ГЛАС В НОЧИ

ГЛАС В НОЧИ
 
    Это было ещё в начале моей охотничьей карьеры... Был ли мне тридцатник аль нет, но это сути, в общем, не меняет. Я был молод, здоров и зело борзо энергичен. Это сейчас меня на вторую ночь трудно выгнать в три часа после  полуночи, а тогда..  Тогда я обычно уходил в десять часов вечера и препирался домой  утром, если не было кедровых орех, и вечером следующего дня, если они были, набрав с мешок или шишек или, даже, шелушенных орех, если был на них хороший урожай. Конечно, это было только в том случае, если Госпожа Удача пускала меня по бороде. При наличии  этой самой удачи, я оказывался дома ещё затемно и поутру шествовал благочинно за этими самыми орехами, оставив вонючее и кровавое дело по обезшкуриванию своей скрюченной добычи, от долгого пребывания в рюкзаке, на вечер темный при зашторенных окнах.  Правда, после столь интенсивного отдыха, я два рабочих дня находился в легком ступоре, когда верхнее кровяное давление выбиралось едва за сотню, а сердце интенсивно стучало не более сорока ударов в минуту.. Но к пятнице организм уже орал и визжал в предвкушение очередного дальнего похода, не хуже моих собак, которые отчего-то узнавали о моем приближении и начинали орать раньше, чем прибывал автобус  в Г-ку.
   Так что это была пятница. Сообщаю вам почти точную дату этого события, хотя может быть и суббота, что столь же вероятно, как и пятница. Все-таки пятница вероятнее, так как городские олухи планируют всякие выезда именно на пятницу, особенно с ночевкой в лесу, чтобы отскрести с себя в оставшиеся выходные грязь и сажу, что они успели собрать на себя за это время на природе. В отличие от них, я своих охотничьих шмоток никогда не стираю и не пытаюсь даже это делать, так как за ночь я умудряюсь вымазаться раз пять по самые уши, и столько же раз эта грязь успевает с меня осыпаться или отрястись, опасть, как вам это пожелается, за это же время. Так что, если не считать повышенной ободранности  моего боевого прикида, то он вполне даже выглядит чисто, опрятно и пристойно. Даже пристойнее моей лохматой башки в любое время дня и ночи, поскольку шевелюра, по причине своей кудрявости, нечёсанности и предельной длинны, произрастает вольно до тех пор, пока она мне основательно не надоест и не попадет под мстительные ножницы парикмахера или моей бывшей мадамы. Тогда я сильно смахиваю на весьма цивилизованного мужика, правда, без галстука, белой рубашки и ещё более белых носков, которых у меня не было отродясь. Правда, галстук я имел удовольствие таскать аж два года в армии, но это был нонсенс. Сидеть на киче из-за этого ошейника  я совсем не хотел, а носил я его по служебной обязанности и необходимости, хотя с трудом воспринимаю такую простую вещь, как галстук на военном и не военном тем паче. Практической пользы от него – ноль, если не утирать горючие слезы о прошлом и обильные сопли о будущем. Милое дело свитер или водолазка и резиновые сапоги на все случаи жизни. Но вернемся к нашим баранам, то бишь барсукам.
     Остановимся, однако, на пятнице, поскольку я был свеж, как огурчик, и изрыгал из себя флюиды энергии и удовольствия. Пока суд да дело и ужин довольно легкий у тёщи после моего прибытия, сборы и прочая ерунда, которая занимает часа два времени. Хотя шмотки  мои всегда находятся в боевой готовности, и стоило мне сбросить парадно-выгребную одежду, одеть охотничий наряд, протянуть руку и одеть портупею с ножом и патронташем, напялить рюкзак, связав его лямки на груди, впрыгнуть в портянки и иже с ним в сапоги, и можно смело отчаливать, поскольку в рюкзаке постоянно дежурит целлофановый мешок для засолки капусты и просто мешок. В его кармашках валяются в большом количестве спички и зажигалки, запасные лампочки к фонарику, увесистый мешок с патронами, береста, маленький брусок для правки ножа, запасной компас, гамак и прочая полезная мелочь, в том числе приспособления для ночной стрельба и тому подобная  дрянь. Правда, пришлось бы взять ещё ружье, но это тоже секундное дело, так как и оно находилось тут же в кладовочке, рядом с ножом и рюкзаком.
    В этот раз я направился обычным маршрутом. Проскочив по центральной дороге, где дома находились в стороне, в лесочке, ближе к дендрарию, я проскользнул тихим сапом, пользуясь темнотой и бассейн,  как называют местные пруд, где вечно кто-то торчит, прошёл мимо дворов, и вывалил на дорогу, ведущую вверх по склону, мимо усадьбы рыжего. У Рыжего всегда обитала свора собак, среди которых был один довольно крупный экземпляр, который норовил обычно громогласно объявить о моем приближении в окружении чуждых ему барбосов. Но поскольку он уже успел поближе познакомиться со мной и каменюгами, что я сразу пускал в дело без раздумья и царских церемоний, то предпочитал орать, как и все его придворные, в отдалении, то я обычно успевал благополучно миновать этот участок дороги, что предательски близко приближался к порогу этого самого Рыжего. Так как двора у него отчего-то не было, то, пока он влезал в сапоги или иные бродни, я успевал пропылить метров триста, а в темноте на таком расстоянии ни фига нельзя было рассмотреть, поскольку фонарик я включал только тогда, когда оказывался за поворотом дороги, ведущей в сторону Кабаньего, то выяснить причину собачьего переполоха было весьма затруднительно. В то время со мной были ещё старые дедовские собаки: Бим - первый и Рябчик. Рябчик и тогда уже был в достаточных годах, где-то уже ему было лет восемь-девять, отличался особой задиристостью в присутствии Бима, любил участвовать в собачьих свадьбах и валяться на перекрестке дороги, что была рядом с заправкой. Единственно я  чего не пойму до сего дня, так то, что Рябчика не задавила ни одна машина, хотя место там было многоудобное для того, чтобы сделать из него нечто похожее на кусок окровавленного мяса, завернутого в пыльную до полного загрязнения шкуру. Но так как машины отчего-то предпочитали врезаться в тёщин забор, который вызывающе торчал сразу после канавы, замечу даже весьма не хилой, так что одна иномарка, используя полотно дороги, как трамплин, умудрилась протаранить палисадник, сбить сливу и успокоится только на тещиной завалинке. Хотя были и умельцы, которые собирали тёщин забор в гармошку целыми пролетами.. Следует только удивится не только живучести Рябчика, но и тех, кто пытался  давить его и в придачу к нему тещину недвижимость. Впрочем, никто из живущих на свете не пострадал от этих попыток глупых человеков, кроме машин и тёщиных нервов, которой не всегда этот самый забор удавалось восстановить силами тех, кто в него  умудрялся довольно успешно врезаться со всего разгона и прямо с горочки, что начиналась сразу за заправкой.. Рябчика погубила другая вредная привычка: будучи уже в довольно-таки преклонном возрасте, когда он плохо соображают, а по достижению четырнадцати годов уже начал путать следы, и, по собачьим меркам, ему пора уже было сидеть на печке и греть стынущую кровь на жарком солнышке, этот старый кобель унюхал таки где-то собачью свадьбу,  (я упоминал уже о том, что с нюхом у него было не все в порядке), где и погиб от истощения и усилий сотоварищей по борьбе с его старой шкурой.
     Бим же был гораздо моложе его, крупней, но не отличался особой задиристость. Так как его дед рано посадил на цепь, то он был чересчур тяжел и чаще всего плёлся у меня в хвосте, особенно в жару, что не мешало ему в несколько прыжков обогнать меня и Рябчика, как только тот обнаруживал что-то интереснее, чем старые козьи следы. Он мог развить скорость не на много ниже, чем и косуля и часто выкручивал мне их под выстрел, что о других собаках нельзя никак сказать. Он однажды запросто свалил гурана по насту, загнав его в глубокий снег, что лежал в долине ручья, не дав ему пробежать и двухсот метров. Впрочем, при этом действе присутствовал и Рябчик, который, по своей старой привычки аспида, начал его употреблять сразу на месте, начиная с задних ляжек, когда  Бим героически и успешно душил того. Впрочем, Бим, подстрекаемый зловредным Рябчиком, таки пару раз участвовал в собачьих потасовках. При мне он сбил довольно таки приличного кобеля, который по дурости решил ввязаться в драку с его товарищем. После того, как Бим таранил его, врезавшись в него как танк грудью, этот пес, как вшивый "Запорожец",  кувыркался  не хуже болида Формулы-1. Правда, в качестве спасательной команды для этого храбреца, пришлось выступать мне, так как невежливый Бим взялся помогать своему сотоварищу по гонкам преследования, Рябчику, в его неправедном деле удушения собрата по виду. Хозяева собаки в этом деле участия не захотели принимать и выражали свой восторг, а может и гнев, в отдалении за безопасными дубами, готовясь дать тягу при приближении этого забавного воющего мячика, состоящего из трех собак, который катились почему-то по самому грибному месту.
    Вот в этом составе мы, проскочив подворье Рыжего, углубились в лес. Я не стал переться по дороге, а сразу пошёл прямо в лес правее ручья и несколько выше усадьбы Денисюков. Хоть его двора не было и видно, поскольку я шёл ложбиной выше его огородов,  но его собаки меня учуяли и заорали благим матом. Но старому Денисюку определить мое присутствие было ещё сложнее, чем Рыжему, хоть я и пёрся с включенным фонариком на голове.  В то время я часто ходил по Ближним шишкам, поскольку поголовье барсуков ещё было там вполне полнокровным и не подверглось тщательной зачистке с моей стороны, то я зачастую имел успех и здесь, далеко не отходя от дома.
   Мой  путь лежал по редкому кедрачу  вперемежку с дубом и другим чернолесьем, кустарником, достаточно густо оплетенного лианами лимонника, кишмиша и дикого винограда. Последних было немного, так как по варварской людской привычке, а именно лени, философии потребления и всемирного потопа после нашей славной жизни, лианы просто сдирали с вершин могучих деревьев или, даже, валили сами эти деревья, примеры такого отношения к природе валялись у меня под ногами, так как люди с пилами дальше километра от дороги не отходят. 
       Сама долина ручья не более пяти или шести  километров, если считать выше Г-ки,  Правый берег более пологий, только у самой деревни идут приличные крутяки, он зарос дубняком, среди которого уже довольно много кедровой молоди. Правда, в нескольких местах с главного хребта спускается несколько хребтиков поменьше, но для ночной охоты он гораздо удобнее. По левому берегу, по которому я перся, было много крутяков и поперечных довольно глубоких оврагов, из которых постоянно вылазить  весьма неприятно. Кроме того, левый берег зарос такими непроходимыми дебрями, что ночное путешествие по нему бывает всегда утомительно.
   Двигался я довольно медленно, по причине резкопересеченной местности, обилия растительности и постоянного спотыкания о кочки, которые там произрастали по оврагам вместе с травой, так как я шёл недалеко  от берега ручья. Правда, скоро мне пришлось лезть вверх по склону, где кочки не торчали, а кустарник и мелкие пихточки образовывали такой густой забор, что мне пришлось искать знакомую тропу и пробиваться по ней ещё выше. Перевалив через овраг, мне пришлось подниматься по довольно крутому склону, а затем и по хребту, что шёл над дорогой. Путь мой был тяжелым и утомительным, так что к двенадцати часам я преодолел, если брать по прямой, не больше пяти километров.       
     Поднимаясь по склону, я увидел внизу и несколько впереди меня костер. В темноте я несколько свалил с хребта, так что пришлось идти по крутому склону вверх. Как я не старался вновь выйти на его вершину, поскольку впереди был глубокий и крутой овраг, в который я никак не хотел лезть, кроме того, под становиком, но на другой стороне отрога, были барсучьи норы. Именно там овраг становился более пологий. Как не забирал я вверх и вправо, но над костром я оказался едва ли не на середине крутого склона. Внизу послышались пьяные призывы, так как там заметили свет моего фонарика, но я даже не стал отвечать  на них. Впрочем, скоро мне стало не до этих обормотов, поскольку сорвался со своей позиции Бим, он всегда брёл седом, а Рябчика я потерял в темноте и давно. Скоро он подал голос. Бим в таких случаях просто молчал. Впрочем, через несколько минут замолчал  и Рябчик. Они были совсем рядом, и я пошёл на голос. Собаки прибежали разом, и сразу повели к дуплу, в которое они загнали барсука. Дупло было удобным для выкуривания, но слишком узким  и находилось у самого корня, в виде небольшой, продолговатой щели. Кроме того, оно находилось в небольшой яме, что я уже говорил удобно для того, чтобы развести в нем дымокур, но плохо для вытаскивания зверя из дупла, так как он цепляется за жизнь не хуже вурдалака. Выкуривать барсука сложно, поскольку он житель подземных лабиринтов и ходов, то держится в дыму до последней капли крови, которая бушует в его жилах, ударяя по дурной голове. Меньше часа редко длится эта процедура, если действительно просто приходится выкуривать этого здорового и коренастого товарища, без применения оружия и собак. Самки стоят до конца, но самцы иногда пытаются бежать, надеясь на свою силу, особенно старые. Здесь был классический случай нудного ожидания результата газовой атаки на  неразвитые, потому излишне крепкие мозги жителя отдаленной провинции, особенно дикой. Я проковырялся с дымокуром больше часа, пока не услышал, как зверь не стал шкрябать когтями дупло, и вниз не посыпалась труха. То, что ему дало по мозгам и основательно, было и так ясно. Я загасил  дымокур в самом дупле, чтобы не опалить  шкуру, и скоро  увидел и его самого. Зверь свалился вниз почти без признаков жизни, но скоро попытался подползти к выходу из дупла и глотнуть свежего воздуха, что никак нельзя было позволить ему сделать, так как пришлось бы устраивать эти посиделки ещё не менее чем на час. Обычно в таких случаях я стреляю барсуку в голову, и уже мертвого вытаскиваю из дупла, чтобы не возиться с ним, но здесь, кроме  ямы, которая и без того мешала мне просунуть ружье в маленькое и низкое дупло, был ещё и камень который торчал перед входом, так, что ни о какой стрельбе не могло и речи. Я попытался было ударить этого токсикомана короткой палкой по башке, но он убрал голову и подставил мне свой пушистый бок, в который я сгоряча и начал тыкать. После чего он уполз вглубь дупла, предоставив мне любоваться своим хвостом.
     Все время, пока я занимался этим не богоугодным делом, внизу мирно горел костер, но голосов я не слышал, так как находился в ложбинке, из которой я выползал только для того, чтобы собрать сырой палый лист. Предпринимать надо было что-то неординарное. Недолго думая, я схватил барсука за хвост и потащил из дупла. Обычно я ношу в тайгу китайские прорезиненные перчатки, так что надеялся, что они хоть немного смягчат мою участь при общении с его зубами.  Близкого знакомства с ними я избежал сразу, так как толстый и мордатый барсук, растопырившись и упершись  всеми своими четырьмя конечностями в дупло, вылез в щель только своим хвостом и не более того. Все мои усилия вытащить его дальше натыкались на глухую оборону с его стороны. Я изменил тактику, которая сначала не приносила никакого успеха, но была единственно верной: я слегка отпускал зверя, а затем резко дергал его на себя. Тот инстинктивно пытался  уползти вперед и делал шаг той или иной ногой, после чего хватка его ослабевала, и он медленно показывался из дупла. Минут через пять мне удалось просунуть руку в отверстие и схватить зверя за заднюю ногу.  Все это время барсук ревел, что твой медведь, собаки выли, скулили и взлаивали, лезли вниз и мешали мне. Концерт был дан не хилый.
   Когда мне удалось перехватить барсучью лапу, вместо скользкого хвоста, в яму протиснулся Рябчик, который вцепился ему в задницу. После чего барсучий рев перешёл
в откровенный вопль. В это время я вытащил одну ногу из ямы, и вместо неё влез Бим. Он тут же вцепился в барсучью ляжку, и одного его рывка хватило для того, чтобы дружная компания из двух собак и барсука с воплем покатилась вниз по склону. Так как палку в пылу борьбы я отбросил куда-то, то пришлось новую искать впопыхах. Она оказалась гнилой, и мне пришлось добивать зверя обломком той дубовой орясины, что я подхватил на бегу.
   Ещё минут десять ушло на то, чтобы, сидя верхом на бездыханном барсуке, развязать рюкзак, при этом, отбиваясь от наседающих на меня собак, норовящих вытащить из-под меня свою добычу, засунуть свой трофей в мешок, при этом, отчаянно лягаться налево и направо, чтобы объяснить собакам, кто в доме хозяин, затушить слегка тлеющие листья дымокура, напялить рюкзак и отыскать в темноте оружие.
   Естественно, что дальнейшая охота при таком грузе, не входила в мои планы, а тащиться старым маршрутом по горам и весям, пересыпанным густо оврагами и зарослями, - тем паче, то я решил спуститься вниз, обойти лесом костер и выйти на дорогу, рядом с которой расположились наши городские лесовики, и довольно легко и удобно проследовать домой. Но.. Но костра уже не было и люди как-то не наблюдались, так что крюк мне не пришлось делать, поэтому я рванул со всей дури по дороге, надеясь  помочить харю ещё пару-тройку часов до спешащего  на встречу со мной рассвету. 
   Самое удивительное было то, что хоть я и пронесся чуть ли не рысью все эти немереные вёрсты, но догнать злополучных туристов таки не смог, хотя заверю вас, что фонариков у них точно не было, а дорога была-таки дрянная, сильно разбита тракторами и прочими едущими, ползущими предметами, которые оставляют колеи порой не меньше  полуметра глубиной в рыхлой болотистой почве, проходящей по самой пойме ручья, а тропа петляла между ними, как ядовитая змеюка. То направо, то налево, то вообще залезет в лес или в ручей. А если вы не знаете, куда она смоталась из-под ваших ног даже теоретически? Страшно подумать..
   Ещё, смею вас заверить, что ночка тогда была ох как темна. Это я к слову скал.
 
 

© Copyright: Игорь Николаевич Макаров, 2015

Регистрационный номер №0287250

от 9 мая 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0287250 выдан для произведения: ГЛАС В НОЧИ
 
    Это было ещё в начале моей охотничьей карьеры... Был ли мне тридцатник аль нет, но это сути, в общем, не меняет. Я был молод, здоров и зело борзо энергичен. Это сейчас меня на вторую ночь трудно выгнать в три часа после  полуночи, а тогда..  Тогда я обычно уходил в десять часов вечера и препирался домой  утром, если не было кедровых орех, и вечером следующего дня, если они были, набрав с мешок или шишек или, даже, шелушенных орех, если был на них хороший урожай. Конечно, это было только в том случае, если Госпожа Удача пускала меня по бороде. При наличии  этой самой удачи, я оказывался дома ещё затемно и поутру шествовал благочинно за этими самыми орехами, оставив вонючее и кровавое дело по обезшкуриванию своей скрюченной добычи, от долгого пребывания в рюкзаке, на вечер темный при зашторенных окнах.  Правда, после столь интенсивного отдыха, я два рабочих дня находился в легком ступоре, когда верхнее кровяное давление выбиралось едва за сотню, а сердце интенсивно стучало не более сорока ударов в минуту.. Но к пятнице организм уже орал и визжал в предвкушение очередного дальнего похода, не хуже моих собак, которые отчего-то узнавали о моем приближении и начинали орать раньше, чем прибывал автобус  в Г-ку.
   Так что это была пятница. Сообщаю вам почти точную дату этого события, хотя может быть и суббота, что столь же вероятно, как и пятница. Все-таки пятница вероятнее, так как городские олухи планируют всякие выезда именно на пятницу, особенно с ночевкой в лесу, чтобы отскрести с себя в оставшиеся выходные грязь и сажу, что они успели собрать на себя за это время на природе. В отличие от них, я своих охотничьих шмоток никогда не стираю и не пытаюсь даже это делать, так как за ночь я умудряюсь вымазаться раз пять по самые уши, и столько же раз эта грязь успевает с меня осыпаться или отрястись, опасть, как вам это пожелается, за это же время. Так что, если не считать повышенной ободранности  моего боевого прикида, то он вполне даже выглядит чисто, опрятно и пристойно. Даже пристойнее моей лохматой башки в любое время дня и ночи, поскольку шевелюра, по причине своей кудрявости, нечёсанности и предельной длинны, произрастает вольно до тех пор, пока она мне основательно не надоест и не попадет под мстительные ножницы парикмахера или моей бывшей мадамы. Тогда я сильно смахиваю на весьма цивилизованного мужика, правда, без галстука, белой рубашки и ещё более белых носков, которых у меня не было отродясь. Правда, галстук я имел удовольствие таскать аж два года в армии, но это был нонсенс. Сидеть на киче из-за этого ошейника  я совсем не хотел, а носил я его по служебной обязанности и необходимости, хотя с трудом воспринимаю такую простую вещь, как галстук на военном и не военном тем паче. Практической пользы от него – ноль, если не утирать горючие слезы о прошлом и обильные сопли о будущем. Милое дело свитер или водолазка и резиновые сапоги на все случаи жизни. Но вернемся к нашим баранам, то бишь барсукам.
     Остановимся, однако, на пятнице, поскольку я был свеж, как огурчик, и изрыгал из себя флюиды энергии и удовольствия. Пока суд да дело и ужин довольно легкий у тёщи после моего прибытия, сборы и прочая ерунда, которая занимает часа два времени. Хотя шмотки  мои всегда находятся в боевой готовности, и стоило мне сбросить парадно-выгребную одежду, одеть охотничий наряд, протянуть руку и одеть портупею с ножом и патронташем, напялить рюкзак, связав его лямки на груди, впрыгнуть в портянки и иже с ним в сапоги, и можно смело отчаливать, поскольку в рюкзаке постоянно дежурит целлофановый мешок для засолки капусты и просто мешок. В его кармашках валяются в большом количестве спички и зажигалки, запасные лампочки к фонарику, увесистый мешок с патронами, береста, маленький брусок для правки ножа, запасной компас, гамак и прочая полезная мелочь, в том числе приспособления для ночной стрельба и тому подобная  дрянь. Правда, пришлось бы взять ещё ружье, но это тоже секундное дело, так как и оно находилось тут же в кладовочке, рядом с ножом и рюкзаком.
    В этот раз я направился обычным маршрутом. Проскочив по центральной дороге, где дома находились в стороне, в лесочке, ближе к дендрарию, я проскользнул тихим сапом, пользуясь темнотой и бассейн,  как называют местные пруд, где вечно кто-то торчит, прошёл мимо дворов, и вывалил на дорогу, ведущую вверх по склону, мимо усадьбы рыжего. У Рыжего всегда обитала свора собак, среди которых был один довольно крупный экземпляр, который норовил обычно громогласно объявить о моем приближении в окружении чуждых ему барбосов. Но поскольку он уже успел поближе познакомиться со мной и каменюгами, что я сразу пускал в дело без раздумья и царских церемоний, то предпочитал орать, как и все его придворные, в отдалении, то я обычно успевал благополучно миновать этот участок дороги, что предательски близко приближался к порогу этого самого Рыжего. Так как двора у него отчего-то не было, то, пока он влезал в сапоги или иные бродни, я успевал пропылить метров триста, а в темноте на таком расстоянии ни фига нельзя было рассмотреть, поскольку фонарик я включал только тогда, когда оказывался за поворотом дороги, ведущей в сторону Кабаньего, то выяснить причину собачьего переполоха было весьма затруднительно. В то время со мной были ещё старые дедовские собаки: Бим - первый и Рябчик. Рябчик и тогда уже был в достаточных годах, где-то уже ему было лет восемь-девять, отличался особой задиристостью в присутствии Бима, любил участвовать в собачьих свадьбах и валяться на перекрестке дороги, что была рядом с заправкой. Единственно я  чего не пойму до сего дня, так то, что Рябчика не задавила ни одна машина, хотя место там было многоудобное для того, чтобы сделать из него нечто похожее на кусок окровавленного мяса, завернутого в пыльную до полного загрязнения шкуру. Но так как машины отчего-то предпочитали врезаться в тёщин забор, который вызывающе торчал сразу после канавы, замечу даже весьма не хилой, так что одна иномарка, используя полотно дороги, как трамплин, умудрилась протаранить палисадник, сбить сливу и успокоится только на тещиной завалинке. Хотя были и умельцы, которые собирали тёщин забор в гармошку целыми пролетами.. Следует только удивится не только живучести Рябчика, но и тех, кто пытался  давить его и в придачу к нему тещину недвижимость. Впрочем, никто из живущих на свете не пострадал от этих попыток глупых человеков, кроме машин и тёщиных нервов, которой не всегда этот самый забор удавалось восстановить силами тех, кто в него  умудрялся довольно успешно врезаться со всего разгона и прямо с горочки, что начиналась сразу за заправкой.. Рябчика погубила другая вредная привычка: будучи уже в довольно-таки преклонном возрасте, когда он плохо соображают, а по достижению четырнадцати годов уже начал путать следы, и, по собачьим меркам, ему пора уже было сидеть на печке и греть стынущую кровь на жарком солнышке, этот старый кобель унюхал таки где-то собачью свадьбу,  (я упоминал уже о том, что с нюхом у него было не все в порядке), где и погиб от истощения и усилий сотоварищей по борьбе с его старой шкурой.
     Бим же был гораздо моложе его, крупней, но не отличался особой задиристость. Так как его дед рано посадил на цепь, то он был чересчур тяжел и чаще всего плёлся у меня в хвосте, особенно в жару, что не мешало ему в несколько прыжков обогнать меня и Рябчика, как только тот обнаруживал что-то интереснее, чем старые козьи следы. Он мог развить скорость не на много ниже, чем и косуля и часто выкручивал мне их под выстрел, что о других собаках нельзя никак сказать. Он однажды запросто свалил гурана по насту, загнав его в глубокий снег, что лежал в долине ручья, не дав ему пробежать и двухсот метров. Впрочем, при этом действе присутствовал и Рябчик, который, по своей старой привычки аспида, начал его употреблять сразу на месте, начиная с задних ляжек, когда  Бим героически и успешно душил того. Впрочем, Бим, подстрекаемый зловредным Рябчиком, таки пару раз участвовал в собачьих потасовках. При мне он сбил довольно таки приличного кобеля, который по дурости решил ввязаться в драку с его товарищем. После того, как Бим таранил его, врезавшись в него как танк грудью, этот пес, как вшивый "Запорожец",  кувыркался  не хуже болида Формулы-1. Правда, в качестве спасательной команды для этого храбреца, пришлось выступать мне, так как невежливый Бим взялся помогать своему сотоварищу по гонкам преследования, Рябчику, в его неправедном деле удушения собрата по виду. Хозяева собаки в этом деле участия не захотели принимать и выражали свой восторг, а может и гнев, в отдалении за безопасными дубами, готовясь дать тягу при приближении этого забавного воющего мячика, состоящего из трех собак, который катились почему-то по самому грибному месту.
    Вот в этом составе мы, проскочив подворье Рыжего, углубились в лес. Я не стал переться по дороге, а сразу пошёл прямо в лес правее ручья и несколько выше усадьбы Денисюков. Хоть его двора не было и видно, поскольку я шёл ложбиной выше его огородов,  но его собаки меня учуяли и заорали благим матом. Но старому Денисюку определить мое присутствие было ещё сложнее, чем Рыжему, хоть я и пёрся с включенным фонариком на голове.  В то время я часто ходил по Ближним шишкам, поскольку поголовье барсуков ещё было там вполне полнокровным и не подверглось тщательной зачистке с моей стороны, то я зачастую имел успех и здесь, далеко не отходя от дома.
   Мой  путь лежал по редкому кедрачу  вперемежку с дубом и другим чернолесьем, кустарником, достаточно густо оплетенного лианами лимонника, кишмиша и дикого винограда. Последних было немного, так как по варварской людской привычке, а именно лени, философии потребления и всемирного потопа после нашей славной жизни, лианы просто сдирали с вершин могучих деревьев или, даже, валили сами эти деревья, примеры такого отношения к природе валялись у меня под ногами, так как люди с пилами дальше километра от дороги не отходят. 
       Сама долина ручья не более пяти или шести  километров, если считать выше Г-ки,  Правый берег более пологий, только у самой деревни идут приличные крутяки, он зарос дубняком, среди которого уже довольно много кедровой молоди. Правда, в нескольких местах с главного хребта спускается несколько хребтиков поменьше, но для ночной охоты он гораздо удобнее. По левому берегу, по которому я перся, было много крутяков и поперечных довольно глубоких оврагов, из которых постоянно вылазить  весьма неприятно. Кроме того, левый берег зарос такими непроходимыми дебрями, что ночное путешествие по нему бывает всегда утомительно.
   Двигался я довольно медленно, по причине резкопересеченной местности, обилия растительности и постоянного спотыкания о кочки, которые там произрастали по оврагам вместе с травой, так как я шёл недалеко  от берега ручья. Правда, скоро мне пришлось лезть вверх по склону, где кочки не торчали, а кустарник и мелкие пихточки образовывали такой густой забор, что мне пришлось искать знакомую тропу и пробиваться по ней ещё выше. Перевалив через овраг, мне пришлось подниматься по довольно крутому склону, а затем и по хребту, что шёл над дорогой. Путь мой был тяжелым и утомительным, так что к двенадцати часам я преодолел, если брать по прямой, не больше пяти километров.       
     Поднимаясь по склону, я увидел внизу и несколько впереди меня костер. В темноте я несколько свалил с хребта, так что пришлось идти по крутому склону вверх. Как я не старался вновь выйти на его вершину, поскольку впереди был глубокий и крутой овраг, в который я никак не хотел лезть, кроме того, под становиком, но на другой стороне отрога, были барсучьи норы. Именно там овраг становился более пологий. Как не забирал я вверх и вправо, но над костром я оказался едва ли не на середине крутого склона. Внизу послышались пьяные призывы, так как там заметили свет моего фонарика, но я даже не стал отвечать  на них. Впрочем, скоро мне стало не до этих обормотов, поскольку сорвался со своей позиции Бим, он всегда брёл седом, а Рябчика я потерял в темноте и давно. Скоро он подал голос. Бим в таких случаях просто молчал. Впрочем, через несколько минут замолчал  и Рябчик. Они были совсем рядом, и я пошёл на голос. Собаки прибежали разом, и сразу повели к дуплу, в которое они загнали барсука. Дупло было удобным для выкуривания, но слишком узким  и находилось у самого корня, в виде небольшой, продолговатой щели. Кроме того, оно находилось в небольшой яме, что я уже говорил удобно для того, чтобы развести в нем дымокур, но плохо для вытаскивания зверя из дупла, так как он цепляется за жизнь не хуже вурдалака. Выкуривать барсука сложно, поскольку он житель подземных лабиринтов и ходов, то держится в дыму до последней капли крови, которая бушует в его жилах, ударяя по дурной голове. Меньше часа редко длится эта процедура, если действительно просто приходится выкуривать этого здорового и коренастого товарища, без применения оружия и собак. Самки стоят до конца, но самцы иногда пытаются бежать, надеясь на свою силу, особенно старые. Здесь был классический случай нудного ожидания результата газовой атаки на  неразвитые, потому излишне крепкие мозги жителя отдаленной провинции, особенно дикой. Я проковырялся с дымокуром больше часа, пока не услышал, как зверь не стал шкрябать когтями дупло, и вниз не посыпалась труха. То, что ему дало по мозгам и основательно, было и так ясно. Я загасил  дымокур в самом дупле, чтобы не опалить  шкуру, и скоро  увидел и его самого. Зверь свалился вниз почти без признаков жизни, но скоро попытался подползти к выходу из дупла и глотнуть свежего воздуха, что никак нельзя было позволить ему сделать, так как пришлось бы устраивать эти посиделки ещё не менее чем на час. Обычно в таких случаях я стреляю барсуку в голову, и уже мертвого вытаскиваю из дупла, чтобы не возиться с ним, но здесь, кроме  ямы, которая и без того мешала мне просунуть ружье в маленькое и низкое дупло, был ещё и камень который торчал перед входом, так, что ни о какой стрельбе не могло и речи. Я попытался было ударить этого токсикомана короткой палкой по башке, но он убрал голову и подставил мне свой пушистый бок, в который я сгоряча и начал тыкать. После чего он уполз вглубь дупла, предоставив мне любоваться своим хвостом.
     Все время, пока я занимался этим не богоугодным делом, внизу мирно горел костер, но голосов я не слышал, так как находился в ложбинке, из которой я выползал только для того, чтобы собрать сырой палый лист. Предпринимать надо было что-то неординарное. Недолго думая, я схватил барсука за хвост и потащил из дупла. Обычно я ношу в тайгу китайские прорезиненные перчатки, так что надеялся, что они хоть немного смягчат мою участь при общении с его зубами.  Близкого знакомства с ними я избежал сразу, так как толстый и мордатый барсук, растопырившись и упершись  всеми своими четырьмя конечностями в дупло, вылез в щель только своим хвостом и не более того. Все мои усилия вытащить его дальше натыкались на глухую оборону с его стороны. Я изменил тактику, которая сначала не приносила никакого успеха, но была единственно верной: я слегка отпускал зверя, а затем резко дергал его на себя. Тот инстинктивно пытался  уползти вперед и делал шаг той или иной ногой, после чего хватка его ослабевала, и он медленно показывался из дупла. Минут через пять мне удалось просунуть руку в отверстие и схватить зверя за заднюю ногу.  Все это время барсук ревел, что твой медведь, собаки выли, скулили и взлаивали, лезли вниз и мешали мне. Концерт был дан не хилый.
   Когда мне удалось перехватить барсучью лапу, вместо скользкого хвоста, в яму протиснулся Рябчик, который вцепился ему в задницу. После чего барсучий рев перешёл
в откровенный вопль. В это время я вытащил одну ногу из ямы, и вместо неё влез Бим. Он тут же вцепился в барсучью ляжку, и одного его рывка хватило для того, чтобы дружная компания из двух собак и барсука с воплем покатилась вниз по склону. Так как палку в пылу борьбы я отбросил куда-то, то пришлось новую искать впопыхах. Она оказалась гнилой, и мне пришлось добивать зверя обломком той дубовой орясины, что я подхватил на бегу.
   Ещё минут десять ушло на то, чтобы, сидя верхом на бездыханном барсуке, развязать рюкзак, при этом, отбиваясь от наседающих на меня собак, норовящих вытащить из-под меня свою добычу, засунуть свой трофей в мешок, при этом, отчаянно лягаться налево и направо, чтобы объяснить собакам, кто в доме хозяин, затушить слегка тлеющие листья дымокура, напялить рюкзак и отыскать в темноте оружие.
   Естественно, что дальнейшая охота при таком грузе, не входила в мои планы, а тащиться старым маршрутом по горам и весям, пересыпанным густо оврагами и зарослями, - тем паче, то я решил спуститься вниз, обойти лесом костер и выйти на дорогу, рядом с которой расположились наши городские лесовики, и довольно легко и удобно проследовать домой. Но.. Но костра уже не было и люди как-то не наблюдались, так что крюк мне не пришлось делать, поэтому я рванул со всей дури по дороге, надеясь  помочить харю ещё пару-тройку часов до спешащего  на встречу со мной рассвету. 
   Самое удивительное было то, что хоть я и пронесся чуть ли не рысью все эти немереные вёрсты, но догнать злополучных туристов таки не смог, хотя заверю вас, что фонариков у них точно не было, а дорога была-таки дрянная, сильно разбита тракторами и прочими едущими, ползущими предметами, которые оставляют колеи порой не меньше  полуметра глубиной в рыхлой болотистой почве, проходящей по самой пойме ручья, а тропа петляла между ними, как ядовитая змеюка. То направо, то налево, то вообще залезет в лес или в ручей. А если вы не знаете, куда она смоталась из-под ваших ног даже теоретически? Страшно подумать..
   Ещё, смею вас заверить, что ночка тогда была ох как темна. Это я к слову скал.
 
 

 

ОХОТА С САНЮХОЙ НА ПАРУ

МАЛ-МАЛО О КОПАТЕЛЬСТВЕ