Помочь сайту
Поздравления
Дщери Сиона. Глава тридцать четвёртая
29 июля 2012 -
Денис Маркелов
Глава тридцать четвёртая
Офис «Рублёвского вестника» располагался прямо над тем помещением, где сколачивали гробы. Конечно это соседство многих пугало. Запах древесины мешался с запахом масляной краски, а сама длинная и тесная комната редакции была полна народом, словно улей пчёлами.
Зато этот кирпичный сарай располагался в самом центре Рублёвска.
Возвращаясь с прогулки с Рахманом, Инна решила заглянуть к отцу. Она надеялась, что тот позволит ей побыть с Гафуровым подольше, ведь в последнее время после скандала с исчезновением Оболенской и Головиной, и её стали привязывать к невидимому для других колышку, как прекрасную, но – увы - уже порядком заблудшую овечку.
Инну это раздражало. Она помнила о своём школьном прозвище и старалась его оправдывать, наряжаясь во всё тёмное и старательно подражая замаскированного под девушку юноше…
Рахман был слегка рассержен. Он с трудом получил права на управление мотоциклом. И теперь чувствовал, что почти от еженедельных упражнений с Инной попросту тупеет. Словно бы его серое вещество разбавляли водой, и то испарялось через поры кожи.
Он остался ждать свою подругу во дворе, подниматься по гулкой лестнице, лишний раз намекать на их с Инной близость – к этому он был пока не готов. К тому же этот невысокий, похожий на милого хомячка человек был ему совершенно чужим.
Инна коротко и чётко постучала в железную дверь.
«Да-да, войдите, - отозвался её отец.
Инна вошла. Она с удивлением смотрела на отца, тот напоминал скорее пародию на бухгалтера - полноватый и слегка уже полысевший он занимался прочитыванием очередного материала, стараясь не замечать своей кровной посетительницы, как можно дольше.
Инна заметила, какое-то странное объявление – оно было слишком ярким, слово бы приглашало на распродажу, нет, просто на раздачу халявного товара…
Слова никак не желали складываться в осмысленные предложения. Конечно, они складывались, но от этого складывания смысла было совсем мало.
«Кино? Здесь? У нас? Какое на фиг кино в этой дыре? Разумеется, при немцах тут была киностудия, но сейчас их здесь нет. И это уже не Рубелштат, а Рублевск. И кто проводит кастинг летом, кастинг надо проводить весной. Очередная подстава. Наверняка они попросту отмывают деньги…»
Инна вспомнила о содержании экранизуемой повести. Когда-то в детстве она отдала банку с монпансье, чтобы оказаться на месте Вали. Конечно немного страшно было ходить по диким джунглям нагишом, к тому же у неё не было достойного попутчика, все мальчики в классе были нюнями и не годились для этого…
«Так, они же голые, вот в чём штука. Да, повесть о первой любви с уклоном в биологию. А что? Это забавно? Сначала уменьшительная жидкость вместо «Фанты», а затем жизнь лилипутов в незнакомой стране дремучих трав…» И под это дело можно нафоткать столько дур и дурочек.
Она вдруг представила, сколько мальчишек и девчонок захотят быть Кариком и Валей, Возможно, что по сценарию они уже не брат и сестра, а просто незадачливые школьники, которым не повезло с питьём…
Отец отложил в сторону машинописный листок и непонимающе уставился на дочь…
- Папа, я пришла за ключами.
- Да-да конечно. Только вот что: бабушка сейчас на даче, и тебе лучше пожить пока в её квартире. Понимаешь, мне скоро предстоит командировка, мама будет занята с утра до вечера, и я не хочу, чтобы ты была в доме одна, а тем более таскала в него своих друзей.
- В квартире, папа. А то я могу подумать, что ты…
- Ты бы лучше подумала о том, где будешь учиться. Если я узнаю, что это ты совратила этих двух девочек, то я… я не знаю, что с тобой сделаю. Ты хоть понимаешь, в какое положение ты ставишь всех нас? Меня, маму… Ведь эти люди очень богаты. И если выяснится, что ты захотела их обвести вокруг пальца, то…
- Папа, успокойся. Меня уже допросили, я ведь сказала, что не видела этих двух дурочек в тот день. Да я их с седьмого числа не видела как они на свой дурацкий патриотический смотр укатили. Тоже мне патриотки. Не знают, как автомат Калашникова разбирается, а туда же.
- И всё-таки. Вот, возьми сейчас ключи от бабушкиной квартиры. И пойди туда. Полей цветы, приберись. Бабушка будет тебе только благодарна.
Инна скривилась, как от проглоченного лимона.
Ей не нравилась слишком властная тёща Иосифа Давидовича. У неё было царское имя – Семирамида Ашотовна. Правда, от этого имени попахивало иронией, но бабушка была глуха даже к мысленным насмешкам.
Она работала в городской стоматологической клинике и очень виртуозно удаляла людям зубы мудрости и все остальные зубы. Если те уставали от многолетней вахты…
Инне было страшно идти к этой старухе, словно бы та была замаскированной ведьмой. Инне всегда были не по душе эти изуверы, и она предпочитала с ними не сталкиваться, всегда радуясь тому, что её отпускали из врачебного кресла без дополнительных манипуляций.
Семирамида Ашотовна приучила её к ежедневной парной чистке зубов – утром и вечером Инна наполняла свой рот мятной пеной, затем долго промывала себе гортань и наконец выходила к столу старательно улыбаясь своими крепкими и тщательно отбеленными зубами.
Она вообще соглашалась с тем, что для девушки улыбка и чистый рот самое главное. Мужчины слишком трепетно относятся к своему межножному богатству. Принимая все женские отверстия ха отверстия в точилке, которая так и ждёт их пока еще не обструганный карандашик. Таким же паникёром был и Рахман. Он побаивался, но был уже готов постоянно рисковать, из-за странной привычки к непонятной неге от робких посасываний и поцелуев своего милого друга. Друга, который давал ему возможность избавляться от лишней жидкости и скуки тупого безнадёжного существования…
У Рахмана на душе была полная темнота. Он окончательно запутался в отношениях с будущим отчимом. Омар Альбертович уже был не другом семьи, а кем-то большим. Он почти околдовал мать, и та старательно повторяла его имя, окончательно позабыв ещё совсем недавно любимого отца…
Марат Ибрагимович стал ненавистен Нателле Робертовне. Она уже всерьёз ненавидела этого человека. Именно он оставил её с двумя детьми, ввязавшись в какую-то авантюру со своим давним дружком. К Оболенскому у неё осталось только презрение, когда-то Марат боготворил этого человека, находя в однофамильце знаменитого декабриста множество достоинств. Но теперь, теперь она презирала его, всё чаще вслушиваясь в размеренные и очень коварные объяснения Омара.
«А этот человек попросту кинул твоего мужа. Он обещал дать нам этот кредит ещё зимой. Пустяшная сумма, он даже не заметил бы, что дал нам эти деньги. Зато твой муж смог бы вернуть то, что вложил в наш проект. Ведь мы боремся с засильем пошлости на экране. Продвигаем полноценное кино вместо всей этой западной дребедени. А этот комсомольский функционер пожадничал, у него возникли какие-то опасения. Старая советская закваска – даже в друзьях видеть замаскированных врагов. Ему бы служить в конторе глубокого бурения…»
-Где?
- В КГБ. Там бы он был на своём месте, и в конце концов посадил бы меня и моих друзей в тюрьму. Ведь ему всегда хотелось всех выстроить по ранжиру. Знаешь, он мне напоминает пушкинского Скупого Рыцаря. Чахнет над своим золотом, как Кощей. Ну, ничего, мы уже сделали кое-что, что позволит ему быть сговорчивее…
Рахман испугался. Он вдруг вспомнил ошалевших от радостной похотливости одноклассниц Инны, вспомнил их гладкие ни разу не поротые зады, вспомнил тот восторг, с которым он нажимал на кнопку фотоаппарата, запечатлевая чужую неосознанную до конца оргию.
- А вдруг их убили? Или искалечили. Ведь так же могут поступить и с Роксаной. Правда, Омару нужно её тело. А если Роксана заартачится, если пойдёт на принцип. Хотя она уж сейчас вовсю подражает Инне.
Он сам не заметил, как окончательно развратил сестру. Та становилась неуправляемой. Сестра старательно подчёркивала свою телесность, и бегала из комнаты в комнату полуодетая, а когда никто не мог её видеть; то и совершенно голая.
Рахману становилось страшно. Он вдруг почувствовал, что в сестре уже нет стыдливого и испуганного ребёнка. Она отчего-то старалась ускорить ход своего взросления. Мысленно разыгрывая сцены собственного падения.
Между тем он почувствовал аромат духов Инны. Та смотрела на него с каким-то странным восторгом.
- Слушай, Рах, тут у меня квартирка свободная нарисовалась. А то мне не хочется к тебе тащиться. Опять твоя Роксанка нам покоя не даст. И в кого она у тебя такая любопытная. Смотри, а то тоже захочет женщиной стать – а то и забеременеет сдуру.
- Так ей всего одиннадцать…
- А что ты думаешь. Это ей по метрике одиннадцать, а по виду все четырнадцать дать можно. Вот-вот груди появятся. Видно, что-то в ней заработало, как в пробирке. Смотри, смотри, она к тебе тоже приставать начнет. У одной моей подружки кошка была, так она тоже к своему собственному брату приставала. Потом у них котята были… Ладно. Пошли… тут не очень далеко. Был бы у тебя мотик, мы бы скорее доехали, а так, ты ведь пока безлошадный.
И Инна пошла к узкому прогалу между зданиями, стараясь не слишком громко скрипеть брошенным в выбоины гравием.
В квартире Семирамиды Ашотовны царил почти музейный порядок. Рахман смотрел на эту чистоту и удивлялся. Старушка словно бы и не жила здесь, а была просто милым домашним приведением.
«Неужели мы станем трахаться здесь.
Он посмотрел на горку подушек на постели покрытых тщательно отбеленной кисеёй, посмотрел на гобелен на стене. На внушительных размеров старомодный шкаф, напоминающий своим видом готический орган.
Инна нетерпеливо раздевалась.
- Ну, что ты давай быстрее… У меня там всё горит…
Рахман усмехнулся. Он привык к огненности подруги. Та была нетерпеливой и милой в своей нетерпеливости. Тогда, на дискотеке, она первой подошла к нему. То первое свидание отпечаталось в мозгу навечно. Обычно он долго уламывал красивых барышень и они казались ему просто милыми куколками, чья задача побыстрее раздеться и быть покорными его воле час полтора.
Но Инна совсем не была похожа на этих смазливых существ. В отличие от них она была брюнеткой и терпеть не могла всех этих пародий на Барби.
И ещё она предпочитала всегда быть на коне. Поза наездницы очень шла ей. Рахман привык относиться к своим сопостельницам, как общипанным, но пока еще живым курам. Они стонали и лежали словно знаменитое курортное блюдо. Цыплёнка табака он попробовал лет в шесть, когда вместе с отцом отправился отдыхать к Чёрному морю. Набираясь сил перед такой неизвестной школой.
Там, в той кафешке, несмотря на запрет люди стояли в очереди полуголыми. Женщины не стеснялись своих выгоревших на солнце бикини. А мужчины молча демонстрировали свой загар, наколки и обилие волос на теле, двигая по округлым направляющим свои пластиковые подносы.
Рахману нравилось, что он пришёл сюда с отцом. Его мама, и мать Нелли выбирали себе сувениры, они не собирались обедать в этом ужасном кафе, где со стен улыбаются осьминоги. Да и меню, что висело на стене желало быть лучше.
Они заняли отдельный столик. Нелли предпочитала смотреть себе в тарелку. А он норовил лишний раз коснуться её коленки своей. Отцы не замечали этой полулюбовной забавы, или только делали вид, что не замечают.
Тогда он её даже кажется, любил. Любил, как любят красивую куклу, особенно если она чужая. В Нелли была какая-то загадка. Она не походила на других глупых плаксивых девчонок, которые тотчас бежали к своим свиноподобным мамам, стоило ему, Рахману, случайно брызнуть на них солёной водой. Она даже помогала ему строить рыцарский замок, терпеливо сидя на корточках и утрамбовывая ладошками влажный песок.
Тем мартовским днём он почти не думал о ней. Нелли Оболенская. Она уже не была маленькой девочкой, и он твёрдо знал, что за сокровище она скрывает под своими трусами…
«Эх, если бы я тогда смог соблазнить её…» Но что-то мешало ему войти в её оголенную щелку. Страх показаться грубым заставлял возвращаться к Инне и тупо наблюдать, как его детская любовь предаёт саму себя.
Она казалась заколдованной, только под действием зелья можно было так бездумно лизать чужую плоть. Только под действием наркотиков можно было так противно ухмыляться и по-хамелеоньи вытягивать свой язык…
«И где она теперь?… Чем занимается? Может быть сидит в грязной яме?
Карман джинсов оттягивал неожиданно толстый конверт. Шабанов попросил Рахмана отправить его в какой-то журнал. Отправить как можно быстрее. Но Рахман встретил Инну и совсем позабыл о том, что шёл на почту…
Теперь, глядя, как Инна лихорадочно разбирает постель она смотрел на её фигурку и думал только о том, как поскорее вновь оказаться неуправляемым и почти горячим жеребцом для этой новоявленной «леди Годива». Оболенская была почти забыта, она никогда не решилась так раскованно вертеть бёдрами и радоваться своему изголодавшемуся по пенису телу.
«Нет, разве эта магазинная кукла могла также удовлетворять меня, быть столь же бесстыдной, как бывают только обезьяны в вольерах? Да и я о чём стал бы говорить с этой куклой и фантазёркой, она и тогда постоянно молчала. А уж теперь…»
И он не выдержал. Руки сами потянулись к Инниным джинсам. Хотелось их сорвать с неё, как банано люб срывает с экзотического фрукта его шкурку, обнажая сладкую сочную плоть… Инна затихла словно бы дворняжка под понравившимся ей породистым кобелём. Рахман не хотел чтобы это его сравнивали с бездомным псом, атаковавшим левретку или другую комнатную любимицу.
Инна боялась, что он в азарте соития перепутает вагину с анусом. Её пока еще ни разу не имели в попу, Инна догадывалась, что это очень стыдно, но в то же время приятно, хотя отец и утверждал ей обратное.
Рахман был в восторге. Он действовал своим членом, как шахтёр действует своим инструментом, проделывая в породе роковые для неё отверстия. Инна сладко подрагивала, грозясь растечься по простыне, как кусок сливочного масла по раскаленной сковороде. Она вздрагивала, стонала, цеплялась пальцами за простыню, морща и сминая её, как сминают скатерть, находясь в страшном подпитии.
Инна впервые чувствовала себя сукой. Её брали в унизительной, почти педагогически верной позе. Смятые джинсы телепались где-то в районе щиколоток, а голые ноги мелко содрогались от каждой новой атаки Рахмана.
Она вдруг вспомнила, что впервые позабыла о спасительном кондоме. Член Рахмана был похож на раскаленную в микроволновке сосиску, он вторгался и вновь отступал, вторгался и отступал, словно бы проверял на прочность её и так уже сдавшийся тыл. От висевшего на стене гобелена пахло пылью. Пахло пылью и каким-то странным, почти сказочным запахом.
Инна почти чувствовала его.
Наконец, когда Рахман почти был готов излиться в неё, она сумела соскочить с его колышка.
- Погоди, погоди… Не всё сразу.
Она сбросила с себя всё лишнее и легла в позе только что обратившейся Василисой Прекрасной Царевны Лягушки. Ей даже захотелось квакнуть ради прикола. Квакнуть и посмотреть как этот кандидат в женихи будет слизывать с её промежности пот страсти.
Рахман оторопел. Он смотрел на улыбающуюся шёлку подруги и не мог заставить себя преклонить колени. Этот хищный рот насмехался над ним. Скорее уж он привык наблюдать, как Инна, подобно глуповатой рыбе клюёт на его межножную наживку…
«Нет, только не это…»
Он вдруг вспомнил, что за такие фокусы в определенных местах человеку просто, хотя и слегка болезненно, меняют пол души. Он вдруг почувствовал себя женщиной, маленькой слабой женщиной, которой предлагалось впервые в жизни сделать миньет.
«Ну, что же ты? Сделай мне куни…» - пропела Инна, наслаждаясь его стыдливой растерянностью. – Не бойся я уже подмывалась сегодня.
Рахман икнул. Он вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Так бывало в классе, когда он стыдился немых взглядов разнообразных великих людей. Их лица смотрели на него с немым укором святых, а он. Он казался всем, да и самому себе жалким грязным оборванцем.
Семирамида Ашотовна была благодарна своим соседям по даче. Они довезли её до дома, а затем покатили в областной центр.
Она осталась в одиночестве, возле двухподъезной пятиэтажки. Напротив этого здания была школа, в которой когда-то училась её дочь. Семирамида Ашотовна отводила её в класс, а затем торопливо шла на работу. Если конечно не работала в первую смену, в таком случае Офелия шла в школу самостоятельно.
Она была очень красивой и умной девочкой и свободно говорила на двух языках, русском и армянском. Её жизнь казался её матери совершенно ясной, дочь могла статьи врачом, и педагогом, и просто какой-нибудь совслужащей. Типа тех, что решали чьи-то мелкие проблемы в разнообразных конторах.
Но всё изменила её женитьба на Иосифе Крамере.
Этот милый студент сначала показался Семирамиде Ашотовне. Она даже угощала его армянскими национальными блюдами и расспрашивала о родне. Хотя Иосиф говорил очень мало, она поняла главное, близкие люди этого парня серьёзно пострадали от прошедшей войны.
Он ел, хвалил её хаш и вообще был готов хоть завтра жениться на её дочери.
- Иосиф победил в городском турнире поэтов и его стихи должны напечатать в городской газете, - зачем-то похвасталась Офелия, собирая со стола грязную посуду.
- Вот как… Это хорошо. Кто пишет стихи, тот не может быть до конца плохим человеком. Бог не будет говорить с человечеством из помойной ямы…
Иосиф вежливо улыбнулся. Он чем-то напоминал своего библейского тёзку, был такой же чистенький и казалось, что его специально так одевают, чтобы он так явно выделялся на фоне слегка грубоватых сверстников.
- А после университета вы, наверное, в газету пойдёте работать?
- Нет. Я в школу хотел бы. Поработаю там. А потом видно будет. Ведь можно и внештатно статьи писать. А писателю надо знать жизнь… Только жизнь даёт кровь литературе.
- Это верно, верно. Только ведь литература – это гора. И каждый карабкающийся к её вершине похож на альпиниста. Я как-то видела удивительную женщину – Мариэтту Шагинян. Это была настоящая крупная писательница. Настоящий писатель умеет задать читателю самый главный вопрос. На который трудно ответить ложью. Вот и вы… должны найти такой вопрос. Иначе это всё будет глупой вышивкой по чужой, навязанной вам канве…
Замужество дочери было как-то слишком реально. Иосиф был рад, как ребёнок. А когда весной 1982 года в их семье родился ребёнок. Он вообще был ужасно рад… К этому времени он уже был на хорошем счету в своей школе, на его уроки частенько приглашали комиссии из РайОНО…
Но только одно смущало этого парня. Он никак не мог забыть того бессовестного вранья, что он допустил перед своей совестью в первый год своей учительской карьеры.
Первая ученица 10 «А» Ираида Левицкая была последней жертвой банды выгнанного с позором из школы Сергея Косого. Этот гривастый парень прямым ходом спешил в колонию малолетних преступников. Он косил под какого-то доморощенного битла. Пил портвейн и курил сигареты даже не пряча их в карман. Его дружок – Алёшка Букашкин был немного поталантливее. Он намеривался стать художником и даже ради хохмы рисовал самых красивых девушек по воображению в неглиже или совсем голых. Но всякому живописцу требуется живая натура. Требовалась она и Букашкину…
Он решил попробовать попрактиковаться на телах первых красавиц школы. Эти приметные, но очень стыдливые сознания притягивали его, как магниты притягивают стружки… Но этим комсомолкам было как-то стыдно оголяться по первому требованию, да и ему пока еще не удавалось до конца лишить их воли разума говорящего, что такие игры только для слабых духом и телом.
И всё же эти двум повезло. Их жертв было ровно семь – седьмой оказалась недоступная и горделивая Левицкая. Она была поймана. Как красивая сказочная птица и вскоре стыдливо розовела в тени грязного ободранного гаража. Букашкин и Косой лапали её, заставляя чувствовать пойманной полицаями комсомолкой-подпольщицей. Из их ртов пару раз доносились немецкие фразы. Букашкин был на высоте, он вглядывался в глаза оголенной девушки и видел в них лишь овечий страх.
Спугнул этих сверхчеловеков обычный хруст гравия. Кто-то шёл мимо. И они машинально подхватив сброшенную с тела Ираиды одежду растаяли в лабиринте разноцветных, похожих на брикеты пластилина, гаражных боксов.
Они не верили, что та гордячка назовёт кому-нибудь их фамилии. Особенно не верил в это довольно самоуверенный Букашкин. Его немного царапала собственная фамилия, и он намеривался после школы окреститься и от отца неудачника, и от вечно молчаливой и согласной на всё матери.
Но судьба сама развела его с родными.
Косой пытался всю вину сваливать на девчонок. Он теперь даже жалел, что вёл себя как детсадовец, и даже не попытался какой-нибудь девчонке вставить по-настоящему. Он стыдился первого промаха, да и терять перед Букашкиным не хотелось. Они боялись друг друга, как боятся подрощенные, но ещё глупые хищники.
Все эти события Крамер решил описать в своей повести «Тревожное письмо». Вещь писалась сложно. Иосиф Давидович раздваивался между положительным журналистом из «Комсомолки» и совершенно бездарным классным руководителем, который не замечает очевидных вещей. Эта раздвоенность терзала его. Он боялся играть подобиями своих учениц. Те отчего-то отказывались говорить своими голосами и напоминали неумелых чревовещательниц. Вещь с трудом заполняла собой общую тетрадь, Иосиф марал листы, вносками, начинал заново. Старательно перебелял, отрывая время от сна.
Главную героиню лон писал с Ираиды Левицкой. Эта умелая и аккуратная девушка была редактором классной стенной газеты. И несколько раз в год оформляла праздничные стенгазеты. Как-то раз на школьной лестнице он встретил её. Ираида шла с портфелем и какой-то странной папкой. Из которой на пол упало несколько рисунков. Иосиф Давидович помог ей собрать их и очень удивился – натюрморты прямо дышали жизнью.
- Извините, я иду их показать Кларе Андреевне. Она у нас в изостудии руководитель. Говорит, что я могу стать настоящей художницей.
- А ты – хочешь?
- Я? Наверное, хочу… Только это ведь сложно. Сначала учиться не врать рукой, а потом – душой. Вот буду я уметь хорошо рисовать, а сказать мне будет нечего. Это же страшно. Я уже закончила стенгазету, её можно уже повесить. Ведь завтра первое мая.
- А что такого? Обычный праздничный день…
- Так вы забыли. У меня же завтра день рождения. Как здорово. Мне исполняется семнадцать лет. Это же здорово. Скоро я стану совсем взрослой. Понимаете?
- Понимаю. И что у тебя уже есть кто-то на примете?
- Нет, что вы… Так ведь не бывает. Своего парня надо ждать очень долго. Очень-очень… и тогда он будет по-настоящему твоим парнем.
Ираида улыбнулась и вприпрыжку побежала по ступеням в вестибюль школы. А он стал медленно подниматься в учительскую, стараясь не думать о судьбе этой красивой и весёлой девушки.
Он даже и предположить не мог, что их дети когда-нибудь встретятся…
Семирамида Ашотовна поднялась на свой этаж и стала медленно искать в кармане блузки ключи.
На мгновение ей показалось, что дверь эту уже открывали. И причем открывали в спешке. Но она ведь никому не давала ключ, разве что своему зятю Иосифу. Правда, у него могли их украсть, в его маленьком кабинете так много посетителей. Хотя, хотя это может быть её внучка Инна, этот дьяволёнок всегда был слегка мятежным существом. И теперь, теперь.
За дверью было подозрительно тихо. По-своему опыту, Семирамида Ашотовна знала, что тишина – союзник преступления и греха. И поэтому удвоила внимание.
В небольшой прихожей я сразу бросилась в глаза, что тут появилась пара мужской обуви, слегка щеголеватые спортивные туфли мирно соседствовали с обувью Инны.
Что же они могут делать в такой тишине. А может их попросту убили?
Нет, вряд ли их могли убить. Возможно, они попросту спят.
Она заглянула в единственную кроме кухни комнату. Жить в таком маленьком пространстве было довольно удобно. После того, как она поменялась квартирами с довольно многолюдной семьей Прошкиных, её жизнь приобрела спокойствие. Жить в уютной квартире, Гн думая о том, что теперь будет там в её квартире, где теперь жили Прошкины.
Инна и её парень спали. Их тела образовывали. Что-то вроде большой прописной буквы «Х». Эта буква была вызывающе красива: тела соприкасались в районе поясниц. И со стороны, их можно было принять за съеденных Матерью-Природой близнецов.
Семирамида Ашотовна отправилась на кухню. Она старалась не терять бдительности и не спускать глаз с входной двери. Этот любовник вполне мог слинять, поняв, что в квартире появился третий-лишний – свидетель его проступка.
«Вряд ли он думает о женитьбе на Инне. Вероятно, радуется, что обманул её своими баснями, интересно, он кончал в неё, они лежат, словно чужие, словно случайно оказались в этой кровати и скоро разбегутся, словно путана и её неразумный клиент.
Инна совсем не была похожа на свою мать, вероятно, её просто подменили в роддоме. Такое бывает, неопытные медсёстры часто надевают бирки не на те пальцы, особенно если в этот день было много родов.
В детстве эта девочка была слишком самостоятельной. От таких детей можно ждать любой пакости – например сожженного ковра или разломанных часов, или разбитой фарфоровой скульптурки. Она постоянно делала что-то такое, что казалось совсем не детской шалостью. Но с годами эти шалости становились всё более злыми.
«Может быть в этом существе и впрямь нет ничего ни от Иосифа. Ни от моей милой Офелией. Возможно, что они воспитывают чужого ребёнка. А где-то в другом месте страдает моя внучка? Правда, это уж слишком мелодраматично, что-то вроде бразильского сериала. А впрочем, возможно, в моей догадке есть доля истины. Ведь невозможно представить, что моя дочь Офелия спала бы с Иосифом до свадьбы…»
Где-то через час, скрипнула дверь комнаты. На Семирамиду Ашотовну пахнуло застоявшимся воздухом. Он был слишком пресным и тёплым, и в коридорчике появился слегка заспанный молодой человек с торчащим, словно стрелка семафора, членом.
Он прошел в совмещенный санузел. Семирамида Ашотовна улыбнулась. Она представляла, как этот незнакомый парень справляет в её унитаз свою малую нужду, справляет точно так же, как делал бы в туалете в вагоне дальнего следования, просыпаясь от неизбежного дорожного сна.
Теперь она понимала, что их роман с Инной походил на железнодорожный роман, что вероятно, этот мальчик перепутал её внучку с какой-нибудь дешёвой проституткой, которая обслуживает клиентов, пользуясь отсутствием в квартире более старших родственников…
Рахман меньше всего хотел встречаться с кем-либо. Особенно с этой старухой.
Семирамида Ашотовна была кем-то средним между злой колдуньей и старухой - процентщицей. Ей бы он охотно проломил бы череп, если бы имел что-либо тяжёлое.
- Вы – друг моей внучки? – елейно начала эта странная женщина, глядя на него, словно пахнущая детской присыпкой первая учительница.
Рахман вообще не любил старух. Они видели его насквозь, снимая всевозможные маски и карнавальные костюмы и оставляя абсолютно голым и жалким. Рахману это не нравилось, Теперь он стоял, словно футболист в стенке и тупо прикрывал свой детородный орган, глядя под ноги, словно бы ища что-либо потерянное.
- Да, друг, - тоном записного двоечника согласился Рахман. Он как-то стыдливо съёжился и пожелал вновь быть одетым, закованным в модную одёжку, как будто в рыцарские латы…
Сын покойного Марата Гафурова покраснел. Краска стыда сделала её смуглое лицо почти чёрным. И он почувствовал странное желание поскорее слинять.
- Я уйду… - пробормотал он. – Но я не насиловал вашей внучки. Она мне сама дала. Сама. Ясно?
Семирамида Ашотовна усмехнулась. Она отчего-то припомнила какую-то идею той милой английской романистки – в её романе убивают какого-то индуса, который шантажировал банкира. Убивают уколом в нёбо. Смесь новокаина с адреналином.
Молодой человек походил на испуганного ребёнка, застигнутым за первым в его жизни сеансом самоудовлетворения. Он вообще не был похож на взрослого, возможно, для какой-нибудь сопливой малолетки он ещё мог сойти за супермена. Но для пожилой и опытной женщины было видно всё, всё его лицедейство.
Рахман поспешил уйти. Его вещи лежали на полу, словно чужие, словно бы его раздели в подворотне, словно последнего лоха, а теперь отпускали домой, с вывернутыми карманами и с изгаженной донельзя душой.
Сын покойного Марата впервые почувствовал себя голым. Даже одевшись, он не избавился от этого чувства. Стараясь не выглядеть ни трусом, ни наглецом.
Он вышел из комнаты и стал медленно обуваться, старательно зашнуровывая свою обувь.
«Я пойду», - проговорил он, берясь за ручку двери.
Семирамида Ашотовна решила не унижать себя обыском незнакомца. Если он уснул от своих сексуальных опытов, вряд ли у него было время лазить по шкафам. А тело её внучки было интереснее той бижутерии, которую он мог там найти.
Она прошла в комнату. Скорее машинально, чем с какой-то определенной целью. Инна продолжала спать, выставив напоказ свои красивые ягодицы и уткнув ноздри в ворс ковра. На полу остался лежать лишь готовый вот-вот разорваться конверт, в нём было нечто объёмистое. Наверняка какие-нибудь фотографии.
Семирамида решила посмотреть их. Прошла на кухню и деловито поставила на огонь любимый чайник с васильками. Вскоре вода внутри чайника закипела и из носика появился парок. Семирамида Ашотовна поднесла к нему конверт. Стараясь освободить клапан от плена клея. Вскоре это удалось ей.
Внутри конверта, действительно были фотографии. Таких пошлых фотоснимков ей ещё не доводилось видеть. Какая-то сумасшедшая заставляла себе позировать абсолютно обнаженную девушку – сначала Семирамиде показалось, что на голове девушке резиновая купальная шапочка с зачем-то намалёванной пятиконечной звездой. Но затем, затем…
Лицо девушки показалось знакомым. Где-то она уже её видела, на каком-то снимке, или может быть возле школы, когда приходила на встречу со своей внучкой.
- Если этот пакет нашли у мальчишки. Значит, он причастен к этому ужасу. Уж никогда не думала, что дочь еврея будет вести себя, как нацистка. Хотя. С чего это я взяла, что Инна еврейка. Разумеется, это всё недосмотр работников роддома, наверняка там просто перепутали младенцев…
Она не спешила будить свою родственницу. Та ещё сладко спала, спала, даже не представляя какой дьявольский план в эти минуты рождался в мозгу её бабушки. Бабушки, которую она совершенно не понимала и не любила…
Рейтинг: +2
647 просмотров
Комментарии (5)
| Людмила Пименова # 4 сентября 2012 в 03:07 +1 | ||
|
| Денис Маркелов # 4 сентября 2012 в 09:15 0 | ||
|
| Людмила Пименова # 9 сентября 2012 в 00:46 +1 | ||
|
| Денис Маркелов # 9 сентября 2012 в 13:42 0 | ||
|
