Инна не любила хамов. Но еще более её бесили хамки. Она привыкла к своему новому виду, Бритоголовость пробуждали в ней что-то новое, и теперь хотелось драться. Драться с этой мерзкой, лыбящейся стервой.
Ирина давно привыкла к безнаказанности. Она думала, что новенькая тотчас скукожится и станет стыдливо, косым крестом, прикрывать свои выставленные напоказ груди.
Оксана чувствовала, что эту девчонку не стоит прессовать. Но она не мешала рисковать так надоевшей ей Ирине. Эта экзекуторша давно уже позабыла о страхе и теперь сама нарывалась на неприятности, собираясь напоить новенькую растворенном в стакане пургеном.
Инна смотрела на эту девчонку, ожидая удобного момента для удушающего захвата. Она вдруг представила, что превратилась в хищную змею и теперь должна задушить эту наглую тварь.
Ирина чувствовала, что зря ввязалась в эту драку, но сорвавшихся с языка слов нельзя было вернуть. Да и обычно выходящая на первый план Оксана скромно держалась в тени, выжидая чья сторона станет брать верх.
Ирина вдруг ощутила на своём горле мёртвый захват. Кто-то жал ей на шею неожиданно сильным предплечьем, и одновременно зажимал пальцами ноздри.
- Пей, сучка, до дна.
Ирина вздрогнула. Она сделал глоток, другой. Мозг пытался противиться охватившему тело страху. Но страх был сильнее, чем мысли о неминуемой дефекации. За время жизни здесь её кишечник стал ленивым и неохотно делился с миром своими запасами фекалий.
Зато теперь, теперь он откликнулся на это снадобье с готовностью советского пионера. Ирина пыталась всё обратить в шутку. Но один вид лезущих из попы фекалий заставил девчонок тупо и согласно скандировать.
«Какулька! Какулька! Какулька!»
Инна усмехнулась. Она даже не думала о таком удачном исходе. Поруганная хамка была похожа на наполовину спущенный шарик. Она покорно испражнялась и, словно уставшая лошадь кивала своей тщательно выскобленной головой.
- Ну, что застыла?! Ты порядки знаешь… - проговорила Оксана, глядя ещё на недавно всесильную Ирину.
Та не стала спорить, а словно отдыхающая на бальнеологическом курорте грязью стала покорно и тупо марать своё тело полумягким, и от того наиболее стыдным калом.
- Знаете, девочки, поговорочку. «Кто обзывается, так и называется. Пусть теперь эта тёлочка - жидовочкой будет.
Оксане было всё равно. И она тупо наблюдала как на животе Ирины появляется кроваво-красное слово «ЖИДОВКА». Привычное определение расползлось на спине чуть пониже скользких от пота лопаток бывшей экзекуторши.
Ирина боялась приблизиться к своему прежнему месту, но и сидеть у опротивевшей ей параши было невтерпёж. Зато новенькая слишком вольготно чувствовала в обществе Оксаны и Маргариты.
- Что я теперь тут за смотрящую?! – усмехнулась она, разглядывая своё орудие наказания. Такой хлёсткой лозиной можно было заставить любую гордячку быть ниже травы и тише воды... И наверняка это орудие оставило свои следы на теле избалованной адвокатской дочки.
Инна сожалела, что ей не довелось видеть ягодиц Головиной. Та была недоступна, словно сувенирная кукла в музее. Родители бы с удовольствием заперли её в несгораемом шкафу, но необходимость сделать свою дочь грамотной заставляли их мириться с необходимостью посещения школы.
Зато теперь ей было жалко эту странную девочку. Представлять, как эта недотрога опускала себя на самое дно, словно сгнившее до срока бревно было страшно. Людочку мутило даже от запахов доносящихся из их гимназической столовой. Было бы странно увидеть её на корточках с собранной гармошкой кожей на животе и тупой, змеевидной фекалией между двух пломбирно белых ни разу не поротых ягодиц.
- А что с ней теперь? – вдруг неосторожно поинтересовалась Инна.
- А ты разве её знаешь? – прищурилась Оксана.
- Да… Я сначала их не любила. Но теперь…
- Какулька сделала рокировку и слиняла. Поймала мотылька в свой сачок. И слиняла. Наверняка, она уже в Нижнем.
- А Нелли? Нелли.
- Нефертити. Нефертити поехала с Хозяином на природу. С ними еще один урод из банка. Такой приставучий, ужас. И его член, он такой огромный.
Оксана была рада, что её не подцепили на этот крючок. Клим по пьяни мог и не брезговать девичьими задницами. Он открывал для себя мир разврата, как глупый, но любопытный малыш огромный полный опасностей двор.
Инна примеряла этот мир на своих знакомых по классу. Она вдруг подумала, что не будь у этих крошек крутых родителей, они также светили своими попками и выстраивали никому не нужную пирамиду отношений.
Ирине было не по себе. Она вдруг была опущена в прошлое, словно в выгребную яму, и запах фекалий заставлял вспоминать о развалившейся на части коммуналке, о вечно недовольном отце и угодливой матери. О тех «подвигах», которые она совершала походя, не особенно жалея разукрашенных, словно новогодние ёлочки девушек.
Теперь ей отплатили за все её прегрешения. Теперь она впервые смотрела на мир снизу вверх и привыкала думать о незаслуженных подзатыльниках и боли.
Но гораздо страшнее были мысли о скорой свободе. В любом случае она бы ушла из этого дома – в вечность или в этот задверный мир – не так уже важно. Она переставала чувствовать себя защищенной.
Вторжение новенькой всё изменило. Ирина представляла, что плакать будет она странная, темноглазая с непонятным значком из двух разнонаправленных треугольников на бледном лбу. Но шутка с пургеном не удалась. И она становилась вновь несчастной затюканной Иркой с вечно мокрыми глазами и надутыми от обиды губами.
Даже то, что скоро наступит вечер и ей придётся заменить ушедшую навсегда жертву Мустафы, сесть голым задом на лукошко и громко распевно квохтать, сначала её не пугало. От этого наказания отдавало стойкой самодельщиной. Но что будет потом, когда её ария кончится?
Инна понимала, что опоздала, Что её появление было напрасным, жизнь Нелли уже не зависела от её стараний, и теперь надо было думать о себе.
Она представила ужас рафинированной и слишком приветливой с начальством директрисы, когда та узнает, что её гимназическая гордость спокойно соглашалась обрабатывать языком чужие похотливо скалящиеся гениталии. А другая пай-девочка, словно опушенный новобранец деловито и спокойно драила чужие отхожие места.
Всё это было сродни тихому ужасу их псевдомальчиков. Все они чем-то напоминали жалких и унылых геев, боящихся казарм, словно чумных бараков и лепрозория. Инна согласилась бы уехать из этого города года на три, уехать отсюда и стать пусть на время совершенно другой, перестать думать о Рахмане и опостылевших ей секс-упражнений. то была скорее пародия на настоящие чувства, какой-то бесаппетитный пир.
В этом мире время становилось вечностью. Не было ни часов, ни телевизора, не было ничего, кроме странного отупляющего безразличия. И Инна вдруг сравнил эту комнату с камерой в больнице. Да, она была больна, страшно больна, и теперь готовилась начать излечение.
Между тем близился час, когда все точки над «I» должны были расставлены. Ирина боялась опозориться ещё больше, от волнения и стыда в её животе поднималась настоящая буря. Она сжималась к комок и принюхивалась к своему стыдному запаху. То, что ей придется пройти по дороге уже основательно утоптанной несчастными, было так страшно.
Наконец настал час, когда должен был начаться ненавистный концерт. Девчонки расселись по перевёрнутым вверх дном горшкам. Расселись и стали ждать её удивительного соло. Когда-то она с удовольствием ела, наблюдая, как несчастная голубоглазая дурочка поёживается на хрупких яйцах, словно бы у неё в заду целые полчища глистов.
Теперь эти странные твари шебаршились в её кишках. Точнее, ей хотелось так думать. Быть чем-то вроде кипящей кофеварки, в которой беснуется окончательно вышедший из-под контроля темноватый напиток.
Яйца были куриными. Но для несчастной Ирины они казались произведениями страуса. А ещё хуже злобного нильского аллигатора, который, повзрослев, мог проглотить её, так же легко, как и михалковского Фому…
Звонок из кабинета Хозяина раздался совершенно внезапно.
Никто из рабынь не знал о его возвращении. Никто, даже самая осведомленная Оксана.
Мустафа был рад. Он разумеется, жалел, что приученный к человечине сом не сожрал заодно и ненавистную игрушку жены. Нелли слишком пропиталась запахом Руфины, от неё уже вполне стойко попахивало лесбиянкой.
Но этой маленькой стерве удалось переплыть на другой, неподвластный ему берег. И теперь поплутав по лесным зарослям, она могла или окончательно сгинуть, или выйти к какому-нибудь жилью.
«Хорошо было бы уничтожить её со всеми. Устроить изумительный спектакль в стиле Байрона. Развести костёр и прекратить разом всё. Но это подождёт. Подождёт. А пока эта удивительная иудейка, эта прекрасная, неприрученная Крамер.
Мустафу заводила одна только мысль о звезде Давида на лбу жертвы. Он не хотел быть поклонником фашизма, но ненависть к евреям обоего пола была так сильна.
«Жаль, что не девственница. Но это по сути не важно. Терпеть не могу крови и слёз. Меня тошнит от них. Посмотрим, чему она научилась с сыном Гафурова!».
Сын Гафурова был слишком разговорчив. После двух бокалов специального коктейля он расписывал все телесные достоинства своей девочки. С губ этого недоноска не сходила похотливая улыбочка, а на лице красовалась гримаса вожделения.
И теперь, после всех фокусов с местью несчастным, она должна была заплатить за то, о чём так долго мечтала.
Благоухающая стыдноватым ароматом фекалий Ирина тихо сползла с окончательно разоренного гнезда. От волнения и страха перед неизбежной поркой, она была неуклюжа словно подвыпивший гиппопотам.
Инна догадалась, что делать. Она немного волновалась – никогда раньше ей не приходилось пороть кого-либо.
Однако эта несчастная покорно подставила свой зад. Она втягивала сопли и дрожала, боясь обмочиться от излишнего усердия. А Инна с трудом, разобравшись в мешанине скорлупы стала методично, словно по пионерскому барабану ударять своим по противным в своей гладкости ягодицам.
От первого уже удара, на попе вчерашней кнутобойки закраснела полоса.
Ирина закусила губу и попыталась отодвинуться от орудия. Но Инна била её без жалости, заставляя чувствовать влагу на её покрасневшем лице.
Вдруг в тишине раздался требовательный и наглый звонок. Этот звон слегка напугал Оксану. Она подняла вверх большой палец.
- Хватит. Её Хоз вызывает.
- Зачем?
- Трахать будет.
- Но это же меня должны были опустить. Значит, он думает, что это я… Ей, по-моему, и порки хватило. Не будет же он спать со свиньёй.
Ирина с трудом отошла от стыдного ступора. Её тело желало одного покоя. Хотела вновь почувствовать, так нелепо утраченную, силу. Ей было не по себе от злорадных взглядов вчерашних подруг. И даже такая милая в своей доброте Шутя смотрела на неё волком.
Шутя была довольна. Она впервые не любила несчастную жертву. Ирина сама напросилась на рокировку. Она мечтала о большем, и была опасна и для Маргариты, и для Оксаны. И вот теперь, лишенная прежней не прикосновенности, она тупо рыдала, вздрагивая и подванивая, словно то животное, в которое обычно прячутся черти.
Пора было спать. А ушедшая вместе с Маргаритой новенькая была невозмутима, словно бы шла на, хорошо ей знакомый, экзамен. Она, видимо, была готова ко всему.
«А вдруг её тоже убьют, как ту гостью из Нижнего Новгорода. И что с Людочкой? Вдруг, она тоже мертва.
Жизнь в этом доме подходила к концу. Он напоминал шахматную доску в самом начале эндшпиля. Было не понятно, что грядёт – лёгкая победа, ничья или окончательный и позорный проигрыш.
В старых журналах в детстве Инна встречала подобные шахматные ребусы. Она смотрела на забавные значки, обозначающие ферзя, короля, пешки. Обычно оставались самые крупные фигуры и самые мелкие, и от этого хотелось плакать. Отец пытался приохотить дочь к этой интеллектуальной игре, но Инне было жаль деревянные фигурки. Она не понимала, какой смысл изображать из себя полководца.
Зато другая история рассказанная бабушкой со стороны отца её поразила. Бабушка рассказывала про одну женщину убившую какого-то владыку со странным именем, напоминающим медицинский диагноз. Он явно был тупым:кто же пьёт вино с незнакомыми людьми, а тем более с женщинами.
Инне понравилась смелая и находчивая женщина. И понравилось её щекочущее язык имя - Иудифь.
И вот теперь, шагая к неизвестному владыки она называла его Олоферном, и вспоминала, как делилась впечатлениями с подругами по песочнице, говоря про какого-то олигофрена, которого убила Иудифь.
Коридоры в этом доме напоминали коридоры какого-нибудь лайнера. Лайнера, который плывёт в темноте, и никто не знает, дойдёт ли он до нужного ему порта. Такого же несчастливого лайнера, как горделивый глупый «Титаник».
Помочь сайту
Поздравления
