Идеал недостижим. Глава 12. Смерть

1
 
Прошло семь лет.

Ничего не изменилось в жизни Луниных.

Один по-прежнему добывал и продавал мумие, другой заготавливал эфедру. Лунин-старший диссертацию о мумие забросил. Как когда-то в Турткуле – диссертацию о российско-иранских отношениях. Он уже достиг пенсионного возраста, но пенсию не получал. Не хватало стажа. Его работа по договору с Лекраспромом в стаж не вошла.  Цена на мумие – его единственное средство к существованию – неуклонно падала. Игорь фильмы не смонтировал. Все никак не решался подступиться к этому делу. Постоянно откладывал. Оба оставались холостяками.
Внутренний голос говорил Игорю, что жизнь надо менять, что отец прав: с горами надо покончить. Ведь он  создан не для физической работы, а для умственной. Но Игорь любил горы. С детства любил. Горы – это поэзия. Это одиночество. Это отсутствие отрицательных эмоций. Природа может подвергать человека испытаниям и опасностям, но расстроить не способна. Расстраивают люди.
Пугала Игоря такая резкая перемена в жизни.

У него несколько раз завязывались знакомства с девушками. И довольно быстро  прерывались. Обычно, по его инициативе. Ни одна не пробудила в нем любовь. Не соответствовали они его идеалу.

Он все чаще вспоминал Машу Стасову. Может, он прошел мимо своего счастья? Прекрасная девушка. Любила его. Она бы его никогда не бросила. И ведь она ему нравилась. Сейчас Игорь не сомневался в том, что познакомившись с Машей поближе, он бы обязательно ее полюбил. И была бы она для него первой красавицей на земле. Несмотря на нос неизящной формы. Какая это могла быть великая любовь! Все эти годы он бы жил семейной жизнью, с любимой и любящей женой. Был бы отцом. Именно так он представлял себе счастье.

Но зимой Игорь едва не женился.

После долгого перерыва пришел Федоров. Лунин был в отъезде, поехал по обычному маршруту – сначала в Саратов, потом на Черное море. Федоров сильно облысел и стал смахивать на Фантомаса. Он тут же захотел сыграть в шахматы. Обдумывая очередной ход, жизнерадостно напевал:

 
А я давным-давно
А я г…м г…о.
 
– Самокритичность – хорошее качество, – с улыбкой заметил Игорь. С малознакомыми людьми он был молчалив и напряжен, с хорошими знакомыми –  разговорчив и весел.

Федоров хмыкнул.

– Так же чикинду режешь? – спросил он. Игорь кивнул. – Тут много не нарежешь… И так же по договору? У тебя, значит, и трудовой книжки нет?

– Нет.

– Слушай, поедем со мной в Таджикистан! Таджики теперь сами чикинду собирают. Пенджикентский лесхоз заготавливает.  Я сейчас там работаю. Числюсь рабочим лесхоза. Стаж идет. Но я вольный казак. Когда захочу, во Фрунзе еду. Отдыхаю, сколько захочу. Ни перед кем не отчитываюсь. И тебя в штат зачислят… Вот там чикинда так чикинда! Длинная, толстая. А участки какие! Тебе такие и не снились. И зимы теплые. Я весь январь резал. Скоро опять поеду…

Игорь хотел уже согласиться, но одна мысль остановила его. А если Федоров начнет в горах язвить? Как язвил отцу в Касансае.

– Я подумаю.

– А чего здесь думать. Самый лучший вариант. На досуге будем там в шахматишки сражаться. Я живу в кишлаке. Хуморигунг называется. В отдельном домике. Одна комната, правда, но мне больше и не надо. И сразу за кишлаком – море чикинды…

Несколько минут они играли молча.

– Ты хотел бы жить вечно? – вдруг спросил Федоров. Он любил задавать философские вопросы. Игорь подумал.

– Да.

– Но ведь все надоест со временем. Так надоест, что мечтать будешь о смерти. Как Агасфер.

– Мне не надоест.

– А я бы жить вечно не хотел. Но и совсем умереть не хочу…

– Это что-то лермонтовское.

– Умереть бы лет на сто, потом воскреснуть, посмотреть, что изменилось на земле, что нового, какими люди стали. И снова умереть. И так каждые сто лет воскресать на короткое время. А вечно жить скучно. Старикам и то уже жить скучно. Сейчас нам надо жить, все брать от жизни. Пока здоровые, сильные. Ты семью-то создавать собираешься? Я в твоем возрасте давно уже семейным человеком был. Мы с моей бывшей двадцать один год прожили…

– С бывшей?

– Разошлись мы в прошлом году.

– Почему вы решили с ней развестись? – удивился Игорь.

Федоров усмехнулся.

– Это она так решила. – Он выругался. – Мол, не может больше мои колкости выносить. Дом – он вот этими руками построен, – Федоров поднял ладони, – поделили… Можно сказать, я ее подтолкнул к этому. Меня бабы сами не бросают. Я ведь первые десять лет ее жалел, за языком следил. И мы душа в душу жили. А как только кончил церемонии разводить,  сразу недовольство началось…

– А почему вы так любите колкости говорить?

Федоров снова усмехнулся.

– Ну, тебе-то я пока не говорил… Да просто я привык правду-матку резать. А кому это понравиться? Мне многие говорят: «Хороший был бы ты мужик, Юра, если бы не твой язычок!» – Он засмеялся довольным смехам. Словно гордился тем, что умеет язвить. – Скажем,  я вижу, что человек завирается. Я никогда не смолчу. Тут же на чистую воду выведу. И еще не люблю, когда люди витать в облаках начинают. Твой батя этим грешен. Я их сразу на землю ставлю. К реальной жизни возвращаю. Для их же пользы, кстати… Я так скажу: лучше честная грубость, чем лицемерная вежливость.

Глаза Федорова засветились от удовольствия, что он придумал такую умную и красивую фразу.

– Нет, вы не просто правду говорите, вы стараетесь уязвить, задеть.

Федоров немного помолчал.

– Ну а если и так. Да, хочется иногда подковырнуть кого-нибудь. Посмотреть, как он отреагирует.  Жить так веселее!.. Но это же все слова. Это мелочь. Главное – дела. Не зря сказано: «Хоть горшком назови, только в печку не ставь». А плохих дел я никому не делаю.

– Слова – не мелочь. Раньше из-за слов стрелялись. Надо разговаривать с людьми, не задевая их чувство собственного достоинства. Это же аксиома! Людей надо уважать.

– Уважать? – презрительно переспросил Федоров. – Некоторых, да, уважать стоит. Но большинство-то людей за что уважать?

– Только за то, что они люди.

– Вот как раза это я их уважать не могу. Человек – это такая зверина! Нет, не то сказал. Комплимент получился. Звери лучше людей. Они никогда не предадут, подлянку не подстроят.

Ничто так не возмущало Игоря, как принижение человека. Он вскочил и взволнованно прошелся по комнате. Федоров насмешливо следил за ним. Игорь снова сел и развел руками.

– Даже не знаю, что сказать.

– Ты вот что мне скажи. Ты жениться собираешься?

– Да.

– Есть кто-то на примете?

– Нет.

Федоров подумал.

– Могу я тебя с одной девушкой познакомить. Аней зовут. Знакомая моей знакомой, Тоси. Я ее только раз видел. Да и то в зеркале. Она к Тосе в парикмахерскую на минуту зашла. Та меня как раз стригла. Если то зеркало не врет, могу сказать: такой красавицы я отродясь не видал. Ангельская красота!  Она   и   красивая,   и   симпатичная.
– Игорь слушал внимательно и взволнованно. – А это вещи разные. Красота относится к внешности, а симпатичность – к характеру. Но есть одно бо-ольшое «но». – Федоров вздохнул.  – Она – мать-одиночка, воспитывает четырех дочерей. Не пугает тебя это?

– Нет, – быстро ответил Игорь. Слова Федорова о необыкновенной красоте девушки захватили его воображение.

– И правильно. Представляешь, ты в один миг станешь гордым отцом четырех дочек. – Федоров коротко хохотнул. – Но если говорить серьезно, тебе надо все хорошенько обмозговать. Учти: будут девчонки подрастать, и траты на них будут расти соответственно. Сейчас-то самой старшей восемь. Потянешь?

– Да, – произнес Игорь не очень уверенно. Знакомясь с девушкой, он думал о материальных вопросах в последнюю очередь.

– Если в Таджикистане  устроишься – денег будет хватать, я уверен. Девчонки от разных мужиков. От русского, от татарина, от киргиза и от уйгура. Интернационал! Которая от русского – слабоумная. Не совсем дебилка, но отставание заметное. Это все мне Тося рассказала. Устраивает тебя такая жена?

– Да.

– Заметано. Тоська вас познакомит.

В выходной Игорь пришел к Федорову. Он еще ни разу не был у него дома. Ворота были украшены разноцветными деревянными деталями и походили на вход в сказочный терем. И во дворе стояли и лежали причудливые деревянные конструкции.

– Творю вот на досуге, – сказал с усмешкой Федоров.

Он показал свою мастерскую. Вошли в дом. В зале висела большая картина – горный пейзаж.

– Это я еще в молодости нарисовал, – пояснил не без гордости Федоров. – Я тогда сильно живописью увлекался.

Картина была выполнена старательно. Но в ней не чувствовалась душа автора. Не красило пейзаж и наивное изображение горного козла на утесе.

На самодельных полках стояло довольно много книг, в основном, познавательного характера.

Пришла Тося. Она оказалась очень привлекательной и приветливой женщиной. Игорь сразу угадал в ней родственную душу. Была бы она его ровесницей, он бы в нее влюбился. Тося была лет на десять старше его и на столько же младше Федорова. Игорь  отправился с ней к Ане. Федоров порывался поехать с ними, однако Тося сказала, что это будет не совсем удобно.

 Всю дорогу Тося расхваливала Аню.

– Она не пьет, не курит. Никакой работы не боится. Трудится на заводе. Детали собирает. Приходится часто неподъемные болванки по цеху таскать. Ну, а что делать? Четверо детей надо прокормить. Дочки в яслях и детском саду. Завод помог устроить. Живет с матерью. – Тося понизила голос. – Мать – верующая, поэтому против абортов. Женщина она суровая. Но ты старайся не обращать внимания. Она трагедию пережила: муж ее с годовалой дочкой бросил.  С Аней то есть.

Тося и его похвалила. За то, что не боится взять в жены женщину с четырьмя детьми.

Аня жила в Пишпеке, на окраине Фрунзе.

Они вышли из троллейбуса, перешли железную дорогу и стали петлять по узким  кривым грязным улочкам. Убогие, сделанные наспех домики липли друг к другу. Навстречу попадались люди разных национальностей и разного обличья. Два раза встретили пьяных.

– Бывает, на помойке красивый цветок расцветает. Аня – вот такой цветок, – сказала Тося.

Аня встретила их с приветливой и немного смущенной улыбкой. Федоров не преувеличивал. Ее лицо с точеными чертами и большими теплыми  голубыми глазами было поразительно красивым. Красивой была фигура. Красиво падали на плечи светлые локоны. В ее облике было что-то наивное и  чистое. И в то же время угадывалась чувственность. Это качество Игорь считал одним из самых привлекательных в женщине.

Наверно, была бы она брюнеткой, а не блондинкой, он полюбил бы ее с первого взгляда.

А вот потенциальная теща, грузная женщина с мрачным, недовольным лицом, ему не понравилась. Она словно была в обиде на все человечество за то, что ее бросили.

Про девочек, даже учитывая возраст, можно было сказать, что они мамину красоту не унаследовали. А пятилетняя Маша, отстававшая в развитии, была совсем некрасива. Она почти все время молчала. А если начинала изъясняться, то больше междометиями, чем словами.

Сели пить чай.

Уже в самом начале разговора мать Ани поинтересовалась, какая у Игоря зарплата. Он стал объяснять, что оплата у него сдельная, что платят ему раза два в год.

– В прошлом году сколько получил? – оборвала она его объяснения.

В последнее время участки Игорю попадались плохие, зарабатывал он немного. Он назвал сумму. Анина мать вслух разделила ее на двенадцать. Цифра получилась скромная.

 Аня презрительно фыркнула.

– У нас на заводе бабы больше зарабатывают!

Игорь покраснел. Но решил не обижаться. Это бестактное фырканье он объяснил детской непосредственностью. А это качество он в людях любил. Он стал с горячностью уверять, что все дело в участках, что теперь он собирается работать на гораздо лучшем участке. При этом он со страхом спрашивал себя, не смешно ли он выглядит.

Оказалось, что Аня носит польскую фамилию, встречающуюся и среди простых поляков, и среди шляхты. Игорю хотелось думать, что ее отец из дворян. Этим можно было объяснить ее благородные черты лица.

Кажется, все ждали от Игоря, что он попытается подружиться с девочками. Он и сам этого хотел, но мешали смущение и напряжение. При первом знакомстве с людьми он всегда был смущен и напряжен.  А на этот раз – особенно.

Говорили, в основном, Тося и мать Ани.

Игорь чувствовал, что произвел на Анину маму неблагоприятное впечатление. Это было для него непривычно. У девочек он вызывал на протяжении всего визита лишь любопытство. Зато Аня поглядывала на него благосклонно, почти ласково. И это было главным!

Через час они с Тосей ушли.

– Игорь, понравилась тебе Аня? – спросила Тося, когда они направились к остановке.

– Очень понравилась.

– Я в этом не сомневалась. А я перед уходом улучила момент и такой же вопрос Ане задала. Она ответила: «Конечно!»

После этого Игорь еще два раза приезжал к Ане. Он чувствовал, что должен сделать ей предложение. Их же с этой целью познакомили. Она явно этого ждала. Но он все не решался. Сомневался. Может, Аня видит в нем лишь добытчика, кормильца и никого больше? Иногда она казалась ему ограниченной. Это детское простодушие, которое его так привлекало, – только проявление глупости, может быть? Не станет ли ему с ней – рано или поздно – скучно? Девочки к нему не привязались. Общение с матерью Ани было тягостно. Пугал его этот брак.
Время шло, а он все откладывал очередной визит.
 
2
 
В один ясный, не по-зимнему теплый день Игорь совершил рейд по книжным магазинам Фрунзе. Он делал это часто и с удовольствием. Домой возвратился с богатым уловом. Особенно радовали «Братья Карамазовы». Этот роман он еще не читал. Книги Достоевского попадались в магазинах редко. Игорь предвкушал захватывающее чтение. С недавних пор Достоевский стал его любимым писателем, наравне со Львом Толстым. Он жалел, что не читал Достоевского в юности, когда кровь в нем кипела.

Во дворе на скамейке сидела Жыпара. Под глазом виднелся свежий синяк. Рядом лежал узел.
Она обрадовалась.

– Два часа уже жду! А где Вадим Александрович?

– Он уехал.

Жыпара сникла. Помолчала. Произнесла несмело:

– А можно я у вас немного поживу? Я от мужа ушла.

Как это было некстати! Но Игорь не мог отказать.

– Конечно.

Он взял узел.

Жыпара то появлялась в их жизни – на короткое время, то исчезала – надолго.

После первого появления семь лет тому назад она пришла через год. И сразу расплакалась. Оказалось, Съездбек сказал ей своим неизменно вежливым тоном:  «Извини, но я хочу жениться на нормальной девушке». И попросил уйти. «Я его так любила… – говорила Жыпара жалобным голосом. – Он на однокурснице своей жениться собирается. Я ее видела. Никакой красоты». Это была первая любовь в ее жизни. И первое предательство.

Она осталась тогда у них. Не выходила из депрессии. Тщетно пытался Лунин-старший успокоить ее, развеселить.
Игорю было ее жалко. Вот тогда-то и зародилось у него мысль жениться на ней. Жыпара была ему глубоко симпатична. Он чувствовал, что может ее полюбить. Помимо его воли, еще примешивалась расчетливая мыслишка, что Жыпара будет особенно благодарна и предана ему за то, что он выбрал ее вот такую, с изъянами.

Игорь и мысли не допускал, что отец может влиять на его выбор. Он считал это абсурдным и унизительным. До сих пор не мог простить отцу вмешательство в их отношения с Варей. Но Игорю, конечно, была небезразлична его реакция. Он предполагал, что против Жыпары отец не будет возражать. Игорь подозревал, что для отца важны не столько качества будущей невестки, сколько ее отношение к нему. Жыпара относилась к отцу сердечно, с большим уважением. И это было не просто восточное уважение  к старшим. Иногда у нее прорывалось восхищение Луниным. Неподдельное восхищение: Жыпара все делала и говорила искренне. Тот бывал в таких случаях весьма польщен.
Игорь ничем не выдавал своего намерения, но Жыпара безошибочным женским чутьем начала о чем-то догадываться. Ее настроение улучшилось. Она стала внимательнее к нему.

Как-то Жыпара вдруг загорелась желанием сварить плов. Может, хотела продемонстрировать Игорю свое кулинарное умение. Сказала, что продукты она должна выбрать сама. Они с Игорем поехали на Ошский рынок.

Когда они вышли на остановке и пошли к базару, Жыпара взяла его под руку. Поглядывала на него почти нежно. Возле тротуара стояли двое молодых мужчин, европеец и азиат, разговаривали. Игорь с Жыпарой приблизились, и они замолчали. Посмотрели на хромающую Жыпару, потом – одинаковым насмешливо-сочувствующим взглядом – на него. Игорю стало не по себе. С этого мгновения он никогда больше не помышлял о женитьбе на Жыпаре! И опять она все почувствовала и поняла. Он тогда постарался поскорее уехать в горы.

Жыпара прожила у них полмесяца. Потом с кем-то познакомилась и ушла.

Она приходила еще несколько раз. Жила у них по неделе, по две. Чувствовалось, что Жыпара несчастна. И вот пять лет назад она явилась с сияющими глазами и счастливой улыбкой. И объявила, что выходит замуж. Лунины были рады за нее.

После этого она не появлялась. До сегодняшнего дня.

– Я вижу, вам телефон провели, – воскликнула Жыпара, когда они вошли.

– Только он сейчас не работает. Где-то под землей кабель поврежден.

Она стала развязывать узел. Вдруг подняла голову. – Игорь, а у тебя водка есть? Так тошно на душе!

Игорь удивился.

– Нет. Но я принесу.

Он пошел в магазин. Когда вернулся, Жыпара уже разложила вещи. Сели за стол.
Игорь сказал, что не пьет. Жыпара улыбнулась.

– Знаю. Но со мной-то выпей. Мне же неудобно будет одной пить.

Они выпили. Жыпара начала рассказывать о своем замужестве. Она всегда была готова излить душу.

Муж Урмат был ее односельчанином и дальним родственником. До аварии Жыпара считалась в кишлаке первой красавицей. А он был самым низкорослым и некрасивым среди ребят. Девушки его игнорировали. Он уехал в столицу. Больше о нем не слышали. Пять лет назад она столкнулась с ним на окраине Фрунзе. В кишлаке Жыпара была для него несбыточной мечтой. Теперь, увидев, что с ней сделала авария, он решил, что у него появились шансы. Предложил выйти за него замуж. И действительно, она приняла его предложение с благодарностью, как милость.

Уже после замужества Жыпара узнала, что Урмат отсидел срок. Приехав тогда из кишлака, он прожил во Фрунзе свободным человеком лишь неделю. Как-то вечером он оказался в самом глухом месте парка имени Фучика. Этот парк еще в тридцатые годы построили чехи из Интергельпо, но настоящим местом увеселения он так и не стал; из-за удаленности от центра города, очевидно. Вдруг Урмат услышал стоны. На земле под деревом лежал человек. Он бросился к нему. Тот был ранен в грудь. Он побежал к телефонной будке – вызвать «Скорую», милицию. Но милиционеры сами выросли перед ним. Это был патруль. Спросили, почему он бежал, почему одежда в крови. Очевидно, он запачкался, когда наклонился над раненым. Он объяснил. Повел их к раненому. Тот был уже мертв. Милиционеры его задержали по подозрению в убийстве. Тщетно доказывал Урмат, что не виноват. Его осудили.

Счастливой семейной жизни не получилось. Урмат пил, дебоширил. Зона его испортила. В кишлаке он алкоголем не злоупотреблял, держал себя тихо.

– Постоянно скандалы устраивает, – жаловалась Игорю Жыпара. –  Обзывает меня калекой, уродиной… – Слезы потекли по ее щекам. – Руки распускает. Сам видишь…  – Она дотронулась указательным пальцем до синяка под глазом.

– Я читал, что киргизы своих женщин уважают. Как все кочевники.

 – Он ко мне нормально относится, когда трезвый. А выпьет – в идиота превращается. В злого идиота. Не могу я больше это терпеть.

Девушка вытерла слезы. Подняла на него глаза. Спросила вдруг:

– А почему ты не женишься, Игорь?

– Я не тороплюсь, – уклончиво ответил он.

– Ко мне во дворе бабуся подсела. Знаешь, что она сказала? Что Вадим Александрович не разрешает тебе жениться. И что заставляет тебя в горах работать. А сам по курортам разъезжает. Многие, говорит, в доме так думают.

Игорь чуть не расхохотался. До того это было нелепо. И в то же время он был уязвлен тем, что его могут считать таким безвольным, покорным человеком. И обидно было за отца, коробило от таких несправедливых обвинений.

– Что за глупость! – воскликнул он.

– Я ей тоже сказала, что это неправда… А еще она меня стыдить начала. Вредная бабуся. Говорит, как я могу жить в одной комнате с двумя мужчинами. Я ей объяснила, что Вадим Александрович мне как отец, а ты – как брат. Она не поверила. Так, говорит, не бывает. – Жыпара засмеялась. Посмотрела на Игоря с каким-то вызовом.

Они еще выпили.

Вдруг на ее глаза опять навернулись слезы.

– Еще день не прошел, а я уже по детям так соскучилась! Два мальчика у меня. Бекболотик и Уланчик. Это мое счастье.

Она долго говорила о своих детях.

Наконец, Жыпара опьянела. Пробормотала:

– Спать… – Посмотрела на него зовущим взглядом.

Сегодня Игорь ее не узнавал.

Он знал, что если жениться, то жене никогда не изменит. Он и перед Аней чувствовал какие-то обязательства. Считал, что должен быть ей верен. Хотя они даже ни разу еще не поцеловались. Он сделал вид, что ничего не замечает. Жыпара все поняла. Опустила голову.

Она легла спать на его кровати, а он – на диване отца.

Проснулись они поздно.

– Я решила вернуться к Урмату, – лежа еще в постели, сказала Жыпара со вздохом. – Не могу я жить без мальчишек моих.

Игорь не возражал. Сказал только:

– Так ты уйди от него вместе с детьми.

– Разве Урмат их отдаст! Он их сильно любит.

Он заваривал чай, а Жыпара была в ванной, когда в дверь позвонили. Игорь открыл. Это была Аня. Он шагнул, отчасти машинально, назад и в сторону, как бы приглашая войти. Не мог же он загородить ей дорогу!

– Игорь, почему ты не приходишь? Я тебе звонила, – оживленно заговорила Аня, проходя в комнату. – Из разных будок. Молчит телефон… От Тося узнала, где живешь. Еле нашла… Игорь, сегодня у моей старшей день рождения. Я пригласить тебя хотела. Ей…

Аня осеклась. Она заметила женскую одежду, бутылки на столе.

Из ванной вышла Жыпара. Она, очевидно, не слышала, что кто-то пришел. На ней было лишь нижнее белье. Увидев Аню, она  покраснела. Даже  смуглая кожа не могла это скрыть. Она проковыляла к кровати, стала поспешно одеваться.

– Всегда мы, бабы-дуры, мужикам верим! – вскрикнула Аня.

Ее лицо пылало негодованием. Глаза сверкали. Сейчас она была прекрасна!

– Аня, я все объясню!

– Чего тут объяснять? – Она горько усмехнулась. – Все понятно.

 Аня выскочила из квартиры. Игорь устремился за ней.

– Аня, подожди! Ты неправильно поняла. Я…

 – Больше ко мне не приходи! Я тебе больше знать не знаю! – зло выкрикнула она, сбегая по лестнице.

Игорь застыл на месте. Такое ему еще никто не говорил. Потом медленно вернулся в квартиру.

У Жыпары был виноватый вид.

– Извини, если из-за меня у тебя неприятности.

– Ничего страшного.

За завтраком почти не разговаривали.

Жыпара собрала свои вещи. Игорь проводил ее до остановки.

Вернувшись, он долго мерил комнату быстрыми шагами. Похоже, он наконец-то действительно влюбился в Аню! Ее гневная вспышка очаровала Игоря. Лишь горячие и страстные натуры были ему близки и понятны. Флегматичные люди казались Игорю  обитателями какого-то иного мира, где чувствуют и действуют по-другому. А может, он влюбился в Аню, потому что ее терял? Он решил поехать к ней и сделать предложение. И тут же нахлынули сомнения. Ведь Аня порвала с ним отношения. А он после этого явится. Разве он этим не унизится?.. Да, но он же мужчина. То есть существо более сильное и мудрое. Он должен решать за них обоих. И должен быть выше мелких обид. Игорь снял с вешалки куртку. И снова заколебался. А если Аня встретит его с презрением? Неважно, подлинным или напускным. Он никакого не потерпит. Игорь повесил куртку. И тут новое рассуждение пришло ему в голову. Строго говоря, у Ани нет на него никаких прав. Он пока свободный человек. Почему же она так возмутилась? О чем это говорит? О том, что Аня сильно ревнует! Значит, что он ей по-настоящему нравится! Эта мысль придала ему решимости. Он поехал к Ане.

Игорь смотрел в окно троллейбуса, на темно-серые облака на светло-сером небе и пытался угадать, как отнесется к его решению отец. Он склонялся к тому, что тот одобрит его выбор. Аня не могла не понравиться.

В троллейбус вошли два молодых узбека или уйгура. Плюхнулись на сиденье перед ним.

– Анька безотказная, – с презрительным смехом произнес один, высокий и красивый. Очевидно, продолжил прерванный разговор. Игорю показалось, что он видел его, когда они с Тосей шли к дому Ани. – Со всеми нашими пацанами спала.

– Ты про какую Аньку? – спросил второй, приземистый и толстый.

Высокий назвал фамилию Ани.

– Да она дура, – хмыкнул толстяк. – Смазливая дура.

Они заговорили о другом.

Игорь вышел на следующей остановке и поехал назад.

Он не осуждал Аню. Наверно, очень легко было ее соблазнить, такую доверчивую и наивную. И такую горячую. Но жениться на ней он расхотел.
 
3
                                                          
Через три дня приехал отец. Приехал не один. Когда Игорь открыл дверь, его поразило счастливое, сияющее лицо отца. Давно не видел он его таким. В следующее мгновение Игорь заметил позади него девушку. Ей было не больше двадцати пяти лет.   Девушку можно было бы назвать красавицей, если бы не слишком крупная, как у  мужчины, нижняя челюсть. Они вошли. Лунин обнял сына.

– Ну, здравствуй! Познакомтесь, – радостно заговорил он. – Оксана. Игорь, мой сын. Мы с Оксаной решили пожениться, Игорек.

После завтрака девушка прилегла на диване и вскоре уснула. Лунин на кухне негромким голосом стал рассказывать изумленному Игорю, как все произошло.

Они познакомились в поезде. Ехали на соседних полках. В первые сутки пути возникла взаимная симпатия. На вторые сутки она переросла во влюбленность. А на третьи, несколько часов назад, они решили создать семью.
Оксана уже была замужем. Брак длился недолго. Через год она подала на развод. Не могла смириться с постоянными изменами мужа. У нее был шестилетний сын. Сейчас он жил с ее матерью в Канте. А она уже несколько лет работала в Москве дворником. Жила в маленькой служебной квартире. Через полгода эта квартира должна была перейти в ее собственность. Оксана хотела забрать сына в Москву.
Решили так. Лунин поедет с ними. Эти полгода будет помогать ей подметать улицы. Получив квартиру, она сменит работу.

– Я сейчас словно над землей парю! – признался Лунин. – Такая молодая, цветущая девушка хочет быть моей женой!

Он начал разбирать чемодан. Достал и показал Игорю незаполненный бланк.

– Зашел в МГУ. Взял там бланк для поступления.

– Зачем? Я же не собираюсь никуда поступать.

Лунин вздохнул.

– Может, ты все-таки надумаешь. А если уж учиться, то в МГУ. Во всем надо пытаться верхней планки достигнуть. А какие там студентки красивые! Я пока по университету ходил, столько красавиц увидел! Ты бы там и невесту себе нашел. И это не какая-то вульгарная красота. И не сусальная. Лица умные, одухотворенные. Такая жена у тебя должна быть! Во всем нужно стремиться к идеалу.

Оксана проспала до двенадцати. За обедом была веселой, оживленной. То и дело бросала на Лунина влюбленные взгляды.

– А я неожиданно в роли экскурсовода побывал, – рассказывал тот. – Зашел в Третьяковку. Стою перед «Боярыней Морозовой». И вслух свои впечатления высказываю. И стали вокруг меня люди собираться. Слушают с интересом. Я к другой картине перешел, они – тоже. Иду от картины к картине, комментирую, и уже целая толпа за мной следует. А тут экскурсовод – интеллигентная женщина в очках – экскурсию ведет. И стали люди от ее группы отделяться и присоединяться к нам! Она даже покраснела.

Оксана вскинула на Лунина свои большие черные глаза и воскликнула:

– Нехорошо чужой хлеб отбирать! – И звонко рассмеялась. Лунины улыбнулись.

– Да мне, честно говоря, самому неудобно перед ней было. Я просто ушел.

– Этот случай меня не удивляет, – сказал Игорь. – Ты говорил искренне, а она – заученными фразами. У экскурсоводов картинных галерей нет главного – непосредственного восприятия. Отучили их от этого…Экскурсоводы, искусствоведы да и большинство критиков всеядны. Им все нравится! А ведь естественное, непосредственное восприятие искусства всегда избирательно. Одни произведения могут вызывать восторг, другие –   отвращение. Кто любит Репина, не может любить Пикассо –  Пикассо периода кубизма, по крайней мере, – и наоборот. А им нравится и тот, и другой. Между прочим, по одной версии Пикассо перед смертью признался, что некоторые картины он нарочно написал безобразными и бессмысленными, чтобы позабавиться над критиками. Как он и предвидел, те даже в таких картинах нашли и красоту, и глубокий смысл.

Пока он говорил, девушка не спускала с него удивленных глаз. Игорь давно заметил, что если мужчины ум в женщине, в лучшем случае, не ценят, то женщины умных мужчин выделяют сразу. Впрочем, он меньше всего хотел произвести впечатление на Оксану.

Лунин и Оксана поехали в Кант.

Вернулся Лунин на следующий день, один. Радости в нем немного поубавилось.

– Познакомился с мамой Оксаны, с сыном,  –   стал   он   делиться   впечатлениями.

– Мать – кубанская казачка. Женщина малообразованная, но как будто добрая. Она первым делом спросила меня о возрасте. И когда я сказал, что мне шестьдесят один, головой покачала. И Оксана взгрустнула. Она-то думала, что мне лет пятьдесят пять. – Лунин оставался видным, импозантным мужчиной. И, действительно, выглядел значительно моложе своих лет. – Мать прямо не возражала против нашего брака, но я чувствую, что она его не одобряет. Как бы она Оксану не отговорила. Мальчик хороший. Живой, смышленый. От меня не отходил. Меня дети любят… Завтра Оксана к нам в гости приедет. Праздничный стол накроем.

Лунин постарался: на другой день они сидели втроем за столом, полным яств. Было и вино.
Вначале обстановка была непринужденная. Лунин блистал остроумием. Оксана смеялась, Игорь улыбался. Но постепенно что-то стало меняться. От вина девушка разговорилась, разгорячилась. То и дело по-дружески заговаривала с Игорем. Это казалось естественным. Они же скоро должны были стать родственниками. Но уж слишком много теплоты было  в ее голосе и глазах, когда она обращалась к Игорю. И слишком мало внимания она уделяла Лунину. А тот становился все молчаливее и серьезнее.
Игорь отвечал Оксане в том же задушевном тоне.

– Когда ваша свадьба? – спросил он у нее. Наверно, хотел напомнить ей об отце.

– Мы решили, что я сама дату назначу. Я пока думаю, когда, – не без кокетства сказала девушка.

Лунин молчал.

Зазвенел дверной звонок. Игорь открыл дверь. Перед ним стояла Аня. Она улыбалась своей милой улыбкой. Губы ее были ярко накрашены.

– Кто старое помянет, тому глаз вон, – сказала она вместо приветствия.

Игорь ее впустил. Как и в первое свое посещение, Аня заговорила, едва переступив порог.

– Игорь, поедем к нам. Мама пельмени затеяла.

Игорь смутился.

– Я не смогу.

– Тогда завтра?

Он помог ей снять пальто.

– И завтра не смогу.

– Почему? – упавшим голосом спросила Аня. Но продолжала улыбаться.

– Не получится никак.

– Мои дочки по тебе соску… – И как тогда, она осеклась.

Она увидела Оксану. Улыбка сползла с ее лица. Щеки зарумянились. Видимо, она решила, что Оксана – подруга Игоря. Не могла же она подумать, что это невеста его отца! Игорь не стал ее разубеждать.

Аню усадили за стол. От вина она отказалась.

Игорь поймал себя на мелком, тщеславном чувстве: ему было приятно, что Оксана и отец видели, какие красавицы приходят к нему и зовут в гости.

И, кажется, он в самом деле еще более вырос в глазах Оксаны. Она еще настойчивее вовлекала Игоря в разговор, еще теплее и доверительнее говорила с ним. При этом изучающим взглядом посматривала на Аню. А та совсем сникла. Аня уже не сомневалась в своем предположении. Молчала, не поднимала глаз от тарелки. Наконец, не выдержала.

– Мне надо срочно идти, – прерывающимся голосом сказала она поднимаясь. – Я только пригласить хотела…

– Что же вы так сразу уходите? – вмешался Лунин. – Посидите еще хоть немного.

– Нет, мне надо.

Аня попрощалась и ушла. Провожать ее Игорь не стал.

– Хорошая девушка, И какая красивая! – воскликнул Лунин. – Я был бы рад, если бы она была твоей женой!

Непривычно было Игорю слышать от отца такие слова.

– Только вот зачем она так губы размалевала? – сказала Оксана и засмеялась.

– Да, косметика ей совершенно не нужна, – согласился Лунин.

Прошел час, и он тоже не выдержал:

– Пора ехать в Кант, Оксана. Я… – Лунин на миг осекся. Ему показалось, что Оксана задержала взгляд на его дряблой шее. –  Я обещал Марии Остаповне дотемна тебя домой привезти.

– Привезти! Я что, ребенок?.. Да еще совсем мало времени! – запротестовала Оксана.

– Нет, надо ехать, – твердо сказал Лунин.

Они ушли.

«Может, я должен был держаться с Оксаной более сдержанно и сухо», – думал Игорь. Но отец учил его, что мужчина с женщинами должен разговаривать любезно. Игорь так и разговаривал.

Лунин вернулся поздно вечером, в плохом настроении.

Укладываясь спать, он деликатно и в то же время холодно поинтересовался, как Игорь относится к Ане. Тот сказал лишь, что жениться на ней не собирается.

Утром неожиданно приехала Оксана. Игорь был один. Лунин ушел на рынок. Игорь угостил девушку чаем. Она, всегда бойкая и веселая, выглядела сейчас смущенной.

– Вадим Александрович, наверно, на базаре? Он вчера говорил, что собирается утром пойти.

– Да.

 Они помолчали.

– Игорек, а почему он головой влево вертит, когда хочет что-то рассмотреть?

– Отец левым глазом плохо видит.

– Он мне об этом не говорил. – Она вздохнула. И продолжила с натужной улыбкой: – Не решила я еще насчет свадьбы. Может, ее вообще не будет. Может, мне кто-то еще сильнее понравится. И я ему понравлюсь. – Оксана многозначительно посмотрела на Игоря. Тот сделал вид, что не понял ее взгляда. – Имею же я на это право, Игорек?

– Да, – неуверенно произнес  Игорь. Что еще он мог сказать?

От этого его ответа Оксана приободрилась. Произнесла задумчиво:

– Я сейчас чувствую… – Она не закончила. Пришел Лунин.

Увидев Оксану, он помрачнел.

– Что-то случилось?

– Ничего не случилось.

– Мы же договорились, что я к вам после обеда приеду.

– Могу же я инициативу проявить? – Оксана неискренне засмеялась. И добавила кокетливо: – А вы что, мне не рады? – Она обращалась к Лунину на «вы».

– Рад, конечно, – сдержанно ответил Лунин. – Ты, Оксана, очень кстати приехала.  Я как раз в ЦУМ собирался – куртку импортную тебе купить. Как обещал. И что-нибудь – Марии Остаповне и Гене. Вот вдвоем и пойдем.  Вместе выберем.

Девушка не возражала. Они ушли.

Вернулся Лунин через три часа, без Оксаны.

– Купили мы Оксане куртку. Маме и мальчику  – гостинцев. Отвезли в Кант,  – деловым тоном сообщил он. – Все остались довольны.

Но сам он находился в состоянии мрачном, нервном, раздражительном. Напряжение витало в воздухе. На всякий случай Игорь даже приготовил фразу: «Ненавижу людей, которые, достаточно хорошо меня зная, могут сомневаться в моей порядочности».
Перебирая бумаги, Лунин наткнулся на бланк МГУ. Строго спросил:

– Ты окончательно решил не поступать в институт?

– Да.

– Эх, сколько я в тебя вложил! – вдруг воскликнул Лунин. – И что получилось? Ничего. Пшик.

 Игорь промолчал. Он был уязвлен.

На другой день он пошел к Федорову. У него он застал Тосю. Они засыпали Игоря вопросами про Аню. Он не стал вдаваться в подробности, сказал лишь, что ничего не получилось, они расстались.

– Как жалко! – воскликнула Тося. – Вы очень друг другу подходите!

Игорь поспешил сменить тему.

– Юрий Прохорович, вы предлагали в Таджикистан поехать. Я согласен.

Федоров слегка опешил. Впервые Игорь видел его растерянным.

– Изменения некоторые произошли, Игорь. Мы с Тосей поженились.

Тося улыбалась.

– Поздравляю, – сказал Игорь.

Он был удивлен. Ему казалось, что Тося, с ее внешностью, с ее обаянием, легко могла выйти замуж и за гораздо более красивого мужчину. Но он не выдал своего удивления.

– Она со мной едет, – продолжал Федоров. – Вместе будем с ней чикинду резать.

– Но я могу отдельно жить и работать. Палатка у меня есть, – поспешно сказал Игорь.

Федоров подумал.

– А не замерзнешь?

– Нет. Я даже здесь зимой работал. – Игорь улыбнулся.  – Я же в Сибири родился.

– Ну, если в  Сибири,   тогда   какой   разговор!   –   подхватил   его   тон   Федоров.
– Заметано. Едем!

– Как же ты зимой в наших горах жил? – изумилась Тося. – Не простужался?

– Два раза болел. Температура, думаю, за сорок поднималась. Даже сознание на время терял.

Тося всплеснула руками.

– Лекарства были? – спросил Федоров.

– Я при простуде никогда таблетки не принимаю. Пусть организм сам борется. Высокая температура возбудителей болезни убивает. Я просто терплю. День-два жар, потом кризис, а потом полное выздоровление. А таблетки только все затягивают.

– Ну, это дурость, – сказал Федоров. – Ты запросто мог копыта отбросить.

– Такую температуру обязательно надо сбивать, Игорь! – поддержала его Тося. Заговорили о болезнях. Эта тема Игоря не интересовала. Вскоре он ушел.

Оксану Игорь больше не видел.

Через два дня он, Федоров и Тося и поехали в Таджикистан.

Игорь чувствовал, что отец рад его отъезду.
 
4
 
До Пенджикента добирались на автобусах, через Ташкент и Самарканд. В лесхозе Тосю и Игоря оформили рабочими. Наконец-то он обзавелся трудовой книжкой. В горы поехали на грузотакси. Это был крытый брезентом ГАЗ-66.

Когда въехали в ущелье, Федоров объявил:

– Фанские горы.

– У Визбора песня есть: «Я сердце оставил в Фанских горах, теперь бессердечный хожу по равнинам…» – напомнил Игорь.

– Да, летом тут толпы туристов.

За пять километров до Хуморигунга грузотакси сворачивало направо, в кишлак Вору. Это расстояние они прошли пешком.

Игоря переполняли впечатления. Все здесь было по-другому. Погода была заметно теплее. Горы были крутые, скалистые, с многометровыми пропастями. Памир – более молодая горная система, чем Тянь-Шань.
Ездили здесь не на лошадях, а на ишаках. Это не считалось зазорным. Пасли не овец, а коз.

– Растительность тут скудная. А козы неприхотливее баранов, – объяснил Федоров. – Иногда и чикиндой не брезгуют.

Таджики на равнине мало отличались от узбеков. В горах же у них были совершенно европеоидные лица. Нередко встречались светлые волосы и глаза.

– Таджики говорят, что здесь когда-то война была между блондинами и брюнетами, – прокомментировал этот факт Федоров.

– Такие столкновения могли быть только во втором тысячелетии до нашей эры, когда сюда с севера пришли светловолосые и светлоглазые андроновцы – одна из ветвей индоевропейцев, – ответил Игорь. – И встретили здесь, предположительно, дравидов. Удивительно, что таджики это помнят!

–  Игорь – ходячая энциклопедия, – обратился к Тосе Федоров.

– Я уже успела это заметить, – с улыбкой сказала она.

Игорь видел, что таджики по-своему любят Федорова. За веселый нрав,  общительность и самобытность, очевидно.

– А мне таджики понравились, – сказала Тося, когда они добрались до домика Федорова. Он стоял в ста метрах от кишлака. – Приветливые, участливые люди.

Тот кивнул головой.

– Да, с ними жить можно. Вы здесь ни пьяных, ни хулиганов не встретите. Набожный народ.

Игорь был согласен с Тосей. И все же он чувствовал, что это совершенно иной мир, в котором они – чужаки.

Больше всего его удивило обилие эфедры. Она была здесь другой – толстой, жесткой, не зеленой, а сизоватой.

Федоров выделил ему прекрасный участок, ниже по ущелью, в двух километрах от Хуморигунга. Лишь первую ночь Игорь ночевал в палатке. Утром он наткнулся на место, которое просто просилось стать жилищем. На склоне была ровная площадка. На ней лежали два огромных камня. Две их грани, ровные, гладкие, соприкасались почти под прямым углом. И под прямым углом уходили в землю. Две готовые стены! Еще две стены Игорь сложил из плоских камней. Для крыши послужили арчевые суки и ветки, которые он накрыл палаткой. Очаг он устроил прямо в этой своей лачуге, в углу, соорудив из камней подобие дымохода. Речка текла далеко внизу, но пока воду заменял снег. На следующий день он с энтузиазмом принялся за работу. Такой участок вдохновлял на ударный труд.

За три месяца Игорь собрал эфедры столько, сколько в Киргизии собирал за год, да и то не всегда. В лесхозе удивились. Не ожидали от новичка таких результатов. Никогда не держал он в руках так много денег. Игорь поехал во Фрунзе.

Отец ему обрадовался.

– Наконец-то! Приехал! Как долго тебя не было! Я уже не знал, что думать.

В квартире был беспорядок. На полу стояли пустые бутылки. Лунин поспешил их убрать.

– Расстались мы с Оксаной, – без обиняков сообщил он. – Поехал я с ней в Москву. Как мы и планировали. И в дороге мы разругались. Стали в поезде за ней молодые ухаживать. И она с удовольствием их ухаживания принимала, кокетничала с ними. В Москву мы приехали врагами. Тут же расстались. Все это привело к страшной депрессии. В мои годы подобные удары получать нельзя, душевные раны уже не заживают. Я до сих пор в себя не приду… Меня называют идеалистом. Да, всегда мне хочется, чтобы отношения были идеальными. Я все готов сделать, чтобы их такими сохранить. И всегда они разрушаются. Всегда!.. – Лунин немного помолчал. – А мне инвалидность по зрению присвоили.

Игорь купил телевизор, самый большой, какой нашелся во Фрунзе. Купил отцу костюм.

Каждый день они устраивали маленькие пиры. Но без выпивки. Пока Игорь жил дома, Лунин не выпил ни разу. Утром Лунин отправлялся на базар. Для него это было удовольствием и развлечением. Покупал дорогие продукты. Старался приготовить из них редкие, изысканные блюда. Всячески украшал стол. Овощи, например, нарезал аккуратными кубиками, ромбиками, распустившимися цветками. Деньги давал Игорь, которому нравилось ими сорить. И они быстро таяли.

Через неделю Игорь собрался в Таджикистан. Накануне отъезда Лунин сказал:

– Я подумал и пришел к такому решению: мне надо с тобой в горы поехать. –  Он волновался. Боялся, очевидно, наткнуться на отказ. – Буду тебе помогать чикинду собирать. Силы у меня еще есть. И, главное, стаж я там наберу и буду пенсию получать. Мне пять лет стажа не хватает. Именно так надо сделать… Я тут один пропадаю!

Однако Игорь, под различными предлогами, на это не пошел. Он дорожил своим одиночеством. Как ни уговаривал Лунин, Игорь уехал один.
 
5
 
В августе Игорь влюбился. Он ехал в автобусе Шурча-Пенджикент. Надо было купить продукты. Здесь, на равнине, стояла сорокоградусная жара. В горах было несколько прохладнее.

– Таджикистан – богатая страна. Фрукты, овощи – сколько хочешь… Хлопок, табак, – говорил сидевший рядом Хол, молодой красивый таджик из кишлака Вору. Он показывал на разложенные на обочине огромные дыни и арбузы. Их продавали удивительно дешево. –  А в России что есть? Только леса.

На Холе были джинсы и модная рубашка. Большинство сельских таджиков круглый год ходили в длинных полосатых ватных халатах. Зимой они защищают от холода, летом – от жары. Но часть молодежи предпочитало одеваться по-европейски.

– Главное для процветания государства – наука, тяжелая промышленность и нефть, – сухо возразил Игорь. Хол был ему несимпатичен.

На остановке в автобус вошел Мирзо из Хуморигунга. Дружески поздоровался с Холом и Игорем. Заговорил по-таджикски с Холом. Говорили быстро, и  Игорь, хотя и  знал уже довольно много таджикских слов, понимал с трудом. Мирзо спросил о какой-то Марине. Или Игорь ослышался? На выразительном лице Хола изобразилось пренебрежение, чуть ли не презрение. Он ответил и самодовольно засмеялся. Мирзо остался серьезным. Даже неодобрительно, как показалось Игорю, покачал головой.

Ехали с задержками. На очередной остановке в автобус долго садилась и рассаживалась группа московских туристов с громоздкими рюкзаками, снабженными металлическим дугами. Летом в Таджикистане был наплыв туристов. Из разных концов СССР, из Восточной Европы, даже из западных стран. Со своей горы Игорь видел их ежедневно.

Не проехали и пяти минут, как автобус снова остановился. Оказалось, в доме у дороги отмечают какое-то семейное торжество, и пассажиров приглашают принять в нем участие. Все, включая туристов и водителя, вышли и прошли в просторный внутренний двор. На расстеленных на земле подстилках сидели, подогнув ноги, или полулежали многочисленные гости. Перед ними на скатертях и отрезках материи стояли миски с пловом и салатом. Нашлось место и пассажирам автобуса. После плова подали чай, фрукты, восточные сладости. Сельские таджики жили скромно, экономили, деньги откладывали на семейные праздники. А вот их отмечали с размахом, ничего не жалели.

Когда автобус затормозил на следующей остановке, Хол с оттенком пренебрежения произнес:

 – Люли!
Люли – таджикские цыгане. Говорят по-таджикски. Исповедуют ислам. Недалеко от Пенджикента был их кишлак. Женщины и девушки побирались по таджикским кишлакам. Люли не считали это позором.

В автобус шумно залезли пять цыганок с большими узлами, наполненными лепешками и другими продуктами – выпрошенным подаянием. На них были бедные, неопрятные платья и шаровары, поношенные галоши. Платья имели глубокий вырез. У одной цыганки даже вывалилась грудь, когда она затаскивала узел в автобус.

Таджички одевались чище и наряднее.
А мужчины люли ходили по Пенджикенту в джинсах и ботинках на высоких каблуках.

Лица у всех пяти были привлекательными. Одна, высокая, стройная, смуглая, с ярко-зелеными глазами, была просто красавицей. Другие цыганки называли ее Зебо.

Она села на соседнее сиденье впереди. Хол брезгливо скривил губы. Спросил  по-таджикски, моются ли они когда-нибудь. 
Она быстро повернулась, гордо вскинула голову, взмахнув лохматыми иссиня-черными волосами. Глаза вспыхнули. Цыганка горячо проговорила что-то в ответ. Игорь уловил смысл. Зебо  говорила, что настоящие мужчины перевелись, что раньше мужчина девушке такое ни за что не сказал бы.  Хол только посмеивался.

На последней остановке перед Пенджикентом цыганки вышли. Так же шумно как вошли.

Игорь обычно ночевал в гостинице, к себе возвращался на следующий день. Теперь же лесхозная машина отвезла его этим же вечером в кишлак, где жил помощник лесничего. Он оставлял его ночевать, говорил, что утром в кишлак Вору поедет колхозный грузовик. Но Игорь решил идти домой. Неловко ему было долго гостить у помощника лесничего. И он посчитал, что лучше трехчасовая ходьба отсюда до хижины в ночную прохладу, чем часовая от поворота на Вору под палящим солнцем.

Ночь была лунная, звездная. Приятно обдувал свежий ветерок. Игорь шел размеренным шагом, время от времени поправляя набитый продуктами рюкзак за спиной, и задумчиво глядел на дорогу перед собой.

Он думал о Зебо. Он в нее влюбился! Ему нужно было в кого-то влюбиться. Душа требовала. Зебо соответствовала его идеалу. Красивая пылкая гордая брюнетка. Он знает, в каком кишлаке она живет, знает ее имя. Остается только найти ее и сделать предложение. Да, экзотическая будет у него жена. Хотя почему? Многие влюблялись в цыганок. Граф Сергей Николаевич Толстой, брат писателя, женился на цыганке. Выкупил ее у табора. А если родные Зебо не согласятся на брак с ним, неверным, кофиром? Наверняка не согласятся.
Игорь представил себе, как он похищает Зебо (с ее согласия, разумеется), как за ними гонятся, как они, чудом преодолев все препоны, добираются до Фрунзе. Отец неприятно поражен. Но Зебо, восточная женщина, относится к нему с почтением и послушанием и этим завоевывает его расположение. Они живут дружно и счастливо. Сюжет получался увлекательным. Хоть садись и пиши рассказ.
А если он ей  не понравится? В автобусе она не обратила на него внимания. А если  она уже замужем?

Игорь резко остановился. У дороги на плоском камне сидела девушка. Она низко опустила голову и плакала навзрыд. Густые длинные волосы – каштановые, как показалось Игорю в неверном свете луны, – скрывали лицо.
На ней были таджикские шаровары и платье, а на ногах – кроссовки. Сельские таджички кроссовок не носят.

Он подошел. Таджичка не слышала его шагов: рядом шумела речка.

– Могу я вам чем-то помочь? – спросил Игорь по-таджикски.

Девушка вскочила, отпрянула. Со страхом глядела на него широко открытыми серыми глазами. Лицо у нее было юное, нежное, красивое. И типично славянское. Постепенно она несколько успокоилась. Видимо, его внешность внушала доверие.

– Я русская, – тихо сказала она.

– Марина? – догадался Игорь. Он вспомнил разговор в автобусе.

Девушка удивленно подняла брови.

– Да.

– Что-то случилось?

Девушка снова села. Игорь снял рюкзак и присел на соседний камень.

Здесь была развилка дорог. Дорога налево вела в Хуморигунг, дорога направо поднималась серпантином высоко в гору. За этой горой, отрезанный от всего мира, лежал кишлак Вору. Нигде не чувствовал Игорь себя таким чужаком как там. Он предпочитал в Вору не появляться.

Всхлипывая, с опаской поглядывая на этот серпантин, торопясь, девушка рассказала свою историю. Рассказала откровенно. Видимо, ей надо было излить душу, пусть даже незнакомому человеку. Марина была из небольшого сибирского городка. Там проходил службу Хол. Он легко соблазнил ее, девушку неопытную и наивную. Обещал жениться. Когда Хол демобилизовался, она сбежала из дома и поехала с ним. Сама на этом настояла. Марина его очень любила. Родители Хола встретили ее враждебно. Полмесяца она прожила у них, непонятно в качестве кого. Наконец, Хол объявил, что родители никогда не согласятся на их брак, что они нашли ему невесту, скоро будет свадьба, а ей надо уйти. Он дал ей денег на дорогу домой. Она ушла, но не уехала. Не могла  расстаться с ним окончательно. Надеялась, что Хол передумает. Ее приютил родственник Хола, беззубый, но крепкий еще старик. Он жил один в доме на краю Вору. Марина ловила Хола на улочках кишлака, говорила о своей любви. Такие встречи вызывали у него лишь раздражение. Марина поняла, что Хол никогда ее не любил и не собирался на ней жениться. Старик стал к ней приставать. Настаивал, чтобы она стала его женой. Марина решила наконец-то уехать. Но старик ее не отпустил. Стал запирать, когда куда-нибудь уходил. Этой ночью ей удалось сбежать.

Пока Марина говорила, Игорь не сводил с нее глаз. В лунном свете она была очень красива. Он влюбился. Второй раз в течение суток.

– Куда вы ночью пойдете? – сказал Игорь. – Переночуйте у меня. Я живу недалеко. Марина согласилась.

Она осталась у него!

Для него жизнь в горах всегда была наполнена поэзией. Теперь она стала поэтичной вдвойне. Он ощущал бурную радость.

Зебо он забыл.

Он отправился в Рудаки, ближайший крупный кишлак, купил в местном магазине европейскую одежду для Марины и всяких лакомств.

На работу он не ходил. Решил устроить себе отпуск.

Но постепенно радость его убавлялась. Они были вместе, но душа Марины оставалась для него чужой. Девушка его не полюбила. Он объяснял это тем, что она продолжает любить Хола.

Игорь сделал ей предложение. И не услышал в ответ ничего определенного. Впервые задумался он о своем возрасте. Он всегда ощущал себя молодым. А ведь ему было уже за тридцать. Наверно, восемнадцатилетней Марине он казался старым.

Девушка все время была молчаливой, печальной, погруженной в себя. Думала, очевидно, о своей несчастной любви. Наверно, угнетала ее и неустроенность быта, необходимость экономить воду. С тех пор, как в марте растаял последний снег, Игорь брал воду в реке. Наполнял бидон и две десятилитровые пластмассовые канистры и лез в гору. Бидон и канистра – в руках, другая канистра – в рюкзаке. Марине он сразу сказал, что она может расходовать воду сколько угодно. Готов был ради нее хоть несколько раз в день ходить за водой. Но девушка его жалела и воду экономила.

Ничего ее здесь не привлекало. Кроме, пожалуй, возможности загорать обнаженной.
Игорь не знал, как ее развеселить.

– А что если нам турпоход устроить? – сказал он однажды. И показал на живописное ущелье напротив. Почти все туристские группы туда сворачивали. – В конце этого ущелья есть два маленьких озера. Говорят, очень красивые. А за перевалом – озеро Искандеркуль. В честь Александра Македонского назвали. Он по этим горам с войском проходил. Из Европы приезжают посмотреть. А мы рядом. Нам сам бог велел. До Искандеркуля слишком далеко, а вот на эти два озерца можно взглянуть. Как ты на это сморишь?

Марина вздохнула.

– Если честно, никакого желания нет.

Как нарочно, почти каждый день то приползал к лачуге скорпион, то прибегала фаланга. При виде этих паукообразных Марина пронзительно визжала.

Как-то утром Игорь на очаге, сложенном из камней перед хижиной, готовил завтрак. Летом он пользовался только им. Марина еще спала.

Вдруг раздался ее вопль. Она выскочила из лачуги. В глазах был ужас.

– Там… змея, – пролепетала Марина.

Он взял палку и осторожно залез в хижину. У стены свернулся в кольца и угрожающе шипел щитомордник. Игорь с помощью палки выгнал змею наружу. Попытался убить, но она успел скрыться между камней.

– Почему ты дал ей уползти? – стала упрекать его Марина. – Она же вернется.

– Проворная очень!.. Это щитомордник. Его укус для человека не смертелен. Через неделю полное выздоровление наступает.

– Спасибо, успокоил, – буркнула девушка.

Однажды за завтраком Игорь сказал, улыбаясь:

– Кошмар сегодня приснился. Кругом подстерегают меня смертельные опасности. И я во сне думаю: «Что-то совсем мое дело плохо. Нет, лучше я проснусь». И проснулся.

Он засмеялся. Марина даже не улыбнулась. Она молча, со скучающим видом, продолжала пить маленькими глотками чай.

– Месяц назад видел похожий сон, – продолжал Игорь уже не так весело. – Я оказываюсь в безвыходном положении. Гибель кажется неизбежной. Мучительно ищу выход и не нахожу. И в последний момент меня осеняет. Один выход все же есть. Просто надо проснуться! И я проснулся.  – Он стал наливать в свою кружку чай.

Марина вяло махнула рукой. Проговорила уныло:

– Это ты придумал. Не бывает таких снов. – И неожиданно добавила: – Я поеду домой.

Игорь застыл с чайником в руке.

Марину он не удерживал.

Кажется, она чувствовала себя виноватой перед ним. Игорь поспешил  заверить девушку, что он на нее не в обиде, что все хорошо. На самом деле он страдал.

Он проводил ее до Пенджикента, посадил в самаркандский автобус. Расстались они дружески. На прощание Марина крепко его поцеловала.

На следующий день он полез на высокую гору. Близлежащую эфедру Игорь давно сжал. Попробовал работать, но все валилось из рук. Он спустился к лачуге. Думал только о Марине. Все напоминало о ней. Он то сидел возле очага, грустно уставившись в одну точку, то ходил взад и вперед перед хижиной. Впервые за долгое время заболело сердце.
 
6                                                                   
 
Одним сумрачным ноябрьским днем явился Федоров. Он время от времени  приходил в гости, обязательно с шахматами. Они часами играли. Федорову нравилась лачуга Игоря. В ней было тепло и уютно.

Со временем Игорь благоустроил свое жилище. Из толстых досок сделал дверь. Поставил печку-буржуйку. И ее, и доски дал Федоров. Соорудил лежанку – сложил из камней и обмазал глиной. В ней зигзагами проходил из буржуйки дымоход. Трубы он купил в Пенджикенте. Получилась корейская печь. Почти все тепло оставалось в ней. Достаточно было сварить ужин, и лежанка оставалась горячей до утра. А если он топил долго, она буквально раскалялась. Кто-то бросил возле речки металлический ящик. Игорь притащил его в лачугу. Он служил и обеденным столом, и хранилищем продуктов. На нем стояла керосиновая лампа.

Федоров достал из рюкзака шахматы и сверток.

– Тося блинов напекла, тебе вот передала.

Они стали играть на лежанке в шахматы.

– А у тебя теплее, чем у меня, – сказал Федоров, сделал ход и взял с лежанки книгу. Усмехнулся. – Бабе́ль. Вот наградил господь фамилией!

– Нет, ударение на первом слоге, – откликнулся Игорь. – Талантливый писатель. О красной коннице правдиво написал. И этим нажил себе много врагов. Буденного в том числе. Бабеля в сороковом расстреляли. Сколько замечательных людей Сталин уничтожил!

– Значит, они врагами были. Сталин зря не расстреливал. Он страну укреплял.

– Укреплял? Тем, что десятки тысяч лучших офицеров репрессировал? Ведь в начале войны страшная катастрофа произошла. Наши войска везде попадали в окружение. Миллионы оказались в плену. Прежде всего потому, что не хватало знающих, опытных офицеров. На всех уровнях не хватало.

– Сталин Гитлера победил. Этим все сказано. – Федоров отложил книгу. – Твой ход, – напомнил он, как бы предлагая закончить дискуссию. Но Игорь не мог остановиться. Его всегда возмущала всякая защита Сталина. Для Игоря он был лакмусовой бумажкой. Он определял суть человека по тому, как тот относится к Сталину. И если человек оказывался сталинистом, он падал в его глазах.

– Победа не снимает с него вину за преступления. Не было в истории другого такого властителя, который бы столько собственного народа истребил. Он узаконил пытки. Разрешил расстреливать с двенадцати лет. С двенадцати! Сажал за малейшее свободомыслие. Люди жили в страхе. Не понимаю, как можно оправдывать Сталина. Любой справедливый, благородный человек не может испытывать к нему никаких других чувств, кроме ненависти.

В глазах Федорова вспыхнул злобный огонек.

– Пытки в то время нужны были. Чтобы заговоры раскрывать. Кругом же были враги. Буржуи недобитые, шпионы. Правильная у Сталина политика была.

– Вся его политика – это попрание таких понятий как справедливость, свобода, милосердие.

– Ты споришь как твой батя. Когда он чувствует, что я его фактами к стенке припер, сразу начинает о высоких материях болтать.

– Болтать? О моем отце в таком тоне говорить не надо.

– А иначе это не назовешь. Он такой болтовней хочет от сути…

– Я же сказал: «Об отце так не говорите», – раздельно и медленно произнес Игорь.

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Во взгляде Федорова был вызов. И насмешка.

– Как хочу, так и буду говорить, – пренебрежительно сказал он.

У Игоря заколотилось сердце. Он встал. Стоял согнувшись – потолок был слишком низкий. Федоров напрягся, но продолжал глядеть насмешливо.

– Нехороший вы человек, – сильно волнуясь, проговорил Игорь. – Больше сюда не приходите.

Он выбрался из хижины и пошел вверх по склону. Федоров стал насвистывать.

Весь оставшийся день Игорь скатывал, сталкивал, стаскивал мешки с эфедрой к дороге. Домой пришел в густых сумерках. К его радости, Федорова не было.

Он решил: как только сдаст заготовленную эфедру, сразу уволится и уедет.

Прошла неделя. Федоров не появлялся.

Как-то в полдень  с дороги донесся вдруг женский голос:

– Иго-орь!.. Иго-орь!

Ему показалось, что это кричит Марина. «Оценила меня в разлуке и вернулась!» Но в следующий миг Игорь, не без разочарования, узнал голос Тося. Он вылез из лачуги,  увидел на дороге колхозный грузовик, рядом с ним Тосю. Сбежал вниз.

– Я сейчас во Фрунзе уезжаю, – скоро и горячо заговорила она. – Мама моя заболела тяжело… Еле уговорила здесь остановиться… Шофер торопится: Гульчехру в роддом везет… – В кабине рядом с водителем сидела молодая таджичка из Хуморигунга. – Знаю, что вы с Юрой поссорились. Из-за его языка поганого. Игорь, помиритесь! Я прошу! Он очень переживает. Но Юра первого шага к примирению не сделает. Он гордый. Так что тебе нужно инициативу проявить. Ты же младше… Вам надо вместе держаться. Он тебя очень уважает, Игорь! Ни о ком с таким уважением не говорит, как о тебе. И он любит тебя как сына. У него ведь своих детей нет. Да он и отца твоего по-своему уважает и любит, это чувствуется… Ты старайся не обращать внимания на его слова. Он и сам не рад, что у него такой язычок пакостный. Один раз у меня терпение лопнуло. Я собралась от него уходить. Так он побледнел как смерть, стал уговаривать остаться. Говорил, что любит. Что, мол, это он без зла, просто у него привычка такая. И я осталась. Теперь стараюсь мимо ушей все пропускать. Хотя это тяжело, конечно…

Водитель высунулся из кабины.

– Ехать надо.

– Да-да, сейчас… Игорь, обещаешь, что с ним помиришься?

Игорь смутился. Он не хотел мириться с Федоровым. Он вычеркнул его из своей жизни.

– Я подумаю над вашими словами.

Она с укором взглянула на него.

– Подумай, обязательно подумай!

Они тепло попрощались. Тося уехала.

В конце декабря ударили морозы.

Игорь сильно простудился. Но еще два дня продолжал сталкивать мешки. Потом слег. Лежал в жару, в полузабытьи.

Его пробудил мужественный голос:

– Ты живой, друг?

Это был чабан Хайрулло, его ближайший сосед. Он жил в километре от него, у дороги, в доме, сложенном из камней. Высокий, крепкий, с курчавой рыжей бородой и серыми глазами, глядевшими всегда твердо и бесстрашно, Хайрулло напоминал Игорю басмача. Если чабан пас коз на этой стороне ущелья, их дороги иногда пересекались.

Удивительно, но зимой козы находили себе корм. Ели высохшую траву, кору и, главным образом, эфедру – растение вечнозеленое. Некоторые козы даже пытались вытащить эфедру из мешков.

Видя, что Игорь живет здесь и работает в такой мороз, Хайрулло проникся к нему уважением.

Таджик залез в лачугу. Они поздоровались. Игорь всегда пожимал руку порывисто, крепко, с искренним чувством. И если какой-нибудь мужчина отвечал ему ленивым, вялым, чуть ли не жеманным рукопожатием, это его неприятно поражало. Теперь крепкого мужского рукопожатия не получилось: рука дрожала мелкой дрожью. Он весь дрожал. Зубы лязгали. Хайрулло смотрел на него с сердобольным видом.

– Вах-вах… Плохое твое дело, друг. Лекарство есть?

– Нет.

Игорь считал, что безвредных лекарств не бывает, и старался обходиться без них.

– У меня тоже нет. Я никогда не болею.  Водка есть?

– Нет.

– Один русский говорил: «Самое хорошее лекарство – водка». Но водка у нас не бывает. Давай, мой брат тебя в Хуморигунг отвезет. На ишаке.

– Нет, спасибо. Мне надо лежать. Да вы не беспокойтесь. Завтра или послезавтра все пройдет.

Таджик с сомнением покачал головой.

– Сегодня брат хотел в Хуморигунг поехать. Он Юре скажет про тебя… Вах-вах-вах. Пятнадцать лет такой холод не был. Волки злые стали. Две мои козы вчера съели. Тогда, когда холод был, Тош – Содика сын – из армии приехал. Отпуск получил. Вечер у друга был, в Рудаки. Ночью в Хуморигунг пошел. Утро не хотел ждать. О папе-маме сильно скучал. Не дошел. Волки съели.

Оставив Игорю кусок вареной козлятины, Хайрулло ушел.

Ночью наступил кризис. Иногда появлялось ощущение, что жизнь уходит из него. Он впал в забытье.

А утром проснулся здоровым. Лишь слабость осталась.

Пришел Хайрулло. Он был серьезен и сумрачен. В руке таджик держал рюкзак Федорова, почти пустой.

– Как чувствуешь?

– Выздоровел.

– Это хорошо.

Хайрулло замолчал. Как будто не решался продолжить разговор. Наконец, мрачно произнес:

– Юру волки съели. Только кости на дороге нашли. Закопали сейчас под скалой. На могилу черный камень положили. Увидишь. Когда брат ему сказал, он сразу к тебе пошел. Уже темно было. Ему все сказали: «Не ходи сейчас. Ходи утром». Про Тоша  сказали. Он не послушал. Пошел. О тебе очень беспокоился. Это тебе нес.

Он отдал рюкзак и ушел.

«Теперь можно не увольняться», – мелькнула, мысль. Игорь устыдился ее. Минут пять он сидел не шелохнувшись. Потом развязал рюкзак. В нем был аспирин, банка облепихового варенья и банка тушенки.

Игоря охватило чувство вины перед Федоровым. Теперь он считал себя зачинщиком ссоры. Ведь он сказал, что благородный человек Сталина может только ненавидеть. То есть обвинил Федорова в неблагородстве! Конечно, тот рассердился. Со стыдом вспомнил он и свои  августовские визиты в Хуморигунг.

После расставания с Мариной у Игоря было очень тоскливо на душе. И он зачастил к Федорову. Приходил рано утром, пока Федоров и Тося не ушли на работу, и оставался до вечера. Они были ему искренне рады. Он чувствовал себя окруженным вниманием и любовью. И воспринимал это как должное. Игорь с детства был избалован вниманием. И как-то не задумывался он тогда над тем, что ломает их рабочий график. «Ну вот, отдохнули сегодня. Теперь надо неделю хорошо поработать»,  – сказала как-то с улыбкой Тося. Это был намек. Игорь тогда не придал этим словам значения, продолжал часто приходить. И он поедал их продукты! А доставка продуктов всегда была главной проблемой. Надо было тащить их на себе от того места, где грузотакси сворачивает к кишлаку Вору. Когда Игорь осенью получил деньги, он хотел привезти им из Пенджикента рюкзак продуктов и уже потом отправиться во Фрунзе. Но он эту мысль отверг, посчитал, что это будет выглядеть странно, неестественно. Хотя что может быть естественнее желания отдать долг. Сейчас он жалел, что не привез. Визиты Игоря продолжались дней десять. Затем он взялся за работу. И за все это время Федоров не выказал ни малейшего недовольства.

«Всегда он был готов сделать мне доброе дело, помочь, – думал Игорь. – А ведь он был мне другом, – только сейчас понял он. – Единственным другом».
 
7    
 
Перестройку Игорь встретил с радостью. Его казалось бы несбыточные мечты неожиданно начали сбываться. Люди теперь могли свободно выражать свое мнение, их не преследовали за убеждения. Издавались ранее запрещенные книги советских и зарубежных писателей. Были узаконены предпринимательство и частная собственность. Можно было беспрепятственно выезжать за границу. Были выведены войска из Афганистана. Закончилась холодная война. Он восхищался Горбачевым.

Впрочем, не все ему нравилось.

Даже он, непьющий, не одобрил антиалкогольную компанию, приведшую к небывалым очередям, давкам и дракам в магазинах, к варварским вырубкам виноградников.

Вопреки ожиданиям, уровень жизни снижался. Пустые полки стали обычным явлением.
Усиливались националистические и сепаратистские настроения. Время от времени вспыхивали межнациональные конфликты. В Нагорном Карабахе, Сумгаите и Баку – между азербайджанцами и армянами, в Фергане – между узбеками и турками-месхетинцами, в Новом Узгене – между казахами и кавказцами. «Хорошо хоть, что русских не трогают», – приходила  Игорю эгоистичная мысль. Но в феврале 1990 года в Душанбе объектом нападений стали как раз русские. Отзвук этих событий докатился до Хуморигунга. Некоторые молодые местные таджики стали относиться к нему с плохо скрытой  враждебностью. Два раза, когда он отлучался в Пенджикент, его эфедру вытряхивали из мешков. Никогда раньше такого не случалось. Он решил уволиться. В лесхозе его долго уговаривали остаться, однако он не изменил своего решения.

Дома Игорь стал выпиливать из фанеры разделочные доски. Одну сторону разрисовывал гуашью и покрывал лаком. Сдавал их в хозяйственные магазины. Так он зарабатывал на существование.

Удивительно, но Игорь не жалел о горах. Ему нравилась его новая жизнь. «Почему я раньше не уволился?» – спрашивал он себя. Впрочем, горы снились ему почти каждую ночь.

В августе 1991 произошел путч ГКЧП. Горбачев был изолирован в Крыму. Путчисты выступали против радикальных перемен. Как желал Игорь их поражения, как беспокоился о судьбе Горбачева! Путч подавил президент РСФСР Ельцин.

К Ельцину у Игоря было двойственное отношение. Он уважал его за разгром ГКЧП, за решительную борьбу с коммунистической партией. По сравнению с Горбачевым Ельцин выглядел более сильным, волевым, последовательным. Но настораживало его стремление ослабить власть Горбачева, сепаратизм.

8 декабря президенты России, Украины и Белоруссии в Беловежской Пуще провозгласили создание Содружества Независимых Государств. Инициатива исходила от Украины. Страна развалилась.

– Всегда мечтал за границей побывать. Ну вот, теперь я за границей, – невесело пошутил Игорь.

– Да, оказались за рубежом, не выходя из дома, – в тон ему ответил Лунин. – У меня Ельцин всегда недоверие вызывал.

– Проигнорировали они мартовский референдум, – продолжал Игорь. – А ведь тогда большинство населения высказалось за сохранение Советского Союза. Думаю, подписывая Беловежское соглашение, Ельцин две цели преследовал. Во-первых, он хочет окончательно отстранить от власти Горбачева и править единолично. Во-вторых, считает, наверно, что России полезно обособиться: не будут уплывать средства и ресурсы в другие республики.

На следующий день Лунин сказал убежденным и решительным тоном:

– Игорь, надо нам перебираться в Россию. В Саратов. Вера поможет.

– А с мумие что ты будешь делать? В Киргизии вышел указ о запрещении вывоза мумие за пределы республики. Одного даже осудили за это … И вообще… Не готов я еще к этому.

Лунин промолчал.

В первые годы независимости Киргизии многие принятые законы и указы, касающиеся социальной сферы,  носили декларативный, популистский характер, не были финансово обеспечены и не работали. Но один указ, согласно которому инвалидам по зрению трудовая пенсия назначалась при наличии двадцати лет стажа, а не двадцати пяти, очень помог. Лунин наконец-то стал получать пенсию.

Как-то Игорь задумчиво шел по городу, Смотрел вниз, лишь изредка бросал рассеянные взгляды на разложенные на газетах и тряпках вещи. Странное зрелище являли улицы Бишкека. Так теперь назывался Фрунзе. По обеим сторонам тротуаров длинными вереницами сидели горожане, продавали свои пожитки, от курток до пуговиц. Пользуясь перестроечным правилом «Разрешено все, что не запрещено законом», на перекрестках свободно торговали порнографическим журналами, самодельными в основном. Они лежали в развернутом виде. Их видели дети. Сидели на тротуарах и  таджикские цыганки, часто с маленькими детьми. Они просили милостыню. Люли заполонили город: в Таджикистане шла гражданская война. На каждой цыганке Игорь задерживал взгляд. А вдруг это Зебо?

Он думал о работе. Надо было менять вид деятельности.

После распада СССР рвались налаженные экономические связи. Каждая  республика наивно полагала, что эти связи ей невыгодны, что ее продукция оценена слишком дешево, что разорвав их, она заживет лучше. Политики националистического толка даже утверждали, что в советскую эпоху Россия грабила другие республики. А ведь на самом деле она большинство из них дотировала. В РСФСР жилось труднее всего.

Все надеялись выиграть от разрыва старых экономических отношений. Но все проиграли. Жить стало еще хуже. В Киргизии это было очень заметно.
Цены удивляли. Месячная зарплата медсестры составляла 24 сома, а килограмм мяса стоил 35. Подорожало все. Фанера в том числе. Она поступала из России. Изготовление кухонных досок стало нерентабельным.

Лишь в книжных магазинах происходила уценка. Можно было увидеть произведения талантливых писателей, например, «Петербург» Андрея Белого, оцененные в один тыйын! Тыйын по-киргизски копейка. И даже по такой символической цене их не покупали. Магазин "Букинист" был забит старыми книгами до отказа. Все кинулись их сдавать. Людям стало не до книг. Надо было выживать.

Расцвела преступность. Стали обыденными понятия: рейдерский захват, киллер, ОПГ.
В их подъезде поселился бывший подполковник юстиции – вежливый, достаточно интеллигентный татарин. Он любил выпить. Из-за этого потерял работу  и семью. Стал зарабатывать на жизнь юридическими консультациями. Но, по той же причине, клиентов находил все меньше и меньше. Иногда он занимал у Луниных на бутылку. К нему зачастили подозрительные люди. Однажды он пришел с расстроенным и встревоженным лицом.

– Вся надежда на вас! Меня на счетчик хотят поставить…

– На счетчик? – переспросил Лунин-старший.

– Если я сегодня вечером не отдам долг, 800 сомов,  они включат счетчик. – Тогда это были большие деньги. – То есть огромные проценты будут начисляться. За каждый день. Это страшное дело. Денег у меня сейчас нет. В долг никто не хочет давать. – Он развел руки в стороны. И повторил: – Вся надежда на вас. Долг я быстро верну. Деньги у меня будут: я квартиру хочу продать.

Лунины дали подполковнику нужную сумму. Почти все деньги отдали, какие  у них тогда были. Татарин горячо поблагодарил. Уходя, сказал:

– Я вас раскусил. Вы – интеллигенты высшего порядка.

Долг он не отдал. Не успел. Его забили насмерть на улице Кулатова…

– Лунин? Игорь? – раздался вдруг за спиной глухой голос. В нем звучало сомнение. Он обернулся. Это был Витя Требушной. Они вместе  занимались в шахматном кружке. Встречались за доской на соревнованиях. Игорь узнал его сразу, хотя они не виделись четверть века. Они засыпали друг друга вопросами, вспомнили общих знакомых.   Заговорили о работе. 

– Инструктором шахматного клуба трудиться не желаешь? – спросил Требушной. – Я сейчас директор клуба. Будешь шахматы выдавать, турниры проводить.

Игорь согласился.

8
 
Прошло восемь лет.

Много событий произошло за это время на территории бывшего Союза. Россия пережила противостояние Ельцина и Верховного Совета, закончившееся стрельбой танков по Дому Советов и разгоном депутатов, чеченскую войну, теракты, дефолт.
СНГ, в которое сразу после его образования вошли все бывшие советские республики, кроме прибалтийских, становилось формальным объединением. Впрочем, президент Киргизии Аскар Акаев неизменно выступал за дружбу с Россией. Даже как-то сказал: «Россия дана нам Богом». К Акаеву – интеллигенту и интеллектуалу, талантливому ученому – Лунины относились с симпатией.
Обычным явлением стала трудовая миграция. Киргизы, таджики, узбеки уезжали в Россию на заработки. Там зарплата была заметно выше.
А жизнь Луниных изменилась мало. Игорь работал в шахматном клубе. Он вернулся к изучению шахматной теории. Стал кандидатом в мастера. Лунину нравилась работа сына. «Инструктор шахматного клуба» звучало престижней, чем «рабочий лесхоза». Жену Игорь все еще не нашел.

Лунин разменял девятый десяток. Он почти не видел. Ему сделали операции на оба глаза, но это мало помогло. Его беспокоила экзема. Ноги были в незаживающих ссадинах. Однако он полностью сохранил ясность ума и жизненную энергию. Все внутренние органы работали как в молодости. Он поставил перед собой цель – дожить до девяноста лет. Неинтересно было жить без цели. Для этого он старался побольше находиться на балконе, избегал слишком жирной и соленой пищи. От спиртного он давно отказался. Не ощущал в этом потребности. Лунин всегда готов был пошутить, Но выражение его лица с каждым годом становилось трагичнее.
Лунин мужественно переносил слепоту, экземный зуд, головные глаукомные боли. Его больше мучила боль душевная. У Лунина было два горя. Первое горе, давнишнее, – отчужденность сына.

Игорь заботился о нем. Регулярно закапывал в глаза пилокарпин. Натирал на терке морковь. Он где-то прочитал, что содержащийся в ней каротин помогает при глазных болезнях. Следил, чтобы не кончался лоринден. Каждый день читал Лунину книги. Эти чтения тот ждал с нетерпением.

Но между ними пролегала стена. Игорь редко первым начинал разговор. Отвечал коротко и сдержано. После ссоры из-за Вари он с отцом по-другому, за редким исключением, не разговаривал. Обычно они молчали. Сколько раз пытался Лунин разрушить эту стену. Вкладывал в эти попытки всю свою любовь, употреблял все свое обаяние. Лишь гордостью не поступался. И каждый раз сын только еще больше отдалялся. И Лунин прекратил попытки.

Ему все чаще приходила невыносимая мысль, что он сыну в тягость. Лунин старался не обременять его лишними просьбами, по возможности все делал сам.

Второе горе пришло не так давно. Как все люди в его возрасте, Лунин стал подводить итоги прожитой жизни. И понял, что жизнь не удалась.  Он вспоминал свои юношеские мечты, ощущение безграничных сил, уверенность в особом предназначении. Ничего он добился! Даже как специалист по мумие. Фильм не создал, диссертацию не написал. Он умрет никому неизвестным. Исчезнет бесследно. А дело его жизни? Да, он создал  честного, порядочного человека. Но не идеального, как он мечтал. Идеальный человек не может так относиться к родному отцу. Последняя мысль объединяла оба горя.

Как-то пришла Жыпара. Вид у нее был озабоченный. Игорь находился в клубе. 

– Вы бороду отрастили? – прежде всего сказала она, думая о чем-то своем. Лунин носил теперь седую бороду клином. – Как вы живете, Вадим Александрович?

– Все хорошо, – ответил Лунин. Ему так хотелось пожаловаться на сына, на его холодность. Даже поплакать хотелось на ее плече. Но он не желал выносить сор из избы.

Жыпара вздохнула и заговорила о своей беде. Урмату опять грозила тюрьма. Он избил какого-то южанина в пьяной драке. Сломал нос. Выбил зубы. Родственники потерпевшего поставили ультиматум: либо они получают компенсацию, либо пишут заявление в милицию. Сумму они назвали большую. Жыпара ходила по знакомым и просила взаймы.

Жили Лунины скромно. Спрос на мумие резко упал. Вера его больше не продавала: оно у нее закончилось. Игорь зарабатывал в клубе немного. Но Лунин несколько лет копил деньги на свадебный подарок. Он считал, что когда сын женится, он должен подарить молодоженам подарок ценный, замечательный. Скорее всего, ковер. Пусть невестка проникнется к нему благодарностью, пусть знает, что он человек, достойный уважения, а не какая-нибудь обуза, не беспомощный старик. Эти деньги он отдал Жыпаре. Она горячо поблагодарила.
Жыпара приготовила чай. С выражением сострадания на лице смотрела она, как передвигается по комнате Лунин – неуверенно, вытянув вперед руку, как он ощупью ищет чайную ложку.

Жыпара стала рассказывать о своей жизни. Она работала уборщицей. Урмат перебивался случайными заработками. На постоянной работе не задерживался. Его увольняли за пьянство. Пил он все больше, бил ее все чаще. Она смирилась со своей судьбой.

– Хорошо, защитники мои подросли. Бекболотик и Уланчик меня всегда защищают. Их Урмат не бьет. Он вообще их ни разу пальцем не тронул. За это его можно похвалить. А больше и не за что. – На прощание она с чувством сказала: – Еще раз спасибо огромное. Я обязательно отдам. Я вас много лет знаю, Вадим Александрович. И из-за вас я поняла, какими добрыми, отзывчивыми могут быть русские.

Сыну об этом визите Лунин не сказал.

Несколько дней он находился в приподнятом настроении. Он был еще кому-то нужен, он мог еще приносить пользу!

В шахматный клуб можно было идти двумя путями. Один проходил мимо мусорных контейнеров. Недалеко от них иногда устраивали стоянку бездомные. Игорь предпочитал другой путь, но изредка, для разнообразия, выбирал этот. И как-то  встретил необычного бомжа.  Ни грязная всклокоченная борода, ни огромный синяк под глазом не могли скрыть благородство и утонченность его лица. Взгляд был скорбный, но полный достоинства. Весь день Игорь вспоминал эту мимолетную встречу. Не способен был думать ни о чем другом. Пытался угадать, что случилось с этим человеком. Он представлялся ему настоящим интеллигентом и  идеалистом. Наверное, потерял квартиру из-за своего благородства и прекраснодушия. Воображение живо рисовало подробности. Сам собой рождался сюжет для целой повести. И Игорь начал ее писать. Не мог не писать. Он вырезал из газет все статьи о бомжах. На работу ходил только мимо контейнеров. Изучал – издалека – и другие места их обитания. Он находился в состоянии эйфории. Чувствовал, что впервые в жизни занимается своим делом, тем, для чего он рожден.
Через три месяца повесть была готова. Он отнес рукопись в журнал «Литературный Кыргызстан». В советскую эпоху его главным редактором несколько лет был Чингиз Айтматов. В годы перестройки журнал был известен далеко за пределами Киргизии. Тираж доходил до 55 тысяч. В одной Москве было 15 тысяч подписчиков. Развал Союза ударил и по нему. Тираж резко упал. Но не упал уровень журнала. Игорь оставил свой номер телефона и стал с нетерпением ждать звонка. Если бы его повесть опубликовали, это было бы для него безмерным счастьем. Отцу о повести он ничего не сказал.

В редакции, в ожидании главного редактора, Игорь разговорился с высокой и очень худой женщиной с коротко подстриженными рыжими волосами. Лицо у нее было довольно привлекательным, несмотря на длинноватый нос и чересчур  тонкие губы. Ее  красили глаза. Глаза Зебо! Такие же зеленые, большие, живые. Только в ее глазах было больше мысли. Ей было лет тридцать пять. Звали ее Клава.
Она принесла свои стихи. Оказалось, шесть ее стихотворений уже были напечатаны в «Литературном Кыргызстане» два года назад. Отдав рукописи, они продолжили разговор  в Дубовом парке. Редакция журнала находилась рядом. Клава работала рекламным агентом. Пропагандировала какое-то импортное лекарство. Говорили они в основном о литературе. Иногда обсуждали скульптуры. Парк был усеян ими. Лет пятнадцать назад во Фрунзе проходил Всенародный симпозиум скульпторов. Скульптуры, привезенные со всего Союза, остались в парке. Первый раз встретил Игорь собеседника, к которому он не должен был приспосабливаться. Не считая отца. Они с Клавой понимали друг друга с полуслова. И все время Игорь помнил, что он разговаривает не с простой смертной, а с поэтессой, чьи стихи печатает солидный журнал.
Они ступали по опавшим листьям. Дул слабый, но холодный ветер. Клава посмотрела на низкие темные тучи.

– Дождь сегодня обещают. Не люблю дождь. У меня стих есть об этом. Называется: «Интенсивные осадки». Прочитать?

– Конечно!

Клава остановилась и, не сводя глаз со скульптуры льва с получеловеческим лицом, продекламировала:
 
   Разверзлись небесные хляби.
   Осадкам не видно конца.
   В ручьи вертикальные глядя,
   Пытаюсь не хмурить  лица.
 
   Дожди из души вымывают
   Наивный восторг бытия.
   Я в ливень грубею, мельчаю.
   Брюзга я… До ясного дня.
 
– Замечательно! – искренне восхитился Игорь. – Мне больше всего вертикальные ручьи понравились. – Клава улыбнулась.– Вы хорошо декламируете. Мне нравится, как читают стихи поэты. Вроде бы монотонно, без особого выражения. Но они подчеркивают мелодичность стиха. А актеры, стараясь прочитать выразительно, делают неуместные паузы, меняют ритм и тем самым безжалостно разрушают мелодичность.

– Абсолютно согласна. А мне нравится, как вы говорите, как фразы строите. Люблю правильную речь!

Они гуляли, пока не заморосил дождь. При прощании Клава записала номер его телефона. Давать свой она почему-то не захотела.

Прошел день, другой. Клава не звонила. Игорь не особенно расстраивался. Как женщина она была не в его вкусе.

Неожиданно она явилась в шахматный клуб. Клава была нарядно одета. В ушах – красивые и, видимо, дорогие сережки.

– Шахматам меня научите? – сказала она с улыбкой.

Ни способностей, ни интереса к шахматам у нее не оказалось. Но Клава продолжала приходить в клуб. Стала звонить Игорю домой. 
Однажды они остались в клубе одни. Клава вдруг схватила его руку, поднесла к губам и дважды поцеловала. Потом отпустила руку и тихо сказала:

– Я тебя люблю.

На следующий день он пришел к ней домой. У них загорелась любовь.

Тщеславие Игоря тешила мысль, что его любит поэтесса.

Во время его третьего визита зазвонил телефон в коридоре. Клава взяла трубку. Говорил твердый и властный мужской голос. Слов Игорь расслышать не мог.

– Да… Сделаю… – покорно отвечала Клава. – Да, Глебушка…

У Игоря заколотилось сердце. Его охватила жгучая ревность.

Клава положила трубку и вернулась.

– Это муж звонил.

Подчиняясь каким-то своим законам, ревность сразу утихла. Но теперь его мучило другое чувство. Уже уходя, он мрачно произнес:

– Я не знал, что ты замужем. Я не могу чужую семью разрушать. Мы должны расстаться.

Клава несколько секунд молча смотрела на него. Словно не верила, что он говорит серьезно. Потом желчно рассмеялась.

– Ничего подобного слышать не приходилось. Ты еще скажи, что прелюбодеяние – это грех. Дурачок! А мне это даже нравиться. Теперь я тебя даже больше люблю… Пойми, мы с ним давно только формально муж и жена. Просто живем в одной квартире. У него есть любовница. Он не особенно это и скрывает. А у меня есть ты. – Она вдруг притянула его к себе и горячо поцеловала. – Угадай, за что я тебя полюбила? Не знаешь? За чистоту души!

Клава его убедила. Все осталось по-прежнему. Только теперь Игорь, отправляясь к ней, чувствовал себя преступником. Унизителен был страх, что муж может застать их врасплох. Возможно, ему придется убегать. Никогда он ни от кого не убегал. Даже во сне. С юности ему время от времени снился один и тот же кошмар. Его преследуют, хотят убить. Единственное спасение – бегство. А он бежать не может: гордость не позволяет.

Так прошел месяц.

Игорь закончил читать отцу «Дерсу Узала». Ни одну книгу не слушал Лунин с таким волнением. Всей душой сопереживал он главным героям романа. Когда Игорь дочитал до убийства Дерсу хунхузами, отец заплакал. Уходя на работу, Игорь оставил его задумчивым и печальным. А вернувшись, с удивлением заметил, что тот в хорошем настроении, оживлен.

– Клава звонила, – сказал Лунин. – Мы с ней долго говорили. Хорошая женщина. Воспитанная, интеллигентная, умная. Вот она тебя достойна. – Игорь промолчал. Он никогда не говорил с отцом на такие темы. Лунин  задумчиво добавил: – Клава… Красивое имя.

Он вспомнил другую Клаву. Жива ли она? Вряд ли. Скорее всего, погибла в лагере. А может, и выжила. Живет где-нибудь и вспоминает о нем. Может быть, по-прежнему его любит. С удивительной ясностью всплыла в памяти их последняя встреча. Лунин мог забыть, что включил газовую горелку, но события далекого прошлого помнил отлично. Он размечтался. Представил себе, что каким-то чудом они встречаются. Женятся. Живут остаток жизни вместе, даря друг другу душевную теплоту.

Через час Игорь пришел к Клаве. Она была непривычно молчалива. Зеленые глаза, обычно такие живые и задорные, смотрели серьезно и грустно.

– Тебя что-то тревожит? – спросил Игорь.

– Я о нас с тобой думаю, Игорек. Сегодня Глеб объявил, что мы переезжаем в Самару. Родня у него там. Он всегда все сам решает, со мной не советуется. Значит, придется мне с ним уезжать. Должна же я где-то жить!

– Почему нельзя жить у нас?

– Втроем в одной комнате? Это что же за жизнь у нас будет? Нет, это невозможно… Есть один выход…– Она замолчала. Как будто не решалась сказать то, что хотела. Затем быстро, словно боясь, что он ее прервет, произнесла: – Твоего папу можно в дом престарелых устроить. У меня там знакомая работает. Она обеспечит ему хороший уход. И мы будем часто его навещать… Тогда я тут же разведусь и к тебе перееду.

– Я никогда так не сделаю, Клава, – холодно сказал он.

Игорь продолжал ее любить, но уважать перестал.

Клава кивнула головой.

– Я на другой ответ и не надеялась.

– Разведитесь и поделите квартиру.

– Как это?

– Поменяйте вашу двухкомнатную на две однокомнатные. Одна – ему, другая – тебе.

– Как ты быстро все сосчитал, шахматист. Знаешь, какая это длинная история. А Глеб торопится. Ему там классную работу обещают. А главное: он хочет нашу квартиру – вернее, его; это его квартира – продать, а в Самаре купить однокомнатную. А по-другому у него не получится: В России жилье дороже. Нет, он на это никогда не пойдет.

Минуты две они молча сидели на диване. Друг на друга не смотрели. У обоих был обиженный вид. Потом Игорь ушел.

Они продолжали встречаться. Но какая-то трещина образовалась между ними.

Через месяц Клава с мужем уехали.
 
9
 
– Газовики приехали. Что-то ремонтируют. Так что ты сегодня газ ни в коем случае не зажигай! – строго говорил Игорь, наливая  суп   в   термос   для   первых   блюд.
– Зажжешь – и забудешь. Как тогда. – Несколько дней назад, когда Игорь был на работе, Лунин решил поджарить гренки. Игорь не разрешал ему пользоваться газовой плитой, но Лунин нарушил запрет. Он незаметно задремал, и гренки сгорели. Даже пластиковая рукоятка сковородки обуглилась. Когда Игорь пришел из клуба, в квартире стоял чад. – А они газ отключат, – огонь погаснет – потом снова включат, и газ пойдет. Горячий чай у тебе есть, горячий суп есть.

Наполнив термосы, он ушел на работу.

Сегодня заканчивался квалификационный турнир. Игорь и участвовал в нем, и судил его. Строго говоря, это было нарушением, но ни директор клуба Требушной, ни участники не возражали. Одновременно он выполнял работу инструктора: выдавал шахматы, принимал оплату. Игорю приходилось все время отрываться от игры, но он к этому уже привык.

Один раз кто-то за его спиной с завистью и желчной иронией произнес вполголоса:

– Неплохо устроился: на работе играет!

В последнем туре Игорь выиграл и занял первое место. Домой возвращался в хорошем настроении. Думал об этой партии, вспоминал, как он сначала позиционно переиграл соперника, сильного кандидата, а потом провел матовую атаку с жертвой ладьи. От этих приятных мыслей его отвлек слабый запах газа. Он уже поднимался по лестнице. Охваченный недобрым предчувствием, он вбежал на свой этаж, распахнул дверь. Квартира была наполнена газом. Он бросился на кухню. Одна горелка была включена, но не зажжена. На соседней, выключенной, стояла пустая сковородка. Он выключил горелку, открыл форточку. Кинулся в зал. Отец лежал на диване, свернувшись калачиком. Он был мертв.

– Папа! – закричал Игорь и стал трясти его плечо. Он не мог поверить в то, что отца больше нет. Не хотел верить.

Требушной организовал в клубе сбор пожертвований на похороны. Жильцы дома тоже помогли. Лунина похоронили на христианском кладбище в предгорьях.

Это страшное горе обрушилось на Игоря внезапно. Умом он понимал, что отец когда-нибудь умрет, но представить себе этого не мог.

Он любил отца. Всегда любил.

Один он остался на земле. Только теперь узнал он, что такое одиночество.
Умер старый беспомощный человек, а у Игоря было чувство, что никто его теперь не защитит.

Работу в клубе Игорь выполнял машинально, как робот. Придя домой, начинал ходить из угла в угол. Мог всю ночь так проходить. Если ложился, то свет не выключал. Темнота его теперь пугала. Ходил и думал, думал… И чем больше думал, тем сильнее чувствовал свою вину. Не получал отец от него сердечной теплоты. Годами – ни одного ласкового слова, ни одного заботливого взгляда. А ведь старики так нуждаются в этом! Отец наверняка думал, что обременяет сына. Как он, наверно, страдал от таких мыслей. Последнее время он даже забыл о своем плане дожить до девяноста лет, перестал соблюдать свои правила.
А ведь хотел Игорь как-то пошутить: «Тебе ни в коем случае нельзя умирать. Мне тогда придется коммунальные услуги без ветеранской скидки оплачивать». Почему он так и не произнес эту незамысловатую шутку?

Часами шагал он по проложенному маршруту – от прихожей до журнального столика и обратно. Думал об отце.

Стремление к благородному и высокому, постоянная готовность и даже потребность восхищаться  благородным и высоким – вот что ценил Игорь в отце больше всего. И вот за что, наверное, его так любили женщины.

Два месяца назад Игорь прочитал воспоминания Тамары Петкевич, узницы ГУЛАГа. В лагере она познакомилась с режиссером Гавронским,  талантливым, умным, глубоко порядочным человеком. В книге она приводит выдержки из его писем к ней. Игорь вспомнил один отрывок. Он взял  книгу, нашел это место. «Творческое воплощение, фиксация, оформление своих чувств и переживаний – это конкретная сторона, не всегда обязательная, – писал Гавронский. –  Ведь можем же мы себе представить Бетховена, не умеющего писать музыки. Гениальность его была бы нам незнакома, но сам по себе как личность великой потенциальной энергии он был бы тем же самым Бетховеном, только без способности разрядки и поэтому гораздо более несчастным... Когда человек не умеет быть творцом, не владеет конкретным мастерством, но живет всей полнотой творческой жизни, он как личность ничем не отличается от активного творца. Мы встречаем людей, поражающих нас своими душевными, моральными, интеллектуальными способностями, но не снабженных  даром их осуществить…»

Все это можно было бы сказать и об отце! Игорь вспомнил, как он восклицал чуть ли не с отчаянием: «Эх, почему у меня нет литературного дара! Не могу я свои чувства передать!»

Умер отец, и уже никто никогда не узнает, какая у него была великая душа.

Позвонил главный редактор «Литературного Кыргызстана» и сообщил:

– Ваше произведение будет напечатано в ближайшем номере. Спасибо за хорошую, добрую повесть.

Неделю назад он ощутил бы великое счастье. А теперь лишь подумал: «Не дожил отец до этого. Как бы он радовался! Как бы мной гордился!»

Пришла Жыпара. Узнав о смерти Лунина, она разрыдалась. Жыпара зашла отдать долг. Она все рассказала Игорю. Деньги Лунина помогли. Заявление на Урмата не написали.

– Оставь деньги себе, Жыпара, – сказал Игорь. – Ты же у отца занимала, а не у меня.

– Да? – Несколько секунд в ней шла борьба. Потом Жыпара решительно протянула деньги Игорю. – Возьми-возьми. Если Вадим Александрович нас сейчас слышит, он меня не одобрит.

Игорь взял деньги.

Однажды он пошел на работу мимо контейнеров. И вновь столкнулся с  бездомным, вдохновившим его на написание повести. Тот уже не пытался сохранить достоинство. Вид у него был жалкий, пришибленный. Бомж еле передвигал ноги. Подошва одного ботинка наполовину отвалилась и глухо шлепала по земле. Его вела под руку страшная женщина. Грязные лохматые волосы почти скрывали ее испитое и избитое синюшное лицо, заплывшие глаза. Но голову она держала высоко. Оба были в зловонном отрепье. Женщина, не отрываясь, смотрела на Игоря.

– Не узнаешь? – спросила она пропитым и пьяным голосом, когда они поравнялись. Женщина шепелявила: зубов у нее осталось мало.

Игорь стал как вкопанный.

Это была Варя!

– Плохо человеку. Опохмелиться ему надо, – продолжала она отчужденным, чуть ли не враждебным тоном. – Может, дашь на бутылку? По старой памяти…

Варя криво усмехнулась. Она словно любовалась произведенным впечатлением.

Игорь отдал ей все деньги, какие у него были, – на несколько бутылок – и поспешно ушел.

«А ведь отец-то был прав! – подумал он. – Зря я на него злился».

В клубе, немного придя в себя, Игорь  задал себе неприятный вопрос. Почему он не пригласил Варю домой? Конечно, на этой чужой и  отталкивающей женщине, так мало напоминающей прежнюю Варю, он не женится, но предложить ей пожить  временно  у него, помочь ей устроить свою жизнь он был обязан. К Варе он тоже проявил бездушие! После работы Игорь пошел к контейнерам с твердым намерением позвать ее к себе. А если она попросит взять и того бомжа? К этому Игорь совершенно не был готов. Нет, вряд ли. Постесняется. Он даже допускал возможность, что она и сама откажется жить у него. И в глубине души надеялся на это. Несмотря на слабость от бесконечных ночных хождений по комнате, шагал он быстро. Словно боялся передумать.

Бомжей не было.

Этой ночью он не спал ни минуты. На следующий день, подавив сильное желание избрать обычный путь, он опять пошел мимо мусорных контейнеров.  И никого не встретил.

Дорогу на работу и с работы Игорь проделал с трудом. Надо было что-то делать с бессонницей. Вечером он решил принять снотворное. Первый раз в жизни. Достал из шкафчика на стене пластмассовую коробочку. Снотворное он держал в ней. Иногда, когда у отца не было сна, давал ему одну таблетку. К лекарствам он отца не допускал, боялся, что тот что-нибудь перепутает. Коробочка оказалась пустой. Это было  очень странно. За день до смерти отца Игорь проверил, достаточно ли осталось снотворного. В коробочке было четыре таблетки. Он это прекрасно помнил.

Вдруг пришла ужасная мысль. А если отец покончил с собой? Четыре таблетки не убили бы, но он мог принять их, потом пустить газ, лечь и уснуть. Возможно, решение пришло не сразу. Может, отец действительно хотел поджарить гренки, достал сковородку… И тут вспомнил его слова о включенной, но не зажженной горелке! И решился…

Игорь узнал у домкома, что газовики тогда газ не отключали. Они были не при чем. Его предположение превращалось в уверенность.

За неделю до гибели отец переменился. Это произошло в воскресенье. Как всегда в этот день, на ужин были пельмени. Игорь покупал их в магазине. Отец с удовольствием поел, поблагодарил и неожиданно спросил:

– А почему Клава не звонит?

Спросил  доброжелательно и деликатно. Игорь ответил не сразу.

– Она переехала в Россию! – резко и как будто с упреком сказал он. Это получилось непроизвольно, он не хотел говорить таким тоном. Какое-то подспудное раздражение прорвалось. Сказалось, наверно, и то, что он играл в турнире, боролся за лидерство, нервы были напряжены.

Отец переменился в лице. Сник. Долго сидел на диване, опустил голову. О чем-то думал.

А через час из Самары позвонила Клава. Первый раз после отъезда. Если бы Игорь верил в мистику, он обязательно связал бы ее звонок с вопросом отца.

– Я соскучилась, Игорек, – грустно говорила Клава. – Все время о тебе думаю. Если бы ты жил один, все бы бросила и к тебе приехала! Люблю я тебя.

Слышимость была прекрасная. Телефон стоял на журнальном столике возле дивана отца, и тот, несомненно, все расслышал.

Больше Клава не звонила. После смерти отца Игорь ждал ее звонка. Сам он позвонить не мог, не знал номера. Ее приезд смягчил бы его горе.
Тот звонок произвел на отца тяжелейшее впечатление. В нем словно что-то сломалось. Никогда прежде Игорь его таким не видел. Он стал вялым, апатичным. Почти не разговаривал. Погрузился в себя.

В то воскресенье отец, несомненно, уверился в том, что он мешает Игорю создать семью, продолжить род. Жить мешает. Что Игорь ждет не дождется его смерти. Тогда и появились, очевидно, мысли о суициде. Не хотел больше мешать.

Как тяжело, наверное, умирать с мыслью, что никто из живых не вспомнит о тебе с любовью. 

Гренки сгорели через два дня. Видимо, отцу уже было все рано, он уже не прислушивался к наставлениям. Игорь пришел тогда домой мрачным и взвинченным. Он как раз потерпел обидное поражение: в совершенно выигранной позиции зевнул фигуру.  Увидал черные гренки и взорвался. Впервые накричал на отца.

Тот лег на диван, отвернулся к стене, свернулся калачиком, и Игорь услышал тихие странные звуки, что-то среднее между постаныванием и поскуливанием. Наверно, в этот момент душевная боль отца была непереносимой.

Это он, Игорь, довел его до самоубийства! В пытку превратил он последние годы отца.

Чувство вины мучило, жгло…

Он всегда считал себя хорошим человеком. Таким Игоря считали, очевидно, и те, кто был близко с ним знаком. Они уважали его, любили. Знали бы они, что он за чудовище!

Невозможно было жить с такими мыслями.

Он повесился.
 

© Copyright: Владимир Ноллетов, 2021

Регистрационный номер №0487690

от 18 января 2021

[Скрыть] Регистрационный номер 0487690 выдан для произведения: 1
 
Прошло семь лет.

Ничего не изменилось в жизни Луниных.

Один по-прежнему добывал и продавал мумие, другой заготавливал эфедру. Лунин-старший диссертацию о мумие забросил. Как когда-то в Турткуле – диссертацию о российско-иранских отношениях. Он уже достиг пенсионного возраста, но пенсию не получал. Не хватало стажа. Его работа по договору с Лекраспромом в стаж не вошла.  Цена на мумие – его единственное средство к существованию – неуклонно падала. Игорь фильмы не смонтировал. Все никак не решался подступиться к этому делу. Постоянно откладывал. Оба оставались холостяками.
Внутренний голос говорил Игорю, что жизнь надо менять, что отец прав: с горами надо покончить. Ведь он  создан не для физической работы, а для умственной. Но Игорь любил горы. С детства любил. Горы – это поэзия. Это одиночество. Это отсутствие отрицательных эмоций. Природа может подвергать человека испытаниям и опасностям, но расстроить не способна. Расстраивают люди.
Пугала Игоря такая резкая перемена в жизни.

У него несколько раз завязывались знакомства с девушками. И довольно быстро  прерывались. Обычно, по его инициативе. Ни одна не пробудила в нем любовь. Не соответствовали они его идеалу.

Он все чаще вспоминал Машу Стасову. Может, он прошел мимо своего счастья? Прекрасная девушка. Любила его. Она бы его никогда не бросила. И ведь она ему нравилась. Сейчас Игорь не сомневался в том, что познакомившись с Машей поближе, он бы обязательно ее полюбил. И была бы она для него первой красавицей на земле. Несмотря на нос неизящной формы. Какая это могла быть великая любовь! Все эти годы он бы жил семейной жизнью, с любимой и любящей женой. Был бы отцом. Именно так он представлял себе счастье.

Но зимой Игорь едва не женился.

После долгого перерыва пришел Федоров. Лунин был в отъезде, поехал по обычному маршруту – сначала в Саратов, потом на Черное море. Федоров сильно облысел и стал смахивать на Фантомаса. Он тут же захотел сыграть в шахматы. Обдумывая очередной ход, жизнерадостно напевал:

 
А я давным-давно
А я г…м г…о.
 
– Самокритичность – хорошее качество, – с улыбкой заметил Игорь. С малознакомыми людьми он был молчалив и напряжен, с хорошими знакомыми –  разговорчив и весел.

Федоров хмыкнул.

– Так же чикинду режешь? – спросил он. Игорь кивнул. – Тут много не нарежешь… И так же по договору? У тебя, значит, и трудовой книжки нет?

– Нет.

– Слушай, поедем со мной в Таджикистан! Таджики теперь сами чикинду собирают. Пенджикентский лесхоз заготавливает.  Я сейчас там работаю. Числюсь рабочим лесхоза. Стаж идет. Но я вольный казак. Когда захочу, во Фрунзе еду. Отдыхаю, сколько захочу. Ни перед кем не отчитываюсь. И тебя в штат зачислят… Вот там чикинда так чикинда! Длинная, толстая. А участки какие! Тебе такие и не снились. И зимы теплые. Я весь январь резал. Скоро опять поеду…

Игорь хотел уже согласиться, но одна мысль остановила его. А если Федоров начнет в горах язвить? Как язвил отцу в Касансае.

– Я подумаю.

– А чего здесь думать. Самый лучший вариант. На досуге будем там в шахматишки сражаться. Я живу в кишлаке. Хуморигунг называется. В отдельном домике. Одна комната, правда, но мне больше и не надо. И сразу за кишлаком – море чикинды…

Несколько минут они играли молча.

– Ты хотел бы жить вечно? – вдруг спросил Федоров. Он любил задавать философские вопросы. Игорь подумал.

– Да.

– Но ведь все надоест со временем. Так надоест, что мечтать будешь о смерти. Как Агасфер.

– Мне не надоест.

– А я бы жить вечно не хотел. Но и совсем умереть не хочу…

– Это что-то лермонтовское.

– Умереть бы лет на сто, потом воскреснуть, посмотреть, что изменилось на земле, что нового, какими люди стали. И снова умереть. И так каждые сто лет воскресать на короткое время. А вечно жить скучно. Старикам и то уже жить скучно. Сейчас нам надо жить, все брать от жизни. Пока здоровые, сильные. Ты семью-то создавать собираешься? Я в твоем возрасте давно уже семейным человеком был. Мы с моей бывшей двадцать один год прожили…

– С бывшей?

– Разошлись мы в прошлом году.

– Почему вы решили с ней развестись? – удивился Игорь.

Федоров усмехнулся.

– Это она так решила. – Он выругался. – Мол, не может больше мои колкости выносить. Дом – он вот этими руками построен, – Федоров поднял ладони, – поделили… Можно сказать, я ее подтолкнул к этому. Меня бабы сами не бросают. Я ведь первые десять лет ее жалел, за языком следил. И мы душа в душу жили. А как только кончил церемонии разводить,  сразу недовольство началось…

– А почему вы так любите колкости говорить?

Федоров снова усмехнулся.

– Ну, тебе-то я пока не говорил… Да просто я привык правду-матку резать. А кому это понравиться? Мне многие говорят: «Хороший был бы ты мужик, Юра, если бы не твой язычок!» – Он засмеялся довольным смехам. Словно гордился тем, что умеет язвить. – Скажем,  я вижу, что человек завирается. Я никогда не смолчу. Тут же на чистую воду выведу. И еще не люблю, когда люди витать в облаках начинают. Твой батя этим грешен. Я их сразу на землю ставлю. К реальной жизни возвращаю. Для их же пользы, кстати… Я так скажу: лучше честная грубость, чем лицемерная вежливость.

Глаза Федорова засветились от удовольствия, что он придумал такую умную и красивую фразу.

– Нет, вы не просто правду говорите, вы стараетесь уязвить, задеть.

Федоров немного помолчал.

– Ну а если и так. Да, хочется иногда подковырнуть кого-нибудь. Посмотреть, как он отреагирует.  Жить так веселее!.. Но это же все слова. Это мелочь. Главное – дела. Не зря сказано: «Хоть горшком назови, только в печку не ставь». А плохих дел я никому не делаю.

– Слова – не мелочь. Раньше из-за слов стрелялись. Надо разговаривать с людьми, не задевая их чувство собственного достоинства. Это же аксиома! Людей надо уважать.

– Уважать? – презрительно переспросил Федоров. – Некоторых, да, уважать стоит. Но большинство-то людей за что уважать?

– Только за то, что они люди.

– Вот как раза это я их уважать не могу. Человек – это такая зверина! Нет, не то сказал. Комплимент получился. Звери лучше людей. Они никогда не предадут, подлянку не подстроят.

Ничто так не возмущало Игоря, как принижение человека. Он вскочил и взволнованно прошелся по комнате. Федоров насмешливо следил за ним. Игорь снова сел и развел руками.

– Даже не знаю, что сказать.

– Ты вот что мне скажи. Ты жениться собираешься?

– Да.

– Есть кто-то на примете?

– Нет.

Федоров подумал.

– Могу я тебя с одной девушкой познакомить. Аней зовут. Знакомая моей знакомой, Тоси. Я ее только раз видел. Да и то в зеркале. Она к Тосе в парикмахерскую на минуту зашла. Та меня как раз стригла. Если то зеркало не врет, могу сказать: такой красавицы я отродясь не видал. Ангельская красота!  Она   и   красивая,   и   симпатичная.
– Игорь слушал внимательно и взволнованно. – А это вещи разные. Красота относится к внешности, а симпатичность – к характеру. Но есть одно бо-ольшое «но». – Федоров вздохнул.  – Она – мать-одиночка, воспитывает четырех дочерей. Не пугает тебя это?

– Нет, – быстро ответил Игорь. Слова Федорова о необыкновенной красоте девушки захватили его воображение.

– И правильно. Представляешь, ты в один миг станешь гордым отцом четырех дочек. – Федоров коротко хохотнул. – Но если говорить серьезно, тебе надо все хорошенько обмозговать. Учти: будут девчонки подрастать, и траты на них будут расти соответственно. Сейчас-то самой старшей восемь. Потянешь?

– Да, – произнес Игорь не очень уверенно. Знакомясь с девушкой, он думал о материальных вопросах в последнюю очередь.

– Если в Таджикистане  устроишься – денег будет хватать, я уверен. Девчонки от разных мужиков. От русского, от татарина, от киргиза и от уйгура. Интернационал! Которая от русского – слабоумная. Не совсем дебилка, но отставание заметное. Это все мне Тося рассказала. Устраивает тебя такая жена?

– Да.

– Заметано. Тоська вас познакомит.

В выходной Игорь пришел к Федорову. Он еще ни разу не был у него дома. Ворота были украшены разноцветными деревянными деталями и походили на вход в сказочный терем. И во дворе стояли и лежали причудливые деревянные конструкции.

– Творю вот на досуге, – сказал с усмешкой Федоров.

Он показал свою мастерскую. Вошли в дом. В зале висела большая картина – горный пейзаж.

– Это я еще в молодости нарисовал, – пояснил не без гордости Федоров. – Я тогда сильно живописью увлекался.

Картина была выполнена старательно. Но в ней не чувствовалась душа автора. Не красило пейзаж и наивное изображение горного козла на утесе.

На самодельных полках стояло довольно много книг, в основном, познавательного характера.

Пришла Тося. Она оказалась очень привлекательной и приветливой женщиной. Игорь сразу угадал в ней родственную душу. Была бы она его ровесницей, он бы в нее влюбился. Тося была лет на десять старше его и на столько же младше Федорова. Игорь  отправился с ней к Ане. Федоров порывался поехать с ними, однако Тося сказала, что это будет не совсем удобно.

 Всю дорогу Тося расхваливала Аню.

– Она не пьет, не курит. Никакой работы не боится. Трудится на заводе. Детали собирает. Приходится часто неподъемные болванки по цеху таскать. Ну, а что делать? Четверо детей надо прокормить. Дочки в яслях и детском саду. Завод помог устроить. Живет с матерью. – Тося понизила голос. – Мать – верующая, поэтому против абортов. Женщина она суровая. Но ты старайся не обращать внимания. Она трагедию пережила: муж ее с годовалой дочкой бросил.  С Аней то есть.

Тося и его похвалила. За то, что не боится взять в жены женщину с четырьмя детьми.

Аня жила в Пишпеке, на окраине Фрунзе.

Они вышли из троллейбуса, перешли железную дорогу и стали петлять по узким  кривым грязным улочкам. Убогие, сделанные наспех домики липли друг к другу. Навстречу попадались люди разных национальностей и разного обличья. Два раза встретили пьяных.

– Бывает, на помойке красивый цветок расцветает. Аня – вот такой цветок, – сказала Тося.

Аня встретила их с приветливой и немного смущенной улыбкой. Федоров не преувеличивал. Ее лицо с точеными чертами и большими теплыми  голубыми глазами было поразительно красивым. Красивой была фигура. Красиво падали на плечи светлые локоны. В ее облике было что-то наивное и  чистое. И в то же время угадывалась чувственность. Это качество Игорь считал одним из самых привлекательных в женщине.

Наверно, была бы она брюнеткой, а не блондинкой, он полюбил бы ее с первого взгляда.

А вот потенциальная теща, грузная женщина с мрачным, недовольным лицом, ему не понравилась. Она словно была в обиде на все человечество за то, что ее бросили.

Про девочек, даже учитывая возраст, можно было сказать, что они мамину красоту не унаследовали. А пятилетняя Маша, отстававшая в развитии, была совсем некрасива. Она почти все время молчала. А если начинала изъясняться, то больше междометиями, чем словами.

Сели пить чай.

Уже в самом начале разговора мать Ани поинтересовалась, какая у Игоря зарплата. Он стал объяснять, что оплата у него сдельная, что платят ему раза два в год.

– В прошлом году сколько получил? – оборвала она его объяснения.

В последнее время участки Игорю попадались плохие, зарабатывал он немного. Он назвал сумму. Анина мать вслух разделила ее на двенадцать. Цифра получилась скромная.

 Аня презрительно фыркнула.

– У нас на заводе бабы больше зарабатывают!

Игорь покраснел. Но решил не обижаться. Это бестактное фырканье он объяснил детской непосредственностью. А это качество он в людях любил. Он стал с горячностью уверять, что все дело в участках, что теперь он собирается работать на гораздо лучшем участке. При этом он со страхом спрашивал себя, не смешно ли он выглядит.

Оказалось, что Аня носит польскую фамилию, встречающуюся и среди простых поляков, и среди шляхты. Игорю хотелось думать, что ее отец из дворян. Этим можно было объяснить ее благородные черты лица.

Кажется, все ждали от Игоря, что он попытается подружиться с девочками. Он и сам этого хотел, но мешали смущение и напряжение. При первом знакомстве с людьми он всегда был смущен и напряжен.  А на этот раз – особенно.

Говорили, в основном, Тося и мать Ани.

Игорь чувствовал, что произвел на Анину маму неблагоприятное впечатление. Это было для него непривычно. У девочек он вызывал на протяжении всего визита лишь любопытство. Зато Аня поглядывала на него благосклонно, почти ласково. И это было главным!

Через час они с Тосей ушли.

– Игорь, понравилась тебе Аня? – спросила Тося, когда они направились к остановке.

– Очень понравилась.

– Я в этом не сомневалась. А я перед уходом улучила момент и такой же вопрос Ане задала. Она ответила: «Конечно!»

После этого Игорь еще два раза приезжал к Ане. Он чувствовал, что должен сделать ей предложение. Их же с этой целью познакомили. Она явно этого ждала. Но он все не решался. Сомневался. Может, Аня видит в нем лишь добытчика, кормильца и никого больше? Иногда она казалась ему ограниченной. Это детское простодушие, которое его так привлекало, – только проявление глупости, может быть? Не станет ли ему с ней – рано или поздно – скучно? Девочки к нему не привязались. Общение с матерью Ани было тягостно. Пугал его этот брак.
Время шло, а он все откладывал очередной визит.
 
2
 
В один ясный, не по-зимнему теплый день Игорь совершил рейд по книжным магазинам Фрунзе. Он делал это часто и с удовольствием. Домой возвратился с богатым уловом. Особенно радовали «Братья Карамазовы». Этот роман он еще не читал. Книги Достоевского попадались в магазинах редко. Игорь предвкушал захватывающее чтение. С недавних пор Достоевский стал его любимым писателем, наравне со Львом Толстым. Он жалел, что не читал Достоевского в юности, когда кровь в нем кипела.

Во дворе на скамейке сидела Жыпара. Под глазом виднелся свежий синяк. Рядом лежал узел.
Она обрадовалась.

– Два часа уже жду! А где Вадим Александрович?

– Он уехал.

Жыпара сникла. Помолчала. Произнесла несмело:

– А можно я у вас немного поживу? Я от мужа ушла.

Как это было некстати! Но Игорь не мог отказать.

– Конечно.

Он взял узел.

Жыпара то появлялась в их жизни – на короткое время, то исчезала – надолго.

После первого появления семь лет тому назад она пришла через год. И сразу расплакалась. Оказалось, Съездбек сказал ей своим неизменно вежливым тоном:  «Извини, но я хочу жениться на нормальной девушке». И попросил уйти. «Я его так любила… – говорила Жыпара жалобным голосом. – Он на однокурснице своей жениться собирается. Я ее видела. Никакой красоты». Это была первая любовь в ее жизни. И первое предательство.

Она осталась тогда у них. Не выходила из депрессии. Тщетно пытался Лунин-старший успокоить ее, развеселить.
Игорю было ее жалко. Вот тогда-то и зародилось у него мысль жениться на ней. Жыпара была ему глубоко симпатична. Он чувствовал, что может ее полюбить. Помимо его воли, еще примешивалась расчетливая мыслишка, что Жыпара будет особенно благодарна и предана ему за то, что он выбрал ее вот такую, с изъянами.

Игорь и мысли не допускал, что отец может влиять на его выбор. Он считал это абсурдным и унизительным. До сих пор не мог простить отцу вмешательство в их отношения с Варей. Но Игорю, конечно, была небезразлична его реакция. Он предполагал, что против Жыпары отец не будет возражать. Игорь подозревал, что для отца важны не столько качества будущей невестки, сколько ее отношение к нему. Жыпара относилась к отцу сердечно, с большим уважением. И это было не просто восточное уважение  к старшим. Иногда у нее прорывалось восхищение Луниным. Неподдельное восхищение: Жыпара все делала и говорила искренне. Тот бывал в таких случаях весьма польщен.
Игорь ничем не выдавал своего намерения, но Жыпара безошибочным женским чутьем начала о чем-то догадываться. Ее настроение улучшилось. Она стала внимательнее к нему.

Как-то Жыпара вдруг загорелась желанием сварить плов. Может, хотела продемонстрировать Игорю свое кулинарное умение. Сказала, что продукты она должна выбрать сама. Они с Игорем поехали на Ошский рынок.

Когда они вышли на остановке и пошли к базару, Жыпара взяла его под руку. Поглядывала на него почти нежно. Возле тротуара стояли двое молодых мужчин, европеец и азиат, разговаривали. Игорь с Жыпарой приблизились, и они замолчали. Посмотрели на хромающую Жыпару, потом – одинаковым насмешливо-сочувствующим взглядом – на него. Игорю стало не по себе. С этого мгновения он никогда больше не помышлял о женитьбе на Жыпаре! И опять она все почувствовала и поняла. Он тогда постарался поскорее уехать в горы.

Жыпара прожила у них полмесяца. Потом с кем-то познакомилась и ушла.

Она приходила еще несколько раз. Жила у них по неделе, по две. Чувствовалось, что Жыпара несчастна. И вот пять лет назад она явилась с сияющими глазами и счастливой улыбкой. И объявила, что выходит замуж. Лунины были рады за нее.

После этого она не появлялась. До сегодняшнего дня.

– Я вижу, вам телефон провели, – воскликнула Жыпара, когда они вошли.

– Только он сейчас не работает. Где-то под землей кабель поврежден.

Она стала развязывать узел. Вдруг подняла голову. – Игорь, а у тебя водка есть? Так тошно на душе!

Игорь удивился.

– Нет. Но я принесу.

Он пошел в магазин. Когда вернулся, Жыпара уже разложила вещи. Сели за стол.
Игорь сказал, что не пьет. Жыпара улыбнулась.

– Знаю. Но со мной-то выпей. Мне же неудобно будет одной пить.

Они выпили. Жыпара начала рассказывать о своем замужестве. Она всегда была готова излить душу.

Муж Урмат был ее односельчанином и дальним родственником. До аварии Жыпара считалась в кишлаке первой красавицей. А он был самым низкорослым и некрасивым среди ребят. Девушки его игнорировали. Он уехал в столицу. Больше о нем не слышали. Пять лет назад она столкнулась с ним на окраине Фрунзе. В кишлаке Жыпара была для него несбыточной мечтой. Теперь, увидев, что с ней сделала авария, он решил, что у него появились шансы. Предложил выйти за него замуж. И действительно, она приняла его предложение с благодарностью, как милость.

Уже после замужества Жыпара узнала, что Урмат отсидел срок. Приехав тогда из кишлака, он прожил во Фрунзе свободным человеком лишь неделю. Как-то вечером он оказался в самом глухом месте парка имени Фучика. Этот парк еще в тридцатые годы построили чехи из Интергельпо, но настоящим местом увеселения он так и не стал; из-за удаленности от центра города, очевидно. Вдруг Урмат услышал стоны. На земле под деревом лежал человек. Он бросился к нему. Тот был ранен в грудь. Он побежал к телефонной будке – вызвать «Скорую», милицию. Но милиционеры сами выросли перед ним. Это был патруль. Спросили, почему он бежал, почему одежда в крови. Очевидно, он запачкался, когда наклонился над раненым. Он объяснил. Повел их к раненому. Тот был уже мертв. Милиционеры его задержали по подозрению в убийстве. Тщетно доказывал Урмат, что не виноват. Его осудили.

Счастливой семейной жизни не получилось. Урмат пил, дебоширил. Зона его испортила. В кишлаке он алкоголем не злоупотреблял, держал себя тихо.

– Постоянно скандалы устраивает, – жаловалась Игорю Жыпара. –  Обзывает меня калекой, уродиной… – Слезы потекли по ее щекам. – Руки распускает. Сам видишь…  – Она дотронулась указательным пальцем до синяка под глазом.

– Я читал, что киргизы своих женщин уважают. Как все кочевники.

 – Он ко мне нормально относится, когда трезвый. А выпьет – в идиота превращается. В злого идиота. Не могу я больше это терпеть.

Девушка вытерла слезы. Подняла на него глаза. Спросила вдруг:

– А почему ты не женишься, Игорь?

– Я не тороплюсь, – уклончиво ответил он.

– Ко мне во дворе бабуся подсела. Знаешь, что она сказала? Что Вадим Александрович не разрешает тебе жениться. И что заставляет тебя в горах работать. А сам по курортам разъезжает. Многие, говорит, в доме так думают.

Игорь чуть не расхохотался. До того это было нелепо. И в то же время он был уязвлен тем, что его могут считать таким безвольным, покорным человеком. И обидно было за отца, коробило от таких несправедливых обвинений.

– Что за глупость! – воскликнул он.

– Я ей тоже сказала, что это неправда… А еще она меня стыдить начала. Вредная бабуся. Говорит, как я могу жить в одной комнате с двумя мужчинами. Я ей объяснила, что Вадим Александрович мне как отец, а ты – как брат. Она не поверила. Так, говорит, не бывает. – Жыпара засмеялась. Посмотрела на Игоря с каким-то вызовом.

Они еще выпили.

Вдруг на ее глаза опять навернулись слезы.

– Еще день не прошел, а я уже по детям так соскучилась! Два мальчика у меня. Бекболотик и Уланчик. Это мое счастье.

Она долго говорила о своих детях.

Наконец, Жыпара опьянела. Пробормотала:

– Спать… – Посмотрела на него зовущим взглядом.

Сегодня Игорь ее не узнавал.

Он знал, что если жениться, то жене никогда не изменит. Он и перед Аней чувствовал какие-то обязательства. Считал, что должен быть ей верен. Хотя они даже ни разу еще не поцеловались. Он сделал вид, что ничего не замечает. Жыпара все поняла. Опустила голову.

Она легла спать на его кровати, а он – на диване отца.

Проснулись они поздно.

– Я решила вернуться к Урмату, – лежа еще в постели, сказала Жыпара со вздохом. – Не могу я жить без мальчишек моих.

Игорь не возражал. Сказал только:

– Так ты уйди от него вместе с детьми.

– Разве Урмат их отдаст! Он их сильно любит.

Он заваривал чай, а Жыпара была в ванной, когда в дверь позвонили. Игорь открыл. Это была Аня. Он шагнул, отчасти машинально, назад и в сторону, как бы приглашая войти. Не мог же он загородить ей дорогу!

– Игорь, почему ты не приходишь? Я тебе звонила, – оживленно заговорила Аня, проходя в комнату. – Из разных будок. Молчит телефон… От Тося узнала, где живешь. Еле нашла… Игорь, сегодня у моей старшей день рождения. Я пригласить тебя хотела. Ей…

Аня осеклась. Она заметила женскую одежду, бутылки на столе.

Из ванной вышла Жыпара. Она, очевидно, не слышала, что кто-то пришел. На ней было лишь нижнее белье. Увидев Аню, она  покраснела. Даже  смуглая кожа не могла это скрыть. Она проковыляла к кровати, стала поспешно одеваться.

– Всегда мы, бабы-дуры, мужикам верим! – вскрикнула Аня.

Ее лицо пылало негодованием. Глаза сверкали. Сейчас она была прекрасна!

– Аня, я все объясню!

– Чего тут объяснять? – Она горько усмехнулась. – Все понятно.

 Аня выскочила из квартиры. Игорь устремился за ней.

– Аня, подожди! Ты неправильно поняла. Я…

 – Больше ко мне не приходи! Я тебе больше знать не знаю! – зло выкрикнула она, сбегая по лестнице.

Игорь застыл на месте. Такое ему еще никто не говорил. Потом медленно вернулся в квартиру.

У Жыпары был виноватый вид.

– Извини, если из-за меня у тебя неприятности.

– Ничего страшного.

За завтраком почти не разговаривали.

Жыпара собрала свои вещи. Игорь проводил ее до остановки.

Вернувшись, он долго мерил комнату быстрыми шагами. Похоже, он наконец-то действительно влюбился в Аню! Ее гневная вспышка очаровала Игоря. Лишь горячие и страстные натуры были ему близки и понятны. Флегматичные люди казались Игорю  обитателями какого-то иного мира, где чувствуют и действуют по-другому. А может, он влюбился в Аню, потому что ее терял? Он решил поехать к ней и сделать предложение. И тут же нахлынули сомнения. Ведь Аня порвала с ним отношения. А он после этого явится. Разве он этим не унизится?.. Да, но он же мужчина. То есть существо более сильное и мудрое. Он должен решать за них обоих. И должен быть выше мелких обид. Игорь снял с вешалки куртку. И снова заколебался. А если Аня встретит его с презрением? Неважно, подлинным или напускным. Он никакого не потерпит. Игорь повесил куртку. И тут новое рассуждение пришло ему в голову. Строго говоря, у Ани нет на него никаких прав. Он пока свободный человек. Почему же она так возмутилась? О чем это говорит? О том, что Аня сильно ревнует! Значит, что он ей по-настоящему нравится! Эта мысль придала ему решимости. Он поехал к Ане.

Игорь смотрел в окно троллейбуса, на темно-серые облака на светло-сером небе и пытался угадать, как отнесется к его решению отец. Он склонялся к тому, что тот одобрит его выбор. Аня не могла не понравиться.

В троллейбус вошли два молодых узбека или уйгура. Плюхнулись на сиденье перед ним.

– Анька безотказная, – с презрительным смехом произнес один, высокий и красивый. Очевидно, продолжил прерванный разговор. Игорю показалось, что он видел его, когда они с Тосей шли к дому Ани. – Со всеми нашими пацанами спала.

– Ты про какую Аньку? – спросил второй, приземистый и толстый.

Высокий назвал фамилию Ани.

– Да она дура, – хмыкнул толстяк. – Смазливая дура.

Они заговорили о другом.

Игорь вышел на следующей остановке и поехал назад.

Он не осуждал Аню. Наверно, очень легко было ее соблазнить, такую доверчивую и наивную. И такую горячую. Но жениться на ней он расхотел.
 
3
                                                          
Через три дня приехал отец. Приехал не один. Когда Игорь открыл дверь, его поразило счастливое, сияющее лицо отца. Давно не видел он его таким. В следующее мгновение Игорь заметил позади него девушку. Ей было не больше двадцати пяти лет.   Девушку можно было бы назвать красавицей, если бы не слишком крупная, как у  мужчины, нижняя челюсть. Они вошли. Лунин обнял сына.

– Ну, здравствуй! Познакомтесь, – радостно заговорил он. – Оксана. Игорь, мой сын. Мы с Оксаной решили пожениться, Игорек.

После завтрака девушка прилегла на диване и вскоре уснула. Лунин на кухне негромким голосом стал рассказывать изумленному Игорю, как все произошло.

Они познакомились в поезде. Ехали на соседних полках. В первые сутки пути возникла взаимная симпатия. На вторые сутки она переросла во влюбленность. А на третьи, несколько часов назад, они решили создать семью.
Оксана уже была замужем. Брак длился недолго. Через год она подала на развод. Не могла смириться с постоянными изменами мужа. У нее был шестилетний сын. Сейчас он жил с ее матерью в Канте. А она уже несколько лет работала в Москве дворником. Жила в маленькой служебной квартире. Через полгода эта квартира должна была перейти в ее собственность. Оксана хотела забрать сына в Москву.
Решили так. Лунин поедет с ними. Эти полгода будет помогать ей подметать улицы. Получив квартиру, она сменит работу.

– Я сейчас словно над землей парю! – признался Лунин. – Такая молодая, цветущая девушка хочет быть моей женой!

Он начал разбирать чемодан. Достал и показал Игорю незаполненный бланк.

– Зашел в МГУ. Взял там бланк для поступления.

– Зачем? Я же не собираюсь никуда поступать.

Лунин вздохнул.

– Может, ты все-таки надумаешь. А если уж учиться, то в МГУ. Во всем надо пытаться верхней планки достигнуть. А какие там студентки красивые! Я пока по университету ходил, столько красавиц увидел! Ты бы там и невесту себе нашел. И это не какая-то вульгарная красота. И не сусальная. Лица умные, одухотворенные. Такая жена у тебя должна быть! Во всем нужно стремиться к идеалу.

Оксана проспала до двенадцати. За обедом была веселой, оживленной. То и дело бросала на Лунина влюбленные взгляды.

– А я неожиданно в роли экскурсовода побывал, – рассказывал тот. – Зашел в Третьяковку. Стою перед «Боярыней Морозовой». И вслух свои впечатления высказываю. И стали вокруг меня люди собираться. Слушают с интересом. Я к другой картине перешел, они – тоже. Иду от картины к картине, комментирую, и уже целая толпа за мной следует. А тут экскурсовод – интеллигентная женщина в очках – экскурсию ведет. И стали люди от ее группы отделяться и присоединяться к нам! Она даже покраснела.

Оксана вскинула на Лунина свои большие черные глаза и воскликнула:

– Нехорошо чужой хлеб отбирать! – И звонко рассмеялась. Лунины улыбнулись.

– Да мне, честно говоря, самому неудобно перед ней было. Я просто ушел.

– Этот случай меня не удивляет, – сказал Игорь. – Ты говорил искренне, а она – заученными фразами. У экскурсоводов картинных галерей нет главного – непосредственного восприятия. Отучили их от этого…Экскурсоводы, искусствоведы да и большинство критиков всеядны. Им все нравится! А ведь естественное, непосредственное восприятие искусства всегда избирательно. Одни произведения могут вызывать восторг, другие –   отвращение. Кто любит Репина, не может любить Пикассо –  Пикассо периода кубизма, по крайней мере, – и наоборот. А им нравится и тот, и другой. Между прочим, по одной версии Пикассо перед смертью признался, что некоторые картины он нарочно написал безобразными и бессмысленными, чтобы позабавиться над критиками. Как он и предвидел, те даже в таких картинах нашли и красоту, и глубокий смысл.

Пока он говорил, девушка не спускала с него удивленных глаз. Игорь давно заметил, что если мужчины ум в женщине, в лучшем случае, не ценят, то женщины умных мужчин выделяют сразу. Впрочем, он меньше всего хотел произвести впечатление на Оксану.

Лунин и Оксана поехали в Кант.

Вернулся Лунин на следующий день, один. Радости в нем немного поубавилось.

– Познакомился с мамой Оксаны, с сыном,  –   стал   он   делиться   впечатлениями.

– Мать – кубанская казачка. Женщина малообразованная, но как будто добрая. Она первым делом спросила меня о возрасте. И когда я сказал, что мне шестьдесят один, головой покачала. И Оксана взгрустнула. Она-то думала, что мне лет пятьдесят пять. – Лунин оставался видным, импозантным мужчиной. И, действительно, выглядел значительно моложе своих лет. – Мать прямо не возражала против нашего брака, но я чувствую, что она его не одобряет. Как бы она Оксану не отговорила. Мальчик хороший. Живой, смышленый. От меня не отходил. Меня дети любят… Завтра Оксана к нам в гости приедет. Праздничный стол накроем.

Лунин постарался: на другой день они сидели втроем за столом, полным яств. Было и вино.
Вначале обстановка была непринужденная. Лунин блистал остроумием. Оксана смеялась, Игорь улыбался. Но постепенно что-то стало меняться. От вина девушка разговорилась, разгорячилась. То и дело по-дружески заговаривала с Игорем. Это казалось естественным. Они же скоро должны были стать родственниками. Но уж слишком много теплоты было  в ее голосе и глазах, когда она обращалась к Игорю. И слишком мало внимания она уделяла Лунину. А тот становился все молчаливее и серьезнее.
Игорь отвечал Оксане в том же задушевном тоне.

– Когда ваша свадьба? – спросил он у нее. Наверно, хотел напомнить ей об отце.

– Мы решили, что я сама дату назначу. Я пока думаю, когда, – не без кокетства сказала девушка.

Лунин молчал.

Зазвенел дверной звонок. Игорь открыл дверь. Перед ним стояла Аня. Она улыбалась своей милой улыбкой. Губы ее были ярко накрашены.

– Кто старое помянет, тому глаз вон, – сказала она вместо приветствия.

Игорь ее впустил. Как и в первое свое посещение, Аня заговорила, едва переступив порог.

– Игорь, поедем к нам. Мама пельмени затеяла.

Игорь смутился.

– Я не смогу.

– Тогда завтра?

Он помог ей снять пальто.

– И завтра не смогу.

– Почему? – упавшим голосом спросила Аня. Но продолжала улыбаться.

– Не получится никак.

– Мои дочки по тебе соску… – И как тогда, она осеклась.

Она увидела Оксану. Улыбка сползла с ее лица. Щеки зарумянились. Видимо, она решила, что Оксана – подруга Игоря. Не могла же она подумать, что это невеста его отца! Игорь не стал ее разубеждать.

Аню усадили за стол. От вина она отказалась.

Игорь поймал себя на мелком, тщеславном чувстве: ему было приятно, что Оксана и отец видели, какие красавицы приходят к нему и зовут в гости.

И, кажется, он в самом деле еще более вырос в глазах Оксаны. Она еще настойчивее вовлекала Игоря в разговор, еще теплее и доверительнее говорила с ним. При этом изучающим взглядом посматривала на Аню. А та совсем сникла. Аня уже не сомневалась в своем предположении. Молчала, не поднимала глаз от тарелки. Наконец, не выдержала.

– Мне надо срочно идти, – прерывающимся голосом сказала она поднимаясь. – Я только пригласить хотела…

– Что же вы так сразу уходите? – вмешался Лунин. – Посидите еще хоть немного.

– Нет, мне надо.

Аня попрощалась и ушла. Провожать ее Игорь не стал.

– Хорошая девушка, И какая красивая! – воскликнул Лунин. – Я был бы рад, если бы она была твоей женой!

Непривычно было Игорю слышать от отца такие слова.

– Только вот зачем она так губы размалевала? – сказала Оксана и засмеялась.

– Да, косметика ей совершенно не нужна, – согласился Лунин.

Прошел час, и он тоже не выдержал:

– Пора ехать в Кант, Оксана. Я… – Лунин на миг осекся. Ему показалось, что Оксана задержала взгляд на его дряблой шее. –  Я обещал Марии Остаповне дотемна тебя домой привезти.

– Привезти! Я что, ребенок?.. Да еще совсем мало времени! – запротестовала Оксана.

– Нет, надо ехать, – твердо сказал Лунин.

Они ушли.

«Может, я должен был держаться с Оксаной более сдержанно и сухо», – думал Игорь. Но отец учил его, что мужчина с женщинами должен разговаривать любезно. Игорь так и разговаривал.

Лунин вернулся поздно вечером, в плохом настроении.

Укладываясь спать, он деликатно и в то же время холодно поинтересовался, как Игорь относится к Ане. Тот сказал лишь, что жениться на ней не собирается.

Утром неожиданно приехала Оксана. Игорь был один. Лунин ушел на рынок. Игорь угостил девушку чаем. Она, всегда бойкая и веселая, выглядела сейчас смущенной.

– Вадим Александрович, наверно, на базаре? Он вчера говорил, что собирается утром пойти.

– Да.

 Они помолчали.

– Игорек, а почему он головой влево вертит, когда хочет что-то рассмотреть?

– Отец левым глазом плохо видит.

– Он мне об этом не говорил. – Она вздохнула. И продолжила с натужной улыбкой: – Не решила я еще насчет свадьбы. Может, ее вообще не будет. Может, мне кто-то еще сильнее понравится. И я ему понравлюсь. – Оксана многозначительно посмотрела на Игоря. Тот сделал вид, что не понял ее взгляда. – Имею же я на это право, Игорек?

– Да, – неуверенно произнес  Игорь. Что еще он мог сказать?

От этого его ответа Оксана приободрилась. Произнесла задумчиво:

– Я сейчас чувствую… – Она не закончила. Пришел Лунин.

Увидев Оксану, он помрачнел.

– Что-то случилось?

– Ничего не случилось.

– Мы же договорились, что я к вам после обеда приеду.

– Могу же я инициативу проявить? – Оксана неискренне засмеялась. И добавила кокетливо: – А вы что, мне не рады? – Она обращалась к Лунину на «вы».

– Рад, конечно, – сдержанно ответил Лунин. – Ты, Оксана, очень кстати приехала.  Я как раз в ЦУМ собирался – куртку импортную тебе купить. Как обещал. И что-нибудь – Марии Остаповне и Гене. Вот вдвоем и пойдем.  Вместе выберем.

Девушка не возражала. Они ушли.

Вернулся Лунин через три часа, без Оксаны.

– Купили мы Оксане куртку. Маме и мальчику  – гостинцев. Отвезли в Кант,  – деловым тоном сообщил он. – Все остались довольны.

Но сам он находился в состоянии мрачном, нервном, раздражительном. Напряжение витало в воздухе. На всякий случай Игорь даже приготовил фразу: «Ненавижу людей, которые, достаточно хорошо меня зная, могут сомневаться в моей порядочности».
Перебирая бумаги, Лунин наткнулся на бланк МГУ. Строго спросил:

– Ты окончательно решил не поступать в институт?

– Да.

– Эх, сколько я в тебя вложил! – вдруг воскликнул Лунин. – И что получилось? Ничего. Пшик.

 Игорь промолчал. Он был уязвлен.

На другой день он пошел к Федорову. У него он застал Тосю. Они засыпали Игоря вопросами про Аню. Он не стал вдаваться в подробности, сказал лишь, что ничего не получилось, они расстались.

– Как жалко! – воскликнула Тося. – Вы очень друг другу подходите!

Игорь поспешил сменить тему.

– Юрий Прохорович, вы предлагали в Таджикистан поехать. Я согласен.

Федоров слегка опешил. Впервые Игорь видел его растерянным.

– Изменения некоторые произошли, Игорь. Мы с Тосей поженились.

Тося улыбалась.

– Поздравляю, – сказал Игорь.

Он был удивлен. Ему казалось, что Тося, с ее внешностью, с ее обаянием, легко могла выйти замуж и за гораздо более красивого мужчину. Но он не выдал своего удивления.

– Она со мной едет, – продолжал Федоров. – Вместе будем с ней чикинду резать.

– Но я могу отдельно жить и работать. Палатка у меня есть, – поспешно сказал Игорь.

Федоров подумал.

– А не замерзнешь?

– Нет. Я даже здесь зимой работал. – Игорь улыбнулся.  – Я же в Сибири родился.

– Ну, если в  Сибири,   тогда   какой   разговор!   –   подхватил   его   тон   Федоров.
– Заметано. Едем!

– Как же ты зимой в наших горах жил? – изумилась Тося. – Не простужался?

– Два раза болел. Температура, думаю, за сорок поднималась. Даже сознание на время терял.

Тося всплеснула руками.

– Лекарства были? – спросил Федоров.

– Я при простуде никогда таблетки не принимаю. Пусть организм сам борется. Высокая температура возбудителей болезни убивает. Я просто терплю. День-два жар, потом кризис, а потом полное выздоровление. А таблетки только все затягивают.

– Ну, это дурость, – сказал Федоров. – Ты запросто мог копыта отбросить.

– Такую температуру обязательно надо сбивать, Игорь! – поддержала его Тося. Заговорили о болезнях. Эта тема Игоря не интересовала. Вскоре он ушел.

Оксану Игорь больше не видел.

Через два дня он, Федоров и Тося и поехали в Таджикистан.

Игорь чувствовал, что отец рад его отъезду.
 
4
 
До Пенджикента добирались на автобусах, через Ташкент и Самарканд. В лесхозе Тосю и Игоря оформили рабочими. Наконец-то он обзавелся трудовой книжкой. В горы поехали на грузотакси. Это был крытый брезентом ГАЗ-66.

Когда въехали в ущелье, Федоров объявил:

– Фанские горы.

– У Визбора песня есть: «Я сердце оставил в Фанских горах, теперь бессердечный хожу по равнинам…» – напомнил Игорь.

– Да, летом тут толпы туристов.

За пять километров до Хуморигунга грузотакси сворачивало направо, в кишлак Вору. Это расстояние они прошли пешком.

Игоря переполняли впечатления. Все здесь было по-другому. Погода была заметно теплее. Горы были крутые, скалистые, с многометровыми пропастями. Памир – более молодая горная система, чем Тянь-Шань.
Ездили здесь не на лошадях, а на ишаках. Это не считалось зазорным. Пасли не овец, а коз.

– Растительность тут скудная. А козы неприхотливее баранов, – объяснил Федоров. – Иногда и чикиндой не брезгуют.

Таджики на равнине мало отличались от узбеков. В горах же у них были совершенно европеоидные лица. Нередко встречались светлые волосы и глаза.

– Таджики говорят, что здесь когда-то война была между блондинами и брюнетами, – прокомментировал этот факт Федоров.

– Такие столкновения могли быть только во втором тысячелетии до нашей эры, когда сюда с севера пришли светловолосые и светлоглазые андроновцы – одна из ветвей индоевропейцев, – ответил Игорь. – И встретили здесь, предположительно, дравидов. Удивительно, что таджики это помнят!

–  Игорь – ходячая энциклопедия, – обратился к Тосе Федоров.

– Я уже успела это заметить, – с улыбкой сказала она.

Игорь видел, что таджики по-своему любят Федорова. За веселый нрав,  общительность и самобытность, очевидно.

– А мне таджики понравились, – сказала Тося, когда они добрались до домика Федорова. Он стоял в ста метрах от кишлака. – Приветливые, участливые люди.

Тот кивнул головой.

– Да, с ними жить можно. Вы здесь ни пьяных, ни хулиганов не встретите. Набожный народ.

Игорь был согласен с Тосей. И все же он чувствовал, что это совершенно иной мир, в котором они – чужаки.

Больше всего его удивило обилие эфедры. Она была здесь другой – толстой, жесткой, не зеленой, а сизоватой.

Федоров выделил ему прекрасный участок, ниже по ущелью, в двух километрах от Хуморигунга. Лишь первую ночь Игорь ночевал в палатке. Утром он наткнулся на место, которое просто просилось стать жилищем. На склоне была ровная площадка. На ней лежали два огромных камня. Две их грани, ровные, гладкие, соприкасались почти под прямым углом. И под прямым углом уходили в землю. Две готовые стены! Еще две стены Игорь сложил из плоских камней. Для крыши послужили арчевые суки и ветки, которые он накрыл палаткой. Очаг он устроил прямо в этой своей лачуге, в углу, соорудив из камней подобие дымохода. Речка текла далеко внизу, но пока воду заменял снег. На следующий день он с энтузиазмом принялся за работу. Такой участок вдохновлял на ударный труд.

За три месяца Игорь собрал эфедры столько, сколько в Киргизии собирал за год, да и то не всегда. В лесхозе удивились. Не ожидали от новичка таких результатов. Никогда не держал он в руках так много денег. Игорь поехал во Фрунзе.

Отец ему обрадовался.

– Наконец-то! Приехал! Как долго тебя не было! Я уже не знал, что думать.

В квартире был беспорядок. На полу стояли пустые бутылки. Лунин поспешил их убрать.

– Расстались мы с Оксаной, – без обиняков сообщил он. – Поехал я с ней в Москву. Как мы и планировали. И в дороге мы разругались. Стали в поезде за ней молодые ухаживать. И она с удовольствием их ухаживания принимала, кокетничала с ними. В Москву мы приехали врагами. Тут же расстались. Все это привело к страшной депрессии. В мои годы подобные удары получать нельзя, душевные раны уже не заживают. Я до сих пор в себя не приду… Меня называют идеалистом. Да, всегда мне хочется, чтобы отношения были идеальными. Я все готов сделать, чтобы их такими сохранить. И всегда они разрушаются. Всегда!.. – Лунин немного помолчал. – А мне инвалидность по зрению присвоили.

Игорь купил телевизор, самый большой, какой нашелся во Фрунзе. Купил отцу костюм.

Каждый день они устраивали маленькие пиры. Но без выпивки. Пока Игорь жил дома, Лунин не выпил ни разу. Утром Лунин отправлялся на базар. Для него это было удовольствием и развлечением. Покупал дорогие продукты. Старался приготовить из них редкие, изысканные блюда. Всячески украшал стол. Овощи, например, нарезал аккуратными кубиками, ромбиками, распустившимися цветками. Деньги давал Игорь, которому нравилось ими сорить. И они быстро таяли.

Через неделю Игорь собрался в Таджикистан. Накануне отъезда Лунин сказал:

– Я подумал и пришел к такому решению: мне надо с тобой в горы поехать. –  Он волновался. Боялся, очевидно, наткнуться на отказ. – Буду тебе помогать чикинду собирать. Силы у меня еще есть. И, главное, стаж я там наберу и буду пенсию получать. Мне пять лет стажа не хватает. Именно так надо сделать… Я тут один пропадаю!

Однако Игорь, под различными предлогами, на это не пошел. Он дорожил своим одиночеством. Как ни уговаривал Лунин, Игорь уехал один.
 
5
 
В августе Игорь влюбился. Он ехал в автобусе Шурча-Пенджикент. Надо было купить продукты. Здесь, на равнине, стояла сорокоградусная жара. В горах было несколько прохладнее.

– Таджикистан – богатая страна. Фрукты, овощи – сколько хочешь… Хлопок, табак, – говорил сидевший рядом Хол, молодой красивый таджик из кишлака Вору. Он показывал на разложенные на обочине огромные дыни и арбузы. Их продавали удивительно дешево. –  А в России что есть? Только леса.

На Холе были джинсы и модная рубашка. Большинство сельских таджиков круглый год ходили в длинных полосатых ватных халатах. Зимой они защищают от холода, летом – от жары. Но часть молодежи предпочитало одеваться по-европейски.

– Главное для процветания государства – наука, тяжелая промышленность и нефть, – сухо возразил Игорь. Хол был ему несимпатичен.

На остановке в автобус вошел Мирзо из Хуморигунга. Дружески поздоровался с Холом и Игорем. Заговорил по-таджикски с Холом. Говорили быстро, и  Игорь, хотя и  знал уже довольно много таджикских слов, понимал с трудом. Мирзо спросил о какой-то Марине. Или Игорь ослышался? На выразительном лице Хола изобразилось пренебрежение, чуть ли не презрение. Он ответил и самодовольно засмеялся. Мирзо остался серьезным. Даже неодобрительно, как показалось Игорю, покачал головой.

Ехали с задержками. На очередной остановке в автобус долго садилась и рассаживалась группа московских туристов с громоздкими рюкзаками, снабженными металлическим дугами. Летом в Таджикистане был наплыв туристов. Из разных концов СССР, из Восточной Европы, даже из западных стран. Со своей горы Игорь видел их ежедневно.

Не проехали и пяти минут, как автобус снова остановился. Оказалось, в доме у дороги отмечают какое-то семейное торжество, и пассажиров приглашают принять в нем участие. Все, включая туристов и водителя, вышли и прошли в просторный внутренний двор. На расстеленных на земле подстилках сидели, подогнув ноги, или полулежали многочисленные гости. Перед ними на скатертях и отрезках материи стояли миски с пловом и салатом. Нашлось место и пассажирам автобуса. После плова подали чай, фрукты, восточные сладости. Сельские таджики жили скромно, экономили, деньги откладывали на семейные праздники. А вот их отмечали с размахом, ничего не жалели.

Когда автобус затормозил на следующей остановке, Хол с оттенком пренебрежения произнес:

 – Люли!
Люли – таджикские цыгане. Говорят по-таджикски. Исповедуют ислам. Недалеко от Пенджикента был их кишлак. Женщины и девушки побирались по таджикским кишлакам. Люли не считали это позором.

В автобус шумно залезли пять цыганок с большими узлами, наполненными лепешками и другими продуктами – выпрошенным подаянием. На них были бедные, неопрятные платья и шаровары, поношенные галоши. Платья имели глубокий вырез. У одной цыганки даже вывалилась грудь, когда она затаскивала узел в автобус.

Таджички одевались чище и наряднее.
А мужчины люли ходили по Пенджикенту в джинсах и ботинках на высоких каблуках.

Лица у всех пяти были привлекательными. Одна, высокая, стройная, смуглая, с ярко-зелеными глазами, была просто красавицей. Другие цыганки называли ее Зебо.

Она села на соседнее сиденье впереди. Хол брезгливо скривил губы. Спросил  по-таджикски, моются ли они когда-нибудь. 
Она быстро повернулась, гордо вскинула голову, взмахнув лохматыми иссиня-черными волосами. Глаза вспыхнули. Цыганка горячо проговорила что-то в ответ. Игорь уловил смысл. Зебо  говорила, что настоящие мужчины перевелись, что раньше мужчина девушке такое ни за что не сказал бы.  Хол только посмеивался.

На последней остановке перед Пенджикентом цыганки вышли. Так же шумно как вошли.

Игорь обычно ночевал в гостинице, к себе возвращался на следующий день. Теперь же лесхозная машина отвезла его этим же вечером в кишлак, где жил помощник лесничего. Он оставлял его ночевать, говорил, что утром в кишлак Вору поедет колхозный грузовик. Но Игорь решил идти домой. Неловко ему было долго гостить у помощника лесничего. И он посчитал, что лучше трехчасовая ходьба отсюда до хижины в ночную прохладу, чем часовая от поворота на Вору под палящим солнцем.

Ночь была лунная, звездная. Приятно обдувал свежий ветерок. Игорь шел размеренным шагом, время от времени поправляя набитый продуктами рюкзак за спиной, и задумчиво глядел на дорогу перед собой.

Он думал о Зебо. Он в нее влюбился! Ему нужно было в кого-то влюбиться. Душа требовала. Зебо соответствовала его идеалу. Красивая пылкая гордая брюнетка. Он знает, в каком кишлаке она живет, знает ее имя. Остается только найти ее и сделать предложение. Да, экзотическая будет у него жена. Хотя почему? Многие влюблялись в цыганок. Граф Сергей Николаевич Толстой, брат писателя, женился на цыганке. Выкупил ее у табора. А если родные Зебо не согласятся на брак с ним, неверным, кофиром? Наверняка не согласятся.
Игорь представил себе, как он похищает Зебо (с ее согласия, разумеется), как за ними гонятся, как они, чудом преодолев все препоны, добираются до Фрунзе. Отец неприятно поражен. Но Зебо, восточная женщина, относится к нему с почтением и послушанием и этим завоевывает его расположение. Они живут дружно и счастливо. Сюжет получался увлекательным. Хоть садись и пиши рассказ.
А если он ей  не понравится? В автобусе она не обратила на него внимания. А если  она уже замужем?

Игорь резко остановился. У дороги на плоском камне сидела девушка. Она низко опустила голову и плакала навзрыд. Густые длинные волосы – каштановые, как показалось Игорю в неверном свете луны, – скрывали лицо.
На ней были таджикские шаровары и платье, а на ногах – кроссовки. Сельские таджички кроссовок не носят.

Он подошел. Таджичка не слышала его шагов: рядом шумела речка.

– Могу я вам чем-то помочь? – спросил Игорь по-таджикски.

Девушка вскочила, отпрянула. Со страхом глядела на него широко открытыми серыми глазами. Лицо у нее было юное, нежное, красивое. И типично славянское. Постепенно она несколько успокоилась. Видимо, его внешность внушала доверие.

– Я русская, – тихо сказала она.

– Марина? – догадался Игорь. Он вспомнил разговор в автобусе.

Девушка удивленно подняла брови.

– Да.

– Что-то случилось?

Девушка снова села. Игорь снял рюкзак и присел на соседний камень.

Здесь была развилка дорог. Дорога налево вела в Хуморигунг, дорога направо поднималась серпантином высоко в гору. За этой горой, отрезанный от всего мира, лежал кишлак Вору. Нигде не чувствовал Игорь себя таким чужаком как там. Он предпочитал в Вору не появляться.

Всхлипывая, с опаской поглядывая на этот серпантин, торопясь, девушка рассказала свою историю. Рассказала откровенно. Видимо, ей надо было излить душу, пусть даже незнакомому человеку. Марина была из небольшого сибирского городка. Там проходил службу Хол. Он легко соблазнил ее, девушку неопытную и наивную. Обещал жениться. Когда Хол демобилизовался, она сбежала из дома и поехала с ним. Сама на этом настояла. Марина его очень любила. Родители Хола встретили ее враждебно. Полмесяца она прожила у них, непонятно в качестве кого. Наконец, Хол объявил, что родители никогда не согласятся на их брак, что они нашли ему невесту, скоро будет свадьба, а ей надо уйти. Он дал ей денег на дорогу домой. Она ушла, но не уехала. Не могла  расстаться с ним окончательно. Надеялась, что Хол передумает. Ее приютил родственник Хола, беззубый, но крепкий еще старик. Он жил один в доме на краю Вору. Марина ловила Хола на улочках кишлака, говорила о своей любви. Такие встречи вызывали у него лишь раздражение. Марина поняла, что Хол никогда ее не любил и не собирался на ней жениться. Старик стал к ней приставать. Настаивал, чтобы она стала его женой. Марина решила наконец-то уехать. Но старик ее не отпустил. Стал запирать, когда куда-нибудь уходил. Этой ночью ей удалось сбежать.

Пока Марина говорила, Игорь не сводил с нее глаз. В лунном свете она была очень красива. Он влюбился. Второй раз в течение суток.

– Куда вы ночью пойдете? – сказал Игорь. – Переночуйте у меня. Я живу недалеко. Марина согласилась.

Она осталась у него!

Для него жизнь в горах всегда была наполнена поэзией. Теперь она стала поэтичной вдвойне. Он ощущал бурную радость.

Зебо он забыл.

Он отправился в Рудаки, ближайший крупный кишлак, купил в местном магазине европейскую одежду для Марины и всяких лакомств.

На работу он не ходил. Решил устроить себе отпуск.

Но постепенно радость его убавлялась. Они были вместе, но душа Марины оставалась для него чужой. Девушка его не полюбила. Он объяснял это тем, что она продолжает любить Хола.

Игорь сделал ей предложение. И не услышал в ответ ничего определенного. Впервые задумался он о своем возрасте. Он всегда ощущал себя молодым. А ведь ему было уже за тридцать. Наверно, восемнадцатилетней Марине он казался старым.

Девушка все время была молчаливой, печальной, погруженной в себя. Думала, очевидно, о своей несчастной любви. Наверно, угнетала ее и неустроенность быта, необходимость экономить воду. С тех пор, как в марте растаял последний снег, Игорь брал воду в реке. Наполнял бидон и две десятилитровые пластмассовые канистры и лез в гору. Бидон и канистра – в руках, другая канистра – в рюкзаке. Марине он сразу сказал, что она может расходовать воду сколько угодно. Готов был ради нее хоть несколько раз в день ходить за водой. Но девушка его жалела и воду экономила.

Ничего ее здесь не привлекало. Кроме, пожалуй, возможности загорать обнаженной.
Игорь не знал, как ее развеселить.

– А что если нам турпоход устроить? – сказал он однажды. И показал на живописное ущелье напротив. Почти все туристские группы туда сворачивали. – В конце этого ущелья есть два маленьких озера. Говорят, очень красивые. А за перевалом – озеро Искандеркуль. В честь Александра Македонского назвали. Он по этим горам с войском проходил. Из Европы приезжают посмотреть. А мы рядом. Нам сам бог велел. До Искандеркуля слишком далеко, а вот на эти два озерца можно взглянуть. Как ты на это сморишь?

Марина вздохнула.

– Если честно, никакого желания нет.

Как нарочно, почти каждый день то приползал к лачуге скорпион, то прибегала фаланга. При виде этих паукообразных Марина пронзительно визжала.

Как-то утром Игорь на очаге, сложенном из камней перед хижиной, готовил завтрак. Летом он пользовался только им. Марина еще спала.

Вдруг раздался ее вопль. Она выскочила из лачуги. В глазах был ужас.

– Там… змея, – пролепетала Марина.

Он взял палку и осторожно залез в хижину. У стены свернулся в кольца и угрожающе шипел щитомордник. Игорь с помощью палки выгнал змею наружу. Попытался убить, но она успел скрыться между камней.

– Почему ты дал ей уползти? – стала упрекать его Марина. – Она же вернется.

– Проворная очень!.. Это щитомордник. Его укус для человека не смертелен. Через неделю полное выздоровление наступает.

– Спасибо, успокоил, – буркнула девушка.

Однажды за завтраком Игорь сказал, улыбаясь:

– Кошмар сегодня приснился. Кругом подстерегают меня смертельные опасности. И я во сне думаю: «Что-то совсем мое дело плохо. Нет, лучше я проснусь». И проснулся.

Он засмеялся. Марина даже не улыбнулась. Она молча, со скучающим видом, продолжала пить маленькими глотками чай.

– Месяц назад видел похожий сон, – продолжал Игорь уже не так весело. – Я оказываюсь в безвыходном положении. Гибель кажется неизбежной. Мучительно ищу выход и не нахожу. И в последний момент меня осеняет. Один выход все же есть. Просто надо проснуться! И я проснулся.  – Он стал наливать в свою кружку чай.

Марина вяло махнула рукой. Проговорила уныло:

– Это ты придумал. Не бывает таких снов. – И неожиданно добавила: – Я поеду домой.

Игорь застыл с чайником в руке.

Марину он не удерживал.

Кажется, она чувствовала себя виноватой перед ним. Игорь поспешил  заверить девушку, что он на нее не в обиде, что все хорошо. На самом деле он страдал.

Он проводил ее до Пенджикента, посадил в самаркандский автобус. Расстались они дружески. На прощание Марина крепко его поцеловала.

На следующий день он полез на высокую гору. Близлежащую эфедру Игорь давно сжал. Попробовал работать, но все валилось из рук. Он спустился к лачуге. Думал только о Марине. Все напоминало о ней. Он то сидел возле очага, грустно уставившись в одну точку, то ходил взад и вперед перед хижиной. Впервые за долгое время заболело сердце.
 
6                                                                   
 
Одним сумрачным ноябрьским днем явился Федоров. Он время от времени  приходил в гости, обязательно с шахматами. Они часами играли. Федорову нравилась лачуга Игоря. В ней было тепло и уютно.

Со временем Игорь благоустроил свое жилище. Из толстых досок сделал дверь. Поставил печку-буржуйку. И ее, и доски дал Федоров. Соорудил лежанку – сложил из камней и обмазал глиной. В ней зигзагами проходил из буржуйки дымоход. Трубы он купил в Пенджикенте. Получилась корейская печь. Почти все тепло оставалось в ней. Достаточно было сварить ужин, и лежанка оставалась горячей до утра. А если он топил долго, она буквально раскалялась. Кто-то бросил возле речки металлический ящик. Игорь притащил его в лачугу. Он служил и обеденным столом, и хранилищем продуктов. На нем стояла керосиновая лампа.

Федоров достал из рюкзака шахматы и сверток.

– Тося блинов напекла, тебе вот передала.

Они стали играть на лежанке в шахматы.

– А у тебя теплее, чем у меня, – сказал Федоров, сделал ход и взял с лежанки книгу. Усмехнулся. – Бабе́ль. Вот наградил господь фамилией!

– Нет, ударение на первом слоге, – откликнулся Игорь. – Талантливый писатель. О красной коннице правдиво написал. И этим нажил себе много врагов. Буденного в том числе. Бабеля в сороковом расстреляли. Сколько замечательных людей Сталин уничтожил!

– Значит, они врагами были. Сталин зря не расстреливал. Он страну укреплял.

– Укреплял? Тем, что десятки тысяч лучших офицеров репрессировал? Ведь в начале войны страшная катастрофа произошла. Наши войска везде попадали в окружение. Миллионы оказались в плену. Прежде всего потому, что не хватало знающих, опытных офицеров. На всех уровнях не хватало.

– Сталин Гитлера победил. Этим все сказано. – Федоров отложил книгу. – Твой ход, – напомнил он, как бы предлагая закончить дискуссию. Но Игорь не мог остановиться. Его всегда возмущала всякая защита Сталина. Для Игоря он был лакмусовой бумажкой. Он определял суть человека по тому, как тот относится к Сталину. И если человек оказывался сталинистом, он падал в его глазах.

– Победа не снимает с него вину за преступления. Не было в истории другого такого властителя, который бы столько собственного народа истребил. Он узаконил пытки. Разрешил расстреливать с двенадцати лет. С двенадцати! Сажал за малейшее свободомыслие. Люди жили в страхе. Не понимаю, как можно оправдывать Сталина. Любой справедливый, благородный человек не может испытывать к нему никаких других чувств, кроме ненависти.

В глазах Федорова вспыхнул злобный огонек.

– Пытки в то время нужны были. Чтобы заговоры раскрывать. Кругом же были враги. Буржуи недобитые, шпионы. Правильная у Сталина политика была.

– Вся его политика – это попрание таких понятий как справедливость, свобода, милосердие.

– Ты споришь как твой батя. Когда он чувствует, что я его фактами к стенке припер, сразу начинает о высоких материях болтать.

– Болтать? О моем отце в таком тоне говорить не надо.

– А иначе это не назовешь. Он такой болтовней хочет от сути…

– Я же сказал: «Об отце так не говорите», – раздельно и медленно произнес Игорь.

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Во взгляде Федорова был вызов. И насмешка.

– Как хочу, так и буду говорить, – пренебрежительно сказал он.

У Игоря заколотилось сердце. Он встал. Стоял согнувшись – потолок был слишком низкий. Федоров напрягся, но продолжал глядеть насмешливо.

– Нехороший вы человек, – сильно волнуясь, проговорил Игорь. – Больше сюда не приходите.

Он выбрался из хижины и пошел вверх по склону. Федоров стал насвистывать.

Весь оставшийся день Игорь скатывал, сталкивал, стаскивал мешки с эфедрой к дороге. Домой пришел в густых сумерках. К его радости, Федорова не было.

Он решил: как только сдаст заготовленную эфедру, сразу уволится и уедет.

Прошла неделя. Федоров не появлялся.

Как-то в полдень  с дороги донесся вдруг женский голос:

– Иго-орь!.. Иго-орь!

Ему показалось, что это кричит Марина. «Оценила меня в разлуке и вернулась!» Но в следующий миг Игорь, не без разочарования, узнал голос Тося. Он вылез из лачуги,  увидел на дороге колхозный грузовик, рядом с ним Тосю. Сбежал вниз.

– Я сейчас во Фрунзе уезжаю, – скоро и горячо заговорила она. – Мама моя заболела тяжело… Еле уговорила здесь остановиться… Шофер торопится: Гульчехру в роддом везет… – В кабине рядом с водителем сидела молодая таджичка из Хуморигунга. – Знаю, что вы с Юрой поссорились. Из-за его языка поганого. Игорь, помиритесь! Я прошу! Он очень переживает. Но Юра первого шага к примирению не сделает. Он гордый. Так что тебе нужно инициативу проявить. Ты же младше… Вам надо вместе держаться. Он тебя очень уважает, Игорь! Ни о ком с таким уважением не говорит, как о тебе. И он любит тебя как сына. У него ведь своих детей нет. Да он и отца твоего по-своему уважает и любит, это чувствуется… Ты старайся не обращать внимания на его слова. Он и сам не рад, что у него такой язычок пакостный. Один раз у меня терпение лопнуло. Я собралась от него уходить. Так он побледнел как смерть, стал уговаривать остаться. Говорил, что любит. Что, мол, это он без зла, просто у него привычка такая. И я осталась. Теперь стараюсь мимо ушей все пропускать. Хотя это тяжело, конечно…

Водитель высунулся из кабины.

– Ехать надо.

– Да-да, сейчас… Игорь, обещаешь, что с ним помиришься?

Игорь смутился. Он не хотел мириться с Федоровым. Он вычеркнул его из своей жизни.

– Я подумаю над вашими словами.

Она с укором взглянула на него.

– Подумай, обязательно подумай!

Они тепло попрощались. Тося уехала.

В конце декабря ударили морозы.

Игорь сильно простудился. Но еще два дня продолжал сталкивать мешки. Потом слег. Лежал в жару, в полузабытьи.

Его пробудил мужественный голос:

– Ты живой, друг?

Это был чабан Хайрулло, его ближайший сосед. Он жил в километре от него, у дороги, в доме, сложенном из камней. Высокий, крепкий, с курчавой рыжей бородой и серыми глазами, глядевшими всегда твердо и бесстрашно, Хайрулло напоминал Игорю басмача. Если чабан пас коз на этой стороне ущелья, их дороги иногда пересекались.

Удивительно, но зимой козы находили себе корм. Ели высохшую траву, кору и, главным образом, эфедру – растение вечнозеленое. Некоторые козы даже пытались вытащить эфедру из мешков.

Видя, что Игорь живет здесь и работает в такой мороз, Хайрулло проникся к нему уважением.

Таджик залез в лачугу. Они поздоровались. Игорь всегда пожимал руку порывисто, крепко, с искренним чувством. И если какой-нибудь мужчина отвечал ему ленивым, вялым, чуть ли не жеманным рукопожатием, это его неприятно поражало. Теперь крепкого мужского рукопожатия не получилось: рука дрожала мелкой дрожью. Он весь дрожал. Зубы лязгали. Хайрулло смотрел на него с сердобольным видом.

– Вах-вах… Плохое твое дело, друг. Лекарство есть?

– Нет.

Игорь считал, что безвредных лекарств не бывает, и старался обходиться без них.

– У меня тоже нет. Я никогда не болею.  Водка есть?

– Нет.

– Один русский говорил: «Самое хорошее лекарство – водка». Но водка у нас не бывает. Давай, мой брат тебя в Хуморигунг отвезет. На ишаке.

– Нет, спасибо. Мне надо лежать. Да вы не беспокойтесь. Завтра или послезавтра все пройдет.

Таджик с сомнением покачал головой.

– Сегодня брат хотел в Хуморигунг поехать. Он Юре скажет про тебя… Вах-вах-вах. Пятнадцать лет такой холод не был. Волки злые стали. Две мои козы вчера съели. Тогда, когда холод был, Тош – Содика сын – из армии приехал. Отпуск получил. Вечер у друга был, в Рудаки. Ночью в Хуморигунг пошел. Утро не хотел ждать. О папе-маме сильно скучал. Не дошел. Волки съели.

Оставив Игорю кусок вареной козлятины, Хайрулло ушел.

Ночью наступил кризис. Иногда появлялось ощущение, что жизнь уходит из него. Он впал в забытье.

А утром проснулся здоровым. Лишь слабость осталась.

Пришел Хайрулло. Он был серьезен и сумрачен. В руке таджик держал рюкзак Федорова, почти пустой.

– Как чувствуешь?

– Выздоровел.

– Это хорошо.

Хайрулло замолчал. Как будто не решался продолжить разговор. Наконец, мрачно произнес:

– Юру волки съели. Только кости на дороге нашли. Закопали сейчас под скалой. На могилу черный камень положили. Увидишь. Когда брат ему сказал, он сразу к тебе пошел. Уже темно было. Ему все сказали: «Не ходи сейчас. Ходи утром». Про Тоша  сказали. Он не послушал. Пошел. О тебе очень беспокоился. Это тебе нес.

Он отдал рюкзак и ушел.

«Теперь можно не увольняться», – мелькнула, мысль. Игорь устыдился ее. Минут пять он сидел не шелохнувшись. Потом развязал рюкзак. В нем был аспирин, банка облепихового варенья и банка тушенки.

Игоря охватило чувство вины перед Федоровым. Теперь он считал себя зачинщиком ссоры. Ведь он сказал, что благородный человек Сталина может только ненавидеть. То есть обвинил Федорова в неблагородстве! Конечно, тот рассердился. Со стыдом вспомнил он и свои  августовские визиты в Хуморигунг.

После расставания с Мариной у Игоря было очень тоскливо на душе. И он зачастил к Федорову. Приходил рано утром, пока Федоров и Тося не ушли на работу, и оставался до вечера. Они были ему искренне рады. Он чувствовал себя окруженным вниманием и любовью. И воспринимал это как должное. Игорь с детства был избалован вниманием. И как-то не задумывался он тогда над тем, что ломает их рабочий график. «Ну вот, отдохнули сегодня. Теперь надо неделю хорошо поработать»,  – сказала как-то с улыбкой Тося. Это был намек. Игорь тогда не придал этим словам значения, продолжал часто приходить. И он поедал их продукты! А доставка продуктов всегда была главной проблемой. Надо было тащить их на себе от того места, где грузотакси сворачивает к кишлаку Вору. Когда Игорь осенью получил деньги, он хотел привезти им из Пенджикента рюкзак продуктов и уже потом отправиться во Фрунзе. Но он эту мысль отверг, посчитал, что это будет выглядеть странно, неестественно. Хотя что может быть естественнее желания отдать долг. Сейчас он жалел, что не привез. Визиты Игоря продолжались дней десять. Затем он взялся за работу. И за все это время Федоров не выказал ни малейшего недовольства.

«Всегда он был готов сделать мне доброе дело, помочь, – думал Игорь. – А ведь он был мне другом, – только сейчас понял он. – Единственным другом».
 
7    
 
Перестройку Игорь встретил с радостью. Его казалось бы несбыточные мечты неожиданно начали сбываться. Люди теперь могли свободно выражать свое мнение, их не преследовали за убеждения. Издавались ранее запрещенные книги советских и зарубежных писателей. Были узаконены предпринимательство и частная собственность. Можно было беспрепятственно выезжать за границу. Были выведены войска из Афганистана. Закончилась холодная война. Он восхищался Горбачевым.

Впрочем, не все ему нравилось.

Даже он, непьющий, не одобрил антиалкогольную компанию, приведшую к небывалым очередям, давкам и дракам в магазинах, к варварским вырубкам виноградников.

Вопреки ожиданиям, уровень жизни снижался. Пустые полки стали обычным явлением.
Усиливались националистические и сепаратистские настроения. Время от времени вспыхивали межнациональные конфликты. В Нагорном Карабахе, Сумгаите и Баку – между азербайджанцами и армянами, в Фергане – между узбеками и турками-месхетинцами, в Новом Узгене – между казахами и кавказцами. «Хорошо хоть, что русских не трогают», – приходила  Игорю эгоистичная мысль. Но в феврале 1990 года в Душанбе объектом нападений стали как раз русские. Отзвук этих событий докатился до Хуморигунга. Некоторые молодые местные таджики стали относиться к нему с плохо скрытой  враждебностью. Два раза, когда он отлучался в Пенджикент, его эфедру вытряхивали из мешков. Никогда раньше такого не случалось. Он решил уволиться. В лесхозе его долго уговаривали остаться, однако он не изменил своего решения.

Дома Игорь стал выпиливать из фанеры разделочные доски. Одну сторону разрисовывал гуашью и покрывал лаком. Сдавал их в хозяйственные магазины. Так он зарабатывал на существование.

Удивительно, но Игорь не жалел о горах. Ему нравилась его новая жизнь. «Почему я раньше не уволился?» – спрашивал он себя. Впрочем, горы снились ему почти каждую ночь.

В августе 1991 произошел путч ГКЧП. Горбачев был изолирован в Крыму. Путчисты выступали против радикальных перемен. Как желал Игорь их поражения, как беспокоился о судьбе Горбачева! Путч подавил президент РСФСР Ельцин.

К Ельцину у Игоря было двойственное отношение. Он уважал его за разгром ГКЧП, за решительную борьбу с коммунистической партией. По сравнению с Горбачевым Ельцин выглядел более сильным, волевым, последовательным. Но настораживало его стремление ослабить власть Горбачева, сепаратизм.

8 декабря президенты России, Украины и Белоруссии в Беловежской Пуще провозгласили создание Содружества Независимых Государств. Инициатива исходила от Украины. Страна развалилась.

– Всегда мечтал за границей побывать. Ну вот, теперь я за границей, – невесело пошутил Игорь.

– Да, оказались за рубежом, не выходя из дома, – в тон ему ответил Лунин. – У меня Ельцин всегда недоверие вызывал.

– Проигнорировали они мартовский референдум, – продолжал Игорь. – А ведь тогда большинство населения высказалось за сохранение Советского Союза. Думаю, подписывая Беловежское соглашение, Ельцин две цели преследовал. Во-первых, он хочет окончательно отстранить от власти Горбачева и править единолично. Во-вторых, считает, наверно, что России полезно обособиться: не будут уплывать средства и ресурсы в другие республики.

На следующий день Лунин сказал убежденным и решительным тоном:

– Игорь, надо нам перебираться в Россию. В Саратов. Вера поможет.

– А с мумие что ты будешь делать? В Киргизии вышел указ о запрещении вывоза мумие за пределы республики. Одного даже осудили за это … И вообще… Не готов я еще к этому.

Лунин промолчал.

В первые годы независимости Киргизии многие принятые законы и указы, касающиеся социальной сферы,  носили декларативный, популистский характер, не были финансово обеспечены и не работали. Но один указ, согласно которому инвалидам по зрению трудовая пенсия назначалась при наличии двадцати лет стажа, а не двадцати пяти, очень помог. Лунин наконец-то стал получать пенсию.

Как-то Игорь задумчиво шел по городу, Смотрел вниз, лишь изредка бросал рассеянные взгляды на разложенные на газетах и тряпках вещи. Странное зрелище являли улицы Бишкека. Так теперь назывался Фрунзе. По обеим сторонам тротуаров длинными вереницами сидели горожане, продавали свои пожитки, от курток до пуговиц. Пользуясь перестроечным правилом «Разрешено все, что не запрещено законом», на перекрестках свободно торговали порнографическим журналами, самодельными в основном. Они лежали в развернутом виде. Их видели дети. Сидели на тротуарах и  таджикские цыганки, часто с маленькими детьми. Они просили милостыню. Люли заполонили город: в Таджикистане шла гражданская война. На каждой цыганке Игорь задерживал взгляд. А вдруг это Зебо?

Он думал о работе. Надо было менять вид деятельности.

После распада СССР рвались налаженные экономические связи. Каждая  республика наивно полагала, что эти связи ей невыгодны, что ее продукция оценена слишком дешево, что разорвав их, она заживет лучше. Политики националистического толка даже утверждали, что в советскую эпоху Россия грабила другие республики. А ведь на самом деле она большинство из них дотировала. В РСФСР жилось труднее всего.

Все надеялись выиграть от разрыва старых экономических отношений. Но все проиграли. Жить стало еще хуже. В Киргизии это было очень заметно.
Цены удивляли. Месячная зарплата медсестры составляла 24 сома, а килограмм мяса стоил 35. Подорожало все. Фанера в том числе. Она поступала из России. Изготовление кухонных досок стало нерентабельным.

Лишь в книжных магазинах происходила уценка. Можно было увидеть произведения талантливых писателей, например «Петербург» Андрея Белого, оцененные в один тыйын! Тыйын по-киргизски копейка. И даже по такой символической цене их не покупали. Магазин "Букинист" был забит старыми книгами до отказа. Все кинулись их сдавать. Людям стало не до книг. Надо было выживать.

Расцвела преступность. Стали обыденными понятия: рейдерский захват, киллер, ОПГ.
В их подъезде поселился бывший подполковник юстиции – вежливый, достаточно интеллигентный татарин. Он любил выпить. Из-за этого потерял работу  и семью. Стал зарабатывать на жизнь юридическими консультациями. Но, по той же причине, клиентов находил все меньше и меньше. Иногда он занимал у Луниных на бутылку. К нему зачастили подозрительные люди. Однажды он пришел с расстроенным и встревоженным лицом.

– Вся надежда на вас! Меня на счетчик хотят поставить…

– На счетчик? – переспросил Лунин-старший.

– Если я сегодня вечером не отдам долг, 800 сомов,  они включат счетчик. – Тогда это были большие деньги. – То есть огромные проценты будут начисляться. За каждый день. Это страшное дело. Денег у меня сейчас нет. В долг никто не хочет давать. – Он развел руки в стороны. И повторил: – Вся надежда на вас. Долг я быстро верну. Деньги у меня будут: я квартиру хочу продать.

Лунины дали подполковнику нужную сумму. Почти все деньги отдали, какие  у них тогда были. Татарин горячо поблагодарил. Уходя, сказал:

– Я вас раскусил. Вы – интеллигенты высшего порядка.

Долг он не отдал. Не успел. Его забили насмерть на улице Кулатова…

– Лунин? Игорь? – раздался вдруг за спиной глухой голос. В нем звучало сомнение. Он обернулся. Это был Витя Требушной. Они вместе  занимались в шахматном кружке. Встречались за доской на соревнованиях. Игорь узнал его сразу, хотя они не виделись четверть века. Они засыпали друг друга вопросами, вспомнили общих знакомых.   Заговорили о работе. 

– Инструктором шахматного клуба трудиться не желаешь? – спросил Требушной. – Я сейчас директор клуба. Будешь шахматы выдавать, турниры проводить.

Игорь согласился.

8
 
Прошло восемь лет.

Много событий произошло за это время на территории бывшего Союза. Россия пережила противостояние Ельцина и Верховного Совета, закончившееся стрельбой танков по Дому Советов и разгоном депутатов, чеченскую войну, теракты, дефолт.
СНГ, в которое сразу после его образования вошли все бывшие советские республики, кроме прибалтийских, становилось формальным объединением. Впрочем, президент Киргизии Аскар Акаев неизменно выступал за дружбу с Россией. Даже как-то сказал: «Россия дана нам Богом». К Акаеву – интеллигенту и интеллектуалу, талантливому ученому – Лунины относились с симпатией.
Обычным явлением стала трудовая миграция. Киргизы, таджики, узбеки уезжали в Россию на заработки. Там зарплата была заметно выше.
А жизнь Луниных изменилась мало. Игорь работал в шахматном клубе. Он вернулся к изучению шахматной теории. Стал кандидатом в мастера. Лунину нравилась работа сына. «Инструктор шахматного клуба» звучало престижней, чем «рабочий лесхоза». Жену Игорь все еще не нашел.

Лунин разменял девятый десяток. Он почти не видел. Ему сделали операции на оба глаза, но это мало помогло. Его беспокоила экзема. Ноги были в незаживающих ссадинах. Однако он полностью сохранил ясность ума и жизненную энергию. Все внутренние органы работали как в молодости. Он поставил перед собой цель – дожить до девяноста лет. Неинтересно было жить без цели. Для этого он старался побольше находиться на балконе, избегал слишком жирной и соленой пищи. От спиртного он давно отказался. Не ощущал в этом потребности. Лунин всегда готов был пошутить, Но выражение его лица с каждым годом становилось трагичнее.
Лунин мужественно переносил слепоту, экземный зуд, головные глаукомные боли. Его больше мучила боль душевная. У Лунина было два горя. Первое горе, давнишнее, – отчужденность сына.

Игорь заботился о нем. Регулярно закапывал в глаза пилокарпин. Натирал на терке морковь. Он где-то прочитал, что содержащийся в ней каротин помогает при глазных болезнях. Следил, чтобы не кончался лоринден. Каждый день читал Лунину книги. Эти чтения тот ждал с нетерпением.

Но между ними пролегала стена. Игорь редко первым начинал разговор. Отвечал коротко и сдержано. После ссоры из-за Вари он с отцом по-другому, за редким исключением, не разговаривал. Обычно они молчали. Сколько раз пытался Лунин разрушить эту стену. Вкладывал в эти попытки всю свою любовь, употреблял все свое обаяние. Лишь гордостью не поступался. И каждый раз сын только еще больше отдалялся. И Лунин прекратил попытки.

Ему все чаще приходила невыносимая мысль, что он сыну в тягость. Лунин старался не обременять его лишними просьбами, по возможности все делал сам.

Второе горе пришло не так давно. Как все люди в его возрасте, Лунин стал подводить итоги прожитой жизни. И понял, что жизнь не удалась.  Он вспоминал свои юношеские мечты, ощущение безграничных сил, уверенность в особом предназначении. Ничего он добился! Даже как специалист по мумие. Фильм не создал, диссертацию не написал. Он умрет никому неизвестным. Исчезнет бесследно. А дело его жизни? Да, он создал  честного, порядочного человека. Но не идеального, как он мечтал. Идеальный человек не может так относиться к родному отцу. Последняя мысль объединяла оба горя.

Как-то пришла Жыпара. Вид у нее был озабоченный. Игорь находился в клубе. 

– Вы бороду отрастили? – прежде всего сказала она, думая о чем-то своем. Лунин носил теперь седую бороду клином. – Как вы живете, Вадим Александрович?

– Все хорошо, – ответил Лунин. Ему так хотелось пожаловаться на сына, на его холодность. Даже поплакать хотелось на ее плече. Но он не желал выносить сор из избы.

Жыпара вздохнула и заговорила о своей беде. Урмату опять грозила тюрьма. Он избил какого-то южанина в пьяной драке. Сломал нос. Выбил зубы. Родственники потерпевшего поставили ультиматум: либо они получают компенсацию, либо пишут заявление в милицию. Сумму они назвали большую. Жыпара ходила по знакомым и просила взаймы.

Жили Лунины скромно. Спрос на мумие резко упал. Вера его больше не продавала: оно у нее закончилось. Игорь зарабатывал в клубе немного. Но Лунин несколько лет копил деньги на свадебный подарок. Он считал, что когда сын женится, он должен подарить молодоженам подарок ценный, замечательный. Скорее всего, ковер. Пусть невестка проникнется к нему благодарностью, пусть знает, что он человек, достойный уважения, а не какая-нибудь обуза, не беспомощный старик. Эти деньги он отдал Жыпаре. Она горячо поблагодарила.
Жыпара приготовила чай. С выражением сострадания на лице смотрела она, как передвигается по комнате Лунин – неуверенно, вытянув вперед руку, как он ощупью ищет чайную ложку.

Жыпара стала рассказывать о своей жизни. Она работала уборщицей. Урмат перебивался случайными заработками. На постоянной работе не задерживался. Его увольняли за пьянство. Пил он все больше, бил ее все чаще. Она смирилась со своей судьбой.

– Хорошо, защитники мои подросли. Бекболотик и Уланчик меня всегда защищают. Их Урмат не бьет. Он вообще их ни разу пальцем не тронул. За это его можно похвалить. А больше и не за что. – На прощание она с чувством сказала: – Еще раз спасибо огромное. Я обязательно отдам. Я вас много лет знаю, Вадим Александрович. И из-за вас я поняла, какими добрыми, отзывчивыми могут быть русские.

Сыну об этом визите Лунин не сказал.

Несколько дней он находился в приподнятом настроении. Он был еще кому-то нужен, он мог еще приносить пользу!

В шахматный клуб можно было идти двумя путями. Один проходил мимо мусорных контейнеров. Недалеко от них иногда устраивали стоянку бездомные. Игорь предпочитал другой путь, но изредка, для разнообразия, выбирал этот. И как-то  встретил необычного бомжа.  Ни грязная всклокоченная борода, ни огромный синяк под глазом не могли скрыть благородство и утонченность его лица. Взгляд был скорбный, но полный достоинства. Весь день Игорь вспоминал эту мимолетную встречу. Не способен был думать ни о чем другом. Пытался угадать, что случилось с этим человеком. Он представлялся ему настоящим интеллигентом и  идеалистом. Наверное, потерял квартиру из-за своего благородства и прекраснодушия. Воображение живо рисовало подробности. Сам собой рождался сюжет для целой повести. И Игорь начал ее писать. Не мог не писать. Он вырезал из газет все статьи о бомжах. На работу ходил только мимо контейнеров. Изучал – издалека – и другие места их обитания. Он находился в состоянии эйфории. Чувствовал, что впервые в жизни занимается своим делом, тем, для чего он рожден.
Через три месяца повесть была готова. Он отнес рукопись в журнал «Литературный Кыргызстан». В советскую эпоху его главным редактором несколько лет был Чингиз Айтматов. В годы перестройки журнал был известен далеко за пределами Киргизии. Тираж доходил до 55 тысяч. В одной Москве было 15 тысяч подписчиков. Развал Союза ударил и по нему. Тираж резко упал. Но не упал уровень журнала. Игорь оставил свой номер телефона и стал с нетерпением ждать звонка. Если бы его повесть опубликовали, это было бы для него безмерным счастьем. Отцу о повести он ничего не сказал.

В редакции, в ожидании главного редактора, Игорь разговорился с высокой и очень худой женщиной с коротко подстриженными рыжими волосами. Лицо у нее было довольно привлекательным, несмотря на длинноватый нос и чересчур  тонкие губы. Ее  красили глаза. Глаза Зебо! Такие же зеленые, большие, живые. Только в ее глазах было больше мысли. Ей было лет тридцать пять. Звали ее Клава.
Она принесла свои стихи. Оказалось, шесть ее стихотворений уже были напечатаны в «Литературном Кыргызстане» два года назад. Отдав рукописи, они продолжили разговор  в Дубовом парке. Редакция журнала находилась рядом. Клава работала рекламным агентом. Пропагандировала какое-то импортное лекарство. Говорили они в основном о литературе. Иногда обсуждали скульптуры. Парк был усеян ими. Лет пятнадцать назад во Фрунзе проходил Всенародный симпозиум скульпторов. Скульптуры, привезенные со всего Союза, остались в парке. Первый раз встретил Игорь собеседника, к которому он не должен был приспосабливаться. Не считая отца. Они с Клавой понимали друг друга с полуслова. И все время Игорь помнил, что он разговаривает не с простой смертной, а с поэтессой, чьи стихи печатает солидный журнал.
Они ступали по опавшим листьям. Дул слабый, но холодный ветер. Клава посмотрела на низкие темные тучи.

– Дождь сегодня обещают. Не люблю дождь. У меня стих есть об этом. Называется: «Интенсивные осадки». Прочитать?

– Конечно!

Клава остановилась и, не сводя глаз со скульптуры льва с получеловеческим лицом, продекламировала:
 
   Разверзлись небесные хляби.
   Осадкам не видно конца.
   В ручьи вертикальные глядя,
   Пытаюсь не хмурить  лица.
 
   Дожди из души вымывают
   Наивный восторг бытия.
   Я в ливень грубею, мельчаю.
   Брюзга я… До ясного дня.
 
– Замечательно! – искренне восхитился Игорь. – Мне больше всего вертикальные ручьи понравились. – Клава улыбнулась.– Вы хорошо декламируете. Мне нравится, как читают стихи поэты. Вроде бы монотонно, без особого выражения. Но они подчеркивают мелодичность стиха. А актеры, стараясь прочитать выразительно, делают неуместные паузы, меняют ритм и тем самым безжалостно разрушают мелодичность.

– Абсолютно согласна. А мне нравится, как вы говорите, как фразы строите. Люблю правильную речь!

Они гуляли, пока не заморосил дождь. При прощании Клава записала номер его телефона. Давать свой она почему-то не захотела.

Прошел день, другой. Клава не звонила. Игорь не особенно расстраивался. Как женщина она была не в его вкусе.

Неожиданно она явилась в шахматный клуб. Клава была нарядно одета. В ушах – красивые и, видимо, дорогие сережки.

– Шахматам меня научите? – сказала она с улыбкой.

Ни способностей, ни интереса к шахматам у нее не оказалось. Но Клава продолжала приходить в клуб. Стала звонить Игорю домой. 
Однажды они остались в клубе одни. Клава вдруг схватила его руку, поднесла к губам и дважды поцеловала. Потом отпустила руку и тихо сказала:

– Я тебя люблю.

На следующий день он пришел к ней домой. У них загорелась любовь.

Тщеславие Игоря тешила мысль, что его любит поэтесса.

Во время его третьего визита зазвонил телефон в коридоре. Клава взяла трубку. Говорил твердый и властный мужской голос. Слов Игорь расслышать не мог.

– Да… Сделаю… – покорно отвечала Клава. – Да, Глебушка…

У Игоря заколотилось сердце. Его охватила жгучая ревность.

Клава положила трубку и вернулась.

– Это муж звонил.

Подчиняясь каким-то своим законам, ревность сразу утихла. Но теперь его мучило другое чувство. Уже уходя, он мрачно произнес:

– Я не знал, что ты замужем. Я не могу чужую семью разрушать. Мы должны расстаться.

Клава несколько секунд молча смотрела на него. Словно не верила, что он говорит серьезно. Потом желчно рассмеялась.

– Ничего подобного слышать не приходилось. Ты еще скажи, что прелюбодеяние – это грех. Дурачок! А мне это даже нравиться. Теперь я тебя даже больше люблю… Пойми, мы с ним давно только формально муж и жена. Просто живем в одной квартире. У него есть любовница. Он не особенно это и скрывает. А у меня есть ты. – Она вдруг притянула его к себе и горячо поцеловала. – Угадай, за что я тебя полюбила? Не знаешь? За чистоту души!

Клава его убедила. Все осталось по-прежнему. Только теперь Игорь, отправляясь к ней, чувствовал себя преступником. Унизителен был страх, что муж может застать их врасплох. Возможно, ему придется убегать. Никогда он ни от кого не убегал. Даже во сне. С юности ему время от времени снился один и тот же кошмар. Его преследуют, хотят убить. Единственное спасение – бегство. А он бежать не может: гордость не позволяет.

Так прошел месяц.

Игорь закончил читать отцу «Дерсу Узала». Ни одну книгу не слушал Лунин с таким волнением. Всей душой сопереживал он главным героям романа. Когда Игорь дочитал до убийства Дерсу хунхузами, отец заплакал. Уходя на работу, Игорь оставил его задумчивым и печальным. А вернувшись, с удивлением заметил, что тот в хорошем настроении, оживлен.

– Клава звонила, – сказал Лунин. – Мы с ней долго говорили. Хорошая женщина. Воспитанная, интеллигентная, умная. Вот она тебя достойна. – Игорь промолчал. Он никогда не говорил с отцом на такие темы. Лунин  задумчиво добавил: – Клава… Красивое имя.

Он вспомнил другую Клаву. Жива ли она? Вряд ли. Скорее всего, погибла в лагере. А может, и выжила. Живет где-нибудь и вспоминает о нем. Может быть, по-прежнему его любит. С удивительной ясностью всплыла в памяти их последняя встреча. Лунин мог забыть, что включил газовую горелку, но события далекого прошлого помнил отлично. Он размечтался. Представил себе, что каким-то чудом они встречаются. Женятся. Живут остаток жизни вместе, даря друг другу душевную теплоту.

Через час Игорь пришел к Клаве. Она была непривычно молчалива. Зеленые глаза, обычно такие живые и задорные, смотрели серьезно и грустно.

– Тебя что-то тревожит? – спросил Игорь.

– Я о нас с тобой думаю, Игорек. Сегодня Глеб объявил, что мы переезжаем в Самару. Родня у него там. Он всегда все сам решает, со мной не советуется. Значит, придется мне с ним уезжать. Должна же я где-то жить!

– Почему нельзя жить у нас?

– Втроем в одной комнате? Это что же за жизнь у нас будет? Нет, это невозможно… Есть один выход…– Она замолчала. Как будто не решалась сказать то, что хотела. Затем быстро, словно боясь, что он ее прервет, произнесла: – Твоего папу можно в дом престарелых устроить. У меня там знакомая работает. Она обеспечит ему хороший уход. И мы будем часто его навещать… Тогда я тут же разведусь и к тебе перееду.

– Я никогда так не сделаю, Клава, – холодно сказал он.

Игорь продолжал ее любить, но уважать перестал.

Клава кивнула головой.

– Я на другой ответ и не надеялась.

– Разведитесь и поделите квартиру.

– Как это?

– Поменяйте вашу двухкомнатную на две однокомнатные. Одна – ему, другая – тебе.

– Как ты быстро все сосчитал, шахматист. Знаешь, какая это длинная история. А Глеб торопится. Ему там классную работу обещают. А главное: он хочет нашу квартиру – вернее, его; это его квартира – продать, а в Самаре купить однокомнатную. А по-другому у него не получится: В России жилье дороже. Нет, он на это никогда не пойдет.

Минуты две они молча сидели на диване. Друг на друга не смотрели. У обоих был обиженный вид. Потом Игорь ушел.

Они продолжали встречаться. Но какая-то трещина образовалась между ними.

Через месяц Клава с мужем уехали.
 
9
 
– Газовики приехали. Что-то ремонтируют. Так что ты сегодня газ ни в коем случае не зажигай! – строго говорил Игорь, наливая  суп   в   термос   для   первых   блюд.
– Зажжешь – и забудешь. Как тогда. – Несколько дней назад, когда Игорь был на работе, Лунин решил поджарить гренки. Игорь не разрешал ему пользоваться газовой плитой, но Лунин нарушил запрет. Он незаметно задремал, и гренки сгорели. Даже пластиковая рукоятка сковородки обуглилась. Когда Игорь пришел из клуба, в квартире стоял чад. – А они газ отключат, – огонь погаснет – потом снова включат, и газ пойдет. Горячий чай у тебе есть, горячий суп есть.

Наполнив термосы, он ушел на работу.

Сегодня заканчивался квалификационный турнир. Игорь и участвовал в нем, и судил его. Строго говоря, это было нарушением, но ни директор клуба Требушной, ни участники не возражали. Одновременно он выполнял работу инструктора: выдавал шахматы, принимал оплату. Игорю приходилось все время отрываться от игры, но он к этому уже привык.

Один раз кто-то за его спиной с завистью и желчной иронией произнес вполголоса:

– Неплохо устроился: на работе играет!

В последнем туре Игорь выиграл и занял первое место. Домой возвращался в хорошем настроении. Думал об этой партии, вспоминал, как он сначала позиционно переиграл соперника, сильного кандидата, а потом провел матовую атаку с жертвой ладьи. От этих приятных мыслей его отвлек слабый запах газа. Он уже поднимался по лестнице. Охваченный недобрым предчувствием, он вбежал на свой этаж, распахнул дверь. Квартира была наполнена газом. Он бросился на кухню. Одна горелка была включена, но не зажжена. На соседней, выключенной, стояла пустая сковородка. Он выключил горелку, открыл форточку. Кинулся в зал. Отец лежал на диване, свернувшись калачиком. Он был мертв.

– Папа! – закричал Игорь и стал трясти его плечо. Он не мог поверить в то, что отца больше нет. Не хотел верить.

Требушной организовал в клубе сбор пожертвований на похороны. Жильцы дома тоже помогли. Лунина похоронили на христианском кладбище в предгорьях.

Это страшное горе обрушилось на Игоря внезапно. Умом он понимал, что отец когда-нибудь умрет, но представить себе этого не мог.

Он любил отца. Всегда любил.

Один он остался на земле. Только теперь Игорь узнал, что такое одиночество.

Работу в клубе Игорь выполнял машинально, как робот. Придя домой, начинал ходить из угла в угол. Мог всю ночь так проходить. Если ложился, то свет не выключал. Темнота его теперь пугала. Ходил и думал, думал… И чем больше думал, тем сильнее чувствовал свою вину. Не получал отец от него сердечной теплоты. Годами – ни одного ласкового слова, ни одного заботливого взгляда. А ведь старики так нуждаются в этом! Отец наверняка думал, что обременяет сына. Как он, наверно, страдал от таких мыслей. Последнее время он даже забыл о своем плане дожить до девяноста лет, перестал соблюдать свои правила.
А ведь хотел Игорь как-то пошутить: «Тебе ни в коем случае нельзя умирать. Мне тогда придется коммунальные услуги без ветеранской скидки оплачивать». Почему он так и не произнес эту незамысловатую шутку?

Часами шагал он по проложенному маршруту – от прихожей до журнального столика и обратно. Думал об отце.

Стремление к благородному и высокому, постоянная готовность и даже потребность восхищаться  благородным и высоким – вот что ценил Игорь в отце больше всего. И вот за что, наверное, его так любили женщины.

Два месяца назад Игорь прочитал воспоминания Тамары Петкевич, узницы ГУЛАГа. В лагере она познакомилась с режиссером Гавронским,  талантливым, умным, глубоко порядочным человеком. В книге она приводит выдержки из его писем к ней. Игорь вспомнил один отрывок. Он взял  книгу, нашел это место. «Творческое воплощение, фиксация, оформление своих чувств и переживаний – это конкретная сторона, не всегда обязательная, – писал Гавронский. –  Ведь можем же мы себе представить Бетховена, не умеющего писать музыки. Гениальность его была бы нам незнакома, но сам по себе как личность великой потенциальной энергии он был бы тем же самым Бетховеном, только без способности разрядки и поэтому гораздо более несчастным... Когда человек не умеет быть творцом, не владеет конкретным мастерством, но живет всей полнотой творческой жизни, он как личность ничем не отличается от активного творца. Мы встречаем людей, поражающих нас своими душевными, моральными, интеллектуальными способностями, но не снабженных  даром их осуществить…»

Все это можно было бы сказать и об отце! Игорь вспомнил, как он восклицал чуть ли не с отчаянием: «Эх, почему у меня нет литературного дара! Не могу я свои чувства передать!»

Умер отец, и уже никто никогда не узнает, какая у него была великая душа.

Позвонил главный редактор «Литературного Кыргызстана» и сообщил:

– Ваше произведение будет напечатано в ближайшем номере. Спасибо за хорошую, добрую повесть.

Неделю назад он ощутил бы великое счастье. А теперь лишь подумал: «Не дожил отец до этого. Как бы он радовался! Как бы мной гордился!»

Пришла Жыпара. Узнав о смерти Лунина, она разрыдалась. Жыпара зашла отдать долг. Она все рассказала Игорю. Деньги Лунина помогли. Заявление на Урмата не написали.

– Оставь деньги себе, Жыпара, – сказал Игорь. – Ты же у отца занимала, а не у меня.

– Да? – Несколько секунд в ней шла борьба. Потом Жыпара решительно протянула деньги Игорю. – Возьми-возьми. Если Вадим Александрович нас сейчас слышит, он меня не одобрит.

Игорь взял деньги.

Однажды он пошел на работу мимо контейнеров. И вновь столкнулся с  бездомным, вдохновившим его на написание повести. Тот уже не пытался сохранить достоинство. Вид у него был жалкий, пришибленный. Бомж еле передвигал ноги. Подошва одного ботинка наполовину отвалилась и глухо шлепала по земле. Его вела под руку страшная женщина. Грязные лохматые волосы почти скрывали ее испитое и избитое синюшное лицо, заплывшие глаза. Но голову она держала высоко. Оба были в зловонном отрепье. Женщина, не отрываясь, смотрела на Игоря.

– Не узнаешь? – спросила она пропитым и пьяным голосом, когда они поравнялись. Женщина шепелявила: зубов у нее осталось мало.

Игорь стал как вкопанный.

Это была Варя!

– Плохо человеку. Опохмелиться ему надо, – продолжала она отчужденным, чуть ли не враждебным тоном. – Может, дашь на бутылку? По старой памяти…

Варя криво усмехнулась. Она словно любовалась произведенным впечатлением.

Игорь отдал ей все деньги, какие у него были, – на несколько бутылок – и поспешно ушел.

«А ведь отец-то был прав! – подумал он. – Зря я на него злился».

В клубе, немного придя в себя, Игорь  задал себе неприятный вопрос. Почему он не пригласил Варю домой? Конечно, на этой чужой и  отталкивающей женщине, так мало напоминающей прежнюю Варю, он не женится, но предложить ей пожить  временно  у него, помочь ей устроить свою жизнь он был обязан. К Варе он тоже проявил бездушие! После работы Игорь пошел к контейнерам с твердым намерением позвать ее к себе. А если она попросит взять и того бомжа? К этому Игорь совершенно не был готов. Нет, вряд ли. Постесняется. Он даже допускал возможность, что она и сама откажется жить у него. И в глубине души надеялся на это. Несмотря на слабость от бесконечных ночных хождений по комнате, шагал он быстро. Словно боялся передумать.

Бомжей не было.

Этой ночью он не спал ни минуты. На следующий день, подавив сильное желание избрать обычный путь, он опять пошел мимо мусорных контейнеров.  И никого не встретил.

Дорогу на работу и с работы Игорь проделал с трудом. Надо было что-то делать с бессонницей. Вечером он решил принять снотворное. Первый раз в жизни. Достал из шкафчика на стене пластмассовую коробочку. Снотворное он держал в ней. Иногда, когда у отца не было сна, давал ему одну таблетку. К лекарствам он отца не допускал, боялся, что тот что-нибудь перепутает. Коробочка оказалась пустой. Это было  очень странно. За день до смерти отца Игорь проверил, достаточно ли осталось снотворного. В коробочке было четыре таблетки. Он это прекрасно помнил.

Вдруг пришла ужасная мысль. А если отец покончил с собой? Четыре таблетки не убили бы, но он мог принять их, потом пустить газ, лечь и уснуть. Возможно, решение пришло не сразу. Может, отец действительно хотел поджарить гренки, достал сковородку… И тут вспомнил его слова о включенной, но не зажженной горелке! И решился…

Игорь узнал у домкома, что газовики тогда газ не отключали. Они были не при чем. Его предположение превращалось в уверенность.

За неделю до гибели отец переменился. Это произошло в воскресенье. Как всегда в этот день, на ужин были пельмени. Игорь покупал их в магазине. Отец с удовольствием поел, поблагодарил и неожиданно спросил:

– А почему Клава не звонит?

Спросил  доброжелательно и деликатно. Игорь ответил не сразу.

– Она переехала в Россию! – резко и как будто с упреком сказал он. Это получилось непроизвольно, он не хотел говорить таким тоном. Какое-то подспудное раздражение прорвалось. Сказалось, наверно, и то, что он играл в турнире, боролся за лидерство, нервы были напряжены.

Отец переменился в лице. Сник. Долго сидел на диване, опустил голову. О чем-то думал.

А через час из Самары позвонила Клава. Первый раз после отъезда. Если бы Игорь верил в мистику, он обязательно связал бы ее звонок с вопросом отца.

– Я соскучилась, Игорек, – грустно говорила Клава. – Все время о тебе думаю. Если бы ты жил один, все бы бросила и к тебе приехала! Люблю я тебя.

Слышимость была прекрасная. Телефон стоял на журнальном столике возле дивана отца, и тот, несомненно, все расслышал.

Больше Клава не звонила. После смерти отца Игорь ждал ее звонка. Сам он позвонить не мог, не знал номера. Ее приезд смягчил бы его горе.
Тот звонок произвел на отца тяжелейшее впечатление. В нем словно что-то сломалось. Никогда прежде Игорь его таким не видел. Он стал вялым, апатичным. Почти не разговаривал. Погрузился в себя.

В то воскресенье отец, несомненно, уверился в том, что он мешает Игорю создать семью, продолжить род. Жить мешает. Что Игорь ждет не дождется его смерти. Тогда и появились, очевидно, мысли о суициде. Не хотел больше мешать.

Как тяжело, наверное, умирать с мыслью, что никто из живых не вспомнит о тебе с любовью. 

Гренки сгорели через два дня. Видимо, отцу уже было все рано, он уже не прислушивался к наставлениям. Игорь пришел тогда домой мрачным и взвинченным. Он как раз потерпел обидное поражение: в совершенно выигранной позиции зевнул фигуру.  Увидал черные гренки и взорвался. Впервые накричал на отца.

Тот лег на диван, отвернулся к стене, свернулся калачиком, и Игорь услышал тихие странные звуки, что-то среднее между постаныванием и поскуливанием. Наверно, в этот момент душевная боль отца была непереносимой.

Это он, Игорь, довел его до самоубийства! В пытку превратил он последние годы отца.

Чувство вины мучило, жгло…

Он всегда считал себя хорошим человеком. Таким Игоря считали, очевидно, и те, кто был близко с ним знаком. Они уважали его, любили. Знали бы они, что он за чудовище!

Невозможно было жить с такими мыслями.

Он повесился.
 

 

50 литературных произведений

Идеал недостижим. Глава 11. Отчуждение