Помочь сайту
Поздравления
Глава 30. Три короны
Вчера в 15:52 -
Виктор Горловец
Пророчества последнего жителя затонувшей 12 тысяч лет назад Атлантиды и слепой провидицы Златы из Югославии свелись к одному: в 1979-ом году человечество ждет Третья мировая война и полное уничтожение. Это не останавливает группу американских "ястребов" во главе с Бжезинским, намеренных сорвать "разрядку" и вернуться к "холодной войне": они готовят безумную выходку у берегов Крыма, не осознавая, что спровоцируют ядерный кризис.
Советская разведчица Валентина Заладьева (девушка из Древнего мира, погибшая в борьбе против Рима, но получившая "дубль-два" в теле жительницы XX века) решается на отчаянную попытку ценой собственной жизни сорвать гибельную для всего мира американскую провокацию, хотя понимает, что шансы на успех близки к нулю.
Глава 30. Три короны
Как он здесь оказался?
Никита с растерянным видом стоял на морском берегу, каждой клеткой своего тела ощущая, как пронизывающий ветер с моря врывается к нему под одежду, стремясь выдуть из-под нее все остатки тепла.
Справа возвышались скалы, а вот если посмотреть налево…
Туда уходила мощеная брусчаткой дорога, которая вливалась в большой город, находившийся не так уж далеко. Можно было различить небольшие разноцветные дома, покрытые красной черепицей, над которыми возвышались купола нескольких готических церквей.
Только вот какое отношение представившаяся его глазам картина могла иметь к нему, Никите Здрогову, ученику 10-б класса одной из московских средних школ, родившемуся в 1953 году, отличнику, вступившему в ВЛКСМ в предыдущем, 1968-м, году?
По дороге время от времени проносились верховые, одетые так, как было принято в XVIII веке, то есть, двести лет назад, а то и больше. Иногда проезжали кареты и повозки, нагруженные сеном, овощами, деревянными бочками и еще много чем разным.
Никита с недоумением взглянул на собственную одежду. На нем был синий военный мундир с желтыми обшлагами и такого же цвета штаны. Сорвав с себя головной убор, Никита убедился, что это была треуголка. Потом он еще снял с головы и с удивлением разглядывал светлый парик, заплетенный сзади в косу.
Такой школьный предмет, как история, десятиклассник Здрогов не просто знал великолепно – он еще ее и любил, время от времени принося из библиотеки соответствующие книги. Поэтому он предположил, что все, что он видит, скорее всего, относится к Швеции восемнадцатого века, а город слева – скорее всего, Стокгольм.
Только вот почему он здесь? Это сон такой? Нет, это объяснение не проходит. Сны свои Никита помнил, они происходили совсем иначе, не было в них такой… четкости, что ли. Слишком уж явственно выглядело все вокруг, чтобы это можно было списать на сон. Произошло что-то очень-очень серьезное, и это «очень-очень» никак не вписывалось в рамки марксистско-ленинской философии диалектического материализма, которую он учил в школе на уроке обществоведения.
- Эй, Ульф! – услышал он крик сзади и обернулся.
К нему спешил Снурре.
«Стоп! А откуда я знаю, как его зовут?» - бросилась мысль в голову.
И тут у него в голове словно кто-то щелкнул невидимым тумблером.
Сознание Никиты мгновенно загрузилось гигантским объемом новой информации, которая позволила ему одномоментно идентифицировать себя в этом только что незнакомом мире.
Здесь его имя – Ульф Сингельд. Парень из бедной крестьянской семьи, двадцати лет отроду, ранее живший в деревушке Марманде в центральной Швеции.
И год сейчас – 1741-й. То есть, до его 1969-го еще больше двух веков осталось.
Ничего хорошего у Ульфа Сингельда в прежней жизни не было. Марманде – деревня небогатая, а его семья – в особенности. И голодать тоже частенько приходилось. Швеция страна северная, с каменистой почвой, пшеницу сеяли только в двух провинциях, да и там год на год не приходится, бывали и неурожайные. Сеяли ячмень, он вроде неприхотливый, но и тут больших урожаев ждать не приходилось.
Правда, родители Ульфа придумали способ, как из нужды выбиться. Хотели женить парня на девушке из зажиточной семьи, племяннице пастора Катрен. У ее отца было аж шесть коров, три лошади, а еще – свиньи! На последних Сингельды-старшие смотрели с особенным вожделением, видимо, предвкушая, как одну из них забьют к свадьбе, ну и тут-то они накушаются вдоволь всевозможными яствами, которые таит в себе мощная туша такой божественной красавицы.
Но если к любой из свиней этот эпитет в глазах вечно голодных сельчан был вполне применим, то как раз к Катрен он никак не относился. Мужеподобная, костлявая, глупая и со скверным характером. Но именно по этим причинам к ней так и не посватался никто побогаче, поэтому ее родители скрепя сердце вступили в переговоры с нищими Сингельдами.
Ульф уговорам родителей поддался, хоть и понимал, что Катрен жизнь ему не скрасит, а вот изгадить может сильно. Но надо же как-то из нищеты выбиваться, поэтому он и согласился на помолвку.
Но тут в деревню пришла и н д е л ь т а .
Так в Швеции именовался рекрутский набор. Ни одну из деревень вербовщики не обходили вниманием. Парням велели собраться на небольшой площади в центре поселения и заставили их тянуть жребий, который в этот раз выпал Ульфу.
Это стало страшным ударом для его родителей из-за крушения надежд на выгодный брак. А теперь уже навеки недоступные свиньи, казалось, провожали чету Сингельдов злорадными взглядами, заставляя сглатывать голодную слюну.
А для парня началась солдатчина. Сколько она продлится – неизвестно. Может, двадцать лет, а может – двадцать пять, если войны не случится и не убьют раньше.
С войной вообще не понятно. Львиную долю пшеницы Швеция завозила из Польши, Германии и России, поэтому в течение последних ста лет то захватывала, то вновь теряла огромные участки северного побережья этих стран. Начиналось все удачно: потомкам викингов удалось отхватить от объятой смутой России обширные земли, лишив русских выхода к Балтийскому морю. Затем Густав-Адольф прошел победным маршем по Германии, но не вовремя погиб. Его преемница королева Христина все плоды его походов подрастеряла, а потом тайком в католичество перешла, да еще хотела выйти замуж за Кромвеля, цареубийцу этакого.
Шведы приуныли. Зато при следующем короле им поначалу подфартило. В ослабленной ударами русских войск и казаков Хмельницкого Речи Посполитой шляхта устроила очередной междусобойчик, и могущественный магнат Радзивилл со своими сторонниками предложил шведскому монарху польскую корону. Шведы оккупировали Польшу, не встретив сопротивления, но тут вмешалась Россия, заставив воинственных скандинавов из Польши уйти. А двадцать лет назад Петр I отвоевал обратно все русские земли, прихватив заодно и шведскую Прибалтику.
С тех пор войн не было, но кто знает – надолго ли?
А солдатская служба и в мирное время – тоже не сахар. Муштры на плацу хватает не меньше, чем у пруссаков. Учения же разные бывают, когда заряжать и стрелять, либо штыком мешки с сеном колоть – хорошо, а вот окопы рыть или рвы для ретраншементов… Лопата в каменистую шведскую почву входит плохо, о камни бьется, которые надо обкапывать и выковыривать, а капрал еще орет: быстрее копай. Может и палкой вытянуть по спине. Хуже всего копать и муштроваться, когда летом приходит на несколько недель жара. Камзол снимать нельзя, парик и треуголку – тоже. Обливаешься потом, голова чешется, насекомые под париком начинают изводить. Хорошо, что Швеция страна северная, жара недолгая, каким-нибудь испанцам-итальянцам в солдатчине, наверно, куда хуже.
- Ульф, иди к капитану, он тебя зовет, - сказал запыхавшийся Снурре.
Никита поплелся за ним. О том, какого лешего капитану надо, он подумал лишь мельком и предался размышлениям: а кто же он сам в таком случае?
Ощущает-то он себя Никитой Здроговым, учеником 10-б класса московской школы, а память Ульфа Сингельда, хоть и присутствует тоже в полном объеме, но она какая-то отстраненная, что ли. Не цепляет она его, все прежние переживания Ульфа Никите глубоко безразличны, они для него что-то вроде справочника или много раз просмотренного художественного фильма, где отчасти начинаешь ощущать себя и главным героем, но при этом все равно помня, кто ты есть на самом деле.
Но сейчас придется жить только жизнью Ульфа Сингельда, других вариантов нет.
Вот зачем, спрашивается, он сейчас капитану Конхейму понадобился, когда всю роту распустили на половину дня?
Первая их встреча произошла во время «индельты». Офицеры королевской армии сами выступали в качестве вербовщиков, пополняя рекрутами свои роты. Конхейм, вроде, командир неплохой, к Сингельду относится более-менее сносно.
Пройдя через караульное помещение краснокирпичного двухэтажного здания казармы, Никита вышел во внутренний двор, пересек его и вскоре предстал перед глазами капитана.
- Вот что, Сингельд, - сказал Конхейм. – У меня есть, чем тебя порадовать. Генералу Хольгенстрему понадобился новый денщик. Я обещал прислать. Ты парень расторопный, не ленивый, к любой работе приучен. Будешь там как сыр в масле кататься. Ты доволен?
Еще бы! Быть денщиком – это тебе не строевая служба. Да еще у самого Хольгенстрема! Это же не просто генерал, а генерал-фельдцехмейстер, то есть командующий всей артиллерией шведской армии. По сути – первое или второе лицо в этой армии, потому что в Швеции артиллерия считается самым главным родом войск. Богатый и знатный вельможа, вхожий и в королевский дворец, и в рикстаг – шведский парламент.
Хольгенстрем один из тех нескольких аристократов, которые фактически правят страной от имени короля. Королевская власть сегодня чисто номинальная, а на деле все нити в руках какой-то одной из двух соперничающих вельможных партий. «Колпаки» выступают за вечный мир с Россией, «шляпы», поддерживаемые Францией и иными европейскими державами - за войну с целью реванша за сокрушительное поражение от Петра I двадцать лет назад. Хольгенстрем – один из последних, которые недавно встали во главе страны. Значит, быть скорой войне.
Оказаться в шкуре денщика у такого влиятельного человека – это сказочное везение.
А капитан продолжил:
- Жалованье там будешь хорошее получать, да еще и просто так будут деньги перепадать.
И замолчал, выжидательно глядя на Здрогова. Советский десятиклассник Никита и не понял бы, что к чему, а вот Ульф Сингельд понял.
- Господин капитан, я отблагодарю вас после первого же жалованья.
- Не только после первого, Сингельд. И после второго, и после третьего.
- Конечно-конечно, господин капитан! – заверил его Никита-Ульф.
За такое благодеяние, пожалуй, всю жизнь можно отстегивать долю с каждой получки. Потом парень все же подумал, что насчет всей жизни он, пожалуй, погорячился.
Наскоро собрав в солдатский ранец свои нехитрые пожитки, Здрогов вышел из казармы и бодро зашагал по дороге в сторону города. В Стокгольме он без труда нашел особняк фельдцехмейстера. В течение пяти минут солдат разглядывал роскошное темно-серое здание, принадлежащее его будущему хозяину.
Даже сунуться туда как-то страшно. Пересилив робость, Никита подошел к мощной двери и дернул за свисающий возле нее медный шнур.
Где-то внутри дом тут же отозвался звоном колокольчика, а затем солдат услышал приближающиеся к двери шаги.
Открыла ему женщина лет тридцати пяти.
- Это ты новый денщик?
- Ульф Сингельд, - кивнул головой Никита.
- А я Берта Яггельсон, домоправительница. Заходи.
Перешагнув порог, Никита пошел за ней. От него не укрылось, с каким интересом Берта на него взглянула. И этот взгляд обещал, если все сложится, немало приятных моментов в стенах этого дома. То, что она прилично постарше, значения не имеет. Солдатчина – дело тоскливое в смысле общения с женщинами. А фигура у нее очень аппетитная, округлость форм ласкает глаз. Это тебе не костлявая Катрен, которая после помолвки сразу заявила Ульфу, что «до свадьбы – ни-ни».
«Не больно-то и надо, хоть до свадьбы, хоть после нее», - подумал тогда Ульф.
В душе парня стремительно забушевало противоречие. Если Ульф уже мысленно раздевал Берту жадными глазами, то Никита Здрогов не знал, как отнестись к таким эмоциям своего «второго я». Он ведь недавно вступил в ВЛКСМ, а коммунистическое воспитание молодежи подразумевает, что женщина в первую очередь не предмет вожделения, а друг, товарищ… Никита чуть было не добавил: «И брат».
Это мгновенное противостояние так же моментально завершилось позорной капитуляцией комсомольца Здрогова перед похотливым самцом Ульфом. Правда, Никита утешил себя тем, что раз он попал в шкуру этого самого Сингельда, то и надо следовать ему во всем. После достигнутого внутреннего компромисса желание поскорее познакомиться с Бертой поближе возросло многократно.
Внутри особняк оказался еще более внушительным, чем снаружи. Особенное впечатление произвел на Никиту парадный зал, уставленный статуями пеших и конных рыцарей. На стенах висели портреты каких-то шведских вельмож как относительно недавних времен, так и более ранних. Скорее всего, это были предки графа Хольгенстрема.
Сам же генерал-фельдцехмейстер, хоть и был уже не первой молодости, выглядел энергичным, подтянутым и крепким по сложению. Сказывались постоянные упражнения в фехтовании и верховой езде.
Обязанности денщика оказались совсем не обременительными. Хольгенстрем отнесся к солдату довольно благосклонно, без нужды не придирался, хотя характер имел строгий и порядок во всем любил.
Уже на второй день Никита в этом доме освоился. Жизнь, казалось, приняла вполне счастливый оборот. Но тут к парню пришла тоска. Он вдруг отчетливо осознал, что той, прежней жизни в двадцатом веке он лишился н а в с е г д а, ведь все, происходящее с ним сейчас – не сон, не морок, а самая настоящая явь. Он никогда больше не увидит родителей, друзей, широченные проспекты современной ему Москвы – столицы СССР.
Но вскоре ему стало не до переживаний, потому что прибавилось хлопот. К генералу приехали важные иностранцы, которых надо было разместить в его доме. И прибыли они для каких-то очень серьезных переговоров.
Иностранцев этих было трое, и представляли они разные державы. Лорд Дэдлей из Англии, граф Рошамбо из Франции и барон фон Клейст из Пруссии.
Для прислуги с их приездом суеты прибавилось. Впрочем, это не мешало флирту Здрогова с Бертой стремительно развиваться, но до высшей точки он пока еще не дошел, и имелась на то причина. Берта была замужем и жила в пристройке к особняку вместе с мужем, здоровенным конюхом Бьерном, который не остался бы равнодушным к таким вот амурам за его спиной. Надеяться выстоять против него в кулачном бою бессмысленно, разве что попробовать пнуть его подошвой в голень. Еще хуже то, что у Бьерна была бы возможность выжить Никиту из этого дома. Ведь конюх – это не денщик, который «подай-принеси». С Бьерном генерал, страстный любитель верховой езды, общается часто и подолгу. Влияния конюха хватит, чтобы подстроить какую-нибудь пакость, которая будет стоить Никите места, а тогда – снова муштра на плацу, рытье окопов и рвов и все прочие радости солдата гренадерской роты.
Впрочем, Берта оказалась сообразительной. Она назначила Никите вечернее свидание в небольшой каморке, вход в которую был из гостиной. В этом помещении прислуга хранила инвентарь для уборки дома. Но имелся там и топчан.
- Только помыться не забудь, - добавила она.
Вообще-то, жителю Москвы второй половины двадцатого века, да еще из культурной семьи, могла бы не напоминать. Но ведь он-то для нее Ульф, как и для всех здесь, крестьянский парень из Марманде, к тому же, в его обязанность входила чистка нужников в доме.
Вечером гренадер тихонечко пробрался в эту самую каморку. Настроение у него было великолепное, ведь предстояло попробовать первых в жизни плотских радостей. Никита так размечтался, что пропустил момент, когда из гостиной вдруг донеслись приближающиеся голоса нескольких человек. И ни один из них Берте не принадлежал, потому что все были мужскими.
Перегородка между каморкой и гостиной была настолько тонкой, что когда в гостиной расположились люди, Здрогов мог слышать каждое их слово.
Понятно, что это Хольгенстрем и трое его гостей. Разговаривали они на французском: именно он, а не английский, был в восемнадцатом веке языком международного общения. И именно этот язык Никита знал очень неплохо. В семь лет ему посчастливилось: их микрорайон был приписан к хорошей школе, где язык изучали уже со второго класса, и школа была как раз французской. Если прибавить к этому очень приличную успеваемость Здрогова, легко догадаться, что к десятому классу говорить по-французски он мог довольно свободно.
Первой мыслью Никиты было выскочить из каморки, принести хозяину извинения, что он не вовремя тут оказался, и быстро ретироваться. Но на это солдат не решился. Хольгенстрем хоть и справедливый, но строгий, а тут получается, что денщик по вечерам без нужды бродит в той части дома, где ему так вот просто бродить не положено.
И Здрогов принял решение отсидеться в каморке, пока генерал и его гости не закончат беседу и не покинут гостиную. Тогда и он тихонько исчезнет. Понятно, что Берта сейчас сюда не сунется, но свидание можно и потом устроить.
Конечно, слушать чужие разговоры нехорошо. Но сейчас более уместно слово «слышать». Раз каждое слово до него четко доносится, то и комплексовать нечего.
Но то, что он услышал, потом заставило его тысячу раз пожалеть о том, что он оказался в ненужное время в ненужном месте.
- Месье Хольгенстрем, вы уверены, что нынешнее правительство Швеции долго продержится у власти? – поинтересовался граф де Рошамбо.
Генерал-фельдцехмейстер на это ответил, что сейчас «шляпы» полностью составляют «тайный совет друзей короля», а также имеют большинство в рикстаге. Возвращения к власти партии «колпаков», выпестованной в свое время Арвидом Горном, не предвидится еще долго.
- Господа, я бы предложил вернуться к главному предмету нашего разговора: новому орудию и коалиции, - с некоторым раздражением произнес фон Клейст.
- Я только что собрался это сделать, - любезно ответил Хольгенстрем. – Господа, прошу взглянуть на эти чертежи.
Никита услышал шорох разворачиваемых бумаг, которые, видимо, пошли по рукам собравшихся.
- Это чудо-гаубица – изобретение нашего мастера Магнуса Грегерсена, - раздался голос генерала. – Она имеет длину ствола десять калибров, а вес снаряда может быть до семнадцати фунтов, стрелять же она может на четыре километра: и бомбами, и ядрами, и картечью, и гранатами. То есть, она на несколько голов превосходит все то, что есть сейчас у русских.
- В этом случае вы сможете из таких орудий расстреливать любые боевые порядки русских, не неся при этом таких же потерь? – поинтересовался лорд Дэдлей.
- Разумеется. Нам лишь осталось оснастить нашу армию достаточным числом таких пушек.
- Когда Швеция будет готова начать войну? – просил граф де Рошамбо. – Все зависит от срока изготовления этих орудий?
- Не только от этого, - Хольгенстрем откашлялся. – Но в этом году мы должны выступить обязательно, поэтому, господа, нам необходимо сегодня окончательно утвердить наше решение о коалиции. Для победы нам не достаточно одной артиллерии, понадобится еще и поддержка войск Франции и Пруссии на суше и британского флота на море.
- Наконец-то мы подошли к главному, - подал голос фон Клейст. – Пора оговорить условия участия каждой стороны в этой будущей войне. И я хотел бы знать, готова ли Швеция передать чертежи этого орудия другим участникам коалиции.
- Конечно, господин барон, - заверил его Хольгенстрем. – Как только мы отольем несколько таких гаубиц и с успехом их испытаем, каждая из ваших держав будет иметь возможность ознакомиться с их устройством. Но может ли Швеция рассчитывать на выступление союзников сразу, как только мы выступим сами.
- Это станет возможным, когда армия его величества короля Фридриха при поддержке войск его величества короля Людовика, нанесет поражение Австрии и займет Силезию, - высказался прусский генерал.
- Я с этим согласен, - поддержал его Рошамбо. – К сожалению, план отторжения Силезии от Австрии сейчас затруднен тем, что сейчас делает монарх Великобритании его величество король Георг. Несмотря на то, что его парламент и кабинет министров поддерживают планы по Силезии, он продолжает вести тайные переговоры с Марией-Терезией. И это бросает тень на наш союз.
Такое высказывание возмутило лорда Дэдлея, и он начал довольно активно препираться с посланником Франции. Но перепалка длилась недолго: фон Клейст и Хольгенстрем довольно быстро успели спорщиков примирить. Дескать, не место разногласиям в такой великий исторический момент, когда от Австрийской империи будут сообща отрывать самые жирные куски, а что касается России…
Она вообще должна была исчезнуть как государство. Таково было общее мнение всех участников коалиции.
Удар предполагалось нанести силами сразу пяти стран. Швеция должна была выступить первой, объявить России войну, вторгнуться в Карелию и создать угрозу для Петербурга с севера. Прусско-французский экспедиционный корпус при поддержке британского и французского флотов высадится на южном побережье Финского залива и начнет марш к столице, угрожая ей с юго-запада. Соединенные армии Франции и Пруссии, разгромив Австрию, пройдут через Польшу и вторгнутся в Россию с запада. Турецкий султан высадит свои войска на северном побережье Черного моря и вместе с татарской конницей Крымского ханства двинется на север, угрожая российским южным городам.
И наконец – Англия. Британский флот атакует Кронштадт, а на севере – Архангельск.
При таком раскладе России, конечно, будет не устоять, тем более, что и момент для войны был выбран самый подходящий. Страна ослаблена чередой дворцовых переворотов, за последние шестнадцать лет их было три или четыре. Десять лет, с 1730-го по 1740-ой, Россия была вообще погружена во мрак, потому что правили все это время царица Анна Иоанновна и ее фаворит герцог Бирон, казнившие, искалечившие и отправившие на вечную ссылку в Сибирь множество людей. После очередного переворота в 1740-ом году страна вздохнула свободнее, наступила относительная тишина. Зато времени для нападения извне на ослабленную и еле дышащую Россию – лучше не придумать.
И тут собеседники дошли до самого главного. Речь пошла о дальнейшей участи страны и интересах каждого участника коалиции.
Никита затаил дыхание и теперь, казалось, слышал биение собственного сердца.
Все земли, отвоеванные при Петре I – Карелия, Ингерманландия с Петербургом и Прибалтика – должны были отойти обратно к Швеции. Кроме того, Швеция должна была прирасти и более восточными землями русского Севера вплоть до Архангельска и северного побережья, которые получала Англия. Пруссия занимала часть польских земель вплоть до границы с Россией, Османская империя захватывала российский юг, становясь угрозой для Австрии с востока.
Но главным выгодоприобретателем становилась географически отдаленная от России Франция. Преемником нынешней независимой Российской империи должна была стать слабая обкорнанная со всех сторон страна со столицей в Москве, полностью зависимая от Франции. На престол предполагалось посадить цесаревну Елизавету Петровну.
- Наш посланник барон Нолькен ведет с ней тайные переговоры и заручился ее поддержкой нашим планам, - сказал Хольгенстрем.
- Позвольте немного поправить вас, месье генерал, - раздраженно заметил Рошамбо. – Переговоры с Елизаветой наш посланник маркиз де Шетарди начал еще задолго до барона Нолькена.
- Господа, нам сейчас нет смысла отвлекаться на споры по мелочам, - поспешил встрять милорд. – Главное, что сейчас мы намерены выступить вместе. Какие бы противоречия нас не разделяли, мы все должны быть едины против русских. Этот народ – стадо тупых рабов, и после нашей победы надлежит смотреть на них именно так. Для нас, британцев, я не вижу причины обращаться с русским простонародьем иначе, чем мы обращаемся с неграми, которых вывозим из Африки на плантации в наших североамериканских колониях.
Сказанное не встретило возражений, после чего Хольгенстрем обратил внимание собравшихся на то, что вечер уже поздний, и он больше не хотел бы утомлять своих гостей беседой, поэтому предлагает разойтись для приятного сна.
Те стали подниматься с мест, и Никита услышал, как шаги четырех вельмож стали отдаляться, но затем кто-то вновь вернулся в гостиную. Разумеется, это генерал-фельдцехмейстер. Проводив остальных, он вернулся, чтобы раскурить трубку. Ну да, так и есть. Никита даже в своей каморке ощутил запах дыма от крепкого табака.
Впрочем, и генерал задержался недолго. Здрогов услышал, как он направился к выходу, вскоре его шаги затихли где-то в отдалении.
Никита осторожно выглянул из своей каморки. В гостиной никого не было.
«Вот и забурлило гумно всех мастей, - подумал парень. – Значит, хотят навалиться скопом? Сами по-черному друг друга ненавидят, но когда вместе против нас – это всегда пожалуйста».
Никита вспомнил, что в восемнадцатом веке Англия и Франция воевали между собой почти каждые десять-пятнадцать лет. Но как речь зашла о России, так сразу за один стол сели.
Но тут Здрогов задумался. Он ведь историю знает и помнит, что никакого согласованного нападения сразу такой большой коалиции на Россию не было. Впрочем, он нашел объяснение. Это не та история, о которой он знал по учебникам и романам, это какая-то другая, и вот в этой другой истории его стране угрожает опасность более чем реальная.
И вдруг Никита обратил внимание на лежащие на столе бумаги, свернутые в трубку.
- Похоже, это…
Схватив бумаги, Здрогов их развернул. Понятно.
Это чертежи той самой «чудо-гаубицы», которая должна позволить шведам взять реванш за прежнее поражение. Чертежи сопровождались пространным техническим текстом на шведском языке, причем присутствовало довольно много цифр. Ведь все артиллерийское дело построено на математике.
Похоже, генерал просто забыл этот свиток на столе.
Никита напряженно размышлял. Ему предстояло сделать самый нелегкий выбор в своей жизни шестнадцатилетнего московского школьника – жизнь Ульфа Сингельда он в расчет не брал.
- Предатель паршивый, - уныло сказал Ульф у него в голове. – Я ведь знаю, что ты сделать хочешь. Нам за это голову отрубят, тебе-то есть за что, а вот я чем виноват?
- Заткнись, твой номер вообще двадцатый, - огрызнулся Никита на своего «альтер-эго».
Для него-то, советского человека, все было предельно ясно. Из этой пушки будут расстреливать русских людей, его предков. О каком тут выборе вообще речь?
Никита решительно схватил свиток, сунул его за пазуху мундира и побежал в крохотную комнату на чердаке, где он жил вместе с другим солдатом – не денщиком, а вестовым. Тот крепко спал и даже похрапывал. Там Здрогов запихнул бумаги в свой солдатский ранец, наскоро собрался и быстро направился к выходу из особняка. К счастью, в доме все уже спали, поэтому никого по пути он не встретил.
Никита выбежал на улицу.
«Теперь-то куда? – размышлял он. – Наверняка, где-то в Стокгольме живет русский посол. Хорошо бы найти его и отдать ему эти чертежи, да заодно и рассказать обо всем, что слышал».
Но оказавшись на узкой улочке Гамла-Стана (центра города), Здрогов мгновенно понял, что найти этой ночью дом русского посла у него точно не получится. Да и днем не все так просто. С чего это вдруг гренадер шведской королевской армии расспрашивает прохожих, как попасть к русскому послу? Если бы его отправили туда с поручением, так и объяснили бы, куда идти.
А сейчас-то что делать? Уже глубокая ночь, на улицах полное безлюдье, даже в окнах свет уже нигде не горит. Добропорядочные бюргеры давно уже спят. Но улицы не совсем уж погружены во тьму – кое-где горят светильники.
«А если в порт? Найти русское судно, чтобы меня там пока спрятали, а там уже подскажут, как дальше быть».
Только вот как выйти из этого лабиринта узких улочек? Никита уже заплутался. Ничего, как-нибудь выйдет, не такой уж большой этот центр Стокгольма. Главное – на конный патруль не нарваться. Но пока вокруг все тихо.
Будучи уверенным, что никого на пути не встретит, Никита так ушел в свои мысли, что налетел на идущего навстречу одиночного прохожего, чуть не сбив его с ног.
От неожиданности незнакомец выругался. Но не по-шведски. А почти так, как привык слышать Здрогов в Советском Союзе 1969 года!
- Ты русский?! – воскликнул Никита. – Ну, дела! Вот ведь мне повезло! Ты же из России?
- Нет, из Гетманщины я, - проговорил незнакомец, меряя Здрогова подозрительным взглядом. В чем его вполне можно было понять. Нечасто встретишь в центре Стокгольма шведского гренадера в форме, разговаривающего по-русски.
- Украинец, значит, - понял Никита. – Так это без разницы. Все равно - наш. А зовут тебя как?
- Козьма, - неохотно назвался прохожий, продолжая пристально разглядывать собеседника.
- Никита я, - представился Здрогов. – Слушай, Козьма, ты же знаешь, что своих надо выручать. Меня на ночь укрыть где-то надо. А утром я уже найду, куда мне деться. Дело государственной важности! Смекнул?
- Смекнул, - кивнул Козьма, по-прежнему наблюдая за Никитой как-то уж очень внимательно.
И вдруг где-то недалеко тишину прорезал звонкий стук копыт по булыжной мостовой.
- Патруль! – воскликнул Никита. – Прячемся скорее!
А спрятаться было где. Например, нырнуть на совсем уж узенькую улочку, совсем не освещенную, на которую точно не свернет конный патруль. И такая улочка рядом имелась.
Вот только новый знакомый почему-то медлил, хотя стук копыт слышался уже близко, верховые вот-вот выедут из-за угла.
Но тут произошло неожиданное.
Козьма набросился на совершенно не ждущего подвоха Никиту, сбил его на землю лицом вниз, завернул ему руку сзади и придавил к мостовой всей тяжестью своего тела.
- Господин офицер, сюда! – во весь голос закричал он по-шведски. – Скорее! Я поймал русского шпиона!
- Фашист ты и бандеровец, - выдохнул Никита после нескольких неудачных попыток освободиться. – Сволочь петлюровская. Русские и украинцы всегда братьями были, а ты – как отломанная ветка.
Насчет фашиста и бандеровца Козьма, разумеется, понять не мог, но сравнение с отломанной веткой его, похоже, очень задело, потому что он обиделся.
- Чумное рыло! – крикнул он в ответ. – Ишь, брата нашел, лапоть тверской! Леопольдиха ваша тебе сестрица! А мне твоя Московия что оглобля вместо коромысла!
А к ним уже подбегали с факелами спешившиеся солдаты городской гвардии во главе с лейтенантом.
- Кто такой? – отрывисто спросил шведский офицер. Вопрос относился не к Козьме, которого лейтенант, похоже, знал, а к нему, Никите.
- Ульф Сингельд, рядовой гренадерской роты, - буркнул Никита, которого Козьма по-прежнему придавливал к земле.
- Почему ночью не в казарме, а шляешься по городу? – спросил лейтенант.
- Лжет он, господин офицер, - подал голос Козьма. – Он по-русски прекрасно говорит, просил его спрятать куда-нибудь. Шпион это. Обыщите его и точно что-нибудь найдете.
По знаку начальника патруля, уроженец Гетманщины отпустил Здрогова и вскочил на ноги. Отряхивая мундир, поднялся с земли и Никита.
Один из королевских гвардейцев довольно бесцеремонно сорвал с него ранец и высыпал все содержимое на мостовую.
Свиток бумаг немедленно привлек внимание офицера. Приказав одному из солдат поднести факел поближе, он развернул бумаги, начал просматривать и присвистнул.
- Да ты и взаправду шпион! Где ты это украл? Ладно, найдутся те, кто разберется. Вяжите его – и в кордегардию.
«Вот и вляпался, - с тоской думал Никита, шагая со связанными руками между двух верховых. – Теперь точно по головке не погладят. Все улики налицо.
Здрогов представил, чем ему все это грозит, и тут же ему стало по-настоящему жаль себя.
В коордегардии, которая оказалась не так уж и далеко, лейтенант почтительно разбудил какого-то капитана, наскоро посвятив его в курс дела, выложил на огромный стол все вещички Ульфа-Никиты, среди которых сильно бросались в глаза украденные бумаги, после чего исчез.
Допрашивал Здрогова уже капитан, а какой-то сержант-писарь, вооружившись пером, усердно записывал. Да так усердно, что даже не заметил, как из его простуженного носа вылетела и шлепнулась на бумагу жирная увесистая сопля.
Этот допрос оказался невероятно долгим и нудным. Прежде, чем перейти к делу, капитан тщательно выяснял у Никиты все детали его биографии: когда родился, в чьей семье, сколько лет жил в деревне, чем там занимался, как попал на военную службу.
Здрогов рассказало все так, как есть, не пытаясь скрыть, что стал денщиком генерала-фельдцехмейстера Хольгенстрема. Все равно ведь они это узнают. Но когда дело дошло до злополучных бумаг, Никита, уже выстроивший будущую линию защиты, заявил, что нашел их на полу, собирался отдать генералу, да забыл. По городу бродил, чтобы найти дом с веселыми девицами. А о диалоге с Козьмой высказался в таком духе, что тот все врет. Наверно, выслужиться хочет, оговорив честного солдата королевской армии.
При этом Никита с тоской отдавал себе отчет в том, что звучит все это не очень убедительно.
Наконец капитан оставил его в покое, а сержант-писарь завершил протокол допроса точкой, сопроводив ее еще одной соплей.
Здрогова отвели в какую-то маленькую комнату с зарешеченным окошком, закрыв снаружи дверь на засов. Между тем, ночь уже заканчивалась, начинало светать.
Несколько часов Никита провел в этом помещении. Заснуть он даже не пытался, понимая, что не сумеет. От нечего делать он стал вспоминать, что предшествовало его попаданию в чужое время и в чужое тело. Хотя вспоминать было нечего. Вроде, вышел из школы около трех часов дня, последним уроком была алгебра. Пошел по улице в сторону дома. И все. Дальше – он уже на берегу в пригороде Стокгольма, одетый в шведскую гренадерскую форму XVIII века.
Вскоре Здрогов услышал доносящиеся с улицы голоса и то, что возле коордегардии остановилась какая-то карета.
Появившийся незнакомый офицер велел ему выходить. Под конвоем двух гвардейцев Никиту вывели на улицу и посадили в черный фургон без окон, который тут же тронулся с места после окрика хлестнувшего лошадей возницы.
Везли, впрочем, недолго. Фургон остановился возле серого каменного здания неприятного вида, которое могло быть только тюрьмой. Вход охраняли двое часовых, и их примкнутые штыки ярко отблескивали при свете горящего у входа факела.
Затем Здрогова вели по какому-то длинному коридору, и вскоре он оказался в камере. Массивная дверь захлопнулась.
А через час ему пришлось идти на новый допрос, который удивительным образом повторял предыдущий – в коордегардии. И вновь он отвечал то же самое, а секретарь старательно записывал.
Когда Никиту вернули в камеру, он облегченно вздохнул, до того надоели ему эти одинаковые допросы. Затем наступило затишье, разве что еду ему принесли. Оказалась она вполне сносной. Но потом узника вдруг вывели на тюремный двор.
Оказалось, что прогулка эта была затеяна с умыслом. В углу двора рядом с каким-то чиновником в штатском стоял его прежний командир капитан Конхейм. Чиновник показал ему на Здрогова, что-то спросил, и капитан утвердительно кивнул. Впрочем, вид у него был расстроенный. Ясно, что не за Никиту, а за себя. Ведь это он рекомендовал в дом Хольгенстрема нового денщика. Как бы не оказаться самому замазанным – эта мысль отчетливо читалась на лице капитана.
После того, как личность Ульфа Сингельда была таким образом удостоверена, прогулку быстро прекратили, а Здрогова загнали обратно в камеру.
Вот такими богатыми на события оказались эти сутки. Тогда Никита еще не знал, что следующие окажутся хуже.
Намного хуже.
Это был небольшой зал, обставленный довольно скромно, без излишней помпезности. Впрочем, особо осмотреться Никита не успел. Все его внимание оказалось сосредоточенным на двух главных объектах.
Первый – прямоугольный стол на небольшом возвышении, и за этим столом сидели военные. Их было трое. Самый старший офицер в чине полковника явно здесь верховодил, а офицеры слева и справа от него этому полковнику лишь ассистировали. Стена за их спинами была украшена огромным гербом Шведского королевства – с тремя коронами.
Сбоку располагался еще один стол, совсем небольшой, за которым устроился безликий чиновник в штатском, с перьями и чернильницей.
Но было в зале и нечто очень тревожащее. Оно располагалось в дальнем углу помещения и состояло из деревянного стола длиной побольше человеческого роста, нескольких мощных табуреток и другого стола, поменьше, на котором было что-то разложено, но разобрать, что это за предметы, было невозможно: их закрывало наброшенное сверху грубое полотно. А ко всему этому прилагались неподвижно стоящие сержант и двое его помощников в солдатских мундирах, все трое здоровенные и с раскормленными ряхами. Таких на плацу не муштруют и окопы рыть не заставляют.
Догадаться о назначении всего этого интерьера было нетрудно, и сердце Никиты бешено заколотилось, а по спине полились обильные струи пота.
«Неужели будут пытать?»
Тут же Здрогов попытался успокоить себя мыслью, что это всего лишь бутафория ради психологического воздействия. Ведь уже не средневековье на дворе, а 1741-й год. Да и сами шведы – культурная европейская нация.
Полгода назад Никита видел по телевизору, как в Москву прилетал с визитом их премьер-министр, улыбчивый такой, с Брежневым в аэропорту обнимался, на переговорах высказывался за мир на всей планете, а после вместе с московским начальством самолично поехал на «Красный Октябрь» договариваться о контрактах на поставку какого-то меланжа и сухого белка. По конфетному цеху прошелся в белом халате и с каждой из работниц за руку поздоровался. И вообще шведы всегда спокойными были, даже в хоккей играли очень культурно, на льду почти никогда не дрались, в отличие от чехов, а особенно, канадцев. Правда, все это было через два столетия с гаком. Но Никита все же сумел уверить себя, что никакого физического воздействия его не ждет.
- Ульф Сингельд, встаньте! – прогремел голос полковника.
Здрогов проворно вскочил.
- Вы находитесь перед военным судом его величества короля Швеции. Я его председатель полковник Брудберг, и вам надлежит обращаться ко мне «ваша честь». Вам понятно?
- Понятно, ваша честь, - закивал Никита.
- Вам предъявлено обвинение в государственной измене, шпионаже в пользу враждебной страны и склонению к соучастии Козьмы Барабаша, верноподданного короля Швеции. Вам понятны обвинения?
- Понятны, ваша честь.
После этого председательствующий приступил к допросу. Его первая часть оказалась такой же нудной, как и то, что происходило уже два раза, начиная с кордегардии. Здрогову опять пришлось отвечать на многочисленные вопросы о себе, то есть – Ульфе.
Но когда дело дошло до начала его службы денщиком у Хольгенстрема, Брудберг вдруг заявил:
- Знайте, что предъявленные вам обвинения – одни из самых тяжелых. Если ваша вина будет доказана при вашем запирательстве и нежелании признаваться, приговором может стать казнь через четвертование. Если вы признаетесь в подробностях своих деяний и назовете сообщников, приговор может быть более мягким – пожизненная каторга.
О том, что вина может быть и не доказана, полковник не упомянул. Видимо, такой исход даже не принимался во внимание. Впрочем, удивляться было нечему, улика налицо – вынесенные из дома Хольгенстрема секретные бумаги.
Затем Брудберг добавил:
- Если вы будете упорствовать и пытаться скрыть историю вашей измены и имена сообщников, законы королевства позволяют применить к вам чрезвычайный допрос.
И полковник начал перечислять какие-то параграфы и уложения, которые предусматривали привлечение заплечных дел мастера. Сам же упомянутый специалист в своем углу переминался с ноги на ногу, лениво наблюдая за перебегающей по стене огромной жирной мухой, тем же занимались и двое его помощников.
У Никиты же от услышанного волосы встали дыбом, а мысли начали крутиться со скоростью ротора. Он почти мгновенно пришел к решению, что предполагаемую ранее тактику защиты придется отменить, то есть не отпираться и признаться в своих намерениях. Главное – не допустить, чтобы пытали, ведь покалечить же могут. Ну и надо избежать четвертования. Ладно бы хоть расстреливали, как красные и белые друг друга в Гражданскую, так ведь нет же, им надо обязательно надо какое-нибудь изуверство придумать. А если он признается? Тогда есть шанс, что отправят на бессрочную каторгу, а это уже куда лучше.
Никита прочитал немало приключенческих романов, и везде, где была каторга, положительным героям удавалось с нее сбежать. И не только вымышленным, но и реальным. Взять того же Котовского. Вроде бы, и у Махно такое имело место в биографии, хоть он и не положительный. Значит, и Никита сбежит. А теперь придется со всем соглашаться.
- Что подвигло вас к совершению измены? – спросил председательствующий.
- Я хотел получить от русских сколько-нибудь денег, - виноватым голосом произнес Здрогов.
Ответ, похоже, был самым правильным в этой ситуации.
Но следующий вопрос полковника поставил солдата в тупик:
- Сингельд, откуда вы знаете русский язык? Когда лейтенант и гвардейцы прибежали на зов Козьмы Барабаша, они слышали, что вы с ним разговаривали по-русски. И сам Барабаш сказал, что вы говорите не этом языке не хуже него самого.
Вопрос, на первый взгляд, не самый неприятный. Но это только на первый взгляд. Именно этот вопрос самый подлый и коварный.
Вот что сейчас Никите отвечать? Откуда, в самом деле, шведскому парню Ульфу, выросшему в деревушке Марманде, не умеющему читать и писать, знать русский язык?!
Вот такая ситуация и называется – «цуцванг». Что бы ни сделал – будет только плохо. Каков бы ни был ответ Никиты, ни одному не поверят.
И… неужели пытку применят?
Но молчать тоже нельзя, поэтому Никита выдал первую пришедшую в голову версию:
- Меня обучил ему русский шпион, который и склонил меня к измене.
Ответ вызвал оживление у сидевших за столом, они начали о чем-то вполголоса переговариваться, а потом полковник спросил:
- Как его зовут?
- Никита Здрогов, - буркнул солдат. Оговорить самого себя – не грех.
Никита ожидал, что его начнут расспрашивать о личности шпиона, откуда он взялся, как выглядит, ну и так далее, так что мог преподнести им пространный рассказ. Но Брудберг спросил совсем иное:
- Где и когда вы с ним встречались?
- Во время моих увольнений из казармы.
- Ты лжешь, мерзавец! – заорал Брудберг. – Ты служишь в армии совсем недавно. Из казармы вас отпускали редко и ненадолго. Когда он тебя, бестолочь деревенскую, мог успеть своему языку выучить? И выходил ты во время своих увольнений вместе со своим собутыльником Снурре, вы вместе пили пиво, и он не помнит возле вас никакого русского шпиона!
У Никиты язык словно прилип к гортани. Крыть было нечем.
- Господин сержант! – окрик председателя суда был адресован одному из тех троих, в углу.
Двое помощников сержанта проворно подбежали к Здрогову, сбили его с ног и поволокли к деревянному столу в этом углу, повалив на него. Действовали они сноровисто. Никита и икнуть не успел, как несколько ремней, наброшенных на его тело, намертво зафиксировали его на этом столе. Его левую руку положили на табурет и тоже пристегнули к нему ремнями так, что Здрогов ей и пошевелить не мог.
Сержант откинул с небольшого стола ткань и что-то с него снял. И Никита увидел – что.
Это был огромный молоток.
Здрогов понял, что они хотят сделать. И отвернул голову в другую сторону: лучше не смотреть. Но почему-то оставалась безумная надежда:
«Вдруг передумают? Или просто запугивают?»
Но додумать эту мысль он до конца не успел. Молоток обрушился на его руку, беспощадно дробя кость.
Прежде Никита никогда не сталкивался с настоящей болью. Конечно, он и в своем собственном детстве в двадцатом веке и в детстве Ульфа в веке восемнадцатом участвовал, как и все, в детских играх, которые часто заканчивались травмами. И драки бывали – куда без них? А еще был у Здрогова в детстве приступ аппендицита, после чего сделали операцию.
Но все это было песчинкой в сравнении с тем, что произошло сейчас. Никита закричал. Ведь не закричать было невозможно. Но сознания не потерял.
Откуда-то вдруг появился суетливый господин в штатском, оказавшийся врачом. Он быстро осмотрел разбитую руку пытаемого, пощупал ему пульс на другой, подсчитал частоту дыхания, даже глаза зачем-то осмотрел, а потом сказал:
- Можно продолжать.
Здрогова подняли со стола, довели до его стула и посадили в него. Уже с трудом соображавший Никита рухнул на стул и уставился перед собой.
Допрос продолжился.
- Так откуда вы знаете русский язык? – снова прицепился Брудберг.
Что?! Опять?! Получается, они от него с этим русским языком уже не отстанут, а значит, пытки не кончились, а только начались.
- Ваша честь, я и есть тот самый Никита Здрогов, тот самый шпион! – выкрикнул солдат. – Я не Ульф Сингельд! Я заслан сюда из Москвы, я русский, это мой родной язык!
Никита уже почти не соображал, что он говорит, глаза его застилала какая-то пелена, поэтому он даже не заметил, как члены королевского военного суда обменялись ироническими взглядами.
- Опять лжешь, - с сожалением сказал полковник. – Ну какой же из тебя русский? Капитан Конхейм тебя опознал, и он помнит, как вывез тебя из твоей деревни во время индельты. Неужели ты считаешь себя столь важной персоной, чтобы мы тратили деньги из королевской казны на то, чтобы привезти сюда на опознание кого-то из твоих односельчан?
И тут внутри у Никиты все перевернулось.
Страх перед пытками и мучительной казнью пропал, уступив место захлестнувшими его сознание ярости и ненависти.
Ведь что получается? Объявил себя шведом – не верят и подвергают пытке, объявил себя русским – то же самое ожидает. Что они тогда хотят от него услышать?
ПОЛУЧАЕТСЯ, ЧТО ОНИ ТРЕБУЮТ ОТ НЕГО ПРИЗНАНИЙ, ЗАРАНЕЕ ЗНАЯ, ЧТО ПРИ ЭТОМ НИ ОДНОМУ ИЗ НИХ НЕ ПОВЕРЯТ!
Где же здесь логика у них?
Знания и жизненный опыт шестнадцатилетнего Никиты, равно как и двадцатилетнего Ульфа, были слишком малы, чтобы понять, что п р и в и л е г и р о в а н н ы й е в р о п е е ц - существо совершенно особое. Не надо путать его с миллионами обычных трудяг, в поте лица добывающих свой хлеб, которые, в принципе, мало чем отличаются друг от друга в разных частях света, будь то Европа, Россия, Индия или Китай. «Привилегированный европеец» - тот, кто в силу своего происхождения или (и) воспитания уже с детства готовится встроиться во властно-бюрократическую вертикаль. Он одинаков и в XVIII-м веке, и в XIX-м, и позже. По мере созревания его личности ему вдалбливают в голову одни и те же представления о мире, превращая его в существо, недалекое и ограниченное, способное мыслить и действовать только в рамках определенного шаблона. Если вдруг этот шаблон входит в противоречие с элементарной логикой, выбор будет сделан в пользу него, а не логики. Воспринять какие-то аргументы, выходящие за рамки Его Величества Шаблона, такое существо не способно. Оно будет слушать, но не слышать, а верить только тому, чему хочет верить.
Хотя, различия бывают. Ватиканские и мадридские католики с оговорками могли бы воспринять какие-нибудь ссылки на Промысел Божий или Деву Марию. На допросе у инквизиции, если на костер не хочется, а голова работает, да и язык хорошо подвешен, можно эту самую инквизицию завести в такие эзотерические дебри, что святые отцы запутаются и отстанут. Нет, конечно, легким испугом тут не отделаться все равно, порку с покаянием все равно назначат, но после – гуляй, рванина, на все четыре стороны. То есть, от аутодафе отмазаться вполне было можно, если самому в зулупу не лезть.
Но в протестантской Швеции и подобных ей странах такое не прокатит. Здесь царствует Шаблон. В свое время философ Людвиг Фейербах, попытавшийся объединить материализм с гегельянством, дал очень правильную характеристику тому, что назвал «протестантской этикой».
Всего этого Никита-Ульф знать не мог, но ситуацию для себя понял верно. Говорить им что угодно – бесполезно. Они во всех вариантах не поверят и будут упорно и методично пытать дальше, хотя и заранее знают, что не поверят. Но все равно будут требовать ответа, людишки с ущербной логикой.
Ярость и ненависть заставили Здрогова забыть даже о страхе перед дальнейшими пытками и неизбежным четвертованием.
- Мрази, сволота! – крикнул он по-русски, сразу после этого перейдя на шведский. – Да вам же нет разницы, что я сейчас скажу! У вас же бананы в ушах! Пошли вы все подальше! И хрен я вам еще хоть словечко скажу, поняли?! Не дождетесь!
Дальнейшее было вполне предсказуемо. Никиту снова поволокли на тот самый пыточный стол, пристегнули к нему ремнями, а к табурету была пристегнута уже правая рука, на которую палач обрушил молоток.
На какое-то время Здрогов от боли потерял сознание и очнулся от того, что ему на голову вылили ведро ледяной воды.
Но всему плохому, как и хорошему, когда-нибудь приходит конец. Вот и сейчас полковник Брудберг объявил, что заседание суда будет продолжено завтра.
«Значит, завтра будут ноги ломать», - с тоской подумал Никита.
Превозмогая боль, он поплелся по тюремному коридору, сопровождаемый конвоирами. И вновь он оказался в своей камере, а дверь захлопнулась.
Впрочем, Никита понимал, что вскоре захлопнется и другая дверь – та, что отделяет земную жизнь каждого человека от всего того, что происходит после нее.
Рейтинг: 0
18 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
