Главная → Проза → Крупные формы → Романы → Гибель Принцессы. Глава вторая

Гибель Принцессы. Глава вторая

23 июня 2020 - Денис Маркелов
Глава вторая              

Ираида Михайловна постепенно обживалась в этом удивительно милом коттедже.
Ей здесь всё нравилось – проект  хорошо выглядел на бумаге, но теперь. став объёмным и живым дом ей нравился ещё больше.
В мыслях Ираида почувствовала себя богатой дамой, дамой из какой-нибудь южноамериканской страны. У неё было всё для того чтобы быть счастливой: хорошо устроенный муж, красавица-дочь, а главное, детское чувство радости.
Муж был тоже доволен. Он, наконец, поверил в то, что обладает правом иметь собственный дом. Не ютиться в глуповато обставленной квартире, а быть владельцем дома, настоящего  дома.
Но это слишком напомнило сериал.
«Интересно, согласится ли Валерий похвастаться своим приобретением! Надо пригласить друзей, устроить новоселье!».
Приглашать было почти некого. Разве что банковского юрисконсульта с супругой, каких-нибудь банковских клерков или её собственных подруг по художественному училищу.
Ираида слишком явно отрывалась от общества. Ей больше не надо было притворяться бедной интеллигенткой. Теперь, ей предстояло перешагнуть на новую ступеньку.
Раньше она ещё верила в свой талант, когда наивно полагала, что помогает  детям обрести умение рисовать. Или помогала мужу выбирать картины для его банка – тот отчего-то верил, что инвестирует в своё будущее.
Эти картины украшали собой зал заседаний и зал приёмов. Они висели в приёмной и в зале, где работали кассиры. Рублёвскинвестбанк аккумулировал средства горожан, а затем распределял их по наиболее интересным и важным проектам.
Оболенскому нравилась эта работа. Он вникал в каждую заявку на кредит, внимательно читал бизнес-план и вёл себя так, как будто был казначеем всего Рублёвска. Он был рад получать некоторые проценты сверх своего жалования, отчаянно надеясь на то, что этот капиталистический рай ему не пригрезился в случайном и таком завлекательном сне.
Он ещё хорошо помнил, как был комсомольским секретарём, отвечая за самую важную часть – за идеологию. Тогда приходилось появляться среди молодёжи, говорить им о правильном курсе Коммунистической партии, а после долго и старательно полоскать рот, желая избавиться от отвратительного привкуса лжи.
Ему тогда казалось, что он случайно наелся свеженаваленных фекалий, по какой-то причине спутав их с шоколадными колбасками. Врать детям было не трудно – некоторые из них явно витали в облаках, воображая себя почти готовыми, чтобы войти в свой особый комсомольский помянник.
Дома он был скромен и тих, даже не помышляя о том, что рано или поздно займётся банковской деятельностью. Ему ужасно хотелось избавиться от ярма власти, пойти работать хотя бы в самую завалящую сберкассу, но что-то пугало, что-то заставляло оставаться на палубе почти обреченного на гибель  судна.
Ираида тогда полностью понимала мужа. Она сама обожглась на своём стремлении стать художницей. Даже пыталась переехать в Ленинград или в Москву, но очень скоро осознала, что просто поддалась своему детскому капризу, и что её рисунки банальны и совершенно неискренны.
Муж решил, что и ей надо становиться финансистом. «Ирочка, а рисовать станешь в свободное от работы время! Для души!». Ираида согласилась. Ей самой не хотелось быть посмешищем для слишком языкастых подруг. Те пока молчали, боясь оскорбить своим смехом не Ираиду, а скорее её супруга.
 
Сейчас, обдумывая грядущее торжество, Ираида с пугающей ясностью поняла. Что совершенно одинока и в городе, и в семье. Среди  одноклассниц  у неё почти не было подруг, она появилась в школе слишком поздно, чтобы обзаводиться ими.
Да и на неё смотрели, как на забавную чудачку, помешанную на кистях и красках.
В те годы она действительно верила в своё призвание. Верила, что и легко и просто добьётся всего сама. Что теперь ей остаётся только одно - упорно трудиться.
Она рисовала всё подряд, не слишком задумываясь о том, что хочет сказать. Особенно удавались ей забавные зарисовки – их считали смешными и помещали затем в классную стенную газету.
Возможно, из-за этих рисунков она едва не стала бесстыжей.
Отец часто намекал ей, что если она будет плохо учиться, то станет не художницей, а натурщицей, на которую все станут пялить глаза. А она будет вынуждена стоять перед всеми нагая, словно бы какая-нибудь преступница возле позорного столба.
О бесстыжих в школе все говорили вполголоса. Поговаривали, что наиболее красивых девчонок заманивают на прослушивание пластинок Битлз, а вместо своеобразного концерта устраивают несчастным очередной импровизированный медосмотр.
В такие минуты Ираида волновалась наиболее сильно. У неё было живое и свежее воображение. И всё сказанное сразу же оживало на воображаемом экране, заставляя девушку бояться одного из двух, что она слишком явно покраснеет или тотчас же обмочится, словно бы капризная и неразумная дошкольница.
Сейчас ей меньше всего хотелось бы видеть своих постаревших одноклассниц. Да и множество людей могло бы смутить Нелли. Та также жила в своём мире, вытаскиваемая оттуда только время от времени то школой, а то ею самой, Ираидой Михайловной Оболенской. В качестве удобной и почти бессловесной модели.
Она могла бы писать свою дочь с закрытыми глазами. Пара мазков  слегка разведенной оранжевой краски, несколько мазков коричневой. И Нелли получалась как живая. Она вполне была готова спрыгнуть с листа бумаги.
Ираида любила это красивое ловкое тело и часто любовалась им. Нелли была иной – строгой и разумной, она почти не витала в облаках, только вот эта дурацкая игра в Алису немного напрягала. Дочь наверняка всё делала в пику взрослым, словно бы глупый шкодливый щенок.
 
Оболенский за вечерним чаем спросил супругу об её планах.
- Я хотела бы. Чтобы к нам пришли только самые близкие люди. К чему афишировать наше счастье.
Валерий Сигизмундович поморщился. Он-то был уверен в своей правоте. Наконец-то он достиг того уровня, когда. Ему хотелось, чтобы его образ жизни знали все – особенно те, дл кого он собирался стать богом.
Нелли молча, чаёвничала. Она удивилась как оказывается огромен этот дурацкий круглый стол. Как страшно сидеть за ним, словно бы они собирались не пить чай, а решать вопросы мира и войны, словно бы Сталин, Черчилль и Рузвельт.
На Нелли красовалось довольно красиво сшитое клетчатое платье. Она надевала их довольно часто – платьев было ровно двенадцать и каждое можно было бы носить целый месяц.
- Я тут составил список. Это очень важные люди. У меня с ними дела...
Ираида скользнула по списку глазами и задумалась.
Некоторые фамилии она хорошо запомнила. Например, эту - Гафуров. Марат Гафуров. Да, она помнила темноволосого и громогласного человека. Он тогда настоял, чтобы Нелли снялась на листе кувшинки с его идиотом сыном. Мальчишка ей тогда явно не понравился, к тому же этот кретин фотограф что-то твердил о Карике и Вале – Ираида не взлюбила эту книгу всеми фибрами души - та казалась ей слишком фальшивой.
Сын Гафурова сейчас наверняка подрос и был по-своему опасен. А что. Если он решит подружиться с Нелли, и не только подружиться.
Ираида замотала головой и сникла, словно бы увядший цветок.
Она уже не ощущала ни вкуса ни запаха чая и пила его просто для того, чтобы не отвечать мужу. Хорошо бы вообще уехать отсюда, переехать в какую-нибудь благовоспитанную и цивилизованную страну. Например, в Англию Она всегда мечтала там побывать. Нелли бы стала учиться в Оксфорде, а она бы жила неподалёку от города в какой-нибудь милой деревушке.
 
Еда для гостей была лишена обычного разнообразия. Муж. Разумеется, он мог бы заказать блюда в каком-нибудь ресторане. Но к чему так выделяться!
Она вспомнила, как угощала коллег мужа по комсомольскому райкому, как любила тайком от мужа слушать почти запретные песни Высоцкого. Тогда она была юна и совершенно спокойна. Было не стыдно разыгрывать из себя любительницу авторской песни, или хвастаться свежими акварелями.
Нелли в такие минуты проводила своё время с Людочкой – миленькой кукольно красивой девочкой. Дочь Головина была слишком заласкана отцом и одновременно запугана своей мнимой матерью. Муж не скрывал от неё тайну друга. У него не было привычки иметь от неё секреты.
Ираиде совершенно не хотелось привечать вновь дочь Головина. Эта девушка витала в облаках, постоянно задирала нос и словно бы бездарная драмкружовка играла одну и ту же роль – капризной и слегка дебиловатой королевской дочери.
По словам Головина, он, словно бы знаменитый буриданов осёл, метался между Зинаидой и Людочкой. Ираида сочувствовала этому простоватому человеку. Он совершенно не походил на хитроумного крючкотвора, скорее на глуповатого и слегка горделивого паяца, который, словно бы ошалевший от неожиданных аплодисментов тенор поёт свою арию на бис  четвёртый раз подряд.
Ираиду беспокоила дружба дочери с этой полоумной гордячкой. Людочка постоянно заряжалась снобизмом от своей псевдоматери. Та постоянно намекала, что необычайно духовна.
Ираида посмеивалась над этой нарочитой выставкой. Зинаида не пропускала ни одной премьеры в оперном театре, любила поговорить о заграничных литературных новинках, любила показать весь свой снобизм, старательно избегая простоватых и не слишком умных мужчин, для которых она была всего-навсего капризной марионеткой.
Ираида не любила видеть эту женщину в своей квартире. Но Зинаида, на её счастье, была домоседкой, она предпочитала проводить вечера в одиночестве, слушая довольно редкие пластинки.
Сейчас, когда муж всё же настоял на визите Головина, Ираида всерьёз испугалась. Она вдруг подумала. Что может оскорбить этого человека своим счастьем, что ей совершенно ни к чему чужая капризная зависть.
Теперь этот дом казался ей не крепостью, но тюремным замком. Она сама загнала себя за решётку, перестав верить в своё легковерное счастье. Ей всегда везло, необыкновенно везло. Сначала такое удачное замужество, затем этот неожиданный взлёт  в самые верхи общества. И этот дом, где она была теперь полноправной хозяйкой.
Собраться решили в первую субботу октября. Дом был тщательно вычищен, а она сама составила удивительно гармоничное меню. Тут не было никаких изысков – все блюда она помнила ещё с того времени, когда Нелли была милой дошкольницей.
Пюре с субпродуктами, довольно сытный суп с лапшой и куриными потрошками, чай и вафли-трубочки со сливочным кремом. Просто и вполне вкусно.
Она ведь запомнила этих людей ярыми коммунистами. Запомнила, но совсем не ужасалась, видя их среди друзей мужа. Люди имеют право на ошибки. Они же не ангелы!
 
Нелли была слегка раздосадована. Сначала она решила наказать свою мать, просто не придти домой из школы, и начать гулять по Рублёвску. Но ей стало страшно. Город отчего-то был слишком чужим. Она почти не знала его, с таким же успехом можно было гулять по дремучему лесу или даже по Луне.
Родители  и так слишком запугали её. Они даже выдумали каких-то мифических обнажителей. Эти странные люди, по их словам,  набрасывались на девушек из самых тёмных углов и в какие-то мгновения обнажали, забирая вместе с модной одеждой всю гордость и уверенность в себе.
Нелли легко поверила в эти страшные сказки. Она также легко представила себя на улице обнаженной, и тотчас же содрогнулась от мерзкого ужаса. Нагота  для неё была тяжелее всех возможных доспехов, она словно бы вываливалась, подобно дорогой вещи из привычного футляра и понимала, что теперь совсем не Оболенская, не Нелли, а какая-то иная абсолютно иная, совершенно безымянная девочка.
В гимназии её всегда называли по фамилии только учителя. Одноклассницы же шептались, а с их губ постоянно срывалось имя сказочной героини, которая играла в крокет с карточной дамой Червей и путешествовала по отраженной в зеркале шахматной доске.
Нелли понимала, что выглядит  глупо. Но ещё не знала, кем, в сущности, является. Мир насмехался над ней, он держал её за забавную и капризную игрушку, которая привыкла смотреть на всех сверху вниз.
Людочка мало чем отличалась от неё. Она выглядела ещё глупее, ожидая от окружающих похвал. Её глупость и нарочитая чистоплотность раздражали.
Девчонки специально подлизывались к ней, подпевая любым глупым фантазиям. Головиной нравилось задирать нос и капризничать, нравилось быть окруженной красивой, но такой лживой свитой.
Однажды Нелли приснился сон. В нём Людочка была очень красивой златокудрой принцессой. Ей сопровождали строгие и весьма опасные девушки. Они окружали её со всех сторон, Людочка млела от восторга. Но вот  загремела гроза, с неба полились струи дождя, и её красивое платье стало мокнуть и рваться. Волосы Людочки намокали и становились похожими на разбавленную жёлтую акварель – они растекались по земле, делая из красивой девушки лысую и тщедушную уродку.
Теперь она осталась в полном  одиночестве. Её пышная свита попросту разбежалась. Нелли тогда подумала, что зря слишком много читает сказок, что ей и впрямь нужно становиться взрослее.
 
Ираида тоже была слегка раздосадована. Она вдруг увидела новую, неизвестную дочь. Нелли была какой-то иной – не девочкой, но и не женщиной. Она словно бы собиралась превратиться из гусеницы в бабочку, и теперь балансировала на краю нового этапа. своей жизни
Нелли молча, относила еду на стол. Она затем  собиралась запереться в своей светлице, дабы не краснеть от мужских взглядов.
Мужчины всегда пугали её. Они были похожи на породистых, но ужасно молчаливых собак. Мужчины, которые уже просвечивали её своими опытными взглядами.
«Мама, можно я не буду есть вместе со всеми?» - пробормотала она.
- Дочка, но это неприлично!
- Но мне нет шестнадцати лет. Мне нельзя пить алкоголь.
- Будешь пить «Фанту». Тебе она ведь так нравилась.
- А теперь не нравится... Мне всё здесь  не нравится. Я буду у себя... если понадоблюсь!
Нелли взлетела наверх быстрее тополиной пушинки. Её тело содрогалось от волнения. Оно было горячим, словно бы она истомилась в духовке, подобно маминому сюрпризу  фаршированной яблоками утке.
Люди. Незнакомые ей люди. И она – такая красивая, такая послушная, словно бы детская игрушка, какая-нибудь пластмассовая леди. Куклы всегда вызывали у неё жалость. Наверняка и для кого-то там наверху, они такие же куклы.
Нелли забежала  свою комнату и плюхнулась на постель. Какая же она дура – ведёт себя, как ребёнок, словно бы полоумная Людочка с своими притязаниями на королевский трон. Оболенской стало стыдно. Она боялась  быть только Нелли, боялась, что вызовет у других людей смех. Учиться в школе было вполне легко, она получала только отличные отметки и была всегда на виду у учителей.
Людочка брала всех миловидным видом. Ей было приятно играть роль куклы, внезапно ожившего витринного манекена с начисто промытыми мозгами. Родители верили её фантазиям. Они  даже подначивали её на новые безумства, желая видимо иметь не взрослую дочь, а только красивую и милую куклу.
Нелли было страшно. Она отчаянно цеплялась за уходящее детство. То удалялось, словно бы спасительный берег, а её саму безжалостное течение  тянуло на глубину.
 
Ираида постепенно успокоилась.
Да, Нелли совершенно права – она ещё ребёнок... Правда, у неё такие глупые фантазии. Но её приятно рисовать. Как какой-нибудь цветочный горшок с алоэ.
Окружающие её люди были похожи на массовку. Они улыбались, хвалили её стряпню, муж был доволен, он был такой красивый и надменный. Так какой-нибудь король радуется своим придворным, которые сладко льстят ему.
...Ираида готовилась к заключительному аккорду – чаепитию. Красивый сервиз был наготове, как и красивый электросамовар.
Для того, чтобы глаза гостей на чём-то задерживались, она решила включить видеокассету со знаменитым мистическим триллером. Эта кассета была весьма интересна, Ираида была стойкой атеисткой, но не верила не только в Бога, но в разнообразную нечисть, вроде злых духов и нетопырей.
Фильм шёл своим чередом. Прошло почти сорок минут. На экране показывали нелепую вечеринку – обычный американский дом, с обычным обществом. Там, на кабинетном рояле была расставлена чайная посуда, а один из героев играл довольно милую мелодию.
В этот момент  шевельнулась портьера. Ираида обернулась  и едва не лишилась дара речи .Из двери появилась слегка заспанная Нелли – она была одета, словно бы та девочка на экране.
Все оцепенели. Молодой человек в довольно стильном костюме вдруг потешно зажмурился и задрожал всем своим худым, похожим на большого, почти гигантского глиста, телом..
Ираида Михайловна поморщилась. Её едва не вытошнило от брезгливости. Но Нелли была явно не в себе, она медленно прошла к столу,  и слегка приподняв подол своей ночнушки, стала  мочиться, странно улыбаясь, словно бы была всего-навсего театральной марионеткой.
Оболенский слегка растерялся. Словно бы увиденный им фильм ожил и тотчас слился с явью, словно бы это не киношная героиня, а сама Нелли была терзаема злым духом.
Он поспешил выключить и видеомагнитофон, и телевизор. Ираида постаралась тихо вывести дочь из гостиной.
Вечер был явно испорчен. Молодой человек поспешил к двери первым – он был напуган и казался скорее подростком, чем взрослым и самостоятельным мужчиной.
Клим Иванович  действительно всерьёз испугался. Он боялся всего темноты, незнакомых людей, но особенно боялся неведомых и невидимых бесов. Теперь его изнеженный организм взбунтовался. Кишечник, его нежный испорченный ленью кишечник, вдруг стал противно содрогаться.  Клим запаниковал. Было глупо вот так совершенно случайно обгадиться да ещё и в гостях у шефа. Обычно он отчаянно боялся этого детсадовского позора, боялся настолько, что тоннами скупал активированный уголь.
Ираида пришла на помощь молодому человеку. Она проводила его до уборной, радуясь однако, что на этом горделивом, но ужасно глуповатом лице заплескался отчаянный крысиный страх.
Клим Иванович поспешно сдёрнул свои модные брюки, уселся дрожащим задом на стульчак и блаженно заулыбался, ощущая. как его позорный груз отправился в последний путь в глубины канализационной Преисподней
« Какой же я дурак!» - лихорадочно думал он, боясь опозориться ещё больше. Его рука потянулась к туалетной бумаге, оторвала кусок её, слегка приподнялся и стал лихорадочно очищать свой мерзко дрожащий анус.
Оболенский был почти раздавлен. Он вдруг почувствовал себя пьяным. Гости быстро вытекли из дома. Они уходили слишком  поспешно ,словно бы растаивали за дверью квартиры, прячась в  осенней темноте. Теперь весь мир будет рассказывать об этом дурацком конфузе.
Никогда раньше он так не стыдился ни себя. Ни своей жены, ни дочери. Ираида, глупая красивая Ираида – он помнил её испуганой старшеклассницей прячущейся в кусту сирени, словно бы согрешившая Ева в Раю. Тогда он был готов на всё – подойти к испуганной девушке и спасти её, точно так же, как какой-нибудь сказочный рыцарь спас бы милую и испуганную Принцессу..
 
Людочку всё же не взяли на праздник.
Но она была этому даже рада – осень и темнота всегда пугали её. Мир становился похожим на кем-то вскрытую и ограбленную квартиру, наполнялся страхом и ненужной суетой. Людочка жила во дворце – в своём воздушном замке, в воображаемых нарядах и с воображаемыми всегда готовыми угодить служанками.
Ей было всё равно, что про неё думают. Родители тщательно  оберегали её от мира – злого серого мира, где  красивые девочки вызывают у всех только зависть. Людочке это даже нравилось, она чувствовала себя счастливой, у неё было своё особое королевство, королевство, в которое она отправлялась каждую ночь.
Сейчас она как раз готовилась к этому путешествию. Легко и просто разделась, радуясь тому,  что взрослых не было дома. Они ушли в ночь разряженные как в театр, Зинаида Васильевна долго помадила губы, душилась, наряжалась в самую дорогую одежду.
Она словно бы сказочная мачеха собиралась на бал – оставляя свою иллюзорную Принцессу в своей тихой каморке. Людочка была давным-давно разонравившейся ей игрушкой, она тяготила её душу своим видом, заставляя ту противно вибрировать, словно бы готовый развалиться на части самолёт.
Зинаида Васильевна была в ударе. Ей хотелось блестать, словно бы давно вышедшей из моды новогодней игрушке. Ей было страшно угаснуть так, без чужого восхищения.
Муж – простоватый и привычный муж не мог ей дать желанного счастья. Он был похож на случайно полученный ею поджарок – слишком обыденный и от того нелюбимый. Степан Акимович был сродни старому  опротивевшему ей до глубины душ плюшевому медведю или глуповато улыбающейся кукле, чьи  глаза и нос она откровенно  презирала.
Но особую ненависть она испытывала к той, которую по случайному стечению обстоятельств называли её дочерью. Капризная златовласка сама на это напрашивалась – она была сродни дорогой игрушке, что манила глаз и отчаянно до боли в груди злила сердце.
Она была сродни новой, но бездарно пошитой сумке – с такими сумками Зинаиде Васильевне приходилось встречаться не раз –Людмила была красива, но откровенно наивна до глупости.
Только Степан не хотел замечать этого. Он был – нет, не отцом, а скорее пажом этой самозваной Принцессы, угождая ей во всём, словно бы и впрямь испытывал к этой дурёхе настоящие отцовские чувства.
Зинаида была холодна почти со всеми. Она презирала людей- точно так же, как в далёком детстве презирали её они – стараясь шепотом перемыть кости всем её родным – начиная  с её непутёвого отца и кончая довольно хорошо устроенным дядей-юристом.
Побывать на новоселье у Оболенских – поесть деликатесов, посплетничать. Зинаида мысленно готовилась вести светский разговор. Она слегка гримасничала, словно бы девочка, предвкушающая первый тур поступления в театральный ВУЗ, Степан замечал в супруге ту же жестокую детскость, что и в своей чересчур одинокой дочери.
Ираида нравилась ему гораздо больше. Эта женщина была по-своему красива, и её рисунки, поделки, всё это вместе только добавляло той загадочности – ей не надо было думать о мелком и бытовом мире – муж старался оградить её от этих забот, позволяя транжирить время на приятные пустяки.
В отличие от вздорной Зинаиды, Ираида была довольно мила. Она умела улыбаться и быть милой, не по приказу, а просто так – по велению сердца. Головин это ценил. Он немного завидовал своему другу, тот как-то легко делал-то, что у него получалось слишком кривым и шатким – строил свою семейную крепость.
Зинаида была иной. Она могла воображать себя интеллигентной женщиной, но по сути была полоумной и капризной злюкой. Страх смерти – быстрой и явной смерти заставлял её пугать других. Она словно бы дворовая собачонка страстно облавливала всех, кого только могла.
Головину было уютно в новом доме у Оболенских. Но его жена смотрела на всё, словно бы слкчайно забредшая в Эрмитаж глупейшая провинциалка. Её глаза скользили по мебели, по дорогой радио и видеоаппаратуре – а губы складывались в умильную и в то же время озлобленную ухмылку.
Людочка многое переняла у этой странной женщины. Она также задирала нос и пыталась изображать из себя кого-то неведомого.
Степан Акимович это чувствовал. Он сидел за общим столом, слушал тосты гостей, слегка пригублял вино и старался тотчас же закусывать. Его жна не сводила глаз с хозяйки дома. Она отчаянно, до дрожи в коленках завидовала этой странной и почти невозмутимой женщине.
Ираида была сейчас тем самым полюсом, к которому стремились мужчины. Она была молода и талантлива. Более старшая и капризная Зинаида была готова тотчас истерично завыть – её тело рвалось из модного платья, тело, которое никогда не знало тяжести вынашивания плода.
Утка была торжественно съедена под гарнир из вареного картофеля. Обгладывая ножку, Головин вздыхал, он не заметил, как на экране телевизора появились титры какого-то американского фильма.
Головин недолюбливал мистику и ужастики. Он догадывался, что люди смотрят их только для того, чтобы порадоваться чужому конфузу – например, позлорадствовать по поводу съеденной нечистью красивой американки.
Фильм рассказывал о чём-то – звук был убавлен до минимума, и сменяющие друг друга кадры были только удобным фоном для трапезы. Гости смотрели на телевизионный экран с тем же интересом, с каким их предки смотрели на пляску огня в печи или в камине, а самые далёкие прародители на те же огненные языки в костре.
Явление в гостиной полуодетой Нелли прошло почти мимо его глаз. Он услышал лишь журчание струи – Нелли была явно не в себе – она то ли крепко спала. То ли притворялась спящей, желая смутить своей дикой выходкой взрослых.
Прилизанный и модно одетый Фанарин вдруг мелко застрясся. Головину был противен этот щеголеватый карьерист. Молодой человек явно собирался взбегать по карьерной лестнице со скоростью реактивного самолёта. Головину не нравились такие быстроходы, он сам догадывался о планах этого щёголя.
Ираида постаралась сгладить неловкую ситуацию. Подобно киношной героине она взяла дочь за плечи и повела, словно бы та была не живой девушкой, а только искусно сделанной механической куклой.
Зинаида была красна и некрасива. Её глаза выражали два противоречивых чувства отчаянный страх и капризную злость. Наспех вытерев ярко напомаженные губы от утиного жира, она вскочила со своего места и бросилась по направлению к холлу.
 
Зинаида была возмущена. Она всегда боялась показать смешной, и чем больше боялась, тем более была именно смешна. В голове у неё витали какие-то мерзкие картины – ей мерещились разнообразные пилюли и порошки, и все эти медикаменты должна была проглотить её собственная полупадчерица-полудочь.
Людочка всегда балансировала на грани между Золушкой и Принцессой. Ираиде нравилось покачивать перед собой воображаемую переливающуюся картинку – видя свою дочь то в раззолоченном платье, а то в нелепых серых лохмотьях.
 
Домой они вернулись в полном молчании.
После большого и красивого дома их собственная квартира казалась нелепой декорацией. Тут всё начинало раздражать – глупо обставленные,  с нелепыми обоями и ощущением временности бытия.
Они легли спать в довольно большой спальне. Дочь занимала самую маленькую и  скучную комнату. Тут всё было таким нелепым, словно бы Людмила всё ещё оставалась милой и довольно глупой дошкольницей.
Зинаиде было страшно лежать радом с мужем – она боялась заснуть в лёгких, почти невесомых призраках сна ей мерещился такой приятный и почти похожий на благородного англичанина – Оболенский.
Она отчаянно завидовала Ираиде. И теперь соприкасаясь своим телом с телом мужа, она ненавидела себя. Ей дочери неудачника и алкоголика повезло. Её муж сумел удержаться на плаву и сделать неплохую карьеру, но этого было мало, слишком мало.
Оболенский в её глазах слишком походил на спокойного и знающего себе цену Шерхана. Зато вечно озабоченный законностью муж – был таким противным – он вечно лебезил. Сладостно улыбался и был виноват во всех её бедах.
Ей было мало белоснежного «Мерседеса» и этой идиотской квартиры. Если бы Степан смог бы переступить через свой страх – построить такой же красивый дом, повезти её на заграничный курорт – и наконец избавился от этой глуповатой девицы.
Людочка – именно она была сучком в его глазу. Она видела это так ясно. Белокурая дурочка, чья умственные возможности были так ограничены. Если бы она оказалась в интернате для умалишенных, потеряла эту вызывающую красоту.
К счастью, все Принцессы рано или поздно гибнут. Их превращают в нищенок, заставляют копаться в навозе, а вот несчастные мачехи.
Зинаида изнывала от злобы. Страх умереть при родах, лишал её самого главного – чересчур приятной, но и такой пугающей возни. Мысли о соитиях с мкжчинами приходили в её голову лет с пятнадцати, когда её тело стало стремительно взрослеть, Зинаида была исруганна этим процессом, старалась удержаться на краю, словно бы наконец  покаявшийся самоубийца.
Но не Степана желало её взрослеющее тело. Брат отца – красивый и уверенный в себе человек, его красивое тело, звучный голос, самоуверенный разговор.
Но он любил её мать – та была рада его визитам, и своим глуповатым поведением просто-напросто бесила дочь.
Зинаида теперь была перепугана. Эта старнная девочка, наверняка в её голове завелись тараканы. Она сама была не прочь сделать то же самое. Просто-напросто сделать свои дела прилюдно, как она поступала в детстве, пользкясь тем, что родители забывали об её желаниях
 
 
На следующее утро в доме Оболенских повисла тревожная тишина.
Нелли это сразу почувствовала. Ни мать, ни отец не спешили желать ей доброго утра. Они были явно чем-то обижены.
Её вечернее приключение теперь казалось нелепым сном.
Нелли верила в то, что всё было сном – очередным подростковым кошмаром. Ей и раньше снились подобные страшилки, в самые страшные моменты она ловко открывала глаза и торопилась по малой или большой нужде, смотря что ей приснилось.
В этот раз этот сон был даже смешон. Она плохо запомнила его, вышла в гостиную и по-детски простовато обмочилась, изливая из себя то, что ещё недавно было вишнёвым компотом.
Теперь на неё смотрели так, как смотрят на кучу какашек или дохлую кошку. Она не любила нечистоты – в доме всегда было чисто и опрятно.
 
 
Людмила сидела, навострив уши. Она любила слушать чужие сплетни. И сама пыталась время от времени мило  сплетничать. Собственная фантазия смешивалась у неё с чужим злословием и рисовала чересчур яркие картинки.
Голос Зинаиды был похож на глас боевой трубы. Она охотно делилась своим возмущением. Людочка тотчас представила Нелли в ночной сорочке. Та, словно бы на невидимом для других экране возникла, словно бы была не живой девушкой, но бездушной голограммой.
Людмила была рада услышать о Нелли нечто смешное. Сейчас её глаза ловили небольшие, похожие на морские мины, фрикадельки. Она была бы рада «разминировать» этот небольшой водоём, и стала зачерпывать эти воображаемые боеприпасы своей столовой ложкой.
«Интересно, а как её наказали за это? Наверняка заставили стоять в углу голой или чистить в таком виде  гинлую картошку!».
Людмиле тотчас стало весело и страшно одновременно. Она охотно дала волю своему воображению, и нарисовала воображаемую картину. Подруга стояла на коленях, голая и несчастная, имея на потревоженных ремнём ягодицах привычные отметины сурового наказания.
Саму Людочку никогда не пороли. Степан Акимович не делал этого из-за отцовской любви, а Зинаида Васильевна от стойкого привычного презрения. Она была обижена, и смотрела на Людочку довольно редко, словно бы та была всего-навсего назойливым миражом.
Степан Акимович в это мгновение жалел дочь своего строгого начальника. Валерий Сигизмундович был строг и молчалив, предпочитая все свои обиды сжигать в душе, словно бы еду в желудке.
Сейчас он молча съел суп, второе блюдо – куски свиной печёнки с картофельным пюре, и наконец,  выпил пару стаканом горячего и довольно пахучего чая.
Воскресный обед. Он всегда проходил в гостиной – это делалось на всякий случай, вдруг в воскресение придёт гость. Угощать сильных мира сего всегда было приятно. Например, Валерия Сигизмундовича.
 
Нелли всё поняла без слов.
Мать вновь нуждалась в её теле – красивом и покорном теле.
Послушно оголяться и становиться в указанную позу стало так привычно. Она сама удивлялась своей покорности – но тело, тело было даже радо выпасть из опостылевшего образа и стать просто нагим безымянным телом.
Голая дочь была почти идеально сложена. Ираида ликовала – она была рада лишний раз запечатлеть её на листе бумаги. Нарисовать так, как никогда раньше ещё не рисовала.
Нелли тупо уставилась на старомодный обогреватель. Мать водила по листу бумаги кистями – то одной, то другой, пытаясь схватить  сердитое выражение лица дочери. Нелли знала, что этот этюд не случаен – рано или поздно мать вставит её в какую-нибудь картину, стараясь сделать из неё то ли святую, то ли готовую к смерти народную героиню.
Нелли глубоко вздохнула. Сейчас, без одежды, она была... но кем? Алиса вряд ли бы согласилась так подло розоветь. А сама она – кто поверит в то, что она! Тело было кем-то новым, словно бы ещё не до конца сделанная марионетка.
Сейчас ей было стыдно вдвойне. Нагота, она почти не стыдилась её, и это бесстыдство её  страшило.  Она стыдилась не  своего голого тела, но этого дурацкого равнодушия.
Родители вполне могли завести себе приёмную дочь, неужели матери нужно только её милое и красивое тело – неужели она даёт ей ест и спать только потому, что...
Ираида радостно рисовала. Было приятно предаваться этой почти детской забаве. Ей не надо было думать о деньгах, она даже не думала о будущем – живя только таким сказочным настоящим.
Каждые четверть часа ей позволялось присесть на покрытый яркой тканью табурет. Нелли покорно садилась, боясь одного, что её кишечник даст сбой, и она вызывающе обосрётся –  так поступают разве что глупые детсадовки.
Ей было страшно – её жизнь балансировала на краю – взрослость стучалась в закрытую дверь, а она боялась отпереть, думая, что станет слишком обычной.
Ираида ликовала. Дочь была красива и девственна. Она была ребёнком – не таким ужасным, как героиня этого дурацкого фильма. Какая ерунда! Это просто фантазия режиссёра – причём больная фантазия!
Муж был слишком щепетилен. Он ещё долго читал ей нотацию, а затем заперся у себя в кабинете.
Их тела больше не примагничивались друг к другу. Эта сила иссякла, стала миражом – Ираида даже не думала об этой забаве, отлично зная, что за радостью обязательно нагрянет печаль.

© Copyright: Денис Маркелов, 2020

Регистрационный номер №0475786

от 23 июня 2020

[Скрыть] Регистрационный номер 0475786 выдан для произведения:
Глава вторая              

Ираида Михайловна постепенно обживалась в этом удивительно милом коттедже.
Ей здесь всё нравилось – проект  хорошо выглядел на бумаге, но теперь. став объёмным и живым дом ей нравился ещё больше.
В мыслях Ираида почувствовала себя богатой дамой, дамой из какой-нибудь южноамериканской страны. У неё было всё для того чтобы быть счастливой: хорошо устроенный муж, красавица-дочь, а главное, детское чувство радости.
Муж был тоже доволен. Он, наконец, поверил в то, что обладает правом иметь собственный дом. Не ютиться в глуповато обставленной квартире, а быть владельцем дома, настоящего  дома.
Но это слишком напомнило сериал.
«Интересно, согласится ли Валерий похвастаться своим приобретением! Надо пригласить друзей, устроить новоселье!».
Приглашать было почти некого. Разве что банковского юрисконсульта с супругой, каких-нибудь банковских клерков или её собственных подруг по художественному училищу.
Ираида слишком явно отрывалась от общества. Ей больше не надо было притворяться бедной интеллигенткой. Теперь, ей предстояло перешагнуть на новую ступеньку.
Раньше она ещё верила в свой талант, когда наивно полагала, что помогает  детям обрести умение рисовать. Или помогала мужу выбирать картины для его банка – тот отчего-то верил, что инвестирует в своё будущее.
Эти картины украшали собой зал заседаний и зал приёмов. Они висели в приёмной и в зале, где работали кассиры. Рублёвскинвестбанк аккумулировал средства горожан, а затем распределял их по наиболее интересным и важным проектам.
Оболенскому нравилась эта работа. Он вникал в каждую заявку на кредит, внимательно читал бизнес-план и вёл себя так, как будто был казначеем всего Рублёвска. Он был рад получать некоторые проценты сверх своего жалования, отчаянно надеясь на то, что этот капиталистический рай ему не пригрезился в случайном и таком завлекательном сне.
Он ещё хорошо помнил, как был комсомольским секретарём, отвечая за самую важную часть – за идеологию. Тогда приходилось появляться среди молодёжи, говорить им о правильном курсе Коммунистической партии, а после долго и старательно полоскать рот, желая избавиться от отвратительного привкуса лжи.
Ему тогда казалось, что он случайно наелся свеженаваленных фекалий, по какой-то причине спутав их с шоколадными колбасками. Врать детям было не трудно – некоторые из них явно витали в облаках, воображая себя почти готовыми, чтобы войти в свой особый комсомольский помянник.
Дома он был скромен и тих, даже не помышляя о том, что рано или поздно займётся банковской деятельностью. Ему ужасно хотелось избавиться от ярма власти, пойти работать хотя бы в самую завалящую сберкассу, но что-то пугало, что-то заставляло оставаться на палубе почти обреченного на гибель  судна.
Ираида тогда полностью понимала мужа. Она сама обожглась на своём стремлении стать художницей. Даже пыталась переехать в Ленинград или в Москву, но очень скоро осознала, что просто поддалась своему детскому капризу, и что её рисунки банальны и совершенно неискренны.
Муж решил, что и ей надо становиться финансистом. «Ирочка, а рисовать станешь в свободное от работы время! Для души!». Ираида согласилась. Ей самой не хотелось быть посмешищем для слишком языкастых подруг. Те пока молчали, боясь оскорбить своим смехом не Ираиду, а скорее её супруга.
 
Сейчас, обдумывая грядущее торжество, Ираида с пугающей ясностью поняла. Что совершенно одинока и в городе, и в семье. Среди  одноклассниц  у неё почти не было подруг, она появилась в школе слишком поздно, чтобы обзаводиться ими.
Да и на неё смотрели, как на забавную чудачку, помешанную на кистях и красках.
В те годы она действительно верила в своё призвание. Верила, что и легко и просто добьётся всего сама. Что теперь ей остаётся только одно - упорно трудиться.
Она рисовала всё подряд, не слишком задумываясь о том, что хочет сказать. Особенно удавались ей забавные зарисовки – их считали смешными и помещали затем в классную стенную газету.
Возможно, из-за этих рисунков она едва не стала бесстыжей.
Отец часто намекал ей, что если она будет плохо учиться, то станет не художницей, а натурщицей, на которую все станут пялить глаза. А она будет вынуждена стоять перед всеми нагая, словно бы какая-нибудь преступница возле позорного столба.
О бесстыжих в школе все говорили вполголоса. Поговаривали, что наиболее красивых девчонок заманивают на прослушивание пластинок Битлз, а вместо своеобразного концерта устраивают несчастным очередной импровизированный медосмотр.
В такие минуты Ираида волновалась наиболее сильно. У неё было живое и свежее воображение. И всё сказанное сразу же оживало на воображаемом экране, заставляя девушку бояться одного из двух, что она слишком явно покраснеет или тотчас же обмочится, словно бы капризная и неразумная дошкольница.
Сейчас ей меньше всего хотелось бы видеть своих постаревших одноклассниц. Да и множество людей могло бы смутить Нелли. Та также жила в своём мире, вытаскиваемая оттуда только время от времени то школой, а то ею самой, Ираидой Михайловной Оболенской. В качестве удобной и почти бессловесной модели.
Она могла бы писать свою дочь с закрытыми глазами. Пара мазков  слегка разведенной оранжевой краски, несколько мазков коричневой. И Нелли получалась как живая. Она вполне была готова спрыгнуть с листа бумаги.
Ираида любила это красивое ловкое тело и часто любовалась им. Нелли была иной – строгой и разумной, она почти не витала в облаках, только вот эта дурацкая игра в Алису немного напрягала. Дочь наверняка всё делала в пику взрослым, словно бы глупый шкодливый щенок.
 
Оболенский за вечерним чаем спросил супругу об её планах.
- Я хотела бы. Чтобы к нам пришли только самые близкие люди. К чему афишировать наше счастье.
Валерий Сигизмундович поморщился. Он-то был уверен в своей правоте. Наконец-то он достиг того уровня, когда. Ему хотелось, чтобы его образ жизни знали все – особенно те, дл кого он собирался стать богом.
Нелли молча, чаёвничала. Она удивилась как оказывается огромен этот дурацкий круглый стол. Как страшно сидеть за ним, словно бы они собирались не пить чай, а решать вопросы мира и войны, словно бы Сталин, Черчилль и Рузвельт.
На Нелли красовалось довольно красиво сшитое клетчатое платье. Она надевала их довольно часто – платьев было ровно двенадцать и каждое можно было бы носить целый месяц.
- Я тут составил список. Это очень важные люди. У меня с ними дела...
Ираида скользнула по списку глазами и задумалась.
Некоторые фамилии она хорошо запомнила. Например, эту - Гафуров. Марат Гафуров. Да, она помнила темноволосого и громогласного человека. Он тогда настоял, чтобы Нелли снялась на листе кувшинки с его идиотом сыном. Мальчишка ей тогда явно не понравился, к тому же этот кретин фотограф что-то твердил о Карике и Вале – Ираида не взлюбила эту книгу всеми фибрами души - та казалась ей слишком фальшивой.
Сын Гафурова сейчас наверняка подрос и был по-своему опасен. А что. Если он решит подружиться с Нелли, и не только подружиться.
Ираида замотала головой и сникла, словно бы увядший цветок.
Она уже не ощущала ни вкуса ни запаха чая и пила его просто для того, чтобы не отвечать мужу. Хорошо бы вообще уехать отсюда, переехать в какую-нибудь благовоспитанную и цивилизованную страну. Например, в Англию Она всегда мечтала там побывать. Нелли бы стала учиться в Оксфорде, а она бы жила неподалёку от города в какой-нибудь милой деревушке.
 
Еда для гостей была лишена обычного разнообразия. Муж. Разумеется, он мог бы заказать блюда в каком-нибудь ресторане. Но к чему так выделяться!
Она вспомнила, как угощала коллег мужа по комсомольскому райкому, как любила тайком от мужа слушать почти запретные песни Высоцкого. Тогда она была юна и совершенно спокойна. Было не стыдно разыгрывать из себя любительницу авторской песни, или хвастаться свежими акварелями.
Нелли в такие минуты проводила своё время с Людочкой – миленькой кукольно красивой девочкой. Дочь Головина была слишком заласкана отцом и одновременно запугана своей мнимой матерью. Муж не скрывал от неё тайну друга. У него не было привычки иметь от неё секреты.
Ираиде совершенно не хотелось привечать вновь дочь Головина. Эта девушка витала в облаках, постоянно задирала нос и словно бы бездарная драмкружовка играла одну и ту же роль – капризной и слегка дебиловатой королевской дочери.
По словам Головина, он, словно бы знаменитый буриданов осёл, метался между Зинаидой и Людочкой. Ираида сочувствовала этому простоватому человеку. Он совершенно не походил на хитроумного крючкотвора, скорее на глуповатого и слегка горделивого паяца, который, словно бы ошалевший от неожиданных аплодисментов тенор поёт свою арию на бис  четвёртый раз подряд.
Ираиду беспокоила дружба дочери с этой полоумной гордячкой. Людочка постоянно заряжалась снобизмом от своей псевдоматери. Та постоянно намекала, что необычайно духовна.
Ираида посмеивалась над этой нарочитой выставкой. Зинаида не пропускала ни одной премьеры в оперном театре, любила поговорить о заграничных литературных новинках, любила показать весь свой снобизм, старательно избегая простоватых и не слишком умных мужчин, для которых она была всего-навсего капризной марионеткой.
Ираида не любила видеть эту женщину в своей квартире. Но Зинаида, на её счастье, была домоседкой, она предпочитала проводить вечера в одиночестве, слушая довольно редкие пластинки.
Сейчас, когда муж всё же настоял на визите Головина, Ираида всерьёз испугалась. Она вдруг подумала. Что может оскорбить этого человека своим счастьем, что ей совершенно ни к чему чужая капризная зависть.
Теперь этот дом казался ей не крепостью, но тюремным замком. Она сама загнала себя за решётку, перестав верить в своё легковерное счастье. Ей всегда везло, необыкновенно везло. Сначала такое удачное замужество, затем этот неожиданный взлёт  в самые верхи общества. И этот дом, где она была теперь полноправной хозяйкой.
Собраться решили в первую субботу октября. Дом был тщательно вычищен, а она сама составила удивительно гармоничное меню. Тут не было никаких изысков – все блюда она помнила ещё с того времени, когда Нелли была милой дошкольницей.
Пюре с субпродуктами, довольно сытный суп с лапшой и куриными потрошками, чай и вафли-трубочки со сливочным кремом. Просто и вполне вкусно.
Она ведь запомнила этих людей ярыми коммунистами. Запомнила, но совсем не ужасалась, видя их среди друзей мужа. Люди имеют право на ошибки. Они же не ангелы!
 
Нелли была слегка раздосадована. Сначала она решила наказать свою мать, просто не придти домой из школы, и начать гулять по Рублёвску. Но ей стало страшно. Город отчего-то был слишком чужим. Она почти не знала его, с таким же успехом можно было гулять по дремучему лесу или даже по Луне.
Родители  и так слишком запугали её. Они даже выдумали каких-то мифических обнажителей. Эти странные люди, по их словам,  набрасывались на девушек из самых тёмных углов и в какие-то мгновения обнажали, забирая вместе с модной одеждой всю гордость и уверенность в себе.
Нелли легко поверила в эти страшные сказки. Она также легко представила себя на улице обнаженной, и тотчас же содрогнулась от мерзкого ужаса. Нагота  для неё была тяжелее всех возможных доспехов, она словно бы вываливалась, подобно дорогой вещи из привычного футляра и понимала, что теперь совсем не Оболенская, не Нелли, а какая-то иная абсолютно иная, совершенно безымянная девочка.
В гимназии её всегда называли по фамилии только учителя. Одноклассницы же шептались, а с их губ постоянно срывалось имя сказочной героини, которая играла в крокет с карточной дамой Червей и путешествовала по отраженной в зеркале шахматной доске.
Нелли понимала, что выглядит  глупо. Но ещё не знала, кем, в сущности, является. Мир насмехался над ней, он держал её за забавную и капризную игрушку, которая привыкла смотреть на всех сверху вниз.
Людочка мало чем отличалась от неё. Она выглядела ещё глупее, ожидая от окружающих похвал. Её глупость и нарочитая чистоплотность раздражали.
Девчонки специально подлизывались к ней, подпевая любым глупым фантазиям. Головиной нравилось задирать нос и капризничать, нравилось быть окруженной красивой, но такой лживой свитой.
Однажды Нелли приснился сон. В нём Людочка была очень красивой златокудрой принцессой. Ей сопровождали строгие и весьма опасные девушки. Они окружали её со всех сторон, Людочка млела от восторга. Но вот  загремела гроза, с неба полились струи дождя, и её красивое платье стало мокнуть и рваться. Волосы Людочки намокали и становились похожими на разбавленную жёлтую акварель – они растекались по земле, делая из красивой девушки лысую и тщедушную уродку.
Теперь она осталась в полном  одиночестве. Её пышная свита попросту разбежалась. Нелли тогда подумала, что зря слишком много читает сказок, что ей и впрямь нужно становиться взрослее.
 
Ираида тоже была слегка раздосадована. Она вдруг увидела новую, неизвестную дочь. Нелли была какой-то иной – не девочкой, но и не женщиной. Она словно бы собиралась превратиться из гусеницы в бабочку, и теперь балансировала на краю нового этапа. своей жизни
Нелли молча, относила еду на стол. Она затем  собиралась запереться в своей светлице, дабы не краснеть от мужских взглядов.
Мужчины всегда пугали её. Они были похожи на породистых, но ужасно молчаливых собак. Мужчины, которые уже просвечивали её своими опытными взглядами.
«Мама, можно я не буду есть вместе со всеми?» - пробормотала она.
- Дочка, но это неприлично!
- Но мне нет шестнадцати лет. Мне нельзя пить алкоголь.
- Будешь пить «Фанту». Тебе она ведь так нравилась.
- А теперь не нравится... Мне всё здесь  не нравится. Я буду у себя... если понадоблюсь!
Нелли взлетела наверх быстрее тополиной пушинки. Её тело содрогалось от волнения. Оно было горячим, словно бы она истомилась в духовке, подобно маминому сюрпризу  фаршированной яблоками утке.
Люди. Незнакомые ей люди. И она – такая красивая, такая послушная, словно бы детская игрушка, какая-нибудь пластмассовая леди. Куклы всегда вызывали у неё жалость. Наверняка и для кого-то там наверху, они такие же куклы.
Нелли забежала  свою комнату и плюхнулась на постель. Какая же она дура – ведёт себя, как ребёнок, словно бы полоумная Людочка с своими притязаниями на королевский трон. Оболенской стало стыдно. Она боялась  быть только Нелли, боялась, что вызовет у других людей смех. Учиться в школе было вполне легко, она получала только отличные отметки и была всегда на виду у учителей.
Людочка брала всех миловидным видом. Ей было приятно играть роль куклы, внезапно ожившего витринного манекена с начисто промытыми мозгами. Родители верили её фантазиям. Они  даже подначивали её на новые безумства, желая видимо иметь не взрослую дочь, а только красивую и милую куклу.
Нелли было страшно. Она отчаянно цеплялась за уходящее детство. То удалялось, словно бы спасительный берег, а её саму безжалостное течение  тянуло на глубину.
 
Ираида постепенно успокоилась.
Да, Нелли совершенно права – она ещё ребёнок... Правда, у неё такие глупые фантазии. Но её приятно рисовать. Как какой-нибудь цветочный горшок с алоэ.
Окружающие её люди были похожи на массовку. Они улыбались, хвалили её стряпню, муж был доволен, он был такой красивый и надменный. Так какой-нибудь король радуется своим придворным, которые сладко льстят ему.
...Ираида готовилась к заключительному аккорду – чаепитию. Красивый сервиз был наготове, как и красивый электросамовар.
Для того, чтобы глаза гостей на чём-то задерживались, она решила включить видеокассету со знаменитым мистическим триллером. Эта кассета была весьма интересна, Ираида была стойкой атеисткой, но не верила не только в Бога, но в разнообразную нечисть, вроде злых духов и нетопырей.
Фильм шёл своим чередом. Прошло почти сорок минут. На экране показывали нелепую вечеринку – обычный американский дом, с обычным обществом. Там, на кабинетном рояле была расставлена чайная посуда, а один из героев играл довольно милую мелодию.
В этот момент  шевельнулась портьера. Ираида обернулась  и едва не лишилась дара речи .Из двери появилась слегка заспанная Нелли – она была одета, словно бы та девочка на экране.
Все оцепенели. Молодой человек в довольно стильном костюме вдруг потешно зажмурился и задрожал всем своим худым, похожим на большого, почти гигантского глиста, телом..
Ираида Михайловна поморщилась. Её едва не вытошнило от брезгливости. Но Нелли была явно не в себе, она медленно прошла к столу,  и слегка приподняв подол своей ночнушки, стала  мочиться, странно улыбаясь, словно бы была всего-навсего театральной марионеткой.
Оболенский слегка растерялся. Словно бы увиденный им фильм ожил и тотчас слился с явью, словно бы это не киношная героиня, а сама Нелли была терзаема злым духом.
Он поспешил выключить и видеомагнитофон, и телевизор. Ираида постаралась тихо вывести дочь из гостиной.
Вечер был явно испорчен. Молодой человек поспешил к двери первым – он был напуган и казался скорее подростком, чем взрослым и самостоятельным мужчиной.
Клим Иванович  действительно всерьёз испугался. Он боялся всего темноты, незнакомых людей, но особенно боялся неведомых и невидимых бесов. Теперь его изнеженный организм взбунтовался. Кишечник, его нежный испорченный ленью кишечник, вдруг стал противно содрогаться.  Клим запаниковал. Было глупо вот так совершенно случайно обгадиться да ещё и в гостях у шефа. Обычно он отчаянно боялся этого детсадовского позора, боялся настолько, что тоннами скупал активированный уголь.
Ираида пришла на помощь молодому человеку. Она проводила его до уборной, радуясь однако, что на этом горделивом, но ужасно глуповатом лице заплескался отчаянный крысиный страх.
Клим Иванович поспешно сдёрнул свои модные брюки, уселся дрожащим задом на стульчак и блаженно заулыбался, ощущая. как его позорный груз отправился в последний путь в глубины канализационной Преисподней
« Какой же я дурак!» - лихорадочно думал он, боясь опозориться ещё больше. Его рука потянулась к туалетной бумаге, оторвала кусок её, слегка приподнялся и стал лихорадочно очищать свой мерзко дрожащий анус.
Оболенский был почти раздавлен. Он вдруг почувствовал себя пьяным. Гости быстро вытекли из дома. Они уходили слишком  поспешно ,словно бы растаивали за дверью квартиры, прячась в  осенней темноте. Теперь весь мир будет рассказывать об этом дурацком конфузе.
Никогда раньше он так не стыдился ни себя. Ни своей жены, ни дочери. Ираида, глупая красивая Ираида – он помнил её испуганой старшеклассницей прячущейся в кусту сирени, словно бы согрешившая Ева в Раю. Тогда он был готов на всё – подойти к испуганной девушке и спасти её, точно так же, как какой-нибудь сказочный рыцарь спас бы милую и испуганную Принцессу..
 
Людочку всё же не взяли на праздник.
Но она была этому даже рада – осень и темнота всегда пугали её. Мир становился похожим на кем-то вскрытую и ограбленную квартиру, наполнялся страхом и ненужной суетой. Людочка жила во дворце – в своём воздушном замке, в воображаемых нарядах и с воображаемыми всегда готовыми угодить служанками.
Ей было всё равно, что про неё думают. Родители тщательно  оберегали её от мира – злого серого мира, где  красивые девочки вызывают у всех только зависть. Людочке это даже нравилось, она чувствовала себя счастливой, у неё было своё особое королевство, королевство, в которое она отправлялась каждую ночь.
Сейчас она как раз готовилась к этому путешествию. Легко и просто разделась, радуясь тому,  что взрослых не было дома. Они ушли в ночь разряженные как в театр, Зинаида Васильевна долго помадила губы, душилась, наряжалась в самую дорогую одежду.
Она словно бы сказочная мачеха собиралась на бал – оставляя свою иллюзорную Принцессу в своей тихой каморке. Людочка была давным-давно разонравившейся ей игрушкой, она тяготила её душу своим видом, заставляя ту противно вибрировать, словно бы готовый развалиться на части самолёт.
Зинаида Васильевна была в ударе. Ей хотелось блестать, словно бы давно вышедшей из моды новогодней игрушке. Ей было страшно угаснуть так, без чужого восхищения.
Муж – простоватый и привычный муж не мог ей дать желанного счастья. Он был похож на случайно полученный ею поджарок – слишком обыденный и от того нелюбимый. Степан Акимович был сродни старому  опротивевшему ей до глубины душ плюшевому медведю или глуповато улыбающейся кукле, чьи  глаза и нос она откровенно  презирала.
Но особую ненависть она испытывала к той, которую по случайному стечению обстоятельств называли её дочерью. Капризная златовласка сама на это напрашивалась – она была сродни дорогой игрушке, что манила глаз и отчаянно до боли в груди злила сердце.
Она была сродни новой, но бездарно пошитой сумке – с такими сумками Зинаиде Васильевне приходилось встречаться не раз –Людмила была красива, но откровенно наивна до глупости.
Только Степан не хотел замечать этого. Он был – нет, не отцом, а скорее пажом этой самозваной Принцессы, угождая ей во всём, словно бы и впрямь испытывал к этой дурёхе настоящие отцовские чувства.
Зинаида была холодна почти со всеми. Она презирала людей- точно так же, как в далёком детстве презирали её они – стараясь шепотом перемыть кости всем её родным – начиная  с её непутёвого отца и кончая довольно хорошо устроенным дядей-юристом.
Побывать на новоселье у Оболенских – поесть деликатесов, посплетничать. Зинаида мысленно готовилась вести светский разговор. Она слегка гримасничала, словно бы девочка, предвкушающая первый тур поступления в театральный ВУЗ, Степан замечал в супруге ту же жестокую детскость, что и в своей чересчур одинокой дочери.
Ираида нравилась ему гораздо больше. Эта женщина была по-своему красива, и её рисунки, поделки, всё это вместе только добавляло той загадочности – ей не надо было думать о мелком и бытовом мире – муж старался оградить её от этих забот, позволяя транжирить время на приятные пустяки.
В отличие от вздорной Зинаиды, Ираида была довольно мила. Она умела улыбаться и быть милой, не по приказу, а просто так – по велению сердца. Головин это ценил. Он немного завидовал своему другу, тот как-то легко делал-то, что у него получалось слишком кривым и шатким – строил свою семейную крепость.
Зинаида была иной. Она могла воображать себя интеллигентной женщиной, но по сути была полоумной и капризной злюкой. Страх смерти – быстрой и явной смерти заставлял её пугать других. Она словно бы дворовая собачонка страстно облавливала всех, кого только могла.
Головину было уютно в новом доме у Оболенских. Но его жена смотрела на всё, словно бы слкчайно забредшая в Эрмитаж глупейшая провинциалка. Её глаза скользили по мебели, по дорогой радио и видеоаппаратуре – а губы складывались в умильную и в то же время озлобленную ухмылку.
Людочка многое переняла у этой странной женщины. Она также задирала нос и пыталась изображать из себя кого-то неведомого.
Степан Акимович это чувствовал. Он сидел за общим столом, слушал тосты гостей, слегка пригублял вино и старался тотчас же закусывать. Его жна не сводила глаз с хозяйки дома. Она отчаянно, до дрожи в коленках завидовала этой странной и почти невозмутимой женщине.
Ираида была сейчас тем самым полюсом, к которому стремились мужчины. Она была молода и талантлива. Более старшая и капризная Зинаида была готова тотчас истерично завыть – её тело рвалось из модного платья, тело, которое никогда не знало тяжести вынашивания плода.
Утка была торжественно съедена под гарнир из вареного картофеля. Обгладывая ножку, Головин вздыхал, он не заметил, как на экране телевизора появились титры какого-то американского фильма.
Головин недолюбливал мистику и ужастики. Он догадывался, что люди смотрят их только для того, чтобы порадоваться чужому конфузу – например, позлорадствовать по поводу съеденной нечистью красивой американки.
Фильм рассказывал о чём-то – звук был убавлен до минимума, и сменяющие друг друга кадры были только удобным фоном для трапезы. Гости смотрели на телевизионный экран с тем же интересом, с каким их предки смотрели на пляску огня в печи или в камине, а самые далёкие прародители на те же огненные языки в костре.
Явление в гостиной полуодетой Нелли прошло почти мимо его глаз. Он услышал лишь журчание струи – Нелли была явно не в себе – она то ли крепко спала. То ли притворялась спящей, желая смутить своей дикой выходкой взрослых.
Прилизанный и модно одетый Фанарин вдруг мелко застрясся. Головину был противен этот щеголеватый карьерист. Молодой человек явно собирался взбегать по карьерной лестнице со скоростью реактивного самолёта. Головину не нравились такие быстроходы, он сам догадывался о планах этого щёголя.
Ираида постаралась сгладить неловкую ситуацию. Подобно киношной героине она взяла дочь за плечи и повела, словно бы та была не живой девушкой, а только искусно сделанной механической куклой.
Зинаида была красна и некрасива. Её глаза выражали два противоречивых чувства отчаянный страх и капризную злость. Наспех вытерев ярко напомаженные губы от утиного жира, она вскочила со своего места и бросилась по направлению к холлу.
 
Зинаида была возмущена. Она всегда боялась показать смешной, и чем больше боялась, тем более была именно смешна. В голове у неё витали какие-то мерзкие картины – ей мерещились разнообразные пилюли и порошки, и все эти медикаменты должна была проглотить её собственная полупадчерица-полудочь.
Людочка всегда балансировала на грани между Золушкой и Принцессой. Ираиде нравилось покачивать перед собой воображаемую переливающуюся картинку – видя свою дочь то в раззолоченном платье, а то в нелепых серых лохмотьях.
 
Домой они вернулись в полном молчании.
После большого и красивого дома их собственная квартира казалась нелепой декорацией. Тут всё начинало раздражать – глупо обставленные,  с нелепыми обоями и ощущением временности бытия.
Они легли спать в довольно большой спальне. Дочь занимала самую маленькую и  скучную комнату. Тут всё было таким нелепым, словно бы Людмила всё ещё оставалась милой и довольно глупой дошкольницей.
Зинаиде было страшно лежать радом с мужем – она боялась заснуть в лёгких, почти невесомых призраках сна ей мерещился такой приятный и почти похожий на благородного англичанина – Оболенский.
Она отчаянно завидовала Ираиде. И теперь соприкасаясь своим телом с телом мужа, она ненавидела себя. Ей дочери неудачника и алкоголика повезло. Её муж сумел удержаться на плаву и сделать неплохую карьеру, но этого было мало, слишком мало.
Оболенский в её глазах слишком походил на спокойного и знающего себе цену Шерхана. Зато вечно озабоченный законностью муж – был таким противным – он вечно лебезил. Сладостно улыбался и был виноват во всех её бедах.
Ей было мало белоснежного «Мерседеса» и этой идиотской квартиры. Если бы Степан смог бы переступить через свой страх – построить такой же красивый дом, повезти её на заграничный курорт – и наконец избавился от этой глуповатой девицы.
Людочка – именно она была сучком в его глазу. Она видела это так ясно. Белокурая дурочка, чья умственные возможности были так ограничены. Если бы она оказалась в интернате для умалишенных, потеряла эту вызывающую красоту.
К счастью, все Принцессы рано или поздно гибнут. Их превращают в нищенок, заставляют копаться в навозе, а вот несчастные мачехи.
Зинаида изнывала от злобы. Страх умереть при родах, лишал её самого главного – чересчур приятной, но и такой пугающей возни. Мысли о соитиях с мкжчинами приходили в её голову лет с пятнадцати, когда её тело стало стремительно взрослеть, Зинаида была исруганна этим процессом, старалась удержаться на краю, словно бы наконец  покаявшийся самоубийца.
Но не Степана желало её взрослеющее тело. Брат отца – красивый и уверенный в себе человек, его красивое тело, звучный голос, самоуверенный разговор.
Но он любил её мать – та была рада его визитам, и своим глуповатым поведением просто-напросто бесила дочь.
Зинаида теперь была перепугана. Эта старнная девочка, наверняка в её голове завелись тараканы. Она сама была не прочь сделать то же самое. Просто-напросто сделать свои дела прилюдно, как она поступала в детстве, пользкясь тем, что родители забывали об её желаниях
 
 
На следующее утро в доме Оболенских повисла тревожная тишина.
Нелли это сразу почувствовала. Ни мать, ни отец не спешили желать ей доброго утра. Они были явно чем-то обижены.
Её вечернее приключение теперь казалось нелепым сном.
Нелли верила в то, что всё было сном – очередным подростковым кошмаром. Ей и раньше снились подобные страшилки, в самые страшные моменты она ловко открывала глаза и торопилась по малой или большой нужде, смотря что ей приснилось.
В этот раз этот сон был даже смешон. Она плохо запомнила его, вышла в гостиную и по-детски простовато обмочилась, изливая из себя то, что ещё недавно было вишнёвым компотом.
Теперь на неё смотрели так, как смотрят на кучу какашек или дохлую кошку. Она не любила нечистоты – в доме всегда было чисто и опрятно.
 
 
Людмила сидела, навострив уши. Она любила слушать чужие сплетни. И сама пыталась время от времени мило  сплетничать. Собственная фантазия смешивалась у неё с чужим злословием и рисовала чересчур яркие картинки.
Голос Зинаиды был похож на глас боевой трубы. Она охотно делилась своим возмущением. Людочка тотчас представила Нелли в ночной сорочке. Та, словно бы на невидимом для других экране возникла, словно бы была не живой девушкой, но бездушной голограммой.
Людмила была рада услышать о Нелли нечто смешное. Сейчас её глаза ловили небольшие, похожие на морские мины, фрикадельки. Она была бы рада «разминировать» этот небольшой водоём, и стала зачерпывать эти воображаемые боеприпасы своей столовой ложкой.
«Интересно, а как её наказали за это? Наверняка заставили стоять в углу голой или чистить в таком виде  гинлую картошку!».
Людмиле тотчас стало весело и страшно одновременно. Она охотно дала волю своему воображению, и нарисовала воображаемую картину. Подруга стояла на коленях, голая и несчастная, имея на потревоженных ремнём ягодицах привычные отметины сурового наказания.
Саму Людочку никогда не пороли. Степан Акимович не делал этого из-за отцовской любви, а Зинаида Васильевна от стойкого привычного презрения. Она была обижена, и смотрела на Людочку довольно редко, словно бы та была всего-навсего назойливым миражом.
Степан Акимович в это мгновение жалел дочь своего строгого начальника. Валерий Сигизмундович был строг и молчалив, предпочитая все свои обиды сжигать в душе, словно бы еду в желудке.
Сейчас он молча съел суп, второе блюдо – куски свиной печёнки с картофельным пюре, и наконец,  выпил пару стаканом горячего и довольно пахучего чая.
Воскресный обед. Он всегда проходил в гостиной – это делалось на всякий случай, вдруг в воскресение придёт гость. Угощать сильных мира сего всегда было приятно. Например, Валерия Сигизмундовича.
 
Нелли всё поняла без слов.
Мать вновь нуждалась в её теле – красивом и покорном теле.
Послушно оголяться и становиться в указанную позу стало так привычно. Она сама удивлялась своей покорности – но тело, тело было даже радо выпасть из опостылевшего образа и стать просто нагим безымянным телом.
Голая дочь была почти идеально сложена. Ираида ликовала – она была рада лишний раз запечатлеть её на листе бумаги. Нарисовать так, как никогда раньше ещё не рисовала.
Нелли тупо уставилась на старомодный обогреватель. Мать водила по листу бумаги кистями – то одной, то другой, пытаясь схватить  сердитое выражение лица дочери. Нелли знала, что этот этюд не случаен – рано или поздно мать вставит её в какую-нибудь картину, стараясь сделать из неё то ли святую, то ли готовую к смерти народную героиню.
Нелли глубоко вздохнула. Сейчас, без одежды, она была... но кем? Алиса вряд ли бы согласилась так подло розоветь. А сама она – кто поверит в то, что она! Тело было кем-то новым, словно бы ещё не до конца сделанная марионетка.
Сейчас ей было стыдно вдвойне. Нагота, она почти не стыдилась её, и это бесстыдство её  страшило.  Она стыдилась не  своего голого тела, но этого дурацкого равнодушия.
Родители вполне могли завести себе приёмную дочь, неужели матери нужно только её милое и красивое тело – неужели она даёт ей ест и спать только потому, что...
Ираида радостно рисовала. Было приятно предаваться этой почти детской забаве. Ей не надо было думать о деньгах, она даже не думала о будущем – живя только таким сказочным настоящим.
Каждые четверть часа ей позволялось присесть на покрытый яркой тканью табурет. Нелли покорно садилась, боясь одного, что её кишечник даст сбой, и она вызывающе обосрётся –  так поступают разве что глупые детсадовки.
Ей было страшно – её жизнь балансировала на краю – взрослость стучалась в закрытую дверь, а она боялась отпереть, думая, что станет слишком обычной.
Ираида ликовала. Дочь была красива и девственна. Она была ребёнком – не таким ужасным, как героиня этого дурацкого фильма. Какая ерунда! Это просто фантазия режиссёра – причём больная фантазия!
Муж был слишком щепетилен. Он ещё долго читал ей нотацию, а затем заперся у себя в кабинете.
Их тела больше не примагничивались друг к другу. Эта сила иссякла, стала миражом – Ираида даже не думала об этой забаве, отлично зная, что за радостью обязательно нагрянет печаль.
 
Гибель Принцессы. Глава первая
Гибель Принцессы. Глава третья
Рейтинг: +1 180 просмотров
Комментарии (0)

Нет комментариев. Ваш будет первым!