, два дюжих десятских свалили  Фрола  с полатей и, заломив руки, туго их связали верёвкой. Один из десятских жалостливо посмотрел на парня и тихо молвил:
– Прости, малый, должность у нас такая.
– И куда вы меня?
– Пока в камору, потом барину, а там, глядишь, в солдаты или на каторгу, как твой господин решит.
– Тебя не спросят «куда», дубина, – оскалился второй, подталкивая Фрола к выходу.
Александр Петрович проснулся поздно. Некстати побаливала голова, и он ещё с полчаса нежился в постели, предаваясь мечтам. «Однако пора вставать. Нужно встретиться с Мироновым – договориться о  купчей, ударить по рукам, опять же обмыть…», –  довольно подумал он и позвал цирюльника:
– Авдюшка! Умываться!
         Тишина.
– Кому говорю, умываться! Разленился, раб лукавый! Авдюшка! Кому сказал, подать умываться! – он начинал злиться.
В покой бочком вошла Ефимья.
– Вы изволили почивать, барин, – заикаясь, выдавила из себя она, –  не хотела беспокоить. Авдея и Фрола нету дома.
– Как нет?! Где же они? – в гневе воскликнул Александр Петрович.
Ефимья пожала плечами:
– Не знаю. Никто не видел, как уходили.
– Вон!!! –  завопил барин, – и Ефимья всё также боком выскользнула из комнаты.
Да…. Такого от своих слуг Александр Петрович не ожидал, видно, пронюхали о предстоящей сделке.
Первая мысль – сокровища! Он прятал их под полом, и ни одна живая душа не могла об этом знать.
         Алексей Петрович отодвинул кровать, привычным движением поддел доску над тайником ножом. Пусто! Мешок с самым ценным добром и деньгами исчез!
– Ах, подлые холопы! Мерзавцы! Авдюшка подсмотрел, скотина, куда я прячу! – схватился он за голову, –  всё унесли! Мечты, чаяния, надежды на счастливую, обеспеченную жизнь. Господи, я беден, беден, как последняя церковная крыса. Да я – нищий! А как же столица, дом, Лизонька, её счастие!?
В бешенстве Александр Петрович стал крушить свою жалкую мебель. Его трясло. В конце концов, он сел на пол и заплакал от бессилия, от невозможности что-либо изменить.
         Царапнулась в дверь Ефимья:
– Барин, чай кушать не изволите?
–Не беспокоить! – рявкнул он во всё горло и поперхнулся собственным криком. В голову лезли дурные мысли: «Подстеречь, убить аспидов и вернуть своё. Так, где ж их искать? Ищи ветра в поле. А если и найду, двоих не осилю. Нет, надо к исправнику. Но не скажешь, что ограбили. Все знают, что у меня нечего красть».
          Было далеко за полдень, а барин всё ещё не пришёл в себя. Пропустил и завтрак, и обед.
         Залаяли собаки. Чужой во дворе! Александр Петрович выглянул в открытое окошко и увидел у забора десятского Захара. Тот кричал через ограду Никодиму, который колол дрова:
– Передай барину, что Фролку споймали! На старой пасеке, в Слёзках! В каморе сидит. Пусть барин зайдут к исправнику.
– Передам, Захар Ефремыч, – Никодим направился к дому, но барин остановил:
– Не трудись. Слышал сам.
Знакомый исправник встретил его приветливо. Он был доволен, что так быстро поймали беглеца, и предложил Барятинскому,  согласно закону, или забрать Фрола, или выпороть с последующей отправкой на каторжные работы.
– Сначала я поговорю с ним, если позволите?
– Что ж, сейчас приведут.
– Господин исправник, не могли бы Вы нас оставить наедине?
– Вообще-то, не положено, но только из уважения к Вам, Александр Петрович. Я, пожалуй, пройдусь немного. Засиделся с бумагами. Только недолго. Как закончите, позвоните в колокольчик и преступника уведут.
Через некоторое время Фрола ввели в кабинет. Вид у него был потерянный.
– Где, –  схватил барин Фрола за ворот рубахи, – где, сам знаешь что?
– Не знаю. Я с Вами был. Пришёл – Авдея нет. Думал, что-то с ним случилось. Вчера с утра он про Слёзки говорил. Вот я и пошёл…
– Ты и не собирался бежать? – спросил вкрадчиво.
– Не-а, – прикинулся дурачком Фрол.
– И не знаешь, где Авдей?
– Не-а.
– Врёшь, холоп! – взревел Залесский. – Заладил: «не-а да не-а». Я тебя насквозь вижу! Вы сговорились ограбить меня и бежать. Да я  до смерти запорю, если не скажешь, где мой мешок. Где? Говори!
Лицо барина покраснело, глаза налились яростью. Он тряс Фрола и уже не мог остановиться.
– Где Авдей, пёс шелудивый? Где прячется этот подлец?
Холоп смотрел на барина чистыми, правдивыми глазами, и у того даже  закралось сомнение: может быть, Авдей  действовал в одиночку. Он такой  –  хитрый, опытный, подлец. Но и этот хорош!
– Ах, не знаешь? Скоро узнаешь, узнаешь почём фунт лиха.
Фрол стоял на своём:
– Хоть убейте меня, барин, но ей Богу, не знаю ничего, о чём Вы спрашиваете.
Александр Петрович двумя руками схватил  кучера за горло и сдавил его:
– Я задушу тебя, и мне за такую гниду, как ты, ничего не будет.
Фрол отрицательно дёргал головой, не в состоянии произнести и звука. 
Барин, трясясь от ярости, продолжал сжимать ему горло и орать:
 –Ты у меня сгниёшь на каторге или забрею лоб. В рекруты отдам!  Тебе-то на войне турки башку живо-то снесут.
– Что хотите, делайте, только я говорю правду, - наконец, смог сдавленно прохрипеть  кучер.
У Александра Петровича опустились руки. Он позвонил в колокольчик, и Фрола увели. Вскоре вернулся исправник.
– Порите, ссылайте, – твёрдо сказал ему Александр Петрович, –  там и второй ещё был, Авдей Попов.
– Как второй?! Да это же  сговор! Статья совсем другая.
– Так, если того поймаете, я заберу его и сам выпорю.
– Нет уж, уважаемый Александр Петрович. Это дело серьёзнее, чем я думал. Будет следствие.
Действительно, сразу же завели дело. Допрашивали  Александра Петровича. Справлялись о поведении Фрола и Авдея, об экипаже…. Не могли дворовые ли взять его тайно, без разрешения барина? Вызывали к исправнику Никодима и чинили ему пристрастный допрос. Он, несмотря на побои, отнекивался.  Говорил, что ничего не видел, ничего не слышал, у него, де, своя работа. Боялся худшего. Оказывается, в кучере кто-то  опознал одного из разбойников, грабивших проезжие экипажи. Александр Петрович испугался, что доберутся и до него. Тут уж было не до богатства. Свою шкуру надо спасать. Он быстро продал «имение», вместе с семьёй Никодима, Миронову, и отправился в Санкт-Петербург к государыне с прошением восстановить его на военной службе. Однако решения императрицы, относительно его просьбы, пришлось ждать более трёх месяцев. Причём, в свой полк вернуться было невозможно, не было места, и он получил назначение в далёкий Кубанский корпус.
Конечно, Александр Петрович навестил в пансионе дочь, и едва узнал её. Девочка вытянулась, похорошела, и, несмотря на казённое платьице, смотрелась красавицей и аристократкой. Особой близости у Залесского с дочерью не было. Да и откуда ей взяться? Столько лет в разлуке! Он спрашивал, она кротко отвечала: «Да, папенька, нет, папенька», и   расстались они довольно равнодушно. Но устроить судьбу Лизоньки как отец он обязан. И Залесский  отправился на поклон к Барятинским. Для начала явился к самому князю, действительному статскому советнику, в присутствие. Но князь  встретил его холодно, на обед  не пригласил и, как обычному посетителю, велел изложить просьбу в письменном виде.
Пришлось писать о том, что он совершенно разорён, возвращается на военную службу и просит позаботиться его дочери, Лизоньке, которая доводится князю внучатой племянницей и скоро должна выйти из пансиона.
         Прочитав бумагу, князь нахмурился, подумал немного и принял Залесского. В приватной беседе он пообещал, что по окончанию пансиона определит Лизу воспитанницей к одной из двоюродных тёток.
– Ещё не знаю к кому, надо подумать, но за дочь будь спокоен. Служи! Грядёт новая война с турками.
Это было не совсем то, на что надеялся Александр Петрович, но всё же Лизонька будет жить не у чужих людей; по происхождению она знатного рода, а потом, кто знает, может быть, подвернётся хорошая партия, она выйдет замуж и будет счастлива.
Между тем, деньги, вырученные от сделки с Мироновым, таяли на глазах. А ещё надо было заказать новый мундир, купить коня, предстояли и дорожные расходы. Не раз Александр Петрович проклинал своего хитроумного и подлого раба Авдея и думал о том, как пополнить кошелёк. У него был ещё один способ, даже  менее опасный, чем разбой, – игра в карты!  Однако после того, как он проиграл  приданое жены, которое предполагалось умножить и отдать за Лизонькой, и Залесский поклялся в карты больше не играть.  

[1] Тати - воры, разбойники.
[2] Фузеи – ружья.
[3] Шиш - вор, разбойник.
[4] Бродячий торговец.
[5] Недавно.
[6] Скупой
 

© Copyright: Людмила Рогочая, 2015

Регистрационный номер №0263924

от 8 января 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0263924 выдан для произведения: Сгущались сумерки. Мартовский морозец уже схватил талые лужи. Налетел студёный ветер. По дороге, дзинькая колокольчиком,  мчалась запоздалая карета. Помещица Тучина с сыном-недорослем и его дядькой возвращались из гостей. Они спешили: на дорогах было небезопасно. Тати[1] в округе  развелись в премножестве. Недавно ограбили настоятеля монастыря, который вёз оклады к новым иконам. Он, опасаясь гулящих людей, ехал не один – под охраной пяти солдат и унтер-офицера. Но это не помогло. Хотя солдаты всю дорогу держали пистоли и фузеи[2] с взведёнными курками. Одного шиша[3] даже  подстрелили, и тот пал с древа, будто глухарь битый. Но разбойников было немало – числом они значительно превосходили охрану. И никому, кроме попа, уйти не удалось. Полегли родимые от неправедных рук. А священнослужитель, когда пальба началась, бежал. И к исправнику…. Вызвали подкрепление. Но погоня, осмотр места происшествия ничего не дали – шайки, как не бывало. Передавали и другие слухи о грабежах и убийствах, и, в основном, в вечернее время. Вся округа была поражена татьбой. Даже родилась пословица: «Орел да Кромы — ворам хоромы, Ливны ворами дивны, а Елец — всем ворам отец, да и Карачев на поддачу!» Так что опасения пассажиров кареты были не напрасны.
      Тучина, то и дело, высовывалась из окошка и торопила кучера. Она боялась, что ночь застанет их в пути.
       – Говорила  же, что раньше надо выезжать, а ты всё с барышнями любезничал, ручки им выцеловывал, – ворчала она, обращаясь к сыну,  – «подождите, маменька», вот и подождали. Скоро совсем стемнеет. Что будем делать тогда? Где укрываться от татей? Лучше б дома сидели и сами принимали гостей. Пусть щами и грибами, зато в безопасности.
      – Да, что Вам за охота, маменька, брюзжать, всё равно скоро дома будем. Тут вёрст-то всего осталось…. Митька, сколь вёрст до дому? – высунувшись в окно,  прокричал недоросль кучеру.
Митька ничего не ответил. Его внимание было занято другим. Тройка резво приближалась к лесу, который круто огибала  просёлочная дорога. Неожиданно в том месте, где она подступала близко к деревьям, со старой сосны на облучок кареты спрыгнул мужик с лицом, вымазанным сажей.
      – Вор, – едва успел выдохнуть кучер, как ему в бок уткнулось острие ножа.
      – Пикни только,  кишки выпущу, –  прошипел разбойник и зверски зыркнул очами на несчастного возницу. Перехватив у него вожжи, мужик остановил экипаж и примотал кучера вервью  к облучку.
Тучина выглянула в окно узнать, в чём дело, но разбойники уже бросились к дверцам кареты и предстали перед её испуганным взором. Барыня пронзительно  закричала:
     – Караул, тати!
     Грабитель схватил её за плечи и начал выволакивать из кареты. Она, изловчившись, укусила его за ухо. Тот на мгновение выпустил её из рук, и помещица с воплями бросилась бежать в лес.
      Другой  – с криками: «Держи! Уйдёт!» –  догнал барыню и с силой ударил ребром ладони по шее. Она охнула, обмякла и кулем пала на землю. Он быстренько заломил ей руки за спину и обмотал их верёвкой.
       Тем временем у кареты завязалась настоящая драка. Едва  разбойники вытянули из экипажа дядьку и попытались связать его, как недоросль неожиданно резво  прыгнул на одного из  них и изо всех сил стал сжимать  ему горло руками. Разбойник попытался сбросить надоедливого щенка и вертелся волчком, хрипя от натуги. Но тот вцепился в него, как клещ. Грабитель всё же исхитрился и разжал мальчишке руки, затем, присев, перебросил его через плечо. Отлетев к карете, недоросль ударился головой о колесо и затих. Старик, проклиная негодяев, бросился к воспитаннику, но несколько тел навалились на него, и после недолгого сопротивления дядьки, его тоже связали.
           Кучер сидел на облучке и  следил выпученными от страха глазами за происходящим. Помочь он не мог, убежать тоже.
           –  Обшарьте карету! – резко приказал предводитель шайки, с чёрной повязкой на лице.
          Кривоногий бородатый малый бросился к экипажу и вскоре вынес из него погребок  с серебряными приборами, несколько подушек в вышитых наволочках и корзину с провизией.
          – Негусто, – цокнул языком главарь, – подушки оставь, сие пустое, остальное можешь брать.
Вдруг раздался крик пришедшей в себя  барыни:
        – Кудеяры проклятые, погодите, злодеи,  всех вас переловят. Нашли, кого грабить, беззащитную вдовицу. И тут её взгляд упал на недвижимое тело сына.
        – А-а-а-! Убили! Сыночка убили, изверги! -  истошно завопила мать, пытаясь освободиться от пут. И старик  тоже не молчал. Он кричал,  ругался,  плевался, грозил Божьим судом.
       – Заткни им пасти, а то, не ровен час, кто услышит – велел главарь, обращаясь к юркому, кудрявому    парню, почти мальчишке. И указал также на недоросля:
       – Вишь, шевелится уже, его тоже свяжите, да покрепче. Да к дереву, дереву всех примотайте!
       И строго пригрозил злосчастным путешественникам:
      – Будете плохо себя вести, порешим. А так, если, конечно, не сожрут вас волки, останетесь живы. Ребята, лошадей выпрягите! – продолжал он распоряжаться, –   а ты, – он тихо обратился   к чернявому кудряшу, – отведёшь их к цыганам. Напомни Бейко, что у него должок с того раза, пусть не задерживает.
      Тот, кивнув головой, выпряг  коней и, вскочив на одного из них, погнал добычу к цыганам. Остальные разбойники, гружённые  отъятым добром, через полверсты вышли к замызганной коляске  с впряжённой в неё старой лошадью, которая безмятежно подрёмывала в ожиданье хозяина.
      – Морды вытрите, – приказал подельникам ещё нестарый господин приятной наружности, сняв повязку, – и давайте, что там, кресты, перстни.
      Мужики послушно протянули награбленное.
      – Негусто, – повторил он.
Кривоногий сел на место кучера, а предводитель и другой, довольно субтильный молодец – в экипаж, и коляска бодро двинулась к тракту.
Эту шайку собрал Александр  Петрович Залесский – мелкопоместный дворянин. Всего-то у него семь душ крестьян.  В уездном городе N было много таких бедных дворян  и однодворцев. Ну, конечно, Александр Петрович отличался ото всех прочих. Ведь когда-то он был богат, успешно продвигался по военной службе, имел красавицу жену и малютку-дочь. Но всё  постепенно порушилось.
Со смертью родителей вотчина осталась за старшим братом, остальное одиннадцать страждущих богатства и знатности детей растащили по кускам, и Александру, находившемуся тогда в военной службе в гусарском полку, как многие богатые дворяне, не досталось ничего. Одно было спасенье – выйти в отставку и   жениться на богатой невесте. И это случилось! Однако его жена, урождённая княжна Барятинская, будучи  с детства  слабою здоровьем, тяжело заболела и вскоре умерла, оставив ему малолетнюю дочь Лизоньку.  Ну, надо сказать по чести, досталось Александру Петровичу от жены приличное состояние. Он задался целью  лёгким «гусарским» путём приумножить богатство, –  и проигрался в пух и прах. И теперь он владел кучером Фролкой, цирюльником Авдюшкой и семьёй  дворовых:   работником про всё – Никодимкой, его женой, кухаркой Фимкой, и тремя их детьми, которые путались под ногами в утлом домишке.
      Жилище Залесского состояло из двух половин: барской и людской, впрочем, друг от друга они почти ничем не отличались.  Ещё у него был огород, конюшня для единственной лошади, сарай, где стояла старая облезлая коляска, и жалкий палисадник с резедой.
       По протекции родственника жены, князя Барятинского, Александр Петрович устроил дочь в столичный пансион на казённое обеспечение и теперь спал и видел, что тоже переезжает Санкт-Петербург. Но для этого ему нужны были средства  и немалые. Он долго размышлял, как ему разбогатеть, но честных способов не находил. И тогда, по дурному примеру некоторых обедневших дворян, он стал на   опасный путь.
      Только   дворовые Залесского знали истинное лицо своего барина –  главаря разбойников. Они как подневольные вынуждены участвовать в грабежах. Корысть  в том была небольшая. Много ль рабам надо? Поблажка какая-нить, понюшка табаку, сюртук с барского плеча, штофик вина…. Отказаться от разбоя они не могли, и пожаловаться начальству тоже. Кто им поверит? А барское право – забрить лоб или обуть в кандалы, а то и до смерти розгами уговорить. В уезде были такие случаи. Помещик Миронов забил до смерти кузнеца, который без его ведома, подковал проезжему кобылу. Трое подневольных  младенцев того же  Миронова с голоду умерли: он заставил их матерей выкармливать грудью щенков.  Конечно, Александр Петрович был не таков, и если б не ночной промысел, жили бы его рабы беспечально. Но кто знает, что барам может прийти в голову? Поэтому крепостные Залесского не роптали, а следовали велениям своего господина.
      Фрол – похожий на цыгана, подвижный, сообразительный малый. Он  достался барину по наследству и числился кучером, но выполнял любую работу. Когда Ефимья разрешилась от бремени третьим парнишкой, он несколько дней даже кухарил и довольно хорошо. Свободными вечерами Фрол балагурил с соседями, бренчал на балалайке, заигрывал с девками. Жениться, правда,  он не спешил, так как понимал, что в теперешнем его положении – разбойника, лучше оставаться холостым.
       Смазливого,  разбитного Авдея Александр Петрович выиграл в карты. Прежний барин отправлял парня учиться цирюльному делу в Москву. Оттуда Авдюшка приехал подкованный и развратный. А ещё набрался от мастера куафюр, француза, ужимок и вольностей – вольтерьянства, как тогда говорили. Вольтерьянство Авдея заключалось в пустых разглагольствованиях о вещах, в которых он не смыслил. Зато умел он, благодаря природной хитрости, удобно устраиваться. Вот и для барина Авдей был скорее наперсником, чем цирюльником. Знал все его тайны и пристрастия и, как мог, угождал ему: приводил девок, гадал на картах, чесал пятки. Залесский хоть и обеднел, но сохранил старые замашки до лучших времён – он  грезил о богатой жизни.
       У Авдея была зазноба,  Марфуша,   в селе Слёзки, в котором он родился и жительствовал до того, как прежний барин поставил его на кон и проиграл Залесскому. Но будущего у него с Марфой не было. Её отец «за особые заслуги» получил от помещика вольную на семью, и, конечно, не собирался отдавать девку за крепостного, чтобы закабалить её снова. Да, он и принимал меры, чтобы отвадить Авдея: не пускал  Марфу на улицу, держал наготове у ворот оглоблю….
       Авдей часто наведывался в это сельцо, где, кроме Марфы, остались его родственники и приятели. Он взахлёб рассказывал Фролу о том, как озоровал в детстве, как весело и вольготно жил, пока не взяли его в дворовые, чтобы сделать цирюльником.
      Иногда после обеда барин надевал праздничный сюртук, приказывал Авдюшке завить и напомадить ему волосы и отправлялся «совершать променад», а рабы ждали, пока он вернётся, чтобы пуститься  в разбой. У них были свои места, где  подстерегались одинокие кареты, пролётки, тарантасы. Грабили в повязках, или вымазывали лица сажей, связывали кучера и пассажиров и на своей коляске скрывались.  Добыча обычно была невелика – на богатые обозы они не нападали, по причине малочисленности шайки, смертоубийством тоже не занимались. Но, несмотря на  эти ограничения, кошель барина постепенно полнился монетами, ассигнациями, камешками. И он всё реже участвовал со своими холопами в грабежах.
        Сегодня, расфрантившись, Александр Петрович отправился в дворянское собрание. Городок был небольшой, так что для прогулок собственным выездом Александр Петрович пользовался редко. И, слава Богу! Его транспортное средство, гордо именуемое  «экипажем», в пору было выбросить.
      Как только барин вышел за ворота, Фрол, заговорщицки подмигнув, позвал Авдея на чистую половину и обеспокоенно зашептал:
      – Авдюшка, ведь мы когда-нибудь попадёмся и не отвертимся. А барин выйдет сухим из воды.
      – Эге  ж, я тоже всё время об этом думаю, – отозвался Авдей и,  актёрствуя, добавил:
      – Но мы люди подневольные, что поделаешь.
          – А давай уйдём от него,  – предложил Фрол.
          – Ты что? – возмутился Авдей. - Поймают, высекут, а то и на каторгу. Сейчас с беглыми строго.
          – С умом надо бежать. Всё продумать…  – серьёзно произнес Фрол,  – и будем не подневольные, а вольные. Сами себе баре.
– Боязно всё же, Фролка, да и опасно.
– Не трусь!
– Да я не трушу, а раздумываяю. Нам ведь и так живётся неплохо….  – вздохнул Авдей. –  Нет, беги один.
– Продашь, –  убеждённо сказал Фрол и поморщился.
– Ей Богу, буду нем, как рыба. Ничего не знаю, не ведаю. А я ведь и, правда, не знаю, куда ты побежишь.
– Значит, не хочешь со мной?
– Хотеть-то хочу, только хотелку отобьют.
Авдей лукавил. Он давно задумал побег, только брать с собой подельников он не предполагал вовсе. Но Фрол такие и похожие разговоры затевал последнее время часто. Даже барин заметил, что приятели секретничают, и пригрозил им поркой.
Последний раз они, по настоянию Александра Петровича, попытались взять почтовую карету с большими деньгами. Однако нарвались на усиленную охрану и еле унесли ноги. Заведя коляску, нарочито заляпанную грязью,  в сарай и отмывая её бока, Фрол пыхтел и злился, потом, в сердцах бросив тряпку на землю,  сказал твёрдо:
      – На Дон побежим. Там всех беглых принимают  на службу, в казаки берут и землю дают. Мне офеня[4] намедни[5] рассказывал.
      На этот раз Авдей не столь рьяно возражал и даже многозначительно  произнёс: «Там посмотрим».
      Несколько дней после неудавшегося налёта барин им ничего не говорил. Приятели   подумали, что всё прекратилось. Авдей пополудни   отпросился в Слёзки.  Явился он оттуда довольно скоро, сердитый, и сразу вызвал Фрола на улицу.
– Я согласен – надо уходить.
– А что, что-то случилось!
– Случилось, Фролка. Собираются Александр Петрович нас всех продавать. Теперь, благодаря нам, оне богатые и уезжают в Петербург на постоянное жительство.
Фрол недоверчиво посмотрел на Авдея:
– Откуда знаешь?
– Неважно, но точно.
– А кому продавать? – продолжал допытываться кучер.
         Авдей скривил губы и со злостью прошипел:
– В том-то и дело, что Миронову, – он яростно сплюнул, – люди слышали, как он с ним сговаривался.
– Ми-ро-онову? – Фрол представил, что его барином станет проклятый  душегубец, и его прошиб пот.
– Ну, да. Иисусе Христе, он трёх жён в гроб вогнал, крестьяне у него мрут от побоев, как мухи.   Да и люди его говорят, что скупенный[6] страсть: за пашеничный сноп удушит.
– Ай, не робей, воробей! – Фрол был готов бежать прямо сейчас. – Только Никодима не возьмём. Куда ему с таким хвостом – жена, трое детей.
Авдей согласился, и заявил как дело решённое:
– Заберём у барина деньги и камешки. Нам пригодятся.
– Не всё возьмём, только свою долю, – поправил его Фрол.
         – Будь, по-твоему. Я ведаю, где они прячут богатство. Как повезёшь  в гости, я знаю – они собираются, получили приглашение, задержишься в дороге как можно дольше. Я, тем временем, соберу добро в мешок и побегу в Слёзки, где и буду тебя  ждать на заброшенной пасеке. Знаешь, где это? Помнишь, девок водили туда?
Фрол кивнул головой и спросил:
– А мне ж, когда бежать?
– А ты уйдёшь, как только уснут барин. Я думаю, они будут выпивши и не станут проверять свои сокровища, – ухмыльнулся Авдей.
– А ежели кого-то из нас поймают, как выручать будем? Надо всё сейчас решить….
– Не поймают, – уверенно проговорил Авдей. –  Ну, а как встретимся, вместе пойдём на твой вольный Дон.
Вскоре барин отправился на именины. Фрол запряг лошадь, и они поехали на другой конец города. На обратном пути у коляски отлетело колесо, и кучер часа два надевал его на ось. Домой прибыли поздно. Александр Петрович лёг спать, а Фрол поспешил в Слёзки. На пасеке Авдея не было. «Наверное, у Марфушки, прощается», – сразу подумал Фрол.
        Уже светало. Избу девки нашёл он нескоро, был всего-то здесь  один раз и то давно. На робкий стук в оконце светёлки почему-то вышел её отец, высокий, плечистый старик. Остро глянул на Фрола. Одновременно приоткрыла окно  заспанная Марфа. Увидев Фрола, вскрикнула:
– Что с Авдеем?
Фрол понял, что Авдея у неё не было, ничего не ответив, развернулся и бросился прочь. «Может быть, Авдей где-то задержался и придёт позже?» – чаял Фрол. Ему не хотелось верить в предательство товарища, но сомнение уже закралось. И голову сверлила мысль: «Дурак я. Что наделал, а? Зачем пошёл к Марфе? Ведь её отец был целых два срока десятским. Беглых переловил без счёту….».
А тот действительно, недолго думая, запряг лошадку и отправился прямо к сотскому, хорошо ему знакомому по прежней службе. Старик не сомневался, что Авдей  ударился в бега. Надобно его  поймать и наказать. Он надеялся, что таким образом избавится от прилипчивого ухажёра.
Быстро холодало. Через крышу ветхого строения, бывшего когда-то барской пасекой, проглядывали звёзды. «Эх, не догадался прихватить зипун», - сокрушался Фрол. Прилёг на шаткие полати, кулак под голову. Но уснуть не мог. Невесёлые мысли овладевали им: «А если всё же Авдей обманул его? Куда бежать? Или вернуться? Будут спрашивать про Авдея…. Сказать, что ни о чём не ведаю. А если Авдей всё выскреб, а вину свалят на него, Фрола? Запорют до смерти. Сколько крепостных под плетьми испустило дух! Несть числа им. Что делать? Думай, Фролка, думай!».                                        
Но додумать ему не дали. Сорвав хлипкую дверь пасечного домика, два дюжих десятских свалили  Фрола  с полатей и, заломив руки, туго их связали верёвкой. Один из десятских жалостливо посмотрел на парня и тихо молвил:
– Прости, малый, должность у нас такая.
– И куда вы меня?
– Пока в камору, потом барину, а там, глядишь, в солдаты или на каторгу, как твой господин решит.
– Тебя не спросят «куда», дубина, – оскалился второй, подталкивая Фрола к выходу.
Александр Петрович проснулся поздно. Некстати побаливала голова, и он ещё с полчаса нежился в постели, предаваясь мечтам. «Однако пора вставать. Нужно встретиться с Мироновым – договориться о  купчей, ударить по рукам, опять же обмыть…», –  довольно подумал он и позвал цирюльника:
– Авдюшка! Умываться!
         Тишина.
– Кому говорю, умываться! Разленился, раб лукавый! Авдюшка! Кому сказал, подать умываться! – он начинал злиться.
В покой бочком вошла Ефимья.
– Вы изволили почивать, барин, – заикаясь, выдавила из себя она, –  не хотела беспокоить. Авдея и Фрола нету дома.
– Как нет?! Где же они? – в гневе воскликнул Александр Петрович.
Ефимья пожала плечами:
– Не знаю. Никто не видел, как уходили.
– Вон!!! –  завопил барин, – и Ефимья всё также боком выскользнула из комнаты.
Да…. Такого от своих слуг Александр Петрович не ожидал, видно, пронюхали о предстоящей сделке.
Первая мысль – сокровища! Он прятал их под полом, и ни одна живая душа не могла об этом знать.
         Алексей Петрович отодвинул кровать, привычным движением поддел доску над тайником ножом. Пусто! Мешок с самым ценным добром и деньгами исчез!
– Ах, подлые холопы! Мерзавцы! Авдюшка подсмотрел, скотина, куда я прячу! – схватился он за голову, –  всё унесли! Мечты, чаяния, надежды на счастливую, обеспеченную жизнь. Господи, я беден, беден, как последняя церковная крыса. Да я – нищий! А как же столица, дом, Лизонька, её счастие!?
В бешенстве Александр Петрович стал крушить свою жалкую мебель. Его трясло. В конце концов, он сел на пол и заплакал от бессилия, от невозможности что-либо изменить.
         Царапнулась в дверь Ефимья:
– Барин, чай кушать не изволите?
–Не беспокоить! – рявкнул он во всё горло и поперхнулся собственным криком. В голову лезли дурные мысли: «Подстеречь, убить аспидов и вернуть своё. Так, где ж их искать? Ищи ветра в поле. А если и найду, двоих не осилю. Нет, надо к исправнику. Но не скажешь, что ограбили. Все знают, что у меня нечего красть».
          Было далеко за полдень, а барин всё ещё не пришёл в себя. Пропустил и завтрак, и обед.
         Залаяли собаки. Чужой во дворе! Александр Петрович выглянул в открытое окошко и увидел у забора десятского Захара. Тот кричал через ограду Никодиму, который колол дрова:
– Передай барину, что Фролку споймали! На старой пасеке, в Слёзках! В каморе сидит. Пусть барин зайдут к исправнику.
– Передам, Захар Ефремыч, – Никодим направился к дому, но барин остановил:
– Не трудись. Слышал сам.
Знакомый исправник встретил его приветливо. Он был доволен, что так быстро поймали беглеца, и предложил Барятинскому,  согласно закону, или забрать Фрола, или выпороть с последующей отправкой на каторжные работы.
– Сначала я поговорю с ним, если позволите?
– Что ж, сейчас приведут.
– Господин исправник, не могли бы Вы нас оставить наедине?
– Вообще-то, не положено, но только из уважения к Вам, Александр Петрович. Я, пожалуй, пройдусь немного. Засиделся с бумагами. Только недолго. Как закончите, позвоните в колокольчик и преступника уведут.
Через некоторое время Фрола ввели в кабинет. Вид у него был потерянный.
– Где, –  схватил барин Фрола за ворот рубахи, – где, сам знаешь что?
– Не знаю. Я с Вами был. Пришёл – Авдея нет. Думал, что-то с ним случилось. Вчера с утра он про Слёзки говорил. Вот я и пошёл…
– Ты и не собирался бежать? – спросил вкрадчиво.
– Не-а, – прикинулся дурачком Фрол.
– И не знаешь, где Авдей?
– Не-а.
– Врёшь, холоп! – взревел Залесский. – Заладил: «не-а да не-а». Я тебя насквозь вижу! Вы сговорились ограбить меня и бежать. Да я  до смерти запорю, если не скажешь, где мой мешок. Где? Говори!
Лицо барина покраснело, глаза налились яростью. Он тряс Фрола и уже не мог остановиться.
– Где Авдей, пёс шелудивый? Где прячется этот подлец?
Холоп смотрел на барина чистыми, правдивыми глазами, и у того даже  закралось сомнение: может быть, Авдей  действовал в одиночку. Он такой  –  хитрый, опытный, подлец. Но и этот хорош!
– Ах, не знаешь? Скоро узнаешь, узнаешь почём фунт лиха.
Фрол стоял на своём:
– Хоть убейте меня, барин, но ей Богу, не знаю ничего, о чём Вы спрашиваете.
Александр Петрович двумя руками схватил  кучера за горло и сдавил его:
– Я задушу тебя, и мне за такую гниду, как ты, ничего не будет.
Фрол отрицательно дёргал головой, не в состоянии произнести и звука. 
Барин, трясясь от ярости, продолжал сжимать ему горло и орать:
 –Ты у меня сгниёшь на каторге или забрею лоб. В рекруты отдам!  Тебе-то на войне турки башку живо-то снесут.
– Что хотите, делайте, только я говорю правду, - наконец, смог сдавленно прохрипеть  кучер.
У Александра Петровича опустились руки. Он позвонил в колокольчик, и Фрола увели. Вскоре вернулся исправник.
– Порите, ссылайте, – твёрдо сказал ему Александр Петрович, –  там и второй ещё был, Авдей Попов.
– Как второй?! Да это же  сговор! Статья совсем другая.
– Так, если того поймаете, я заберу его и сам выпорю.
– Нет уж, уважаемый Александр Петрович. Это дело серьёзнее, чем я думал. Будет следствие.
Действительно, сразу же завели дело. Допрашивали  Александра Петровича. Справлялись о поведении Фрола и Авдея, об экипаже…. Не могли дворовые ли взять его тайно, без разрешения барина? Вызывали к исправнику Никодима и чинили ему пристрастный допрос. Он, несмотря на побои, отнекивался.  Говорил, что ничего не видел, ничего не слышал, у него, де, своя работа. Боялся худшего. Оказывается, в кучере кто-то  опознал одного из разбойников, грабивших проезжие экипажи. Александр Петрович испугался, что доберутся и до него. Тут уж было не до богатства. Свою шкуру надо спасать. Он быстро продал «имение», вместе с семьёй Никодима, Миронову, и отправился в Санкт-Петербург к государыне с прошением восстановить его на военной службе. Однако решения императрицы, относительно его просьбы, пришлось ждать более трёх месяцев. Причём, в свой полк вернуться было невозможно, не было места, и он получил назначение в далёкий Кубанский корпус.
Конечно, Александр Петрович навестил в пансионе дочь, и едва узнал её. Девочка вытянулась, похорошела, и, несмотря на казённое платьице, смотрелась красавицей и аристократкой. Особой близости у Залесского с дочерью не было. Да и откуда ей взяться? Столько лет в разлуке! Он спрашивал, она кротко отвечала: «Да, папенька, нет, папенька», и   расстались они довольно равнодушно. Но устроить судьбу Лизоньки как отец он обязан. И Залесский  отправился на поклон к Барятинским. Для начала явился к самому князю, действительному статскому советнику, в присутствие. Но князь  встретил его холодно, на обед  не пригласил и, как обычному посетителю, велел изложить просьбу в письменном виде.
Пришлось писать о том, что он совершенно разорён, возвращается на военную службу и просит позаботиться его дочери, Лизоньке, которая доводится князю внучатой племянницей и скоро должна выйти из пансиона.
         Прочитав бумагу, князь нахмурился, подумал немного и принял Залесского. В приватной беседе он пообещал, что по окончанию пансиона определит Лизу воспитанницей к одной из двоюродных тёток.
– Ещё не знаю к кому, надо подумать, но за дочь будь спокоен. Служи! Грядёт новая война с турками.
Это было не совсем то, на что надеялся Александр Петрович, но всё же Лизонька будет жить не у чужих людей; по происхождению она знатного рода, а потом, кто знает, может быть, подвернётся хорошая партия, она выйдет замуж и будет счастлива.
Между тем, деньги, вырученные от сделки с Мироновым, таяли на глазах. А ещё надо было заказать новый мундир, купить коня, предстояли и дорожные расходы. Не раз Александр Петрович проклинал своего хитроумного и подлого раба Авдея и думал о том, как пополнить кошелёк. У него был ещё один способ, даже  менее опасный, чем разбой, – игра в карты!  Однако после того, как он проиграл  приданое жены, которое предполагалось умножить и отдать за Лизонькой, и Залесский поклялся в карты больше не играть.  

[1] Тати - воры, разбойники.
[2] Фузеи – ружья.
[3] Шиш - вор, разбойник.
[4] Бродячий торговец.
[5] Недавно.
[6] Скупой
 

 

Кубанский шлях. Пролог

Кубанский шлях. Глава 3