Дщери Сиона. Глава тридцать седьмая

4 августа 2012 - Денис Маркелов

Глава тридцать седьмая

«Вставай, красавица, проснись!»

Людочка вздрогнула. За время недолгого сна она уже позабыла своё новое имя и очень удивилась не то реплике фрейлины, не то просто цитате из стихотворения Александра Сергеевича Пушкина.

Она открыла глаза и уставилась на склонившуюся над кроватью Шутю.

- Вставай, вставай, тебя ждут великие дела.

«Да уж – великие. Поскорее сбежать – и все дела. А что потом? Я же ничего не знаю об этой девчонке, не знаю даже, в каком районе города та живёт. А вдруг я просто заблужусь. И что мне делать идти в милицию и во всём признаваться?

Людочка вновь была готова разнюниться. Она вдруг испугалась не привычной жизни. Теперь она была совершено одна, даже отец не мог ни чем ей помочь. Он был далеко и, вероятно, уже много раз отрёкся от неё…

Костюм был слегка мятым, точно она спала где-нибудь в палатке. Но для домашней Людочке сама мысль о ночёвке под полотняным тентом казалась какой-то дикой, точно такой же, если бы кто-нибудь ей предложил прийти в школу совершено обнаженной.

«Ничего, как-нибудь доберусь до дома. Просто возьму и всё объясню проводнице. Она должна мне поверить. Должна.

Но страх не отпускал. Она уже сожалела, что решилась на роковой для себя шаг. Рокировка ничего не меняла. Просто вместо Мустафы с дружками её ожидала ещё более страшная неизвестность. Неизвестность от одной мысли о которой кровь стыла в жилах.

«Ну ладно, не хватало ещё наложить в трусы, как детсадовке…

Иона пошла вслед за Шутей. Та, словно прирученный ослик, подхватила её сумки и неожиданно легко запрыгала впереди

Лже-Лора удивлялась выдержке и выносливости этой девушки. Шутя казалась ей воплощением всех возможных добродетелей. Она сумела найти ключ к затаившейся в пятках избалованной душе подруги, с ней можно было говорить обо всём, даже о том, что казалось таким неприятным…

Евсей Иванович встретил их на полпути.

«Раненько поднялись. Ну, да ладно… Поедем поскорее пока эти не очухались. Они до пяти часов там бесились. Эти девку ебли. А банкир этот Дуньку Кулакову гонял. Ну, противная у него рожа. Смотри, поймут, что не ту замордовали. Плохо тебе будет. Хоз ведь трус. Он боится. Что его делишки наверх всплывут. Как утопленник, или дерьмо в проруби.

Он взял из рук Шути багаж и пошёл впереди, страхуя их от нежелательных встреч.

«Сейчас они все в кабинете у Мустафы. Храпят, как хряки после случки. А эта дурёха кровью чуть вся не изошла. Вот – мерзость. Ну, ничего, не долго осталось.

Лже-Лора вся превратилась в слух. Она не осуждала Евсея Потехина за бездействие. Вероятно, это было необходимо, чтобы эту залётную бабочку изнасиловали, но всё же на душе у ней, у не то Людочки. Не то Лоры скребли кошки.

В её теле уже жило целых четыре существа, они сменяли друг друга, подобно узору в калейдоскопе, и несчастной было трудно управиться со всеми ими. Словно с норовистыми лошадьми.

Она молча села в машину, не полюбопытствовав даже это ЗиМ или «Чайка». Она бы согласилась бы и на инвалидский «Запорожец» только бы поскорее слинять отсюда, прогнать прочь все страхи и стать хотя бы внешне прежней Людочкой.

А вдруг у меня больше не будут расти волосы. Вдруг мне придётся всю жизнь ходить в парике, что, если я попросту сойду с ума и начну не к месту квохтать и хлопать крыльями, как последняя дура. Нет-нет… Лучше смерть!»

Смерть казался ей приятным необременительным сном. Сном, в котором ничего не происходит, просто её тело перестаёт существовать, как объект, постепенно разлагаясь на атомы. Так какая-нибудь модель из конструктора становится вновь совокупностью не слишком сложных деталей и соединяющих их элементов. Стоит ребёнку разобрать её и сложить в коробку…

Никогда раньше Руфина Ростиславовна так рано не просыпалась.

Она чувствовала себя школьницей, торопящейся на экзамен. Рядом лежала голая податливая Клавдия, они до полуночи исследовали тела друг друга, словно бы собирались сдавать экзамен по женской анатомии.

От щекотливых прикосновений подруги Руфина как-то слишком по-девичьи вскрикивала и улыбалась своим потаённым мыслям.

Она вдруг поняла, что слишком долго жила взаперти, словно бы кукла в закрытой и перевязанной крест-накрест коробке. Жизнь проходила мимо. Она могла бы перестать играть в куклы и просто жить, а не изображать из себя всесильную фараонессу, играя с такими податливыми и, на первый взгляд, совершенно безопасными девушками. Зато игра эта делала слабой её. Игра заставляла верить во всемогущество, но настоящий мир жил по совсем иным законам, чем её маленькое королевство.

Клавдия с каким-то сожалением смотрела на свою школьную подругу. Ей вдруг стало жаль Руфину, та вела себя, как ребенок, как глупая девочка наказывающая за свои прегрешения своих несчастных безропотных кукол. Она не понимала, что и сама стала игрушкой. Игрушкой собственных нездоровых страстей. Точно так же, как тогда обнимала и торопливо целовала свою голую и пьяную от шампанского одноклассницу.

Та ночь неожиданно сблизила их. Они даже решили сидеть за одной партой. Парта была вдалеке от учительских глаз и можно было время о времени напоминать телам друг друга об их запретной и от того ещё более загадочной близости.

Вот и теперь она молча встала с постели, радуясь, что осталась одна в этой красивой квартире. Что никто не позвонит в дверь, или, что ещё хуже, зашоркает ключом в самый неподходящий момент.

«А что, если тебе просто уйти от мужа. Попросту сбежать. Я бы помогла тебе устроиться в нашу фирму, правда туда берут людей с законченным высшим, но ведь всегда можно найти выход… А ты перестала бы тянуться к этим девчонкам. Пойми, ты кончишь тюрьмой…»

- Я? Тюрьмой? За что? За то, что я спасла тих девчонок от дурного влияния улицы. Так. Они попросту наложили на себя руки а так они живы и работают. И поверь, я ведь не принуждаю к соитию со мной. Я выбираю тех, кто сам не прочь попробовать. И, по-моему, в этом нет ничего дурного… Или я ошибаюсь.

Клавдия всегда жалела эту смуглокожую девчонку. Руфина тянулась к богатству, как цветок к солнечному свету. Она всё бы отдала за модные шмотки, или возможность небрежно рассказывать об отдыхе на престижных приморских курортах. Или же о том, что было привычно для Клавдии до нелепой смерти её родителей.

Те оказались слишком принципиальными и не захотели жить под царским флагом. Отец не мог понять, как ещё вполне боеспособная единица вдруг взяла и сложила знамя. Уступив место политическим мародёрам. Хитроватому и слегка лысоватому сельчанину он откровенно не верил. «Я против такой партизанщины. Это кровь. Кровь и трупы…»

Трупов никто не хотел. Как не хочет этого человек страдающий от гнойника и думающий, что гнойник рассосется сам собой. Клавдия была наслышана о том, как бандиты поступают с некоторыми кооператорами – и она была не готова стать жертвой ради отцовских принципов. То ведь была жизнь а не дешёвый спектакль с воскресением после опускания занавеса и обязательным выходом на авансцену.

Родители покончили с собой запершись в личной «Волге». Клавдия напрасно ждала их до утра. А утром сосед по гаражному кооперативу сообщил ей дурацкую новость.

Было самое нелепое, что родители уходили в вечность абсолютно нагими. Они видно перед смертью решили познать друг друга. Или попросту замаскировать своё самоубийство под несчастный случай. Было что-то подростковое в их голых телах, словно бы они подражали американским тинэйджерам и пытались хоть так стать свободными от обстоятельств.

Клавдия была рада, что стала совершеннолетней. Ей не требовался опекун. Не требовалось собирать свои вещички и ехать в какой-нибудь казенный дом, доживать необходимые годы под надзором незнакомых и от того противных всей её природе людей.

Теперь она сама должна была решать свою судьбу.

Родительские сбережения сгорели в сберкассе. Правда, ей удалось надавить на совесть кое-кого из их друзей. Все делали вид, что не верят в версию о самоубийстве и охотно делились своими деньгами с неожиданно осиротевшей Клавдией.

Клавдия брала деньги, честно ходила на биржу труда. Чувствуя всю свою уязвимость. Её могли отшвырнуть в сторону, словно прорванный полиэтиленовый пакет, отшвырнуть и засвистать нечто весёлое. Однако со временем она нашла свою гавань.

Для этого совсем не надо было предавать свои принципы и расплачиваться за комфорт своим телом. Не предлагать его ни одному, ни многим. Замужество казалось ей долгосрочной проституцией, какой-нибудь мужчина делает вид, что любит её и берёт в долгосрочную аренду, платя арендную плату не сутенёру, а ей самой, а она обязуется за эти деньги создавать для него мини-рай на земле.

Одиночество не мучило её. Оно было не заметно до вчерашнего дня. До того дня, когда она вновь почувствовала себя школьницей, милой избалованной девочкой. Девочкой, которая любит своё тело, своё милое тело.

Керимова чувствовала себя предательницей. Когда-то она покорно ублажала эту мажорку, целуя её, словно ошалевшая от любви и преданности левретка. А теперь она была на её месте, со своими такими послушными девочками, и никто другой, а именно дочь банкира унизительно и покорно вылизывала её вечно голодное влагалище.

«Ладно, это твоё дело. Хотя я бы на твоём месте подумала, подумала прежде чем играть в такие игры. Ты же обычная не слишком умная девочка. А теперь после того. Как ты сошлась с этим татарином ты окончательно поглупела. Хотя мне жаль… очень жаль тебя…» - проговорила Клавдия.

Иномарка казалась уютной, но всё же страх не проходил. Руфина, действительно, чувствовала себя маленьким ребёнком. Видимо, слишком долгое затворничество повлияло на неё.

Клавдия не могла забыть того рокового праздника, того праздника, который сделал из любопытной школьницы что-то вроде развратной шлюшки. Быть рядом с Руфиной, чувствовать на своём теле её торопливые поцелуи. Наконец попросту балдеть от чужих прикосновений – ото всего душа замирала, а голова приятно кружилась, как бывает, если долго двигаться наподобие маятника на дворовых качелях.

«Шкода» легко добралась до железнодорожного вокзала в их областном центре. Руфина была готова пойти ва-банк. В мыслях, она давно занималась с неуловимой Лорой любовью, заставляя ту быть послушной, словно дрессированная кошка, которая чувствует лишь пьянящий запах валерьяновых капель.

Поезд приближался с южной стороны. Он шёл от ближайшего Города-Героя на север. Шёл, будучи наполненным разнообразным людом, как гороховый куст горошинами, в каждом вагоне, как и горошины в стручке, жили люди. Пусть даже и временно.

Они выглядывали из окон, выглядывали и улыбались спросонья.

Билеты Руфины были в купейный вагон. Она старалась бодриться, поездка в Нижний Новгород была вполне привычной. Вполне безопасной. И от этого жизнь не изменилась бы.

Но все мысли её были не столько о дороге, сколько о встрече, случайной, но специально подготовленной встрече. То, что она окажется с глазу на глаз с родственницей мужа. Недоступной красавицей. Так и не удостоившей её своими языковыми ласками пьянило. Пьянило и заставляло мечтать о нечто большем, чем простой, пусть даже и однополый секс…

Клавдия не стала дожидаться отхода поезда. Она не хотела никому показывать своих чувств. Руфина уходила, как уходила непослушная кошка, или чужая кукла, кукла, которой она так и не сумела до конца наиграться…

«Неужели, она будет предавать меня с какой-то девчонкой? И что потом, что потом?»

Трусы были неожиданно влажны. Клавдия вдруг поняла, что её милое одиночество нарушено, так, наверное, чувствовал бы себя мнимый трезвенник после не слишком большой, вполне дружеской попойки.

И теперь эта странная девчонка убежала. Оставив ей только одно мерзкое чувство бессилия и жалости к самой себе…

В запах вокзала торговали сувенирами, торговали газетами. Тут было не так многолюдно, но всё же чувствовалось некое бездомье, словно бы люди уезжали по своим делам с неохотой.

По залу лениво прохаживался милицейский патруль. Люди в серой форме вглядывались в лица провожающих, встречающих, и тех, кто готовился пойти на перрон к поданному составу. Между тем объявили о том, что поезд «Волгоград- Горький» отправится в путь через пять минут.

«Надо что-то делать? Что-то делать? Заложить её, заложить… Но, что я скажу, что она мечтает переспать с милой скромной девочкой в вагоне. Пусть примут меры. Я ж не могу допустить…»

Ноги сами повели её к серым молчаливым людям. Было опасно так тараторить, но она тараторила, стараясь за многословием спрятать свой страх.

Её привели в опорный пункт и попросили написать заявление. Клавдия вновь почувствовала себя школьницей, молча взяла ручку и стала писать, стала писать, как раньше писала сочинения по литературе и диктанты по русскому.

На стенде были вывешены розыскные листы. На одном из них сообщалось о розыске двух милых девушек Оболенской и Головиной. Эти две княжеских фамилии затрепетали в мозгу, словно залетевшие на свет лампы мотыльки. Ведь Руфина говорила об этих двух девушках. Только если бы знать, где находится её имение.

Только бы знать…

Автомобиль Мустафы прятался в тени. Лора не знала, что лучше затеряться в многолюдьи вокзала, или сидеть в компании с Евсеем Ивановичем. Который делал вид, что дремлет, прикрыв лицо газетным листом.

Из динамиков автомагнитолы доносились не слишком противные песни, и вдруг одна из песен заставила лже-Лору вздрогнуть.

Что мы сделали с надеждой,

В час, когда пришла беда?

Ведь такими же, как прежде

Мы не будем никогда…

Она вдруг вспомнила о своём самозванстве. Теперь оно было неприятно, словно не ко времени занывший зуб, зуб который так трудно лечить. И так жалко вырвать.

«Что не нравится. Вот то-то. Думаешь, живёшь как надо, а тебе говорят – не так. Не так живёшь, как надо».

-А как надо?

- А этого никто не знает, только Бог, только он нам не подсказывает. Он думает, что мы и так знаем об этом. Вот ты из себя Принцессу корчила. А кто тебе сказал, что ты – Принцесса?

- Отец сказал. Может быть в шутку, только я и вправду поверила. И начала нос задирать. Ходила из угла в угол и пела: «Я – Принцесса, Принцесса…» Все улыбались и поддакивали мне.

- А теперь ты – кто?

- Не знаю. Сейчас – Лора. А там… видно будет.

И она стала ждать мгновения встречи со своей Судьбой в виде обычного пассажирского поезда…

Руфина также ожидала свою судьбу.

Она предполагала, что вот-вот встретится лицом к лицу с этой ненавистной недотрогой, и из этой комнатки ей уже не сбежать. Лора, капризная Лора была таким лакомым кусочком, она так и просилась на роль очередной наложницы.

Никогда раньше желание так не захлёстывало её. Не было этой непонятной дрожи, словно перед трудным экзаменом. И теперь, когда поезд уже миновал небольшой райцентр, задержавшись у его платформы на какие-то мгновения.

Миг встречи был всё ближе и ближе, и Руфина уже предвкушала запах своей наложницы, чуть пьянящий запах нетронутой плоти, девочки, которая откровенно стремилась к своей погибели.

И вот, когда состав стал замедлять ход у вокзала большой узловой станции, она вдруг оживилась, заметив на перроне и эту милую красавицу и такого уже привычного Евсея.

Тот деловито помогал Лоре с багажом, а сама Лора шла к вагону налегке.

Сердце Руфины бешено заколотилось. Оно уже готово было выскочить из её груди; выскочить и запрыгать по полу, словно упавший с прикроватной тумбочки будильник.

Лора стояла у дверей вагона не слишком расторопная проводница проверяла её билет.

«Всё хорошо, всё хорошо. Надо подождать, а затем, затем. Руфине почудилось, что она обмачивается от нетерпения. Это уже бывало у неё в детстве, когда тётка приносила ей гостинцы, но не сразу предлагала их внучке, а долго разыгрывала совершено ненужный спектакль. Руфина тогда была готова забыть обо всём. От нетерпения она давала волю всем своим чувствам, и вскоре обнаруживала, что от неё попахивает мочой.

«Не хватало и здесь напустить лужу!»

Мысли о долгожданном соитии не отпускали. Она вдруг поняла, что живёт ради этих наивных волнительных стычек двух тел, одно, из которых считает себя вполне чистым, а другое готово провалиться сквозь землю от стыда и дурного запаха.

Людочка догадывалась кого найдёт в своём купе. Перед самым отъездом Шутя предупредила её об опасности, и теперь она была готова дать отпор.

Повадки Руфины были известны всем в её маленьком царстве. Служанки не скрывали своей ненависти к этой глумливой фантазёрке. Было бы забавно стянуть её с шелкового белья на грязный вонючий мат, стянуть, лишив последних признаков благородства. Руфина была похожа на капризную маленькую госпожу, которая не замечает приближающейся грозы, а бездумно бредёт по лугу. Надеясь на свой детский зонтик и лёгкий плащ.

Ей было приятно повелевать этими несчастными. Она низводила их до положения кукол, кукол, которыми она играла, и которым не собиралась давать свободу выбора.

Лже-Лора осторожно потянула дверь купе. Она догадывалась, догадывалась, что её принимают за настоящую нижегородку и старательно подражала ей, состраивая на своём лице бездумные гримасы.

Руфина сидела в позе не то японской госпожи, не то замаскированной гейши. Её халат напоминал кимоно а аккуратно уложенные на затылке волосы делали её ещё более похожей на японскую даму.

«Ну, что? Здравствуй, Лора Синявская… - с каким-то странным восторгом пропела она, отхлебывая из стакана зелёный чай и сладостно улыбаясь…