ДАРНИК Часть 2

ЧАСТЬ ВТОРАЯ 
1
            Прошел месяц, как Дарник со своей ватагой жил в Корояке в ожидании княжеского суда. Воевода Стержак, бывший в городе за князя, поначалу, правда, хотел посадить его в поруб-темницу, на что Дарник ответил, что явился добровольно и виноватым будет только после княжеского суда, а если воеводе не жалко погубить десять-пятнадцать своих гридей, то пусть попробует посадить. Стержак, несмотря на свой внушительный внешний вид, был трусоват, поэтому хмуро оглядев дюжину вооруженных молодцов, стоявших перед ним на княжеском дворе, и покосившись на своих неказистых мечников, которых князь из-за их ущербности не взял с собой в поход, счел за благо ограничиться изъятием пустой купеческой ладьи.
            На гостином дворе за постой с кормежкой заломили плату в одну векшу или четверть дирхема за ночь с человека. Прикинув в уме, Дарник пришел к выводу, что три месяца проживания будет стоить больше, чем отдельное дворище, и в тот же день, опустошив на две трети купеческую шкатулку, купил в посаде у разорившегося лабазника три больших сарая, обнесенных покосившимся тыном.
            Ватага встретила его покупку с недоумением: зачем, когда их всех наверняка приговорят, по меньшей мере, к изгнанию? Но юный вождь никого не слушал. Как до этого прижимисто расставался с каждой монетой, так теперь тратил их направо-налево, покупая всевозможные нужные в хозяйстве вещи. Его расчет был прост: в короткое время превратиться из бродяги-бойника в воина оседлого, чтобы князю пришлось избавлять Корояк не от пустого никчемного человека, а от крепкого хозяина, способного выставить ватагу умелых бойцов. Да и простое чутье подсказывало, что за отдельным забором он лучше сохранит свою ватагу, чем на любом гостином подворье в соседстве с чужими людьми.
С удовольствием приняли покупку дворища лишь Черна с Зорькой. Пока парни перетаскивали с ладьи свое и купеческое имущество, они уже захватили под вожацкое жилье лучший из трех сараев и поделили его занавесками на отдельные горницы. Помимо большой поварни, способной вместить всю ватагу, и клети для припасов и трофейного оружия не забыли и про две спаленки. Лесной любовный разгул как-то изжил сам себя, и каждой из девушек хотелось уже отдельного семейного счастья. Впрочем, Дарнику вскоре надоело запоминать, в какой именно спаленке он должен ночевать, и прочно заняв одну из них и выбросив из нее лишние женские штучки, он предоставил наложницам самим определять, кто должен с ним проводить ночь.
            В городе с его обширным посадом жили, в основном, ремесленники, купцы и княжеские гриди. Среди купцов выделялись богатые откупщики, имевшие поблизости от столицы собственные селища. Дарник удивлялся: как это так – иметь собственное селище с неродственными людьми? Оказалось, очень просто. Когда какое-либо селище два года не могло выплатить князю положенные подати, он это селище отдавал на откуп тому, кто брался с тех же угодий и теми же людьми обеспечить нужный доход. Случалось также, что в отдельных селищах после смерти старосты между его братьями и сынами начинался большой разлад, тогда жители сами просили у князя такого откупщика, который заодно помогал им потом в городской торговле.
Не меньший интерес у бежецкого отрока вызывали местные рабы и бездомники. Как ни странно, пленные составляли среди рабов самую малую часть, гораздо больше было обыкновенных изгоев, тех, кто сорвавшись со своих родовых мест, пришли в Корояк за лучшей долей и, не найдя ее, продали себя в частичное или полное холопство. Бездомниками называли тех, кто оставаясь свободным, кормился случайной работой, а то и попрошайничеством. Немало было среди них крепких парней, мечтающих о воинской славе, но почему-то никто не спешил нанимать их в качестве даже простого охранника.
Не сразу осознал Дарник, как ему повезло с его ватагой, ведь, будучи сам по себе, он непременно бы стал одним из таких бездомников, которые без пристойного занятия быстро утрачивали свой гонор и молодечество. Даже на городском ристалище, где в поединках мог участвовать любой желающий, и там без определенного заклада ты мог сразиться только раз, поставив на выигрыш свое оружие, которое, как правило, тут же переходило в руки более опытного и умелого противника.
Обилие бездомников и состоятельных купеческих сынков вело к процветанию в столице северного княжества азартных игр: от простого метания костей до всевозможных закладов в любых поединках. Причем на поединщиков-людей ставили достаточно мало – ведь тут мог быть тайный сговор бойцов между собой, зато на звериные травли заклады возрастали многократно. Стравливали волка с рысью, медведя с туром, но больше всего в ходу были собачьи травли. Никогда еще не приходилось Дарнику видеть таких огромных и быстрых псов, что могли в одиночку справиться с матерым волком или рысью.
Сам Дарник против любого игорного азарта имел стойкое противоядие –срабатывал его зарок «я не раб этого». Так же обстояло дело и с веселыми девками, всегда готовыми разделить компанию с любым щедрым парнем. Некоторые из них даже нравились Маланкиному сыну, однако собственный любовный опыт уже успел приучить его к мысли, что любовные игрища для женщин гораздо важней, чем для мужчин, поэтому еще вопрос: кто кому здесь должен платить. Хмельные меды и заморское вино тоже не прельщали его – слишком свежа была в памяти расправа на ладье, которой поплатилась за свое пристрастие ватага хлыновцев. Сдержанность вожака заметно влияла на остальных ватажников. Те, если и поддавались соблазнам, то старались делать так, чтобы Рыбья Кровь ничего не узнал.
Шкатулка купца после недельного пребывания в Корояке окончательно опустела, и Дарник вынужден был отправиться на городское ристалище. Победив дюжину местных молодцов во всех видах поединков и чуть пополнив ватажную казну, он дал возможность проявить себя и своим соратникам. С удовлетворением отмечал, как из каждых десяти закладов его поединщики выигрывали не меньше шести-семи, как в настоящего бойца превращается Меченый, как не дает никому подступиться к себе Борть, как все уверенней чувствуют себя против вооруженного противника Кривонос и Лисич, не говоря уже о необычайной бойцовой искушенности Быстряна.
Постоянные победы дарникцев на ристалище незаметно привели к дальнейшему пополнению ватаги. С десяток двадцатилетних парней-изгоев попросились в их ватагу. После некоторого испытания Рыбья Кровь отобрал из них шестерых и распределил по шести парам, превратив их в тройки – так обучать новичков было проще.
Теперь за обеденный стол одновременно садилось двадцать бойников, и трем девушкам справляться с домашним хозяйством стало заметно трудней. Послушав жалобы Черны и посоветовавшись с Быстряном, Дарник купил двух молодых рабынь для Кривоноса и Лисича. Меченый с Бортем, естественно, захотели и себе того же.
– Вам, молодым, достойней найти себе наложниц не на торжище, а на ратном поле, – осадил им вожак, и тростенцы не нашлись, что ему возразить.
Это тоже было одним из открытий, сделанных Дарником в Корояке: управлять ватагой на постое оказалось сложнее, чем в походе. На ладье они были в постоянном напряжении и все требовало согласованных действий, направляемых удачливой рукой вожака. В городе чувство опасности быстро притупилось, и пришлось по-иному выстраивать отношения с оказавшимися под его началом людьми, вместо коротких приказов пускаясь в объяснения и сталкиваясь с самыми неожиданными ситуациями.
То двое новичков подерутся между собой, то городская стража приведет проигравшего десять дирхемов гребца, то из клети исчезнет без следа мешок купеческого изюма. Во все надо было вникать, вынося свой вожацкий приговор. И делать это так, чтобы никто не заподозрил, что тебе не двадцать объявленных тобой лет, а всего пятнадцать. Здравый смысл и собственное понятие о справедливости служили ему единственным мерилом в его решениях. Когда кто-то ворчал, что в других ватагах поступают не так, он только усмехался и коротко бросал: «Иди в другую ватагу».
Так же мало приучился он считался и с порядками, царивщими за оградой его дворища. Город, в отличие от обычного селища, жил разобщенной жизнью – это Дарник заметил еще в Перегуде. Корояк же был в три раза больше Перегуда, значит, и разобщения тут было во столько же раз больше. Иногда, правда, можно было встретить компанию из восьми-десяти парней, явно родных и двоюродных братьев, но даже они не представляли собой реальное единство – старшие заботились о младших, и чрезмерная забота не позволяла им ввязываться в безоглядные драки. Ремесленники со своими подмастерьями и учениками, и купцы с возчиками и охранниками хорошо умели постоять за свои добро, но на забавы ради простого молодечества способны были слабо. Вот и выходило, что с утра до вечера во всем посаде стоял бранчливый ор всех со всеми, так и не переходивший во что-то серьезное. Победителем в таких стычках выходил самый языкастый, кто мог поцветистей и заковыристей обругать противника.
Быстрян, который раньше не раз бывал в Корояке, подтвердил наблюдение Дарника, сказав, что иногда меткое обвинение достается и самому князю, на что тот тоже не считает для себя зазорным ответить хлестким словом, а не ударом меча или кнута. Такой уж тут, в Корояке, обычай.
– У нас, в Бежети, если жена сильно ругает мужа, он не ищет более находчивых слов, а отвечает ей добрым тумаком.
– Здесь одними кулаками завоюешь только треть славы, а две трети надо добывать чем-то другим, – возразил Быстрян.
Природная ловкость позволяла Дарнику проходить сквозь самую густую толпу, никого при этом не задевая. Но однажды от столкновения с дюжим кожевником увернуться все же не удалось, тот сильно задел его плечом, а следом обругал, обвиняя в неуклюжести. Несколько зевак даже остановилось полюбоваться на их ссору. Дарник с каменным лицом дослушал все до конца, а потом молниеносно выбросил вперед правый кулак, и кожевник оказался на земле с разбитыми губами. Такое потом повторялось три или четыре раза, прежде чем в ремесленных и торговых рядах хорошо запомнили вспыльчивого молодого бойника и приучились обходить его стороной.
            Неподвластен он был и главному увлечению молодых короякцев – нарядной одежде. Здесь ей почему-то предавали непомерно большое значение. На тех, кто одет попроще и победней, взирали сверху вниз, а девушки порой даже откровенно пренебрежительно фыркали. Дарник же еще в Каменке на Сизом Лугу усвоил себе, что тот, кто слишком заботится о своей внешности, никогда не будет хорошим бойцом, потому и в Корояке смотрел на щеголей с откровенным презрением и своим подручным не позволял подобных излишеств.
            Однажды из-за этого в их ватаге произошел даже маленький бунт.
            – Почему мы должны ходить в обносках хуже всех? – возмущалась молодежь при молчаливой поддержке Быстряна и охотников. – Если ты тратишь все дирхемы на дворище, то почему не продать часть купеческих товаров и не одеться как все?
            – У вас наверно нет глаз и ума? – спокойно отвечал им Рыбья Кровь. – Неужели не понимаете, что здесь, в городе осталось одно отребье? Настоящие парни ушли с князем. Когда они вернутся, тогда мы и решим, на кого нам следует быть похожими.
            Ватажники молчали, сбитые с толку неожиданностью его довода. Но раз прозвучавшая претензия не давала покоя самому Дарнику, и через несколько дней он отправил Кривоноса поменять рулон купеческого шелка на двадцать рулонов короякского полотна. Из него он велел девушкам сшить длинные расстегивающиеся донизу рубахи-кафтаны. Когда рубахи были готовы, Дарник распорядился нанести на них вышивку трех видов: для себя, шестерых старших и дюжину младших напарников. С вышивками девушки управились за два дня. После чего вожак снова собрал бойников.
            – Какие бы одежды вы себе ни выменяли, всегда найдутся те, кто одет богаче. Поэтому лучше носить то, что другие не носят. Если один человек наденет эту вышитую рубаху, над ним будет потешаться весь город. Если их наденем мы все, то это станет лучшей одеждой Корояка, потому что в ней будут одеты самые лучшие бойцы города.
            – А как их носить на доспехи или под них? – спросил один из хлыновцев.
            – Только на доспехи. Чтобы твой противник никогда не знал и не видел, какие именно на тебе доспехи и думал, что ты весь в железе.
            Первый же выход в обновках за ворота дворища полностью оправдал расчет Дарника. Простая знаковая вышивка на рукавах и груди сразу превращала обычные рубахи в нарядную верхнюю одежду. Часть разодетых короякцев тут же бегом помчалась на торжище, узнать, откуда привезли партию такой непривычной и украшеной одежды.
            За исключением подобных незначительных забот жизнь в Корояке дарникской ватаги протекала вполне ровно и благополучно.
            С первыми лучами солнца все на их дворище приходило в движение. Две тройки подправляли тын свежими дубовыми бревнами, еще две превращали сараи в ладные жилые избы и строили конюшню для будущих коней, пятая и шестая тройки отправлялись в лес и на реку за съестной добычей. Сам Дарник в сопровождении Селезня регулярно посещал торговые и ремесленные ряды. Разглядывая там отдельные изящные вещицы, он поражался изощренному человеческому умению, и вместе с тем часто не мог взять в толк, для чего все это изощрение нужно. Объяснял его женской привередливостью: именно они требуют себе все новых и новых красивых безделушек. Вот он никогда не будет так стелиться ни перед одной женщиной, думал про себя Дарник и действительно не спешил покупать Черне и Зорьке украшения или благовония.
Особенно ему нравилось бывать на речной пристани, смотреть, как строятся купеческие ладьи, как подгоняются доски, как заливают специальным варом малейшие щели, как устанавливают мачту. Рано или поздно он непременно снарядит целую флотилию таких судов, давал себе слово Дарник, пригодных и к мирной торговле, и к военному налету.
Много нового узнал он и о воинских порядках Корояка. Прежние рассказы о многотысячных княжеских дружинах оказались полным вымыслом. Одну постоянную тысячу гридей имел только каган русов, остальные князья в силах были содержать от 300 до 600 воинов. Оплата везде была примерно одна и та же: по одной векше на рядового гридя в день, или 90 дирхемов в год, лишь каган в стольном Айдаре платил полторы векши. Десятские получали по 2-4 векши, сотские по 5-10. Рыбья Кровь легко подсчитал, что содержание одной сотни гридей обходится в 11-12 тысяч дирхемов в год. Про общее количество денег, поступающих в княжескую казну от податей и торговых пошлин ему доведаться не удалось, но понятно было, что дружина «проедает» их большую часть. Не удивительно, что самый мирный князь вынужден поэтому каждое лето отправляться за богатой добычей. В северных лесах поживиться было нечем, и острие военных походов неизменно поворачивало в южную сторону. Там лежала богатая Хазария, чьи каганы и тарханы давно наловчились использовать военную силу русов в своих интересах. Некогда хазарское войско совершало глубокие рейды на все четыре стороны, с тех пор Хазария и земли Русского каганата считала своей собственностью. Поэтому любой воинский отряд словен-русов легко получал у них грамоту на сбор податей в той или иной части их «обширной страны». Две трети собранных податей отсылались хазарам, одна треть доставалась самим сборщикам. Простое вроде бы дело, но хитрость заключалась в том, что почти всегда сборщикам податей приходилось встречаться с вооруженным отпором, который успешно ослаблял как дружины русов, так и дружины хазарских данников. Очевидная нелепость и несправедливость такого порядка никого не удивляла и не возмущала, напротив, вносила некую определенность и ясность в круговорот княжеской жизни.
Размышляя об этом, Дарник по-другому оценил слова матери о Смуге Везучем. Если раньше ее похвалы в сторону деда воспринимались как речи любящей отца дочери, то теперь они представились как рассказы о действительно большом человеке. Взять хотя бы ту же Засеку, за которой у бежечан возникало совсем иное чувство безопасности, чем у каменчан, не имеющих такой сплошной ограды. Или категорический запрет старосты на дорогие вещи в селище из нежелания привлекать внимание разбойников. А так нет ничего, кроме еды и простой одежды – нет и соблазна у посторонних людей.
Помимо хозяйственных работ на дворище каждое утро и каждый вечер все ватажники брали в руки оружие и до седьмого пота упражнялись с ним. И никто не смел отлынивать, потому что вожак сразу все замечал и тут же становился в пару против лодыря и мог изрядно его поколотить. В соответствии со способностями Дарник вскоре разделил бойников на щитников и лучников, с тем, чтобы они все время держались друг подле друга: щитник прикрывается щитом и копьем себя и стояшего сзади лучника, а тот из-за прикрытия спокойно посылает в цель стрелы и сулицы.
Для создания глухой непроницаемой стены круглые, овальные и каплевидные щиты подходили неважно, зато прямоугольные были в самый раз. Но объяснить это ватажникам оказалось так же трудно, как когда-то бежецким подросткам. Они полагали, что чем больше щит, тем он тяжелее и в настоящей рукопашной будет скорее мешать. Чтобы доказать обратное, Дарник сам изготовил нужный щит. Взял более тонкие дубовые дощечки, чем применялись для круглого щита, и наложил поперек них два десятка ребер жесткости из толстой каленой проволоки, а поверх ребер обтянул щит бычьей кожей, умбон сделал не круглым, а продолговатым, чтобы защитить от могучего удара двуручной секиры все предплечье, держащей щит руки. По длинному краю щита прикрепил двухвершковый стальной шип и сделал две небольшие выемки, куда для упора можно было вставить древко копья. По весу получилось, как круглый щит, зато защиты больше, а шип годился для дополнительного удара щитом, да и копье получалось держать еще и второй рукой.
После показа как можно действовать таким щитом хоть в строю, хоть в отдельном поединке, никого больше убеждать не пришлось, и через две недели у всех щитников появилось по два таких щита: основному и запасному. Дарник распорядился украсить их изображением золотой рыбы, дабы каждый мог видеть чей именно бойник перед ним.
Изменениям подверглось и другое оружие. Лепестковые копья вытеснили все остальные копья. Прежнее ухарство сражаться с непокрытой головой заменилось обязательным ношением стального, глубоко надвинутого шлема. На смену тяжелым секирам в качестве второго ударного оружия пришли легкие, пригодные к метанию топорики. Обычные охотничьи луки в полтора раза увеличили в размерах и теперь они мало чем уступали степным лукам в дальности стрельбы, правда, натягивать их приходилось с удвоенной силой. В полное вооружение лучников был включен также колчан с двумя сулицами.
            Но Дарник сильно ошибался, полагая, что созданная им упорядоченная бойницкая жизнь может надолго удовлетворить молодых, полных нерастраченных сил парней. Все чаще стали заходить разговоры, что коль скоро их все равно приговорят к изгнанию, то не лучше ли уже сейчас пуститься в путь, пока еще лето и можно до холодов построить себе отдельное селище в лесной глуши.    
            Опытный Быстрян, и тот признал:
            – Они будут только дуреть, если не направить их дурную силу в нужное русло.
                 
2
Лучшим применением вольных бойников считалось охранное сопровождение купеческих караванов-обозов. Но тут все «хлебные места» давно были поделены, и чужаков никто не хотел подпускать. Да и слава за дарникцами и их вожаком ходила неважная. К сожженному городищу и захваченной ладье молва добавила немало других «подвигов». Говорили о неком разбойном братстве в глубине верховых лесов, чьим передовым отрядом являются прибывшие молодцы, о намерении сего братства захватить Корояк и желании обложить торговый путь по Танаису своей особой данью. Усиленная боевая подготовка дарникцев за тыном дворища только подтверждала такие слухи.
Рыбья Кровь лишь усмехался, когда Черна с Зорькой приносили ему с торжища подобные новости. Проще всего было чуть ослабить поводья и стать такими, как все: больше бывать на людях, заводить с соседями дружбу, не пропускать городских развлечений. Но все это было бы унизительным заискиванием, считал Дарник. Если даже в Бежети он всегда вел себя по-своему, то почему должен что-то менять в себе здесь, в далекой княжеской столице?
И вот когда он уже стал прикидывать, а не податься ли в самом деле всей ватагой в другие места, в ворота дворища постучал посыльный от воеводы Стержака. Дарника с ватагой призывали выступить в поход против взбунтовавшегося городища Ивицы. Дарник был в восторге: значит, с его ватагой начали считаться, значит, его почти приняли на княжескую службу, значит, вот он, случай проявить свое ратное умение. Ватажники обрадовались не меньше его. Сразу закипела работа по сборам в дорогу. Оружие, продукты, всевозможные дорожные вещи. На дворище решили оставить, кроме женщин, двух гребцов, еще не полностью оправившихся от ран, и Селезня. Остальные восемнадцать бойников, включая самого вожака, готовились к выступлению. С собой брали и малую телегу с рабочей лошадкой, которая служила у них для подвоза бревен.
За суетой сборов как-то не очень обратили внимание, куда и зачем идут. Это выяснилось через два дня, когда воеводское войско из двух сотен ратников выступило за частокол посада. Гриди составляли в нем не больше четверти, остальных набрали из купеческой челяди и вольных бойников. Шли каждый своей ватагой. Дарникцам указали место в хвосте колонны, там, где стояло густое облако пыли. За ними, правда, шли еще две ватаги, поэтому обвинять кого-то в намеренном пренебрежении не приходилось.
Дарник сразу увидел свою ошибку – все вожаки, даже десятские пешцев и те ехали непременно верхом. Ничего, что потом они тоже встанут в общий пеший строй, зато на марше могут с важным видом скакать то вперед, то назад, якобы чтобы получать от воеводы нужные указания. Хорошо еще, что никто открыто не посмеивался над его, Дарника, безлошадностью. В конце концов у него ноги длинные, он и на них может спокойно обгонять общий строй. Но прошло несколько часов, и Рыбья Кровь почувствовал досаду уже от того, что никто к нему ни с чем не обращается.
Прислушиваясь к разговорам чужих ратников, он постепенно уяснил себе суть происходящего. Городище Ивица являлось главным поставщиком в Корояк лучших сыров и колбас и уже лет пять как было взято на откуп младшим братом Стержака Рохом. Все бы ладно, если бы Рох, как большинство откупщиков, должным образом управлял товарным обменом между Ивицей и Корояком. Он же умел лишь хорошо считать причитающееся ему, сплошь и рядом обманывая ивцев на поставках товаров из города. Кончилось тем, что городище собрало сход и порешило впредь обходиться без такого откупщика, нанять себе счетовода из города, и пусть тот ведет их дела как надо. Многие из ратников соглашались, что ивцы правы и будь в городе князь, он бы все решил в их пользу, Стержак же торопится действовать по-своему, чтобы защитить интересы своего брата. Но, говоря так, ни один челядинец или бойник не пытался осудить воеводу, а напротив, каждый опасался, что дело закончится одними переговорами, всем хотелось настоящей драки. Дарник их прыть не очень-то понимал: неужели сами не опасаются быть убитыми или изувеченными? Спросил Быстряна. Тот лишь ухмыльнулся:
– Ратникам о таком думать не положено.
Ивица от Корояка находилась в двадцати верстах, поэтому по хорошо наезженной дороге прибыли к городищу едва солнце перевалило за полдень. Прибыли и слегка оторопели от открывшейся картины.
Городище, стоявшее на берегу узкого и длинного версты на три озера, оказалось брошенным. Благоразумные ивцы не стали много мудрить со своей защитой, а просто разобрали все бревенчатые дома и ограду, переправили их на остров посреди озера и сложили себе там новое поселение. Плотничьи работы продолжались там и сейчас, но та часть островной ограды, что была обращена к карательному войску, уже стояла на месте, видимо, на случай, если ретивые короякцы попытаются подступиться к острову вплавь.
Даже самому неопытному челядинцу было очевидно, что той легкой взбучки беззащитному городищу, на которую все рассчитывали, явно не получится. Понимали это и вожаки ватаг во главе с воеводой, но делали вид, что хорошо знают, как можно справиться с бунтовщиками.
Из всего ополчения, пожалуй, только Дарник был само спокойствие. Раз его пригласили исполнять здесь чужую волю, он ее исполнит. И охотно готов поучиться у более опытных вожаков. Его безлошадность оказалась преимуществом – никто никуда его не звал и ничего ему не указывал, и можно было беспрепятственно все замечать и мотать на ус. Как разбивают большой военный стан, как выставляют сторожевые посты, как раскладывают личное оружие и военные припасы, как кто кому подчиняется, а если не подчиняется, то почему? Любопытно было и поведение противника. Ивцы занимались своими повседневными делами, словно не замечая нависшую над ними угрозу. Их долбленки как ни в чем не бывало скользили по всему озеру, стараясь лишь не приближаться к короякцам на лучный выстрел. Вечером стало еще смешней, когда увидели, как с противоположного берега озера пастухи загоняют в воду стадо коров, и те вплавь добираются до острова.
Воевода хотел направить на другой берег часть людей, чтобы те на утро воспрепятствовали таким вольготным плаваньям. Вожаки возразили: ратников и так недостаточно, чтобы делиться еще надвое, а ну как ивцы сами нападут на один из отрядов, второй ни за что не успеет к нему на помощь. Решили пока со вторым отрядом повременить и всеми силами заниматься строительством плотов.
Утром все опять были свидетелями отплывающих на пастбище коров. Срочно собрали полсотни конников и отправили их вдоль берега на противоположную сторону. Но ближний край озера оказался сильно заболочен и пока конники искали нужный объезд, ивцы преспокойно угнали стадо вглубь леса, заодно высадив в помощь пастухам на долбленках две дюжины лучников, которые тут же растворились в лесной чаще.
К обеду конники вернулись с десятью ранеными и тремя убитыми. Затея с наказанием Ивицы принимала нежелательный оборот. Тут кто-то из вожаков вспомнил о поджигателе городищ Дарнике. Стержак призвал его на совет вожаков и после разговоров с другими десятскими обронил как что-то маловажное:
– Говорят, ты с помощью особого камнемета сжег такое же городище?
Спроси он об этом еще накануне вечером, Дарник с готовностью предложил бы свои услуги. Но теперь настроение у молодого вожака было совсем не то.
– У меня не было никакого особого камнемета, только зажигательные стрелы, – глядя в глаза воеводе, ответил он.
Стержак нахмурил брови, но настаивать на своем не стал.
Весь следующий день шло усиленное строительство плотов и изготовление на них из веток больших щитов-укрытий от стрел.
Утром третьего дня двадцать плотов с полутора сотнями короякцев попытались приблизиться к городищу. На середине пути шесты не доставали до дна, их сменили весла и движение еще больше замедлилось. Возле острова их окружили быстрые долбленки ивицких лучников и открыли такую стрельбу, что ни о какой высадке думать не приходилось. С большим уроном флотилия плотов повернула назад, к берегу. Ватага Дарника в общем заплыве не участвовала, охраняла обоз – у пренебрежительного отношения тоже было свое преимущество.
После новой неудачи в стане короякцев воцарилось полное уныние. Отряды конников снова и снова отправлялись ловить пастухов с коровами, и однажды им действительно удалось пригнать полтора десятка коров и пленного пастуха. Большую часть дня ратники спали, играли в кости, допивали последние хмельные меды, ссорились и дрались между собой. Дарник не скрывал своего разочарования – вот она, выходит, какая служба у опытных воинов. Его ватага была единственным отрядом, который дважды в день выходил на соседний луг и усиленно занимался там боевыми поединками. Другие ратники над ними посмеивались:
– Учиться в бою надо, а не на детских игрищах.
На шестой день осады Рыбья Кровь проснулся перед самым рассветом. Какое-то непонятное беспокойство овладело всем его существом. Он вылез из шалаша и внимательно осмотрелся. Над озером и берегом снежным комом висел плотный туман, предвестник жаркого солнечного дня. Сторожа несли свою охранную службу, собаки лаяли, но непонятно было: на лесное зверье или на плывущие по озеру долбленки.
Следом за Дарником выбрался из шалаша и Быстрян.
– Самое время для налета, – позевывая, определил он. – Хазары именно его всегда и выбирают, не ждут как мы, чтобы настрой пришел и все видно было.
– А можно вообще нападать без настроя? – полюбопытствовал Дарник.
– Если вышел в поле, то настрой всегда должен быть.
– Ну так пошли, пободаемся?
– А пошли.
Они стали поднимать других ватажников и выводить их на сверхраннее боевое занятие. Повинуясь своей озабоченности, Дарник велел всем облачиться в доспехи. Так и пошли из стана, пошатываясь от зевоты, и едва не теряя щиты, топоры и сулицы.
Через два десятка шагов повозки стана исчезли в тумане, как будто их и не было. Прошли еще немного по короякской дороге и вдруг услышали позади воинственный вопль десятков людей. Потом еще один, сопровождаемый топотом копыт.
Все, сбившись в кучу, остановились и настороженно обернулись назад.
– Ну вот, дождались, – сердито сказал Быстрян.
Из стана доносились лязг оружия и вопли избиваемых людей.
Теперь и остальные ватажники поняли, в чем дело, заволновались и растерянно посмотрели на вожака. Быстрян глянул с тем же вопросом: что будем делать?
– В линию. Сомкнуть щиты. Приготовиться! – скомандовал Дарник, запоздало сожалея, что не всё оружие взяли с собой. – Луки и стрелы.
Ватажники привычно выстроились в две шеренги: в первой было десять щитников, во второй восемь лучников. В стане тем временем шла настоящая невидимая отсюда бойня. Наступать или стоять на месте – Дарник колебался. Вот из тумана выскочил бойник в одних портках с разбитой и окровавленной головой. Шарахнувшись от наставленных на него копий, он опрометью кинулся по дороге прочь. За ним появились еще трое короякцев с выпученными глазами, тоже в портках, но с мечами в руках, и помчались мимо ватаги следом за первым беглецом. Дальше бегущих короякцев уже трудно было сосчитать, многие были в крови, другие совершенно невредимые, и все они бежали прочь от напавших ивцев.
Один из новичков испуганно посмотрел им вслед.
– Туда гляди! – рявкнул Дарник, указывая в сторону стана.
Этот его непривычный рык привел в чувство и младших и старших.
Позади толпы бегущих показались конные ивцы, которые направо-налево лупили топорами и палицами бегущих короякцев.
– По лошадям стреляй! – закричал Рыбья Кровь.
Восемь стрел понеслись навстречу всадникам, потом еще и еще.
Самым страшным было, если бы лошади врезались в щитников, но этого не случилось. Раненые животные вставали на дыбы, падали или в последний момент сворачивали в сторону перед остриями выставленных копий. Никогда ни до, ни после не испытывал Дарник подобного цепенящего ужаса перед этой мгновенно возникающей из тумана и исчезающей опасностью. Спасала лишь собственная выучка. Тело действовало словно само по себе, оно не только снова и снова натягивало тетиву лука, но и умудрялось следить за окружающим. Два проскочивших мимо конника-ивца попытались атаковать ватагу со спины. Один получил стрелу от Дарника, второй успел ударить топором по луку, которым прикрылся Меченый, но тут же был убит стрелой Быстряна.
Возникло короткое затишье. Рыбья Кровь выскочил из-за прикрытия щитников и принялся ловить бегущих короякцев.
– Здесь стоять! – орал он им, за шиворот подтаскивая к лучникам.
Быстрян делал то же самое с другого края. С той же готовностью, что и бежали, короякцы послушно становились на указанное место.
– Вперед пошли! – скомандовал Дарник, и ватага медленно, сохраняя линию неприступных щитов двинулась к стану.
Туман понемногу редел. Через несколько шагов показались крайние повозки. Здесь побоище все еще продолжалось. Десяток короякцев, прижавшись спинами к двум телегам, отбивались от наседавших на них ивцев. Тех было в три раза больше, но это им скорее мешало.
Появление ватаги Дарника переключило внимание нападавших. Человек двадцать пеших ивцев устремились на нового противника. Все они были без доспехов, вооруженные только круглыми деревянными щитами, топорами и палицами.
– Сулицами бей! – приказал Дарник, и залп метательных копий буквально смел первую шеренгу неприятеля.
Дружный обстрел и неприступный ряд щитов и копий сделали свое дело. Ивцы так и не смогли сойтись в рукопашной, где бы они могли взять верх благодаря численному превосходству. Беспомощно размахивая топорами в сажени от дарникцев, они представляли собой отличные мишени, которые легко было поражать. Но откуда-то появлялись все новые подкрепления, поэтому исход сражения был не совсем ясен.
Неожиданно на помощь двум ватагам короякцев пришел третий отряд, собранный в лесу Стержаком. Ивцы дрогнули и стали беспорядочно отступать к берегу, к своим долбленкам. Короякцы с торжествующими воплями устремились за ними. В том числе и те, кто прятался за строем дарникцев.
– Стоять! – остановил своих бойников Дарник. – Лошадей ловите, – приказал он лучникам.
– А туда? – указал разгоряченный Борть в сторону долбленок.
– Не жадничай, пусть и другие проявят себя. – Дарник вложил в свои слова всю язвительность на какую был способен, но ее никто как следует не оценил.
Он внимательно осмотрел ватажников. Быстрян получил легкую рану в грудь от брошенного топора, да один из новичков Лисича «поймал» сулицу в мягкие ткани плеча.
Солнечные лучи прогнали последнюю туманную дымку, и поле битвы открылось во всей своей удручающей красе. Судя по количеству долбленок, на берег высадилось до полусотни ивцев, еще три десятка их конников ударили по стану вдоль берега. Из всех них уцелела лишь половина. У короякцев, впрочем, убитых оказалось в два раза больше. Не было ни одной ватаги, которая не понесла бы самые серьезные потери, поэтому дарникцы со своими двумя легкоранеными выглядели на общем фоне крайне вызывающе. Дарник не понимал этого, наоборот считал, что сейчас все будут его хвалить, как он здорово сохранил своих людей и спас всю короякскую рать от полного разгрома.
Как же он был удивлен, когда на совете уцелевших вожаков Стержак обвинил его в желании увести свою ватагу назад в Корояк, мол, в тумане они заблудились и просто пошли не в ту сторону, в какую намеревались. Нелепость такого вывода была настолько очевидной, что Дарник в первый момент даже не нашелся что сказать.
Все присутствующие напряженно ждали его оправданий.
– Если ты, воевода, ночью отойдешь по большой нужде в сторону Корояка, то это тоже будет считаться бегством домой?
Вожаки заулыбались, кто-то даже прыснул от смеха.
– Никто в такую рань не выводит воинов на боевые занятия, – гнул свое воевода.
– Наверно души убитых больше всего сейчас жалеют, что я их в такую рань тоже не вывел на боевые занятия, тогда бы они все были живы. Моя повозка с лошадью осталась в стане.
Стержак досадливо передернул плечами:
– Уж не хочешь ли ты сказать, что лучше всех знаешь, как захватить Ивицу?
– Знаю и могу.
Сказав это, Дарник обвел гордым взглядом присутствующих. В эту минуту он готов был управлять хоть всеми воинами княжества.
Вожаки молчали. От их прежнего высокомерного отношения к безусому юнцу не осталось и следа. Никто, конечно, не собирался передавать ему общее управление ратью, но брошенный им вызов каждый запомнил накрепко.
Между тем события у Ивицкого озера продолжали развиваться сами по себе, уже без чьего-либо управления. Первое изумление от пережитого страха прошло, и многие короякцы пребывали в полной растерянности: как быть дальше? От острова к берегу направилась долбленка с переговорщиками. Встречали их не насмешками, какими обычно приветствуют побежденную сторону, а угрюмым молчанием. Да и как было не помалкивать – из всех убитых ивцев кожаные доспехи имелись у пяти-шести человек, остальные были обыкновенными смердами, более привыкшими управляться с сохой и косой, чем с оружием. Так что насмешки подошли бы больше самим ивцам, сумевшим почти победить втрое превосходящее число обученных воинов. Переговоры касались возможности забрать и похоронить своих убитых.
И скоро два огромных погребальных костра, разделенные водной гладью возносили души погибших в потусторонние чертоги.
Во время сбора своих погибших и раненых сотоварищей хитрые ивцы сообщили сторожившим им короякцам, что хотят дать хорошую откупную виру на каждого из ратников, поэтому, когда начались новые переговоры, воеводе с вожаками уже невозможно было отказаться – весь стан хотел мира, дирхемов и возвращения домой. Каждому бойнику ивцы предложили по пять дирхемов, вожакам – по двадцать, Стержаку и его обиженному младшему брату по пятьдесят. Правда, во время выплаты выяснилось, что общего количества монет у ивцев не хватает, поэтому вожакам они могут дать лишь по десять дирхемов, а воеводе с братом – по тридцать. Стержак попробовал воспротивиться такому лукавству, но бойники зашумели, и сделка была совершена.
Дарник только посмеивался – уловка осажденных пришлась ему по вкусу. Его 17 бойников вместе с ним получили 95 дирхемов, едва ли не больше всех. Не бог весть какая плата, но ватажники радовались ей как малые дети медовым пряникам.
При выступлении войска в Корояк Рыбья Кровь, не дожидаясь команды, вывел свою ватагу в голову колонны. На возмущенный ропот вожаков и недовольство Стержака рассудительно заметил:
– У моих бойников самый лучший вид. Или вы хотите выставить вперед самых побитых и потрепанных?
В самом деле восемнадцать вышитых рубах-кафтанов и дюжина лепестковых копий, не говоря уже о десяти одинаковых «рыбных» щитах придавали его ватаге строгий и опрятный вид на фоне других ратников с разнообразным порой чересчур кичливым вооружением. Рядом с телегой и щитниками на четырех трофейных лошадях, правда, без седел гарцевали сам Дарник со своими старшими.
Так они и въехали в Корояк, где горожане уже были наслышаны о происшедшем. Особых восторгов никто из встречающих горожан не выражал, но боевой вид ватаги Дарника всем бросался в глаза.
 
3
            В городе теперь только и разговоров было о ватаге дарникцев, которая одна сохранила присутствие духа при нападении на короякский стан сотен (никак не меньше) «свирепых» ивцев. Везде Дарника узнавали и радушно приветствовали. Многие стремились просто подойти и поговорить с ним. Сначала это было даже приятно, и в ответ хотелось сказать что-то не менее любезное. Но потом он почувствовал, как этот чужой восторг и любование вынуждают его против собственной воли говорить и делать совсем не то, что бы ему хотелось. Вот оно, то испытание медными трубами, о которых он читал в свитках, не очень понимая, о чем идет речь. Надо было что-то срочно придумать, чтобы вернуться к прежнему отстраненному от всех состоянию.
            Просто избегать посторонних было как-то слабовато, и Дарник решил их самих отучить от излишней назойливости. Стал покупать все в долг и тянуть потом с оплатой, а всех самых достойных девушек посада принялся приглашать в свои наложницы, и называл трусами и слабаками чужих бойников, кто участвовал в осаде Ивицы. Такой подход быстро привел к желаемым результатам. Вскоре кругом заговорили о его непомерной спеси и хвастовстве. Все больше людей перестало с ним заговаривать и здороваться. И Рыбья Кровь вздохнул с облегчением.
Впрочем, на желающих вступить в его ватагу это никак не отразилось. Каждое утро у ворот их дворища собиралось двадцать, а то и тридцать молодых парней, жаждущих стать под их рыбное знамя. Среди них были как бездомники, так и отпрыски состоятельных семей. У дарникцев все они получили прозвище ополченцев.
Кормить такую ораву было накладно, да и на дворе места для них не хватало, поэтому Дарник придумал уводить их вместе с ватажниками за ограду посада, на дальнее Гусиное Поле, и устраивал там боевые занятия среди гусей и телят.
Быстрян шутливо посоветовал ему со всех ополченцев брать отдельную плату, зачем, мол, даром учить их для чужих ватаг. Выслушав его, Маланкин сын поступил по-своему: приставил к ополченцам в качестве учителей всех бойников. И опять угодил в яблочко – уча других, учусь сам – ватажникам их новое положение пришлось по душе, и то, что еще вчера им было в тягость, вдруг предстало совсем иначе, когда они сами принялись командовать собственными учениками. Дарнику оставалось лишь наблюдать со стороны и время от времени поправлять зарвавшихся «учителей».
Поход в Ивицу заставил его многое переосмыслить. Отметил, что никто не ожидал от Стержака и его помощников большой личной доблести, важнее было услышать от них верное распоряжение или точное предвидение намерений противника, или, на худой конец, хорошее ободряющее слово, придающее дополнительные силы. Значит, то же самое требуется и от него для своих ватажников. И если он собирается быть хорошим воеводой, то должен сам поменьше вступать в единоборства, а больше действовать доходчивой убедительной речью.
            Полученный опыт в виде выскакивающих из тумана конных и пеших воинов изменил и его представление о ратном сражении: оказывается, можно не только чинно выстраиваться друг перед другом и дожидаться, пока достроится противник, но нападать без соблюдения какого-либо ритуала. И большая часть боевых упражнений на Гусином Поле отныне была направлена именно на быстроту действий: раз – и прямая линия щитников выгибается в полукольцо, два – один ряд превращается в два, три – первый ряд встает на одно колено и упирает копья в землю, а второй подымает щиты над ними, четыре – щитники разворачиваются боком и из-за их спин выскакивают на вылазку лучники с мечами и топорами, пять – лучники, прекратив рукопашную, возвращаются под защиту щитов. Большое количество новичков только способствовало этим придумкам Дарника. Никто из ватажников не возражал, бой у Ивицы убедительно показал пользу приобретенных навыков, да и собственное послушание в присутствии ополченцев выглядело как знак тайного знания воинской премудрости.
            Перемены коснулись и вооружения. Для щитников лепестковые копья оказались не нужны, их сменили рогатины с длинным игольчатым наконечником. Лучникам в тяжелых доспехах было не очень сподручно, и они сменили их на кожаные безрукавки со вшитыми железными пластинами. Обретение маленькой конной группы заставило задуматься и об ее снаряжении. Прямоугольный щит с острыми углами мог ранить коня, поэтому для конников был выбран небольшой щит овальной формы. А безрукавка для них была превращена в длинный кафтан, полы которого со стальными пластинами закрывали ноги всадника.
            Наладив на Гусином Поле нужный порядок, Дарник все чаще оставлял командовать вместо себя Быстряна, а сам приступил к осуществлению своей бежецкой мечты о боевой колеснице и камнемете. Была куплена широкая двуколка с большими колесами, по весу равная однолошадной телеге. В Корояке уже применялись колеса не из сплошных досок, а с прочными дубовыми спицами. Одному из тележников Дарник заказал сделать два таких колеса. Двуколка, став в два раза легче, сразу приобрела нужную подвижность и разворотливость. С двумя хорошими упряжными лошадьми ее скорость мало чем уступала скачущему всаднику.
Первые испытания колесницы на Гусином Поле выявили ее сильные и слабые стороны. Да, стоя на высоком дощатом настиле, два лучника возвышались над любым всадником и могли вести более прицельную и быструю стрельбу, чем конный лучник, но и сами представляли собой прекрасную мишень. Для их защиты по краям настила пришлось установить высокое дощатое ограждение, отчего двуколка приобрела довольно уродливый вид. Но такое уродство смущало Маланкиного сына меньше всего, главное, чтобы было безопасно.
С камнеметом на треноге тоже пришлось изрядно повозиться. Лучные рога так и пытались выскочить из ложа, не выдержав натяжения. Снова и снова приходилось их укреплять и получился крайне неприглядный наворот веревок и сухожилий, тем не менее двадцать-тридцать выстрелов они в конце концов выдерживать стали.
            Ватажники смотрели на его возню с колесницей и камнеметом с большим недоверием, считая их полезность на ратном поле весьма низкой. Один лишь Меченый сразу увлекся ими и даже попытался еще что-то улучшить. Для возницы придумал снизу ступеньку, чтобы, упираясь в нее ногами, тот имел твердую опору и не мешал лучникам. Именно ему принадлежала идея совместить колесницу с камнеметом. Рыбья Кровь и сам думал об этом, только не знал, как можно его укрепить камнемет на столь малой площадке, где едва хватало места для двух стрелков и возницы. Не особо мудрствуя, Меченый предложил установить камнемет на низкой опоре у заднего бортика.
            – Но ведь нельзя будет стрелять вперед, а только назад, – недоумевал Дарник.
            – Ну и что? Двуколка может развернуться в любую сторону, стоя на месте, – ответил тростенец. – Зато и отступать отстреливаясь будет удобней.
            В самом деле, лихо подъехав к любому месту, можно было одними поводьями развернуть двуколку в противоположную сторону. Оставалось только надеяться, что глуповатый противник не свернет, а будет упрямо лезть прямо под выстрелы камнемета. 
            Опробование камнемета Дарник с Меченым и Селезнем проводили вдали от посторонних глаз. Стрельба мелкими камнями («яблоками»), увесистой каменной «репой» или тремя стрелами привели Меченого с Селезнем в полный восторг. Но главное преимущество камнемета выявилось при стрельбе «орехами» – двумя десятками железных шариков величиной с лесной орех. На дальнем расстоянии орехи и были орехами, потарабанили по мишени и все, зато при выстреле с трех саженей толстые доски мишени тут же превратились в решето. Дарник даже поежился, живо представив себе, как трех вооруженных бойников, стоящих вместо мишени, эти шарики пронизывают насквозь со всеми их щитами и бронями. Было что-то невероятное в том, что такое грозное оружие вот так просто попало в руки его ватаги, словно он бросил вызов самому богу войны, невзначай открыв одну из его сокровенных тайн. Первым побуждением было даже уничтожить и камнемет, и колесницу, выбросить подальше все «орехи» и вернуться к привычному оружию, но, взглянув на сияющее лицо Меченого, Дарник понял, что злой дух выпущен и назад его уже ни в какой погреб не загонишь. Оставалось надеяться, что новшество останется долго никем не замеченным, ведь не стали же перенимать его ухватки бежецкие братья, не пользуются всем оружейным изобилием, что продается на городском торжище и местные гриди, так почему кто-то захочет повторить его колесницу?
Быстрян, когда он поделился с ним своими опасениями, охотно объяснил, почему никто не стремится перенимать лучшее вооружение:
– Во всяком оружии сидит дух смерти, и если ты захочешь поменять оружие, то этот дух смерти может обидеться и наказать тебя. Вот у ромеев есть жидкий огонь, но никто не доискивается, как бы им овладеть. Сражаются тем, чем сражались и побеждали твои предки.
– А я доискиваюсь, и жидкий огонь тоже взял бы, – возражал Рыбья Кровь.
– Это потому что тебя еще жареный петух не клюнул, как следует. Первое серьезное ранение и ты станешь таким же суеверным как все, – строго произнес рус.
Дарник только усмехнулся про себя: что эти старики могут понимать, я не раб своей судьбы, а ее хозяин, как хочу, так и поверну свою жизнь и свое ратное счастье. По утрам он теперь просыпался с улыбкой на лице. Казалось, исполнялось его собственное недавнее пророчество о сильной и яркой жизни, которая всегда будет лучше любой другой. Две ласковые и веселые девушки подносили таз для умывания и чашку со свежим квасом. В сенях уже ждали Селезень и хлыновец Терех, готовые бегом выполнять любые поручения. Первым в вожацкий дом являлся начальник ночной стражи, сообщить о происшествиях за ночь на дворище и в посаде. Потом приходили остальные старшие. За едой кто-то обязательно рассказывал что-нибудь смешное про своих младших напарников, и день начинался с хорошего громкого смеха. Еще не выйдя во двор, Дарник уже знал, что непременно что-то совершит в этот день полезное и важное. Так оно и случалось. Три человеческих развития, о которых говорил Тимолай, дружно шли у него рука об руку. Чуть подумав о себе, он легко переходил на людей ближних – свою ватагу, мысленно увидев каждого бойника и решить, как их всех следует направить, затем возникали люди дальние – ополченцы и знакомые ремесленники, с которыми надлежало тоже что-то определить и сделать. 
Поэтому, выйдя из дома, он тут же начинал четко и целенаправленно действовать. И не давая себе ни минуты покоя, тем самым получал право не давать покоя другим. Но если бы кто решил, что их вожак чересчур много трудится и устает, он бы очень сильно ошибся. Уставать можно, лишь работая по принуждению, а когда так, как он, в полную свою волю, то и не было особой усталости. Наоборот ощущение редкой полноты жизни переполняло Дарника, он чувствовал себя в нужном месте в нужное время занятым делом, которое полностью соответствовала его силам и желаниям.
Все это продолжалось до тех пор, пока однажды на Гусиное Поле не пожаловал известный торговец льном и воском Заграй и не предложил дарникцам наняться к нему в охранники торгового обоза. Совсем недавно Рыбья Кровь только об этом и мечтал, но сейчас не сильно этому обрадовался.
            – Я должен ждать княжеского суда, – попытался он отвертеться.
            – Князь вернется с первым снегом. Ты еще не один раз успеешь съездить в охранении. Или заробел?
            – Стержак не согласится.
            – С воеводой я сам говорить буду. Платой тоже не обижу. Вечером приходи, потолкуем.
            Заграй пришпорил коня и потрусил прочь, Дарник задумчиво смотрел ему вслед. Подошел Быстрян.
            – Что он хотел?
            – Зовет в охранение своему обозу.
            – Дело видно не простое, иначе бы он к тебе не пришел.
            Вечером они с Быстряном отправились к Заграю выяснять условия поездки. Купец выставил хорошее угощение и позвал к столу десятского своих охранников одноухого Лопату. Тот смотрел бирюком и сразу не понравился Дарнику.
            Купцу требовалось отправить двадцать две подводы с воском и льном на торжище в Гребень, столицу южного княжества. Обычный путь по Танаису, а потом вверх по Малому Танаису до Гребня был закрыт. По какой-то причине товары Заграя не могли пройти мимо пограничного хазарского Туруса, там их обязательно задержали бы сборщики пошлин, поэтому приходилось выбирать наземный путь.
            В дополнение к своим десяти охранникам нужны были еще десять бойников Дарника. Распоряжаться обозом поручалось Лопате.
            – Он будет командовать в Гребне, а в дороге только я, – без малейшего смущения выдвинул свое условие Рыбья Кровь.
            – Ты же не знаешь ни пути, ни мест ночевок, ни степных людей и их обычаев, – заметил Заграй.
            – Для этого нужен проводник, а не воевода.
            Купец слегка призадумался.
            – Не переживай, малый свое дело знает, – заверил Заграя Быстрян.
            – Мои охранники слушаются только Лопату, – все еще сомневался купец.
            – Хотел бы я посмотреть, как они не будут слушаться Дарника, – ухмыльнулся рус.
            – Я обычно одного человека в самом начале повешу, остальные тут же начинают все понимать, – с серьезным видом сказал молодой вожак.
            Быстрян от души расхохотался. Заграй озадаченно переглянулся со своим десятским. Дарник выдержал равнодушную паузу, хотя его так и подмывало сказать что-нибудь веское и убедительное.
            – Хорошо, будь по-вашему, – согласился наконец купец.
            С собой Дарник решил взять тройки Кривоноса, Меченого и Бортя, остальные три вместе с девушками под командой не оправившегося еще от раны Быстряна оставались заниматься прежними делами на дворище. Селезень слезно просился ехать тоже, и Дарник уступил, оставив Быстряну Тереха. По настоянию Меченого с собой брали еще и колесницу – нечего было ее оставлять без должного присмотра. Меченый установил над ней полотняный навес и укрыл мешковиной камнемет, и теперь она мало чем отличалась от других крытых повозок.
И вот настал день выезда. С третьими петухами, когда солнце еще не поднялось над кронами деревьев, купеческий обоз выехал из посадских ворот Корояка и по хорошо наезженной дороге двинулся в южную сторону, постепенно удаляясь от загибающегося на восток русла Танаиса.
Десять купеческих молодцов, все в стеганых доспехах и шлемах, при мечах, копьях и щитах, выглядели бывалыми воинами и свысока смотрели на дарникскую молодежь. Те, в самом деле, выглядели не так впечатляюще, все защитное железо было на них предусмотрительно спрятано под расшитыми рубахами, даже на железные шлемы и наручи были надеты чехлы из заячьих и беличьих шкур мехом наружу. Из оружия у каждого из дарникцев было по две сулицы, клевцы и рогатины. У щитников еще большие щиты, у лучников луки с полными колчанами бронебойных игольчатых стрел. Походные припасы и провиант были сложены на одну из купеческих подвод, грузить их на колесницу Меченый отказался, дабы она в любой момент была готова к бою.
            Для пущей маскировки колесницу поместили в середине колонны, возле нее с двух сторон гуськом вышагивали тройки Кривоноса и Бортя. Лопата отрядил четверых пеших охранников в хвост обоза, а шестерых держал при себе у головной повозки. Верхом ехало лишь пятеро: сам Лопата с двумя охранниками и Дарник с Селезнем.
            Не успела их колонна отойти от города на полверсты, как к ним присоединилось еще пять подвод мелких торговцев, которые специально поджидали такую оказию, чтобы ехать вместе. Лопата был недоволен дополнительными нахлебниками, а Дарник, напротив, только рад. Как и в их обозе, каждую из повозок, помимо возницы, сопровождал вооруженный охранник. Таким образом, под началом Рыбьей Крови образовался хорошо вооруженный отряд в двадцать семь человек. 
                 
4
            Выступивший в путь торговый караван мало чем отличался от военной колонны на Ивицу, и Дарник легко мог представить себе, что это его первый самостоятельный военный поход. То, что рядом изображал из себя главного воеводу Лопата, скорее забавляло, чем раздражало его. После того, как он утер нос Стержаку при отходе из Ивицы, какой-то купеческий десятский не казался ему серьезным соперником. Любопытно лишь было, как именно он наведет в своем новом «войске» нужный порядок.
Кругом лежали хлебные поля и пастбища, на рысях проезжали короякские дозоры, время от времени попадались многолюдные селища и просто работавшие на полях смерды, и разбойного нападения пока, по-видимому, можно было не опасаться. Ходко катились подводы, бодро вышагивали бойники, особое веселье царило возле одной из примкнувшей к ним повозки, на которой везли на продажу семерых рабов: четверых мужиков и трех молодых женщин.
Из обрывков разговоров вскоре выяснилось, что это были отчаянные бездельники и проходимцы: всячески отлынивали от любой работы и воровали у хозяев мелкие вещи. Глупые и беззаботные, они относились к своей поездке как к приятному развлечению, нисколько не сомневаясь, что у иноплеменных владельцев будут вести себя точно так же, как в Корояке. Поначалу Дарник посчитал, что они больше притворяются, а на самом деле ненавидят и своего теперешнего хозяина, и его, Дарника, за то, что он не хочет освободить их, а напротив везет на тяжелую рабскую долю. Был готов даже, если последует малейшая просьба, тут же хоть силой да освободить их, или на худой конец пожертвовать частью выданного ему Заграем задатка для их выкупа. Решив так, он немного успокоился и стал думать, как укротить стражников Лопаты. Подъехав к Меченому, сидевшему в колеснице, поручил ему вырезать тринадцать одинаковых палок.
            – Зачем тринадцать? – спросил тот.
            – Три для меня, тебя и Бортя.
            – Ага, – догадался и просиял Меченый.
            Проехав первые двадцать верст, караван остановился на дневку, переждать полуденную жару. Особо придумывать ничего не надо было, потому что рядом с дорогой имелся большой, сильно вытоптанный пустырь, много раз используемый для стоянки другими торговыми караванами. Составили в круг повозки, перекусили захваченным с собой вареным мясом, выставили охрану и завалились спать. Распоряжался по-прежнему Лопата, Дарник ему не мешал, даже когда тот назначил дозорных из его бойников.
Пустив стреноженного коня пастись с упряжными лошадьми, Рыбья Кровь раз за разом обходил составленное из повозок укрепление и как всегда делал полезные для себя выводы. Их стан из почти тридцати повозок и более полусотни человек сильно отличался от прежнего стана дарникцев из дюжины ватажников и трех шалашей. Там Дарнику удавалось всех бойников держать, даже не видя их, под своим неусыпным наблюдением, здесь же он постоянно терял нить такого наблюдения, плохо представляя, что происходит в разных концах небольшого, в общем-то, стана. А как будет, когда под его началом окажется сто или тысяча человек? Значит, надо иметь везде надежных вожаков. А сами повозки, доверху нагруженные товарами? Они препятствие и для нападения, и для обороны. Но если один бок повозок снабдить высоким, сбитым из досок бортом, – то вот она, самая настоящая крепость на колесах, ничем не хуже любого бревенчатого тына. Промежутки между повозок заполнить колесницами с камнеметами и можно без помех крушить противника с дальнего расстояния, как тогда Хлын из-за прикрытия реки. Помешать может только излишняя теснота. Сейчас у них на повозку по два человека и две лошади и места хватает, а для десяти бойников на повозку, да еще с верховыми лошадьми внутри такого круга будет не повернуться. Вот и под Ивицей круг из повозок у них был разомкнут, что позволило ивцам беспрепятственно ворваться в него.
Его размышления были прерваны тревогой, поднятой дозорными и сторожевыми псами. С юга на дороге показалось облако пыли и послышался топот сотен коней, то ли князь с войском возвращается, то ли налет степняков. И охранники, и возничие, похватав оружие, сбились в кучу. Рыбья Кровь, как будто всю жизнь только этим и занимался, приказал Меченому развернуть в сторону облака пыли колесницу с камнеметом, остальным взять щиты, надеть шлемы и выстроиться в два ряда перед повозками. Один из купеческих стражников не спешил повиноваться, вопросительно глядя на обеспокоенного и не знающего как поступить Лопату.
– Ну!? – рявкнул Дарник, пинком ноги едва не сбив стражника с ног.
Все лопатники сразу зашевелились в два раза быстрей и кое-как построились.
– Может лучше за повозками? – усомнился Лопата.
– За повозки всегда успеем, – отрезал Дарник и так посмотрел на него, что Лопата счел за благо не возражать.
Вскоре из облака пыли показались два всадника. Кожаные доспехи, меховые шапки, кистени для защиты от волков.
Позади за всадниками стал виден большой табун лошадей.
– Похоже, на продажу лошадей гонят, – определил с облегчением Лопата.
Два передних всадника остановились, внимательно оглядели купеческий стан, переговорили между собой, после чего один направился к короякцам, а второй – к своим табунщикам.
Дарник с Лопатой вышли навстречу к всаднику. Это был молодой купец-бродник со строгим, почти суровым усатым лицом. После обмена приветствиями, Рыбья Кровь пригласил его отведать хмельного меда.
Табунщики между тем подогнали свой табун и пустили его пастись рядом с дарникским станом. В табуне на пятьдесят-шестьдесят голов небольших косматых степных лошадок ярко выделялись три аргамака. Дарник относился к лошадям без особого поклонения, но и у него глаза загорелись при виде высоких поджарых остромордых скакунов.
Купец-бродник, выпив меда и порасспросив, почем нынче кони в Корояке, неожиданно поинтересовался, играют ли у них в городе в фигуры. Лопата ответил, что не играют. Дарник из слов купца понял, что речь идет о ромейском затрикии и сказал, что умеет играть в эту игру. Купец сразу оживился и приказал своему человеку принести фигуры. Долго обсуждали, что поставить в заклад. Рыбья Кровь сразу указал на одного из аргамаков, и спорили лишь о его достойной цене. Сошлись в конце концов на доспехах, верховой лошади с седлом и парных мечах самого Дарника.
Посмотреть игру собрались и короякцы, и табунщики. Смысл игры мало кто понимал, но снятые с игрового поля фигуры говорили сами за себя. Купец под одобрительные возгласы своих людей снимал фигур больше и был момент, когда Рыбья Кровь с ужасом осознал, что может проиграть. Без лошади, без оружия – это был бы конец всему его верховодству. Тогда только втихаря покинуть стан и бежать от позора куда подальше. Но тут противник прозевал нападение на свою главную фигуру. Все застыли в недоумении, не понимая, почему купец-бродник так вдруг изменился в лице.
Вскочив на ноги, купец отдал распоряжение на хазарском языке. К Дарнику подвели выбранного им аргамака. После чего бродники быстро собрались и тронулись по дороге в сторону Корояка.
Наверно, победи в поединке Маланкин сын за раз десятерых противников, и то это не произвело бы на окружающих такого впечатления, как его выигрыш в фигуры. Особенно потрясены были лопатники, они-то хорошо знали цену редкого коня. Лопата, тот вообще прямо окаменел от досады и зависти, ведь помимо самого аргамака Дарник очень наглядно показал и свое умственное превосходство.
Однако, едва тронулись в путь, выяснилось, что обретение нового скакуна принесло больше забот, чем удовольствия. Если на прежнем спокойном мерине Дарник просто забывал, что находится в седле, то теперь ему каждое мгновение приходилось помнить, что сидит на спине сильного своенравного животного, которое нужно постоянно обуздывать. В малых дозах это было даже приятно, но к исходу дня изрядно вымотало молодого вожака. Несколько раз он пускал аргамака во весь опор вокруг обоза, надеясь, как следует его утомить. Но тот, хоть и был весь в мыле, вел себя как слегка размявшийся гонец, способный пробежать в десять раз большее расстояние. Зато и Дарник про себя понял, что никогда ему не стать отменным наездником – ходить по земле всегда приятней и сподручней.
На ночевку караван расположился возле небольшого городища на берегу маленькой речки. У Меченого готовы были уже тринадцать одинаковых палок, но, посмотрев на утомленных сорокаверстным переходом охранников, Дарник отменил вечерние боевые занятия, о чем потом сильно пожалел. Подкрепившись обильным ужином, свободные от дозора охранники преспокойно удалились в городище попить там хмельных напитков и полюбезничать с тамошними вдовушками. С ними ушел и Лопата, якобы поговорить с местным старостой. Своих бойников Дарник никуда, разумеется, не пустил, заставив до темна заниматься метанием сулиц и топоров.
– А как же те? – спросил о лопатниках один из младших ватажников.
– Они знают как, – Рыбья Кровь кивнул на Меченого и Бортя.
Тростенцы лишь заговорщицки ухмылялись, давая понять, что ушедшим в городище охранникам завидовать не стоит. 
Ночь прошла без происшествий. На утро вчерашние «гулены» поднимались и приходили в чуство с большим трудом. Дарник для виду провел несколько упражнений со своими людьми, а затем всем десятерым лопатникам вручил по палке. Те ни в какую не хотели заниматься подобными глупостями, поэтому Рыбья Кровь вместе с Меченым и Бортем просто набросились на них со своими палками. Охранникам ничего не оставалось как защищаться. Стоявшие вокруг ватажники и чужие возницы хохотали как сумасшедшие, наблюдая как трое задают жару десятерым. К счастью все обошлось только синяками и шишками.
Лопата криво усмехался, глядя на избиение своих великовозрастных младенцев.
– Если по твоей вине мы задержимся хоть на один день, Заграй отыграется на тебе при конечном расчете, – предупредил он Дарника.
– Если кто-нибудь покинет лагерь без моего разрешения, я отыграюсь на нем немедленно, – в тон ему ответил Маланкин сын, чтобы всем было слышно.
Ни у кого не оставалось сомнений, что именно так оно и будет, поэтому разворачивались в походную колонну без прежнего смеха и шуток. Дарник чувствовал, что малость перегнул, но отступать не собирался. С этого утра бразды правления караваном прочно перешли в его руки. При приближении лихого вожака затихали даже развеселые рабы, чутьем понимая, что с ними он и слов тратить не будет, а сразу перетянет плетью. Аргамак и тот словно смирился со своим не очень ловким всадником.
Из городища к ним присоединился пеший попутчик, длиннобородый молодой парень в черном балахоне, похожем на женское платье. Это был один из многочисленных проповедников Христа. Дарник видел таких в Корояке и относился к ним с полным равнодушием. Посвящать себя целиком богам и духам – в этом для него было что-то крайне несерьезное и не мужское.
И вот теперь один из таких проповедников вышагивал рядом с тройкой Кривоноса и все говорил и говорил о своем. Ватажники слушали его насмешливо и пытались задавать язвительные вопросы. На все из них у длиннобородого находился заранее заготовленный ответ.
Несколько раз он пробовал зацепить своими словами и оказавшегося поблизости Дарника, но тот словно мимо пустого места проезжал дальше. Однако на дневке за полуденной едой уклониться не получилось. Проповедник намеренно присел со своей миской возле обедающего Дарника и принялся излагать свои доводы якобы Селезню, примостившемуся как всегда у ног вожака. Когда речь в очередной раз зашла о том, что Христос сильней и могущественней любых громовержцев и солнцеповелителей, Рыбья Кровь не выдержал:
– Правильно ли я понял, что твой Христос полностью управляет всем на свете? – спросил он.
– И управляет, и ведает всем на свете, – обрадовано ответил проповедник.
Но Дарник прошел хорошую разговорную школу с Вочилой и Тимолаем, поэтому уже сам умел расставлять словесные ловушки.
– Значит, когда несколько дней подряд идет сильный ливень, он знает и управляет каждой каплей этого дождя?
– Конечно! – длиннобородый победно оглядел всех вокруг, полагая изумить их всемогуществом своего Христа.
Дарник кончил есть и отдал миску Селезню.
– Бог, который занимается такими мелочами, может вызывать только презрение, – безразличным тоном заметил он, вскочил в седло и поскакал прочь.
Двадцать человек проводили его изумленными взглядами. А Рыбья Кровь, дав полную волю своему скакуну, принялся на зависть всем носиться вдоль колонны, даже не прикидываясь, что в этом есть какая-либо нужда – он вдруг понял, как избавиться от тесноты в боевом повозочном стане. Надо защитные борта у повозок делать съемными, чтобы внешний борт оставался на повозке, а второй, внутренний, устанавливать между повозками, тогда оборонительный круг станет в два раза шире.
Чуть позже его догнал Селезень, которого переполняло желание что-то спросить.
– Ну? – разрешил Дарник.
– Скажи, а почему ты вот так ничего на свете не боишься? – робко произнес он.
Дарник едва не расхохотался ему в лицо – это он-то ничего не боится?! Но подросток выглядел не на шутку взволнованным, насмешка его наверняка бы и обидела, и оскорбила.
– У твоей матери сколько вместе с тобой было детей?
– Со мной? Девять, – с недоумением ответил верный оруженосец.
– А я был один, и у меня было две матери. Они и сейчас каждую минуту молятся за меня. Поэтому и не страшно.
И только ответив, Дарник с удивлением подумал, что так, в общем-то, все и есть на самом деле.
 
5
Путешествие, между тем, шло своим чередом. С каждым днем редел окружающий лес, а сами деревья становились чуть ниже, все больше появлялось проплешин в выгоревшей на солнце траве, ручьи и речушки были все мельче. Первое волнение улеглось, и все короякцы постепенно втянулись в заданный ритм движения: двадцать верст – дневка, еще двадцать верст – ночевка. На ночевку они, как правило, попадали к какому-нибудь селению, или на уже подготовленное место с утоптанной травой, водопоем, недогоревшими дровами и остовами покинутых шалашей. Это было как знак: останавливайся и отдыхай.
Из разговора опытных охранников Дарник понял, что идущие на юг караваны редко кто грабит. Кому нужны избыточные воск, меха и лен там, где они и так дешевы, зато на обратном пути, когда повезут чужеземные товары – тут нужен глаз да глаз. Поэтому пока не слишком стереглись, да и пять сторожевых псов тоже облегчало задачу как дневных, так и ночных дозорных – только полеживай и слушай, что собаки учуют.
Идти в полном вооружении целый день по жаре оказалась непосильным делом и вскоре тяжелые щиты, шлемы, копья с сулицами ехали уже на повозках, а бойники вышагивали в одних защитных безрукавках. Рыбья Кровь хмурился, но пока не возражал – лес все больше отступал в сторону и широта открытого пространства, да и сама величина их колонны ясно указывали, что быстро похватать оружие и изготовиться к обороне всегда успеется. В общем, следовало дождаться первого нападения, чтобы весомо настаивать на своем.
Размеренность и повторяемость одних и тех же действий вовсе не действовали угнетающе, постоянно находились поводы для маленьких радостей: то спугнут с гнезда какую-нибудь птицу, то увидят вдали сайгаков и диких лошадей, то подцепят палками змею и будут долго забавляться с ней, то самые шустрые заплатят хозяину рабов по две векши, чтобы уединиться с одной из рабынь на стоянке в какой-либо крытой повозке.
Однажды их дневка оказалась рядом с развалинами древней крепости. Она была расположена на десятисаженной скале, куда взобраться можно было только по узкой тропе, у разрушенных ворот крепости тропу пересекал небольшой ров с исчезнувшим ныне перекидным мостиком. Весь жаркий полдень потратил Дарник, чтобы забраться туда со своим оруженосцем и осмотреть остатки каменной кладки. Впервые видел он реальное подтверждение рассказов о могучих войсках с осадными орудиями и неприступных крепостях, способных выдержать многомесячную осаду.
– Кто же захватил это селище? – спросил Селезень у Лопаты, когда они вернулись к повозкам.
– Никто, – ответил тот. – Изменился торговый путь, и крепость стала не нужна.
Столь простое объяснение явилось для Дарника целым откровением – оказывается, любое укрепление должно стоять в нужном месте и в нужное время – иначе само его существование бессмысленно.
В другой раз они проехали селение, которое находилось на острове у речного брода и было укреплено совсем слабо. На что десятский сказал: от разбойничьих ватаг достаточно и хорошего плетня, а от большого войска жители селища или откупаются, или уплывают на лодках на другие острова в пойме реки, где их никто не может найти. Эти сведения Дарник тоже накрепко намотал на ус.
Еще как-то им повстречалась княжеская охота: два молодых княжича с десятком челядинцев охотились на диких лошадей. Подъехав к каравану, они принялись властными голосами разговаривать сначала с Лопатой, потом с Дарником. Лопата отвечал им уклончиво, а Рыбья Кровь, в свою очередь, довольно резко спросил, почему они на охоте, а не в походе со своим князем.
– Ты, смерд, будешь с меня ответ требовать?! – взъярился более молодой княжич.
Бежецкий вожак был само спокойствие.
– Мое имя Дарник из Бежети. За свои слова я всегда готов ответить с мечом в руках. Наш обоз идет медленно. Любой твой поединщик легко нагонит нас.
Оба княжича оглядели заметно подобравшихся дарникцев и, ничего не говоря, поскакали прочь. Два дня лопатники провели в тревоге, ожидая вооруженной погони, но ее не случилось, и обозники вздохнули с облегчением, безоговорочно уже признавая особый статус своего караванного предводителя.  
Десятая ночевка застала караван в сорока верстах от Гребня – цели их путешествия. Не успели возницы составить повозки в круг, как с южной стороны послышался лошадиный топот. Высыпавшие на дорогу охранники увидели, как к ним во весь опор мчатся трое всадников, которых преследуют еще четверо. На глазах короякцев одного из троих догнали и зарубили, но при виде большого стана и вооруженных людей, преследователи остановились и повернули коней обратно.
Когда двое преследуемых бродников остановились возле обоза – их лошади едва держались на ногах.
– Тарначи! Тарначи! – кричал один, одетый в более дорогое платье.
– Никого не щадят. Никого, – вторил ему другой, больше похожий на слугу.
Кочевое племя тарначей было знаменито своими быстрыми и беспощадными налетами на купеческие караваны, за что их не любили даже другие степняки.
Борть с напарниками сбегали за зарубленным всадником и принесли его.
Купец и его слуга рассказали о нападении на их караван, направлявшийся в Корояк. Тарначей было не больше тридцати человек, но внезапность нападения прямо во время движения и сложенное на повозках оружие не дали возможности охранникам и возницам оказать достойное сопротивление.
Чуть успокоившись и оглядев окружающих его вооруженных людей, купец вдруг встрепенулся и стал просить короякцев, не мешкая пойти по следу разбойников и отбить у них если не весь караван, то хотя бы его старшего брата, попавшего в плен.
Лопата отрицательно покачал головой, говоря, что им нет нужды ввязываться в чужие драки. Тогда купец обратился с мольбами к Дарнику.
– Ты же сказал, что они никого не щадили, – напомнил ему Рыбья Кровь.
– Кто сопротивлялся, тех убивали. Многих связали сразу.
– Сколько связали?
– Восемь или десять человек.
Ватажники, догадываясь, что их вожак задумал, с готовностью молодцевато поводили плечами. Осторожный Кривонос и тот потирал руки.
Лопата забеспокоился:
– Не дело ты задумал, не дело.
Дарник посмотрел на низкое, закатное солнце. Вот и есть возможность проверить, остались ли силы после сорокаверстного пути.
– Брать все, кроме щитов! – приказал он.
Охранники Лопаты напряженно переглянулись, но было очевидно, что речь идет только о ватаге самого Дарника.
– А можно и нам? – попросились два охранника из присоединившихся повозок.
– Хорошо, только возьмите сулицы и топоры, – разрешил молодой вожак.
Вместе с купцом и его слугой в его распоряжении было пятнадцать человек, включая его самого и Селезня.
– А колесницу берем? – спросил Меченый.
– Берем. Только сделай, чтобы на ней ничего не гремело.
Остальные тоже принялись старательно обвязывать тряпками свое оружие и лошадиные копыта.
В путь двинулись, когда уже совсем стемнело. На колеснице поместилось пять человек, еще пятеро сели на оседланных лошадей, остальные – на упряжных лошадей без седел. Ехать пришлось недолго. Верстах в трех, прямо на дороге их глазам предстала картина разгрома купеческого каравана: два десятка раздетых трупов, несколько сломанных и опустошенных повозок, разбитые сундуки и выпотрошенные тюки.
Следы угона вели в степь. Не мешкая, отряд Дарника двинулся по ним. Вскоре далеко впереди показались отблески костров и послышалось ржанье коней. Оставив бойников с лошадьми в небольшой лощине, Дарник с Меченым, Кривоносом и обоими бродниками осторожно стали пробираться к разбойничьему стану. Повезло, что у степняков не было ни одной собаки, поэтому подкрасться незамеченными удалось достаточно близко. Полтора десятка повозок были составлены в круг крайне небрежно, видимо, тарначам даже в голову не приходило кого-то опасаться. В середине круга догорали три костра, возле которых вповалку спали люди. Одна повозка служила коновязью для десятка лошадей под седлом. Еще лошадей тридцать паслось в сотне шагов от стана под присмотром двух или трех сторожей, расположившихся у своего собственного костерка. Долго не могли определить, где находятся пленные. Наконец более глазастый слуга купца указал на спящих людей, которые были привязаны к длинной жерди, потому и лежали ровным рядком.
Рыбья Кровь уже жалел, что ввязался во все это. Одно дело расстреливать мечущихся степняков при свете дня, другое – в сумраке ночи. Оседланные кони ясно указывали, что, по крайней мере, десять разбойников успеют вскочить в седло и будут готовы сражаться. Но отступать было поздно – и он указал Меченому, где именно поставить колесницу, чтобы сподручней накрыть «орехами» оседланных лошадей. Кривоносу тоже показал, куда прокрасться с двумя тройками, чтобы, метнув в пасущихся лошадей камни, они потом подоспели бы с сулицами и луками к стану тарначей.
Когда вернулись в лощину, Дарник еще раз объяснил, как именно кому надо действовать. Оставив с лошадьми чужих стражников, они двинулись вперед. Колесницу покатили на руках, и она на удивление мягко и бесшумно шла по пожухлой траве. Вот шестерка Кривоноса ушла в сторону, чтобы занять место между станом и пасущимся табуном. Колесница Меченого тоже развернулась и изготовилась к стрельбе, а Дарник с бродниками и Селезнем поползли в обход стана.
По условному свисту Дарника Меченый выпустил по оседланным лошадям первый залп орехов из камнемета. Следом в табун пасущихся лошадей полетели камни кривоносцев. Дикое ржание раненых животных разорвало темноту. Вскочившие тарначи бросились к лошадям и повозкам, стараясь рассмотреть противника. Дарник со своими спутниками благополучно проскользнул под повозками в стан с обратной стороны. Лежащие рядком люди в самом деле оказались пленными. Двое ближайших тарначей, увидев чужих, с криками попытались на них напасть. Дарник парными мечами уложил одного, купец обратил в бегство другого. Селезень и слуга живо перерезали веревки пленных и вручили им топоры и клевцы.
Тем временем шестерка Кривоноса обрушила свои сулицы и стрелы на стан, усилив общую сумятицу. Удар Дарника с вооруженными пленными изнутри стана довершил дело, быстро обратив степняков в паническое бегство. Привыкшие только нападать, тарначи не отличались стойкостью в рукопашной пешей схватке. А невидимые залпы железных шариков, ранившие их боевых коней, нагнали на них прямо-таки суеверный ужас – они приняли колесничный камнемет за некие колдовские чары.
Ранняя заря высветила картину полной победы. Из отряда Дарника не пострадал никто, лишь трое пленных и слуга купца получили легкие царапины. У тарначей насчитали одиннадцать убитых и семерых раненых, взятых в плен. Впрочем, пленными они оставались недолго. Вернувшиеся из погони бродники накинулись на них и всех прикончили. В живых остались только две женщины-тарначки, которых Рыбья Кровь не позволил убивать. Одна была ранена стрелой в бедро, вторая оглушена ударом сулицы о железный шлем. Не слишком молодые и далеко не красавицы, с бурыми от солнца лицами, они, тем не менее, представляли для ватажников желанную добычу. Раненую в бедро Дарник передал в законные наложницы Меченому, вторую решил забрать себе.
Кроме повозок с купеческими товарами дарникцам досталось еще четыре более крупных тарначских повозки.
Купец, вернувший себе старшего брата, радовался как девушка. В качестве награды братья предложили Дарнику помимо тарначских трофеев целую повозку с любым товаром, какой он сам себе отберет. Рыбья Кровь без всякого стеснения воспользовался их наградой. Пока закапывали убитых степняков, он с Селезнем и Кривоносом внимательно пересмотрел весь купеческий товар. К явному облегчению купцов их спаситель пренебрег дорогими женскими украшениями и шелковыми тканями, зато все металлическое откладывал себе щедрой рукой, особенно ему приглянулись медные фляги и бронзовые подсвечники, их Дарник набрал по три десятка. Перекочевали на тарначскую повозку также тяжеленный ящик с чугунными печными принадлежностями, два тюка с походными ромейскими палатками, хазарские весы с набором гирек. Когда думали, что брать больше нечего, на глаза попался неказистый сундучок, в нем оказались светские и религиозные книги на ромейском языке. Рыбья Кровь видел, как помрачнело лицо у купца – книги стоили как шелковые ткани, поэтому взял из них лишь светскую половину, мол, в подарок Короякскому князю – не хотел показывать свою собственную интерес к ним. Три остальных тарначских повозки дарникцы наполнили седлами, оружием, одеялами и войлочными кошмами тарначей.
Истребление лошадей дорого обошлось победителям. Понадобилось впрягать в повозки и часть своих лошадей. Шагать пешком рядом с обозом было не очень выигрышно, но ничего не поделаешь – зато все живы и с завидной добычей.
В короякском стане уже отчаялись ждать их возвращения, когда на горизонте показалась знакомая колесница, а следом за ней колонна купеческих и тарначских возов.
Бойников Дарника прямо распирало от гордости, а охранников и возниц Лопаты еще больше от досады, что не они проявили такое молодечество. Долго все осматривали добытое оружие, пленниц и купеческую награду. Даже Лопата не мог скрыть восхищения:
– И как это тебе во всем так везет?
– А я всегда думаю не о чужой силе, а о своей, – отвечал ему Рыбья Кровь.
Хотел еще добавить, что это лишь малая часть того, на что он способен, да поостерегся – не надо совсем уж дразнить гусей.
После дружеского пиршества оба каравана разделились: бродники двинулись на север, короякцы продолжили путь на юг. Дарник все же не удержался и, чтобы еще усилить зависть лопатников, выдал своим ватажникам по медной фляге для воды. Оставшиеся фляги, как у него ни просили купить, продавать никому не стал:
– Они для моих бойников в Корояке.
Не проехали и пару верст, как случилось новое происшествие: оглушенная сулицей тарначка совсем оправилась от контузии, сумела развязать веревки на руках и ногах, после чего стащила с седла проезжавшего мимо ее повозки Селезня и умчалась на его коне в степь. Дарник подъехал на крики и, узнав в чем дело, пустился на своем аргамаке в погоню.
Тарначка была прирожденной наездницей, недаром участвовала в набегах наравне с мужчинами, но и ей не удалось выжать из простой короякской лошадки больше, чем та могла показать. Несмотря на огромный отрыв, Дарник постепенно настиг беглянку и перекинул к себе на седло. Не смирившись с новым пленением, тарначка оказала ему такое яростное сопротивление, что Дарник, не удержавшись, вместе с ней свалился на землю. Здесь все же его сила взяла верх и, быстро скрутив руки пленницы, он сорвал с нее одежду и вознамерился вознаградить себя за полторы недели воздержания… и не смог. Скорее изумленный этим, чем раздраженный, он оставил тарначку в покое и стал ловить лошадей, что оказалось гораздо трудней, чем справиться с буйной женщиной. Лошадь Селезня в конце концов удалось приманить куском сухаря, найденным в кармане, а за собственным аргамаком пришлось долго скакать кругами, пока строптивый жеребец не зацепился уздечкой за колючий кустарник. Свою пленницу он как вьюк привязал к седлу селезневской лошади и в таком виде повез догонять обоз. По дороге то и дело оглядывался на нее, но желания овладеть ею так и не возникло, поэтому, когда поравнялся с караваном, остановился у повозки Бортя и коротко бросил ему:
– Забирай ее себе.
Донельзя обрадованный тростенец тут же сграбастал тарначку и утащил под полог повозки. Подумав, Дарник счел себя тоже довольным – как обещал молодым старшим, что возьмут своих наложниц в бою, так и получилось.
Себе награду он получил на ближайшей дневке, когда, уединившись на повозке с товарами, стал просматривать ромейские книги. Одна из них была посвящена военному уложению ромеев. Какие пленницы могли сравниться с этим?!
 
6
К вечеру они достигли Гребня, столицы Южного княжества, цели своей поездки. Пока обозники устраивались на ночлег, Дарник отправился осматривать город. Он располагался по обеим берегам Малого Танаиса, захватывая еще и длинный остров посредине реки. Это была настоящая крепость, построенная по всем правилам. Ров, наполненный водой, трехсаженный вал с двойным частоколом и высокими башнями, а на противоположном более высоком правом берегу виднелся еще и каменный детинец. С левого берега на остров вел широкий деревянный мост, где свободно могли разъехаться две повозки, а на правую сторону реки с острова можно было переправиться либо на пароме, либо по висячему мостику, натянутому между двумя деревянными опорами так, чтобы под ним свободно могли проплывать купеческие парусные ладьи.
За две векши городские стражники разрешили Дарнику пройти по этому мостику на правый берег и обратно. Его внимание привлекли деревянные срубы по всему островку, засыпанные камнями и землей. На вопрос: «Зачем это?» ему объяснили, что с их помощью поверхность острова специально поднята на две сажени, чтобы в половодье ее не заливали вешние воды.
На ночь ворота Гребня наглухо закрывались, поэтому короякцы устроились на ночлег обычным своим порядком снаружи городской стены, рядом с несколькими другими купеческими караванами. О ночной стычке Дарника с тарначами каким-то образом многим торговцам стало известно, и к ним в стан дотемна приходили любопытные, чтобы посмотреть на удальцов и узнать подробности.
Наутро чуть свет в город отправился Лопата, выяснить, что там почем. И когда Рыбья Кровь проснулся, десятский огорошил его новостью: надо двигаться дальше – цены на воск и лен в Гребне слишком низкие.
Дальше, так дальше, охотно согласился Дарник. Возможность попасть к Сурожскому морю только обрадовала его. Заплатив нужную пошлину, их караван направился к паромной переправе. Широкий настил на двух долбленках мог принять лишь одну груженую повозку и ту без лошадей, поэтому переправа всего каравана заняла почти весь день. Дарник, эгоистично переложив все хлопоты на Лопату, использовал свободное время, чтобы лучше ознакомиться с южной, основной частью города.
Первый делом попал на знаменитое гребенское лошадиное торжище. Подобно тому, как в Корояке все увлекались боевыми псами, в Гребне народ сходил с ума от лошадей. Скачки на скорость, скачки с преодолением препятствий, скачки упряжек – собирали здесь, на правой стороне реки толпы зрителей. В промежутках между заездами шел безостановочный лошадиный торг. Впервые увидел Дарник и младших собратьев лошадей: ослов, мулов и лошаков. Несколько раз торговцы останавливали его, чтобы он должным образом оценил продаваемый товар: лошадиные зубы, стать, размеры ног, изгиб спины, качество копыт. Мало что понимая, бежецкий отрок важно кивал головой, цокал языком, что-то одобрительно восклицал.
Каменный детинец вызвал у него особый интерес. Каменным он был лишь наполовину. Основание стен и башни каменные, а верхний ярус стен бревенчатый. Внутрь детинца посторонних не пускали, зато снаружи смотри, сколько влезет. Дарник дважды обошел вокруг детинца и сделал свои умозаключения. Верхний ярус стен, судя по выставленному из бойниц белью на просушку, служил жильем гарнизону детинца. Сосчитав количество бойниц, Дарник получил общее число в двести гридей.
С любопытством смотрел он и на доспехи стражников. Многие из них носили толстые стеганые кафтаны с большим стоячим воротником, закрывающим шею. Было непонятно, как они в них чувствуют себя на солнечном пекле, когда жарко и голому человеку. За полвекши один из гридей согласился дать Дарнику померить свой кафтан, сказав, что слой ваты так же хорошо защищает от жары, как и от холода. Действительно, надев кафтан, Дарник не почувствовал никакого неудобства, заодно подсмотрел, что на гриде под кафтаном надета еще облегающая двойная кожаная куртка. Гридь похвалился, что даже стрела из степного лука, пробив кафтан, не может пробить куртку. Рыбья Кровь спросил, где можно взять такие замечательные доспехи. Гридь отвел его к кафтанщику, который после долгого торга согласился продать Дарнику кафтан и куртку нужного размера за горсть женских тарначских висюлек.
Удивляло большое количество вокруг всевозможных калек и уродцев, которые занимались попрошайничеством или выполняли роль сидельцев у мелких торговцев. Позже один бывалый лопатник объяснил, что это в основном ратники из северных княжеств, которые не захотели в таком жалком виде возвращаться домой. Дарник презрительно хмыкнул. Если ты слаб и немощен, уйди в лесную глушь и перережь себе горло, чтобы никому не досаждать, с юношеской безжалостностью думал он. И с каменным лицом шел мимо попрошаек, словно мимо неживых предметов.
На торжище Кривоносу удалось выменять на трофейные седла и кошмы несколько лошадей, и поездка дарникцев вернула себе еще больше удобств, чем прежде.
Теперь им часто попадались селища, которые за недостатком леса обносились лишь двухсаженным земляным валом с двухаршинным плетнем по гребню. Для большого войска это не было преградой, зато в качестве защиты от ватаг тарначей в самый раз. Пшеничные делянки возле селищ сливались в обширные ничем не огражденные поля, от дикого зверья их охраняли только конные объездчики с собаками. Дарник с любопытством смотрел на эти поля, веря и не веря, что урожай с них может быть сам-десять. У них, в Бежети, хорошим считался урожай сам-три. Иногда вдали появлялись косяки диких лошадей и стада антилоп, но стоило любому конному хоть чуть-чуть к ним приблизиться, как они стремительно уносились прочь.
Однажды им повстречалось кочевье орочей, мирных скотоводов. Полтора десятка круглых войлочных юрт тоже не имели никакой ограды. Лишь для овец была сложена из мешков с землей невысокая загородка, а лошади и коровы на ночь просто привязывались к вбитым в землю кольям. Правда, возле каждой юрты обязательно стояла оседланная лошадь, к седлу которой были приторочены лук и колчан со стрелами. И даже десятилетние наездники имели при себе кистень и пронзительные свистульки для подачи сигналов издали. Да и мужчины, выходящие из юрт, выглядели гордо и бесстрашно.
О приближении ромейского Ургана караван оповестили чайки. Их крики заставили бежецкого вожака внимательно осматриваться вокруг.
– Что смотришь? – рассмеялся случившийся поблизости Лопата. – Море близко.
В самом деле, едва дорога вывела их колонну на невысокую седловину между холмами, как впереди, насколько мог охватить взгляд, раскинулась на весь горизонт серо-голубая полоса воды. 
Сам Урган за своими пригородными садами бросался в глаза гораздо меньше. На земле Южного княжества это был полностью ромейский город со своим войском, законом, языком и обычаем. Лопата, бывавший здесь много раз, вновь почувствовал себя хозяином каравана, показывал куда направляться, где стать, что делать.
Дарник ему не мешал. Он внимательно смотрел на ровные прямоугольные дворища, окруженные каменными стенами, с прямыми проездами между ними, высокие храмы, украшенные крестами, и наконец на саму центральную крепость Ургана. Мало того, что она была вся каменная с сильно выступающими вперед башнями, так еще чтобы подобраться к ней надо было преодолеть две полосы препятствий: сухой ров с хищно наклонившимся над ним коротким частоколом и ряд чугунных столбов с натянутой между ними железной цепью. Оба препятствия на первый взгляд казались легко преодолимыми для любого ловкого парня, зато обремененное оружием и осадными лестницами атакующее войско наверняка превращалось здесь в медлительную мишень для крепостных лучников. Даже стражники стояли не у самых ворот, а как раз у защитных полос и только убедившись, что очередной гость имеет право проникнуть в крепость, вручную откатывали в сторону небольшую телегу, закрывавшую проход.
Пять дней пробыл в Ургане караван короякцев, и все пять дней Дарник не уставал кружить по городу, отмечая его отличия от Корояка и Гребня. Город представлял собой одно большое торжище. Торговали не только на отведенных площадях в посаде, но и везде, где придется. Казалось, что никто здесь больше ничем не занимается, как только приглядывается и приценивается к товарам. Если и были ремесленные мастерские, то торговали и в них. Кузнецы еще только доставали из горна раскаленную заготовку, а два-три покупателя уже ждали следующего заказа. Поражало, как все настойчиво пытались ему, Дарнику, всучить свой товар, с криками и хватанием за руки. Однако результат получался совершенно противоположным, под таким напором все предлагаемые товары казались весьма сомнительными.
Плавание в соленой воде и неумеренное поедание баснословно дешевых южных фруктов заняло все время свободных от охраны ватажников. Против этого не мог первые дни устоять и сам их вожак. Однако уже на второй день нашел себе более достойное занятие – ходить на военное ристалище, куда каждое утро выезжала для боевых упражнений часть гарнизона крепости. Ристалище находилось в обширной лощине, куда особые охранники не пускали посторонних зрителей. Дарник без доспехов и оружия в своей расшитой рубахе представлялся для них безобидным словенским подростком, поэтому они отнеслись к нему более снисходительно, позволив несколько раз понаблюдать за ромейскими воинами.
Впервые видел он настоящих катафрактов, закованных с головы до ног в железо и на таких же укрытых броней огромных лошадях. Все в одинаковых синих плащах, с одинаковыми рыжими хвостами на шлемах и синими флажками на длинных пиках. На ристалище имелось несколько пологих ям и горок. Четко по команде выстраиваясь определенным образом, всадники то шагом, то вскачь дружно преодолевали эти препятствия, добиваясь сохранения ровного строя. Так же стройно и слаженно конники разъезжались мелкими отрядами в разные стороны, потом съезжались. Или, выстроившись в линию и наклонив пики, неслись навстречу друг другу. Но настолько была хороша выучка их лошадей, что две линии проносились друг сквозь друга никого не задев. Это для того, чтобы лошади не пугались при настоящем столкновении, понял Дарник и даже засмеялся от своей догадки.
Устраивались и отдельные скачки мимо деревянных столбов, на которых стояли короткие чурбачки. Катафракты ловко сбивали их всем имеющимся у них оружием: булавами и топорами, пиками и кистенями, мечами и палицами. Упражнялись они и в метании на полном скаку сулиц и стрельбе из лука.
Боевые занятия пехотинцев впечатлили Дарника значительно меньше, хотя тут тоже было на что посмотреть. Многое из того, что он видел, Рыбья Кровь и сам выполнял со своей ватагой. Довольно ухмыльнулся, когда при наступлении плотным строем каждый второй воин из переднего ряда вдруг падал на землю, имитируя ранение, а задние переступив и, сомкнувшись, продолжали движения. Или движение «черепахой», когда отряд пешцев весь, и сверху, и с боков плотно закрыт щитами, а катафракты кидают в них комья глины, чтобы защита была более непроницаемой. Зато когда появились легкие конники с двойным седлом и, ловко подсадив «раненых» себе за спину, ускакали с ними прочь, он разинул рот от изумления. Все было понятно: специальные воины увозят раненых, чтобы не дать им истечь кровью и не быть затоптанными своими же соратниками, – и все было непонятно: что это за битва такая, где о раненых заботятся прямо в пылу сражения?
Притихший возвращался после «смотрин» Дарник к себе в стан. Рухнули все прежние россказни о ромеях, как о коварных и трусливых вояках, которые редко вступают в открытый бой, стремясь всегда побеждать лишь с помощью хитростей и подкупа. Просто они стремятся «побеждать без чрезмерности» – чтобы сберечь своих великолепных воинов. Дарнику даже не требовалось видеть их в деле – по опыту схватки с ивцами он уже знал, какая мощь может заключаться в дружной и слаженной массе хорошо вооруженных людей, неприступной для самых яростных, но разрозненных наскоков противника. Понял и то, что, если с пехотой еще куда ни шло, то умения ромейских катафрактов ему среди своих бойников не достичь никогда. Ведь даже на обучение полноценного боевого коня надо затратить не меньше двух лет.
Толкаясь среди ромейских горожан, Дарник чутко ловил, что они говорят о своих ратниках. К его великому изумлению, из обрывков разговоров стало понятно, что ромеи своим войском вовсе не гордятся, принимая то, что есть за должное и совсем не выдающееся, мол, так было всегда и всегда так будет. Это потому, сделал вывод он, что их войско больше не стремится к завоеваниям, а старается лишь сохранить имеющееся, значит, настоящая слава и честь бывают только в постоянном нападении. Ну что ж, тогда у него тоже есть свой шанс, успокаивал он себя.
Лопата, между тем, успешно торговал воском и льном, и закупал товары для обратного пути. Получив от него часть оплаты за службу, закупками занялись и остальные короякцы. Рыбья Кровь поручил Кривоносу продать все тарначское трофейное добро (кроме оружия, разумеется). На вырученные арабские и ромейские монеты он всеми правдами и неправдами раздобыл часть ромейской амуниции, в том числе двойное седло, три медные трубы, два барабана и катафрактный шлем с забралом-личиной.
Часть дирхемов Кривонос посоветовал Дарнику потратить на подарки Черне и Зорьке. Такая простая мысль сильно озадачила молодого вожака. В Бежети и Каменке никто никогда друг другу ничего не дарил. В Корояке он видел, покупали и дарили женщинами немало украшений. Взрослые мужчины так задабривали своих жен и наложниц. Но надо ли ему, Дарнику, походить на них? Не воспримут ли верные подружки его подарки как проявление слабости и зависимости от них? Два дня он боролся с собой, но все же купил два маленьких зеркальца и пару головных украшений. Однако деньги еще оставались, и было неясно, везти ли их в Корояк или потратить здесь.
Вскоре затруднение разрешилось само собой. Во время посещения торговой гавани Дарник стал свидетелем погрузки на ромейское судно живого товара: тридцати рабов-словен. Один молодой парень при этом попытался бежать. Его тут же поймали и в назидание остальным рабам подвергли жестокому бичеванию. Сразу стала видна разница между рабством у русов и у ромеев – в Корояке такого просто не могло быть.
Впрочем, на само бичевание Дарник смотрел достаточно равнодушно: раз не сумел убежать, то терпи и наказание. Точно так же не жаль ему было взрослых мужчин и женщин. Но вот малые дети – они-то в чем провинились? И вообще, разве это дело самим словенам продавать в заморскую страну других словен? Ведь на том же торжище ромеи и магометане стремились выкупать из рабства своих единоверцев, и только к судьбе словен и степняков все относились безразлично.
Непривычные мысли ворочались в голове у Дарника. Насколько же пуста была земля, по которой их караван двигался две недели, и почему никто не догадается возвращать и селить на нее своих единоплеменников? Эти размышления так переполнили Дарника, что он пошел на невольничий рынок и купил пятерых словенских мальчиков и двух девочек. Зачем? – не мог понять никто из ватажников. Лопатники, те даже откровенно посмеивались. Да и десятилетние выкупленные им дети вовсе не испытывали к своему освободителю благодарных чувств. Все они были из Гребенского княжества и перед далеким лесным севером испытывали страх не меньший, чем перед южной Романией.
В последний день своего пребывания в Ургане Рыбья Кровь заглянул также и в ромейский храм. Торжество церковной службы и красочное убранство храма мало тронули молодого вожака, зато он наконец понял, на что идет то огромное количество воска, которое отправляется к ромеям из словенской и русской земли – в одном только этом храме горело сразу не менее двух сотен восковых свечей.
Обратный путь в Корояк совсем не походил на дорогу в Урган. Лопата с готовностью переложил на Дарника бразды правления, а сам целые дни бражничал в одной из повозок с купленной в Ургане красивой булгаркой. Пешим уже никто не вышагивал по пыльной дороге: кто не ехал на значительно облегченных повозках, тот гарцевал рядом с ними на верховых лошадях. Понимая, что теперь нужно соблюдать особую осторожность, все беспрекословно соблюдали меры, предпринятые бежецким вожаком: высылали вперед и по сторонам дозорных, выставляли удвоенные ночные караулы, постоянно носили при себе оружие, и упражнялись во время стоянок. Постоянное напряжение, в котором находился Дарник, сильно изнуряло его, а повозки с купеческими товарами стали вдруг внушать отвращение: так волноваться из-за них! Никаких происшествий ни разу не случилось, хотя все ожидали, что тарначи обязательно попытаются отомстить обидчикам.
На купленных в Ургане детей он всю дорогу старался обращать как можно меньше внимания, и это оказалось лучшим способом приручить их. Глядя, как все вокруг уважают и слушаются их нового хозяина, они и сами привыкали смотреть на него точно так же. А их отношение в свою очередь действовало и на Дарника, несколько раз ему приходила в голову мысль сразу по возвращении отправиться в Бежеть за Маланкой и привезти ее в Корояк, где у него теперь есть и собственное дворище, и наложницы, и челядь, и даже дети. Вот уж она за него, да и за саму себя обрадуется. С улыбкой представлял он, как появится со своей ватагой в Бежети и Каменке. То-то спохватится Клыч, то-то позеленеет от злости и страха Смуга Лысый, то-то половина парней запросится отправиться с ним в Землю Русов.
За день до окончания пути к нему за неожиданным советом обратились Меченый и Борть. Две недели тарначские наложницы услаждали их на зависть другим обозникам, а тут вдруг тростецы задумали их продать, мол, в Корояке все над ними будут только смеяться из-за этих уродливых старух (а старухам было по двадцать пять лет). Конечно, насильно мил не будешь, но избавление от наложниц наносило пусть малый, но все же ущерб подчиненному ему люду, чего допустить Рыбья Кровь никак не мог. У Смуги Везучего, по рассказам Маланки, было две любимых поговорки: «Деревья до неба не растут» и «Разве красивое полено горит в очаге лучше некрасивого». И сейчас Дарник с удовольствием применил одну из них.
– Да, – согласились тростенцы, – тарначки греют их очень хорошо, но все же…
– Вы далеко не уедете, если будете обращать внимание на каждый чих. Это ваши наложницы, добытые в славном бою, и добрый удар по зубам заставит любого признать их первыми красавицами. Или они просто лучше вас стреляют из лука?
– Ты ведь сам тоже избавился от Веты, – напомнили они ему. 
– Ладно, тогда я куплю их у вас, но всем буду рассказывать, что они хороши для меня и слишком нехороши для вас, – разозлился вожак.
Его слова возымели действие, и больше о продаже тарначек тростецы не заговаривали. Каким-то образом ответ Дарника стал известен самим тарначкам, и долго потом он ловил на себе их благодарные взгляды.
 
7
            Чем ближе подходил караван к Корояку, тем тревожней становилось у Дарника на душе. От встречных путников узнали, что князь Роган уже в городе, вернулся из похода с большими потерями и пребывает в крайнем раздражении. За событиями двух последних месяцев как-то совсем забылось, что княжеский суд над ним, Дарником, так и не состоялся. Что делать, если при въезде в город его попытаются схватить княжеские гриди? Все дорожные «подвиги», представлявшиеся ему важными и замечательными, разом померкли перед такой простой и грозной вероятностью. С трудом приходило понимание, насколько он беззащитен перед чужой властью и силой. Хотел даже под каким-либо предлогом отстать от обоза, чтобы сначала прояснить ситуацию, а уж потом как-то действовать. Беспокоило и собственное дворище: как там, ничего ли не случилось.
            Как назло, на последнем переходе ломались то колеса, то колесные оси, поэтому в Корояк прибыли глубоким вечером. Купец Заграй приветствовал их на въезде в посад, уже извещенный гонцом, посланным вперед Лопатой, дабы сообщить, что поездка вышла весьма успешной. Сказав Дарнику приходить назавтра за окончательном расчетом, Заграй вместе с караваном и лопатниками отправился на свой торговый двор.
            Рыбья Кровь так и не спросил его про свою подсудную участь, но по молчанию купца посчитал, что все не так уж плохо, и уже более уверенно с колесницей и тарначскими возами направился к своему дворищу. В наступивших сумерках его маленький обоз едва не проехал мимо и лишь возглас глазастого Селезня вовремя остановил их. На дворище точно так же не сразу признали отряд Дарника, и только разглядев знакомую колесницу Меченого, бросились с радостными криками открывать ворота. Последовала общая ликующая сумятица, где все стремились обнять и потрогать друг друга, и рассказать взахлеб сразу обо всем. Перехватив вопросительный взгляд вожака, Быстрян тут же его успокоил: все у них живы и здоровы. Выскочившие за ворота Черна с Зорькой самым неподобающим образом стащили Дарника с его великолепного аргамака. Остальные домашние с не меньшим пылом тискали других походников.
            С большим трудом загнали и разместили на дворище колесницу, повозки и верховых лошадей, да и то сказать: уезжали с одной колесницей и четырьмя лошадками, а теперь одних лошадей полтора десятка. Рыбья Кровь отдал распоряжение и из возов извлекли свечи и подсвечники, которые по сравнению с тусклыми лучинами ярко осветили большую гридницу – теперь можно было свободно показывать все привезенное.
            Первым делом раздали подарки: бойники получили по медной фляге, Быстрян – отдельный серебряный кубок, а Черна с Зорькой к своему полному восторгу – украшения и зеркальца. С удивлением смотрели домочадцы на привезенных детей, но вопросов не задавали, мол, раз они есть, значит, так оно и нужно. Дарник потихоньку поинтересовался у Быстряна, что слышно о княжеском суде. Рус сокрушенно покачал головой, признавшись, что слухи весьма неутешительные – князь настроен крайне сурово. Более подробно им поговорить не дали.
            После обильного ужина с привезенным заморским вином пошли с подсвечниками и факелами осматривать повозки, лошадей и тарначское оружие. Всем хотелось полюбоваться и на выигранного в затрикий аргамака, слухи о котором, оказывается, еще месяц назад достигли Корояка. Дарнику же не терпелось взглянуть на произведенные в его отсутствие работы.
Быстрян постарался на славу, украсив новые дубовые ворота двумя смотровыми башенками по краям. Внутри перемены были еще разительнее. Вдоль лицевого частокола изнутри вырос второй, более низкий заборчик, а пространство между ними заполнено камнями и землей, чтобы по нему, как по настоящей крепостной стене легко перемещаться и вести прицельную стрельбу с любой точки.
            – Да у тебя здесь не дворище, а настоящая крепость, – одобрил Рыбья Кровь.
            Неожиданно со стороны северных ворот посада послышался гул сотен голосов, и сквозь темноту оттуда стало проступать заметное зарево.
            – Что это? – спросил вожак у Быстряна.
            Тот сам был в недоумении. Гул нарастал, различались уже конский топот, крики о помощи, характерный лязг оружия. Хорошо, что на дворище никто не спал, и быстро вооружиться и надеть доспехи труда не составило. Все ватажники живо поднялись на переднюю стену дворища и оттуда увидели, как с северной стороны пламя одно за другим охватывает деревянные дома и ограды, и в их свете мечутся фигуры конных и пеших людей.
            – Арсы, – уверенно определил Быстрян.
            Такое здесь случалось и прежде. О набеге степняков всегда узнавалось заранее, и только арсы, притворяясь мирными смердами, мелкими группами проникали в город, чтобы ночью открыть ворота своим конным сотоварищам и соединиться с ними для разграбления слабо защищенных дворищ и захвата большого числа женщин.
            Вот мимо ограды проскакали два всадника в меховых шапках, с факелами в руках. Один из них на скаку мечом зарубил бегущего парня. Второй чуть приостановился, посмотрел на стоявших на стене дарникцев и поскакал дальше. В ворота соседнего дворища забили чем-то тяжелым. Дарник с Быстряном переглянулись.
            – Соколом бьют, – догадался Дарник.
            – Им, – подтвердил Быстрян.
            На княжескую помощь из города рассчитывать не приходилось, вряд ли кто-либо рискнет выбираться в ночную темень. Оставалось полагаться только на самих себя. Дарник живо сбежал по лесенке во двор и стал распоряжаться.
            Два воза вручную развернули так, чтобы сделать их второй оградой в трех саженях от первой. Между ними выставили колесницу с заряженным железными орехами камнеметом. Полотняный верх с возов убрали, превратив их в простые высокие телеги, из-за которых удобно было стрелять из луков и метать сулицы. Всем бойникам раздали привезенные тарначские луки и колчаны со стрелами. На смотровые башенки Дарник послал по лучшему лучнику, тройки Кривоноса и Бортя заняли место на стене, тройки Быстряна и Лисича вместе с колесничими Меченого разместились за возами. Сам Дарник поднялся на стену, чтобы лучше было все видно. И вовремя – к их воротам десяток разбойников с круглыми щитами уже несли сокол – заостренное бревно с ручками. Еще десяток арсов-всадников изготовилось к броску чуть дальше. Не дожидаясь атаки, Дарник приказал стрелять из луков в их сторону. Послышалось ржание раненых лошадей. И следом раздался глухой удар сокола в ворота.
            На пеших арсов с башенок и стены посыпались сулицы и стрелы. Нападавшие действовали умело и слаженно: те, кто со щитами прикрывали и себя и товарища, державшего таранное бревно, поэтому подстрелить удалось лишь двух-трех человек. От четвертого или пятого удара сокола запорная перекладина переломилась и хорошо смазанные створки ворот широко распахнулись. Пешие арсы тотчас расступились, давая дорогу устремившимся на дворище конникам. Но такого приема, как здесь, они еще нигде не встречали. Проем ворот позволял проехать лишь трем всадникам в ряд, столько же накрывал и выстрел из камнемета. 
            Первая тройка рухнула изрешеченная железными орехами, вторая и третья кувырком полетела на первую утыканная стрелами и сулицами, четвертая вновь нарвалась на камнеметный выстрел, остальные в замешательстве перед горой всадников с лошадьми, еще шевелящихся на земле, повернули обратно. В ворота ринулись было пешцы, но получили такой же ореховый залп. Никому не удалось даже сойтись с дарникцами в рукопашной. Стрелки на стене тоже не стояли без дела, добросовестно посылали стрела за стрелой и наружу, и внутрь двора.
            Наконец все остановились: нападающие, чтобы отступить и решить, что делать дальше, защитники, чтобы набрать новые стрелы и сулицы. Потом произошло непонятное: поскакали прочь всадники, и площадка перед открытыми воротами опустела. Некоторое время Дарник не пускал ватажников со двора, опасаясь засады. Стоны раненых заставили забыть осторожность. Несколько бойников вышли из ворот и стали затаскивать во двор раненых врагов.
            Это действительно были арсы в длинных кафтанах поверх кольчуг и меховых шапках поверх шлемов. Всего набралось семь или восемь раненых, да почти два десятка убитых. Имелись потери и у дарникцев. Один бойник на стене был убит, а двое ранены.
            Закрыв ворота, принялись все приводить в порядок. Один из арсов, носивший под шапкой железный шлем с забралом, был только оглушен ударом сулицы в голову, и придя в себя, начал буйствовать, выкрикивая, что он княжеский сын и с ним не должны обращаться, как с простым смердом. Угадав в Дарнике главного, он обратился к нему с угрозами, мол, сейчас его воины вернутся и как следует со всеми поквитаются.
            Рыбья Кровь молча его выслушал и, ни слова не сказав в ответ, велел Кривоносу повесить крикуна на воротах дворища.
            – Я слышал, что у них один из сотских действительно княжеский сын, – счел нужным заметить Быстрян.
            Но Дарник жестом лишь подтвердил Кривоносу свое распоряжение. И через минуту княжеский сын, или кто там еще висел на воротной перекладине.
            Посад постепенно наполнялся людьми, кто тушил пожары, кто подбирал раненых и убитых. С первым утренним светом появились и конные княжеские гриди.
            У дворища Дарника один из дозоров с любопытством остановился, рассматривая повешенного арса и следы ночного побоища. Старшой гридей сообщил, что в нападении участвовали две сотни конных арсов, которые разграбили и сожгли три десятка дворищ, и захватили полсотни женщин, и лишь дворище Дарника оказалось им не по зубам. В повешенном разбойнике один из гридей признал Тавра, непутевого сына гребенского князя. Вскоре на подворье стали собираться и дарникские «ополченцы», ужасно сожалея, что очередная победа дарникцев прошла без их участия.
            Чуть погодя к дворищу пожаловал гонец от князя в сопровождении десятка гридей, чтобы доставить Дарника на княжеский суд.
            – Я сам приду после похоронного обряда, – пообещал он гонцу, словно речь шла о чем-то незначительном.
            Гонец обвел взглядом сложенных рядами убитых, гору трофейного оружия, повешенного арса, не остывших еще от боя полтора десятка вооруженных дарникцев и не рискнул силой забирать их подсудного вожака. Раненых арсов Рыбья Кровь тоже не отдал княжеским гридям, сказав, что сам доставит их на княжеский двор.
            Люди все приходили и приходили к их подворью. Всем хотелось узнать, как это их дворище выстояло против сотни разбойников, тридцать из которых они здесь потеряли. Чтобы не выдавать свой секрет, Дарник приказал еще с ночи отогнать на заднюю часть дворища колесницу с камнеметом, мол, отбивались и отбивались, а как именно, про то в темноте не очень было видно.
            Пока бойники укладывали раздетых до рубах и портков убитых на возы, чтобы везти их к месту сожжения, у Дарника появилась возможность выслушать наконец Быстряна. Оказалось, что за время отсутствия походников в городе произошло немало важных событий. Так, подожженная неизвестными злоумышленниками сгорела ладья Стерха, еще в Корояке появился некий Весельчак, который всюду болтает, что Дарник вовсе не знатного рода, а сын одной гулящей запруденки, и наконец, к князю прибыли послы от тарначского князя, требуя виры за истребление якобы своей княжеской охоты.  
            – Эх, какое бы еще преступление совершить, – весело склабился Дарник.
            Чтобы не думать о неприятностях, он на некоторое время уединился в доме с Черной и Зорькой. Те между объятиями и поцелуями радостно сообщили ему о своей обоюдной беременности. Рыбья Кровь едва сдержал нервный смех, но вовремя вспомнил, что находится не в Бежети и Каменке, и положение отца семейства в Корояке не может ему препятствовать в любых его молодецких начинаниях. Поэтому поздравлял подружек с замечательным событием вполне сердечно и искренне.
            В полдень на погребальном холме состоялась большая похоронная церемония. Хоронили и поминали жертв ночного налета. Собрался весь посад. Едва первые языки пламени охватили настил с убитыми, как среди собравшихся на тризну начались волнения, женские крики и причитания стали перекрывать мужские призывы наказать арсов. Не слушая их пьяные вопли, Дарник прямо с тризны повел своих бойников домой. Оттуда, захватив раненых арсов, дарникцы всей ватагой отправились на княжеский двор.
            Князь Роган, стоя возле трона на высоком крыльце, уже собирался уходить, закончив мелкие судебные разбирательства, когда во двор явился главный подсудимый, о котором давно говорил весь город.
            Снова сев на трон, Роган устремил на Дарника суровый взгляд. Это был величественный мужчина с лошадиным лицом и густыми вислыми усами. Помимо дорогой одежды, усеянной драгоценностями, на нем был позолоченный нагрудник, ослепительно сиявший в лучах закатного солнца. Однако на Дарника такая пышность действовала слабо, посмотрев в глаза князю, он скромно потупился и поглядывал больше на окружающих князя тиунов-управителей, воевод и дружинников. Разглядел и двух красавиц-княжен с мамками-няньками, выглядывавших с галереи княжеских хором. Правильно он полагал, что лучшие воины отправились с князем в поход. Среди дружинников виделялись настоящие великаны, с аршинными плечами и руками толщиной с его ногу. Да и среди тиунов с воеводами коротышки отсутствовали. Дарника поразили спокойствие и холодность, с какими они все на него смотрели. Для них он был одним из многих и даже не самых интересных отроков, которые попадали сюда, запоздало понял Рыбья Кровь и с вызовом подумал: зато где вы есть сейчас, и где буду я в ваши тридцать-сорок лет.
Главные обвинители Дарника отсутствовали, услышав еще утром, что он на суд не придет. Но князь и так прекрасно помнил все обвинения и, не откладывая, предъявил их бежецкому вожаку. Начал с четвертого уже своего собственного обвинения. Знал ли Дарник, что попавший в его руки разбойник Тавр – княжеский сын?
            – Да, он мне это говорил, – невозмутимо признался обвиняемый.
            – Почему ты не привел его ко мне, а осмелился сам судить?
            – Тот, кто проиграл, не должен оскорблять победителя, или у кого-то может быть другой закон?           
По рядам княжеских челядинцев пробежал возмущенный ропот – уже за одну такую дерзость простолюдин мог подвергнуться хорошей порке. Князь подождал, пока все успокоятся. Он уже понял, что легкого разбирательства не будет, и чтобы сохранить лицо, ему надлежит быть особенно осмотрительным.
            – Почему, являясь простым смердом, ты всюду говоришь о своем знатном происхождении?
            – Тот, кто говорит про простого смерда, может знать мою мать, но не моего отца. Или это не так?
            – Как ты смеешь задавать князю вопросы? – не выдержал стоявший тут же Стержак.
            Князь жестом заставил его замолчать.
            – Почему ты напал на купца Стерха?
            – Он оскорбил меня.
            – Что-то все тебя только и делают, что оскорбляют? – усмехнулся князь Роган.
            Присутствующие, включая и ватажников, рассмеялись. Рыбья Кровь даже бровью не повел, лишь отметил про себя, как важно в самом серьезном разговоре вызвать одобрительный смех.
            – Ты прав, князь, это мое главное проклятие. С десяти лет я ни в чем никому не проигрываю, все об этом знают и все равно каждый раз вызывают меня.
            Своим смиренным тоном Маланкин сын подставлял князю ловушку – судебный поединок с лучшим из его гридей. Но князь не дал себя заманить в нее.  
– А сожженное тобой городище Хлын?
            – Они не оказали помощи моим раненым.
            – Почему ты напал на княжескую охоту тарначей, да еще ночью?
            – Помимо оленей они еще напали на купцов-бродников. Бродники попросили меня вернуть их добро и людей, взятых в полон. Я вернул. Почему ночью? Потому что не хотел терять своих бойников.
            – Этому есть какие-то доказательства?
            – Бродники отдали мне целый воз своих товаров. А две полонянки-тарначки могут подтвердить, как все было.
            – Он еще и бродников ограбил, – заметил один из воевод под общий хохот всех присутствующих.
            Рогану пришлось как следует призадумался, простые и ясные ответы молодого вожака пока не способствовали вынесению сурового приговора.
            – Как тебе удалось отбить ночное нападение арсов?
            – Мои бойники хорошо стреляют из луков.
            – А может, все дело в твоем колдовстве?
            – Он колдун, колдун! – завопил вдруг один из приведенных раненых арсов. – Он вызвал железный град и побил им нас!
            – Ну если тот, кто побеждает малой кровью, занимается не доблестью, а колдовством, тогда я действитель колдун, – покладисто согласился Дарник, добавив себе еще новых симпатий.
– Для чего ты купил целое дворище?
            – Это было дешевле, чем платить на гостином дворе.
            В ответ снова послышался веселый смех. Но князь уже взял себя в руки.
            – За половину твоих преступлений люди получше тебя подвергались не только изгнанию, но и казни. Или ты думал, что одно доброе дело перекроет все другие?
            – Пошли меня умереть с мечом в руках, и это будет самым справедливым решением, – спокойно ответил молодой вожак. 
            – За недостойные дела – достойную смерть? Не слишком ли ты много хочешь?
В эту минуту снаружи раздался шум приближения многих людей, и в ворота на княжеский двор ввалилась целая толпа ремесленников и лавочников. Дружинники и гриди немедленно ощетинились копьями и мечами. Несмотря на решительный вид, толпа остановилась у ворот, и вперед вышел в качестве выборного ходока хорошо всем известный носатый и тощий гончар по имени Куньша.
– Зачем вы здесь? – гневно спросил его Роган.
– Посад порешил идти ратью на Арс, – невозмутимо отвечал Куньша. – Поведет рать он. – Гончар указал на Дарника.
На княжеском дворе произошла маленькая заминка. Тиуны и воеводы изумленно переглядывались между собой.
– От меня вы не получите ни одного гридя, – холодно промолвил князь.
– Мы их и не просим, только его. – Куньша вторично указал на подсудимого.
– Я еще своего суда над ним не вынес. – Рогану не слишком хотелось уступать.
– Посад сказал: если князь откажет, будет городское вече.
Угроза подействовала – вече было плохо управляемым сходом, оно могло не только подтвердить свое решение по Дарнику, но и устроить суд самому князю.
– Хорошо, – сказал князь. – Вот видишь, тебе и наказание, которое ты хотел, – с насмешкой обратился он к дерзскому бежечанину.
            Тот стоял, приоткрыв рот от изумления, не в силах поверить в происходящее.
 
8
            Самое простое было собраться на тризну взволнованной толпой и слово за слово решить поквитаться с ночными разбойниками. И даже вырвать себе воеводу у князя, тоже не сложно. А вот что делать дальше?
            Куньша с двумя другими выборными ходоками прямо на княжеском дворе попытались давать ему советы, но Дарник попросил все разговоры отложить до утра.   
Быстрян по дороге домой по-своему оценил новую ситуацию.
            – Уж не знаю, радоваться тебе, или печалиться, что ты избежал наказания. 
            У ворот дворища стояла толпа, восторженными криками приветствуя юного воеводу. С большим трудом удалось уговорить их разойтись по домам. Не меньше досаждали и собственные ватажники, ожидающие каких-то особых приказов.
            – Все завтра! – рычал на них Дарник.
            Его голова шла кругом: вот она мечта о собственном военном походе, но почему она осуществилась так рано? Ничего он уже не слышал и не понимал. Хотел только уединения, которое и получил, отправив обеих наложниц спать за перегородку. Мысли и воображаемые картины о воеводстве продолжали переплетаться в колючий клубок. Так и заснул, ничего путного не решив. Зато на рассвете под крики посадских петухов проснулся свежим и бодрым и быстро все предстоящее до мельчайших подробностей выстроил перед собой, будто сидел и записывал на пергаменте одно задание за другим.
            Арс находился в шести днях пути от Корояка и, по рассказам очевидцев, представлял собой неприступную крепость с гарнизоном в двести-триста воинов. Князь Роган дважды пытался захватить это разбойничье гнездо, и оба раза уходил несолоно хлебавши. И вот теперь против Арса поднялся возмущенный посад Корояка.
            Многие ватажники спали во дворе на повозках, изгнанные из домов счастливыми обладателями наложниц. И весьма удивились веселому настроению, с которым к ним вышел Дарник.
            – На Гусиный Луг идем? – спросил Терех, хватаясь за оружие.
            – Не, сразу на Арс выступаем, – определил один из бойников Бортя.
            – Сначала поесть не мешает, – бросил еще кто-то.        
Все рассмеялись.
– Арсам мало здесь досталось, добавки требуют, – поддержал общий тон Дарник.
Ватажники зашевелились, приступая к обычным утренним обязанностям. Кто кормил лошадей, кто осматривал амуницию, кто точил топоры и мечи, при этом все исподтишка испытующе посматривали на вожака.
К Дарнику подошел Быстрян.
– Я тоже с тобой пойду, – потребовал он.
– Конечно, – великодушно согласился Дарник.
            Из Ургана среди прочего он привез еще и медную ромейскую медаль-фалеру и теперь она как бы случайно оказалась у него в руках.
            – Зачем ты ее достал? – как всегда кстати поинтересовался Селезень.
            – Надо подготовить вам награды за взятие Арса, – с серьезным видом произнес Дарник. Бойники заулыбались, взятие разбойничьей крепости как бы уравнялось по значению с Ивицей и торговым походом в Урган. Раз то сделали, то и это получится.
            Едва успели слегка перекусить, как к дворищу стали собираться «ополченцы», а следом вновь пожаловали выборные ходоки. Теперь им рассевшимся вместе со старшими ватажниками в гриднице пришлось больше слушать, чем самим говорить.
            – Мне нужно триста вооруженных людей, сто двадцать лошадей, тридцать снаряженных возов, десять двуколок и пятьсот дирхемов, – спокойно, как о само собой разумеющемся, сообщил им юный воевода.
            – А дирхемы зачем? Каждый будет с оружием и харчем, – возразил Куньша.
            – На запасное оружие и нужные припасы. Я потом не собираюсь побираться.
            Ходоки переглянулись, требования выглядели по-настоящему воеводскими.
– Чем должны быть снаряжены возы? – уточнил гончар.
            – На каждом возу должны быть: съемные боковины из крепких досок высотой в полтора аршина, два запасных колеса, пила, по две лопаты, косы и кирки, палатка, ящик с наконечниками стрел и сулиц, десять подков, десять саженей веревок и десять мешков.
            – А мешки зачем? – удивился представитель кузнецов и оружейников.
            – Для пленных арсов, – усмехнулся Дарник. – И вот еще что: одну восьмую всей добычи мне и одну восьмую моей ватаге. Остальные три четверти сами будете делить с ополченцами.
            – А что вложишь ты? Одну двадцатую или одну сотую? – съязвил Куньша.
            – Я вложу свою ватагу и победу над арсами, – спокойно ответил Дарник.
            Ходоки молчали, услышанное произвело на них сильное впечатление. Они уже почти не сомневались, что сделали правильный выбор с этим безусым юнцом.
            – Сход не согласится, – покачал головой Куньша.
            – Тогда уговаривайте другого на своих условиях.
            По старшим ватажникам прошло невидимое движение. Да хоть немного уступи, казалось, просили они.
            – А пятьсот дирхемов кому, тебе? – спросил третий, самый невзрачный ходок, кожевенный мастер.
            – Ваш человек будет ходить и покупать, что я скажу. – Рыбья Кровь не затруднился с ответом.
            – А не мало ли триста ополченцев? – усомнился Куньша.
            – Если я сам буду отбирать, то не мало.
            – Ну что ж, послушаем, что скажет сход. – Гончар решительно поднялся с лавки.
            – Откуда ты все это знаешь? – спросил, после ухода ходоков Быстрян.
            – Мама научила, – ухмыльнулся новоявленный воевода.
Старшие коротко хохотнули и разошлись рассказывать о переговорах остальным ватажникам. Дарник им не препятствовал, его одинаково устраивало любое решение посадского схода. Хотя нет, не любое, ведь в случае отказа, ему грозило снова попасть на княжеский незаконченный суд.
К полудню стало известно, что сход согласился на его условия, урезав лишь серебро до 300 дирхемов, мол, ты, Куньша, будешь сам платить и отвечать. К концу дня Дарник с выборным посадским казначеем уже обходил тележников и оружейников. Им он заказал десять двуколок, отдельные детали для десяти камнеметов, починку арсовых кольчуг, а также, по совету Быстряна два ящика «чеснока» – стальных колючек с четырьмя вершковыми шипами – самое злое оружие для копыт лошадей и сапог пешцев.
            Отбор ополчения растянулся на несколько дней. Каждый третий тут же отсеивался. Отцы и братья похищенных женщин рвались в бой, многие из них бывали и прежде в военных походах, но Дарник больше смотрел на их сноровку в обращении с оружием, хорошо понимая, что в схватке с арсами им не поможет никакой праведный гнев и горячность. Сомневался и насчет бездомников, которые тоже жаждали показать свое молодечество, записываясь в посадское войско. Отобранных ратников он приставлял под руководством своих старших к обучению строевого боя.
            Лошадей браковал менее тщательно. В упряжке, считал, пригодны будут самые обычные кони. Выбрал и три десятка трехвершковых лошадей для будущих катафрактов.
Весь Корояк только и жил разговорами об этих сборах. Иногда посмотреть на них приходили княжеские гриди. В сарай, где шло изготовление камнеметов, их, разумеется, не пускали. Но им и без этого хватало потехи над неуклюжестью ополченцев, над большими прямоугольными щитами, над строевыми построениями. Много насмешничали над колесницами: зачем они в лесной чаще? С их легкой руки большие тарначские повозки получили название «сундуков», мол, из-за своей тяжести непременно застрянут где-нибудь в трясине или на переправе через речки. Общий приговор гридей звучал убийственно: такое войско и вовсе не дойдет до Арса.
Словно в подтверждении их слов с увеличением числа воинов общий порядок становился только хуже. Дарник назначил Меченого управлять колесницами, Борть, Кривонос и Лисич стали полусотскими пешцев, Быстрян возглавил конников, часть ратников постарше взял под свое крыло Куньша, чтобы им не приходилось подчиняться слишком юным начальникам. Но оказалось, что назначить вожаков, вовсе не означало, что им тут же начнут беспрекословно подчиняться. Если сам Рыбья Кровь еще внушал трепет молодым воинам, то его подручные никаким командирским весом пока не обладали. Их приказы выслушивали – и редко когда исполняли.
Из затребованных трехсот ратников набрать удалось всего двести пятьдесят, из десяти колесниц изготовили и снарядили камнеметами только пять, повозки предоставлены были самые разные, половина без съемных щитов, четверть ратников без хороших доспехов и оружия, многим пришлось раздать оружие из собственных ватажных запасов. Два десятка бездомников, бывших жителей селищ, в качестве оружия собрались использовать цепы, косы и вилы, мол, владеют ими лучше, чем копьями и сулицами. Полусотские докладывали о плохих продуктах и фураже. Однако сильно откладывать поход уже было нельзя, лето заканчивалось, вот-вот польют осенние дожди, да и настроение у ополченцев от долгих сборов теряло свою прежнюю воинственность.
– Ну когда уже, когда? – беспрестанно спрашивали у воеводы.
– Завтра, – наконец бросил он.
– Как завтра? Ничего же до конца не готово?
– Оно никогда до конца и не будет готово. Поэтому завтра.
И действительно на следующее утро посадское войско с вышитым Зорькой Рыбным знаменем переправилось на левый берег Танаиса и двинулось по Остерской дороге на восток. Видимость порядка наблюдалась только у конников Быстряна и колесничих Меченого. Да возле Дарника компактно ехала полуватага младших ватажников, оставшихся после того, как все старшие подались в полусотские и командиры колесниц. Их вместе с оруженосцами Селезнем и Терехом так теперь и называли: воеводские гриди. Один из гридей стал знаменосцом, еще двое – трубачами. Остальное воинство шло и ехало как придется: оружие на повозках, строй перемешан, многие втихаря подсаживались на и без того перегруженные повозки. Рыбья Кровь молчал – главное было как можно скорее удалиться от города.
Их первая дневка превратилась в ночевку – никак не получалось составить правильный повозочный круг. Дарник долго не вмешивался, давая своим полусотским, как следует накричаться и окончательно запутаться. Потом стал с Селезнем и Терехом от центрального воеводского знамени отмерять шагами расстояние и втыкать в землю колышки, возле которых должны стоять повозки. Нужный арифметический расчет им был сделан по пути, поэтому, когда возницы принялись подгонять повозки и колесницы к назначенным колышкам, получился просторный правильный круг, а бреши между повозками заполнили съемные повозочные боковины, а где их не хватило – ограда из мешков с землей. Точно так же, не повышая голоса, указал он, где именно и куда входом ставить палатки и шалаши, где размещать коновязи и даже где быть отхожим местам. Невеликое вроде бы дело, но оно сняло у всех окружающих последние сомнения в праве молодого бежечанина распоряжаться сотнями людей старше себя. Недовольный таким поворотом событий был лишь Куньша.
– Мы что же каждый раз будем все это так тщательно выставлять и столько времени терять? – бурчал он.
– Нет, дальше все будешь делать ты и в три раза быстрей. – И Дарник под смешки других полусотских передал гончару свой расчет расстояний повозочного круга и рисунок того, как все должно быть внутри стана.
Следующее утро Рыбья Кровь начал с раздачи войску целого мешка разноцветных лент, специально захваченных им из Корояка. Нашейные ленты одного цвета получили не только воины каждой полусотни, но и все их кони и даже повозки. Сразу стало видно, где кто есть и где кому следует быть, в каком порядке выезжать на дорогу и в каком съезжаться в круг на стоянке. Тут уже заворчали рядовые ополченцы:
– Что ты нас помечаешь, как коров на пастбище? Что, я не могу со сватом в другой ватаге идти?
– Со сватом ты будешь дома за столом сидеть, а сейчас хотя бы сделай вид, что ты бывалый вояка, – отвечал им Рыбья Кровь и поручил конникам Быстряна тщательно следить, чтобы никто ни с кем не перемешивался.
Но наведение нужной дисциплины требовало не только окрика и едкого слова, но и должного наказания, которое мог определить лишь сам воевода. Причем, наказание необходимо было применять крайне осмотрительно, дабы не вызвать всеобщую злобу и бегство домой. Для начала Дарник придумал самых ретивых ослушников привязывать нагишом к повозке, чтобы они в таком виде целый день следовали за ней. Это понравилось не только ратникам, но и самим виновным, которые охотно посмеивались над собой вместе со всеми.
– Ну и какой толк тогда от этого, – кривился Быстрян.
Ночью на ложе в воеводском сундуке Дарника как осенило: «А будет толк!» И утром он приказал всем ополченцам разбиться на пары, дабы в бою было кому прикрыть твою спину. Войско встретило его распоряжение с одобрением – тем более, что такой порядок уже существовал у дарникцев. Ровно сутки продолжалась эта их благостность, пока не выяснилось, что за малейшее нарушение дисциплины вместе с виновником к той же позорной повозке будут привязывать и ни в чем не повинного напарника.
– А его-то за что? – смущенно спрашивали бузотеры.
– Чтобы вам вдвоем веселее и не так обидно было, – невозмутимо отвечал Дарник.
Особую силу наказание имело, когда виновным оказывался младший напарник, тут уже его старшому бывало еще досаднее. Очень скоро эта мера возымела действие – послушание среди ополченцев заметно повысилось. Некоторые бывалые воины, правда, советовали воеводе ввести еще парное наказание плетьми, но тут Дарник был решительно против:
– Мне поротые воины не нужны, я к ним не смогу относиться с уважением.
Его слова тут же облетели все войско, заставив многих шире расправить плечи.  
Следующими шагами Рыбьей Крови по наведению войскового порядка было разделение всех пешцев на постоянные десятки с тем, чтобы четверо лучников никогда не расставались с шестеркой шитников, всегда стояли за их спиной и оттуда стреляли в противника. Он понимал, что сравняться с русами-арсами, которые только войной и живут, его воинам невозможно, поэтому основной упор делал именно на плотный строй щитников и большое количестве стрелков за их спинами. Хорошо помнил, как кони ивцев сами сворачивали в сторону, не желая натыкаться на выставленные копья. Поэтому суть строевых упражнений ополченцев на стоянках сводилась к тому, чтобы научить все четыре полусотни Бортя, Кривоноса, Лисича и Куньши двигаться и разворачиваться в любую сторону, не нарушая сомкнутых, ощетинившихся копьями рядов. При каждом занятии Дарник как заклинание не уставал повторять:
– Никакого выскакивания из общего ряда! Никакого сбора трофеев и хватания пленных до конца сечи! Никакой оглядки назад и на другие ватаги! Если другие дрогнули, то вы должны стоять еще сильнее, тогда и они выправятся!
Особое внимание уделял рукопашным схваткам 20 на 20 с палками вместо мечей:
– Ни в коем случае не пытайтесь сходиться с арсами один на один. Любой арс справится в поединке с любым из вас, поэтому нападайте на каждого из них вдвоем или вчетвером, на то у вас есть ваши напарники. Забудьте про поединки по правилам, колите и рубите по спинам, ногам и рукам. Побеждаем войском, а не своим бахвальством.
Стремился сам поход использовать, как большое обучение. Поэтому вместо сорокаверстного пути воины в день покрывали не более двадцати верст, по полдня упражняясь, упражняясь и упражняясь. Когда Куньша пытался говорить, что они тянутся слишком медленно, Дарник отвечал, что хочет, чтобы воины пришли к Арсу не измотанными и неуклюжими, а свежими и подготовленными.
Быстрян тоже не терял времени зря, добиваясь, чтобы его конная полусотня по малейшему знаку разбивались на отдельные десятки и умела быстро перемещаться в разные стороны. Но зрелище по сравнению с ромейскими катафрактами получалось самое плачевное.
Поэтому главную свою надежду молодой воевода возлагал все же на колесницы. Часто вместе с Меченым и его шестью двуколками задерживался позади колонны, дабы отработать навык дружно разворачивать их вместе в одну линию своим задним смертоносным бортом. Долго не выходило построить из колесниц сомкнутый строй – слишком широкие полукружия приходилось делать. Выход нашли в том, чтобы выезжать в поле тремя рядами, а после разворота две первых пары въезжали бы назад к третьему ряду, тогда действительно получалась настоящая крепостная стена без всяких боковых зазоров. Но сказать, как надо, легче, чем сделать. Колесничие выполняли это упражнение по двадцать раз на дню, часть слишком бестолковых лошадей даже поменяли, однако такого результата, чтобы Дарник остался полностью доволен, достичь так и не удалось. С камнеметной стрельбой тоже было не очень понятно. «Репы», «яблоки» и «орехи» вылетали уже достаточно слаженно и дружно, вот только оставалось не ясно каково их действие будет не в узком воротном проеме дворища, а на широком поле.
С приближением к разбойничьему логову все чаще встречались брошенные селища и городища. Иногда из леса показывались любопытные старики и подростки, которые хотели узнать, куда движется войско, им отвечали, что идет оно в Остёр на службу к тамошнему князю.
На пятый день случилась большая неприятность: целый десяток углежогов, воспользовавшись отсутствием уехавшего с полусотскими вперед воеводы, потихоньку отстав от колонны, развернулись и покатили на двух повозках назад в Корояк. Дарник немедленно с ватагой быстрянцев поскакал за ними вдогонку. Возвращать не стал, просто забрал повозки все оружие и доспехи беглецов и пехом отпустил.
– Но это наше оружие! – пытались протестовать углежоги.
– Вам его вернут потом в Корояке, – пообещал под смех конников Рыбья Кровь.
В войске его решение приняли с одобрением, хотя многие ратовали за более строгое наказание.
– Как скажите, следующих беглецов обязательно повешу, – пообещал им воевода.
            Наконец на восьмой день в полдень войско подошло к городищу Липову, служившему Арсу главной базой снабжения зерном. Городище стояло на берегу реки Липы, не уступающей шириной Танаису у стен Перегуда, и кроме хлебной дани, липовцы ежегодно должны были строить для арсов по две ладьи. За это арсы не забирали местных женщин и вообще воздерживались от чрезмерных притеснений. Земля вокруг городища отличалась особым плодородием и умело обрабатываемая, приносила из года в год урожай сам-пять, поэтому уйти с нее липовцы все никак не решались. Так и тянули кабальную лямку, почти уже не надеясь от нее когда-либо избавиться. Невысокий дощатый забор ограждал полсотни основательных домов, во дворах полно было всевозможной живности, а жители отличались почти городской нарядностью.
            – Этим арсы только на пользу, – не без злорадства определил Быстрян.
            Воевода думал иначе, но промолчал.
Появление войска Дарника здесь встретили со смешанными чувствами. Одни радовались, что, возможно, наконец ненавистные арсы будут повержены, другие опасались мести со стороны разбойников за оказание помощи короякцам. Поняв из намеков липовского старосты-хитрована Карнаша в чем дело, Рыбья Кровь тут же сменил ласковость на суровость и стал распоряжаться в городище как на захваченной территории, срочно потребовал продовольствия и фуража, поменял усталых лошадей на свежих, а мешки с пшеницей и овсом, которые липовцы как раз грузили на подводы для Арса, велел нести обратно в амбары:
– Они вашим хозяевам больше не понадобятся, – уверенно заявил он.
            По словам Карнаша, большая часть арсов находилась в набегах, а в крепости оставлен лишь небольшой гарнизон, который, судя по всему, даже не подозревает о походе короякцев. Не подозревает сейчас, но к утру будет знать наверняка – и Дарник принял решение выступать на Арс сразу после полуденной передышки. Быстрян и Куньша отговаривали его от такой спешки: все равно крепость с ходу не взять, зачем изнурять войско дополнительным переходом? Но Дарнику важно было прежде всего не дать опомниться и еще сильнее заробеть его собственным воинам.
            – Сто дирхемов за первого убитого арса, – объявил он, и походная колонна снова тронулась в путь.
            То ли посул награды подействовал, то ли постоянная подготовка сказалась, только войско по дороге на Арс устремилось с какой-то особенной легкостью и удальством. Рыбья Кровь беспрерывно ловил на себе преувеличенно задорные взгляды ополченцев и старался не думать о том, что при первом же убитом короякце его войско точно с такой же веселостью может побежать назад.
Немного погодя колонну нагнал отряд из двадцати молодых липовцев. Все они были на хороших лошадях и вооружены по степному образцу: в железных шлемах и стеганых кафтанах, с луками, мечами и неприменным арканом на передней луке седла. Возглавлял отряд чернявый парень по прозвищу Журань, участвовавший, как вскоре выяснилось, в нескольких походах остерского князя против степняков.
            – А не обманная ли это уловка, чтобы выслужиться перед арсами и ударить нам в спину? – предостерег воеводу Куньша. Но, поговорив с Журанем, Дарник отверг его подозрения – очень понятно было желание липовцев помочь скинуть своих кровососов.
            От городища до Арса было пятнадцать верст вверх по реке. По совету Жураня войско вскоре свернуло на чуть приметную колею в обход сторожевого поста арсов, который находился на прямом пути из Липова. Дарник распорядился выдвинуться вперед повозок конникам, колесницам и пехоте. Когда до Арса осталось полторы версты, приказал Быстряну посадить себе за спины полусотню Бортя и сам вместе с ними и липовцами поскакал вперед, наказав Меченому и остальным пешцам поспешать следом.
            Знаменитое разбойное гнездо располагалось на продолговатой десятисаженной горе, куда можно было взобраться только на четвереньках, цепляясь на крутом склоне за каждое дерево и куст. Наверху, повторяя форму горы, овалом тянулись сомкнутые деревянные жилые срубы с окнами-бойницами и имелась высокая смотровая башня. К подножию горы вел окруженный двойным тыном пологий спуск-колодец, в котором имелось не меньше трех ворот, превращая его для неприятеля во вход-ловушку, где на ворвавшихся врагов могли со всех сторон обрушиться камни и сулицы.
Расчет Дарника захватить противника врасплох полностью оправдался. Жестокость и надменность арсов сослужили им плохую службу – не нашлось никого, кто захотел бы предупредить их о продвижении короякского войска. На лугу у спуска-колодца шла мирная заготовка мяса. Две дюжины женщин под присмотром нескольких арсов с мечами у пояса на широких тесаных столах под легкими навесами разделывали оленьи и кабаньи туши, готовили колбасы и очищали от мездры шкуры. Лишь у открытых ворот крепости сидели на бревнах четверо охранников со щитами и копьями, да еще с десяток безоружных арсов ловили на реке рыбу. Выскочивших из леса всадников арсы в первый момент приняли за своих и даже подняли в приветствии руки. В ответ полетелили стрелы и сулицы. Отчаянно заколотил в било дозорный на смотровой башне, рыбаки бросились в прибрежные кусты, женщины заполошно метались в разные стороны, мешая всадникам расправиться с заготовщиками мяса, четверо из них, петляя как зайцы, с неожиданной резвостью устремились к воротам.
– Лови, – указал Дарник Жураню на одного из бегущих, и аркан вожака липовцев опрокинул крепкого арса на землю, но понадобились трое парней, чтобы связать его.
Из леса тем временем стремительно выкатывались колесницы Меченого.
– Куда? – спросил Быстрян, подскакав к Дарнику.
– Захватим ворота, – предложил Журань.
Ворота действительно еще оставались открытыми, из них высыпало два десятка вооруженных арсов, словно приглашая противника напасть на себя.
– Нет. Там завязнем, – возразил Дарник. – Ставьте повозки.
Воины без лишних слов принялись разбивать стан. Часть женщин, боясь насилия со стороны «освободителей», подалась назад в крепость, а часть, среди которых были пленницы из Корояка, узнав родичей и знакомых, со слезами радости кинулись их обнимать. Прибывающие из леса ополченцы-пешцы с жадным интересом разглядывали пятерых убитых арсов и голосистого пленника, который на все лады их костерил. Дарник понял, что все сделал правильно – первая, пусть крошечная победа воодушевила и обнадежила еще недавно сомневавшихся в собственных силах ремесленников. Сильный спор возник вокруг награды за первого убитого арса, быстрянцы и липовцы оспаривали первенство между собой. Рыбья Кровь рассудил просто: к неудовольствию Куньши, пятьдесят дирхемов досталось одним и пятьдесят другим.
Пока составляли в круг повозки, укрепляли в промежутках деревянные щиты-борта и обкладывали мешками с землей небольшие выступы для установки колесниц, из-за крепостной горы послышался сильный топот копыт, и выскочивший оттуда табун коней, подгоняемый несколькими пастухами, помчался к воротам крепости. Арсы у ворот тут же изготовились прикрыть их. Конники Быстряна хотели броситься перехватывать табун, но Дарник в последний момент запретил им это:
– Пускай входят. Не мешать!
Арсы, побряцав для устрашения оружием, дождались, когда весь табун войдет в ворота, и сами тоже скрылись в них.
– Мы могли легко хотя бы часть отбить, – недоволен был Быстрян.
– Ты видишь это? – Воевода указал на многочисленные копны сена вдоль реки. – Кони в крепости без сена – то, что нам надо.
– Они сейчас выйдут на лошадях и зададут нам жару.
– А посмотрим, – улыбнулся Рыбья Кровь.
Он опасался лишь атаки противника во время разбивки стана, но когда этого не случилось, вздохнул с великим облегчением. Колесничим Меченого он приказал готовить бревна для четырех больших пращниц, благо необходимые железные петли и оси предусмотрительно были захвачены им из Корояка. А ополченцам Куньши велел рубить в лесу деревья с густой кроной и делать из них завал, подковой охватывающий ворота крепости, на случай конной вылазки. К этому моменту он с полусотскими уже успел объехать вокруг Арса, и всем стало ясно, что кони в крепости с единственным перекрытым выходом действительно совершенно бесполезны, разве что на мясо.
Освобожденные короянки сообщили, что в крепости находится около сотни бойников, остальные частью на большой охоте, частью в набеге на Остерское княжество, а еще десяток лодий повезли продавать захваченных рабов в южные земли. Выходило, что все вместе арсы чуть ли не вдвое превосходят короякцев. Разбить их можно было только по отдельности и делать это нужно как можно скорее.
Ночью возле ворот действительно слышался шум по разбору завала. В дозоре находилась полусотня Кривоноса, они время от времени пращами-ложками метали камни на звук ударов топоров, не давая арсам полностью освободиться от преграды.
 
9
Все восемь дней пути он, стиснув зубы, противостоял скрытому мнению без малого трех сотен взрослых мужчин, сомневавшихся в успехе похода, и вдруг нашелся человек, который подошел к нему и неожиданно сказал:
– Я знаю, ты победишь, и все будет так, как ты захочешь.
Этим человеком оказалась одна из освобожденных пленниц. Звали ее Шуша, она была даже не из Корояка, а из Остёра, и обратила на себя внимания Дарника еще во время налета на раздельщиков мяса, когда, в отличие от мечущихся товарок, осталась на месте, спокойно глядя на сумятицу вокруг себя. После разбивки стана, когда десятские начали шумно делить между собой не короякских пленниц, Шуша повелительным криком остановила торг и заявила, что это обязанность воеводы награждать женщинами своих лучших воинов, или пускай он даст пленницам сутки, чтобы они сделали свой выбор сами, иначе между воинами будет раздор. Рыбья Кровь был приятно удивлен ее рассуждением и счел за лучшее отложить «награждение» на следующий день.
Когда совсем стемнело и все распоряжения были отданы, он вновь столкнулся с Шушей, которая совершенно бесстрашно одна бродила по их стану, тогда-то она и сказала ему провидческие слова о его предстоящей победе.
– Арсов еще никто не побеждал, – счел он нужным ей возразить.
– Так как хочешь победить ты, не хочет никто, поэтому ты и победишь.
Покоренный таким выводом Дарник стал задавать ей вопросы. Тридцатилетняя Шуша была женщиной с пышной фигурой и говорила так, что хотелось слушать и слушать, и Дарник не заметил, как прошелся с ней по стану до своего сундука, и когда она приняла от Селезня миску с едой, и сама подала ее ему, в том, что будет дальше сомневаться не приходилось. Умом он понимал, что так Шуша всего лишь спасается от худшей для себя участи стать наложницей какого-нибудь десятского, но это ничуть не мешало ему с каким-то особенным удовольствием поддаваться ее чарам.
Топчан в воеводском сундуке был рассчитан на одного человека, но места хватило и на двоих.
– Куда ты так спешишь, ведь все успеешь, – тихонько говорила она, умело останавливая его порывистость. – Давай я покажу как?
– Ну покажи, – смеясь, говорил он. И Шуша показала. Три прежних его женских опыта можно было скинуть в мусорную яму, новое соитие сразу обогатилось такими необычностями, о которых ему не приходилось слышать в самом бесстыдном мужском хвастовстве. Хорошо, что борта сундука и низкость топчана надежно скрывали пусть не от ушей, но от глаз окружающих ратников. До предела раззадоренный он не ощущал никакого телесного утомления и готов был заниматься новым для себя удовольствием хоть всю ночь. Но Шуша и этим распорядилась:
– А теперь дай мне поспать, чтобы завтра было еще лучше, чем сегодня.
Продолжая удивляться, оставил ее в покое. С беспокойством думал, как придется реагировать на те или иные шутки воинов по поводу своего постельного счастья. Но ничего ему так и не понадобились, все, от рядовых бойцов до полусотских, отнеслись к водворению Шуши на воеводской повозке как к самому обычному делу. Его смущение насчет возраста и излишнего веса наложницы тоже оказалось напрасным. Этого никто просто не заметил. А ее умение со всеми уверенно и весело разговаривать было выше всех похвал. Получалось, что сам того не ведая, он сделал отличный выбор.
– Теперь ты должен про меня забыть до вечера, – сказала ему Шуша наутро.
Дарник так и собирался сделать, и ее совет лишь заставил его улыбнуться.
Едва голова воеводы поднялась над бортом, как к повозке тотчас бросился Кривонос, доложить, что ночью, несмотря на всех охранников и сторожевых псов, лазутчика Арса прямо из стана выкрали одного из короякских дозорных.
– Ну что ж, теперь они ведают про нас почти все. Будем делать то, о чем дозорный не знал, – невозмутимо отреагировал Рыбья Кровь. Его хорошему настроению ничего не могло помешать.
Пройдя по стану, он как-то сразу почувствовал, что прежняя неуверенность вновь овладело его войском. То, что арсы спокойно сидят в своей крепости и не высылают переговорщиков, ясно указывало, сколь мало они считаются с угрозой, исходящей от пришельцев. Напротив, уже сами короякцы ощущали себя в окружении многочисленных арсовых отрядов, которые вот-вот с разных сторон явятся и нападут на них. Снова приходилось воеводе быть собранным и деловитым.
– Всем хорошо поесть и начнем, – отдал он распоряжение полусотским.
– Не думаешь ли ты брать крепость приступом? – забеспокоился Куньша.
– Нет. Будем биться в поле, – уверенно произнес Дарник.
– Они не выйдут, пока не получат подкрепление, – заметил Быстрян.
– Еще как выйдут, – «успокоил» соратников воевода.
Едва в короякском стане началось заметное оживление, как ворота Арса действительно открылись и из них вышло с десяток арсов, которые, потрясая оружием, принялись осыпать бранью пришельцев, подбивая их на немедленный приступ. Рыбья Кровь и ухом не повел – был занят большими пращницами. Первый раз возводил их не на деревьях, а в чистом поле посреди собственного стана. Восемь длинных бревен были на два аршина вкопаны в землю, на них железные ломы-перекладины, на ломах коромысла. Весь стан таращился на невиданную затею. Пробные выстрелы чуть не разрушили сами пращницы, срочно пришлось их укреплять подпорными брусами и веревочными растяжками, но и с ними все после нескольких выстрелов все едва не рушилось. На помощь пришел один из короякских плотников, предложил установить всю раму на полозья с подпорными откосами. Попробовали – получилось гораздо лучше, от выстрелов вся пращница, правда, сильно подпрыгивала, но оставалась целой. Тут же поставили на полозья остальные три пращницы.
Пробил звездный час Меченого – его камнеметчики взялись за дело. Дарник указал ему целить прежде всего во входной колодец до полного его разрушения, дабы ни конный, ни пеший не могли выбраться из ворот. Кто-то из меченцев придумал снабдить все «гостинцы» жгутами горящей соломы, тревожа арсов угрозой пожара. Весь стан, разинув рот зачарованно смотрел, как мощно разворачиваются коромысла пращниц, посылая по два пуда камней и деревянных чурок. Дважды осажденные пытались сделать вылазку, спускаясь к подножию горы по веревкам и тоже обстреливая стан короякцев зажженными стрелами, но выдвинутые вперед две полусотни с четырьмя колесничными камнеметами успешно отгоняла их прочь.
К вечеру, когда входной колодец Арса превратился в груду из ломаных бревен и досок, со стороны крепости раздался сигнал охотничьего рога и вдоль воротного колодца спустились по склону двое арсов со стрелой опереньем вверх, впереди шел коренастый мужчина с огромной головой, которая казалась еще больше из-за пышных полуседых волос и бороды. Это был знаменитый сотский арсов Голован, на полшага отставал от него молодой дружинник-телохранитель, опоясанный мечом и кинжалом.
Дарник с Куньшей выступили им навстречу.
– Кто вы и зачем здесь? – угрюмо спросил Голован.
– Мы из Корояка, пришли получить виру за ваш разбой. – Дарника напротив переполняло легкомысленное благодушие.
– Какую виру вы хотите?
– Вы должны выдать всех женщин, сто мечей, сто коней, сто кольчуг и пять тысяч дирхемов, – невозмутимо перечислил Рыбья Кровь.
– Это вы возьмете, когда победите нас, – надменно ответил сотский и, чуть помолчав, продолжил более мягко: – Вы захватили одну женщину. Она не из Корояка, зовут Шуша. Мы готовы заплатить за нее сто дирхемов.
– Зачем нам ее отдавать, если вы потом все равно ее нам вернете с остальными женщинами? – Дарник не прочь был пошутить.
Лицо Голована исказила гримаса злости, но он сдержал себя.
– Мы хотим забрать своих убитых.
– Забирайте, но без оружия и доспехов. И в обмен на нашего дозорного.
– Они славные воины и должны быть погребены с почетом, – возразил арс.
– Будет так, как я сказал.
Голован мрачно посмотрел Дарнику в глаза:
– Хорошо, будь по-твоему. Но отныне ты кровный враг каждого арса.
Не дожидаясь ответа, сотский с дружинником направились назад в крепость.
Полусотские с нетерпением ждали результата переговоров. Присмиревший Куньша коротко рассказал о них.
– Может, надо было требовать поменьше? – осторожно высказался Быстрян.
Дарник весело на него посмотрел, личная встреча с вожаком арсов внушила ему чувство своего полного превосходства.
– Тебе уже надоело сражаться, а я и во вкус еще не вошел.
Главный полусотский досадливо закусил свой левый ус.
– Они просто еще не поняли, с кем имеют дело. Пускай думают, – счел нужным объяснить воевода.
Вскоре из крепости по веревкам спустились десять безоружных арсов и пленный короякец. Под присмотром полусотни Бортя арсы забрали пятерых убитых, внимательно зыркая на укрепления стана. Дозорный по имени Гусята с гордостью сообщил, что сказал арсам о втором еще большем короякском войске, которое скоро сюда тоже прибудет.
– Молодец! – похвалил Быстрян сильно помятого арсами Гусяту.
– Еще какой молодец, – скептически согласился воевода, – теперь они как можно быстрей захотят справиться с нашим «маленьким войском».
Полусотню Куньши Рыбья Кровь отправил за пополнением камней и чурок для пращниц. Два десятка конников были отправлены в дальние дозоры вокруг всей крепости, дабы не пропустить приближения других отрядов арсов.
Остальные ополченцы приступили к серьезному укреплению стана. Никто не остался без дела. Со стороны, где лес подступал ближе всего, по указанию урожденного запрудника сделали большую засеку, так что через нее нельзя было пробраться ни конному, ни пешему. Вокруг стана определенным порядком копали узкие аршинные ямы, рядом с ними вкапывали малые заостренные колья. Вблизи повозочного круга на небольших дощечках разместили полсотни досточек с тремя-четырьмя «чесночинами» (без дощечек они слишком легко втаптывались в мягкую луговую землю). В самом стане кроме главных ворот в сторону крепости, приготовили двое тайных боковых ворот, чтобы можно было быстро раздвинуть две повозки и конно выскочить на вылазку. По всей окружности устроили шесть основных и четыре запасных выступов-карманов, куда легко вкатывались и убирались колесницы с камнеметами. В центре стана возвели двухсаженную смотровую вышку для воеводы, чтобы лучше видеть будущий приступ, в котором сомневаться не приходилось.
Дабы проверить готовность стана к обороне, Дарник провел учебный приступ. Конники Быстряна и Жураня должны были подскакать почти к самым повозкам и с палками вместо мечей прорваться сквозь линию обороны, представленную полусотней Бортя, вооруженной такими же палками. Быстрян постарался на славу. Его отряду удалось прорваться в стан, не утруждая себя перелезанием через повозки, они просто дружным усилием перевернули их вместе с защитниками, не помогли даже веревки, связывавшие повозки между собой.
Вышел весьма наглядный урок. Дарник немедленно приказал каждую из повозок нагрузить двумя-тремя толстыми бревнами и еще подпереть их кольями изнутри стана. Промежутки между повозками заложить спиленными деревьями кроной наружу, а перед выступами-карманами выкопать саженные ямы. Действия обороняющихся бортичей тоже вызвали недовольство воеводы:
– На повозках не нужны две линии щитников, хватит и одной. Большие щиты там вам тоже не нужны, вас по грудь закрывают высокие борта. От стрел и сулиц закрывайтесь малыми щитами и наручами. Как только арсы пошли на приступ, лучники убирают луки и берутся за секиры, лепестки, цепы и вилы. Щитники рогатинами не дают арсам влезть на повозки, лучники из-за их спин бьют цепами и секирами и мечут сулицы в задние ряды арсов.
Каждую из полусотен Рыбья Кровь по три раза прогнал через это новое занятие. Одна половина бойников подносили к линии повозок большие щиты, изображавшие арсов, а выстроившиеся на повозках в два ряда защитники нещадно лупили по ним.
Несмотря на все принятые меры, дозорные возвращение арсовой охоты прозевали. Двадцать всадников, вооруженные лишь луками и сулицами неожиданно выскочили из-за берегового обрыва и попытались въехать в крепость, как следует не разведав, что входа в нее уже не существует. Обнаружив это, арсы развернулись обратно в лес. Конники Быстряна запоздало помчались за ними, но сумели захватить в лесу лишь одного арса, он рассказал, что всего их было сорок человек, но половина поехала перехватить и предупредить главный отряд арсов, который вот-вот должен вернуться из набега. По словам пленного, в этом отряде было две сотни бойников. Еще в качестве добычи быстрянцам досталось с десяток волокуш с тушами оленей и туров, что пришлись весьма кстати трем сотням желудков ополченцев и липовцев.
С наступлением ночи начался новый обстрел крепости. Отлаженные пращницы и в темноте достаточно метко отправляли смертоносный груз на вершину горы, а глубина крепости позволяла им легко находить что-либо для разрушения. Вдобавок, ночная стрельба не давала защитникам крепости спать, в то время, как половина осаждающих преспокойно всласть отсыпалась. За ночь было несколько вылазок ватаг арсов, пытавшихся как-то достать своими стрелами команды пращниц, но приобретенный короякцами опыт позволял им снова отгонять их прочь.
Сам Дарник спал урывками, просыпаясь, сразу тянулся к Шуше. Та пыталась его вразумить:
– Утром ведь никаких сил не останется.
– Зачем мне силы, все равно ведь завтра убьют, дай хоть последнюю радость испытать, – беззаботно отвечал он.
И она уступала.  
– А за тебя, оказывается, сто дирхемов хотят заплатить, – сообщил он ей между ласками. – И чего в тебе такого хорошего?
– Глупые мужчины, разве женщина может стоить дороже десяти дирхемов? – столь же весело отвечала она ему.
Такое у него бывало только с Тимолаем, когда сказанные слова выражали прямо противоположный смысл. Но у Шуши это звучало совсем иначе, как тайный призыв: спроси еще, сделай еще и тебе самому будет несказанно приятно.
Уже под утро, постучав о борт сундука, Терех сообщил о сигнальных огнях из крепости – арсы подавали сигналы своему походному отряду. Ничего хорошего это не сулило. Одно дело, когда войско противника не может действовать согласованно, а другое, когда оно ударит с двух сторон по общему сигналу.
Дарник вдруг вспомнил, что походный отряд арсов отправился на восток, следовательно, он явится с левого берега реки, вот на переправе его лучше всего и встретить. Тут же разбудил Быстряна и Жураня и велел им со своими конниками разъехаться вниз и вверх по реке на десять верст, только бы вовремя засечь переправу противника.
Едва взошло солнце, глазам короякцев предстала картина основательного разгрома крепости. Все передние срубы у входа были почти начисто снесены, от смотровой башни остались лишь две голых подпоры из четырех, в глубине были видны и обугленные бревна. Так как заряды для пращниц снова закончились, выспавшаяся полусотня Лисича отправилась за подвозом новых камней и чурок.
Тут прискакал дозорный и сообщил, что с противоположной стороны крепости арсы возводят пологую ступенчатую дорожку к подножию горы – явно готовился выход из крепости всего конного войска. Вместе с полусотней Кривоноса и тремя камнеметными колесницы Рыбья Кровь устремился туда. И вовремя! Лестница была уже наполовину готова, наверху шла разборка стены для выхода конницы. Срочно пришлось вызывать полусотню толстяка Бортя, и отправлять свою полуватагу на подвозку из стана «реп» для камнеметов. Сам Дарник старался держаться чуть в стороне, накрепко приказав себе в бой не лезть – пора было привыкать к настоящему воеводству.
– Бить по лестнице репами! – крикнул он камнеметчикам.
Те не заставили повторять приказ дважды, выстрел за выстрелом стали методично крушить плотничью придумку арсов. Те, не выдержав такого издевательства, числом до сорока ратников со щитами и мечами бросились вниз, кто бегом, кто юзом, кто и вовсе кувырком. Внизу их приняла на свои щиты и луки полусотня Кривоноса и вставшие в колесницах с рогатинами в руках камнеметчики. Тут еще с правого боку на них двинулась подоспевшая бортичи, а слева из леса показались конники Быстряна. Оставив на земле два десятка убитых, уцелевшие арсы живо полезли назад в крепость. Под прикрытием щитов кривоносцы принялись собирать с убитых мечи и кольчуги, а также свои сулицы со стрелами.
Камнеметчики зарядили привезенными «репами» свои камнеметы, собираясь до конца разрушить лестницу, но в этот момент гонец от Жураня сообщил, что походный отряд арсов со всеми своими повозками уже переправился через реку в пяти верстах ниже по течению и движется к крепости.
Воевода с пешцами и колесницами поспешил в стан, отдав команду конникам возвращать в стан всех дозорных и добытчиков зарядов для пращниц.
Стан гудел как растревоженное осиное гнездо, все надевали доспехи, проверяли оружие, что-то нервно грызли или пили, понимая, что настала пора решительной битвы.
Собрав полусотских, Дарник отдал последние распоряжения: четыре колесницы выставить в гнезда в сторону луга, две в сторону крепости, также развернуть на луг и три пращницы, полусотням Кривоноса, Лисича и Куньши рассредоточиться по всей окружности, отряду Бортя и всем спешенным конникам оставаться в центре, если кто из арсов прорвется, ближайшая к ним ватага, не дожидаясь команды, бросается на помощь, потом тут же возвращается назад к воеводской вышке со знаменем. Лучники пусть тоже станут парами: одни будут стрелять в ближних арсов, вторые накрывать стрелами дальних. Колесничие не покидают свои камнеметы, если что, отбиваются рогатинами и лепестками. Даже если с их стороны никого не будет, пусть стоят и сторожат камнеметы. Конникам укрыть лошадей двойными попонами, чтобы стрелы арсов не поранили их.
Поднявшись на смотровую вышку вместе с Быстряном и Бортем Рыбья Кровь наблюдал, как войско изготавливается к обороне. Было видно, как в крепости наверху у стены тоже стоят полсотни арсов в доспехах, готовых спускаться вниз по веревкам.
– А что будет, если они остановятся и начнут обстреливать нас стрелами издали? – спросил Борть. – У них двести луков против наших ста.
– Они считают себя самыми смелыми и непобедимыми, поэтому стоять не будут, – ответил Дарник, далеко неуверенный в собственных словах.
И вот на противоположном конце луга стали выезжать из леса колонны конных арсов, сразу разворачиваясь в широкие шеренги. Рыбья Кровь махнул клевцом Меченому, и три пращницы, с гулом развернувшись, послали полсотни увесистых камней-реп в гущу конников. Конники, лишь разозленные этим, с устрашающим ревом помчалась на повозки короякцев.
Достигнув линии завалов, арсы моментально спешились и, оставив коней на коноводов, потрясая сулицами и мечами, бегом ринулась на стан. Три камнемета и полсотни короякских лучников стреляли беспрерывно, но остановить их наступление не могли. Арсы проваливались в ямы, натыкались на колья, перепрыгивали через убитых и раненых и неслись дальше.
Рев раздался и из крепости. Десятки арсов, соскользнув по веревкам вниз, с боевым кличем устремились на стан с другой стороны. Сердце Дарника на мгновение похолодело. Казалось, ничто не может остановить этот неистовый порыв противника. Навстречу ему летели тучи стрел, сулиц, топоров, а арсы все бежали и бежали.
И вдруг крики стихли – нападавшие и оборонцы сошлись в ближнем бою. Вернее, первые ряды арсов приблизившись, попытались с ходу взобраться на повозки. Однако их подвел элементарный глазомер, издали повозки короякцев, казались вполне обычными и только вблизи обнаружилось, что их борты возвышаются над землей на добрую сажень. Тут впору было осадные лестницы подносить. Пока же приходилось цепляться за борт руками и пытаться перекинуть себя в полном вооружении через преграду. А сверху кололи рогатины, рубили секиры, вышибали дух цепы и кистени. В ярости арсы сами принялись крушить повозки топорами. Их усилия уравнивались дружными ответными ударами оборонцев. Арсы, пораженные непривычной стойкостью «смердов», навалились на повозки с удвоенной силой. Даже коноводы, связав уздечками лошадей по трое-четверо, двинулись на помощь своим соратникам. В двух местах нападавшим удалось подрубить колеса повозок и опрокинуть их в свою сторону вместе с защитниками. Вмиг с десяток короякцев были искрошены в капусту. Борть с двумя ватагами пешцев тут же закрыл образовавшиеся бреши.
Быстрян вопросительно взглянул на Дарника. Было ясно, что долгую рукопашную короякцы не выдержат. Настало время выпускать конников Жураня для удара в спину арсам. Дарник вдруг с оторопью сообразил, что они могут попасть в те же ямы и споткнуться на завалах, предназначенные нападавшим. Решение пришло совершенно неожиданное, и, велев Быстряну самому держать оборону, Рыбья Кровь вместе с Журанем бросился к лошадям.
По сигналу две повозки со стороны леса оттащили в стороны, и воеводская полуватага с ватагой липовцев вырвались наружу. Здесь арсов не было, и никто их вылазке помешать не мог. Однако Дарник повел свой отряд не в спину арсам, а миновав ближайший завал, устремился к оставленным лошадям арсов. Скакавшие за ним липовцы и бойники слегка опешили, когда воевода стал мечом разить конские головы и шеи.
– Бей! – грозно рявкнул он остальным.
И они тоже принялись рубить мечами и топорами лошадей, которые, связанные уздечками, не могли ни увернуться, ни убежать.
Опять расчет Дарника оказался верен: едва задние ряды арсов увидели, как их боевых коней безжалостно избивают, они, забыв о приступе, бросились их спасать. Не менее полусотни пеших арсов помчались со всех ног на конный отряд Дарника. Но что конному бегающий вокруг ратник с мечом. Бойники и липовцы, поняв замысел воеводы, носились вместе с ним по полю, избегая стычек с арсами и продолжая ранить и убивать их лошадей. Два десятка арсов, кое-как поймав себе коней, устремились на дарникцев.
– Туда, – указал воевода, и отряд поскакал к лесу, увлекая за собой противника.
У первых деревьев Дарник, осадив аргамака, спрыгнул на землю. Гриди и липовцы последовали его примеру. Все тридцать человек достали луки и натянули их.
– По лошадям! – приказал Рыбья Кровь и первым спустил тетиву.
Мчащиеся на них арсы полетели вместе с лошадьми на землю. И снова в седла и снова рубка беззащитных животных, благо их на поле оставалось еще предостаточно. Новая ватага арсов снова попыталась схватиться в пешем строю с бесчинствующими молодчиками. Ее ждал тот же удел, что и первую.
В третий раз повторить свой прием Дарнику не удалось. Главные силы арсов отхлынули от повозок и под началом своих десятских ловили коней с явным намерением не упустить хотя бы летучий отряд дарникцев. Отъехал в сторону один десяток арсов, другой, третий, как стая волков, вширь обкладывая доступную для себя добычу.
Не принимая открытого боя, воевода повел свою тридцадку назад в стан, от которого отступали уже последние осаждающие. Большой отряд конных арсов попытался их перехватить, но Быстрян вывел к боковому входу всех своих конников и пару десятков пешцев с луками, да еще Меченый дал из двух простаивающих камнеметов залп орехами, и арсы повернули обратно.
Воеводу и липовцев в стане приветствовали как своих спасителей – все понимали, что именно эта вылазка склонила чашу весов на их сторону. Впрочем, героями чувствовали себя все короякцы, даже те, кто в схватке участия не принимал – ведь они просто не дождались своей очереди, но бились бы не хуже других. Куньша, остро завидуя, попытался принизить успех Дарника, говоря, что вполне можно было не убегать, а сразиться с преследующими их конниками арсов.
– Кто хочет, может выйти и сразиться! – провозгласил Рыбья Кровь, указывая на арсов на другом конце луга. – Кто жалеет, что остался жив может себя показать.
В ответ раздался дружный смех ополченцев.
Лишь, когда все чуть пришли в себя, видны стали истинные размеры победы. Орехи, стрелы и сулицы, вырытые ямы и «чеснок» сделали свое дело – вокруг кольца повозок лежало не менее семидесяти убитых и до сорока тежелораненных, тех, кто не мог передвигаться самостоятельно. Собственные потери были раза в четыре меньше, а вылазка конников вообще обошлась в три легкораненых липовца.
Отряды арсов малыми группками разбрелись по всему лугу, стараясь не переходить условную границу в одно стрелище – сто саженей, где выстрел из степного лука еще сохранял свою убойную силу. Вместе с городовыми арсами их оставалось не более полутора сотен, немало среди них имелось и легкораненых. Теперь не только численный перевес, но и боевой дух были полностью на стороне короякцев: они знали, как именно можно этих прославленных разбойников побеждать.
            Едва из стана вышли лучники и камнеметчики собирать стрелы, заряды и трофейное оружие, арсы тут же выслали переговорщиков насчет своих убитых и раненых.
            – По пять дирхемов за убитого и по десять за раненого, – ответил им Дарник.
            Изумленные его кощунственным требованием переговорщики удалились, ничего не сказав. В сомнении были и полусотские короякцев, но никто не решился перечить воеводе – слишком безупречно до сих пор было все, что он делал. Чтобы лучше убедить арсов, Дарник велел принести с поля конские головы и, зарядив ими одну из пращниц, забросить в неприятельские ряды. Это подействовало, и через какое-то время переговорщики вернулись со шкатулкой, полной дирхемами и мелиарисиями.
            К вечеру пошел затяжной холодный дождь, и пешие арсы полезли по веревкам укрываться в крепость, а отряд конников в шестьдесят убрался в лес.
                 
10
            Что делать дальше? Вот что интересовало всех короякцев. Собравшись на совет, полусотские впрямую спросили об этом воеводу.
            – Ждать, – ответил Дарник.
            – Чего ждать?
            – Побежденные должны вступать в переговоры, не победители.
            – А если переговоров не будет?
            – Тогда мы всех их истребим.
            Против этого никто не возражал, просто было неясно, как можно истребить пополнившийся гарнизон неприступной крепости и летучий отряд конных арсов?
            – Я скажу вам об этом завтра, – пообещал Дарник, верный ромейскому правилу не сообщать всех планов даже ближайшим соратникам.
Как только потух погребальный костер, он распорядился каждому десятскому назвать самого лучшего воина в своем десятке и всех их наградил трофейными мечами, у кого меч уже был мог распорядиться наградным оружием по своему усмотрению. Правда, многие утверждали, что удальцов среди них гораздо больше, воевода с этим соглашался, но готов был дополнительных героев награждать лишь трофейными секирами или палицами – награда мечом не должна быть слишком распространенной. Немного поспорив, с этим вынуждены были согласиться самые бывалые из воинов. 
Обходя перед сном стан, воевода впервые поймал себя на мысли, что не может ни к чему придраться. Особенно удивили десятские – как уверенно они шикали на своих подначальных, указывая им не шуметь, не разбрасывать оружие и доспехи. С трудом верилось, что еще две недели назад все они представляли беспорядочный сброд, меньше всего заботящийся о чьих-либо интересах, кроме своих собственных. А нависла угроза смерти, и сразу стали послушными и собранными. Все же недаром он, Дарник, еще в детстве решил, что ремесло воина самое совершенное на свете. Так оно и оказалось.
            Шуша, чувствуя его внутреннее напряжение, даже старалась умерить свои любовные ласки, чтобы не отвлекать его, и он был ей за это глубоко благодарен.
            Ночь прошла не спокойно. Конники арсов трижды пытались подобраться к стану, чтобы устроить короякцам хоть маленькую резню. Но дозорные и сторожевые псы вовремя поднимали тревогу и в темноту летели стрелы и орехи из камнеметов.
Под утро Дарника взбудоражила неожиданная мысль: а где же обоз арсов с добытым добром? В предрассветный час он приказал седлать лошадей и с первым пасмурным светом вывел из стана конников Быстряна и Жураня, полусотню Бортя и две колесницы Меченого. На мокрой земле отчетливо видны были следы копыт арсовых коней, которые вели в глубь леса. Сам обоз дозорные обнаружили версты через три. Врасплох противника застать удалось лишь наполовину: повозки стояли без лошадей, а верховые лошади без седел, но сами арсы, хватая оружие, уже кинулись к лошадям: кто седлать, а кто вскакивать на них без седел.
Этой заминки воеводе хватило, чтобы развернуть колесницы камнеметами вперед, а щитников и лучников бортичей построить рядом с ними. Спешенные быстрянцы с липовцами стояли позади в запасе. Залпы орехами разили арсов, не давая им и шагу ступить вперед, следом летели стрелы. Спрятавшись за беспорядочно стоявшими повозками, арсы попытались отстреливаться. Но камнеметчики поменяли железную россыпь орехов на каменные яблоки и репы, и методично стали крушить сами повозки. Отряд арсов в двадцать конников попробовал обойти дарникцев сзади, однако, увидев садящихся в седло полусотню короякцев, живо повернул прочь. Сообразив, что при стрельбе они только зря теряют людей, арсы бросили обоз и, подобрав раненных и убитых, отступили в лес.
Из тридцати повозок в целости сохранилась едва половина. На каждой из них дарникцы обнаружили по одной-две связанных молодых пленниц из Остера, немало имелось и награбленного добра. Переложив весь груз с разбитых повозок на целые, ополченцы тронулись в обратный путь.
В стане их возвращения ждали с большой тревогой. Позже Кривонос со смехом рассказывал, как Куньша, оставленный за главного, беспрерывно отдавал какие-то приказы, которые тут же отменял, порываясь то идти на помощь воеводе, то вообще никого за повозки не выпускал – словом, хорошо дал всем почувствовать, что такое неуверенный и неумелый военачальник. Поэтому появление живого и невредимого Дарника принесло короякцам двойное облегчение. О его новой победе над арсами уже даже не говорили – разве могло быть как-то иначе? – зато с жадностью рассматривали пленниц и добычу на захваченных повозках.
На поздравления полусотских воевода непринужденно отшучивался:
– Разве я не говорил, что отвечу об арсах завтра? Вот и ответил.
Воинственное возбуждение охватило войско, уверенность в собственных силах перехлестывала через край, находились смельчаки, которые предлагали немедленно идти на приступ крепости. Дарник сначала сдерживал их порыв, потом передумал и распорядился готовить на виду у крепости штурмовые лестницы и передвижную башню. Как ее делать никто не знал. Сам Дарник видел такую башню только на рисунке еще в Бежети, что не помешало ему набросать для плотников нужный рисунок.
Появление из леса обоза под конвоем короякцев в крепости тоже заметили, легко догадавшись, что это значит. Увидев же, как связываются длинные лестницы и на глазах вырастает высокая башня-вышка, там не на шутку забеспокоились.
Вскоре из крепости в сопровождении телохранителей спустились двое вожаков арсов: сотский Голован и свирепого вида воевода Хван, тот, что возглавлял набег на Остерский посад. Усевшись вместе с Дарником и Быстряном на расставленных на мокром лугу чурбачках они повели переговоры о вире. Да, они согласны были выплатить ее, но при включения в нее всего того, что уже и так досталось короякцам: захваченный обоз с добром и пленницами, выплаченное серебро за убитых и раненых, трофейные оружие.
– Такое включение возможно, – невозмутимо отвечал им Дарник, – но ведь вира была назначена до главной битвы и сейчас надо ее пересмотреть. Вместо пяти тысяч дирхемов Арс должен выплатить восемь тысяч дирхемов серебром и товарами.
– Но это невозможно! – воскликнул Хван. – Даже если бы мы захотели, нам такую виру не выплатить.
Дважды Голован и Хван уходили в крепость и дважды возвращались, но Дарник стоял на своем. На третий раз все же смягчился и согласился оставить в крепости тех женщин, которые сами захотят остаться, и на шесть тысяч дирхемов при условии, что три из них будут выплачены серебром. Однако и трех тысяч монет якобы не было в крепости.
В стане короякцев затянувшиеся переговоры вызывали сильное беспокойство. Чем больше была готовность к приступу, тем меньше находилось желающих его начинать, одно дело отбиваться в стане под более-менее надежным прикрытием, другое – лезть вверх по круче под стрелами, камнями и сулицами.
В четвертый раз из крепости вышел один Голован – сообщить, что вира принята.
Из восьмидесяти спустившихся к стану женщин, почти треть высказала желание остаться у арсов, из них даже несколько короянок. Так же из ста предоставленных лошадей половину старых, больных и раненых пришлось отбраковать, за другую половину засчитали всех обозных и других ранее захваченных лошадей.
Руководивший выплатой виры Голован постоянно крутил головой, высматривая Шушу, так что Рыбья Кровь даже стал подшучивать над ней:
– Боишься с бывшим дружком разговаривать?
Она не боялась, и сама вышла на торжище, чтобы дать сотскому арсов свой ответ. 
– Ты же знаешь, я всегда люблю только победителя, – произнесла, глядя в лицо бывшему полюбовнику и положив руку на плечо воеводы, после чего сразу неторопливо удалилась. Больше Голован головой в поисках ее не крутил.
Самого Дарника тоже немало занимал этот вопрос, как случилось, что со своим плохо подготовленным войском он сумел так быстро управиться с грозными арсами. Решил спросить об этом у Шуши и получил весьма хлесткий ответ:
– Бараны, которыми управляет лев всегда побеждают львов, которыми управляет баран. Твои короякцы бараны, арсы – львы, вот и считай.
Сказано было красиво, вот только оставались сомнения так ли это на самом деле. 
Когда пошел основной торг, Дарнику как нельзя кстати пригодились его познания в математике. С тем же азартом, с каким расставлял своих воинов на поле боя, он теперь умножал и делил, и словно опытный меняла превращал выставленное оружие, доспехи, весовое железо, медь, свинец, женские украшения, зеркала, ткани, одежды в их стоимость в магометанских и ромейских монетах. Присутствующий казначей короякцев не мог вставить ни ползамечания. Арсы тоже почти не спорили, лишь хмуро зыркали на дотошного юнца – по их понятиям настоящие ратники не должны были в этом сильно разбираться. Один из них так прямо и высказал:
– Разве доблестный воин может быть таким мелочным и прижимистым?
На что Рыбья Кровь беспечно отмахнулся:
– Моя доблесть не мой хозяин, а мой раб. Как хочу, так ею и управляю.
Чтобы еще больше подразнить арсов, он предложил им вместо выплаты одной тысячи дирхемов прибить на воротах крепости свой Рыбный щит. Посовещавшись, арсы сделали ответное предложение: поставить эту тысячу в качестве заклада на поединок между своим и короякским поединщиками. Причем так ловко назвали Дарника лучшим короякским поединщиком, что отказаться было все равно, что признаться в личной трусости. Ставить слишком важное на случайный счастливый исход – последнее дело, – Дарник сразу вспомнил свою игру в затрикий с купцом-бродником. Однако предложение арсов взбудоражило всех короякцев, каждый хотел, чтобы воевода непременно сразился.
– Покажите мне вашего поединщика, – попросил Дарник.
Голован кивнул, и из группы арсов выступил худощавый детина, на вид совсем не опасный. Но за его неторопливыми движениями наметанный взгляд Дарника тотчас угадал взрывчатую стремительность и силу.
– Его победа надо мной может быть и стоит тысячу дирхемов, но моя победа над ним не стоит и пяти, – воевода выдержал короткую паузу. – За пять дирхемов я готов сразиться с ним.
Теперь отступать было поздно уже арсам. Пять дирхемов, так пять. А какое оружие?
– Вы опоздали. Проливать мою кровь надо было раньше, – спокойно объяснил Дарник. – А сейчас мы только всех повеселим. – И в качестве оружия он выбрал по две палки, имитирующие парные мечи, одну побольше, одну поменьше.
Детина был ярко выраженным правшой – со щитом и мечом, или со щитом и палицей с ним едва ли удалось бы сладить, а вот с двумя мечами или палками преимущество было на стороне Маланкиного сына. Они действительно всех здорово повеселили своим поединком. Детина пробовал одной палкой закрываться как щитом, а второй нападать, но никак не мог приладиться к ударам Дарника двумя палками одновременно. А тот игрался, раз за разом бил противника не по торсу или голове, а по пальцам, держащим палки, от чего детина всякий раз болезненно отдергивал руки, а зрители разражались хохотом. Потом с тем же успехом стал бить детину по щиколоткам и коленям, заставляя его все время подскакивать. Так и победил, ни разу не нанеся противнику сильного удара в голову или грудь. Под насмешливые возгласы короякцев Голован выплатил пять дирхемов, а чуть позже согласился и на щит Дарника на воротах крепости в обмен на тысячу дирхемов. На общем количестве виры это никак не сказалось, одна восьмая воеводская доля в общей добыче как раз составляла полторы тысячи дирхемов, пожертвовать из них тысячу ради яркого широкого жеста было по душе как короякцам, так даже и арсам.
В Липов тронулись следующим порядком: впереди ватага Жураня, затем обоз в сопровождении пешцев, а замыкали колонну конники Быстряна с колесницами Меченого – дабы понадежней прикрыть колонну. Предосторожность была излишней – лошадей у арсов почти не осталось, да и веры в то, что им удастся что-либо напоследок отщипнуть, не было никакой. Впрочем, напряжение все же не покидало короякцев, и лишь, когда вдали показался Липов, все вздохнули с некоторым облегчением.
Встречать войско высыпало все население городища. Больше всего приветствий досталось, конечно, собственным ратникам, среди которых, ко всеобщей радости, никто не погиб, а лишь пятеро или шестеро получили легкие ранения. Немедленно было устроено пиршество с хмельными медами. Дарник старался держаться как можно скромнее в отличие от всех прочих короякцев, не устававших хвастать перед липовцами своим геройством, но как раз эта сдержанность еще заметнее выделяла его, да и не нашлось ни одного ратника, кто бы хоть раз не упомянул о заслугах своего воеводы.
Особое внимание доставалось ему со стороны молодых женщин, как освобожденных пленниц, так и юных липовок. Каждая стремилась найти повод, чтобы подойти к нему и заговорить, или просто дотронуться рукой. Быстро устав от восхвалений, а еще больше от непомерного питья и обжорства, он одним из первых покинул пиршество, чтобы укрыться в воеводском сундуке. И снова Шуша нашла слова, которые хорошо отрезвили его:  
– Не придавай льстивым словам большого значения. Уже завтра все забудут их и потребуют от тебя всего еще больше и настойчивей.
Ее предсказание исполнилось как нельзя более быстро и верно. Еще на пиршестве Дарник заметил на себе пристальный взгляд липовского старосты Карнаша. Загадка разрешилась на утро, когда староста отозвал его в сторону и предложил ему остаться со своей дружиной в городище, мол, арсы ни за что не простят Липову поддержки короякцев и только с помощью дарникцев они смогут защитить себя.
Рыбью Кровь предложение Карнаша сильно озадачило, в воображении он уже видел свое торжественное возвращение в Корояк, а поскольку князь после такой победы не посмеет его тронуть, то на вырученные дирхемы можно будет расширить дворище, увеличить ватагу и, возможно, снарядить торговый караван куда-нибудь на юг.
Но староста был настойчив, он находил новые и новые доводы, почему Дарнику надо остаться в Липове, мол, воеводы в Корояке завистливы и ни за что не простят ему победы над Арсом. А у нас ты будешь не временным, а постоянным воеводой, станешь полным хозяином здешних лесов и рек, сможешь построить следующей весной ладьи и по Липе сам плавать к Сурожскому морю.
Главный советник Быстрян сразу поддержал это предложение, найдя в нем кучу дополнительных выгод. Липов как раз посреди между Корояком и Остёром и благодаря арсам не подчиняется ни тому, ни другому князю. И находясь здесь у полноводной Липы, они могут открыть свои торговые пути не только с севера на юг, но и с запада на восток, от Корояка до Итиля и брать хорошие торговые пошлины.
Мысль о новом наземном пути до Итиля привела Дарника в полный восторг, как отличный способ проявить себя не только в ратном деле, и когда остальные полусотские согласились остаться в гостеприимном и домовитом Липове, он загорелся еще больше. Сильно возражал один Куньша, говоря, что короякцы хотят лишь побыстрее вернуться к своим семьям. Но Рыбья Кровь и не собирался оставлять в Липове все войско.
Чтобы решить сколько и чего ему нужно, он первым делом внимательно осмотрел городище. Оно находилось в обширном, окруженном лесистыми холмами урочище на правом высоком берегу Липы. Вокруг лежали уже убранные поля и сенокосы. С юга к Липову примыкал большой сад с плодовыми деревьями и кустами. Основным пастбищем служил длинный с версту остров на реке, куда по небольшому мостку перегоняли стада коров, овец и лошадей. Все население городища составляли 50-60 больших семей, способных выставить до полутораста ополченцев. Невысокий дощатый забор вокруг городища объяснялся требованием арсов – те не хотели, чтобы Липов был слишком хорошо укреплен.
Все как следует прикинув, Дарник отправился рядиться со старостой об условиях пребывания своей дружины в городище. Спорили главным образом о ее количестве. Карнаш соглашался на сорок гридей, с добавлением ватаги Жураня (может даже двух ватаг), Дарник же настаивал на сотне гридей, и участием, если понадобится всех взрослых мужчин городища, мол, в Арсе осталось не меньше полутора сотен мечников, еще столько же вот-вот приплывут на десяти ладьях с юга. И что тогда?
– Мы вас не прокормим, – Карнаш был по-своему тоже прав. – Да и места в Липове на сто человек не хватит.
К обсуждению договора были подключены старейшины городища и полусотские дарникцев. Общими усилиями пришли к согласию, что гридей будет шестьдесят, а сорок липовских парней три дня в неделю тоже будут проходить с ними всю военную учебу. Жить дружина будет отдельно, построив свое войсковое дворище рядом с Липовым.
С выбором гридей затруднений не было – желающих остаться с удачливым воеводой оказалось в два раза больше, чем нужно.
– Прибудете следующей весной, найдем для вас дело, – обещал им Дарник.
Остающимся гридям он посоветовал отобрать себе наложниц из освобожденных пленниц, тем более, что пленницы из Остера не хотели отправляться в Корояк, надеясь из Липова скорее быть выкупленными своими родственниками. Староста Карнаш тут же заявил, что кормить их точно не будет. В ответ Шуша всех остерниц взяла под свое крыло, пообещав, что они прокормят себя собственным трудом.
Расставание с войском было слегка омрачено дележкой добычи между уезжающими короякцами. Пока раздавали дирхемы все было в порядке, но как только стали делить другие трофеи, простоватым ремесленникам почудилось, что их стараются надуть и обсчитать. Дарнику снова пришлось всех мирить, чтобы было по-честному.
Возглавить обратный поход поручалось Быстряну и Кривоносу с десятью гридями, с тем, чтобы через две недели Быстрян с гридями, наложницами и скарбом вернулся, а Кривонос сидел до весны в короякском дворище и ждал распоряжений.
– Но ты ведь не дашь арсам больше совершить набег на Корояк? – обеспокоенно вопрошал перед самым отъездом Куньша.
– Если вы меня наймете охранять Корояк, то не дам, если не наймете, то какое мне до вас будет дело, – насмешливо отвечал ему нынешний липовский воевода.
Так говорили и поступали древние русы, еще до прихода на их землю словен, и Дарник не видел причины, почему он не может точно так же торговать своим мечом. Бескорыстное геройство существует только в сказках, а если тебя кто-то ценит, то он должен выражать это в золоте и серебре, тогда все будет казаться ясным и справедливым.
В день отъезда короякского войска Рыбья Кровь выстроил его на опустевшем стане и объявил о награждении тридцати лучших ратников. Поименно подзывал их к себе и вручал медные медали-фалеры, которые успел-таки заказать еще в Корояке. Последним вызвал Куньшу, который уже стал волноваться, что до него очередь не дойдет. Каждого награжденного воины приветствовали радостными криками, выражая свое одобрение. Три награды достались конникам Жураня вместе с их вожаком, к полному восторгу и удовольствию всех присутствующих липовцев. Если Дарник и хотел заслужить всеобщий почет и уважение, то ничего лучше этого он придумать не мог.
Перед отправкой Рыбья Кровь вручил Быстряну список того, что тот должен привезти из Корояка в Липов, а Куньше – послание для князя Рогана о намерении воеводы Дарника открыть для Корояка свой собственный выход к Остеру, Итилю и Хазарскому морю. Написано послание было на ромейском языке, что наверняка поразит князя: откуда простолюдин знает ромейскую грамоту? Это озорство бесконечно веселило Дарника, все нереализованные мальчишеские проказы еще были при нем.
Пятьдесят гридей во главе с воеводой долго махали на прощание последним повозках уходящей колонны.
Правильное ли он принял решение или нет, оставаясь в Липове, Дарник не знал.
– Это будет посерьезней, чем воевать с арсами, – сочла нужным предупредить его тем же вечером Шуша.
– С чего ты взяла? – не поверил он.
– В мирной жизни, в отличие от ратной, все результаты всегда сомнительны, и всем будет казаться, что они разбираются в этом лучше тебя.
– А посмотрим! – любой вызов вызывал в нем как всегда особенный прилив сил и решений.
 

© Copyright: Евгений Таганов, 2021

Регистрационный номер №0489771

от 25 февраля 2021

[Скрыть] Регистрационный номер 0489771 выдан для произведения: ЧАСТЬ ВТОРАЯ 
1
            Прошел месяц, как Дарник со своей ватагой жил в Корояке в ожидании княжеского суда. Воевода Стержак, бывший в городе за князя, поначалу, правда, хотел посадить его в поруб-темницу, на что Дарник ответил, что явился добровольно и виноватым будет только после княжеского суда, а если воеводе не жалко погубить десять-пятнадцать своих гридей, то пусть попробует посадить. Стержак, несмотря на свой внушительный внешний вид, был трусоват, поэтому хмуро оглядев дюжину вооруженных молодцов, стоявших перед ним на княжеском дворе, и покосившись на своих неказистых мечников, которых князь из-за их ущербности не взял с собой в поход, счел за благо ограничиться изъятием пустой купеческой ладьи.
            На гостином дворе за постой с кормежкой заломили плату в одну векшу или четверть дирхема за ночь с человека. Прикинув в уме, Дарник пришел к выводу, что три месяца проживания будет стоить больше, чем отдельное дворище, и в тот же день, опустошив на две трети купеческую шкатулку, купил в посаде у разорившегося лабазника три больших сарая, обнесенных покосившимся тыном.
            Ватага встретила его покупку с недоумением: зачем, когда их всех наверняка приговорят, по меньшей мере, к изгнанию? Но юный вождь никого не слушал. Как до этого прижимисто расставался с каждой монетой, так теперь тратил их направо-налево, покупая всевозможные нужные в хозяйстве вещи. Его расчет был прост: в короткое время превратиться из бродяги-бойника в воина оседлого, чтобы князю пришлось избавлять Корояк не от пустого никчемного человека, а от крепкого хозяина, способного выставить ватагу умелых бойцов. Да и простое чутье подсказывало, что за отдельным забором он лучше сохранит свою ватагу, чем на любом гостином подворье в соседстве с чужими людьми.
С удовольствием приняли покупку дворища лишь Черна с Зорькой. Пока парни перетаскивали с ладьи свое и купеческое имущество, они уже захватили под вожацкое жилье лучший из трех сараев и поделили его занавесками на отдельные горницы. Помимо большой поварни, способной вместить всю ватагу, и клети для припасов и трофейного оружия не забыли и про две спаленки. Лесной любовный разгул как-то изжил сам себя, и каждой из девушек хотелось уже отдельного семейного счастья. Впрочем, Дарнику вскоре надоело запоминать, в какой именно спаленке он должен ночевать, и прочно заняв одну из них и выбросив из нее лишние женские штучки, он предоставил наложницам самим определять, кто должен с ним проводить ночь.
            В городе с его обширным посадом жили, в основном, ремесленники, купцы и княжеские гриди. Среди купцов выделялись богатые откупщики, имевшие поблизости от столицы собственные селища. Дарник удивлялся: как это так – иметь собственное селище с неродственными людьми? Оказалось, очень просто. Когда какое-либо селище два года не могло выплатить князю положенные подати, он это селище отдавал на откуп тому, кто брался с тех же угодий и теми же людьми обеспечить нужный доход. Случалось также, что в отдельных селищах после смерти старосты между его братьями и сынами начинался большой разлад, тогда жители сами просили у князя такого откупщика, который заодно помогал им потом в городской торговле.
Не меньший интерес у бежецкого отрока вызывали местные рабы и бездомники. Как ни странно, пленные составляли среди рабов самую малую часть, гораздо больше было обыкновенных изгоев, тех, кто сорвавшись со своих родовых мест, пришли в Корояк за лучшей долей и, не найдя ее, продали себя в частичное или полное холопство. Бездомниками называли тех, кто оставаясь свободным, кормился случайной работой, а то и попрошайничеством. Немало было среди них крепких парней, мечтающих о воинской славе, но почему-то никто не спешил нанимать их в качестве даже простого охранника.
Не сразу осознал Дарник, как ему повезло с его ватагой, ведь, будучи сам по себе, он непременно бы стал одним из таких бездомников, которые без пристойного занятия быстро утрачивали свой гонор и молодечество. Даже на городском ристалище, где в поединках мог участвовать любой желающий, и там без определенного заклада ты мог сразиться только раз, поставив на выигрыш свое оружие, которое, как правило, тут же переходило в руки более опытного и умелого противника.
Обилие бездомников и состоятельных купеческих сынков вело к процветанию в столице северного княжества азартных игр: от простого метания костей до всевозможных закладов в любых поединках. Причем на поединщиков-людей ставили достаточно мало – ведь тут мог быть тайный сговор бойцов между собой, зато на звериные травли заклады возрастали многократно. Стравливали волка с рысью, медведя с туром, но больше всего в ходу были собачьи травли. Никогда еще не приходилось Дарнику видеть таких огромных и быстрых псов, что могли в одиночку справиться с матерым волком или рысью.
Сам Дарник против любого игорного азарта имел стойкое противоядие –срабатывал его зарок «я не раб этого». Так же обстояло дело и с веселыми девками, всегда готовыми разделить компанию с любым щедрым парнем. Некоторые из них даже нравились Маланкиному сыну, однако собственный любовный опыт уже успел приучить его к мысли, что любовные игрища для женщин гораздо важней, чем для мужчин, поэтому еще вопрос: кто кому здесь должен платить. Хмельные меды и заморское вино тоже не прельщали его – слишком свежа была в памяти расправа на ладье, которой поплатилась за свое пристрастие ватага хлыновцев. Сдержанность вожака заметно влияла на остальных ватажников. Те, если и поддавались соблазнам, то старались делать так, чтобы Рыбья Кровь ничего не узнал.
Шкатулка купца после недельного пребывания в Корояке окончательно опустела, и Дарник вынужден был отправиться на городское ристалище. Победив дюжину местных молодцов во всех видах поединков и чуть пополнив ватажную казну, он дал возможность проявить себя и своим соратникам. С удовлетворением отмечал, как из каждых десяти закладов его поединщики выигрывали не меньше шести-семи, как в настоящего бойца превращается Меченый, как не дает никому подступиться к себе Борть, как все уверенней чувствуют себя против вооруженного противника Кривонос и Лисич, не говоря уже о необычайной бойцовой искушенности Быстряна.
Постоянные победы дарникцев на ристалище незаметно привели к дальнейшему пополнению ватаги. С десяток двадцатилетних парней-изгоев попросились в их ватагу. После некоторого испытания Рыбья Кровь отобрал из них шестерых и распределил по шести парам, превратив их в тройки – так обучать новичков было проще.
Теперь за обеденный стол одновременно садилось двадцать бойников, и трем девушкам справляться с домашним хозяйством стало заметно трудней. Послушав жалобы Черны и посоветовавшись с Быстряном, Дарник купил двух молодых рабынь для Кривоноса и Лисича. Меченый с Бортем, естественно, захотели и себе того же.
– Вам, молодым, достойней найти себе наложниц не на торжище, а на ратном поле, – осадил им вожак, и тростенцы не нашлись, что ему возразить.
Это тоже было одним из открытий, сделанных Дарником в Корояке: управлять ватагой на постое оказалось сложнее, чем в походе. На ладье они были в постоянном напряжении и все требовало согласованных действий, направляемых удачливой рукой вожака. В городе чувство опасности быстро притупилось, и пришлось по-иному выстраивать отношения с оказавшимися под его началом людьми, вместо коротких приказов пускаясь в объяснения и сталкиваясь с самыми неожиданными ситуациями.
То двое новичков подерутся между собой, то городская стража приведет проигравшего десять дирхемов гребца, то из клети исчезнет без следа мешок купеческого изюма. Во все надо было вникать, вынося свой вожацкий приговор. И делать это так, чтобы никто не заподозрил, что тебе не двадцать объявленных тобой лет, а всего пятнадцать. Здравый смысл и собственное понятие о справедливости служили ему единственным мерилом в его решениях. Когда кто-то ворчал, что в других ватагах поступают не так, он только усмехался и коротко бросал: «Иди в другую ватагу».
Так же мало приучился он считался и с порядками, царивщими за оградой его дворища. Город, в отличие от обычного селища, жил разобщенной жизнью – это Дарник заметил еще в Перегуде. Корояк же был в три раза больше Перегуда, значит, и разобщения тут было во столько же раз больше. Иногда, правда, можно было встретить компанию из восьми-десяти парней, явно родных и двоюродных братьев, но даже они не представляли собой реальное единство – старшие заботились о младших, и чрезмерная забота не позволяла им ввязываться в безоглядные драки. Ремесленники со своими подмастерьями и учениками, и купцы с возчиками и охранниками хорошо умели постоять за свои добро, но на забавы ради простого молодечества способны были слабо. Вот и выходило, что с утра до вечера во всем посаде стоял бранчливый ор всех со всеми, так и не переходивший во что-то серьезное. Победителем в таких стычках выходил самый языкастый, кто мог поцветистей и заковыристей обругать противника.
Быстрян, который раньше не раз бывал в Корояке, подтвердил наблюдение Дарника, сказав, что иногда меткое обвинение достается и самому князю, на что тот тоже не считает для себя зазорным ответить хлестким словом, а не ударом меча или кнута. Такой уж тут, в Корояке, обычай.
– У нас, в Бежети, если жена сильно ругает мужа, он не ищет более находчивых слов, а отвечает ей добрым тумаком.
– Здесь одними кулаками завоюешь только треть славы, а две трети надо добывать чем-то другим, – возразил Быстрян.
Природная ловкость позволяла Дарнику проходить сквозь самую густую толпу, никого при этом не задевая. Но однажды от столкновения с дюжим кожевником увернуться все же не удалось, тот сильно задел его плечом, а следом обругал, обвиняя в неуклюжести. Несколько зевак даже остановилось полюбоваться на их ссору. Дарник с каменным лицом дослушал все до конца, а потом молниеносно выбросил вперед правый кулак, и кожевник оказался на земле с разбитыми губами. Такое потом повторялось три или четыре раза, прежде чем в ремесленных и торговых рядах хорошо запомнили вспыльчивого молодого бойника и приучились обходить его стороной.
            Неподвластен он был и главному увлечению молодых короякцев – нарядной одежде. Здесь ей почему-то предавали непомерно большое значение. На тех, кто одет попроще и победней, взирали сверху вниз, а девушки порой даже откровенно пренебрежительно фыркали. Дарник же еще в Каменке на Сизом Лугу усвоил себе, что тот, кто слишком заботится о своей внешности, никогда не будет хорошим бойцом, потому и в Корояке смотрел на щеголей с откровенным презрением и своим подручным не позволял подобных излишеств.
            Однажды из-за этого в их ватаге произошел даже маленький бунт.
            – Почему мы должны ходить в обносках хуже всех? – возмущалась молодежь при молчаливой поддержке Быстряна и охотников. – Если ты тратишь все дирхемы на дворище, то почему не продать часть купеческих товаров и не одеться как все?
            – У вас наверно нет глаз и ума? – спокойно отвечал им Рыбья Кровь. – Неужели не понимаете, что здесь, в городе осталось одно отребье? Настоящие парни ушли с князем. Когда они вернутся, тогда мы и решим, на кого нам следует быть похожими.
            Ватажники молчали, сбитые с толку неожиданностью его довода. Но раз прозвучавшая претензия не давала покоя самому Дарнику, и через несколько дней он отправил Кривоноса поменять рулон купеческого шелка на двадцать рулонов короякского полотна. Из него он велел девушкам сшить длинные расстегивающиеся донизу рубахи-кафтаны. Когда рубахи были готовы, Дарник распорядился нанести на них вышивку трех видов: для себя, шестерых старших и дюжину младших напарников. С вышивками девушки управились за два дня. После чего вожак снова собрал бойников.
            – Какие бы одежды вы себе ни выменяли, всегда найдутся те, кто одет богаче. Поэтому лучше носить то, что другие не носят. Если один человек наденет эту вышитую рубаху, над ним будет потешаться весь город. Если их наденем мы все, то это станет лучшей одеждой Корояка, потому что в ней будут одеты самые лучшие бойцы города.
            – А как их носить на доспехи или под них? – спросил один из хлыновцев.
            – Только на доспехи. Чтобы твой противник никогда не знал и не видел, какие именно на тебе доспехи и думал, что ты весь в железе.
            Первый же выход в обновках за ворота дворища полностью оправдал расчет Дарника. Простая знаковая вышивка на рукавах и груди сразу превращала обычные рубахи в нарядную верхнюю одежду. Часть разодетых короякцев тут же бегом помчалась на торжище, узнать, откуда привезли партию такой непривычной и украшеной одежды.
            За исключением подобных незначительных забот жизнь в Корояке дарникской ватаги протекала вполне ровно и благополучно.
            С первыми лучами солнца все на их дворище приходило в движение. Две тройки подправляли тын свежими дубовыми бревнами, еще две превращали сараи в ладные жилые избы и строили конюшню для будущих коней, пятая и шестая тройки отправлялись в лес и на реку за съестной добычей. Сам Дарник в сопровождении Селезня регулярно посещал торговые и ремесленные ряды. Разглядывая там отдельные изящные вещицы, он поражался изощренному человеческому умению, и вместе с тем часто не мог взять в толк, для чего все это изощрение нужно. Объяснял его женской привередливостью: именно они требуют себе все новых и новых красивых безделушек. Вот он никогда не будет так стелиться ни перед одной женщиной, думал про себя Дарник и действительно не спешил покупать Черне и Зорьке украшения или благовония.
Особенно ему нравилось бывать на речной пристани, смотреть, как строятся купеческие ладьи, как подгоняются доски, как заливают специальным варом малейшие щели, как устанавливают мачту. Рано или поздно он непременно снарядит целую флотилию таких судов, давал себе слово Дарник, пригодных и к мирной торговле, и к военному налету.
Много нового узнал он и о воинских порядках Корояка. Прежние рассказы о многотысячных княжеских дружинах оказались полным вымыслом. Одну постоянную тысячу гридей имел только каган русов, остальные князья в силах были содержать от 300 до 600 воинов. Оплата везде была примерно одна и та же: по одной векше на рядового гридя в день, или 90 дирхемов в год, лишь каган в стольном Айдаре платил полторы векши. Десятские получали по 2-4 векши, сотские по 5-10. Рыбья Кровь легко подсчитал, что содержание одной сотни гридей обходится в 11-12 тысяч дирхемов в год. Про общее количество денег, поступающих в княжескую казну от податей и торговых пошлин ему доведаться не удалось, но понятно было, что дружина «проедает» их большую часть. Не удивительно, что самый мирный князь вынужден поэтому каждое лето отправляться за богатой добычей. В северных лесах поживиться было нечем, и острие военных походов неизменно поворачивало в южную сторону. Там лежала богатая Хазария, чьи каганы и тарханы давно наловчились использовать военную силу русов в своих интересах. Некогда хазарское войско совершало глубокие рейды на все четыре стороны, с тех пор Хазария и земли Русского каганата считала своей собственностью. Поэтому любой воинский отряд словен-русов легко получал у них грамоту на сбор податей в той или иной части их «обширной страны». Две трети собранных податей отсылались хазарам, одна треть доставалась самим сборщикам. Простое вроде бы дело, но хитрость заключалась в том, что почти всегда сборщикам податей приходилось встречаться с вооруженным отпором, который успешно ослаблял как дружины русов, так и дружины хазарских данников. Очевидная нелепость и несправедливость такого порядка никого не удивляла и не возмущала, напротив, вносила некую определенность и ясность в круговорот княжеской жизни.
Размышляя об этом, Дарник по-другому оценил слова матери о Смуге Везучем. Если раньше ее похвалы в сторону деда воспринимались как речи любящей отца дочери, то теперь они представились как рассказы о действительно большом человеке. Взять хотя бы ту же Засеку, за которой у бежечан возникало совсем иное чувство безопасности, чем у каменчан, не имеющих такой сплошной ограды. Или категорический запрет старосты на дорогие вещи в селище из нежелания привлекать внимание разбойников. А так нет ничего, кроме еды и простой одежды – нет и соблазна у посторонних людей.
Помимо хозяйственных работ на дворище каждое утро и каждый вечер все ватажники брали в руки оружие и до седьмого пота упражнялись с ним. И никто не смел отлынивать, потому что вожак сразу все замечал и тут же становился в пару против лодыря и мог изрядно его поколотить. В соответствии со способностями Дарник вскоре разделил бойников на щитников и лучников, с тем, чтобы они все время держались друг подле друга: щитник прикрывается щитом и копьем себя и стояшего сзади лучника, а тот из-за прикрытия спокойно посылает в цель стрелы и сулицы.
Для создания глухой непроницаемой стены круглые, овальные и каплевидные щиты подходили неважно, зато прямоугольные были в самый раз. Но объяснить это ватажникам оказалось так же трудно, как когда-то бежецким подросткам. Они полагали, что чем больше щит, тем он тяжелее и в настоящей рукопашной будет скорее мешать. Чтобы доказать обратное, Дарник сам изготовил нужный щит. Взял более тонкие дубовые дощечки, чем применялись для круглого щита, и наложил поперек них два десятка ребер жесткости из толстой каленой проволоки, а поверх ребер обтянул щит бычьей кожей, умбон сделал не круглым, а продолговатым, чтобы защитить от могучего удара двуручной секиры все предплечье, держащей щит руки. По длинному краю щита прикрепил двухвершковый стальной шип и сделал две небольшие выемки, куда для упора можно было вставить древко копья. По весу получилось, как круглый щит, зато защиты больше, а шип годился для дополнительного удара щитом, да и копье получалось держать еще и второй рукой.
После показа как можно действовать таким щитом хоть в строю, хоть в отдельном поединке, никого больше убеждать не пришлось, и через две недели у всех щитников появилось по два таких щита: основному и запасному. Дарник распорядился украсить их изображением золотой рыбы, дабы каждый мог видеть чей именно бойник перед ним.
Изменениям подверглось и другое оружие. Лепестковые копья вытеснили все остальные копья. Прежнее ухарство сражаться с непокрытой головой заменилось обязательным ношением стального, глубоко надвинутого шлема. На смену тяжелым секирам в качестве второго ударного оружия пришли легкие, пригодные к метанию топорики. Обычные охотничьи луки в полтора раза увеличили в размерах и теперь они мало чем уступали степным лукам в дальности стрельбы, правда, натягивать их приходилось с удвоенной силой. В полное вооружение лучников был включен также колчан с двумя сулицами.
            Но Дарник сильно ошибался, полагая, что созданная им упорядоченная бойницкая жизнь может надолго удовлетворить молодых, полных нерастраченных сил парней. Все чаще стали заходить разговоры, что коль скоро их все равно приговорят к изгнанию, то не лучше ли уже сейчас пуститься в путь, пока еще лето и можно до холодов построить себе отдельное селище в лесной глуши.    
            Опытный Быстрян, и тот признал:
            – Они будут только дуреть, если не направить их дурную силу в нужное русло.
                 
2
Лучшим применением вольных бойников считалось охранное сопровождение купеческих караванов-обозов. Но тут все «хлебные места» давно были поделены, и чужаков никто не хотел подпускать. Да и слава за дарникцами и их вожаком ходила неважная. К сожженному городищу и захваченной ладье молва добавила немало других «подвигов». Говорили о неком разбойном братстве в глубине верховых лесов, чьим передовым отрядом являются прибывшие молодцы, о намерении сего братства захватить Корояк и желании обложить торговый путь по Танаису своей особой данью. Усиленная боевая подготовка дарникцев за тыном дворища только подтверждала такие слухи.
Рыбья Кровь лишь усмехался, когда Черна с Зорькой приносили ему с торжища подобные новости. Проще всего было чуть ослабить поводья и стать такими, как все: больше бывать на людях, заводить с соседями дружбу, не пропускать городских развлечений. Но все это было бы унизительным заискиванием, считал Дарник. Если даже в Бежети он всегда вел себя по-своему, то почему должен что-то менять в себе здесь, в далекой княжеской столице?
И вот когда он уже стал прикидывать, а не податься ли в самом деле всей ватагой в другие места, в ворота дворища постучал посыльный от воеводы Стержака. Дарника с ватагой призывали выступить в поход против взбунтовавшегося городища Ивицы. Дарник был в восторге: значит, с его ватагой начали считаться, значит, его почти приняли на княжескую службу, значит, вот он, случай проявить свое ратное умение. Ватажники обрадовались не меньше его. Сразу закипела работа по сборам в дорогу. Оружие, продукты, всевозможные дорожные вещи. На дворище решили оставить, кроме женщин, двух гребцов, еще не полностью оправившихся от ран, и Селезня. Остальные восемнадцать бойников, включая самого вожака, готовились к выступлению. С собой брали и малую телегу с рабочей лошадкой, которая служила у них для подвоза бревен.
За суетой сборов как-то не очень обратили внимание, куда и зачем идут. Это выяснилось через два дня, когда воеводское войско из двух сотен ратников выступило за частокол посада. Гриди составляли в нем не больше четверти, остальных набрали из купеческой челяди и вольных бойников. Шли каждый своей ватагой. Дарникцам указали место в хвосте колонны, там, где стояло густое облако пыли. За ними, правда, шли еще две ватаги, поэтому обвинять кого-то в намеренном пренебрежении не приходилось.
Дарник сразу увидел свою ошибку – все вожаки, даже десятские пешцев и те ехали непременно верхом. Ничего, что потом они тоже встанут в общий пеший строй, зато на марше могут с важным видом скакать то вперед, то назад, якобы чтобы получать от воеводы нужные указания. Хорошо еще, что никто открыто не посмеивался над его, Дарника, безлошадностью. В конце концов у него ноги длинные, он и на них может спокойно обгонять общий строй. Но прошло несколько часов, и Рыбья Кровь почувствовал досаду уже от того, что никто к нему ни с чем не обращается.
Прислушиваясь к разговорам чужих ратников, он постепенно уяснил себе суть происходящего. Городище Ивица являлось главным поставщиком в Корояк лучших сыров и колбас и уже лет пять как было взято на откуп младшим братом Стержака Рохом. Все бы ладно, если бы Рох, как большинство откупщиков, должным образом управлял товарным обменом между Ивицей и Корояком. Он же умел лишь хорошо считать причитающееся ему, сплошь и рядом обманывая ивцев на поставках товаров из города. Кончилось тем, что городище собрало сход и порешило впредь обходиться без такого откупщика, нанять себе счетовода из города, и пусть тот ведет их дела как надо. Многие из ратников соглашались, что ивцы правы и будь в городе князь, он бы все решил в их пользу, Стержак же торопится действовать по-своему, чтобы защитить интересы своего брата. Но, говоря так, ни один челядинец или бойник не пытался осудить воеводу, а напротив, каждый опасался, что дело закончится одними переговорами, всем хотелось настоящей драки. Дарник их прыть не очень-то понимал: неужели сами не опасаются быть убитыми или изувеченными? Спросил Быстряна. Тот лишь ухмыльнулся:
– Ратникам о таком думать не положено.
Ивица от Корояка находилась в двадцати верстах, поэтому по хорошо наезженной дороге прибыли к городищу едва солнце перевалило за полдень. Прибыли и слегка оторопели от открывшейся картины.
Городище, стоявшее на берегу узкого и длинного версты на три озера, оказалось брошенным. Благоразумные ивцы не стали много мудрить со своей защитой, а просто разобрали все бревенчатые дома и ограду, переправили их на остров посреди озера и сложили себе там новое поселение. Плотничьи работы продолжались там и сейчас, но та часть островной ограды, что была обращена к карательному войску, уже стояла на месте, видимо, на случай, если ретивые короякцы попытаются подступиться к острову вплавь.
Даже самому неопытному челядинцу было очевидно, что той легкой взбучки беззащитному городищу, на которую все рассчитывали, явно не получится. Понимали это и вожаки ватаг во главе с воеводой, но делали вид, что хорошо знают, как можно справиться с бунтовщиками.
Из всего ополчения, пожалуй, только Дарник был само спокойствие. Раз его пригласили исполнять здесь чужую волю, он ее исполнит. И охотно готов поучиться у более опытных вожаков. Его безлошадность оказалась преимуществом – никто никуда его не звал и ничего ему не указывал, и можно было беспрепятственно все замечать и мотать на ус. Как разбивают большой военный стан, как выставляют сторожевые посты, как раскладывают личное оружие и военные припасы, как кто кому подчиняется, а если не подчиняется, то почему? Любопытно было и поведение противника. Ивцы занимались своими повседневными делами, словно не замечая нависшую над ними угрозу. Их долбленки как ни в чем не бывало скользили по всему озеру, стараясь лишь не приближаться к короякцам на лучный выстрел. Вечером стало еще смешней, когда увидели, как с противоположного берега озера пастухи загоняют в воду стадо коров, и те вплавь добираются до острова.
Воевода хотел направить на другой берег часть людей, чтобы те на утро воспрепятствовали таким вольготным плаваньям. Вожаки возразили: ратников и так недостаточно, чтобы делиться еще надвое, а ну как ивцы сами нападут на один из отрядов, второй ни за что не успеет к нему на помощь. Решили пока со вторым отрядом повременить и всеми силами заниматься строительством плотов.
Утром все опять были свидетелями отплывающих на пастбище коров. Срочно собрали полсотни конников и отправили их вдоль берега на противоположную сторону. Но ближний край озера оказался сильно заболочен и пока конники искали нужный объезд, ивцы преспокойно угнали стадо вглубь леса, заодно высадив в помощь пастухам на долбленках две дюжины лучников, которые тут же растворились в лесной чаще.
К обеду конники вернулись с десятью ранеными и тремя убитыми. Затея с наказанием Ивицы принимала нежелательный оборот. Тут кто-то из вожаков вспомнил о поджигателе городищ Дарнике. Стержак призвал его на совет вожаков и после разговоров с другими десятскими обронил как что-то маловажное:
– Говорят, ты с помощью особого камнемета сжег такое же городище?
Спроси он об этом еще накануне вечером, Дарник с готовностью предложил бы свои услуги. Но теперь настроение у молодого вожака было совсем не то.
– У меня не было никакого особого камнемета, только зажигательные стрелы, – глядя в глаза воеводе, ответил он.
Стержак нахмурил брови, но настаивать на своем не стал.
Весь следующий день шло усиленное строительство плотов и изготовление на них из веток больших щитов-укрытий от стрел.
Утром третьего дня двадцать плотов с полутора сотнями короякцев попытались приблизиться к городищу. На середине пути шесты не доставали до дна, их сменили весла и движение еще больше замедлилось. Возле острова их окружили быстрые долбленки ивицких лучников и открыли такую стрельбу, что ни о какой высадке думать не приходилось. С большим уроном флотилия плотов повернула назад, к берегу. Ватага Дарника в общем заплыве не участвовала, охраняла обоз – у пренебрежительного отношения тоже было свое преимущество.
После новой неудачи в стане короякцев воцарилось полное уныние. Отряды конников снова и снова отправлялись ловить пастухов с коровами, и однажды им действительно удалось пригнать полтора десятка коров и пленного пастуха. Большую часть дня ратники спали, играли в кости, допивали последние хмельные меды, ссорились и дрались между собой. Дарник не скрывал своего разочарования – вот она, выходит, какая служба у опытных воинов. Его ватага была единственным отрядом, который дважды в день выходил на соседний луг и усиленно занимался там боевыми поединками. Другие ратники над ними посмеивались:
– Учиться в бою надо, а не на детских игрищах.
На шестой день осады Рыбья Кровь проснулся перед самым рассветом. Какое-то непонятное беспокойство овладело всем его существом. Он вылез из шалаша и внимательно осмотрелся. Над озером и берегом снежным комом висел плотный туман, предвестник жаркого солнечного дня. Сторожа несли свою охранную службу, собаки лаяли, но непонятно было: на лесное зверье или на плывущие по озеру долбленки.
Следом за Дарником выбрался из шалаша и Быстрян.
– Самое время для налета, – позевывая, определил он. – Хазары именно его всегда и выбирают, не ждут как мы, чтобы настрой пришел и все видно было.
– А можно вообще нападать без настроя? – полюбопытствовал Дарник.
– Если вышел в поле, то настрой всегда должен быть.
– Ну так пошли, пободаемся?
– А пошли.
Они стали поднимать других ватажников и выводить их на сверхраннее боевое занятие. Повинуясь своей озабоченности, Дарник велел всем облачиться в доспехи. Так и пошли из стана, пошатываясь от зевоты, и едва не теряя щиты, топоры и сулицы.
Через два десятка шагов повозки стана исчезли в тумане, как будто их и не было. Прошли еще немного по короякской дороге и вдруг услышали позади воинственный вопль десятков людей. Потом еще один, сопровождаемый топотом копыт.
Все, сбившись в кучу, остановились и настороженно обернулись назад.
– Ну вот, дождались, – сердито сказал Быстрян.
Из стана доносились лязг оружия и вопли избиваемых людей.
Теперь и остальные ватажники поняли, в чем дело, заволновались и растерянно посмотрели на вожака. Быстрян глянул с тем же вопросом: что будем делать?
– В линию. Сомкнуть щиты. Приготовиться! – скомандовал Дарник, запоздало сожалея, что не всё оружие взяли с собой. – Луки и стрелы.
Ватажники привычно выстроились в две шеренги: в первой было десять щитников, во второй восемь лучников. В стане тем временем шла настоящая невидимая отсюда бойня. Наступать или стоять на месте – Дарник колебался. Вот из тумана выскочил бойник в одних портках с разбитой и окровавленной головой. Шарахнувшись от наставленных на него копий, он опрометью кинулся по дороге прочь. За ним появились еще трое короякцев с выпученными глазами, тоже в портках, но с мечами в руках, и помчались мимо ватаги следом за первым беглецом. Дальше бегущих короякцев уже трудно было сосчитать, многие были в крови, другие совершенно невредимые, и все они бежали прочь от напавших ивцев.
Один из новичков испуганно посмотрел им вслед.
– Туда гляди! – рявкнул Дарник, указывая в сторону стана.
Этот его непривычный рык привел в чувство и младших и старших.
Позади толпы бегущих показались конные ивцы, которые направо-налево лупили топорами и палицами бегущих короякцев.
– По лошадям стреляй! – закричал Рыбья Кровь.
Восемь стрел понеслись навстречу всадникам, потом еще и еще.
Самым страшным было, если бы лошади врезались в щитников, но этого не случилось. Раненые животные вставали на дыбы, падали или в последний момент сворачивали в сторону перед остриями выставленных копий. Никогда ни до, ни после не испытывал Дарник подобного цепенящего ужаса перед этой мгновенно возникающей из тумана и исчезающей опасностью. Спасала лишь собственная выучка. Тело действовало словно само по себе, оно не только снова и снова натягивало тетиву лука, но и умудрялось следить за окружающим. Два проскочивших мимо конника-ивца попытались атаковать ватагу со спины. Один получил стрелу от Дарника, второй успел ударить топором по луку, которым прикрылся Меченый, но тут же был убит стрелой Быстряна.
Возникло короткое затишье. Рыбья Кровь выскочил из-за прикрытия щитников и принялся ловить бегущих короякцев.
– Здесь стоять! – орал он им, за шиворот подтаскивая к лучникам.
Быстрян делал то же самое с другого края. С той же готовностью, что и бежали, короякцы послушно становились на указанное место.
– Вперед пошли! – скомандовал Дарник, и ватага медленно, сохраняя линию неприступных щитов двинулась к стану.
Туман понемногу редел. Через несколько шагов показались крайние повозки. Здесь побоище все еще продолжалось. Десяток короякцев, прижавшись спинами к двум телегам, отбивались от наседавших на них ивцев. Тех было в три раза больше, но это им скорее мешало.
Появление ватаги Дарника переключило внимание нападавших. Человек двадцать пеших ивцев устремились на нового противника. Все они были без доспехов, вооруженные только круглыми деревянными щитами, топорами и палицами.
– Сулицами бей! – приказал Дарник, и залп метательных копий буквально смел первую шеренгу неприятеля.
Дружный обстрел и неприступный ряд щитов и копий сделали свое дело. Ивцы так и не смогли сойтись в рукопашной, где бы они могли взять верх благодаря численному превосходству. Беспомощно размахивая топорами в сажени от дарникцев, они представляли собой отличные мишени, которые легко было поражать. Но откуда-то появлялись все новые подкрепления, поэтому исход сражения был не совсем ясен.
Неожиданно на помощь двум ватагам короякцев пришел третий отряд, собранный в лесу Стержаком. Ивцы дрогнули и стали беспорядочно отступать к берегу, к своим долбленкам. Короякцы с торжествующими воплями устремились за ними. В том числе и те, кто прятался за строем дарникцев.
– Стоять! – остановил своих бойников Дарник. – Лошадей ловите, – приказал он лучникам.
– А туда? – указал разгоряченный Борть в сторону долбленок.
– Не жадничай, пусть и другие проявят себя. – Дарник вложил в свои слова всю язвительность на какую был способен, но ее никто как следует не оценил.
Он внимательно осмотрел ватажников. Быстрян получил легкую рану в грудь от брошенного топора, да один из новичков Лисича «поймал» сулицу в мягкие ткани плеча.
Солнечные лучи прогнали последнюю туманную дымку, и поле битвы открылось во всей своей удручающей красе. Судя по количеству долбленок, на берег высадилось до полусотни ивцев, еще три десятка их конников ударили по стану вдоль берега. Из всех них уцелела лишь половина. У короякцев, впрочем, убитых оказалось в два раза больше. Не было ни одной ватаги, которая не понесла бы самые серьезные потери, поэтому дарникцы со своими двумя легкоранеными выглядели на общем фоне крайне вызывающе. Дарник не понимал этого, наоборот считал, что сейчас все будут его хвалить, как он здорово сохранил своих людей и спас всю короякскую рать от полного разгрома.
Как же он был удивлен, когда на совете уцелевших вожаков Стержак обвинил его в желании увести свою ватагу назад в Корояк, мол, в тумане они заблудились и просто пошли не в ту сторону, в какую намеревались. Нелепость такого вывода была настолько очевидной, что Дарник в первый момент даже не нашелся что сказать.
Все присутствующие напряженно ждали его оправданий.
– Если ты, воевода, ночью отойдешь по большой нужде в сторону Корояка, то это тоже будет считаться бегством домой?
Вожаки заулыбались, кто-то даже прыснул от смеха.
– Никто в такую рань не выводит воинов на боевые занятия, – гнул свое воевода.
– Наверно души убитых больше всего сейчас жалеют, что я их в такую рань тоже не вывел на боевые занятия, тогда бы они все были живы. Моя повозка с лошадью осталась в стане.
Стержак досадливо передернул плечами:
– Уж не хочешь ли ты сказать, что лучше всех знаешь, как захватить Ивицу?
– Знаю и могу.
Сказав это, Дарник обвел гордым взглядом присутствующих. В эту минуту он готов был управлять хоть всеми воинами княжества.
Вожаки молчали. От их прежнего высокомерного отношения к безусому юнцу не осталось и следа. Никто, конечно, не собирался передавать ему общее управление ратью, но брошенный им вызов каждый запомнил накрепко.
Между тем события у Ивицкого озера продолжали развиваться сами по себе, уже без чьего-либо управления. Первое изумление от пережитого страха прошло, и многие короякцы пребывали в полной растерянности: как быть дальше? От острова к берегу направилась долбленка с переговорщиками. Встречали их не насмешками, какими обычно приветствуют побежденную сторону, а угрюмым молчанием. Да и как было не помалкивать – из всех убитых ивцев кожаные доспехи имелись у пяти-шести человек, остальные были обыкновенными смердами, более привыкшими управляться с сохой и косой, чем с оружием. Так что насмешки подошли бы больше самим ивцам, сумевшим почти победить втрое превосходящее число обученных воинов. Переговоры касались возможности забрать и похоронить своих убитых.
И скоро два огромных погребальных костра, разделенные водной гладью возносили души погибших в потусторонние чертоги.
Во время сбора своих погибших и раненых сотоварищей хитрые ивцы сообщили сторожившим им короякцам, что хотят дать хорошую откупную виру на каждого из ратников, поэтому, когда начались новые переговоры, воеводе с вожаками уже невозможно было отказаться – весь стан хотел мира, дирхемов и возвращения домой. Каждому бойнику ивцы предложили по пять дирхемов, вожакам – по двадцать, Стержаку и его обиженному младшему брату по пятьдесят. Правда, во время выплаты выяснилось, что общего количества монет у ивцев не хватает, поэтому вожакам они могут дать лишь по десять дирхемов, а воеводе с братом – по тридцать. Стержак попробовал воспротивиться такому лукавству, но бойники зашумели, и сделка была совершена.
Дарник только посмеивался – уловка осажденных пришлась ему по вкусу. Его 17 бойников вместе с ним получили 95 дирхемов, едва ли не больше всех. Не бог весть какая плата, но ватажники радовались ей как малые дети медовым пряникам.
При выступлении войска в Корояк Рыбья Кровь, не дожидаясь команды, вывел свою ватагу в голову колонны. На возмущенный ропот вожаков и недовольство Стержака рассудительно заметил:
– У моих бойников самый лучший вид. Или вы хотите выставить вперед самых побитых и потрепанных?
В самом деле восемнадцать вышитых рубах-кафтанов и дюжина лепестковых копий, не говоря уже о десяти одинаковых «рыбных» щитах придавали его ватаге строгий и опрятный вид на фоне других ратников с разнообразным порой чересчур кичливым вооружением. Рядом с телегой и щитниками на четырех трофейных лошадях, правда, без седел гарцевали сам Дарник со своими старшими.
Так они и въехали в Корояк, где горожане уже были наслышаны о происшедшем. Особых восторгов никто из встречающих горожан не выражал, но боевой вид ватаги Дарника всем бросался в глаза.
 
3
            В городе теперь только и разговоров было о ватаге дарникцев, которая одна сохранила присутствие духа при нападении на короякский стан сотен (никак не меньше) «свирепых» ивцев. Везде Дарника узнавали и радушно приветствовали. Многие стремились просто подойти и поговорить с ним. Сначала это было даже приятно, и в ответ хотелось сказать что-то не менее любезное. Но потом он почувствовал, как этот чужой восторг и любование вынуждают его против собственной воли говорить и делать совсем не то, что бы ему хотелось. Вот оно, то испытание медными трубами, о которых он читал в свитках, не очень понимая, о чем идет речь. Надо было что-то срочно придумать, чтобы вернуться к прежнему отстраненному от всех состоянию.
            Просто избегать посторонних было как-то слабовато, и Дарник решил их самих отучить от излишней назойливости. Стал покупать все в долг и тянуть потом с оплатой, а всех самых достойных девушек посада принялся приглашать в свои наложницы, и называл трусами и слабаками чужих бойников, кто участвовал в осаде Ивицы. Такой подход быстро привел к желаемым результатам. Вскоре кругом заговорили о его непомерной спеси и хвастовстве. Все больше людей перестало с ним заговаривать и здороваться. И Рыбья Кровь вздохнул с облегчением.
Впрочем, на желающих вступить в его ватагу это никак не отразилось. Каждое утро у ворот их дворища собиралось двадцать, а то и тридцать молодых парней, жаждущих стать под их рыбное знамя. Среди них были как бездомники, так и отпрыски состоятельных семей. У дарникцев все они получили прозвище ополченцев.
Кормить такую ораву было накладно, да и на дворе места для них не хватало, поэтому Дарник придумал уводить их вместе с ватажниками за ограду посада, на дальнее Гусиное Поле, и устраивал там боевые занятия среди гусей и телят.
Быстрян шутливо посоветовал ему со всех ополченцев брать отдельную плату, зачем, мол, даром учить их для чужих ватаг. Выслушав его, Маланкин сын поступил по-своему: приставил к ополченцам в качестве учителей всех бойников. И опять угодил в яблочко – уча других, учусь сам – ватажникам их новое положение пришлось по душе, и то, что еще вчера им было в тягость, вдруг предстало совсем иначе, когда они сами принялись командовать собственными учениками. Дарнику оставалось лишь наблюдать со стороны и время от времени поправлять зарвавшихся «учителей».
Поход в Ивицу заставил его многое переосмыслить. Отметил, что никто не ожидал от Стержака и его помощников большой личной доблести, важнее было услышать от них верное распоряжение или точное предвидение намерений противника, или, на худой конец, хорошее ободряющее слово, придающее дополнительные силы. Значит, то же самое требуется и от него для своих ватажников. И если он собирается быть хорошим воеводой, то должен сам поменьше вступать в единоборства, а больше действовать доходчивой убедительной речью.
            Полученный опыт в виде выскакивающих из тумана конных и пеших воинов изменил и его представление о ратном сражении: оказывается, можно не только чинно выстраиваться друг перед другом и дожидаться, пока достроится противник, но нападать без соблюдения какого-либо ритуала. И большая часть боевых упражнений на Гусином Поле отныне была направлена именно на быстроту действий: раз – и прямая линия щитников выгибается в полукольцо, два – один ряд превращается в два, три – первый ряд встает на одно колено и упирает копья в землю, а второй подымает щиты над ними, четыре – щитники разворачиваются боком и из-за их спин выскакивают на вылазку лучники с мечами и топорами, пять – лучники, прекратив рукопашную, возвращаются под защиту щитов. Большое количество новичков только способствовало этим придумкам Дарника. Никто из ватажников не возражал, бой у Ивицы убедительно показал пользу приобретенных навыков, да и собственное послушание в присутствии ополченцев выглядело как знак тайного знания воинской премудрости.
            Перемены коснулись и вооружения. Для щитников лепестковые копья оказались не нужны, их сменили рогатины с длинным игольчатым наконечником. Лучникам в тяжелых доспехах было не очень сподручно, и они сменили их на кожаные безрукавки со вшитыми железными пластинами. Обретение маленькой конной группы заставило задуматься и об ее снаряжении. Прямоугольный щит с острыми углами мог ранить коня, поэтому для конников был выбран небольшой щит овальной формы. А безрукавка для них была превращена в длинный кафтан, полы которого со стальными пластинами закрывали ноги всадника.
            Наладив на Гусином Поле нужный порядок, Дарник все чаще оставлял командовать вместо себя Быстряна, а сам приступил к осуществлению своей бежецкой мечты о боевой колеснице и камнемете. Была куплена широкая двуколка с большими колесами, по весу равная однолошадной телеге. В Корояке уже применялись колеса не из сплошных досок, а с прочными дубовыми спицами. Одному из тележников Дарник заказал сделать два таких колеса. Двуколка, став в два раза легче, сразу приобрела нужную подвижность и разворотливость. С двумя хорошими упряжными лошадьми ее скорость мало чем уступала скачущему всаднику.
Первые испытания колесницы на Гусином Поле выявили ее сильные и слабые стороны. Да, стоя на высоком дощатом настиле, два лучника возвышались над любым всадником и могли вести более прицельную и быструю стрельбу, чем конный лучник, но и сами представляли собой прекрасную мишень. Для их защиты по краям настила пришлось установить высокое дощатое ограждение, отчего двуколка приобрела довольно уродливый вид. Но такое уродство смущало Маланкиного сына меньше всего, главное, чтобы было безопасно.
С камнеметом на треноге тоже пришлось изрядно повозиться. Лучные рога так и пытались выскочить из ложа, не выдержав натяжения. Снова и снова приходилось их укреплять и получился крайне неприглядный наворот веревок и сухожилий, тем не менее двадцать-тридцать выстрелов они в конце концов выдерживать стали.
            Ватажники смотрели на его возню с колесницей и камнеметом с большим недоверием, считая их полезность на ратном поле весьма низкой. Один лишь Меченый сразу увлекся ими и даже попытался еще что-то улучшить. Для возницы придумал снизу ступеньку, чтобы, упираясь в нее ногами, тот имел твердую опору и не мешал лучникам. Именно ему принадлежала идея совместить колесницу с камнеметом. Рыбья Кровь и сам думал об этом, только не знал, как можно его укрепить камнемет на столь малой площадке, где едва хватало места для двух стрелков и возницы. Не особо мудрствуя, Меченый предложил установить камнемет на низкой опоре у заднего бортика.
            – Но ведь нельзя будет стрелять вперед, а только назад, – недоумевал Дарник.
            – Ну и что? Двуколка может развернуться в любую сторону, стоя на месте, – ответил тростенец. – Зато и отступать отстреливаясь будет удобней.
            В самом деле, лихо подъехав к любому месту, можно было одними поводьями развернуть двуколку в противоположную сторону. Оставалось только надеяться, что глуповатый противник не свернет, а будет упрямо лезть прямо под выстрелы камнемета. 
            Опробование камнемета Дарник с Меченым и Селезнем проводили вдали от посторонних глаз. Стрельба мелкими камнями («яблоками»), увесистой каменной «репой» или тремя стрелами привели Меченого с Селезнем в полный восторг. Но главное преимущество камнемета выявилось при стрельбе «орехами» – двумя десятками железных шариков величиной с лесной орех. На дальнем расстоянии орехи и были орехами, потарабанили по мишени и все, зато при выстреле с трех саженей толстые доски мишени тут же превратились в решето. Дарник даже поежился, живо представив себе, как трех вооруженных бойников, стоящих вместо мишени, эти шарики пронизывают насквозь со всеми их щитами и бронями. Было что-то невероятное в том, что такое грозное оружие вот так просто попало в руки его ватаги, словно он бросил вызов самому богу войны, невзначай открыв одну из его сокровенных тайн. Первым побуждением было даже уничтожить и камнемет, и колесницу, выбросить подальше все «орехи» и вернуться к привычному оружию, но, взглянув на сияющее лицо Меченого, Дарник понял, что злой дух выпущен и назад его уже ни в какой погреб не загонишь. Оставалось надеяться, что новшество останется долго никем не замеченным, ведь не стали же перенимать его ухватки бежецкие братья, не пользуются всем оружейным изобилием, что продается на городском торжище и местные гриди, так почему кто-то захочет повторить его колесницу?
Быстрян, когда он поделился с ним своими опасениями, охотно объяснил, почему никто не стремится перенимать лучшее вооружение:
– Во всяком оружии сидит дух смерти, и если ты захочешь поменять оружие, то этот дух смерти может обидеться и наказать тебя. Вот у ромеев есть жидкий огонь, но никто не доискивается, как бы им овладеть. Сражаются тем, чем сражались и побеждали твои предки.
– А я доискиваюсь, и жидкий огонь тоже взял бы, – возражал Рыбья Кровь.
– Это потому что тебя еще жареный петух не клюнул, как следует. Первое серьезное ранение и ты станешь таким же суеверным как все, – строго произнес рус.
Дарник только усмехнулся про себя: что эти старики могут понимать, я не раб своей судьбы, а ее хозяин, как хочу, так и поверну свою жизнь и свое ратное счастье. По утрам он теперь просыпался с улыбкой на лице. Казалось, исполнялось его собственное недавнее пророчество о сильной и яркой жизни, которая всегда будет лучше любой другой. Две ласковые и веселые девушки подносили таз для умывания и чашку со свежим квасом. В сенях уже ждали Селезень и хлыновец Терех, готовые бегом выполнять любые поручения. Первым в вожацкий дом являлся начальник ночной стражи, сообщить о происшествиях за ночь на дворище и в посаде. Потом приходили остальные старшие. За едой кто-то обязательно рассказывал что-нибудь смешное про своих младших напарников, и день начинался с хорошего громкого смеха. Еще не выйдя во двор, Дарник уже знал, что непременно что-то совершит в этот день полезное и важное. Так оно и случалось. Три человеческих развития, о которых говорил Тимолай, дружно шли у него рука об руку. Чуть подумав о себе, он легко переходил на людей ближних – свою ватагу, мысленно увидев каждого бойника и решить, как их всех следует направить, затем возникали люди дальние – ополченцы и знакомые ремесленники, с которыми надлежало тоже что-то определить и сделать. 
Поэтому, выйдя из дома, он тут же начинал четко и целенаправленно действовать. И не давая себе ни минуты покоя, тем самым получал право не давать покоя другим. Но если бы кто решил, что их вожак чересчур много трудится и устает, он бы очень сильно ошибся. Уставать можно, лишь работая по принуждению, а когда так, как он, в полную свою волю, то и не было особой усталости. Наоборот ощущение редкой полноты жизни переполняло Дарника, он чувствовал себя в нужном месте в нужное время занятым делом, которое полностью соответствовала его силам и желаниям.
Все это продолжалось до тех пор, пока однажды на Гусиное Поле не пожаловал известный торговец льном и воском Заграй и не предложил дарникцам наняться к нему в охранники торгового обоза. Совсем недавно Рыбья Кровь только об этом и мечтал, но сейчас не сильно этому обрадовался.
            – Я должен ждать княжеского суда, – попытался он отвертеться.
            – Князь вернется с первым снегом. Ты еще не один раз успеешь съездить в охранении. Или заробел?
            – Стержак не согласится.
            – С воеводой я сам говорить буду. Платой тоже не обижу. Вечером приходи, потолкуем.
            Заграй пришпорил коня и потрусил прочь, Дарник задумчиво смотрел ему вслед. Подошел Быстрян.
            – Что он хотел?
            – Зовет в охранение своему обозу.
            – Дело видно не простое, иначе бы он к тебе не пришел.
            Вечером они с Быстряном отправились к Заграю выяснять условия поездки. Купец выставил хорошее угощение и позвал к столу десятского своих охранников одноухого Лопату. Тот смотрел бирюком и сразу не понравился Дарнику.
            Купцу требовалось отправить двадцать две подводы с воском и льном на торжище в Гребень, столицу южного княжества. Обычный путь по Танаису, а потом вверх по Малому Танаису до Гребня был закрыт. По какой-то причине товары Заграя не могли пройти мимо пограничного хазарского Туруса, там их обязательно задержали бы сборщики пошлин, поэтому приходилось выбирать наземный путь.
            В дополнение к своим десяти охранникам нужны были еще десять бойников Дарника. Распоряжаться обозом поручалось Лопате.
            – Он будет командовать в Гребне, а в дороге только я, – без малейшего смущения выдвинул свое условие Рыбья Кровь.
            – Ты же не знаешь ни пути, ни мест ночевок, ни степных людей и их обычаев, – заметил Заграй.
            – Для этого нужен проводник, а не воевода.
            Купец слегка призадумался.
            – Не переживай, малый свое дело знает, – заверил Заграя Быстрян.
            – Мои охранники слушаются только Лопату, – все еще сомневался купец.
            – Хотел бы я посмотреть, как они не будут слушаться Дарника, – ухмыльнулся рус.
            – Я обычно одного человека в самом начале повешу, остальные тут же начинают все понимать, – с серьезным видом сказал молодой вожак.
            Быстрян от души расхохотался. Заграй озадаченно переглянулся со своим десятским. Дарник выдержал равнодушную паузу, хотя его так и подмывало сказать что-нибудь веское и убедительное.
            – Хорошо, будь по-вашему, – согласился наконец купец.
            С собой Дарник решил взять тройки Кривоноса, Меченого и Бортя, остальные три вместе с девушками под командой не оправившегося еще от раны Быстряна оставались заниматься прежними делами на дворище. Селезень слезно просился ехать тоже, и Дарник уступил, оставив Быстряну Тереха. По настоянию Меченого с собой брали еще и колесницу – нечего было ее оставлять без должного присмотра. Меченый установил над ней полотняный навес и укрыл мешковиной камнемет, и теперь она мало чем отличалась от других крытых повозок.
И вот настал день выезда. С третьими петухами, когда солнце еще не поднялось над кронами деревьев, купеческий обоз выехал из посадских ворот Корояка и по хорошо наезженной дороге двинулся в южную сторону, постепенно удаляясь от загибающегося на восток русла Танаиса.
Десять купеческих молодцов, все в стеганых доспехах и шлемах, при мечах, копьях и щитах, выглядели бывалыми воинами и свысока смотрели на дарникскую молодежь. Те, в самом деле, выглядели не так впечатляюще, все защитное железо было на них предусмотрительно спрятано под расшитыми рубахами, даже на железные шлемы и наручи были надеты чехлы из заячьих и беличьих шкур мехом наружу. Из оружия у каждого из дарникцев было по две сулицы, клевцы и рогатины. У щитников еще большие щиты, у лучников луки с полными колчанами бронебойных игольчатых стрел. Походные припасы и провиант были сложены на одну из купеческих подвод, грузить их на колесницу Меченый отказался, дабы она в любой момент была готова к бою.
            Для пущей маскировки колесницу поместили в середине колонны, возле нее с двух сторон гуськом вышагивали тройки Кривоноса и Бортя. Лопата отрядил четверых пеших охранников в хвост обоза, а шестерых держал при себе у головной повозки. Верхом ехало лишь пятеро: сам Лопата с двумя охранниками и Дарник с Селезнем.
            Не успела их колонна отойти от города на полверсты, как к ним присоединилось еще пять подвод мелких торговцев, которые специально поджидали такую оказию, чтобы ехать вместе. Лопата был недоволен дополнительными нахлебниками, а Дарник, напротив, только рад. Как и в их обозе, каждую из повозок, помимо возницы, сопровождал вооруженный охранник. Таким образом, под началом Рыбьей Крови образовался хорошо вооруженный отряд в двадцать семь человек. 
                 
4
            Выступивший в путь торговый караван мало чем отличался от военной колонны на Ивицу, и Дарник легко мог представить себе, что это его первый самостоятельный военный поход. То, что рядом изображал из себя главного воеводу Лопата, скорее забавляло, чем раздражало его. После того, как он утер нос Стержаку при отходе из Ивицы, какой-то купеческий десятский не казался ему серьезным соперником. Любопытно лишь было, как именно он наведет в своем новом «войске» нужный порядок.
Кругом лежали хлебные поля и пастбища, на рысях проезжали короякские дозоры, время от времени попадались многолюдные селища и просто работавшие на полях смерды, и разбойного нападения пока, по-видимому, можно было не опасаться. Ходко катились подводы, бодро вышагивали бойники, особое веселье царило возле одной из примкнувшей к ним повозки, на которой везли на продажу семерых рабов: четверых мужиков и трех молодых женщин.
Из обрывков разговоров вскоре выяснилось, что это были отчаянные бездельники и проходимцы: всячески отлынивали от любой работы и воровали у хозяев мелкие вещи. Глупые и беззаботные, они относились к своей поездке как к приятному развлечению, нисколько не сомневаясь, что у иноплеменных владельцев будут вести себя точно так же, как в Корояке. Поначалу Дарник посчитал, что они больше притворяются, а на самом деле ненавидят и своего теперешнего хозяина, и его, Дарника, за то, что он не хочет освободить их, а напротив везет на тяжелую рабскую долю. Был готов даже, если последует малейшая просьба, тут же хоть силой да освободить их, или на худой конец пожертвовать частью выданного ему Заграем задатка для их выкупа. Решив так, он немного успокоился и стал думать, как укротить стражников Лопаты. Подъехав к Меченому, сидевшему в колеснице, поручил ему вырезать тринадцать одинаковых палок.
            – Зачем тринадцать? – спросил тот.
            – Три для меня, тебя и Бортя.
            – Ага, – догадался и просиял Меченый.
            Проехав первые двадцать верст, караван остановился на дневку, переждать полуденную жару. Особо придумывать ничего не надо было, потому что рядом с дорогой имелся большой, сильно вытоптанный пустырь, много раз используемый для стоянки другими торговыми караванами. Составили в круг повозки, перекусили захваченным с собой вареным мясом, выставили охрану и завалились спать. Распоряжался по-прежнему Лопата, Дарник ему не мешал, даже когда тот назначил дозорных из его бойников.
Пустив стреноженного коня пастись с упряжными лошадьми, Рыбья Кровь раз за разом обходил составленное из повозок укрепление и как всегда делал полезные для себя выводы. Их стан из почти тридцати повозок и более полусотни человек сильно отличался от прежнего стана дарникцев из дюжины ватажников и трех шалашей. Там Дарнику удавалось всех бойников держать, даже не видя их, под своим неусыпным наблюдением, здесь же он постоянно терял нить такого наблюдения, плохо представляя, что происходит в разных концах небольшого, в общем-то, стана. А как будет, когда под его началом окажется сто или тысяча человек? Значит, надо иметь везде надежных вожаков. А сами повозки, доверху нагруженные товарами? Они препятствие и для нападения, и для обороны. Но если один бок повозок снабдить высоким, сбитым из досок бортом, – то вот она, самая настоящая крепость на колесах, ничем не хуже любого бревенчатого тына. Промежутки между повозок заполнить колесницами с камнеметами и можно без помех крушить противника с дальнего расстояния, как тогда Хлын из-за прикрытия реки. Помешать может только излишняя теснота. Сейчас у них на повозку по два человека и две лошади и места хватает, а для десяти бойников на повозку, да еще с верховыми лошадьми внутри такого круга будет не повернуться. Вот и под Ивицей круг из повозок у них был разомкнут, что позволило ивцам беспрепятственно ворваться в него.
Его размышления были прерваны тревогой, поднятой дозорными и сторожевыми псами. С юга на дороге показалось облако пыли и послышался топот сотен коней, то ли князь с войском возвращается, то ли налет степняков. И охранники, и возничие, похватав оружие, сбились в кучу. Рыбья Кровь, как будто всю жизнь только этим и занимался, приказал Меченому развернуть в сторону облака пыли колесницу с камнеметом, остальным взять щиты, надеть шлемы и выстроиться в два ряда перед повозками. Один из купеческих стражников не спешил повиноваться, вопросительно глядя на обеспокоенного и не знающего как поступить Лопату.
– Ну!? – рявкнул Дарник, пинком ноги едва не сбив стражника с ног.
Все лопатники сразу зашевелились в два раза быстрей и кое-как построились.
– Может лучше за повозками? – усомнился Лопата.
– За повозки всегда успеем, – отрезал Дарник и так посмотрел на него, что Лопата счел за благо не возражать.
Вскоре из облака пыли показались два всадника. Кожаные доспехи, меховые шапки, кистени для защиты от волков.
Позади за всадниками стал виден большой табун лошадей.
– Похоже, на продажу лошадей гонят, – определил с облегчением Лопата.
Два передних всадника остановились, внимательно оглядели купеческий стан, переговорили между собой, после чего один направился к короякцам, а второй – к своим табунщикам.
Дарник с Лопатой вышли навстречу к всаднику. Это был молодой купец-бродник со строгим, почти суровым усатым лицом. После обмена приветствиями, Рыбья Кровь пригласил его отведать хмельного меда.
Табунщики между тем подогнали свой табун и пустили его пастись рядом с дарникским станом. В табуне на пятьдесят-шестьдесят голов небольших косматых степных лошадок ярко выделялись три аргамака. Дарник относился к лошадям без особого поклонения, но и у него глаза загорелись при виде высоких поджарых остромордых скакунов.
Купец-бродник, выпив меда и порасспросив, почем нынче кони в Корояке, неожиданно поинтересовался, играют ли у них в городе в фигуры. Лопата ответил, что не играют. Дарник из слов купца понял, что речь идет о ромейском затрикии и сказал, что умеет играть в эту игру. Купец сразу оживился и приказал своему человеку принести фигуры. Долго обсуждали, что поставить в заклад. Рыбья Кровь сразу указал на одного из аргамаков, и спорили лишь о его достойной цене. Сошлись в конце концов на доспехах, верховой лошади с седлом и парных мечах самого Дарника.
Посмотреть игру собрались и короякцы, и табунщики. Смысл игры мало кто понимал, но снятые с игрового поля фигуры говорили сами за себя. Купец под одобрительные возгласы своих людей снимал фигур больше и был момент, когда Рыбья Кровь с ужасом осознал, что может проиграть. Без лошади, без оружия – это был бы конец всему его верховодству. Тогда только втихаря покинуть стан и бежать от позора куда подальше. Но тут противник прозевал нападение на свою главную фигуру. Все застыли в недоумении, не понимая, почему купец-бродник так вдруг изменился в лице.
Вскочив на ноги, купец отдал распоряжение на хазарском языке. К Дарнику подвели выбранного им аргамака. После чего бродники быстро собрались и тронулись по дороге в сторону Корояка.
Наверно, победи в поединке Маланкин сын за раз десятерых противников, и то это не произвело бы на окружающих такого впечатления, как его выигрыш в фигуры. Особенно потрясены были лопатники, они-то хорошо знали цену редкого коня. Лопата, тот вообще прямо окаменел от досады и зависти, ведь помимо самого аргамака Дарник очень наглядно показал и свое умственное превосходство.
Однако, едва тронулись в путь, выяснилось, что обретение нового скакуна принесло больше забот, чем удовольствия. Если на прежнем спокойном мерине Дарник просто забывал, что находится в седле, то теперь ему каждое мгновение приходилось помнить, что сидит на спине сильного своенравного животного, которое нужно постоянно обуздывать. В малых дозах это было даже приятно, но к исходу дня изрядно вымотало молодого вожака. Несколько раз он пускал аргамака во весь опор вокруг обоза, надеясь, как следует его утомить. Но тот, хоть и был весь в мыле, вел себя как слегка размявшийся гонец, способный пробежать в десять раз большее расстояние. Зато и Дарник про себя понял, что никогда ему не стать отменным наездником – ходить по земле всегда приятней и сподручней.
На ночевку караван расположился возле небольшого городища на берегу маленькой речки. У Меченого готовы были уже тринадцать одинаковых палок, но, посмотрев на утомленных сорокаверстным переходом охранников, Дарник отменил вечерние боевые занятия, о чем потом сильно пожалел. Подкрепившись обильным ужином, свободные от дозора охранники преспокойно удалились в городище попить там хмельных напитков и полюбезничать с тамошними вдовушками. С ними ушел и Лопата, якобы поговорить с местным старостой. Своих бойников Дарник никуда, разумеется, не пустил, заставив до темна заниматься метанием сулиц и топоров.
– А как же те? – спросил о лопатниках один из младших ватажников.
– Они знают как, – Рыбья Кровь кивнул на Меченого и Бортя.
Тростенцы лишь заговорщицки ухмылялись, давая понять, что ушедшим в городище охранникам завидовать не стоит. 
Ночь прошла без происшествий. На утро вчерашние «гулены» поднимались и приходили в чуство с большим трудом. Дарник для виду провел несколько упражнений со своими людьми, а затем всем десятерым лопатникам вручил по палке. Те ни в какую не хотели заниматься подобными глупостями, поэтому Рыбья Кровь вместе с Меченым и Бортем просто набросились на них со своими палками. Охранникам ничего не оставалось как защищаться. Стоявшие вокруг ватажники и чужие возницы хохотали как сумасшедшие, наблюдая как трое задают жару десятерым. К счастью все обошлось только синяками и шишками.
Лопата криво усмехался, глядя на избиение своих великовозрастных младенцев.
– Если по твоей вине мы задержимся хоть на один день, Заграй отыграется на тебе при конечном расчете, – предупредил он Дарника.
– Если кто-нибудь покинет лагерь без моего разрешения, я отыграюсь на нем немедленно, – в тон ему ответил Маланкин сын, чтобы всем было слышно.
Ни у кого не оставалось сомнений, что именно так оно и будет, поэтому разворачивались в походную колонну без прежнего смеха и шуток. Дарник чувствовал, что малость перегнул, но отступать не собирался. С этого утра бразды правления караваном прочно перешли в его руки. При приближении лихого вожака затихали даже развеселые рабы, чутьем понимая, что с ними он и слов тратить не будет, а сразу перетянет плетью. Аргамак и тот словно смирился со своим не очень ловким всадником.
Из городища к ним присоединился пеший попутчик, длиннобородый молодой парень в черном балахоне, похожем на женское платье. Это был один из многочисленных проповедников Христа. Дарник видел таких в Корояке и относился к ним с полным равнодушием. Посвящать себя целиком богам и духам – в этом для него было что-то крайне несерьезное и не мужское.
И вот теперь один из таких проповедников вышагивал рядом с тройкой Кривоноса и все говорил и говорил о своем. Ватажники слушали его насмешливо и пытались задавать язвительные вопросы. На все из них у длиннобородого находился заранее заготовленный ответ.
Несколько раз он пробовал зацепить своими словами и оказавшегося поблизости Дарника, но тот словно мимо пустого места проезжал дальше. Однако на дневке за полуденной едой уклониться не получилось. Проповедник намеренно присел со своей миской возле обедающего Дарника и принялся излагать свои доводы якобы Селезню, примостившемуся как всегда у ног вожака. Когда речь в очередной раз зашла о том, что Христос сильней и могущественней любых громовержцев и солнцеповелителей, Рыбья Кровь не выдержал:
– Правильно ли я понял, что твой Христос полностью управляет всем на свете? – спросил он.
– И управляет, и ведает всем на свете, – обрадовано ответил проповедник.
Но Дарник прошел хорошую разговорную школу с Вочилой и Тимолаем, поэтому уже сам умел расставлять словесные ловушки.
– Значит, когда несколько дней подряд идет сильный ливень, он знает и управляет каждой каплей этого дождя?
– Конечно! – длиннобородый победно оглядел всех вокруг, полагая изумить их всемогуществом своего Христа.
Дарник кончил есть и отдал миску Селезню.
– Бог, который занимается такими мелочами, может вызывать только презрение, – безразличным тоном заметил он, вскочил в седло и поскакал прочь.
Двадцать человек проводили его изумленными взглядами. А Рыбья Кровь, дав полную волю своему скакуну, принялся на зависть всем носиться вдоль колонны, даже не прикидываясь, что в этом есть какая-либо нужда – он вдруг понял, как избавиться от тесноты в боевом повозочном стане. Надо защитные борта у повозок делать съемными, чтобы внешний борт оставался на повозке, а второй, внутренний, устанавливать между повозками, тогда оборонительный круг станет в два раза шире.
Чуть позже его догнал Селезень, которого переполняло желание что-то спросить.
– Ну? – разрешил Дарник.
– Скажи, а почему ты вот так ничего на свете не боишься? – робко произнес он.
Дарник едва не расхохотался ему в лицо – это он-то ничего не боится?! Но подросток выглядел не на шутку взволнованным, насмешка его наверняка бы и обидела, и оскорбила.
– У твоей матери сколько вместе с тобой было детей?
– Со мной? Девять, – с недоумением ответил верный оруженосец.
– А я был один, и у меня было две матери. Они и сейчас каждую минуту молятся за меня. Поэтому и не страшно.
И только ответив, Дарник с удивлением подумал, что так, в общем-то, все и есть на самом деле.
 
5
Путешествие, между тем, шло своим чередом. С каждым днем редел окружающий лес, а сами деревья становились чуть ниже, все больше появлялось проплешин в выгоревшей на солнце траве, ручьи и речушки были все мельче. Первое волнение улеглось, и все короякцы постепенно втянулись в заданный ритм движения: двадцать верст – дневка, еще двадцать верст – ночевка. На ночевку они, как правило, попадали к какому-нибудь селению, или на уже подготовленное место с утоптанной травой, водопоем, недогоревшими дровами и остовами покинутых шалашей. Это было как знак: останавливайся и отдыхай.
Из разговора опытных охранников Дарник понял, что идущие на юг караваны редко кто грабит. Кому нужны избыточные воск, меха и лен там, где они и так дешевы, зато на обратном пути, когда повезут чужеземные товары – тут нужен глаз да глаз. Поэтому пока не слишком стереглись, да и пять сторожевых псов тоже облегчало задачу как дневных, так и ночных дозорных – только полеживай и слушай, что собаки учуют.
Идти в полном вооружении целый день по жаре оказалась непосильным делом и вскоре тяжелые щиты, шлемы, копья с сулицами ехали уже на повозках, а бойники вышагивали в одних защитных безрукавках. Рыбья Кровь хмурился, но пока не возражал – лес все больше отступал в сторону и широта открытого пространства, да и сама величина их колонны ясно указывали, что быстро похватать оружие и изготовиться к обороне всегда успеется. В общем, следовало дождаться первого нападения, чтобы весомо настаивать на своем.
Размеренность и повторяемость одних и тех же действий вовсе не действовали угнетающе, постоянно находились поводы для маленьких радостей: то спугнут с гнезда какую-нибудь птицу, то увидят вдали сайгаков и диких лошадей, то подцепят палками змею и будут долго забавляться с ней, то самые шустрые заплатят хозяину рабов по две векши, чтобы уединиться с одной из рабынь на стоянке в какой-либо крытой повозке.
Однажды их дневка оказалась рядом с развалинами древней крепости. Она была расположена на десятисаженной скале, куда взобраться можно было только по узкой тропе, у разрушенных ворот крепости тропу пересекал небольшой ров с исчезнувшим ныне перекидным мостиком. Весь жаркий полдень потратил Дарник, чтобы забраться туда со своим оруженосцем и осмотреть остатки каменной кладки. Впервые видел он реальное подтверждение рассказов о могучих войсках с осадными орудиями и неприступных крепостях, способных выдержать многомесячную осаду.
– Кто же захватил это селище? – спросил Селезень у Лопаты, когда они вернулись к повозкам.
– Никто, – ответил тот. – Изменился торговый путь, и крепость стала не нужна.
Столь простое объяснение явилось для Дарника целым откровением – оказывается, любое укрепление должно стоять в нужном месте и в нужное время – иначе само его существование бессмысленно.
В другой раз они проехали селение, которое находилось на острове у речного брода и было укреплено совсем слабо. На что десятский сказал: от разбойничьих ватаг достаточно и хорошего плетня, а от большого войска жители селища или откупаются, или уплывают на лодках на другие острова в пойме реки, где их никто не может найти. Эти сведения Дарник тоже накрепко намотал на ус.
Еще как-то им повстречалась княжеская охота: два молодых княжича с десятком челядинцев охотились на диких лошадей. Подъехав к каравану, они принялись властными голосами разговаривать сначала с Лопатой, потом с Дарником. Лопата отвечал им уклончиво, а Рыбья Кровь, в свою очередь, довольно резко спросил, почему они на охоте, а не в походе со своим князем.
– Ты, смерд, будешь с меня ответ требовать?! – взъярился более молодой княжич.
Бежецкий вожак был само спокойствие.
– Мое имя Дарник из Бежети. За свои слова я всегда готов ответить с мечом в руках. Наш обоз идет медленно. Любой твой поединщик легко нагонит нас.
Оба княжича оглядели заметно подобравшихся дарникцев и, ничего не говоря, поскакали прочь. Два дня лопатники провели в тревоге, ожидая вооруженной погони, но ее не случилось, и обозники вздохнули с облегчением, безоговорочно уже признавая особый статус своего караванного предводителя.  
Десятая ночевка застала караван в сорока верстах от Гребня – цели их путешествия. Не успели возницы составить повозки в круг, как с южной стороны послышался лошадиный топот. Высыпавшие на дорогу охранники увидели, как к ним во весь опор мчатся трое всадников, которых преследуют еще четверо. На глазах короякцев одного из троих догнали и зарубили, но при виде большого стана и вооруженных людей, преследователи остановились и повернули коней обратно.
Когда двое преследуемых бродников остановились возле обоза – их лошади едва держались на ногах.
– Тарначи! Тарначи! – кричал один, одетый в более дорогое платье.
– Никого не щадят. Никого, – вторил ему другой, больше похожий на слугу.
Кочевое племя тарначей было знаменито своими быстрыми и беспощадными налетами на купеческие караваны, за что их не любили даже другие степняки.
Борть с напарниками сбегали за зарубленным всадником и принесли его.
Купец и его слуга рассказали о нападении на их караван, направлявшийся в Корояк. Тарначей было не больше тридцати человек, но внезапность нападения прямо во время движения и сложенное на повозках оружие не дали возможности охранникам и возницам оказать достойное сопротивление.
Чуть успокоившись и оглядев окружающих его вооруженных людей, купец вдруг встрепенулся и стал просить короякцев, не мешкая пойти по следу разбойников и отбить у них если не весь караван, то хотя бы его старшего брата, попавшего в плен.
Лопата отрицательно покачал головой, говоря, что им нет нужды ввязываться в чужие драки. Тогда купец обратился с мольбами к Дарнику.
– Ты же сказал, что они никого не щадили, – напомнил ему Рыбья Кровь.
– Кто сопротивлялся, тех убивали. Многих связали сразу.
– Сколько связали?
– Восемь или десять человек.
Ватажники, догадываясь, что их вожак задумал, с готовностью молодцевато поводили плечами. Осторожный Кривонос и тот потирал руки.
Лопата забеспокоился:
– Не дело ты задумал, не дело.
Дарник посмотрел на низкое, закатное солнце. Вот и есть возможность проверить, остались ли силы после сорокаверстного пути.
– Брать все, кроме щитов! – приказал он.
Охранники Лопаты напряженно переглянулись, но было очевидно, что речь идет только о ватаге самого Дарника.
– А можно и нам? – попросились два охранника из присоединившихся повозок.
– Хорошо, только возьмите сулицы и топоры, – разрешил молодой вожак.
Вместе с купцом и его слугой в его распоряжении было пятнадцать человек, включая его самого и Селезня.
– А колесницу берем? – спросил Меченый.
– Берем. Только сделай, чтобы на ней ничего не гремело.
Остальные тоже принялись старательно обвязывать тряпками свое оружие и лошадиные копыта.
В путь двинулись, когда уже совсем стемнело. На колеснице поместилось пять человек, еще пятеро сели на оседланных лошадей, остальные – на упряжных лошадей без седел. Ехать пришлось недолго. Верстах в трех, прямо на дороге их глазам предстала картина разгрома купеческого каравана: два десятка раздетых трупов, несколько сломанных и опустошенных повозок, разбитые сундуки и выпотрошенные тюки.
Следы угона вели в степь. Не мешкая, отряд Дарника двинулся по ним. Вскоре далеко впереди показались отблески костров и послышалось ржанье коней. Оставив бойников с лошадьми в небольшой лощине, Дарник с Меченым, Кривоносом и обоими бродниками осторожно стали пробираться к разбойничьему стану. Повезло, что у степняков не было ни одной собаки, поэтому подкрасться незамеченными удалось достаточно близко. Полтора десятка повозок были составлены в круг крайне небрежно, видимо, тарначам даже в голову не приходило кого-то опасаться. В середине круга догорали три костра, возле которых вповалку спали люди. Одна повозка служила коновязью для десятка лошадей под седлом. Еще лошадей тридцать паслось в сотне шагов от стана под присмотром двух или трех сторожей, расположившихся у своего собственного костерка. Долго не могли определить, где находятся пленные. Наконец более глазастый слуга купца указал на спящих людей, которые были привязаны к длинной жерди, потому и лежали ровным рядком.
Рыбья Кровь уже жалел, что ввязался во все это. Одно дело расстреливать мечущихся степняков при свете дня, другое – в сумраке ночи. Оседланные кони ясно указывали, что, по крайней мере, десять разбойников успеют вскочить в седло и будут готовы сражаться. Но отступать было поздно – и он указал Меченому, где именно поставить колесницу, чтобы сподручней накрыть «орехами» оседланных лошадей. Кривоносу тоже показал, куда прокрасться с двумя тройками, чтобы, метнув в пасущихся лошадей камни, они потом подоспели бы с сулицами и луками к стану тарначей.
Когда вернулись в лощину, Дарник еще раз объяснил, как именно кому надо действовать. Оставив с лошадьми чужих стражников, они двинулись вперед. Колесницу покатили на руках, и она на удивление мягко и бесшумно шла по пожухлой траве. Вот шестерка Кривоноса ушла в сторону, чтобы занять место между станом и пасущимся табуном. Колесница Меченого тоже развернулась и изготовилась к стрельбе, а Дарник с бродниками и Селезнем поползли в обход стана.
По условному свисту Дарника Меченый выпустил по оседланным лошадям первый залп орехов из камнемета. Следом в табун пасущихся лошадей полетели камни кривоносцев. Дикое ржание раненых животных разорвало темноту. Вскочившие тарначи бросились к лошадям и повозкам, стараясь рассмотреть противника. Дарник со своими спутниками благополучно проскользнул под повозками в стан с обратной стороны. Лежащие рядком люди в самом деле оказались пленными. Двое ближайших тарначей, увидев чужих, с криками попытались на них напасть. Дарник парными мечами уложил одного, купец обратил в бегство другого. Селезень и слуга живо перерезали веревки пленных и вручили им топоры и клевцы.
Тем временем шестерка Кривоноса обрушила свои сулицы и стрелы на стан, усилив общую сумятицу. Удар Дарника с вооруженными пленными изнутри стана довершил дело, быстро обратив степняков в паническое бегство. Привыкшие только нападать, тарначи не отличались стойкостью в рукопашной пешей схватке. А невидимые залпы железных шариков, ранившие их боевых коней, нагнали на них прямо-таки суеверный ужас – они приняли колесничный камнемет за некие колдовские чары.
Ранняя заря высветила картину полной победы. Из отряда Дарника не пострадал никто, лишь трое пленных и слуга купца получили легкие царапины. У тарначей насчитали одиннадцать убитых и семерых раненых, взятых в плен. Впрочем, пленными они оставались недолго. Вернувшиеся из погони бродники накинулись на них и всех прикончили. В живых остались только две женщины-тарначки, которых Рыбья Кровь не позволил убивать. Одна была ранена стрелой в бедро, вторая оглушена ударом сулицы о железный шлем. Не слишком молодые и далеко не красавицы, с бурыми от солнца лицами, они, тем не менее, представляли для ватажников желанную добычу. Раненую в бедро Дарник передал в законные наложницы Меченому, вторую решил забрать себе.
Кроме повозок с купеческими товарами дарникцам досталось еще четыре более крупных тарначских повозки.
Купец, вернувший себе старшего брата, радовался как девушка. В качестве награды братья предложили Дарнику помимо тарначских трофеев целую повозку с любым товаром, какой он сам себе отберет. Рыбья Кровь без всякого стеснения воспользовался их наградой. Пока закапывали убитых степняков, он с Селезнем и Кривоносом внимательно пересмотрел весь купеческий товар. К явному облегчению купцов их спаситель пренебрег дорогими женскими украшениями и шелковыми тканями, зато все металлическое откладывал себе щедрой рукой, особенно ему приглянулись медные фляги и бронзовые подсвечники, их Дарник набрал по три десятка. Перекочевали на тарначскую повозку также тяжеленный ящик с чугунными печными принадлежностями, два тюка с походными ромейскими палатками, хазарские весы с набором гирек. Когда думали, что брать больше нечего, на глаза попался неказистый сундучок, в нем оказались светские и религиозные книги на ромейском языке. Рыбья Кровь видел, как помрачнело лицо у купца – книги стоили как шелковые ткани, поэтому взял из них лишь светскую половину, мол, в подарок Короякскому князю – не хотел показывать свою собственную интерес к ним. Три остальных тарначских повозки дарникцы наполнили седлами, оружием, одеялами и войлочными кошмами тарначей.
Истребление лошадей дорого обошлось победителям. Понадобилось впрягать в повозки и часть своих лошадей. Шагать пешком рядом с обозом было не очень выигрышно, но ничего не поделаешь – зато все живы и с завидной добычей.
В короякском стане уже отчаялись ждать их возвращения, когда на горизонте показалась знакомая колесница, а следом за ней колонна купеческих и тарначских возов.
Бойников Дарника прямо распирало от гордости, а охранников и возниц Лопаты еще больше от досады, что не они проявили такое молодечество. Долго все осматривали добытое оружие, пленниц и купеческую награду. Даже Лопата не мог скрыть восхищения:
– И как это тебе во всем так везет?
– А я всегда думаю не о чужой силе, а о своей, – отвечал ему Рыбья Кровь.
Хотел еще добавить, что это лишь малая часть того, на что он способен, да поостерегся – не надо совсем уж дразнить гусей.
После дружеского пиршества оба каравана разделились: бродники двинулись на север, короякцы продолжили путь на юг. Дарник все же не удержался и, чтобы еще усилить зависть лопатников, выдал своим ватажникам по медной фляге для воды. Оставшиеся фляги, как у него ни просили купить, продавать никому не стал:
– Они для моих бойников в Корояке.
Не проехали и пару верст, как случилось новое происшествие: оглушенная сулицей тарначка совсем оправилась от контузии, сумела развязать веревки на руках и ногах, после чего стащила с седла проезжавшего мимо ее повозки Селезня и умчалась на его коне в степь. Дарник подъехал на крики и, узнав в чем дело, пустился на своем аргамаке в погоню.
Тарначка была прирожденной наездницей, недаром участвовала в набегах наравне с мужчинами, но и ей не удалось выжать из простой короякской лошадки больше, чем та могла показать. Несмотря на огромный отрыв, Дарник постепенно настиг беглянку и перекинул к себе на седло. Не смирившись с новым пленением, тарначка оказала ему такое яростное сопротивление, что Дарник, не удержавшись, вместе с ней свалился на землю. Здесь все же его сила взяла верх и, быстро скрутив руки пленницы, он сорвал с нее одежду и вознамерился вознаградить себя за полторы недели воздержания… и не смог. Скорее изумленный этим, чем раздраженный, он оставил тарначку в покое и стал ловить лошадей, что оказалось гораздо трудней, чем справиться с буйной женщиной. Лошадь Селезня в конце концов удалось приманить куском сухаря, найденным в кармане, а за собственным аргамаком пришлось долго скакать кругами, пока строптивый жеребец не зацепился уздечкой за колючий кустарник. Свою пленницу он как вьюк привязал к седлу селезневской лошади и в таком виде повез догонять обоз. По дороге то и дело оглядывался на нее, но желания овладеть ею так и не возникло, поэтому, когда поравнялся с караваном, остановился у повозки Бортя и коротко бросил ему:
– Забирай ее себе.
Донельзя обрадованный тростенец тут же сграбастал тарначку и утащил под полог повозки. Подумав, Дарник счел себя тоже довольным – как обещал молодым старшим, что возьмут своих наложниц в бою, так и получилось.
Себе награду он получил на ближайшей дневке, когда, уединившись на повозке с товарами, стал просматривать ромейские книги. Одна из них была посвящена военному уложению ромеев. Какие пленницы могли сравниться с этим?!
 
6
К вечеру они достигли Гребня, столицы Южного княжества, цели своей поездки. Пока обозники устраивались на ночлег, Дарник отправился осматривать город. Он располагался по обеим берегам Малого Танаиса, захватывая еще и длинный остров посредине реки. Это была настоящая крепость, построенная по всем правилам. Ров, наполненный водой, трехсаженный вал с двойным частоколом и высокими башнями, а на противоположном более высоком правом берегу виднелся еще и каменный детинец. С левого берега на остров вел широкий деревянный мост, где свободно могли разъехаться две повозки, а на правую сторону реки с острова можно было переправиться либо на пароме, либо по висячему мостику, натянутому между двумя деревянными опорами так, чтобы под ним свободно могли проплывать купеческие парусные ладьи.
За две векши городские стражники разрешили Дарнику пройти по этому мостику на правый берег и обратно. Его внимание привлекли деревянные срубы по всему островку, засыпанные камнями и землей. На вопрос: «Зачем это?» ему объяснили, что с их помощью поверхность острова специально поднята на две сажени, чтобы в половодье ее не заливали вешние воды.
На ночь ворота Гребня наглухо закрывались, поэтому короякцы устроились на ночлег обычным своим порядком снаружи городской стены, рядом с несколькими другими купеческими караванами. О ночной стычке Дарника с тарначами каким-то образом многим торговцам стало известно, и к ним в стан дотемна приходили любопытные, чтобы посмотреть на удальцов и узнать подробности.
Наутро чуть свет в город отправился Лопата, выяснить, что там почем. И когда Рыбья Кровь проснулся, десятский огорошил его новостью: надо двигаться дальше – цены на воск и лен в Гребне слишком низкие.
Дальше, так дальше, охотно согласился Дарник. Возможность попасть к Сурожскому морю только обрадовала его. Заплатив нужную пошлину, их караван направился к паромной переправе. Широкий настил на двух долбленках мог принять лишь одну груженую повозку и ту без лошадей, поэтому переправа всего каравана заняла почти весь день. Дарник, эгоистично переложив все хлопоты на Лопату, использовал свободное время, чтобы лучше ознакомиться с южной, основной частью города.
Первый делом попал на знаменитое гребенское лошадиное торжище. Подобно тому, как в Корояке все увлекались боевыми псами, в Гребне народ сходил с ума от лошадей. Скачки на скорость, скачки с преодолением препятствий, скачки упряжек – собирали здесь, на правой стороне реки толпы зрителей. В промежутках между заездами шел безостановочный лошадиный торг. Впервые увидел Дарник и младших собратьев лошадей: ослов, мулов и лошаков. Несколько раз торговцы останавливали его, чтобы он должным образом оценил продаваемый товар: лошадиные зубы, стать, размеры ног, изгиб спины, качество копыт. Мало что понимая, бежецкий отрок важно кивал головой, цокал языком, что-то одобрительно восклицал.
Каменный детинец вызвал у него особый интерес. Каменным он был лишь наполовину. Основание стен и башни каменные, а верхний ярус стен бревенчатый. Внутрь детинца посторонних не пускали, зато снаружи смотри, сколько влезет. Дарник дважды обошел вокруг детинца и сделал свои умозаключения. Верхний ярус стен, судя по выставленному из бойниц белью на просушку, служил жильем гарнизону детинца. Сосчитав количество бойниц, Дарник получил общее число в двести гридей.
С любопытством смотрел он и на доспехи стражников. Многие из них носили толстые стеганые кафтаны с большим стоячим воротником, закрывающим шею. Было непонятно, как они в них чувствуют себя на солнечном пекле, когда жарко и голому человеку. За полвекши один из гридей согласился дать Дарнику померить свой кафтан, сказав, что слой ваты так же хорошо защищает от жары, как и от холода. Действительно, надев кафтан, Дарник не почувствовал никакого неудобства, заодно подсмотрел, что на гриде под кафтаном надета еще облегающая двойная кожаная куртка. Гридь похвалился, что даже стрела из степного лука, пробив кафтан, не может пробить куртку. Рыбья Кровь спросил, где можно взять такие замечательные доспехи. Гридь отвел его к кафтанщику, который после долгого торга согласился продать Дарнику кафтан и куртку нужного размера за горсть женских тарначских висюлек.
Удивляло большое количество вокруг всевозможных калек и уродцев, которые занимались попрошайничеством или выполняли роль сидельцев у мелких торговцев. Позже один бывалый лопатник объяснил, что это в основном ратники из северных княжеств, которые не захотели в таком жалком виде возвращаться домой. Дарник презрительно хмыкнул. Если ты слаб и немощен, уйди в лесную глушь и перережь себе горло, чтобы никому не досаждать, с юношеской безжалостностью думал он. И с каменным лицом шел мимо попрошаек, словно мимо неживых предметов.
На торжище Кривоносу удалось выменять на трофейные седла и кошмы несколько лошадей, и поездка дарникцев вернула себе еще больше удобств, чем прежде.
Теперь им часто попадались селища, которые за недостатком леса обносились лишь двухсаженным земляным валом с двухаршинным плетнем по гребню. Для большого войска это не было преградой, зато в качестве защиты от ватаг тарначей в самый раз. Пшеничные делянки возле селищ сливались в обширные ничем не огражденные поля, от дикого зверья их охраняли только конные объездчики с собаками. Дарник с любопытством смотрел на эти поля, веря и не веря, что урожай с них может быть сам-десять. У них, в Бежети, хорошим считался урожай сам-три. Иногда вдали появлялись косяки диких лошадей и стада антилоп, но стоило любому конному хоть чуть-чуть к ним приблизиться, как они стремительно уносились прочь.
Однажды им повстречалось кочевье орочей, мирных скотоводов. Полтора десятка круглых войлочных юрт тоже не имели никакой ограды. Лишь для овец была сложена из мешков с землей невысокая загородка, а лошади и коровы на ночь просто привязывались к вбитым в землю кольям. Правда, возле каждой юрты обязательно стояла оседланная лошадь, к седлу которой были приторочены лук и колчан со стрелами. И даже десятилетние наездники имели при себе кистень и пронзительные свистульки для подачи сигналов издали. Да и мужчины, выходящие из юрт, выглядели гордо и бесстрашно.
О приближении ромейского Ургана караван оповестили чайки. Их крики заставили бежецкого вожака внимательно осматриваться вокруг.
– Что смотришь? – рассмеялся случившийся поблизости Лопата. – Море близко.
В самом деле, едва дорога вывела их колонну на невысокую седловину между холмами, как впереди, насколько мог охватить взгляд, раскинулась на весь горизонт серо-голубая полоса воды. 
Сам Урган за своими пригородными садами бросался в глаза гораздо меньше. На земле Южного княжества это был полностью ромейский город со своим войском, законом, языком и обычаем. Лопата, бывавший здесь много раз, вновь почувствовал себя хозяином каравана, показывал куда направляться, где стать, что делать.
Дарник ему не мешал. Он внимательно смотрел на ровные прямоугольные дворища, окруженные каменными стенами, с прямыми проездами между ними, высокие храмы, украшенные крестами, и наконец на саму центральную крепость Ургана. Мало того, что она была вся каменная с сильно выступающими вперед башнями, так еще чтобы подобраться к ней надо было преодолеть две полосы препятствий: сухой ров с хищно наклонившимся над ним коротким частоколом и ряд чугунных столбов с натянутой между ними железной цепью. Оба препятствия на первый взгляд казались легко преодолимыми для любого ловкого парня, зато обремененное оружием и осадными лестницами атакующее войско наверняка превращалось здесь в медлительную мишень для крепостных лучников. Даже стражники стояли не у самых ворот, а как раз у защитных полос и только убедившись, что очередной гость имеет право проникнуть в крепость, вручную откатывали в сторону небольшую телегу, закрывавшую проход.
Пять дней пробыл в Ургане караван короякцев, и все пять дней Дарник не уставал кружить по городу, отмечая его отличия от Корояка и Гребня. Город представлял собой одно большое торжище. Торговали не только на отведенных площадях в посаде, но и везде, где придется. Казалось, что никто здесь больше ничем не занимается, как только приглядывается и приценивается к товарам. Если и были ремесленные мастерские, то торговали и в них. Кузнецы еще только доставали из горна раскаленную заготовку, а два-три покупателя уже ждали следующего заказа. Поражало, как все настойчиво пытались ему, Дарнику, всучить свой товар, с криками и хватанием за руки. Однако результат получался совершенно противоположным, под таким напором все предлагаемые товары казались весьма сомнительными.
Плавание в соленой воде и неумеренное поедание баснословно дешевых южных фруктов заняло все время свободных от охраны ватажников. Против этого не мог первые дни устоять и сам их вожак. Однако уже на второй день нашел себе более достойное занятие – ходить на военное ристалище, куда каждое утро выезжала для боевых упражнений часть гарнизона крепости. Ристалище находилось в обширной лощине, куда особые охранники не пускали посторонних зрителей. Дарник без доспехов и оружия в своей расшитой рубахе представлялся для них безобидным словенским подростком, поэтому они отнеслись к нему более снисходительно, позволив несколько раз понаблюдать за ромейскими воинами.
Впервые видел он настоящих катафрактов, закованных с головы до ног в железо и на таких же укрытых броней огромных лошадях. Все в одинаковых синих плащах, с одинаковыми рыжими хвостами на шлемах и синими флажками на длинных пиках. На ристалище имелось несколько пологих ям и горок. Четко по команде выстраиваясь определенным образом, всадники то шагом, то вскачь дружно преодолевали эти препятствия, добиваясь сохранения ровного строя. Так же стройно и слаженно конники разъезжались мелкими отрядами в разные стороны, потом съезжались. Или, выстроившись в линию и наклонив пики, неслись навстречу друг другу. Но настолько была хороша выучка их лошадей, что две линии проносились друг сквозь друга никого не задев. Это для того, чтобы лошади не пугались при настоящем столкновении, понял Дарник и даже засмеялся от своей догадки.
Устраивались и отдельные скачки мимо деревянных столбов, на которых стояли короткие чурбачки. Катафракты ловко сбивали их всем имеющимся у них оружием: булавами и топорами, пиками и кистенями, мечами и палицами. Упражнялись они и в метании на полном скаку сулиц и стрельбе из лука.
Боевые занятия пехотинцев впечатлили Дарника значительно меньше, хотя тут тоже было на что посмотреть. Многое из того, что он видел, Рыбья Кровь и сам выполнял со своей ватагой. Довольно ухмыльнулся, когда при наступлении плотным строем каждый второй воин из переднего ряда вдруг падал на землю, имитируя ранение, а задние переступив и, сомкнувшись, продолжали движения. Или движение «черепахой», когда отряд пешцев весь, и сверху, и с боков плотно закрыт щитами, а катафракты кидают в них комья глины, чтобы защита была более непроницаемой. Зато когда появились легкие конники с двойным седлом и, ловко подсадив «раненых» себе за спину, ускакали с ними прочь, он разинул рот от изумления. Все было понятно: специальные воины увозят раненых, чтобы не дать им истечь кровью и не быть затоптанными своими же соратниками, – и все было непонятно: что это за битва такая, где о раненых заботятся прямо в пылу сражения?
Притихший возвращался после «смотрин» Дарник к себе в стан. Рухнули все прежние россказни о ромеях, как о коварных и трусливых вояках, которые редко вступают в открытый бой, стремясь всегда побеждать лишь с помощью хитростей и подкупа. Просто они стремятся «побеждать без чрезмерности» – чтобы сберечь своих великолепных воинов. Дарнику даже не требовалось видеть их в деле – по опыту схватки с ивцами он уже знал, какая мощь может заключаться в дружной и слаженной массе хорошо вооруженных людей, неприступной для самых яростных, но разрозненных наскоков противника. Понял и то, что, если с пехотой еще куда ни шло, то умения ромейских катафрактов ему среди своих бойников не достичь никогда. Ведь даже на обучение полноценного боевого коня надо затратить не меньше двух лет.
Толкаясь среди ромейских горожан, Дарник чутко ловил, что они говорят о своих ратниках. К его великому изумлению, из обрывков разговоров стало понятно, что ромеи своим войском вовсе не гордятся, принимая то, что есть за должное и совсем не выдающееся, мол, так было всегда и всегда так будет. Это потому, сделал вывод он, что их войско больше не стремится к завоеваниям, а старается лишь сохранить имеющееся, значит, настоящая слава и честь бывают только в постоянном нападении. Ну что ж, тогда у него тоже есть свой шанс, успокаивал он себя.
Лопата, между тем, успешно торговал воском и льном, и закупал товары для обратного пути. Получив от него часть оплаты за службу, закупками занялись и остальные короякцы. Рыбья Кровь поручил Кривоносу продать все тарначское трофейное добро (кроме оружия, разумеется). На вырученные арабские и ромейские монеты он всеми правдами и неправдами раздобыл часть ромейской амуниции, в том числе двойное седло, три медные трубы, два барабана и катафрактный шлем с забралом-личиной.
Часть дирхемов Кривонос посоветовал Дарнику потратить на подарки Черне и Зорьке. Такая простая мысль сильно озадачила молодого вожака. В Бежети и Каменке никто никогда друг другу ничего не дарил. В Корояке он видел, покупали и дарили женщинами немало украшений. Взрослые мужчины так задабривали своих жен и наложниц. Но надо ли ему, Дарнику, походить на них? Не воспримут ли верные подружки его подарки как проявление слабости и зависимости от них? Два дня он боролся с собой, но все же купил два маленьких зеркальца и пару головных украшений. Однако деньги еще оставались, и было неясно, везти ли их в Корояк или потратить здесь.
Вскоре затруднение разрешилось само собой. Во время посещения торговой гавани Дарник стал свидетелем погрузки на ромейское судно живого товара: тридцати рабов-словен. Один молодой парень при этом попытался бежать. Его тут же поймали и в назидание остальным рабам подвергли жестокому бичеванию. Сразу стала видна разница между рабством у русов и у ромеев – в Корояке такого просто не могло быть.
Впрочем, на само бичевание Дарник смотрел достаточно равнодушно: раз не сумел убежать, то терпи и наказание. Точно так же не жаль ему было взрослых мужчин и женщин. Но вот малые дети – они-то в чем провинились? И вообще, разве это дело самим словенам продавать в заморскую страну других словен? Ведь на том же торжище ромеи и магометане стремились выкупать из рабства своих единоверцев, и только к судьбе словен и степняков все относились безразлично.
Непривычные мысли ворочались в голове у Дарника. Насколько же пуста была земля, по которой их караван двигался две недели, и почему никто не догадается возвращать и селить на нее своих единоплеменников? Эти размышления так переполнили Дарника, что он пошел на невольничий рынок и купил пятерых словенских мальчиков и двух девочек. Зачем? – не мог понять никто из ватажников. Лопатники, те даже откровенно посмеивались. Да и десятилетние выкупленные им дети вовсе не испытывали к своему освободителю благодарных чувств. Все они были из Гребенского княжества и перед далеким лесным севером испытывали страх не меньший, чем перед южной Романией.
В последний день своего пребывания в Ургане Рыбья Кровь заглянул также и в ромейский храм. Торжество церковной службы и красочное убранство храма мало тронули молодого вожака, зато он наконец понял, на что идет то огромное количество воска, которое отправляется к ромеям из словенской и русской земли – в одном только этом храме горело сразу не менее двух сотен восковых свечей.
Обратный путь в Корояк совсем не походил на дорогу в Урган. Лопата с готовностью переложил на Дарника бразды правления, а сам целые дни бражничал в одной из повозок с купленной в Ургане красивой булгаркой. Пешим уже никто не вышагивал по пыльной дороге: кто не ехал на значительно облегченных повозках, тот гарцевал рядом с ними на верховых лошадях. Понимая, что теперь нужно соблюдать особую осторожность, все беспрекословно соблюдали меры, предпринятые бежецким вожаком: высылали вперед и по сторонам дозорных, выставляли удвоенные ночные караулы, постоянно носили при себе оружие, и упражнялись во время стоянок. Постоянное напряжение, в котором находился Дарник, сильно изнуряло его, а повозки с купеческими товарами стали вдруг внушать отвращение: так волноваться из-за них! Никаких происшествий ни разу не случилось, хотя все ожидали, что тарначи обязательно попытаются отомстить обидчикам.
На купленных в Ургане детей он всю дорогу старался обращать как можно меньше внимания, и это оказалось лучшим способом приручить их. Глядя, как все вокруг уважают и слушаются их нового хозяина, они и сами привыкали смотреть на него точно так же. А их отношение в свою очередь действовало и на Дарника, несколько раз ему приходила в голову мысль сразу по возвращении отправиться в Бежеть за Маланкой и привезти ее в Корояк, где у него теперь есть и собственное дворище, и наложницы, и челядь, и даже дети. Вот уж она за него, да и за саму себя обрадуется. С улыбкой представлял он, как появится со своей ватагой в Бежети и Каменке. То-то спохватится Клыч, то-то позеленеет от злости и страха Смуга Лысый, то-то половина парней запросится отправиться с ним в Землю Русов.
За день до окончания пути к нему за неожиданным советом обратились Меченый и Борть. Две недели тарначские наложницы услаждали их на зависть другим обозникам, а тут вдруг тростецы задумали их продать, мол, в Корояке все над ними будут только смеяться из-за этих уродливых старух (а старухам было по двадцать пять лет). Конечно, насильно мил не будешь, но избавление от наложниц наносило пусть малый, но все же ущерб подчиненному ему люду, чего допустить Рыбья Кровь никак не мог. У Смуги Везучего, по рассказам Маланки, было две любимых поговорки: «Деревья до неба не растут» и «Разве красивое полено горит в очаге лучше некрасивого». И сейчас Дарник с удовольствием применил одну из них.
– Да, – согласились тростенцы, – тарначки греют их очень хорошо, но все же…
– Вы далеко не уедете, если будете обращать внимание на каждый чих. Это ваши наложницы, добытые в славном бою, и добрый удар по зубам заставит любого признать их первыми красавицами. Или они просто лучше вас стреляют из лука?
– Ты ведь сам тоже избавился от Веты, – напомнили они ему. 
– Ладно, тогда я куплю их у вас, но всем буду рассказывать, что они хороши для меня и слишком нехороши для вас, – разозлился вожак.
Его слова возымели действие, и больше о продаже тарначек тростецы не заговаривали. Каким-то образом ответ Дарника стал известен самим тарначкам, и долго потом он ловил на себе их благодарные взгляды.
 
7
            Чем ближе подходил караван к Корояку, тем тревожней становилось у Дарника на душе. От встречных путников узнали, что князь Роган уже в городе, вернулся из похода с большими потерями и пребывает в крайнем раздражении. За событиями двух последних месяцев как-то совсем забылось, что княжеский суд над ним, Дарником, так и не состоялся. Что делать, если при въезде в город его попытаются схватить княжеские гриди? Все дорожные «подвиги», представлявшиеся ему важными и замечательными, разом померкли перед такой простой и грозной вероятностью. С трудом приходило понимание, насколько он беззащитен перед чужой властью и силой. Хотел даже под каким-либо предлогом отстать от обоза, чтобы сначала прояснить ситуацию, а уж потом как-то действовать. Беспокоило и собственное дворище: как там, ничего ли не случилось.
            Как назло, на последнем переходе ломались то колеса, то колесные оси, поэтому в Корояк прибыли глубоким вечером. Купец Заграй приветствовал их на въезде в посад, уже извещенный гонцом, посланным вперед Лопатой, дабы сообщить, что поездка вышла весьма успешной. Сказав Дарнику приходить назавтра за окончательном расчетом, Заграй вместе с караваном и лопатниками отправился на свой торговый двор.
            Рыбья Кровь так и не спросил его про свою подсудную участь, но по молчанию купца посчитал, что все не так уж плохо, и уже более уверенно с колесницей и тарначскими возами направился к своему дворищу. В наступивших сумерках его маленький обоз едва не проехал мимо и лишь возглас глазастого Селезня вовремя остановил их. На дворище точно так же не сразу признали отряд Дарника, и только разглядев знакомую колесницу Меченого, бросились с радостными криками открывать ворота. Последовала общая ликующая сумятица, где все стремились обнять и потрогать друг друга, и рассказать взахлеб сразу обо всем. Перехватив вопросительный взгляд вожака, Быстрян тут же его успокоил: все у них живы и здоровы. Выскочившие за ворота Черна с Зорькой самым неподобающим образом стащили Дарника с его великолепного аргамака. Остальные домашние с не меньшим пылом тискали других походников.
            С большим трудом загнали и разместили на дворище колесницу, повозки и верховых лошадей, да и то сказать: уезжали с одной колесницей и четырьмя лошадками, а теперь одних лошадей полтора десятка. Рыбья Кровь отдал распоряжение и из возов извлекли свечи и подсвечники, которые по сравнению с тусклыми лучинами ярко осветили большую гридницу – теперь можно было свободно показывать все привезенное.
            Первым делом раздали подарки: бойники получили по медной фляге, Быстрян – отдельный серебряный кубок, а Черна с Зорькой к своему полному восторгу – украшения и зеркальца. С удивлением смотрели домочадцы на привезенных детей, но вопросов не задавали, мол, раз они есть, значит, так оно и нужно. Дарник потихоньку поинтересовался у Быстряна, что слышно о княжеском суде. Рус сокрушенно покачал головой, признавшись, что слухи весьма неутешительные – князь настроен крайне сурово. Более подробно им поговорить не дали.
            После обильного ужина с привезенным заморским вином пошли с подсвечниками и факелами осматривать повозки, лошадей и тарначское оружие. Всем хотелось полюбоваться и на выигранного в затрикий аргамака, слухи о котором, оказывается, еще месяц назад достигли Корояка. Дарнику же не терпелось взглянуть на произведенные в его отсутствие работы.
Быстрян постарался на славу, украсив новые дубовые ворота двумя смотровыми башенками по краям. Внутри перемены были еще разительнее. Вдоль лицевого частокола изнутри вырос второй, более низкий заборчик, а пространство между ними заполнено камнями и землей, чтобы по нему, как по настоящей крепостной стене легко перемещаться и вести прицельную стрельбу с любой точки.
            – Да у тебя здесь не дворище, а настоящая крепость, – одобрил Рыбья Кровь.
            Неожиданно со стороны северных ворот посада послышался гул сотен голосов, и сквозь темноту оттуда стало проступать заметное зарево.
            – Что это? – спросил вожак у Быстряна.
            Тот сам был в недоумении. Гул нарастал, различались уже конский топот, крики о помощи, характерный лязг оружия. Хорошо, что на дворище никто не спал, и быстро вооружиться и надеть доспехи труда не составило. Все ватажники живо поднялись на переднюю стену дворища и оттуда увидели, как с северной стороны пламя одно за другим охватывает деревянные дома и ограды, и в их свете мечутся фигуры конных и пеших людей.
            – Арсы, – уверенно определил Быстрян.
            Такое здесь случалось и прежде. О набеге степняков всегда узнавалось заранее, и только арсы, притворяясь мирными смердами, мелкими группами проникали в город, чтобы ночью открыть ворота своим конным сотоварищам и соединиться с ними для разграбления слабо защищенных дворищ и захвата большого числа женщин.
            Вот мимо ограды проскакали два всадника в меховых шапках, с факелами в руках. Один из них на скаку мечом зарубил бегущего парня. Второй чуть приостановился, посмотрел на стоявших на стене дарникцев и поскакал дальше. В ворота соседнего дворища забили чем-то тяжелым. Дарник с Быстряном переглянулись.
            – Соколом бьют, – догадался Дарник.
            – Им, – подтвердил Быстрян.
            На княжескую помощь из города рассчитывать не приходилось, вряд ли кто-либо рискнет выбираться в ночную темень. Оставалось полагаться только на самих себя. Дарник живо сбежал по лесенке во двор и стал распоряжаться.
            Два воза вручную развернули так, чтобы сделать их второй оградой в трех саженях от первой. Между ними выставили колесницу с заряженным железными орехами камнеметом. Полотняный верх с возов убрали, превратив их в простые высокие телеги, из-за которых удобно было стрелять из луков и метать сулицы. Всем бойникам раздали привезенные тарначские луки и колчаны со стрелами. На смотровые башенки Дарник послал по лучшему лучнику, тройки Кривоноса и Бортя заняли место на стене, тройки Быстряна и Лисича вместе с колесничими Меченого разместились за возами. Сам Дарник поднялся на стену, чтобы лучше было все видно. И вовремя – к их воротам десяток разбойников с круглыми щитами уже несли сокол – заостренное бревно с ручками. Еще десяток арсов-всадников изготовилось к броску чуть дальше. Не дожидаясь атаки, Дарник приказал стрелять из луков в их сторону. Послышалось ржание раненых лошадей. И следом раздался глухой удар сокола в ворота.
            На пеших арсов с башенок и стены посыпались сулицы и стрелы. Нападавшие действовали умело и слаженно: те, кто со щитами прикрывали и себя и товарища, державшего таранное бревно, поэтому подстрелить удалось лишь двух-трех человек. От четвертого или пятого удара сокола запорная перекладина переломилась и хорошо смазанные створки ворот широко распахнулись. Пешие арсы тотчас расступились, давая дорогу устремившимся на дворище конникам. Но такого приема, как здесь, они еще нигде не встречали. Проем ворот позволял проехать лишь трем всадникам в ряд, столько же накрывал и выстрел из камнемета. 
            Первая тройка рухнула изрешеченная железными орехами, вторая и третья кувырком полетела на первую утыканная стрелами и сулицами, четвертая вновь нарвалась на камнеметный выстрел, остальные в замешательстве перед горой всадников с лошадьми, еще шевелящихся на земле, повернули обратно. В ворота ринулись было пешцы, но получили такой же ореховый залп. Никому не удалось даже сойтись с дарникцами в рукопашной. Стрелки на стене тоже не стояли без дела, добросовестно посылали стрела за стрелой и наружу, и внутрь двора.
            Наконец все остановились: нападающие, чтобы отступить и решить, что делать дальше, защитники, чтобы набрать новые стрелы и сулицы. Потом произошло непонятное: поскакали прочь всадники, и площадка перед открытыми воротами опустела. Некоторое время Дарник не пускал ватажников со двора, опасаясь засады. Стоны раненых заставили забыть осторожность. Несколько бойников вышли из ворот и стали затаскивать во двор раненых врагов.
            Это действительно были арсы в длинных кафтанах поверх кольчуг и меховых шапках поверх шлемов. Всего набралось семь или восемь раненых, да почти два десятка убитых. Имелись потери и у дарникцев. Один бойник на стене был убит, а двое ранены.
            Закрыв ворота, принялись все приводить в порядок. Один из арсов, носивший под шапкой железный шлем с забралом, был только оглушен ударом сулицы в голову, и придя в себя, начал буйствовать, выкрикивая, что он княжеский сын и с ним не должны обращаться, как с простым смердом. Угадав в Дарнике главного, он обратился к нему с угрозами, мол, сейчас его воины вернутся и как следует со всеми поквитаются.
            Рыбья Кровь молча его выслушал и, ни слова не сказав в ответ, велел Кривоносу повесить крикуна на воротах дворища.
            – Я слышал, что у них один из сотских действительно княжеский сын, – счел нужным заметить Быстрян.
            Но Дарник жестом лишь подтвердил Кривоносу свое распоряжение. И через минуту княжеский сын, или кто там еще висел на воротной перекладине.
            Посад постепенно наполнялся людьми, кто тушил пожары, кто подбирал раненых и убитых. С первым утренним светом появились и конные княжеские гриди.
            У дворища Дарника один из дозоров с любопытством остановился, рассматривая повешенного арса и следы ночного побоища. Старшой гридей сообщил, что в нападении участвовали две сотни конных арсов, которые разграбили и сожгли три десятка дворищ, и захватили полсотни женщин, и лишь дворище Дарника оказалось им не по зубам. В повешенном разбойнике один из гридей признал Тавра, непутевого сына гребенского князя. Вскоре на подворье стали собираться и дарникские «ополченцы», ужасно сожалея, что очередная победа дарникцев прошла без их участия.
            Чуть погодя к дворищу пожаловал гонец от князя в сопровождении десятка гридей, чтобы доставить Дарника на княжеский суд.
            – Я сам приду после похоронного обряда, – пообещал он гонцу, словно речь шла о чем-то незначительном.
            Гонец обвел взглядом сложенных рядами убитых, гору трофейного оружия, повешенного арса, не остывших еще от боя полтора десятка вооруженных дарникцев и не рискнул силой забирать их подсудного вожака. Раненых арсов Рыбья Кровь тоже не отдал княжеским гридям, сказав, что сам доставит их на княжеский двор.
            Люди все приходили и приходили к их подворью. Всем хотелось узнать, как это их дворище выстояло против сотни разбойников, тридцать из которых они здесь потеряли. Чтобы не выдавать свой секрет, Дарник приказал еще с ночи отогнать на заднюю часть дворища колесницу с камнеметом, мол, отбивались и отбивались, а как именно, про то в темноте не очень было видно.
            Пока бойники укладывали раздетых до рубах и портков убитых на возы, чтобы везти их к месту сожжения, у Дарника появилась возможность выслушать наконец Быстряна. Оказалось, что за время отсутствия походников в городе произошло немало важных событий. Так, подожженная неизвестными злоумышленниками сгорела ладья Стерха, еще в Корояке появился некий Весельчак, который всюду болтает, что Дарник вовсе не знатного рода, а сын одной гулящей запруденки, и наконец, к князю прибыли послы от тарначского князя, требуя виры за истребление якобы своей княжеской охоты.  
            – Эх, какое бы еще преступление совершить, – весело склабился Дарник.
            Чтобы не думать о неприятностях, он на некоторое время уединился в доме с Черной и Зорькой. Те между объятиями и поцелуями радостно сообщили ему о своей обоюдной беременности. Рыбья Кровь едва сдержал нервный смех, но вовремя вспомнил, что находится не в Бежети и Каменке, и положение отца семейства в Корояке не может ему препятствовать в любых его молодецких начинаниях. Поэтому поздравлял подружек с замечательным событием вполне сердечно и искренне.
            В полдень на погребальном холме состоялась большая похоронная церемония. Хоронили и поминали жертв ночного налета. Собрался весь посад. Едва первые языки пламени охватили настил с убитыми, как среди собравшихся на тризну начались волнения, женские крики и причитания стали перекрывать мужские призывы наказать арсов. Не слушая их пьяные вопли, Дарник прямо с тризны повел своих бойников домой. Оттуда, захватив раненых арсов, дарникцы всей ватагой отправились на княжеский двор.
            Князь Роган, стоя возле трона на высоком крыльце, уже собирался уходить, закончив мелкие судебные разбирательства, когда во двор явился главный подсудимый, о котором давно говорил весь город.
            Снова сев на трон, Роган устремил на Дарника суровый взгляд. Это был величественный мужчина с лошадиным лицом и густыми вислыми усами. Помимо дорогой одежды, усеянной драгоценностями, на нем был позолоченный нагрудник, ослепительно сиявший в лучах закатного солнца. Однако на Дарника такая пышность действовала слабо, посмотрев в глаза князю, он скромно потупился и поглядывал больше на окружающих князя тиунов-управителей, воевод и дружинников. Разглядел и двух красавиц-княжен с мамками-няньками, выглядывавших с галереи княжеских хором. Правильно он полагал, что лучшие воины отправились с князем в поход. Среди дружинников виделялись настоящие великаны, с аршинными плечами и руками толщиной с его ногу. Да и среди тиунов с воеводами коротышки отсутствовали. Дарника поразили спокойствие и холодность, с какими они все на него смотрели. Для них он был одним из многих и даже не самых интересных отроков, которые попадали сюда, запоздало понял Рыбья Кровь и с вызовом подумал: зато где вы есть сейчас, и где буду я в ваши тридцать-сорок лет.
Главные обвинители Дарника отсутствовали, услышав еще утром, что он на суд не придет. Но князь и так прекрасно помнил все обвинения и, не откладывая, предъявил их бежецкому вожаку. Начал с четвертого уже своего собственного обвинения. Знал ли Дарник, что попавший в его руки разбойник Тавр – княжеский сын?
            – Да, он мне это говорил, – невозмутимо признался обвиняемый.
            – Почему ты не привел его ко мне, а осмелился сам судить?
            – Тот, кто проиграл, не должен оскорблять победителя, или у кого-то может быть другой закон?           
По рядам княжеских челядинцев пробежал возмущенный ропот – уже за одну такую дерзость простолюдин мог подвергнуться хорошей порке. Князь подождал, пока все успокоятся. Он уже понял, что легкого разбирательства не будет, и чтобы сохранить лицо, ему надлежит быть особенно осмотрительным.
            – Почему, являясь простым смердом, ты всюду говоришь о своем знатном происхождении?
            – Тот, кто говорит про простого смерда, может знать мою мать, но не моего отца. Или это не так?
            – Как ты смеешь задавать князю вопросы? – не выдержал стоявший тут же Стержак.
            Князь жестом заставил его замолчать.
            – Почему ты напал на купца Стерха?
            – Он оскорбил меня.
            – Что-то все тебя только и делают, что оскорбляют? – усмехнулся князь Роган.
            Присутствующие, включая и ватажников, рассмеялись. Рыбья Кровь даже бровью не повел, лишь отметил про себя, как важно в самом серьезном разговоре вызвать одобрительный смех.
            – Ты прав, князь, это мое главное проклятие. С десяти лет я ни в чем никому не проигрываю, все об этом знают и все равно каждый раз вызывают меня.
            Своим смиренным тоном Маланкин сын подставлял князю ловушку – судебный поединок с лучшим из его гридей. Но князь не дал себя заманить в нее.  
– А сожженное тобой городище Хлын?
            – Они не оказали помощи моим раненым.
            – Почему ты напал на княжескую охоту тарначей, да еще ночью?
            – Помимо оленей они еще напали на купцов-бродников. Бродники попросили меня вернуть их добро и людей, взятых в полон. Я вернул. Почему ночью? Потому что не хотел терять своих бойников.
            – Этому есть какие-то доказательства?
            – Бродники отдали мне целый воз своих товаров. А две полонянки-тарначки могут подтвердить, как все было.
            – Он еще и бродников ограбил, – заметил один из воевод под общий хохот всех присутствующих.
            Рогану пришлось как следует призадумался, простые и ясные ответы молодого вожака пока не способствовали вынесению сурового приговора.
            – Как тебе удалось отбить ночное нападение арсов?
            – Мои бойники хорошо стреляют из луков.
            – А может, все дело в твоем колдовстве?
            – Он колдун, колдун! – завопил вдруг один из приведенных раненых арсов. – Он вызвал железный град и побил им нас!
            – Ну если тот, кто побеждает малой кровью, занимается не доблестью, а колдовством, тогда я действитель колдун, – покладисто согласился Дарник, добавив себе еще новых симпатий.
– Для чего ты купил целое дворище?
            – Это было дешевле, чем платить на гостином дворе.
            В ответ снова послышался веселый смех. Но князь уже взял себя в руки.
            – За половину твоих преступлений люди получше тебя подвергались не только изгнанию, но и казни. Или ты думал, что одно доброе дело перекроет все другие?
            – Пошли меня умереть с мечом в руках, и это будет самым справедливым решением, – спокойно ответил молодой вожак. 
            – За недостойные дела – достойную смерть? Не слишком ли ты много хочешь?
В эту минуту снаружи раздался шум приближения многих людей, и в ворота на княжеский двор ввалилась целая толпа ремесленников и лавочников. Дружинники и гриди немедленно ощетинились копьями и мечами. Несмотря на решительный вид, толпа остановилась у ворот, и вперед вышел в качестве выборного ходока хорошо всем известный носатый и тощий гончар по имени Куньша.
– Зачем вы здесь? – гневно спросил его Роган.
– Посад порешил идти ратью на Арс, – невозмутимо отвечал Куньша. – Поведет рать он. – Гончар указал на Дарника.
На княжеском дворе произошла маленькая заминка. Тиуны и воеводы изумленно переглядывались между собой.
– От меня вы не получите ни одного гридя, – холодно промолвил князь.
– Мы их и не просим, только его. – Куньша вторично указал на подсудимого.
– Я еще своего суда над ним не вынес. – Рогану не слишком хотелось уступать.
– Посад сказал: если князь откажет, будет городское вече.
Угроза подействовала – вече было плохо управляемым сходом, оно могло не только подтвердить свое решение по Дарнику, но и устроить суд самому князю.
– Хорошо, – сказал князь. – Вот видишь, тебе и наказание, которое ты хотел, – с насмешкой обратился он к дерзскому бежечанину.
            Тот стоял, приоткрыв рот от изумления, не в силах поверить в происходящее.
 
8
            Самое простое было собраться на тризну взволнованной толпой и слово за слово решить поквитаться с ночными разбойниками. И даже вырвать себе воеводу у князя, тоже не сложно. А вот что делать дальше?
            Куньша с двумя другими выборными ходоками прямо на княжеском дворе попытались давать ему советы, но Дарник попросил все разговоры отложить до утра.   
Быстрян по дороге домой по-своему оценил новую ситуацию.
            – Уж не знаю, радоваться тебе, или печалиться, что ты избежал наказания. 
            У ворот дворища стояла толпа, восторженными криками приветствуя юного воеводу. С большим трудом удалось уговорить их разойтись по домам. Не меньше досаждали и собственные ватажники, ожидающие каких-то особых приказов.
            – Все завтра! – рычал на них Дарник.
            Его голова шла кругом: вот она мечта о собственном военном походе, но почему она осуществилась так рано? Ничего он уже не слышал и не понимал. Хотел только уединения, которое и получил, отправив обеих наложниц спать за перегородку. Мысли и воображаемые картины о воеводстве продолжали переплетаться в колючий клубок. Так и заснул, ничего путного не решив. Зато на рассвете под крики посадских петухов проснулся свежим и бодрым и быстро все предстоящее до мельчайших подробностей выстроил перед собой, будто сидел и записывал на пергаменте одно задание за другим.
            Арс находился в шести днях пути от Корояка и, по рассказам очевидцев, представлял собой неприступную крепость с гарнизоном в двести-триста воинов. Князь Роган дважды пытался захватить это разбойничье гнездо, и оба раза уходил несолоно хлебавши. И вот теперь против Арса поднялся возмущенный посад Корояка.
            Многие ватажники спали во дворе на повозках, изгнанные из домов счастливыми обладателями наложниц. И весьма удивились веселому настроению, с которым к ним вышел Дарник.
            – На Гусиный Луг идем? – спросил Терех, хватаясь за оружие.
            – Не, сразу на Арс выступаем, – определил один из бойников Бортя.
            – Сначала поесть не мешает, – бросил еще кто-то.        
Все рассмеялись.
– Арсам мало здесь досталось, добавки требуют, – поддержал общий тон Дарник.
Ватажники зашевелились, приступая к обычным утренним обязанностям. Кто кормил лошадей, кто осматривал амуницию, кто точил топоры и мечи, при этом все исподтишка испытующе посматривали на вожака.
К Дарнику подошел Быстрян.
– Я тоже с тобой пойду, – потребовал он.
– Конечно, – великодушно согласился Дарник.
            Из Ургана среди прочего он привез еще и медную ромейскую медаль-фалеру и теперь она как бы случайно оказалась у него в руках.
            – Зачем ты ее достал? – как всегда кстати поинтересовался Селезень.
            – Надо подготовить вам награды за взятие Арса, – с серьезным видом произнес Дарник. Бойники заулыбались, взятие разбойничьей крепости как бы уравнялось по значению с Ивицей и торговым походом в Урган. Раз то сделали, то и это получится.
            Едва успели слегка перекусить, как к дворищу стали собираться «ополченцы», а следом вновь пожаловали выборные ходоки. Теперь им рассевшимся вместе со старшими ватажниками в гриднице пришлось больше слушать, чем самим говорить.
            – Мне нужно триста вооруженных людей, сто двадцать лошадей, тридцать снаряженных возов, десять двуколок и пятьсот дирхемов, – спокойно, как о само собой разумеющемся, сообщил им юный воевода.
            – А дирхемы зачем? Каждый будет с оружием и харчем, – возразил Куньша.
            – На запасное оружие и нужные припасы. Я потом не собираюсь побираться.
            Ходоки переглянулись, требования выглядели по-настоящему воеводскими.
– Чем должны быть снаряжены возы? – уточнил гончар.
            – На каждом возу должны быть: съемные боковины из крепких досок высотой в полтора аршина, два запасных колеса, пила, по две лопаты, косы и кирки, палатка, ящик с наконечниками стрел и сулиц, десять подков, десять саженей веревок и десять мешков.
            – А мешки зачем? – удивился представитель кузнецов и оружейников.
            – Для пленных арсов, – усмехнулся Дарник. – И вот еще что: одну восьмую всей добычи мне и одну восьмую моей ватаге. Остальные три четверти сами будете делить с ополченцами.
            – А что вложишь ты? Одну двадцатую или одну сотую? – съязвил Куньша.
            – Я вложу свою ватагу и победу над арсами, – спокойно ответил Дарник.
            Ходоки молчали, услышанное произвело на них сильное впечатление. Они уже почти не сомневались, что сделали правильный выбор с этим безусым юнцом.
            – Сход не согласится, – покачал головой Куньша.
            – Тогда уговаривайте другого на своих условиях.
            По старшим ватажникам прошло невидимое движение. Да хоть немного уступи, казалось, просили они.
            – А пятьсот дирхемов кому, тебе? – спросил третий, самый невзрачный ходок, кожевенный мастер.
            – Ваш человек будет ходить и покупать, что я скажу. – Рыбья Кровь не затруднился с ответом.
            – А не мало ли триста ополченцев? – усомнился Куньша.
            – Если я сам буду отбирать, то не мало.
            – Ну что ж, послушаем, что скажет сход. – Гончар решительно поднялся с лавки.
            – Откуда ты все это знаешь? – спросил, после ухода ходоков Быстрян.
            – Мама научила, – ухмыльнулся новоявленный воевода.
Старшие коротко хохотнули и разошлись рассказывать о переговорах остальным ватажникам. Дарник им не препятствовал, его одинаково устраивало любое решение посадского схода. Хотя нет, не любое, ведь в случае отказа, ему грозило снова попасть на княжеский незаконченный суд.
К полудню стало известно, что сход согласился на его условия, урезав лишь серебро до 300 дирхемов, мол, ты, Куньша, будешь сам платить и отвечать. К концу дня Дарник с выборным посадским казначеем уже обходил тележников и оружейников. Им он заказал десять двуколок, отдельные детали для десяти камнеметов, починку арсовых кольчуг, а также, по совету Быстряна два ящика «чеснока» – стальных колючек с четырьмя вершковыми шипами – самое злое оружие для копыт лошадей и сапог пешцев.
            Отбор ополчения растянулся на несколько дней. Каждый третий тут же отсеивался. Отцы и братья похищенных женщин рвались в бой, многие из них бывали и прежде в военных походах, но Дарник больше смотрел на их сноровку в обращении с оружием, хорошо понимая, что в схватке с арсами им не поможет никакой праведный гнев и горячность. Сомневался и насчет бездомников, которые тоже жаждали показать свое молодечество, записываясь в посадское войско. Отобранных ратников он приставлял под руководством своих старших к обучению строевого боя.
            Лошадей браковал менее тщательно. В упряжке, считал, пригодны будут самые обычные кони. Выбрал и три десятка трехвершковых лошадей для будущих катафрактов.
Весь Корояк только и жил разговорами об этих сборах. Иногда посмотреть на них приходили княжеские гриди. В сарай, где шло изготовление камнеметов, их, разумеется, не пускали. Но им и без этого хватало потехи над неуклюжестью ополченцев, над большими прямоугольными щитами, над строевыми построениями. Много насмешничали над колесницами: зачем они в лесной чаще? С их легкой руки большие тарначские повозки получили название «сундуков», мол, из-за своей тяжести непременно застрянут где-нибудь в трясине или на переправе через речки. Общий приговор гридей звучал убийственно: такое войско и вовсе не дойдет до Арса.
Словно в подтверждении их слов с увеличением числа воинов общий порядок становился только хуже. Дарник назначил Меченого управлять колесницами, Борть, Кривонос и Лисич стали полусотскими пешцев, Быстрян возглавил конников, часть ратников постарше взял под свое крыло Куньша, чтобы им не приходилось подчиняться слишком юным начальникам. Но оказалось, что назначить вожаков, вовсе не означало, что им тут же начнут беспрекословно подчиняться. Если сам Рыбья Кровь еще внушал трепет молодым воинам, то его подручные никаким командирским весом пока не обладали. Их приказы выслушивали – и редко когда исполняли.
Из затребованных трехсот ратников набрать удалось всего двести пятьдесят, из десяти колесниц изготовили и снарядили камнеметами только пять, повозки предоставлены были самые разные, половина без съемных щитов, четверть ратников без хороших доспехов и оружия, многим пришлось раздать оружие из собственных ватажных запасов. Два десятка бездомников, бывших жителей селищ, в качестве оружия собрались использовать цепы, косы и вилы, мол, владеют ими лучше, чем копьями и сулицами. Полусотские докладывали о плохих продуктах и фураже. Однако сильно откладывать поход уже было нельзя, лето заканчивалось, вот-вот польют осенние дожди, да и настроение у ополченцев от долгих сборов теряло свою прежнюю воинственность.
– Ну когда уже, когда? – беспрестанно спрашивали у воеводы.
– Завтра, – наконец бросил он.
– Как завтра? Ничего же до конца не готово?
– Оно никогда до конца и не будет готово. Поэтому завтра.
И действительно на следующее утро посадское войско с вышитым Зорькой Рыбным знаменем переправилось на левый берег Танаиса и двинулось по Остерской дороге на восток. Видимость порядка наблюдалась только у конников Быстряна и колесничих Меченого. Да возле Дарника компактно ехала полуватага младших ватажников, оставшихся после того, как все старшие подались в полусотские и командиры колесниц. Их вместе с оруженосцами Селезнем и Терехом так теперь и называли: воеводские гриди. Один из гридей стал знаменосцом, еще двое – трубачами. Остальное воинство шло и ехало как придется: оружие на повозках, строй перемешан, многие втихаря подсаживались на и без того перегруженные повозки. Рыбья Кровь молчал – главное было как можно скорее удалиться от города.
Их первая дневка превратилась в ночевку – никак не получалось составить правильный повозочный круг. Дарник долго не вмешивался, давая своим полусотским, как следует накричаться и окончательно запутаться. Потом стал с Селезнем и Терехом от центрального воеводского знамени отмерять шагами расстояние и втыкать в землю колышки, возле которых должны стоять повозки. Нужный арифметический расчет им был сделан по пути, поэтому, когда возницы принялись подгонять повозки и колесницы к назначенным колышкам, получился просторный правильный круг, а бреши между повозками заполнили съемные повозочные боковины, а где их не хватило – ограда из мешков с землей. Точно так же, не повышая голоса, указал он, где именно и куда входом ставить палатки и шалаши, где размещать коновязи и даже где быть отхожим местам. Невеликое вроде бы дело, но оно сняло у всех окружающих последние сомнения в праве молодого бежечанина распоряжаться сотнями людей старше себя. Недовольный таким поворотом событий был лишь Куньша.
– Мы что же каждый раз будем все это так тщательно выставлять и столько времени терять? – бурчал он.
– Нет, дальше все будешь делать ты и в три раза быстрей. – И Дарник под смешки других полусотских передал гончару свой расчет расстояний повозочного круга и рисунок того, как все должно быть внутри стана.
Следующее утро Рыбья Кровь начал с раздачи войску целого мешка разноцветных лент, специально захваченных им из Корояка. Нашейные ленты одного цвета получили не только воины каждой полусотни, но и все их кони и даже повозки. Сразу стало видно, где кто есть и где кому следует быть, в каком порядке выезжать на дорогу и в каком съезжаться в круг на стоянке. Тут уже заворчали рядовые ополченцы:
– Что ты нас помечаешь, как коров на пастбище? Что, я не могу со сватом в другой ватаге идти?
– Со сватом ты будешь дома за столом сидеть, а сейчас хотя бы сделай вид, что ты бывалый вояка, – отвечал им Рыбья Кровь и поручил конникам Быстряна тщательно следить, чтобы никто ни с кем не перемешивался.
Но наведение нужной дисциплины требовало не только окрика и едкого слова, но и должного наказания, которое мог определить лишь сам воевода. Причем, наказание необходимо было применять крайне осмотрительно, дабы не вызвать всеобщую злобу и бегство домой. Для начала Дарник придумал самых ретивых ослушников привязывать нагишом к повозке, чтобы они в таком виде целый день следовали за ней. Это понравилось не только ратникам, но и самим виновным, которые охотно посмеивались над собой вместе со всеми.
– Ну и какой толк тогда от этого, – кривился Быстрян.
Ночью на ложе в воеводском сундуке Дарника как осенило: «А будет толк!» И утром он приказал всем ополченцам разбиться на пары, дабы в бою было кому прикрыть твою спину. Войско встретило его распоряжение с одобрением – тем более, что такой порядок уже существовал у дарникцев. Ровно сутки продолжалась эта их благостность, пока не выяснилось, что за малейшее нарушение дисциплины вместе с виновником к той же позорной повозке будут привязывать и ни в чем не повинного напарника.
– А его-то за что? – смущенно спрашивали бузотеры.
– Чтобы вам вдвоем веселее и не так обидно было, – невозмутимо отвечал Дарник.
Особую силу наказание имело, когда виновным оказывался младший напарник, тут уже его старшому бывало еще досаднее. Очень скоро эта мера возымела действие – послушание среди ополченцев заметно повысилось. Некоторые бывалые воины, правда, советовали воеводе ввести еще парное наказание плетьми, но тут Дарник был решительно против:
– Мне поротые воины не нужны, я к ним не смогу относиться с уважением.
Его слова тут же облетели все войско, заставив многих шире расправить плечи.  
Следующими шагами Рыбьей Крови по наведению войскового порядка было разделение всех пешцев на постоянные десятки с тем, чтобы четверо лучников никогда не расставались с шестеркой шитников, всегда стояли за их спиной и оттуда стреляли в противника. Он понимал, что сравняться с русами-арсами, которые только войной и живут, его воинам невозможно, поэтому основной упор делал именно на плотный строй щитников и большое количестве стрелков за их спинами. Хорошо помнил, как кони ивцев сами сворачивали в сторону, не желая натыкаться на выставленные копья. Поэтому суть строевых упражнений ополченцев на стоянках сводилась к тому, чтобы научить все четыре полусотни Бортя, Кривоноса, Лисича и Куньши двигаться и разворачиваться в любую сторону, не нарушая сомкнутых, ощетинившихся копьями рядов. При каждом занятии Дарник как заклинание не уставал повторять:
– Никакого выскакивания из общего ряда! Никакого сбора трофеев и хватания пленных до конца сечи! Никакой оглядки назад и на другие ватаги! Если другие дрогнули, то вы должны стоять еще сильнее, тогда и они выправятся!
Особое внимание уделял рукопашным схваткам 20 на 20 с палками вместо мечей:
– Ни в коем случае не пытайтесь сходиться с арсами один на один. Любой арс справится в поединке с любым из вас, поэтому нападайте на каждого из них вдвоем или вчетвером, на то у вас есть ваши напарники. Забудьте про поединки по правилам, колите и рубите по спинам, ногам и рукам. Побеждаем войском, а не своим бахвальством.
Стремился сам поход использовать, как большое обучение. Поэтому вместо сорокаверстного пути воины в день покрывали не более двадцати верст, по полдня упражняясь, упражняясь и упражняясь. Когда Куньша пытался говорить, что они тянутся слишком медленно, Дарник отвечал, что хочет, чтобы воины пришли к Арсу не измотанными и неуклюжими, а свежими и подготовленными.
Быстрян тоже не терял времени зря, добиваясь, чтобы его конная полусотня по малейшему знаку разбивались на отдельные десятки и умела быстро перемещаться в разные стороны. Но зрелище по сравнению с ромейскими катафрактами получалось самое плачевное.
Поэтому главную свою надежду молодой воевода возлагал все же на колесницы. Часто вместе с Меченым и его шестью двуколками задерживался позади колонны, дабы отработать навык дружно разворачивать их вместе в одну линию своим задним смертоносным бортом. Долго не выходило построить из колесниц сомкнутый строй – слишком широкие полукружия приходилось делать. Выход нашли в том, чтобы выезжать в поле тремя рядами, а после разворота две первых пары въезжали бы назад к третьему ряду, тогда действительно получалась настоящая крепостная стена без всяких боковых зазоров. Но сказать, как надо, легче, чем сделать. Колесничие выполняли это упражнение по двадцать раз на дню, часть слишком бестолковых лошадей даже поменяли, однако такого результата, чтобы Дарник остался полностью доволен, достичь так и не удалось. С камнеметной стрельбой тоже было не очень понятно. «Репы», «яблоки» и «орехи» вылетали уже достаточно слаженно и дружно, вот только оставалось не ясно каково их действие будет не в узком воротном проеме дворища, а на широком поле.
С приближением к разбойничьему логову все чаще встречались брошенные селища и городища. Иногда из леса показывались любопытные старики и подростки, которые хотели узнать, куда движется войско, им отвечали, что идет оно в Остёр на службу к тамошнему князю.
На пятый день случилась большая неприятность: целый десяток углежогов, воспользовавшись отсутствием уехавшего с полусотскими вперед воеводы, потихоньку отстав от колонны, развернулись и покатили на двух повозках назад в Корояк. Дарник немедленно с ватагой быстрянцев поскакал за ними вдогонку. Возвращать не стал, просто забрал повозки все оружие и доспехи беглецов и пехом отпустил.
– Но это наше оружие! – пытались протестовать углежоги.
– Вам его вернут потом в Корояке, – пообещал под смех конников Рыбья Кровь.
В войске его решение приняли с одобрением, хотя многие ратовали за более строгое наказание.
– Как скажите, следующих беглецов обязательно повешу, – пообещал им воевода.
            Наконец на восьмой день в полдень войско подошло к городищу Липову, служившему Арсу главной базой снабжения зерном. Городище стояло на берегу реки Липы, не уступающей шириной Танаису у стен Перегуда, и кроме хлебной дани, липовцы ежегодно должны были строить для арсов по две ладьи. За это арсы не забирали местных женщин и вообще воздерживались от чрезмерных притеснений. Земля вокруг городища отличалась особым плодородием и умело обрабатываемая, приносила из года в год урожай сам-пять, поэтому уйти с нее липовцы все никак не решались. Так и тянули кабальную лямку, почти уже не надеясь от нее когда-либо избавиться. Невысокий дощатый забор ограждал полсотни основательных домов, во дворах полно было всевозможной живности, а жители отличались почти городской нарядностью.
            – Этим арсы только на пользу, – не без злорадства определил Быстрян.
            Воевода думал иначе, но промолчал.
Появление войска Дарника здесь встретили со смешанными чувствами. Одни радовались, что, возможно, наконец ненавистные арсы будут повержены, другие опасались мести со стороны разбойников за оказание помощи короякцам. Поняв из намеков липовского старосты-хитрована Карнаша в чем дело, Рыбья Кровь тут же сменил ласковость на суровость и стал распоряжаться в городище как на захваченной территории, срочно потребовал продовольствия и фуража, поменял усталых лошадей на свежих, а мешки с пшеницей и овсом, которые липовцы как раз грузили на подводы для Арса, велел нести обратно в амбары:
– Они вашим хозяевам больше не понадобятся, – уверенно заявил он.
            По словам Карнаша, большая часть арсов находилась в набегах, а в крепости оставлен лишь небольшой гарнизон, который, судя по всему, даже не подозревает о походе короякцев. Не подозревает сейчас, но к утру будет знать наверняка – и Дарник принял решение выступать на Арс сразу после полуденной передышки. Быстрян и Куньша отговаривали его от такой спешки: все равно крепость с ходу не взять, зачем изнурять войско дополнительным переходом? Но Дарнику важно было прежде всего не дать опомниться и еще сильнее заробеть его собственным воинам.
            – Сто дирхемов за первого убитого арса, – объявил он, и походная колонна снова тронулась в путь.
            То ли посул награды подействовал, то ли постоянная подготовка сказалась, только войско по дороге на Арс устремилось с какой-то особенной легкостью и удальством. Рыбья Кровь беспрерывно ловил на себе преувеличенно задорные взгляды ополченцев и старался не думать о том, что при первом же убитом короякце его войско точно с такой же веселостью может побежать назад.
Немного погодя колонну нагнал отряд из двадцати молодых липовцев. Все они были на хороших лошадях и вооружены по степному образцу: в железных шлемах и стеганых кафтанах, с луками, мечами и неприменным арканом на передней луке седла. Возглавлял отряд чернявый парень по прозвищу Журань, участвовавший, как вскоре выяснилось, в нескольких походах остерского князя против степняков.
            – А не обманная ли это уловка, чтобы выслужиться перед арсами и ударить нам в спину? – предостерег воеводу Куньша. Но, поговорив с Журанем, Дарник отверг его подозрения – очень понятно было желание липовцев помочь скинуть своих кровососов.
            От городища до Арса было пятнадцать верст вверх по реке. По совету Жураня войско вскоре свернуло на чуть приметную колею в обход сторожевого поста арсов, который находился на прямом пути из Липова. Дарник распорядился выдвинуться вперед повозок конникам, колесницам и пехоте. Когда до Арса осталось полторы версты, приказал Быстряну посадить себе за спины полусотню Бортя и сам вместе с ними и липовцами поскакал вперед, наказав Меченому и остальным пешцам поспешать следом.
            Знаменитое разбойное гнездо располагалось на продолговатой десятисаженной горе, куда можно было взобраться только на четвереньках, цепляясь на крутом склоне за каждое дерево и куст. Наверху, повторяя форму горы, овалом тянулись сомкнутые деревянные жилые срубы с окнами-бойницами и имелась высокая смотровая башня. К подножию горы вел окруженный двойным тыном пологий спуск-колодец, в котором имелось не меньше трех ворот, превращая его для неприятеля во вход-ловушку, где на ворвавшихся врагов могли со всех сторон обрушиться камни и сулицы.
Расчет Дарника захватить противника врасплох полностью оправдался. Жестокость и надменность арсов сослужили им плохую службу – не нашлось никого, кто захотел бы предупредить их о продвижении короякского войска. На лугу у спуска-колодца шла мирная заготовка мяса. Две дюжины женщин под присмотром нескольких арсов с мечами у пояса на широких тесаных столах под легкими навесами разделывали оленьи и кабаньи туши, готовили колбасы и очищали от мездры шкуры. Лишь у открытых ворот крепости сидели на бревнах четверо охранников со щитами и копьями, да еще с десяток безоружных арсов ловили на реке рыбу. Выскочивших из леса всадников арсы в первый момент приняли за своих и даже подняли в приветствии руки. В ответ полетелили стрелы и сулицы. Отчаянно заколотил в било дозорный на смотровой башне, рыбаки бросились в прибрежные кусты, женщины заполошно метались в разные стороны, мешая всадникам расправиться с заготовщиками мяса, четверо из них, петляя как зайцы, с неожиданной резвостью устремились к воротам.
– Лови, – указал Дарник Жураню на одного из бегущих, и аркан вожака липовцев опрокинул крепкого арса на землю, но понадобились трое парней, чтобы связать его.
Из леса тем временем стремительно выкатывались колесницы Меченого.
– Куда? – спросил Быстрян, подскакав к Дарнику.
– Захватим ворота, – предложил Журань.
Ворота действительно еще оставались открытыми, из них высыпало два десятка вооруженных арсов, словно приглашая противника напасть на себя.
– Нет. Там завязнем, – возразил Дарник. – Ставьте повозки.
Воины без лишних слов принялись разбивать стан. Часть женщин, боясь насилия со стороны «освободителей», подалась назад в крепость, а часть, среди которых были пленницы из Корояка, узнав родичей и знакомых, со слезами радости кинулись их обнимать. Прибывающие из леса ополченцы-пешцы с жадным интересом разглядывали пятерых убитых арсов и голосистого пленника, который на все лады их костерил. Дарник понял, что все сделал правильно – первая, пусть крошечная победа воодушевила и обнадежила еще недавно сомневавшихся в собственных силах ремесленников. Сильный спор возник вокруг награды за первого убитого арса, быстрянцы и липовцы оспаривали первенство между собой. Рыбья Кровь рассудил просто: к неудовольствию Куньши, пятьдесят дирхемов досталось одним и пятьдесят другим.
Пока составляли в круг повозки, укрепляли в промежутках деревянные щиты-борта и обкладывали мешками с землей небольшие выступы для установки колесниц, из-за крепостной горы послышался сильный топот копыт, и выскочивший оттуда табун коней, подгоняемый несколькими пастухами, помчался к воротам крепости. Арсы у ворот тут же изготовились прикрыть их. Конники Быстряна хотели броситься перехватывать табун, но Дарник в последний момент запретил им это:
– Пускай входят. Не мешать!
Арсы, побряцав для устрашения оружием, дождались, когда весь табун войдет в ворота, и сами тоже скрылись в них.
– Мы могли легко хотя бы часть отбить, – недоволен был Быстрян.
– Ты видишь это? – Воевода указал на многочисленные копны сена вдоль реки. – Кони в крепости без сена – то, что нам надо.
– Они сейчас выйдут на лошадях и зададут нам жару.
– А посмотрим, – улыбнулся Рыбья Кровь.
Он опасался лишь атаки противника во время разбивки стана, но когда этого не случилось, вздохнул с великим облегчением. Колесничим Меченого он приказал готовить бревна для четырех больших пращниц, благо необходимые железные петли и оси предусмотрительно были захвачены им из Корояка. А ополченцам Куньши велел рубить в лесу деревья с густой кроной и делать из них завал, подковой охватывающий ворота крепости, на случай конной вылазки. К этому моменту он с полусотскими уже успел объехать вокруг Арса, и всем стало ясно, что кони в крепости с единственным перекрытым выходом действительно совершенно бесполезны, разве что на мясо.
Освобожденные короянки сообщили, что в крепости находится около сотни бойников, остальные частью на большой охоте, частью в набеге на Остерское княжество, а еще десяток лодий повезли продавать захваченных рабов в южные земли. Выходило, что все вместе арсы чуть ли не вдвое превосходят короякцев. Разбить их можно было только по отдельности и делать это нужно как можно скорее.
Ночью возле ворот действительно слышался шум по разбору завала. В дозоре находилась полусотня Кривоноса, они время от времени пращами-ложками метали камни на звук ударов топоров, не давая арсам полностью освободиться от преграды.
 
9
Все восемь дней пути он, стиснув зубы, противостоял скрытому мнению без малого трех сотен взрослых мужчин, сомневавшихся в успехе похода, и вдруг нашелся человек, который подошел к нему и неожиданно сказал:
– Я знаю, ты победишь, и все будет так, как ты захочешь.
Этим человеком оказалась одна из освобожденных пленниц. Звали ее Шуша, она была даже не из Корояка, а из Остёра, и обратила на себя внимания Дарника еще во время налета на раздельщиков мяса, когда, в отличие от мечущихся товарок, осталась на месте, спокойно глядя на сумятицу вокруг себя. После разбивки стана, когда десятские начали шумно делить между собой не короякских пленниц, Шуша повелительным криком остановила торг и заявила, что это обязанность воеводы награждать женщинами своих лучших воинов, или пускай он даст пленницам сутки, чтобы они сделали свой выбор сами, иначе между воинами будет раздор. Рыбья Кровь был приятно удивлен ее рассуждением и счел за лучшее отложить «награждение» на следующий день.
Когда совсем стемнело и все распоряжения были отданы, он вновь столкнулся с Шушей, которая совершенно бесстрашно одна бродила по их стану, тогда-то она и сказала ему провидческие слова о его предстоящей победе.
– Арсов еще никто не побеждал, – счел он нужным ей возразить.
– Так как хочешь победить ты, не хочет никто, поэтому ты и победишь.
Покоренный таким выводом Дарник стал задавать ей вопросы. Тридцатилетняя Шуша была женщиной с пышной фигурой и говорила так, что хотелось слушать и слушать, и Дарник не заметил, как прошелся с ней по стану до своего сундука, и когда она приняла от Селезня миску с едой, и сама подала ее ему, в том, что будет дальше сомневаться не приходилось. Умом он понимал, что так Шуша всего лишь спасается от худшей для себя участи стать наложницей какого-нибудь десятского, но это ничуть не мешало ему с каким-то особенным удовольствием поддаваться ее чарам.
Топчан в воеводском сундуке был рассчитан на одного человека, но места хватило и на двоих.
– Куда ты так спешишь, ведь все успеешь, – тихонько говорила она, умело останавливая его порывистость. – Давай я покажу как?
– Ну покажи, – смеясь, говорил он. И Шуша показала. Три прежних его женских опыта можно было скинуть в мусорную яму, новое соитие сразу обогатилось такими необычностями, о которых ему не приходилось слышать в самом бесстыдном мужском хвастовстве. Хорошо, что борта сундука и низкость топчана надежно скрывали пусть не от ушей, но от глаз окружающих ратников. До предела раззадоренный он не ощущал никакого телесного утомления и готов был заниматься новым для себя удовольствием хоть всю ночь. Но Шуша и этим распорядилась:
– А теперь дай мне поспать, чтобы завтра было еще лучше, чем сегодня.
Продолжая удивляться, оставил ее в покое. С беспокойством думал, как придется реагировать на те или иные шутки воинов по поводу своего постельного счастья. Но ничего ему так и не понадобились, все, от рядовых бойцов до полусотских, отнеслись к водворению Шуши на воеводской повозке как к самому обычному делу. Его смущение насчет возраста и излишнего веса наложницы тоже оказалось напрасным. Этого никто просто не заметил. А ее умение со всеми уверенно и весело разговаривать было выше всех похвал. Получалось, что сам того не ведая, он сделал отличный выбор.
– Теперь ты должен про меня забыть до вечера, – сказала ему Шуша наутро.
Дарник так и собирался сделать, и ее совет лишь заставил его улыбнуться.
Едва голова воеводы поднялась над бортом, как к повозке тотчас бросился Кривонос, доложить, что ночью, несмотря на всех охранников и сторожевых псов, лазутчика Арса прямо из стана выкрали одного из короякских дозорных.
– Ну что ж, теперь они ведают про нас почти все. Будем делать то, о чем дозорный не знал, – невозмутимо отреагировал Рыбья Кровь. Его хорошему настроению ничего не могло помешать.
Пройдя по стану, он как-то сразу почувствовал, что прежняя неуверенность вновь овладело его войском. То, что арсы спокойно сидят в своей крепости и не высылают переговорщиков, ясно указывало, сколь мало они считаются с угрозой, исходящей от пришельцев. Напротив, уже сами короякцы ощущали себя в окружении многочисленных арсовых отрядов, которые вот-вот с разных сторон явятся и нападут на них. Снова приходилось воеводе быть собранным и деловитым.
– Всем хорошо поесть и начнем, – отдал он распоряжение полусотским.
– Не думаешь ли ты брать крепость приступом? – забеспокоился Куньша.
– Нет. Будем биться в поле, – уверенно произнес Дарник.
– Они не выйдут, пока не получат подкрепление, – заметил Быстрян.
– Еще как выйдут, – «успокоил» соратников воевода.
Едва в короякском стане началось заметное оживление, как ворота Арса действительно открылись и из них вышло с десяток арсов, которые, потрясая оружием, принялись осыпать бранью пришельцев, подбивая их на немедленный приступ. Рыбья Кровь и ухом не повел – был занят большими пращницами. Первый раз возводил их не на деревьях, а в чистом поле посреди собственного стана. Восемь длинных бревен были на два аршина вкопаны в землю, на них железные ломы-перекладины, на ломах коромысла. Весь стан таращился на невиданную затею. Пробные выстрелы чуть не разрушили сами пращницы, срочно пришлось их укреплять подпорными брусами и веревочными растяжками, но и с ними все после нескольких выстрелов все едва не рушилось. На помощь пришел один из короякских плотников, предложил установить всю раму на полозья с подпорными откосами. Попробовали – получилось гораздо лучше, от выстрелов вся пращница, правда, сильно подпрыгивала, но оставалась целой. Тут же поставили на полозья остальные три пращницы.
Пробил звездный час Меченого – его камнеметчики взялись за дело. Дарник указал ему целить прежде всего во входной колодец до полного его разрушения, дабы ни конный, ни пеший не могли выбраться из ворот. Кто-то из меченцев придумал снабдить все «гостинцы» жгутами горящей соломы, тревожа арсов угрозой пожара. Весь стан, разинув рот зачарованно смотрел, как мощно разворачиваются коромысла пращниц, посылая по два пуда камней и деревянных чурок. Дважды осажденные пытались сделать вылазку, спускаясь к подножию горы по веревкам и тоже обстреливая стан короякцев зажженными стрелами, но выдвинутые вперед две полусотни с четырьмя колесничными камнеметами успешно отгоняла их прочь.
К вечеру, когда входной колодец Арса превратился в груду из ломаных бревен и досок, со стороны крепости раздался сигнал охотничьего рога и вдоль воротного колодца спустились по склону двое арсов со стрелой опереньем вверх, впереди шел коренастый мужчина с огромной головой, которая казалась еще больше из-за пышных полуседых волос и бороды. Это был знаменитый сотский арсов Голован, на полшага отставал от него молодой дружинник-телохранитель, опоясанный мечом и кинжалом.
Дарник с Куньшей выступили им навстречу.
– Кто вы и зачем здесь? – угрюмо спросил Голован.
– Мы из Корояка, пришли получить виру за ваш разбой. – Дарника напротив переполняло легкомысленное благодушие.
– Какую виру вы хотите?
– Вы должны выдать всех женщин, сто мечей, сто коней, сто кольчуг и пять тысяч дирхемов, – невозмутимо перечислил Рыбья Кровь.
– Это вы возьмете, когда победите нас, – надменно ответил сотский и, чуть помолчав, продолжил более мягко: – Вы захватили одну женщину. Она не из Корояка, зовут Шуша. Мы готовы заплатить за нее сто дирхемов.
– Зачем нам ее отдавать, если вы потом все равно ее нам вернете с остальными женщинами? – Дарник не прочь был пошутить.
Лицо Голована исказила гримаса злости, но он сдержал себя.
– Мы хотим забрать своих убитых.
– Забирайте, но без оружия и доспехов. И в обмен на нашего дозорного.
– Они славные воины и должны быть погребены с почетом, – возразил арс.
– Будет так, как я сказал.
Голован мрачно посмотрел Дарнику в глаза:
– Хорошо, будь по-твоему. Но отныне ты кровный враг каждого арса.
Не дожидаясь ответа, сотский с дружинником направились назад в крепость.
Полусотские с нетерпением ждали результата переговоров. Присмиревший Куньша коротко рассказал о них.
– Может, надо было требовать поменьше? – осторожно высказался Быстрян.
Дарник весело на него посмотрел, личная встреча с вожаком арсов внушила ему чувство своего полного превосходства.
– Тебе уже надоело сражаться, а я и во вкус еще не вошел.
Главный полусотский досадливо закусил свой левый ус.
– Они просто еще не поняли, с кем имеют дело. Пускай думают, – счел нужным объяснить воевода.
Вскоре из крепости по веревкам спустились десять безоружных арсов и пленный короякец. Под присмотром полусотни Бортя арсы забрали пятерых убитых, внимательно зыркая на укрепления стана. Дозорный по имени Гусята с гордостью сообщил, что сказал арсам о втором еще большем короякском войске, которое скоро сюда тоже прибудет.
– Молодец! – похвалил Быстрян сильно помятого арсами Гусяту.
– Еще какой молодец, – скептически согласился воевода, – теперь они как можно быстрей захотят справиться с нашим «маленьким войском».
Полусотню Куньши Рыбья Кровь отправил за пополнением камней и чурок для пращниц. Два десятка конников были отправлены в дальние дозоры вокруг всей крепости, дабы не пропустить приближения других отрядов арсов.
Остальные ополченцы приступили к серьезному укреплению стана. Никто не остался без дела. Со стороны, где лес подступал ближе всего, по указанию урожденного запрудника сделали большую засеку, так что через нее нельзя было пробраться ни конному, ни пешему. Вокруг стана определенным порядком копали узкие аршинные ямы, рядом с ними вкапывали малые заостренные колья. Вблизи повозочного круга на небольших дощечках разместили полсотни досточек с тремя-четырьмя «чесночинами» (без дощечек они слишком легко втаптывались в мягкую луговую землю). В самом стане кроме главных ворот в сторону крепости, приготовили двое тайных боковых ворот, чтобы можно было быстро раздвинуть две повозки и конно выскочить на вылазку. По всей окружности устроили шесть основных и четыре запасных выступов-карманов, куда легко вкатывались и убирались колесницы с камнеметами. В центре стана возвели двухсаженную смотровую вышку для воеводы, чтобы лучше видеть будущий приступ, в котором сомневаться не приходилось.
Дабы проверить готовность стана к обороне, Дарник провел учебный приступ. Конники Быстряна и Жураня должны были подскакать почти к самым повозкам и с палками вместо мечей прорваться сквозь линию обороны, представленную полусотней Бортя, вооруженной такими же палками. Быстрян постарался на славу. Его отряду удалось прорваться в стан, не утруждая себя перелезанием через повозки, они просто дружным усилием перевернули их вместе с защитниками, не помогли даже веревки, связывавшие повозки между собой.
Вышел весьма наглядный урок. Дарник немедленно приказал каждую из повозок нагрузить двумя-тремя толстыми бревнами и еще подпереть их кольями изнутри стана. Промежутки между повозками заложить спиленными деревьями кроной наружу, а перед выступами-карманами выкопать саженные ямы. Действия обороняющихся бортичей тоже вызвали недовольство воеводы:
– На повозках не нужны две линии щитников, хватит и одной. Большие щиты там вам тоже не нужны, вас по грудь закрывают высокие борта. От стрел и сулиц закрывайтесь малыми щитами и наручами. Как только арсы пошли на приступ, лучники убирают луки и берутся за секиры, лепестки, цепы и вилы. Щитники рогатинами не дают арсам влезть на повозки, лучники из-за их спин бьют цепами и секирами и мечут сулицы в задние ряды арсов.
Каждую из полусотен Рыбья Кровь по три раза прогнал через это новое занятие. Одна половина бойников подносили к линии повозок большие щиты, изображавшие арсов, а выстроившиеся на повозках в два ряда защитники нещадно лупили по ним.
Несмотря на все принятые меры, дозорные возвращение арсовой охоты прозевали. Двадцать всадников, вооруженные лишь луками и сулицами неожиданно выскочили из-за берегового обрыва и попытались въехать в крепость, как следует не разведав, что входа в нее уже не существует. Обнаружив это, арсы развернулись обратно в лес. Конники Быстряна запоздало помчались за ними, но сумели захватить в лесу лишь одного арса, он рассказал, что всего их было сорок человек, но половина поехала перехватить и предупредить главный отряд арсов, который вот-вот должен вернуться из набега. По словам пленного, в этом отряде было две сотни бойников. Еще в качестве добычи быстрянцам досталось с десяток волокуш с тушами оленей и туров, что пришлись весьма кстати трем сотням желудков ополченцев и липовцев.
С наступлением ночи начался новый обстрел крепости. Отлаженные пращницы и в темноте достаточно метко отправляли смертоносный груз на вершину горы, а глубина крепости позволяла им легко находить что-либо для разрушения. Вдобавок, ночная стрельба не давала защитникам крепости спать, в то время, как половина осаждающих преспокойно всласть отсыпалась. За ночь было несколько вылазок ватаг арсов, пытавшихся как-то достать своими стрелами команды пращниц, но приобретенный короякцами опыт позволял им снова отгонять их прочь.
Сам Дарник спал урывками, просыпаясь, сразу тянулся к Шуше. Та пыталась его вразумить:
– Утром ведь никаких сил не останется.
– Зачем мне силы, все равно ведь завтра убьют, дай хоть последнюю радость испытать, – беззаботно отвечал он.
И она уступала.  
– А за тебя, оказывается, сто дирхемов хотят заплатить, – сообщил он ей между ласками. – И чего в тебе такого хорошего?
– Глупые мужчины, разве женщина может стоить дороже десяти дирхемов? – столь же весело отвечала она ему.
Такое у него бывало только с Тимолаем, когда сказанные слова выражали прямо противоположный смысл. Но у Шуши это звучало совсем иначе, как тайный призыв: спроси еще, сделай еще и тебе самому будет несказанно приятно.
Уже под утро, постучав о борт сундука, Терех сообщил о сигнальных огнях из крепости – арсы подавали сигналы своему походному отряду. Ничего хорошего это не сулило. Одно дело, когда войско противника не может действовать согласованно, а другое, когда оно ударит с двух сторон по общему сигналу.
Дарник вдруг вспомнил, что походный отряд арсов отправился на восток, следовательно, он явится с левого берега реки, вот на переправе его лучше всего и встретить. Тут же разбудил Быстряна и Жураня и велел им со своими конниками разъехаться вниз и вверх по реке на десять верст, только бы вовремя засечь переправу противника.
Едва взошло солнце, глазам короякцев предстала картина основательного разгрома крепости. Все передние срубы у входа были почти начисто снесены, от смотровой башни остались лишь две голых подпоры из четырех, в глубине были видны и обугленные бревна. Так как заряды для пращниц снова закончились, выспавшаяся полусотня Лисича отправилась за подвозом новых камней и чурок.
Тут прискакал дозорный и сообщил, что с противоположной стороны крепости арсы возводят пологую ступенчатую дорожку к подножию горы – явно готовился выход из крепости всего конного войска. Вместе с полусотней Кривоноса и тремя камнеметными колесницы Рыбья Кровь устремился туда. И вовремя! Лестница была уже наполовину готова, наверху шла разборка стены для выхода конницы. Срочно пришлось вызывать полусотню толстяка Бортя, и отправлять свою полуватагу на подвозку из стана «реп» для камнеметов. Сам Дарник старался держаться чуть в стороне, накрепко приказав себе в бой не лезть – пора было привыкать к настоящему воеводству.
– Бить по лестнице репами! – крикнул он камнеметчикам.
Те не заставили повторять приказ дважды, выстрел за выстрелом стали методично крушить плотничью придумку арсов. Те, не выдержав такого издевательства, числом до сорока ратников со щитами и мечами бросились вниз, кто бегом, кто юзом, кто и вовсе кувырком. Внизу их приняла на свои щиты и луки полусотня Кривоноса и вставшие в колесницах с рогатинами в руках камнеметчики. Тут еще с правого боку на них двинулась подоспевшая бортичи, а слева из леса показались конники Быстряна. Оставив на земле два десятка убитых, уцелевшие арсы живо полезли назад в крепость. Под прикрытием щитов кривоносцы принялись собирать с убитых мечи и кольчуги, а также свои сулицы со стрелами.
Камнеметчики зарядили привезенными «репами» свои камнеметы, собираясь до конца разрушить лестницу, но в этот момент гонец от Жураня сообщил, что походный отряд арсов со всеми своими повозками уже переправился через реку в пяти верстах ниже по течению и движется к крепости.
Воевода с пешцами и колесницами поспешил в стан, отдав команду конникам возвращать в стан всех дозорных и добытчиков зарядов для пращниц.
Стан гудел как растревоженное осиное гнездо, все надевали доспехи, проверяли оружие, что-то нервно грызли или пили, понимая, что настала пора решительной битвы.
Собрав полусотских, Дарник отдал последние распоряжения: четыре колесницы выставить в гнезда в сторону луга, две в сторону крепости, также развернуть на луг и три пращницы, полусотням Кривоноса, Лисича и Куньши рассредоточиться по всей окружности, отряду Бортя и всем спешенным конникам оставаться в центре, если кто из арсов прорвется, ближайшая к ним ватага, не дожидаясь команды, бросается на помощь, потом тут же возвращается назад к воеводской вышке со знаменем. Лучники пусть тоже станут парами: одни будут стрелять в ближних арсов, вторые накрывать стрелами дальних. Колесничие не покидают свои камнеметы, если что, отбиваются рогатинами и лепестками. Даже если с их стороны никого не будет, пусть стоят и сторожат камнеметы. Конникам укрыть лошадей двойными попонами, чтобы стрелы арсов не поранили их.
Поднявшись на смотровую вышку вместе с Быстряном и Бортем Рыбья Кровь наблюдал, как войско изготавливается к обороне. Было видно, как в крепости наверху у стены тоже стоят полсотни арсов в доспехах, готовых спускаться вниз по веревкам.
– А что будет, если они остановятся и начнут обстреливать нас стрелами издали? – спросил Борть. – У них двести луков против наших ста.
– Они считают себя самыми смелыми и непобедимыми, поэтому стоять не будут, – ответил Дарник, далеко неуверенный в собственных словах.
И вот на противоположном конце луга стали выезжать из леса колонны конных арсов, сразу разворачиваясь в широкие шеренги. Рыбья Кровь махнул клевцом Меченому, и три пращницы, с гулом развернувшись, послали полсотни увесистых камней-реп в гущу конников. Конники, лишь разозленные этим, с устрашающим ревом помчалась на повозки короякцев.
Достигнув линии завалов, арсы моментально спешились и, оставив коней на коноводов, потрясая сулицами и мечами, бегом ринулась на стан. Три камнемета и полсотни короякских лучников стреляли беспрерывно, но остановить их наступление не могли. Арсы проваливались в ямы, натыкались на колья, перепрыгивали через убитых и раненых и неслись дальше.
Рев раздался и из крепости. Десятки арсов, соскользнув по веревкам вниз, с боевым кличем устремились на стан с другой стороны. Сердце Дарника на мгновение похолодело. Казалось, ничто не может остановить этот неистовый порыв противника. Навстречу ему летели тучи стрел, сулиц, топоров, а арсы все бежали и бежали.
И вдруг крики стихли – нападавшие и оборонцы сошлись в ближнем бою. Вернее, первые ряды арсов приблизившись, попытались с ходу взобраться на повозки. Однако их подвел элементарный глазомер, издали повозки короякцев, казались вполне обычными и только вблизи обнаружилось, что их борты возвышаются над землей на добрую сажень. Тут впору было осадные лестницы подносить. Пока же приходилось цепляться за борт руками и пытаться перекинуть себя в полном вооружении через преграду. А сверху кололи рогатины, рубили секиры, вышибали дух цепы и кистени. В ярости арсы сами принялись крушить повозки топорами. Их усилия уравнивались дружными ответными ударами оборонцев. Арсы, пораженные непривычной стойкостью «смердов», навалились на повозки с удвоенной силой. Даже коноводы, связав уздечками лошадей по трое-четверо, двинулись на помощь своим соратникам. В двух местах нападавшим удалось подрубить колеса повозок и опрокинуть их в свою сторону вместе с защитниками. Вмиг с десяток короякцев были искрошены в капусту. Борть с двумя ватагами пешцев тут же закрыл образовавшиеся бреши.
Быстрян вопросительно взглянул на Дарника. Было ясно, что долгую рукопашную короякцы не выдержат. Настало время выпускать конников Жураня для удара в спину арсам. Дарник вдруг с оторопью сообразил, что они могут попасть в те же ямы и споткнуться на завалах, предназначенные нападавшим. Решение пришло совершенно неожиданное, и, велев Быстряну самому держать оборону, Рыбья Кровь вместе с Журанем бросился к лошадям.
По сигналу две повозки со стороны леса оттащили в стороны, и воеводская полуватага с ватагой липовцев вырвались наружу. Здесь арсов не было, и никто их вылазке помешать не мог. Однако Дарник повел свой отряд не в спину арсам, а миновав ближайший завал, устремился к оставленным лошадям арсов. Скакавшие за ним липовцы и бойники слегка опешили, когда воевода стал мечом разить конские головы и шеи.
– Бей! – грозно рявкнул он остальным.
И они тоже принялись рубить мечами и топорами лошадей, которые, связанные уздечками, не могли ни увернуться, ни убежать.
Опять расчет Дарника оказался верен: едва задние ряды арсов увидели, как их боевых коней безжалостно избивают, они, забыв о приступе, бросились их спасать. Не менее полусотни пеших арсов помчались со всех ног на конный отряд Дарника. Но что конному бегающий вокруг ратник с мечом. Бойники и липовцы, поняв замысел воеводы, носились вместе с ним по полю, избегая стычек с арсами и продолжая ранить и убивать их лошадей. Два десятка арсов, кое-как поймав себе коней, устремились на дарникцев.
– Туда, – указал воевода, и отряд поскакал к лесу, увлекая за собой противника.
У первых деревьев Дарник, осадив аргамака, спрыгнул на землю. Гриди и липовцы последовали его примеру. Все тридцать человек достали луки и натянули их.
– По лошадям! – приказал Рыбья Кровь и первым спустил тетиву.
Мчащиеся на них арсы полетели вместе с лошадьми на землю. И снова в седла и снова рубка беззащитных животных, благо их на поле оставалось еще предостаточно. Новая ватага арсов снова попыталась схватиться в пешем строю с бесчинствующими молодчиками. Ее ждал тот же удел, что и первую.
В третий раз повторить свой прием Дарнику не удалось. Главные силы арсов отхлынули от повозок и под началом своих десятских ловили коней с явным намерением не упустить хотя бы летучий отряд дарникцев. Отъехал в сторону один десяток арсов, другой, третий, как стая волков, вширь обкладывая доступную для себя добычу.
Не принимая открытого боя, воевода повел свою тридцадку назад в стан, от которого отступали уже последние осаждающие. Большой отряд конных арсов попытался их перехватить, но Быстрян вывел к боковому входу всех своих конников и пару десятков пешцев с луками, да еще Меченый дал из двух простаивающих камнеметов залп орехами, и арсы повернули обратно.
Воеводу и липовцев в стане приветствовали как своих спасителей – все понимали, что именно эта вылазка склонила чашу весов на их сторону. Впрочем, героями чувствовали себя все короякцы, даже те, кто в схватке участия не принимал – ведь они просто не дождались своей очереди, но бились бы не хуже других. Куньша, остро завидуя, попытался принизить успех Дарника, говоря, что вполне можно было не убегать, а сразиться с преследующими их конниками арсов.
– Кто хочет, может выйти и сразиться! – провозгласил Рыбья Кровь, указывая на арсов на другом конце луга. – Кто жалеет, что остался жив может себя показать.
В ответ раздался дружный смех ополченцев.
Лишь, когда все чуть пришли в себя, видны стали истинные размеры победы. Орехи, стрелы и сулицы, вырытые ямы и «чеснок» сделали свое дело – вокруг кольца повозок лежало не менее семидесяти убитых и до сорока тежелораненных, тех, кто не мог передвигаться самостоятельно. Собственные потери были раза в четыре меньше, а вылазка конников вообще обошлась в три легкораненых липовца.
Отряды арсов малыми группками разбрелись по всему лугу, стараясь не переходить условную границу в одно стрелище – сто саженей, где выстрел из степного лука еще сохранял свою убойную силу. Вместе с городовыми арсами их оставалось не более полутора сотен, немало среди них имелось и легкораненых. Теперь не только численный перевес, но и боевой дух были полностью на стороне короякцев: они знали, как именно можно этих прославленных разбойников побеждать.
            Едва из стана вышли лучники и камнеметчики собирать стрелы, заряды и трофейное оружие, арсы тут же выслали переговорщиков насчет своих убитых и раненых.
            – По пять дирхемов за убитого и по десять за раненого, – ответил им Дарник.
            Изумленные его кощунственным требованием переговорщики удалились, ничего не сказав. В сомнении были и полусотские короякцев, но никто не решился перечить воеводе – слишком безупречно до сих пор было все, что он делал. Чтобы лучше убедить арсов, Дарник велел принести с поля конские головы и, зарядив ими одну из пращниц, забросить в неприятельские ряды. Это подействовало, и через какое-то время переговорщики вернулись со шкатулкой, полной дирхемами и мелиарисиями.
            К вечеру пошел затяжной холодный дождь, и пешие арсы полезли по веревкам укрываться в крепость, а отряд конников в шестьдесят убрался в лес.
                 
10
            Что делать дальше? Вот что интересовало всех короякцев. Собравшись на совет, полусотские впрямую спросили об этом воеводу.
            – Ждать, – ответил Дарник.
            – Чего ждать?
            – Побежденные должны вступать в переговоры, не победители.
            – А если переговоров не будет?
            – Тогда мы всех их истребим.
            Против этого никто не возражал, просто было неясно, как можно истребить пополнившийся гарнизон неприступной крепости и летучий отряд конных арсов?
            – Я скажу вам об этом завтра, – пообещал Дарник, верный ромейскому правилу не сообщать всех планов даже ближайшим соратникам.
Как только потух погребальный костер, он распорядился каждому десятскому назвать самого лучшего воина в своем десятке и всех их наградил трофейными мечами, у кого меч уже был мог распорядиться наградным оружием по своему усмотрению. Правда, многие утверждали, что удальцов среди них гораздо больше, воевода с этим соглашался, но готов был дополнительных героев награждать лишь трофейными секирами или палицами – награда мечом не должна быть слишком распространенной. Немного поспорив, с этим вынуждены были согласиться самые бывалые из воинов. 
Обходя перед сном стан, воевода впервые поймал себя на мысли, что не может ни к чему придраться. Особенно удивили десятские – как уверенно они шикали на своих подначальных, указывая им не шуметь, не разбрасывать оружие и доспехи. С трудом верилось, что еще две недели назад все они представляли беспорядочный сброд, меньше всего заботящийся о чьих-либо интересах, кроме своих собственных. А нависла угроза смерти, и сразу стали послушными и собранными. Все же недаром он, Дарник, еще в детстве решил, что ремесло воина самое совершенное на свете. Так оно и оказалось.
            Шуша, чувствуя его внутреннее напряжение, даже старалась умерить свои любовные ласки, чтобы не отвлекать его, и он был ей за это глубоко благодарен.
            Ночь прошла не спокойно. Конники арсов трижды пытались подобраться к стану, чтобы устроить короякцам хоть маленькую резню. Но дозорные и сторожевые псы вовремя поднимали тревогу и в темноту летели стрелы и орехи из камнеметов.
Под утро Дарника взбудоражила неожиданная мысль: а где же обоз арсов с добытым добром? В предрассветный час он приказал седлать лошадей и с первым пасмурным светом вывел из стана конников Быстряна и Жураня, полусотню Бортя и две колесницы Меченого. На мокрой земле отчетливо видны были следы копыт арсовых коней, которые вели в глубь леса. Сам обоз дозорные обнаружили версты через три. Врасплох противника застать удалось лишь наполовину: повозки стояли без лошадей, а верховые лошади без седел, но сами арсы, хватая оружие, уже кинулись к лошадям: кто седлать, а кто вскакивать на них без седел.
Этой заминки воеводе хватило, чтобы развернуть колесницы камнеметами вперед, а щитников и лучников бортичей построить рядом с ними. Спешенные быстрянцы с липовцами стояли позади в запасе. Залпы орехами разили арсов, не давая им и шагу ступить вперед, следом летели стрелы. Спрятавшись за беспорядочно стоявшими повозками, арсы попытались отстреливаться. Но камнеметчики поменяли железную россыпь орехов на каменные яблоки и репы, и методично стали крушить сами повозки. Отряд арсов в двадцать конников попробовал обойти дарникцев сзади, однако, увидев садящихся в седло полусотню короякцев, живо повернул прочь. Сообразив, что при стрельбе они только зря теряют людей, арсы бросили обоз и, подобрав раненных и убитых, отступили в лес.
Из тридцати повозок в целости сохранилась едва половина. На каждой из них дарникцы обнаружили по одной-две связанных молодых пленниц из Остера, немало имелось и награбленного добра. Переложив весь груз с разбитых повозок на целые, ополченцы тронулись в обратный путь.
В стане их возвращения ждали с большой тревогой. Позже Кривонос со смехом рассказывал, как Куньша, оставленный за главного, беспрерывно отдавал какие-то приказы, которые тут же отменял, порываясь то идти на помощь воеводе, то вообще никого за повозки не выпускал – словом, хорошо дал всем почувствовать, что такое неуверенный и неумелый военачальник. Поэтому появление живого и невредимого Дарника принесло короякцам двойное облегчение. О его новой победе над арсами уже даже не говорили – разве могло быть как-то иначе? – зато с жадностью рассматривали пленниц и добычу на захваченных повозках.
На поздравления полусотских воевода непринужденно отшучивался:
– Разве я не говорил, что отвечу об арсах завтра? Вот и ответил.
Воинственное возбуждение охватило войско, уверенность в собственных силах перехлестывала через край, находились смельчаки, которые предлагали немедленно идти на приступ крепости. Дарник сначала сдерживал их порыв, потом передумал и распорядился готовить на виду у крепости штурмовые лестницы и передвижную башню. Как ее делать никто не знал. Сам Дарник видел такую башню только на рисунке еще в Бежети, что не помешало ему набросать для плотников нужный рисунок.
Появление из леса обоза под конвоем короякцев в крепости тоже заметили, легко догадавшись, что это значит. Увидев же, как связываются длинные лестницы и на глазах вырастает высокая башня-вышка, там не на шутку забеспокоились.
Вскоре из крепости в сопровождении телохранителей спустились двое вожаков арсов: сотский Голован и свирепого вида воевода Хван, тот, что возглавлял набег на Остерский посад. Усевшись вместе с Дарником и Быстряном на расставленных на мокром лугу чурбачках они повели переговоры о вире. Да, они согласны были выплатить ее, но при включения в нее всего того, что уже и так досталось короякцам: захваченный обоз с добром и пленницами, выплаченное серебро за убитых и раненых, трофейные оружие.
– Такое включение возможно, – невозмутимо отвечал им Дарник, – но ведь вира была назначена до главной битвы и сейчас надо ее пересмотреть. Вместо пяти тысяч дирхемов Арс должен выплатить восемь тысяч дирхемов серебром и товарами.
– Но это невозможно! – воскликнул Хван. – Даже если бы мы захотели, нам такую виру не выплатить.
Дважды Голован и Хван уходили в крепость и дважды возвращались, но Дарник стоял на своем. На третий раз все же смягчился и согласился оставить в крепости тех женщин, которые сами захотят остаться, и на шесть тысяч дирхемов при условии, что три из них будут выплачены серебром. Однако и трех тысяч монет якобы не было в крепости.
В стане короякцев затянувшиеся переговоры вызывали сильное беспокойство. Чем больше была готовность к приступу, тем меньше находилось желающих его начинать, одно дело отбиваться в стане под более-менее надежным прикрытием, другое – лезть вверх по круче под стрелами, камнями и сулицами.
В четвертый раз из крепости вышел один Голован – сообщить, что вира принята.
Из восьмидесяти спустившихся к стану женщин, почти треть высказала желание остаться у арсов, из них даже несколько короянок. Так же из ста предоставленных лошадей половину старых, больных и раненых пришлось отбраковать, за другую половину засчитали всех обозных и других ранее захваченных лошадей.
Руководивший выплатой виры Голован постоянно крутил головой, высматривая Шушу, так что Рыбья Кровь даже стал подшучивать над ней:
– Боишься с бывшим дружком разговаривать?
Она не боялась, и сама вышла на торжище, чтобы дать сотскому арсов свой ответ. 
– Ты же знаешь, я всегда люблю только победителя, – произнесла, глядя в лицо бывшему полюбовнику и положив руку на плечо воеводы, после чего сразу неторопливо удалилась. Больше Голован головой в поисках ее не крутил.
Самого Дарника тоже немало занимал этот вопрос, как случилось, что со своим плохо подготовленным войском он сумел так быстро управиться с грозными арсами. Решил спросить об этом у Шуши и получил весьма хлесткий ответ:
– Бараны, которыми управляет лев всегда побеждают львов, которыми управляет баран. Твои короякцы бараны, арсы – львы, вот и считай.
Сказано было красиво, вот только оставались сомнения так ли это на самом деле. 
Когда пошел основной торг, Дарнику как нельзя кстати пригодились его познания в математике. С тем же азартом, с каким расставлял своих воинов на поле боя, он теперь умножал и делил, и словно опытный меняла превращал выставленное оружие, доспехи, весовое железо, медь, свинец, женские украшения, зеркала, ткани, одежды в их стоимость в магометанских и ромейских монетах. Присутствующий казначей короякцев не мог вставить ни ползамечания. Арсы тоже почти не спорили, лишь хмуро зыркали на дотошного юнца – по их понятиям настоящие ратники не должны были в этом сильно разбираться. Один из них так прямо и высказал:
– Разве доблестный воин может быть таким мелочным и прижимистым?
На что Рыбья Кровь беспечно отмахнулся:
– Моя доблесть не мой хозяин, а мой раб. Как хочу, так ею и управляю.
Чтобы еще больше подразнить арсов, он предложил им вместо выплаты одной тысячи дирхемов прибить на воротах крепости свой Рыбный щит. Посовещавшись, арсы сделали ответное предложение: поставить эту тысячу в качестве заклада на поединок между своим и короякским поединщиками. Причем так ловко назвали Дарника лучшим короякским поединщиком, что отказаться было все равно, что признаться в личной трусости. Ставить слишком важное на случайный счастливый исход – последнее дело, – Дарник сразу вспомнил свою игру в затрикий с купцом-бродником. Однако предложение арсов взбудоражило всех короякцев, каждый хотел, чтобы воевода непременно сразился.
– Покажите мне вашего поединщика, – попросил Дарник.
Голован кивнул, и из группы арсов выступил худощавый детина, на вид совсем не опасный. Но за его неторопливыми движениями наметанный взгляд Дарника тотчас угадал взрывчатую стремительность и силу.
– Его победа надо мной может быть и стоит тысячу дирхемов, но моя победа над ним не стоит и пяти, – воевода выдержал короткую паузу. – За пять дирхемов я готов сразиться с ним.
Теперь отступать было поздно уже арсам. Пять дирхемов, так пять. А какое оружие?
– Вы опоздали. Проливать мою кровь надо было раньше, – спокойно объяснил Дарник. – А сейчас мы только всех повеселим. – И в качестве оружия он выбрал по две палки, имитирующие парные мечи, одну побольше, одну поменьше.
Детина был ярко выраженным правшой – со щитом и мечом, или со щитом и палицей с ним едва ли удалось бы сладить, а вот с двумя мечами или палками преимущество было на стороне Маланкиного сына. Они действительно всех здорово повеселили своим поединком. Детина пробовал одной палкой закрываться как щитом, а второй нападать, но никак не мог приладиться к ударам Дарника двумя палками одновременно. А тот игрался, раз за разом бил противника не по торсу или голове, а по пальцам, держащим палки, от чего детина всякий раз болезненно отдергивал руки, а зрители разражались хохотом. Потом с тем же успехом стал бить детину по щиколоткам и коленям, заставляя его все время подскакивать. Так и победил, ни разу не нанеся противнику сильного удара в голову или грудь. Под насмешливые возгласы короякцев Голован выплатил пять дирхемов, а чуть позже согласился и на щит Дарника на воротах крепости в обмен на тысячу дирхемов. На общем количестве виры это никак не сказалось, одна восьмая воеводская доля в общей добыче как раз составляла полторы тысячи дирхемов, пожертвовать из них тысячу ради яркого широкого жеста было по душе как короякцам, так даже и арсам.
В Липов тронулись следующим порядком: впереди ватага Жураня, затем обоз в сопровождении пешцев, а замыкали колонну конники Быстряна с колесницами Меченого – дабы понадежней прикрыть колонну. Предосторожность была излишней – лошадей у арсов почти не осталось, да и веры в то, что им удастся что-либо напоследок отщипнуть, не было никакой. Впрочем, напряжение все же не покидало короякцев, и лишь, когда вдали показался Липов, все вздохнули с некоторым облегчением.
Встречать войско высыпало все население городища. Больше всего приветствий досталось, конечно, собственным ратникам, среди которых, ко всеобщей радости, никто не погиб, а лишь пятеро или шестеро получили легкие ранения. Немедленно было устроено пиршество с хмельными медами. Дарник старался держаться как можно скромнее в отличие от всех прочих короякцев, не устававших хвастать перед липовцами своим геройством, но как раз эта сдержанность еще заметнее выделяла его, да и не нашлось ни одного ратника, кто бы хоть раз не упомянул о заслугах своего воеводы.
Особое внимание доставалось ему со стороны молодых женщин, как освобожденных пленниц, так и юных липовок. Каждая стремилась найти повод, чтобы подойти к нему и заговорить, или просто дотронуться рукой. Быстро устав от восхвалений, а еще больше от непомерного питья и обжорства, он одним из первых покинул пиршество, чтобы укрыться в воеводском сундуке. И снова Шуша нашла слова, которые хорошо отрезвили его:  
– Не придавай льстивым словам большого значения. Уже завтра все забудут их и потребуют от тебя всего еще больше и настойчивей.
Ее предсказание исполнилось как нельзя более быстро и верно. Еще на пиршестве Дарник заметил на себе пристальный взгляд липовского старосты Карнаша. Загадка разрешилась на утро, когда староста отозвал его в сторону и предложил ему остаться со своей дружиной в городище, мол, арсы ни за что не простят Липову поддержки короякцев и только с помощью дарникцев они смогут защитить себя.
Рыбью Кровь предложение Карнаша сильно озадачило, в воображении он уже видел свое торжественное возвращение в Корояк, а поскольку князь после такой победы не посмеет его тронуть, то на вырученные дирхемы можно будет расширить дворище, увеличить ватагу и, возможно, снарядить торговый караван куда-нибудь на юг.
Но староста был настойчив, он находил новые и новые доводы, почему Дарнику надо остаться в Липове, мол, воеводы в Корояке завистливы и ни за что не простят ему победы над Арсом. А у нас ты будешь не временным, а постоянным воеводой, станешь полным хозяином здешних лесов и рек, сможешь построить следующей весной ладьи и по Липе сам плавать к Сурожскому морю.
Главный советник Быстрян сразу поддержал это предложение, найдя в нем кучу дополнительных выгод. Липов как раз посреди между Корояком и Остёром и благодаря арсам не подчиняется ни тому, ни другому князю. И находясь здесь у полноводной Липы, они могут открыть свои торговые пути не только с севера на юг, но и с запада на восток, от Корояка до Итиля и брать хорошие торговые пошлины.
Мысль о новом наземном пути до Итиля привела Дарника в полный восторг, как отличный способ проявить себя не только в ратном деле, и когда остальные полусотские согласились остаться в гостеприимном и домовитом Липове, он загорелся еще больше. Сильно возражал один Куньша, говоря, что короякцы хотят лишь побыстрее вернуться к своим семьям. Но Рыбья Кровь и не собирался оставлять в Липове все войско.
Чтобы решить сколько и чего ему нужно, он первым делом внимательно осмотрел городище. Оно находилось в обширном, окруженном лесистыми холмами урочище на правом высоком берегу Липы. Вокруг лежали уже убранные поля и сенокосы. С юга к Липову примыкал большой сад с плодовыми деревьями и кустами. Основным пастбищем служил длинный с версту остров на реке, куда по небольшому мостку перегоняли стада коров, овец и лошадей. Все население городища составляли 50-60 больших семей, способных выставить до полутораста ополченцев. Невысокий дощатый забор вокруг городища объяснялся требованием арсов – те не хотели, чтобы Липов был слишком хорошо укреплен.
Все как следует прикинув, Дарник отправился рядиться со старостой об условиях пребывания своей дружины в городище. Спорили главным образом о ее количестве. Карнаш соглашался на сорок гридей, с добавлением ватаги Жураня (может даже двух ватаг), Дарник же настаивал на сотне гридей, и участием, если понадобится всех взрослых мужчин городища, мол, в Арсе осталось не меньше полутора сотен мечников, еще столько же вот-вот приплывут на десяти ладьях с юга. И что тогда?
– Мы вас не прокормим, – Карнаш был по-своему тоже прав. – Да и места в Липове на сто человек не хватит.
К обсуждению договора были подключены старейшины городища и полусотские дарникцев. Общими усилиями пришли к согласию, что гридей будет шестьдесят, а сорок липовских парней три дня в неделю тоже будут проходить с ними всю военную учебу. Жить дружина будет отдельно, построив свое войсковое дворище рядом с Липовым.
С выбором гридей затруднений не было – желающих остаться с удачливым воеводой оказалось в два раза больше, чем нужно.
– Прибудете следующей весной, найдем для вас дело, – обещал им Дарник.
Остающимся гридям он посоветовал отобрать себе наложниц из освобожденных пленниц, тем более, что пленницы из Остера не хотели отправляться в Корояк, надеясь из Липова скорее быть выкупленными своими родственниками. Староста Карнаш тут же заявил, что кормить их точно не будет. В ответ Шуша всех остерниц взяла под свое крыло, пообещав, что они прокормят себя собственным трудом.
Расставание с войском было слегка омрачено дележкой добычи между уезжающими короякцами. Пока раздавали дирхемы все было в порядке, но как только стали делить другие трофеи, простоватым ремесленникам почудилось, что их стараются надуть и обсчитать. Дарнику снова пришлось всех мирить, чтобы было по-честному.
Возглавить обратный поход поручалось Быстряну и Кривоносу с десятью гридями, с тем, чтобы через две недели Быстрян с гридями, наложницами и скарбом вернулся, а Кривонос сидел до весны в короякском дворище и ждал распоряжений.
– Но ты ведь не дашь арсам больше совершить набег на Корояк? – обеспокоенно вопрошал перед самым отъездом Куньша.
– Если вы меня наймете охранять Корояк, то не дам, если не наймете, то какое мне до вас будет дело, – насмешливо отвечал ему нынешний липовский воевода.
Так говорили и поступали древние русы, еще до прихода на их землю словен, и Дарник не видел причины, почему он не может точно так же торговать своим мечом. Бескорыстное геройство существует только в сказках, а если тебя кто-то ценит, то он должен выражать это в золоте и серебре, тогда все будет казаться ясным и справедливым.
В день отъезда короякского войска Рыбья Кровь выстроил его на опустевшем стане и объявил о награждении тридцати лучших ратников. Поименно подзывал их к себе и вручал медные медали-фалеры, которые успел-таки заказать еще в Корояке. Последним вызвал Куньшу, который уже стал волноваться, что до него очередь не дойдет. Каждого награжденного воины приветствовали радостными криками, выражая свое одобрение. Три награды достались конникам Жураня вместе с их вожаком, к полному восторгу и удовольствию всех присутствующих липовцев. Если Дарник и хотел заслужить всеобщий почет и уважение, то ничего лучше этого он придумать не мог.
Перед отправкой Рыбья Кровь вручил Быстряну список того, что тот должен привезти из Корояка в Липов, а Куньше – послание для князя Рогана о намерении воеводы Дарника открыть для Корояка свой собственный выход к Остеру, Итилю и Хазарскому морю. Написано послание было на ромейском языке, что наверняка поразит князя: откуда простолюдин знает ромейскую грамоту? Это озорство бесконечно веселило Дарника, все нереализованные мальчишеские проказы еще были при нем.
Пятьдесят гридей во главе с воеводой долго махали на прощание последним повозках уходящей колонны.
Правильное ли он принял решение или нет, оставаясь в Липове, Дарник не знал.
– Это будет посерьезней, чем воевать с арсами, – сочла нужным предупредить его тем же вечером Шуша.
– С чего ты взяла? – не поверил он.
– В мирной жизни, в отличие от ратной, все результаты всегда сомнительны, и всем будет казаться, что они разбираются в этом лучше тебя.
– А посмотрим! – любой вызов вызывал в нем как всегда особенный прилив сил и решений.
 

 

ДАРНИК Часть 3

ДАРНИК Часть 1