Воспоминания глупого кота - Глава 17. Вереница дураков

14 июня 2021 - Вера Голубкова

У меня имеется свой собственный взгляд на некоторые вещи, который я и выражаю, но в данном деле мне не хотелось бы брать в расчет чувства иных, всегда тактичных и великодушных людей.

Я думаю о множестве посетителей, которые "почтили" нас своим присутствием после того, как мы вернулись из Мургии с неподвижным Луисом Игнасио и более чем скромными надеждами на его выздоровление, и в особенности после выписки парня из больницы, когда он долечивался уже в родных стенах.

Похоже, люди, годами не появлявшиеся у нас и не дававшие о себе вестей, вспомнили дорогу в наш дом и не раз приходили к нам по вечерам, где, сидя в гостиной, пили кофе или пиво – к слову, у нас отродясь не водилось ни пива, ни колы, но в те месяцы приходилось таскать его в изрядных количествах – и болтали до изнеможения, нагоняя тоску, по крайней мере, на меня. Но самое главное, они с таким любопытством пялились на Луиса Игнасио, словно он был диковинной зверушкой в цирке. Оглядев его с головы до пят, они снова и снова принимались рассматривать длинный шрам, оставшийся у него на затылке после операции, приговаривая при этом "прелестно, замечательно, это просто чудо", и, судя по их безразличию к беде, кажется, были не прочь остаться на ужин. Взрослые по очереди занимали непрошенных гостей, то и дело прося прощения за то, что приходится отвечать на телефонные звонки. Ребята, едва поздоровавшись с подобными визитерами, извинялись и, ссылаясь на учебу, тут же удирали к себе, поскольку у них не было сил весь вечер выслушивать скучную чушь. Я собственными ушами слышал, как они говорили об этом, сидя в своей комнате.

Я делал все, что мог. Иногда, видя подавленное состояние Бегонии-матери, которая больше прочих была привязана к гостям, – ведь заправила работал в школе по утрам, а иногда и по вечерам – я величаво появлялся из-за двери, грациозно проходил по комнате, вальяжно разваливался на спинке зеленого кресла из мебельного гарнитура прямо перед назойливым посетителем и принимался нагло зевать. Если Бегония-мать не шпыняла меня, чтобы я подобру-поздорову выметался из комнаты, я продолжал зевать, всем своим видом показывая гостю, что он первостатейный зануда. Иное дело, если собеседник был желанным гостем, и мать была не прочь с ним поболтать: тогда Бегония-старшая просила меня уйти, или же сама выставляла вон.

Короче говоря, я, по мере своих скромных возможностей, старался избавить домочадцев от вереницы надоедливых зануд, коих было предостаточно. Скромных в том смысле, что я не мог вломиться в комнату с кожаным ремнем, висящим в кабинете заправилы и всегда готовым к нападению... Словом, мои наглые выходки не всегда были успешными и, порой, даже приводили к обратному, нежелательному, эффекту: почти всегда находился кто-нибудь – обычно дамы, хотя и джентльменов тоже хватало, – кто восклицал: “Ах, какая лапочка, ну просто прелесть!”, и начинал меня тискать, выискивая любые предлоги, лишь бы побольше докучать мне своими телячьими нежностями и глупым сюсюканьем. В таком случае мне оставалось только одно – побыстрее испариться из комнаты и, кипя от злости, спрятаться под кухонным столом в ожидании, когда очередной нытик уберется восвояси. Хорошо еще, что у некоторых бывает аллергия на кошачью шерсть, и они панически боятся моих соплеменников. Увидев меня, они, себя не помня, с криком вылетали из комнаты, нелепо оправдываясь на ходу: "Пока, милочка, мне пора идти, уже поздно". Когда дверь квартиры закрывалась, я направлялся прямиком в гостиную и со всего размаху радостно прыгал Бегонии-матери на колени, а она долго и ласково гладила меня, – я обожаю ее ласки – и все казалось маленьким праздником, так что я ненадолго даже забывал, что для вечеринок еще не время. Привлеченные тишиной, в комнате появлялись ребята и с облегчением вздыхали: "Классно, что они ушли", ну и все такое.

Само собой, я высмеиваю тех, кого манил запах и вид беды. А настоящие друзья всегда были желанными гостями, даже если с ними и общались редко, и встречались раз в год по обещанию. Не докучая попусту, они просто предлагали помощь, по дружбе, от чистого сердца: "Если нужно, звони", "Чем я могу помочь?", "Пусть ребята приходят ко мне, я их покормлю, да и переночуют у меня, кровати есть", "Поговорите с таким-то доктором, скажите, что вы от меня", "Один мой близкий друг...", "Я схожу за продуктами". На протяжении нескольких месяцев, всегда готовые помочь, они звонили каждый день, приходили в больницу, улаживали рутинные бумажные дела. И когда парнишка вернулся домой, наперекор врачебным прогнозам оставив костыли в машине и ковыляя на своих ногах, друзья искренне продолжали поддерживать и укреплять его дух. Как говорит заправила, друзья не могут надоесть; у них бархатный голос и сердце, огромное как мир, в котором умещается всё, включая боль и грусть, долгое время наполнявшие этот дом. Каков бы ни был наплыв гостей, мы воспринимали только тех, кто отлично понимал наши чувства; заявляю, не хвастаясь, что я был особенно восприимчивым, поскольку лучше всех чувствую биение сердца каждого из домочадцев.

Иногда я задаюсь вопросом, что было бы с семейством без меня, если бы однажды я не появился в этом доме и не стал частью их жизни. Я считаю, что сыграл немаловажную роль в становлении характера детей и даже смягчил некие острые грани в отношениях взрослых. Как бы то ни было, но без меня жизнь семьи однозначно была бы другой, и я уверен, что с моим уходом им будет чего-то не хватать. "В день его смерти..." – услышал я однажды слова Бегонии-матери. Дело в том, что, несмотря на все мои шалости и проказы, я всегда рядом с ними и являюсь микстурой от их повседневных маленьких печалей, без особого труда настраиваясь на волну их чувств и ощущений. Я сумел доказать это за те месяцы, что Луис Игнасио являлся бесспорным, но достойным сожаления, главным героем.

Регистрационный номер №0495394

от 14 июня 2021

[Скрыть] Регистрационный номер 0495394 выдан для произведения: С тех пор как через два дня после несчастного случая с Луисом Игнасио мы покинули Мургию, домашний телефон, не умолкая, надрывался целыми днями, а иногда еще и по ночам практически до Рождества, точнее, до нашего возвращения на праздники в долину Зуя. Может, я и утрирую, но в нашем доме и так никто не ложится спать раньше двенадцати, а телефон тогда звонил еще и позже.

Заправила терпеть не мог эти поздние звонки, даже в таком особом случае не желая отступать от своего принципа: если нет какого-либо действительно срочного, безотлагательного дела, если речь не идет о близких родственниках, знающих ваши привычки, но могущих вести себя по-свойски, и если вы заранее не договорились с кем-то, недопустимо звонить вечером, после половины одиннадцатого ни в один “порядочный дом”. Забавно наблюдать, к чему приводят эти убеждения. После одиннадцати вечера – по моим подсчетам нарушение правила составляло полчаса – он брал трубку с жутко недовольным лицом, правда, с началом разговора его досада сразу же улетучивалась.

Я убежден, что ночные звонки раздражали отца не только из-за его принципов, но также были связаны с заботой о жене: ему хотелось, чтобы Бегония-мать смогла отдохнуть после беспрестанных дневных метаний из дома в больницу, и из больницы домой. Я говорю так, потому что видел собственными глазами, как заправила взял телефон с ночного столика в спальне и убрал в шкаф, чтобы звонки не нарушали ее сон.

Другое дело визитеры. Пока Луис Игнасио лежал в больнице, его навещало множество друзей и приятелей, что явилось большой и приятной неожиданностью, поскольку он почти никогда не рассказывал о них. Среди навещавших были и одноклассники, и одногруппники с курсов Права при Университете, и соратники по "Движению за права человека во всем мире", а еще соседи и самые близкие друзья… Все старались помочь Луису Игнасио скоротать его долгие часы страданий. Когда он смог спускаться в инвалидном кресле в больничный вестибюль, ребята играли с ним в карты, девчонки всячески баловали его и шутили, чтобы хоть немного отвлечь от боли, а незадолго до начала учебы помогли уладить все школьные проблемы.

Друзья и знакомые старших членов семьи тоже были готовы помогать с первой минуты. Словом, помощников всегда хватало, хотя кое-кто из взрослых почти сразу же покидал палату в полуобморочном состоянии, увидев неподвижно лежащего Луиса Игнасио, голову которого охватывали какие-то железные штуковины, со свисающими с них почти до пола мешками с песком… Сам я этого, естественно, не видел, но, надо думать, грузы с песком, пришпандоренные железяками к теменным костям, зрелище не для слабонервных, и это очень бурно обсуждалось в первые недели пребывания Луиса Игнасио в больнице. Другие же торопливо прощались и выходили в коридор, где плакали, вспоминая некогда сильное, плотно сбитое, мускулистое, а теперь неподвижное, сильно исхудавшее тело парня и его глаза, погруженные в тишину, которую не могли нарушить даже его всегда односложные ответы.

Атмосфера в шестиместной палате с лежачими больными была весьма гнетущей. У Давида, Артуро и Маноло, сотоварищей Луиса Игнасио по несчастью, дела обстояли еще хуже. Всем троим был поставлен диагноз тетраплегия, и поговаривали, что никто из них больше не сможет ходить. Три классных паренька не старше двадцати, которые никогда не встанут на ноги.

На протяжении долгих недель в больницу поступали и другие, тоже молодые ребята, чья участь была не лучше судьбины стариков: каменщик-поляк, – как же его звали? – болезнь которого, к счастью, была излечима, и он недолго пролежал в больнице; Лоренсо; Луис, а также Константино из семьи инвалидов.

Их случаи, как я услышал из домашних разговоров, были вполне заурядными, что отнюдь не делало их менее ужасающими. Давид, студент, учившийся в Мадриде на фармаколога, уезжал на праздничные дни в свой ламанчский городок. Истратив все деньги, он решил добраться автостопом, и на свою беду сел в машину, водитель которой был в дымину пьян. Давид даже не успел попросить его остановить машину: авария положила конец его праздничной поездке. Точно не скажу, но насколько я слышал, водитель отделался легким испугом и синяками, а вот Давиду досталось с лихвой.

Галисийца Артуро, уроженца города Арбо, земли славных миног, сбили на пешеходном переходе, когда он в соответствии с правилами движения переходил через какую-то широкую улицу Мадрида; отброшенный бешеным ударом в сторону метров на тридцать, он еле слышным, шелестящим как ветерок шепотом сумел пошутить, с трудом выдавливая слова: "знатно припечатало, хоть по запчастям собирай". Артуро поступил в больницу четыре месяца назад. Он потерял голос и счет операциям, ни одна из которых, разумеется, не относилась к онкологии. Боец по натуре, сильный духом и несгибаемый, с отменным аппетитом, Артуро являлся постоянным объектом шуток своих сотоварищей, со стороны казавшихся грубыми и даже жестокими. Особенно это касалось насмешек Давида. Когда Луис Игнасио уже вернулся домой и в больницу ходил лишь на осмотр, он как-то рассказал, – а я подслушал, – что после очередной операции к Артуру вернулся голос. "У чувака такой смешной галисийский акцент", – добавил он в заключение.

Маноло – милейшее создание, земляк Давида. В один из жарких вечеров на пороге лета он прыгнул в бассейн головой вперед. Воды в бассейне оказалось маловато, и парнишка, сильно ударившись о цементное дно, сломал себе шейные позвонки и, что еще хуже, повредил спинной мозг. Все хвалили Маноло за его простоту, веселый нрав и жизнелюбие. Навсегда прикованный к инвалидной коляске, он, вопреки всему, радовался жизни.

Лоренцо, уроженец мест, соседствующих с леонскими землями Эль-Бьерсо, прозванный заправилой "властителем Бембибре", утром спокойно спускался на велосипеде по дороге в своем родном городке Бембибре, и неожиданно заметил, что отказали тормоза. К несчастью, без падения не обошлось. Все это настолько неправдоподобно, что даже не верится, правда? Положение Лоренцо осложнялось флебитом и вроде бы какими-то лужами в легких. Я плохо в этом разбираюсь, поэтому объяснил услышанное как сумел. [прим: "Властитель Бембибре. Последний тамплиер Испании." – исторический роман Энрике Хиль-и-Корраско, в переводе Марковой С.В.]

Еще один здоровяк Луис появился в палате гораздо позже остальных и в первые недели был просто невыносимым для всех, хотя впоследствии, по-моему, он сильно изменился. Этот самый Луис учился в Алькале, неподалеку от Мадрида. Он был сбит пассажирским автобусом и врезался в стену. Своим суровым видом бедняга долгое время выделялся среди прочих, не вписываясь в атмосферу доброжелательности и теплоты, установившейся в этой палате тяжелобольных, недостаточной, впрочем, чтобы сдерживать слезы, вздохи и печаль. Жесткий по характеру крепыш удивлял всех своим нытьем и вечными жалобами.

Константино поступил последним, и я плохо помню, какой несчастный случай привел его на больничную койку. Думаю, это была автомобильная авария неподалеку от нашего дома, вероятней всего на дороге, ведущей в Эль-Пардо. У Константино, которого многие называли Тино, был самый что ни на есть рядовой случай.

В первые недели Луису Игнасио всегда помогали Давид и Артуро, которые уже могли передвигаться и даже гуляли на больничном дворе. Маноло тоже мог, но он очень быстро уставал, и ему было гораздо тяжелее отказаться от тихого часа. Немного поднабравшись сил, Маноло принялся вместе с Давидом и Артуро вовсю гонять по коридору третьего этажа на инвалидном кресле, шутливо наезжая на медсестер, с которыми поддерживал в той или иной степени дружеские и доверительные отношения.

Луис Игнасио присоединился к приятелям после операции, длившейся более пяти часов, и последующих за ней долгих недель тяжелых испытаний, когда врачи растягивали его позвоночник, подвешивая груз и постепенно приподнимая спинку кровати почти до вертикали. Теперь они гоняли по коридору вчетвером и перекидывались в картишки в вестибюле главного входа. Тогда же Луис Игнасио и поведал друзьям о том, что случилось с ним той сентябрьской ночью с восьмого на девятое, которую заправила называет "ночь чуда".

В общем-то, сия мургийская история столь же проста, сколь и драматична. Каникулы заканчивались, и Луис Игнасио пошел попрощаться с друзьями, поскольку на следующий день уезжал обратно в Мадрид. Как обычно они пили в Арлоби газировку, а около половины третьего утра кто-то из ребят сказал, что в соседнем городке проходят ночные гулянья. Луис Игнасио отказывался ехать; он хотел вернуться домой и лечь спать, поскольку вставать и отправляться в путь предстояло спозаранок, но тот же самый тип его уговорил, сказав: "Мы ненадолго, только глянем, что там – и тут же обратно".

На обратном пути все и случилось. Я слышал, как Луис Игнасио рассказывал об этом Бегонии-матери, не имея возможности отвертеться. На одном опасном повороте машину занесло, и она завалилась капотом в кювет. Ехавшие следом друзья тут же бросились на помощь пострадавшим. В разбившейся машине было пять человек: водитель, парень, сидевший рядом с ним, и Луис Игнасио, расположившийся на заднем сиденье между двух девчонок. Девушки отделались легко, думаю, лишь ушибами и царапинами. Водитель сломал себе ключицу, или что-то в этом роде. Его приятель здорово разбил лицо и достаточно серьезно повредил глаза, особенно левый. Он продолжает непростой курс лечения и потихоньку поправляется. Я часто слышал об этом у нас дома, поскольку родители парня являются давними друзьями старших домочадцев. Луис Игнасио сразу обратил внимание, что не может шевельнуть ногами.

Когда той ночью, после тревожного звонка кузины Аны, заправила помчался в Виторию, все уже знали, что дело очень серьезное. Знали или предчувствовали. Несколько часов спустя после обследования дежурные невролог и травматолог сообщили заправиле окончательный диагноз: перелом двух позвонков шейного отдела…

Они заявили об этом, не церемонясь, прямо в коридоре. Я тысячу раз слышал, как заправила говорил о том, что никогда не верил им до конца. Медсестра несколько раз водила его в отделение интенсивной терапии, где он всячески старался подбодрить Луиса Игнасио. Заправила поглаживал ступни ног сына, а парнишка говорил: "Левой ноге щекотно… А сейчас ты правую щекочешь."

- Фантомная чувствительность, – возражал врач, первым поставивший диагноз. – Вроде машины без бензина, по инерции проехавшей вперед метров триста.

Заправила отмалчивался и не спорил с ним, но при каждом удобном случае приходил в реанимацию.

- Правой щекотно, – сдержанно отвечал Луис Игнасио, с едва заметной в голосе ноткой радости. – А теперь… опять правой.

Позднее заправила восторженно рассказывал, что, не желая смиряться с прогнозами врачей, он выходил из реанимации, надеясь на чудо. Это было непросто, но, по его словам, вопреки очевидности, лишь надежда могла одолеть диагноз.

- Вот именно, машина без бензина, едущая по инерции вперед, – говорил он обычно в заключение, добавив как-то раз. – И тем не менее, несмотря на мою надежду и реакцию Луиса на щекотку, питавшую эту самую надежду, врачи без тени сомнения заявляли о необратимости процесса и, спустя сутки, даже предлагали перевести парня в отделение для инвалидов, где он, по крайней мере, научится ходить на протезах…

Так стоит ли удивляться, что заправила называет ту ночь – хоть и редко – “ночью чуда”?

Ночь чуда… Кому как, конечно. Я же в тылу никогда не находил ее таковой. Для меня были долгие ночи неизвестности, когда я видел уходящую и приходящую надежду в глазах ребят и, конечно же, взрослых. Я всегда внимательно следил за их взглядами, ведь именно так, отражением сиюминутных чаяний и тревог до меня доходили новости о течении болезни Луиса Игнасио. Я говорю о Мадриде, а не о Мургии, потому что два первых тамошних дня прошли в почти непрерывных рыданиях и слезах перед, казалось, непоправимой бедой. Очень странно, но я даже не помню толком, как мы ехали обратно. Помню только, что в день аварии уехали Хавьер и кузина Моника, поскольку им предстояла переэкзаменовка, и вместе с ними малышка Бегония, которая села за руль. Заправила еще спросил ее, сможет ли она вести машину, или лучше вернуться на поезде или автобусе. Малышка, с покрасневшими от слез глазами, ответила, что вполне готова ехать на машине, и что все будет хорошо. Я считаю, что этот смелый поступок был отправной точкой в преодолении несчастья.

Я и остальные вернулись в Мадрид на следующий день, потому что нам пришлось ехать следом за машиной скорой помощи, перевозившей Луиса Игнасио из Витории в больницу “Ла Пас”. Именно в этой больнице, вопреки всем прогнозам, в насмешку над первым, поставленным в виторианской больнице, ужасным диагнозом, и начало происходить чудо, которое заправила приписывает ночи аварии. Теперь-то я, конечно, понимаю, что это и впрямь было чудо, а не просто случайность.

Воспоминания глупого кота - Глава 16. Ночь чуда

Воспоминания глупого кота - Глава 18. Бездонный кладезь

Рейтинг: 0 146 просмотров

Комментарии (0)

Нет комментариев. Ваш будет первым!