Воспоминания глупого кота - Глава 18. Бездонный кладезь

14 июня 2021 - Вера Голубкова

Непросто, ох как непросто измерить чувства. Даже не по мере их роста – в первую очередь детских – сообразно той нежности, что они получали и сообразно той близости, что крепла между нами с течением времени. Я, само собой, приглядывался – особенно после несчастного случая с Луисом Игнасио – к реакции всех и каждого из них в отдельности. Я мог бы рассказать о грустных моментах в жизни ребят, потому что, как говорил ранее, при мне им не нужно скрывать своих слез. Это были недели, месяцы – без малого год – переживаний, всегда заканчивавшихся лаской, которую я получал и, в свою очередь, возвращал по мере возможности. Получаемая ласка была своего рода спасительной тропинкой, расслаблением после напряжения сродни тому как машинально поддают ногой мелкий камешек, оказавшийся на пути... Но вот в чьем сердце покоится наибольшая печаль, определить точно я не сумел.

Бегония-дочь, самая старшая из братьев и сестер, пролила много слез. Были недели, когда она горько рыдала прямо до икоты – к которой весьма склонна – и до огромных как у совы синяков под глазами. Были месяцы беспокойного, тревожного сна, когда она испуганно подскакивала в кровати от приснившегося кошмара, который, к несчастью, оказывался правдивей иной реальности.

Иногда я видел, как она вся в слезах упрямо качала головой, бормоча срывающимся голосом: “Не может быть, не может быть”... Но такова была, надо думать, суровая реальность.

Нелепая оплошность водителя вдребезги разбила семейное счастье, разрушила бьющую ключом жизнерадостность пятерых ребят, которые до этой минуты и понятия не имели о другой, более суровой, стороне жизни; родители не в счет – им эта сторона уже известна, у них, само собой, имеются проблемы, и, благодаря своим опасениям, они всегда начеку.

О Бегонии-дочери я не слишком-то много могу сказать, разве что повторю еще раз, что она очень своеобразная. Что это означает? Хорошо это, или плохо? Точно не знаю. Она упорна, предприимчива, прилежно учится, – ни одного хвоста за все время, и сейчас она блестяще закончила школу – уверена в себе гораздо сильнее, чем кажется, и без проблем совершенствуется в любой области, – свободно говорит по-английски и по-немецки, немного знает французский – а также она в меру заботлива, мила, красива и ранима. Ее достоинствами, как мне кажется, порождаются и черты характера, которые можно было бы назвать отрицательными: она излишне независима, любит посоперничать, слегка эгоцентрична, ясно представляет свои обязанности, а еще лучше – свои права, она сдержанна – порой даже замкнута – и всегда знает куда держать путь, не слишком заботясь о том, что будет и что останется в прошлом...

И тем не менее, порой она бывает весьма противоречивой: неожиданно самоуверенность сменяется беззащитностью, сила оборачивается слезами, а уверенность в правильности выбранного пути – клубком сомнений. Возможно, это следствие последнего положительного качества, о котором я упоминал, ее ранимости.

Полагаю, что из-за несчастного случая с Луисом Игнасио мы все стали гораздо добрее и человечнее. И Бегония-дочь тоже. Неожиданно я заметил, что теперь она воспринимает ближе к сердцу проблемы остальных, стала ласковее и заботливее, чем раньше, и не такой самоуверенной и себялюбивой.

Бездонный кладезь тайн под названием Луис Игнасио находится в его же собственной душе. Он всегда был моей слабостью в минуты размышлений, а теперь и подавно: со времени аварии я ни на секунду глаз с него не спускаю, пока он дома, а когда на улице – увы. Я-то ведь на улице не бываю, разве что когда меня волокут в клетке к проклятущему кошачье-собачьему эскулапу.

Так вот, душа Луиса Игнасио всегда казалась мне бездонным колодцем. Рассудительный, молчаливый, вечно замкнутый в себе, но вот уже три года как склонный к рассуждениям и диалогу. Именно три года назад он поступил в универ и за это время сильно повзрослел; перед ним открылся необозримый горизонт всевозможных идей, но, тем не менее, он как обычно сомневался, борясь с диаметрально противоположными соображениями и не поддаваясь эмоциональным влияниям, прикрываясь от них щитом глубочайшего рационализма. Возможно, я нагородил уйму слов, но так и не сумел хотя бы приблизительно описать вам моральный облик этого парнишки. А посему мне хотелось бы вернуться к данному вопросу и попытаться охарактеризовать Луиса Игнасио простыми словами: добрый и отзывчивый, он готов прощать и даже оправдывать поступки и поведение, которые могут удивить обычных людей, – иными словами говоря, у него свои собственные суждения на общепринятые ценности – излишне требовательный к себе, скептик и рационалист до мозга костей он ничего не примет на веру за просто так или с чьих-то слов, но в то же время готов положить на операционный стол – какое страшное слово – своей рациональности собственные убеждения, проще говоря, пересмотреть свои взгляды. В силу своей доброты, душевной открытости и миролюбия он не может причинить кому бы то ни было боль, даже если злится. Впрочем, в последнее время мне кажется, что Луис Игнасио стал более вспыльчивым, хотя, надо заметить, его злость улетучивается мгновенно.

Кстати, я бы сказал, что его чувство справедливости почти что... семейное предание. Оно проснулось в нем едва ли не с пеленок. Давным-давно заправила, то бишь отец, любя, прозвал его в шутку "воитель", должно быть, припомнив как в детстве читал недопустимые комиксы и повести, главные герои которых в рамках имперской политики стали рьяными вояками, начиная с Роберто Алькасара и Педрина а также Хорхе и Фернандо – практически фалангистов – и заканчивая Эль Койотом Хосе Мальорки и Герреро дель Антифасом, который жил в Сантьяго и с показной отвагой освобождал из когтей сарацинов красоток-христианок. [прим: Роберто Алькасар и Педрин, Хорхе и Фернандо, Герреро дель Антифас – герои испанских комиксов, Эль Койот – герой романов Хосе Мальорки, фалангист – член или сторонник фашистской партии Испании]

Несмотря на обостренное чувство справедливости, Луис Игнасио с пониманием относится к тем, у кого оно отсутствует, если они искренни; он ненавидит все, что используется дабы возвыситься над другими и помыкать ими: спекуляцию, лицемерие, вранье, насмешки над законом, предусмотренным развитой демократией. По-моему, со времени аварии он повзрослел и стал душевнее. Он кажется более открытым, а его сердечность порой граничит с удивляющим меня ребяческим простодушием.

В моем описании Луиса Игнасио есть один существенный пробел; я имею в виду его духовное общение с Богом, в чьем существовании он нисколько не сомневается, и я частенько слышал, как он говорил об этом родителям. Мне думается, что вера – это конечная остановка на разрушительном пути к полному переосмыслению всех вещей его особенного дара, аналитической чуйки, давно решившей просеять все через сито разума.

Бегония-мать надеялась на то, что чудо подтолкнет душу сына в любящие объятия Бога, которого он знал с детства. Где-то в альбоме еще хранятся фотографии с его первого причастия. В церкви, едва получив просфору, Луис Игнасио упал в обморок; от переизбытка чувств у него закружилась голова, и по совету врача, чтобы прийти в себя, он долгое время лежал в саду на травке.

Надежды матери не оправдались. Конечно, мы не знаем, что творится в его душе, но внешне он остался прежним Луисом Игнасио, с зачатками духовности, который все почитает, но почти не перед чем не благоговеет.

Мне хотелось бы задержаться и рассказать подробней о тяжелом времени абсолютной неизвестности, наступившем после аварии. По лицу Луиса Игнасио нельзя было понять, что ему больно, хотя врачи уверяли, что боль от грузов с песком, подвешенных по обе стороны его лба, была ужасной. Он был примерным больным: никогда не жаловался и не стонал, но всегда извинялся и благодарил. Луис Игнасио не смирился с диагнозом и не сдавался до конца.

- Совсем скоро ты встанешь на ноги, – поддерживали его приятели по палате, и он слабо улыбался в ответ.

Однажды психолог, тоже инвалид, вместе с еще одним парнишкой начали вещать ему о выгодах жизни в инвалидном кресле. Луис Игнасио выслушал их, не перебивая, а затем рубанул: "Я не останусь в этом кресле". И случилось чудо, истинность и сила которого таятся в его душе.

Регистрационный номер №0495395

от 14 июня 2021

[Скрыть] Регистрационный номер 0495395 выдан для произведения: С тех пор как через два дня после несчастного случая с Луисом Игнасио мы покинули Мургию, домашний телефон, не умолкая, надрывался целыми днями, а иногда еще и по ночам практически до Рождества, точнее, до нашего возвращения на праздники в долину Зуя. Может, я и утрирую, но в нашем доме и так никто не ложится спать раньше двенадцати, а телефон тогда звонил еще и позже.

Заправила терпеть не мог эти поздние звонки, даже в таком особом случае не желая отступать от своего принципа: если нет какого-либо действительно срочного, безотлагательного дела, если речь не идет о близких родственниках, знающих ваши привычки, но могущих вести себя по-свойски, и если вы заранее не договорились с кем-то, недопустимо звонить вечером, после половины одиннадцатого ни в один “порядочный дом”. Забавно наблюдать, к чему приводят эти убеждения. После одиннадцати вечера – по моим подсчетам нарушение правила составляло полчаса – он брал трубку с жутко недовольным лицом, правда, с началом разговора его досада сразу же улетучивалась.

Я убежден, что ночные звонки раздражали отца не только из-за его принципов, но также были связаны с заботой о жене: ему хотелось, чтобы Бегония-мать смогла отдохнуть после беспрестанных дневных метаний из дома в больницу, и из больницы домой. Я говорю так, потому что видел собственными глазами, как заправила взял телефон с ночного столика в спальне и убрал в шкаф, чтобы звонки не нарушали ее сон.

Другое дело визитеры. Пока Луис Игнасио лежал в больнице, его навещало множество друзей и приятелей, что явилось большой и приятной неожиданностью, поскольку он почти никогда не рассказывал о них. Среди навещавших были и одноклассники, и одногруппники с курсов Права при Университете, и соратники по "Движению за права человека во всем мире", а еще соседи и самые близкие друзья… Все старались помочь Луису Игнасио скоротать его долгие часы страданий. Когда он смог спускаться в инвалидном кресле в больничный вестибюль, ребята играли с ним в карты, девчонки всячески баловали его и шутили, чтобы хоть немного отвлечь от боли, а незадолго до начала учебы помогли уладить все школьные проблемы.

Друзья и знакомые старших членов семьи тоже были готовы помогать с первой минуты. Словом, помощников всегда хватало, хотя кое-кто из взрослых почти сразу же покидал палату в полуобморочном состоянии, увидев неподвижно лежащего Луиса Игнасио, голову которого охватывали какие-то железные штуковины, со свисающими с них почти до пола мешками с песком… Сам я этого, естественно, не видел, но, надо думать, грузы с песком, пришпандоренные железяками к теменным костям, зрелище не для слабонервных, и это очень бурно обсуждалось в первые недели пребывания Луиса Игнасио в больнице. Другие же торопливо прощались и выходили в коридор, где плакали, вспоминая некогда сильное, плотно сбитое, мускулистое, а теперь неподвижное, сильно исхудавшее тело парня и его глаза, погруженные в тишину, которую не могли нарушить даже его всегда односложные ответы.

Атмосфера в шестиместной палате с лежачими больными была весьма гнетущей. У Давида, Артуро и Маноло, сотоварищей Луиса Игнасио по несчастью, дела обстояли еще хуже. Всем троим был поставлен диагноз тетраплегия, и поговаривали, что никто из них больше не сможет ходить. Три классных паренька не старше двадцати, которые никогда не встанут на ноги.

На протяжении долгих недель в больницу поступали и другие, тоже молодые ребята, чья участь была не лучше судьбины стариков: каменщик-поляк, – как же его звали? – болезнь которого, к счастью, была излечима, и он недолго пролежал в больнице; Лоренсо; Луис, а также Константино из семьи инвалидов.

Их случаи, как я услышал из домашних разговоров, были вполне заурядными, что отнюдь не делало их менее ужасающими. Давид, студент, учившийся в Мадриде на фармаколога, уезжал на праздничные дни в свой ламанчский городок. Истратив все деньги, он решил добраться автостопом, и на свою беду сел в машину, водитель которой был в дымину пьян. Давид даже не успел попросить его остановить машину: авария положила конец его праздничной поездке. Точно не скажу, но насколько я слышал, водитель отделался легким испугом и синяками, а вот Давиду досталось с лихвой.

Галисийца Артуро, уроженца города Арбо, земли славных миног, сбили на пешеходном переходе, когда он в соответствии с правилами движения переходил через какую-то широкую улицу Мадрида; отброшенный бешеным ударом в сторону метров на тридцать, он еле слышным, шелестящим как ветерок шепотом сумел пошутить, с трудом выдавливая слова: "знатно припечатало, хоть по запчастям собирай". Артуро поступил в больницу четыре месяца назад. Он потерял голос и счет операциям, ни одна из которых, разумеется, не относилась к онкологии. Боец по натуре, сильный духом и несгибаемый, с отменным аппетитом, Артуро являлся постоянным объектом шуток своих сотоварищей, со стороны казавшихся грубыми и даже жестокими. Особенно это касалось насмешек Давида. Когда Луис Игнасио уже вернулся домой и в больницу ходил лишь на осмотр, он как-то рассказал, – а я подслушал, – что после очередной операции к Артуру вернулся голос. "У чувака такой смешной галисийский акцент", – добавил он в заключение.

Маноло – милейшее создание, земляк Давида. В один из жарких вечеров на пороге лета он прыгнул в бассейн головой вперед. Воды в бассейне оказалось маловато, и парнишка, сильно ударившись о цементное дно, сломал себе шейные позвонки и, что еще хуже, повредил спинной мозг. Все хвалили Маноло за его простоту, веселый нрав и жизнелюбие. Навсегда прикованный к инвалидной коляске, он, вопреки всему, радовался жизни.

Лоренцо, уроженец мест, соседствующих с леонскими землями Эль-Бьерсо, прозванный заправилой "властителем Бембибре", утром спокойно спускался на велосипеде по дороге в своем родном городке Бембибре, и неожиданно заметил, что отказали тормоза. К несчастью, без падения не обошлось. Все это настолько неправдоподобно, что даже не верится, правда? Положение Лоренцо осложнялось флебитом и вроде бы какими-то лужами в легких. Я плохо в этом разбираюсь, поэтому объяснил услышанное как сумел. [прим: "Властитель Бембибре. Последний тамплиер Испании." – исторический роман Энрике Хиль-и-Корраско, в переводе Марковой С.В.]

Еще один здоровяк Луис появился в палате гораздо позже остальных и в первые недели был просто невыносимым для всех, хотя впоследствии, по-моему, он сильно изменился. Этот самый Луис учился в Алькале, неподалеку от Мадрида. Он был сбит пассажирским автобусом и врезался в стену. Своим суровым видом бедняга долгое время выделялся среди прочих, не вписываясь в атмосферу доброжелательности и теплоты, установившейся в этой палате тяжелобольных, недостаточной, впрочем, чтобы сдерживать слезы, вздохи и печаль. Жесткий по характеру крепыш удивлял всех своим нытьем и вечными жалобами.

Константино поступил последним, и я плохо помню, какой несчастный случай привел его на больничную койку. Думаю, это была автомобильная авария неподалеку от нашего дома, вероятней всего на дороге, ведущей в Эль-Пардо. У Константино, которого многие называли Тино, был самый что ни на есть рядовой случай.

В первые недели Луису Игнасио всегда помогали Давид и Артуро, которые уже могли передвигаться и даже гуляли на больничном дворе. Маноло тоже мог, но он очень быстро уставал, и ему было гораздо тяжелее отказаться от тихого часа. Немного поднабравшись сил, Маноло принялся вместе с Давидом и Артуро вовсю гонять по коридору третьего этажа на инвалидном кресле, шутливо наезжая на медсестер, с которыми поддерживал в той или иной степени дружеские и доверительные отношения.

Луис Игнасио присоединился к приятелям после операции, длившейся более пяти часов, и последующих за ней долгих недель тяжелых испытаний, когда врачи растягивали его позвоночник, подвешивая груз и постепенно приподнимая спинку кровати почти до вертикали. Теперь они гоняли по коридору вчетвером и перекидывались в картишки в вестибюле главного входа. Тогда же Луис Игнасио и поведал друзьям о том, что случилось с ним той сентябрьской ночью с восьмого на девятое, которую заправила называет "ночь чуда".

В общем-то, сия мургийская история столь же проста, сколь и драматична. Каникулы заканчивались, и Луис Игнасио пошел попрощаться с друзьями, поскольку на следующий день уезжал обратно в Мадрид. Как обычно они пили в Арлоби газировку, а около половины третьего утра кто-то из ребят сказал, что в соседнем городке проходят ночные гулянья. Луис Игнасио отказывался ехать; он хотел вернуться домой и лечь спать, поскольку вставать и отправляться в путь предстояло спозаранок, но тот же самый тип его уговорил, сказав: "Мы ненадолго, только глянем, что там – и тут же обратно".

На обратном пути все и случилось. Я слышал, как Луис Игнасио рассказывал об этом Бегонии-матери, не имея возможности отвертеться. На одном опасном повороте машину занесло, и она завалилась капотом в кювет. Ехавшие следом друзья тут же бросились на помощь пострадавшим. В разбившейся машине было пять человек: водитель, парень, сидевший рядом с ним, и Луис Игнасио, расположившийся на заднем сиденье между двух девчонок. Девушки отделались легко, думаю, лишь ушибами и царапинами. Водитель сломал себе ключицу, или что-то в этом роде. Его приятель здорово разбил лицо и достаточно серьезно повредил глаза, особенно левый. Он продолжает непростой курс лечения и потихоньку поправляется. Я часто слышал об этом у нас дома, поскольку родители парня являются давними друзьями старших домочадцев. Луис Игнасио сразу обратил внимание, что не может шевельнуть ногами.

Когда той ночью, после тревожного звонка кузины Аны, заправила помчался в Виторию, все уже знали, что дело очень серьезное. Знали или предчувствовали. Несколько часов спустя после обследования дежурные невролог и травматолог сообщили заправиле окончательный диагноз: перелом двух позвонков шейного отдела…

Они заявили об этом, не церемонясь, прямо в коридоре. Я тысячу раз слышал, как заправила говорил о том, что никогда не верил им до конца. Медсестра несколько раз водила его в отделение интенсивной терапии, где он всячески старался подбодрить Луиса Игнасио. Заправила поглаживал ступни ног сына, а парнишка говорил: "Левой ноге щекотно… А сейчас ты правую щекочешь."

- Фантомная чувствительность, – возражал врач, первым поставивший диагноз. – Вроде машины без бензина, по инерции проехавшей вперед метров триста.

Заправила отмалчивался и не спорил с ним, но при каждом удобном случае приходил в реанимацию.

- Правой щекотно, – сдержанно отвечал Луис Игнасио, с едва заметной в голосе ноткой радости. – А теперь… опять правой.

Позднее заправила восторженно рассказывал, что, не желая смиряться с прогнозами врачей, он выходил из реанимации, надеясь на чудо. Это было непросто, но, по его словам, вопреки очевидности, лишь надежда могла одолеть диагноз.

- Вот именно, машина без бензина, едущая по инерции вперед, – говорил он обычно в заключение, добавив как-то раз. – И тем не менее, несмотря на мою надежду и реакцию Луиса на щекотку, питавшую эту самую надежду, врачи без тени сомнения заявляли о необратимости процесса и, спустя сутки, даже предлагали перевести парня в отделение для инвалидов, где он, по крайней мере, научится ходить на протезах…

Так стоит ли удивляться, что заправила называет ту ночь – хоть и редко – “ночью чуда”?

Ночь чуда… Кому как, конечно. Я же в тылу никогда не находил ее таковой. Для меня были долгие ночи неизвестности, когда я видел уходящую и приходящую надежду в глазах ребят и, конечно же, взрослых. Я всегда внимательно следил за их взглядами, ведь именно так, отражением сиюминутных чаяний и тревог до меня доходили новости о течении болезни Луиса Игнасио. Я говорю о Мадриде, а не о Мургии, потому что два первых тамошних дня прошли в почти непрерывных рыданиях и слезах перед, казалось, непоправимой бедой. Очень странно, но я даже не помню толком, как мы ехали обратно. Помню только, что в день аварии уехали Хавьер и кузина Моника, поскольку им предстояла переэкзаменовка, и вместе с ними малышка Бегония, которая села за руль. Заправила еще спросил ее, сможет ли она вести машину, или лучше вернуться на поезде или автобусе. Малышка, с покрасневшими от слез глазами, ответила, что вполне готова ехать на машине, и что все будет хорошо. Я считаю, что этот смелый поступок был отправной точкой в преодолении несчастья.

Я и остальные вернулись в Мадрид на следующий день, потому что нам пришлось ехать следом за машиной скорой помощи, перевозившей Луиса Игнасио из Витории в больницу “Ла Пас”. Именно в этой больнице, вопреки всем прогнозам, в насмешку над первым, поставленным в виторианской больнице, ужасным диагнозом, и начало происходить чудо, которое заправила приписывает ночи аварии. Теперь-то я, конечно, понимаю, что это и впрямь было чудо, а не просто случайность.

Воспоминания глупого кота - Глава 17. Вереница дураков

Воспоминания глупого кота - Глава 19. Это паршивое лето

Рейтинг: 0 169 просмотров

Комментарии (0)

Нет комментариев. Ваш будет первым!